– Хорошо, что она нынче не явилась… Учитель так много перенес из-за нее… – Патни Сати возвела подведенные глаза к потолку.
– Отчего же из-за нее? – осведомилась другая адептка, которая недавно получила-таки новое имя. Теперь ее звали Линга Шарира. – Ведь говорят, что Ришикеш убил какой-то грубый мужик, фактически из-за стечения обстоятельств…
– Вы верите в случайности, Линга? – Патни изумленно подняла бровь. – Невозможно. Должно быть, вы просто обмолвились… Все взаимосвязано и потому предопределено… Но она… Я случайно слышала все. Она сказала, что доверилась ему, а он… Вы только представьте, Ирина посмела обвинить учителя в том, что он не воспользовался в полной мере ее возможностями для того, чтобы предотвратить убийство Ришикеш, и якобы даже воспрепятствовал каким-то ее действиям. По ее словам, нет смысла в существовании общины, которая не может защитить… Учитель был белый, как его одежды. Мне хотелось задушить ее…
– Ахимса! Ахимса! (прим. авт. – в индуизме – отказ от причинения вреда любой живой особи) – испуганно воскликнула Линга Шарира.
– Да, – кивнула Патни. – Вы правы, Линга. Я чувствую, что еще далека от совершенства. Мне понадобится много перевоплощений, прежде чем… Но я все равно рада, что Ирина больше не появится здесь. Будь она хоть самым сильным медиумом на свете…
– Я слышала, что она собирается выйти замуж…
– Исполать ей… Если зов плоти ей милее зова духа – тем лучше. Закон кармы не оставляет места случайностям… Но ведь мы с вами выше этого, не так ли, дорогая Линга?
– Ну разумеется! – Линга Шарира, небольшого от природы роста, даже приподнялась на цыпочки.
– Идемте же слушать учителя… Но я не могу понять… – с нескрываемым раздражением добавила Патни. – Зачем только он приглашает на собрания людей, заведомо непригодных к духовному росту? Неужели печального опыта Ирины и Ришикеш ему мало? Вот эта… Вы только взгляните на ее ауру… Одно время она служила у нас горничной, а теперь… я даже не могу поверить слухам…
Дашка сидела на полу, подобрав под себя ноги и тщательно расправив оборку на скромной, темно-синей юбке. От непривычной позы сводило икры и чесалось между ляжками. Преодолевая боль и зуд, она внимательно слушала, следила за тем, чтобы попусту не открывался рот, и пыталась что-то если не понять, так хоть запомнить.
– В шестую послеатлантическую эпоху, – вещал Даса. – у людей откроются новые способности. Способность к материальному оккультизму будет характерна для людей англо-саксонской расы. Техническое развитие при этом достигнет невиданных высот. Причем, моторы, например, и иные сейчас непредставимые для нас машины будут приводиться в движение человеческим голосом или даже мыслью.
У русской нации разовьется евгеническая способность. Размножение людей при этом высвободится из-под власти произвола и случая. Зачатие ребенка станет осуществляться с созвучии с определенными звездными констелляциями.
Кроме того, можно назвать гигиеническую оккультную способность. Ее развитие позволит завершить ситуацию, при которой вся человеческая жизнь – суть процесс болезни. Оздоравливающие организм силы – это те же силы, которые сейчас используются, чтобы приобрести оккультные способности. После освоения управления этими силами отпадет надобность во внешней медицине… Гигиенические оккультные способности в первую очередь будут характерны для людей восточных рас…
Дашка отключилась, на несколько мгновений погрузившись в самый настоящий сон, и едва не повалилась набок. Однако, тут же встрепенулась и огляделась. Кажется, никто не заметил… Господи, ну как бы научиться хоть что-нибудь из всего этого понимать?
Ачарья Даса сказал, что готов объяснить Дашке все, что она у него спросит… Гм-м… Если бы она еще могла что-то спросить… Но как же он хорош в своих белых одеждах! И как сверкают его глаза, когда он говорит… Чем-то неуловимым Ачарья напоминал Дашке покойного Иосифа Нелетягу, и это придавало ей уверенности в себе. Ведь Нелетяге Дашка нравилась, и он часто не отказывался провести с ней время… Стало быть, можно надеяться, что и Даса рано или поздно…
В конце концов, Дашка уже сменила стиль, не носит больше бантиков, ягодок и птичек на своих нарядах, и даже немножко похудела от нервов. Софья Павловна сказала, что все это ей, Дашке, идет, и ее похудевшее лицо стало более значительным. Софье Павловне можно верить. Уж сколько она Дашке добра сделала… Салон «Персиковая ветвь» – просто прелесть! Дашка о таком и мечтать не могла. Конечно, пока она еще не очень годится на роль «мадам» заведения подобного уровня, но… Ради дела и ради Дасы Дашка сумеет всему научиться…
Сначала Софья Павловна отправила ее в «школу» своей подруги Элен Головниной, учиться манерам и одеваться. Дашка выдержала там всего два дня. Элен была с ней очень мила, но… в присутствии этой вылизанной аристократки Дашку начинала бить нервная дрожь, хотелось немедленно нахлобучить шляпку с фруктовой корзинкой и ругаться дурными словами… Софья Павловна о чем-то догадалась и послала Дашку к Варваре Остяковой, туда, где раньше жили девушки из гадательного салона. У Варвары милая девица Валерия Львовна приняла Дашку под свое покровительство. Здесь Дашке с первого взгляда все понравилось: убранство художественного салона, игрушки, ширмы, голубой с золотом костюм Валерии, ее стройная фигура и спокойные, сдержанные манеры. Именно Валерия и подбирала в результате Дашкин новый гардероб…
– … В тибетской медицине и в западной гомеопатии уже сейчас есть начатки…
– Совершенно верно, Осор.
– А как же будет с религиями, учитель? Все они сольются в одну? Вообще исчезнут?
– В России уже сегодня существует стремление к религиозности, но существует без того, чтобы ее содержание было пронизано интеллектуальной наукой, оставаясь как бы в туманной мистике. Это служит хорошим вспомогательным средством для установления господства Запада над Востоком. Одна из наших задач – воспрепятствовать этому процессу…
– Но христианская мистическая обрядность красива, – заметил врач Вельяминов.
– Отвращение к реальности всегда сопровождается любовью к грезам. На нас лежит слишком большая ответственность, чтобы мы могли себе это позволить…
– А как же Страшный Суд? – пискнула Линга Шарира. – Что же будет…
– Читайте Библию. Апостол Павел сказал: тот, кто не признает веру, будут судимы вне закона… Нам придется взять на себя эту ношу…
– Но ведь есть отработанные институты, так сказать, облегчения ноши… Исповедь, причастие…
– Лучше быть фикусом, чем луной.
– В каком это смысле, учитель?
– Малагасийская поговорка. Я много раз слышал ее на Мадагаскаре. Фикус дает плоды и умирает один раз. Луна многократно возрождается, но всегда остается одна…
– О, подумать только, он был и на Мадагаскаре… – прошептала Линга на ухо Юленьке Платовой.
– И как это мудро и глубоко… – ответила ей Патни.
Дискуссия продолжалась…
– Что мне сделать для тебя сегодня, Андрюшечка? – с деловитостью гимназистки-отличницы спросила Элен.
Измайлов улыбнулся. Конфетная кличка сначала раздражала его, но он всегда знал, что довольно будет лишь намека, и она станет называть его Андреем Андреевичем, или господином Измайловым или еще как ему будет угодно. Сделает вообще все для него, для него одного. И это уверенное, теплое, никогда доселе не испытанное им знание примиряло со всем. Впрочем, от того, что сбылись все мечты, иногда становилось тревожно. Измайлов гнал тревогу прочь, корил себя за недоверие к жизни.
– Мне ничего такого не надо, мне с тобою и так чудесно, родная, – сказал он, поцеловал ее глаза, и как будто бы ощутил на языке вкус изливающейся из них любви. Любовь была сладкая, похожая на сбитень, с чуть ощутимым мятным привкусом.
– И мне… – прошептала Элен, и все еще неумело, тыкаясь больше носом, чем губами, целовала его грудь, живот, бедра.
Он всегда боялся щекотки и потому теперь кусал губы, стараясь не корчиться и не хихикать.
– Ты самый лучший у меня, Андрюшечка, – говорила между тем Элен, прилежно продолжая целоваться. – Милый, славный, рыжий, самый красивый…
– Старый, плешивый, неуклюжий… – продолжил он, чтобы поддразнить ее и одновременно спровоцировать на продолжение комплиментов. Никто и никогда не говорил ему столько хороших слов, сколько наконец-то «проснувшаяся» Элен. В революционных кругах, где прошла его молодость, это считалось ненужным буржуазным «сюсюканьем».
– Не говори так! – едва ли не со слезами на глазах воскликнула женщина. – Я не хочу, чтобы ты так о себе… Ты для меня самый прекрасный мужчина на свете. У тебя такие красивые глаза, и губы, и все… – Элен, чуть-чуть стесняясь, лаской очертила границы «прекрасного Измайлова», постаравшись не обидеть ни одной части. – И руки у тебя сильные и нежные. Я просто вся дрожу от счастья, когда ты ко мне прикасаешься, даже просто смотришь на меня… Единственный мой, желанный…
Измайлов длинно вздохнул. Сейчас, конечно, не время, но… Когда-то ему все равно придется сказать. Он знал за собой эту манеру – все портить. Но никогда ничего не мог с собою поделать. Элен была искренна с ним до самого последнего предела – по другому она просто не умела. Стало быть, и он не должен, не имеет права ей лгать…
– Элен, я должен тебе сказать… – начал он.
Она, с ее невероятной чуткостью к его настроениям, сразу же перестала ласкаться и отстранилась, легла рядом и даже отвела взгляд, чтобы ему легче было говорить.
– Что, Андрюшечка?
В самом тоне ее голоса была такая покорность судьбе, что он чуть не расплакался. «Она тоже не верит в вечность нашего с нею счастья, – понял он. – Но скрывает это, чтобы меня не расстраивать».
– Элен, я… был с другой женщиной… – сказал он.
– Ну и что? – удивилась она, приподнявшись и прямо взглянув на него. – Я, до того, как тебя встретила, вообще 15 лет замужем была. Что ж с того?
– Я был с нею уже после того, как тебя встретил и… и мы признались друг другу в своих чувствах. Это случилось в Сибири… – упрямо сказал Измайлов, почему-то прикидывая, кем бы назвала его Софи Домогатская, если бы слышала сейчас его идиотское (он не мог не понимать этого, но и не признаваться не мог) признание.
«Как черта помянешь, так он и…»
– А! Я поняла! – с веселой, совершенно не идущей к случаю улыбкой воскликнула между тем Элен. – Софи! Она тебя, наверное, еще по дороге обольстила, от скуки. Ты ведь ей всегда близок был, по литературной части, она тебя чувствовала хорошо. Вот ей и стало любопытно… А что она сама тебе не нравилась, так это ее всегда еще больше возбуждало… Значит, так… А потом, когда Туманова встретила, наверняка тебя бросила сразу же… Михаил для нее – все… Как ты для меня, Андрюшечка… И… долго ты мне изменял?…
– Всего один раз, – ошеломленно сообщил Измайлов. – Но я…
– Да ладно! – махнула рукой Элен. – Я привыкла давно. Мне же чуть не с детства отвергнутые кавалеры Софи доставались. Ей, как кто надоедал, она того ко мне посылала: вон, глядите, Элен Скавронская скучает. И приглядитесь к ней, она ведь очень милая, и, как разойдется, так и скучна не слишком…
Элен очень похоже передразнила низкий по тону, слегка отрывистый говорок Софи, а Измайлов обалдело поморгал глазами, в корне меняя свои представления о женской дружбе.
– И ты… ты не злишься на меня? На… Софи?
– Да кто же перед Софи устроит, если она как следует за дело возьмется? – искренне удивилась Элен. – В ней любопытства к жизни много, такой ее Бог создал. Мне она плохого никак не хотела, ей же и в голову прийти не могло, что ты каяться станешь… А тебя мне жаль, вот ты-то, наверное, потом злился и на себя, и на нее, когда Михаил появился…
– Да нет, я только на себя злился…
– Ну и не надо этого… Но… Андрюшечка, ты только про меня плохо не думай, а я все равно спрошу… Я давно хотела знать, и, раз случай вышел… Софи… она намного лучше меня, там… ну, ты понимаешь, в постели…? Мы ведь с нею одинаково воспитывались, но она…
– Ни в какое сравнение не идет! – темпераментно воскликнул Андрей Андреевич. – Уж не знаю, как ей, а мне с Софи – ничуть не понравилось. Ты – намного лучше!
(С некоторой мстительностью инженер подумал о том, что теперь, при существующей степени открытости между подругами, Элен вполне может поинтересоваться у Софи, как ей показался Измайлов в постели, и с удовольствием представил себе оторопевшее лицо Домогатской в этот момент. Интересно, что она сделает? Станет клясться подруге, что между ней и Измайловым не было близости, прибежит бить его по лицу или… во всем признается и опишет жаждущей Элен подробности?)
– Любимый мой… – Элен счастливо засмеялась и спрятала лицо у него на груди.
Измайлов помотал башкой, как это делала собака Баньши. Сказать всю правду теперь не осталось никакой возможности – он это понимал, и смирился.
Декабря, 28 числа, 1899 год от Р. Х., С-Петербург
Здравствуй, милая Надя!Остаюсь навсегда ваша Софи
Во первых строках пишу о том, что тебя более всего волнует. Увы! Хороших новостей нету. Несмотря на все усилия дорогого и модного адвоката Смидовича, которого нанял Василий, суд присяжных признал Любочку виновной и назначил ей девять месяцев заключения. Николашу Полушкина вызывали свидетелем и обвинение, и защита, но он не явился. Люба, вроде бы, приговор приняла даже с каким-то облегчением. В общем-то я это понять могу, ей многое надо решить. Василий остался при ней, и как бы не поселился в тюрьме. Охранники относятся к нему с добродушной симпатией, правда, считают сумасшедшим. Он еще ходит в Университет вольнослушателем, и устроился смотрителем на кафедру в медицинском институте, с жалованьем пятнадцать рублей в месяц. Кажется довольным вполне, и недавно хвастался, что Любочка уже его от себя не гонит, и даже два раза с ним говорила. В Егорьевске, как я поняла, всеми Васиными делами и капиталами сейчас управляет по доверенности Иван Притыков, и то – неплохо, ибо Ванечка по моему понятию порядочен, унаследовал гордеевскую хватку в полной мере и без гроша приятеля не оставит. Я полагаю, что если у Васи это безумие и есть, то его безобидная разновидность, и особо о том печалиться не стоит…
Во всяком случае, Любочка, если пожелает, тут не одна.
Скоро наступает не только год, но и век новый, однако, моя жизнь течет без особых перемен и многообразия. На том и спасибо.
Соня Щукина собирается с весною ехать обратно в Егорьевск, думаю, что Матвею она уж о том написала. Стеше, помимо основных предметов, мы наняли учителем лужского изобретателя, слегка придурковатого, но забавного. То, что они теперь в усадьбе творят, заслуживает отдельного описания. Во всяком случае никто, ни в который день не может быть спокоен от их изобретений, открытий и механических приспособлений. В последнюю неделю она увлеклась химией. Что-то будет? Мой Павлуша привязался к ней на удивление, и во всем ее слушает. Она же полагает его умным и «столичным», и то и дело по разным вещам советуется. В общем, полная гармония.
Карпуша постепенно приручается, и даже живет теперь в доме, а не в сенном сарае, и спит на белье. Правда, на том же белье спит Баньши, так что сама понимаешь… Фаня хочет забрать его, или уж переехать в усадьбу и найти здесь работу. Пока ничего толкового не выходит, но время терпит – мальчишке все равно придется еще большой путь пройти, прежде чем он окончательно человеком сделается.
Людочка все также капризничает. Все ей не так. Как Соня уедет, прямо и не знаю, как мы будем с нею справляться… Иногда думаю, что надо было ее Машеньке Гордеевой оставить, право слово. Пусть бы себе в охотку возилась, у нее, по слухам, Шурочка маленький именно такой и был…
Инженер Измайлов… Право, даже не знаю, что тебе о нем и ответить. Лучше всего правду, наверное. Ты великодушна, и оценить сумеешь.
Мне кажется, что Андрей Андреевич, насколько для него возможно, счастлив. Он нынче живет с моей лучшей подругой, Элен Головниной. Поступил на службу. Она ради него бросила все, и теперь они друг на друга не надышатся. Впрочем, Элен с моей подачи тоже не сидит без дела (дай ей волю, так она бы с утра до ночи и с ночи до утра Измайлова облизывала от пяток до лысины и надоела бы ему, как любому умному человеку, до смерти).
Потому Элен открыла салон. Довольно оригинальный. Варвара, остяка Алеши дочь, ей в том помогла (а когда-то Элен помогала самой Варваре, так и выходит, что долг – платежом красен). Знаешь, в столице сейчас много богатых, но не знатных людей, которые хотят сами научиться или детей научить… ну, аристократическому обхождению, что ли… Тут все вместе: манера одеваться, говорить, ходить, с равными, с прислугою обходиться. Я-то полагаю, что этому научиться нельзя, можно только вырасти внутри и перенять, да еще и неизвестно… Впрочем, что нам с того, если есть те, кто готов учиться, и деньги платить…
Вот у Элен теперь и есть такая вроде бы как школа. А Варвара ей первых клиентов (точнее, клиенток) обеспечила. В основном, купеческие дочки. Смешно, где-то трогательно. Но Элен занята, и делает все на совесть, как привыкла. Наверное, кому-то и польза от того есть…
Елизавета делает в музыке и композиции хорошие успехи, все ей удивляются, многие готовы принять участие в ее профессиональной судьбе, и, думаю, ее ждет в этой области большое будущее с европейскими гастролями и прочим. Недавно два профессора из Консерватории и один известный композитор ее слушали и сказали, что такой природный феномен раз в сто лет рождается. Иван Парфенович был бы доволен, если бы услышал, я думаю… Волчонок учится в коммерческом училище, не блестяще, но вполне успевает. Впрочем, главное в его жизни, по-прежнему, – сестра. Я объясняю ему, что образованным человеком он ей – б о льший помощник, и он мне вроде бы верит. Хотя говорить с ним, да и с Елизаветой – весьма нелегко. Если сможешь, донеси про успехи Волчонка и Лисенка до Петра Ивановича и Элайджи и, обязательно, – до Аннушки. Я думаю, Лисенок ей сама пишет, но вряд ли – хвастается.
Наше общее дело движется к завершению. Остался последний, финляндский этап. Думаю, все пройдет благополучно.
На том кончаю. Приветы Ипполиту Михайловичу, Каденьке, Матвею и всем, всем, всем…