Зеленые стены, зеленые портьеры, такие тяжелые, что вот-вот рухнут. Это от пыли. При царском режиме их никто по-настоящему не чистил. А вот при новом, советском – вычистят, нынешний хозяин пыли точно терпеть не станет.
– Форт Александра 1 находится в двух с половиной километрах к западу от Кронштадта, на искусственном островке размеров 90 на 60 метров, – четко и с виду безэмоционально рассказывал Аркадий.
Председатель Петрокоммуны Зиновьев – белотелый, мягковолосый – слушал внимательно, прижмуривая маленькие глазки и то и дело отхлебывая крепкий чай из стакана с подстаканником.
– Построен при Николае 1, приблизительно в тридцатых-сороковых годах. Гранитное основание, много вспомогательных помещений, стены три метра толщиной. К концу 19 века утратил военное значение и был флотом оставлен. С 1901 года на форте находится Особая лаборатория по изготовлению противочумных препаратов, подчиненная Институту Экспериментальной Медицины. Там проводились и проводятся опыты на животных. И – вы должны понимать, что это значит! – там хранится культура возбудителя чумы, чумных бацилл. Так вот, у меня есть основание полагать, что существует заговор: нападение на форт, похищение чумной культуры, разворачивание эпидемии в Петрограде, возможно, в Москве…
– Боже мой, что вы говорите, товарищ Январев! – Зиновьев всплеснул белыми, полными руками, проворно забегал по обширному кабинету. – Чума! Только этого нам еще не хватало! Боже мой! Но это же – безумие, безумие! Чума! Подумать невозможно. Кто же решится?!
– Террористы с дореволюционным стажем, – ответил Аркадий. – Поддержанные Юденичем и Деникиным. Должно быть, они полагают, что в борьбе с врагом хороши все средства…
– Можно ли эвакуировать эту лабораторию?
– В современных условиях решительно невозможно, так как в разы повышает опасность разворачивания эпидемии без всякого заговора.
– Выжечь там все к чертовой матери?
– Риск остается. Заговорщики наверняка следят за фортом и могут воспользоваться операцией для реализации своих планов. Да и сами крысы очень живучи, к тому же отлично плавают…
– Безумие! Безумие!
Председатель Петрокоммуны забегал по кабинету еще быстрее и вдруг лег ничком на пухлый кожаный диван, стоящий сбоку от окна, задрал ноги в лакированных штиблетах на мягкий подлокотник и замер. Как будто спрятался от подступающего ужаса.
«Надо было все-таки Адама с собой взять! – с тоской подумал Аркадий. – Кажется, это уже по его части…»
* * *
В углу за громоздким книжным шкафом чахнет, доживая последние дни, фикус. Шкаф, несмотря на внешнюю внушительность, кажется ненастоящим – декорацией для маскировки потайной двери. Может, он ею и является, как знать. В квартире, где живут заговорщики, любой предмет вполне способен обернуться не тем, чем кажется.
– Это безумие! Недопустимое ни при каких обстоятельствах!
– Ну почему же безумие? – усмехнулась женщина с худым костистым лицом. Седина в ее волосах казалась усыпавшим голову пеплом. – В случае успеха операции жертв на самом деле будет не так уж много. И Петроград, и Москва с момента прихода к власти большевиков очень обезлюдели. Люди умерли от голода и холода, сбежали в деревню, в эмиграцию. По нашим данным в Петрограде осталось всего 720 тысяч из двух миллионов. Безработица. Волнуется даже пролетариат, именем которого все это устроено. На днях была стачка на Путиловском заводе, рабочие требовали увеличения пайка, властям пришлось вызывать матросов из Кронштадта… Валентин Юрьевич, вы представляете себе, во что большевики превратят Россию, если им удастся удержаться у власти? Ведь все пронзительно ясно уже сейчас. Крестьян и рабочих ждет рабство худшего сорта, когда весь произведенный ими продукт будет просто отбираться, образованные классы – прямое уничтожение. И бесконечное размножение, расползание партийно-бюрократической плесени. Но сейчас они еще слабы и они трусы. Они непременно испугаются чумы и попытаются бежать, как бежали в 18 году из Петрограда, оказавшегося под угрозой. Но мы не дадим им сбежать. И в этом вы нам поможете. Сразу после начала эпидемии силами добровольческих армий вокруг столиц будет организован противочумной кордон, сквозь который не просочится ни одна крыса, сочувствующая большевикам. Особенно крыса, ведь они, как я слышала, и являются разносчиками бацилл. Колеблющимся союзникам, если они не хотят эпидемии в своих армиях и на своей территории, наконец-то ничего не останется, как поддерживать нас и вас всеми доступными им силами. Даже немцы придут нам на помощь вместе со своим хваленым «орднунгом»-порядком. Ничего и никого штурмовать не понадобится. Бацилла все сделает за нас. Ценою относительно малой крови мы спасем всю огромную страну и возможно страны Запада от гораздо более страшной чумы. Причем мы облагодетельствуем не только ныне живущих в России, мы спасем от рабства грядущие поколения, которым большевики с их неустанной «заботой» о детях уже уготовили сомнительную участь «новых людей»… А когда все закончится, мы заключим новый мир, проведем новые выборы, созовем новое Учредительное Собрание и свободно решим наконец, как жить России. Я думаю, вам понятно, Валентин Юрьевич, что говоря «мы», я говорю не о себе, а о партии социалистов-революционеров, которой народ России в своем последнем свободном волеизъявлении отдал наибольшее количество голосов. Тем, кто примет участие в операции «Форт», всего этого уже не увидать. Им уготована иная, жертвенная судьба. Я и моя группа готовы отдать…
– Таисия, повторюсь: вы безумны! Никакая логика тут не работает и не должна работать. Мы призваны спасти Отечество и будем сражаться, но есть вещи совершенно недопустимые…
– Ваши сражения… – женщина презрительно наморщила острый носик. – Где их результат? Кадровые военные два года не могут справиться с едва вооруженным, голодным и разутым сбродом. Вы не можете договориться между собой, постоянно грызетесь и путаетесь в иерархии, не способны определить приоритеты, у вас нет единого видения будущей России… Над вами – и справедливо! – смеются даже большевики. Их окна РОСТА:
– Говорят, Деникин взял Воронеж…
Дяденька, брось, а то уронишь…
Вчера на улице (на улице! – не в большевицком клубе) слыхала частушки:
И так далее, про всех ваших так называемых руководителей белого движения. У вас нет вождей…
Валентин Юрьевич Рождественский смотрел в пол, играл желваками и нервно комкал перчатки. Женщина была ему омерзительна. И еще он ее боялся, хотя никогда, ни одной минуты не трусил на поле боя.
– Пусть в ваших словах есть доля правды, Таисия, тем не менее я никогда не соглашусь…
– Да кто вас спросит… Но что это там за звуки? Ветер распахнул дверь?
– Может быть, ветер. А может быть, нас арестовывать идут. Это бы все решило…
Книжный шкаф, будто расслышав последние слова, заскрипел, слегка отошла узкая дверца, приоткрывая темноту внутри.
* * *
– Дмитрий, я умоляю тебя, я готов унижаться любым способом, я встану на колени…
В комнате с большим полукруглым окном, обставленной благородно и строго, в орехово-золотистых тонах, было вполне уютно и в то же время – чувствовался неуловимый и неистребимый дух военного бивуака. Может, оттого, что это бивуак и был – временное гнездо, только приготовленное для птицы высокого полета.
– Сережа, не нужно унижений, – высокий человек со следами былой красоты ласково удержал за плечо князя Бартенева, который порывался не фигурально, а действительно броситься к его ногам. – Прежний мир, в котором мы были молоды, не возродится в любом случае. России больше нет, Ники, девочек и бедного Алешу расстреляли. Бог весть, сколько еще будет смертей. Но старая жизнь закончилась, а мы пока живы. Поэтому нам нужно подумать о том, как жить дальше… Я думаю – Париж…
– Дмитрий, но как же так… – голубые глаза и все лицо и фигура князя Сережи выражали растерянность. – Ведь мы же говорили с тобой дни и ночи, и ты соглашался… У белого движения нет вождей, нет знамени, оно разрозненно, и в этом его слабость. Наши солдаты офицеры и генералы отважны, но глупы и амбициозны, мы все это знаем. Помнишь, как в начале войны генерал Ренненкампф не пришел на помощь генералу Самсонову и тот покончил с собой и со всей армией?
– Помню. Они не разговаривали много лет и даже собирались стреляться на дуэли. Дядя Ники лично их мирил году так в 1912…
– Вот видишь! Если бы сейчас кто-то из Романовых встал во главе движения, это придало бы невиданный импульс, объединило все силы, воодушевило весь наш народ на борьбу с большевистской заразой…
– Сережа, мой милый друг, ты все еще живешь с закрытыми глазами. Какой народ? Тот, который зверски убивал священников, офицеров, помещиков? Тот, который убил помазанника Божьего вместе с детьми и только и мечтает о мире в ничего неделании? Не смеши меня и вспомни, как к тебе приходил с комиссарами твой бывший камердинер и как твой последний слуга, верность которого ты всячески превозносил, удрал от нас на границе, украв твой портсигар и твои золотые запонки…
– Дмитрий… Я не понимаю… Ведь прежде ты говорил иное, соглашался со мной… Я оставил в опасности мать, жену и сына, полагая, что мы едем сражаться и, быть может, умереть за Россию и ее свободу… Что же получается теперь?.. Ты… Ты обманул меня?!
– Помилуй, Сереженька! – засмеялся великий князь. Впрочем, смех его звучал натянуто и несколько смущенно. – У тебя, я вижу, от испытаний, перенесенных в большевистской России, в голове все перепуталось… Какой твой сын? Это сын покойного Руди Леттера! Какая жена? Тебя на ней насильно женили путем многосоставной интриги, а потом предприняли совсем уж анекдотическую попытку консумации этого брака, в результате которой как раз и появился на свет несчастный уродец…
– Ты? Обманул? Меня? – еще раз, с настойчивостью спросил Сережа. – Ты с самого начала не собирался возглавить движение? Но тогда – зачем…? Я не понимаю…
– Да я хотел спасти тебя, дурачок! – воскликнул Дмитрий. – После того, как ты кормил и перевязывал юнкеров во время Московского переворота и особенно после встречи с полковником Рождественским, ты как будто бы сошел с ума. Воодушевленно нес какую-то чушь про подпольное сопротивление, подготовку восстания, и вот-вот должен был оказаться в чекистских подвалах… Я люблю тебя и хотел спасти, потому готов был поддакивать тебе во всем, лишь бы увезти тебя невредимым из этого кошмара… И – да-да-да! – чтобы выбраться, мне были нужны твои связи в разных кругах (ты же у нас всегда был князем-демократом) и даже твои деньги… Но я не вижу в этом ничего бесчестного, потому что, если здраво рассудить, то я являюсь твоей женой в гораздо большей степени, чем Юлия фон Райхерт…
– Дмитрий… – князь Сережа сел на пол и закрыл голову руками.
– Да! Да! Да! – почти завизжал великий князь. – И, пожалуйста, не делай вид, что не понимал этого прежде и не понимаешь теперь! Изволь, я скажу тебе это вслух: педераст может быть чудесным поэтом, художником, даже политиком или дипломатом, но ни при каких обстоятельствах он не может быть – главой освободительного движения! Это нонсенс!
– Дмитрий… Ведь я же теперь… Я уже не смогу вернуться назад, и я… Я – конченный человек… Мама… – прошептал князь Сережа и горько, как ребенок, заплакал.
* * *
– Товарищ Январев, составьте списки, мы сегодня же проведем обыски и аресты широким бреднем…
Пыльных зеленых штор в кабинете уже не было, вместо них – легкие шелковые фестоны. От этого и кабинет, и сам товарищ Зиновьев выглядели свежо и оптимистически. При одном взгляде на них становилось ясно, что теперь-то уж все получится.
– Я только сегодня прибыл в Петроград из Москвы. Вот мой пропуск и мандат (в 1919 году положение с продовольствием в Петрограде было таким тяжелым, что правительство закрыло город – выехать из него можно было свободно, а вот въехать только по специальному пропуску – прим. авт.). Я не знаю никаких списков, мои сведения из среды заговорщиков сугубо отрывочны и конфиденциальны. Но угроза настолько серьезна, что меры все равно должны быть приняты.
– Что же вы предлагаете?
– Два пункта. Первое – максимально усилить охрану форта изнутри. Заговорщики рассчитывают на общую разруху и внезапность. Вряд ли у них достанет сил штурмовать укрепленный форт. Второе – завтра же напечатать об угрозе во всех газетах, расклеить листовки. Этим мы полностью снимем эффект неожиданности, покажем заговорщикам, что их планы раскрыты и скорее всего просто предотвратим нападение на форт.
– Первый пункт – безусловно, несомненно, конечно. Мы выделим вам нужное количество проверенных товарищей из питерской чрезвычайки.
– Нет, – твердо сказал Январев. – Только добровольцы. Только люди, знающие, с чем имеют дело, на что идут и готовые в случае чего не только подчиняться, но и понимать мои приказы. Желательно несколько человек с медицинским образованием, хотя бы сокращенные курсы. Я постараюсь сегодня же отыскать таких в работающих госпиталях…
– Что же касается второго пункта, то тут вы должны понимать – это решительно невозможно.
– Почему? Ведь профилактика всегда – наиболее эффективный путь…
– Потому что в городе и так неспокойно. Если к существующему морю слухов мы добавим еще и слух о грядущей чуме, начнется паника и, может быть, восстание…
– Паника и даже восстание лучше эпидемии чумы, – твердо, глядя прямо в глаза председателю Петрокоммуны, сказал Аркадий.
– Партия вас в этом вопросе не поймет, – усмехнулся Зиновьев.
– Мне нужно предотвратить эпидемию чумы в двух крупнейших городах России. Ради этого я готов пожертвовать не только чьим-то пониманием или одобрением, но, если понадобится, и жизнью.
– «Мне нужно»… Товарищ Январев, так вы что, как будто целиком берете ответственность на себя? – вроде бы удивился Зиновьев.
– Безусловно, – не колеблясь, кивнул Аркадий.
– Ну что ж… Дело действительно серьезное. Касательно людей и ресурсов мы в полном вашем распоряжении… Список в двух экземплярах под грифом «совершенно секретно». Распоряжения товарища Январева исполнять немедленно, – Зиновьев кивнул внимательно слушающему его секретарю. – Свяжитесь с комиссариатом Балтийского флота. Товарищу Январеву наверняка понадобится лодка или еще что-то такое. Если будут какие-то новости или сложности по этому делу, докладывать мне в любое время дня и ночи… Относительно же газет… увы, товарищ Январев… вы отвечаете, но и я тоже отвечаю – за спокойствие в городе.
* * *
Дневник Аркадия Арабажина
Всегда считал себя равнодушным к быту. Мама и сестра Марина еще в детстве вечно корили меня за неуют и разор в комнате, к которому оставался вполне равнодушным. Числил данную особенность в списке своих недостатков, и тем не расстраивался – кому нужно? Надины попытки обустроить наше совместное уже жилище, постелить какой-то коврик, салфеточку, посадить какую-то кошечку фарфоровую вызывали почти раздражение, которое конечно же скрывал, даже кошечку пальцем по спинке гладил.
Однако. Увидев, как живет Максимилиан Лиховцев, вдруг почувствовал себя почти буржуа: кровать застилать с детства приучен, на столе скатерть должна быть, на полке – ваза, в которую то и дело могу ветки или цветы какие-нибудь поставить, глазу и душе приятно. Родителей покойных карточка, Марина с детьми, пока Люша куклу не украла, была и от младшей сестры память…
Жилище Лиховцева с порога навевает какие-то ассоциации: пустынь, пещерка, аскеты, отшельники… С чего бы это? Голод, холод, разруха? Не верю. Молод, здоров, одинок – неужели при желании себя не прокормить, не обогреть? Надо думать, ему так удобно.
Электричества нет, но нет и плафона, голая лампочка заросла мохнатой жирной пылью. Из трубы буржуйки капает вонючий жидкий деготь. Продал одеяло, лежит на голом матрасе, укрывшись пальто и газетами. На столе трогательный, еще большелапый крысеныш остервенело и бесстрашно терзает воблий хвост. Увидел меня – убежал, сверкая длинными пятками. Лиховцев, надо думать, уже дошел до состояния святого Франциска: брат мой, крыс… На полу у кровати, разумеется, Овидий и еще что-то в этом же духе. Как декорация к пьесе, ей-богу. Если спустя сто лет будут ставить спектакли из нашего времени (и героями их будут, конечно же, именно лиховцевы – кто же еще? Остальные недостойны), то вот именно так, на мой взгляд, и должна выглядеть сцена – жизнь Поэта во времена гражданской войны.
Он, конечно, удивился моему приходу. Да я бы и сам на его месте удивился не меньше. В светлых глазах сразу замаячило имя, воспоминания: «Если вы сейчас спасете ее, я буду ходить за вами как собака и носить ваш чемоданчик». Я малодушно отвернулся и заговорил, точнее, забубнил себе под нос. Мне уже хотелось, чтобы он отказался.
Не стал ходить вокруг да около, слишком устал от всего, что уже прежде пришлось сделать, объяснить, доказать и связать между собой. Однако в трех госпиталях и двух больницах мне как будто бы удалось подобрать нужных людей. Удача! – это в наше-то время, когда людей на своих местах уже почти не осталось, все (и я в том числе) заняли чужие.
– Максимилиан Антонович, вы ведь издаете журнал, не так ли? И следующий его номер вот-вот выйдет?
Движение пыльного, неживого воздуха обозначило кивок.
– Я пришел к вам с просьбой. Если вы ее исполните, то это с большой вероятностью погубит ваш журнал и, возможно, вас самого.
– А вас?
– Меня, с неменьшей вероятностью, погубит совсем другое.
– Если бы вы знали, Аркадий Андреевич, как я иногда призываю гибель. Понимаю: это грешно и порочно. Но если погибнуть не напрасно…
Я не удержался, поморщился и тут же осудил сам себя: какое я имею право?! Он же – творческий человек, а у меня в мозгах все по линейке вычерчено. К тому же вспомнить, с чем я к нему пришел..
– Судите сами, – предложил я и рассказал ему все, как есть, ничего не скрывая.
Он согласился с первых слов, я это видел. Встал (хочется написать «восстал») с кровати, набросил на плечи пальто. Взял лист бумаги, сгорбившись, присел к столу и по мере того, как я говорил, стал делать заметки – как я понял, для будущей статьи.
Уходя, я пожал ему руку. Хотя в Москве, в санитарно-гигиенической комиссии, сам, корявой рукой (вообще-то я неплохой рисовальщик и могу достаточно квалифицированно зарисовать анатомический или микроскопический препарат, но там же совсем другое дело, не требующее творческого воображения) рисовал проект плаката против рукопожатий для красногвардейцев – в целях профилактики заражения тифом, дизентерией и холерой. Они же по большей части руки после опорожнения не моют… Впрочем, плакат про мытье рук у меня тоже, кажется, имелся. И еще: «Был ли ты в советской бане?».
Рука у Лиховцева мягкая и сухая. Словно ящерку потрогал…
Какое странное впечатление производит плавание в Маркизовой луже. Нет ни времени, ни пространства. Как будто что-то здесь должно было родиться, но не родилось. Даль, синева, туман и в тумане бродят огромные молчаливые призраки…
Крошечные капли воды на всем. Чайка над головой кружит и кричит, как будто чья-то душа хочет что-то сказать, но не может, растеряла свой прежний облик, язык… Пароходик называется «Микроб», он и прежде курсировал между фортом и Лисьим Носом, строго по производственной необходимости. Мои сподвижники молчат, плотно сжали губы, смотрят прямо перед собой. Высоко в небе, пробиваясь сквозь прибрежный туман, висит негреющее лохматое солнце, похожее на хризантему.
Форта я прежде никогда не видел. Серые мокрые стены, вылезающие из тумана, поднимающиеся прямо из свинцовой воды. Снаружи и особенно внутри все производит впечатление самое жуткое. Мрачные низкие своды, толстые стены, окна-бойницы. Все время чувствуется, что смерть рядом. Сотрудники работают в желтых клеенчатых халатах, колпаках из полупрозрачной клеенки и специальных ботах-«кораблях». Для дезинфекции употребляют сулему, в ней вымачивают даже коврики на входе. В боксе приглашающе стоит приоткрытый цинковый гроб – на случай смерти кого-нибудь из сотрудников. Его никогда не использовали, но не потому, что никто не умирал. Когда в 1907 году заразился легочной чумой заведующий лабораторией Выжникевич, он умирал в полном сознании и, чтобы не рисковать, сам распорядился, наплевав на христианскую обрядность, сжечь его тело в специальном крематории для животных.
Сотрудники лаборатории, предупрежденные телеграфом из Кронштадта, встретили нас с настороженным удивлением. Узнав в чем дело, отреагировали ожидаемо: мир сошел с ума! Кто бы спорил…
Чудесные виварии. Когда-то здесь были даже обезьяны, мартышки, верблюды и северные олени. Противочумные препараты приготовляют в основном из крови лошадей. Спасали жизни, сыворотки продавались не только в России, но и за границу, причем стоили дешевле, чем продукция аналогичных европейских лабораторий. Впечатляющая коллекция препаратов. Очень интересно. Я, оказывается, так мало знаю про чуму и ее разновидности. Хорошо, что есть литература, рефераты. Дело было прекрасно устроено. Раз уж так случилось, мне теперь придется постараться, чтобы при новой власти все не заглохло…
Сидим в прекрасно отделанной дубовой гостиной, где прежде принимали именитых посетителей, желающих пощекотать себе нервы. Говорят, принц Ольденбургский собирал таким манером немалые пожертвования на научные экспедиции и борьбу с эпидемиями… Ждем неизвестно чего. Что там Лиховцев? Удалось ли ему?.. За круглыми окнами, напоминающими о кают-компании и изначально флотском предназначении форта, плещут волны и клубится туман… Впрочем, откуда ему взяться? Ведь сейчас же день… Какая-то муть у меня перед глазами? Переутомление?.. Спокойно… Голова пока ясная. Есть ли жар? Кажется, есть… Неужели все-таки заразился? Как же это получилось?! Ведь с первой минуты следил за всеми и сам все соблюдал… Спокойно. Здесь все знают, что делать. Главное, инструкции:
– всем выйти
– плащ, халат, перчатки, завернуть тело
– окс, не открыватьнив коемслучае
– дезинфекция всего
– если не поможет, последний, кто останется – уничтожить животных, культуру бацилл
Телеграф, карантин два года, флаги морская азбука плакат предупредить либо революция уничтожит вошь либо вошь
– мыши на корабле…
Вымыть руки с сулемой
Сжечь все, в том числе и этот денвник обязатель
Никогда но ничего страшного.
Люшенька я…ЛЮ