Запах свежемолотых кофейных зерен был восхитителен. Пахло здесь и бесподобным, только что испеченным хлебом, ванилью, корицей и кардамоном, немного лимоном и апельсинами – точно как в Лондоне на Рождество… Представитель партии социалистов-революционеров – небольшой, быстрый, бодрый, похожий на мелкую яркую птицу, чижа или щегла, – с силой вдохнул вкусный воздух несколько раз, шевеля ноздрями тонкого энергичного носа. Но заказал все-таки чай.

Майклу Таккеру, как всегда, хотелось пива. Увы – пива в филипповской кофейне не подавали. Да и ладно. Пиво в России, известно, дрянное… в отличие от всего прочего.

– Таково есть положение дел, – заключил он, слегка пристукнув по столу широкой короткопалой ладонью. – Such a moment! Приходится бегать… бежать изо всех сил, чтобы не отставать от российского производства.

– Ба, так это сказка про крошку Алису… Чу́дная книжка, я ее тоже читал, – заулыбался эсер. – Бежать, чтобы остаться на месте! А чтобы вырваться вперед? Поистине, на это никаких денег не хватит.

Быстро подавшись вперед, проткнул английского фабриканта острым блестящим взглядом.

– Стало быть, и никаких денег нам от вас больше не ждать?

Таккер нахмурился. На его взгляд, он сказал уже достаточно, чтобы обойтись без уточнений. Но этот революционер очевидно думал иначе. Русские вообще любят все уточнять и объяснять – хотя и понимают обычно с полуслова.

– Пока, – сообщил он терпеливо, – я имею перед собой ближнее… ближайшее будущее. И здесь я урезаю все расходы, даже… – ухватил за тонкую ручку чашку, покрутил, демонстрируя, – I drink my cup of tea without sugar. It’s necessary… (даже чай пью без сахара. Это необходимо… – англ.) необходимо, и мои конкуренты поступают точно так. Но это не будет продлеваться вечно. Certainly (конечно – англ.), я буду получать прибыль от моих вложений… возможно, совсем скоро. И я не буду забывать моих обещаний.

– О, это внушает, – эсер заулыбался шире. Таккер охотно улыбнулся в ответ – легко и простодушно, как улыбался всегда. Так улыбаются люди, которым нечего скрывать – поскольку всегда что думают, то и говорят, и живется им от этого вольно и весело.

От ближайшего столика на него покосились с завистью. Да, здесь немногие умели так улыбаться – вернее, мечтали-то все, да мало кто достиг совершенства… Завсегдатаи «вшивой биржи» видели друг друга насквозь. А у англичанина оно как само собой выходило.

Может, он и впрямь такой, с некоторой завистью подумал Лука Евгеньевич Камарич, подливая себе чаю и от вопроса о деньгах для партии переходя к обсуждению запаздывающей весны.

Кофейня чинно благоухала и шелестела. Юная носатенькая гимназисточка, устроившись под пальмой уютно, как мышка, кушала какао с рогаликом.

После ухода Таккера Лука заказал еще одно пирожное с кремом. Сладкое всегда способствовало у него умственной деятельности. Этому секрету его научила когда-то мать-модистка: дескать, когда не знаешь, как капризной клиентке потрафить или и вправду сама напортачила чего, так скушай шоколаду кусок или просто сахарку пососи, и тут же какое-нито решение на ум придет. Лука поверил сразу и с детских лет этим материнским советом не пренебрегал, тем паче, что сладкое любил всегда.

«Наверное, тут что-нибудь из органической химии, – подумал Камарич, приступая к пирожному и сворачивая ложечкой нежно-розовую кремовую улитку. – Может быть даже простое совсем. Надо будет у Арабажина при случае спросить…»

Вопрос, который ему надо было нынче непременно решить, стоял совсем не шуточный. Таккер в деньгах отказал осторожно, с авансами на будущее, сославшись на оживление в московской и российской промышленности, которое требовало от желающего преуспеть коммерсанта неустанного внимания и каждой свободной копейки. Что ж, эта осторожность делала честь его уму… Но где же теперь взять деньги, которые как всегда нужны позарез? Новый номер газеты «Революционная Россия», прокламации… Что-то потихоньку оживает в обществе, народ, устав терпеть, потихоньку разминает затекшие мышцы, опять пробует силы… Стачки, стачки… Надо усилить пропагандистскую работу на фабриках и заводах, нельзя оставлять этот участок на откуп большевикам, а для эффективной пропаганды опять же нужны деньги, деньги…

Носатая девочка под пальмой лихим глотком допила свой какао, неуклюже вылезла из-за стола, но направилась почему-то вовсе не к устланной ковром лестнице, ведущей к выходу из кофейни. Направилась… прямо к нему. Маленькие острые глазки сверлят лицо. «Дочка кого-то из знакомых?» – успел подумать Камарич.

– Мы с вами незнакомы, но я все про вас знаю, – решительно сказала девочка. – Не спрашивайте, откуда. Лучше возьмите меня в террор. Не глядите, сколько мне лет, я душою старше в два раза, а то и в три. Мне ничего и никого не жаль, я тайны хранить умею и под пыткой не выдам.

– Милая барышня! Не знаю, с чего вы взяли…

– Выслушайте меня! – девочка умоляюще сложила лапки перед еще не полностью оформившейся грудью. Между пальцами виднелось какое-то раздражение. – Я все знаю. Таккер давал вам деньги, а теперь не даст. Я следила за ним, пришла, а он не заметил. Вы – эсер, много лет в партии. А я давно ждала случая. Не прогоняйте меня, я сумею быть нужной. Я изучила отменно химию, говорила учителю, что мне опыты интересно, теперь сама могу бомбу собрать. Дальше смотрите. Мой отец архитектор, он мне многое объяснял, я знаю, где и сколько взорвать надо, чтобы все здание рухнуло. Еще дальше. Я умею показывать фокусы, в том числе с зеркалами, моя жизнь с ними прошла, а мои предки их изготовляли. Вот вещь есть, а вот ее нет. Это ведь может пригодиться, не правда ли? По происхождению я – итальянка, в нашем роду передавалось искусство приготовления не только зеркал, но и ядов. Это ведь тоже нелишне в нашем революционном деле, согласитесь? – девочка улыбнулась Луке улыбкой сообщницы, а он с трудом проглотил уже откушенный кусочек пирожного.

Она тревожила его. Что с ней делать? Эти ее зеркала, яды… Детская игра? Не очень-то похоже. Если смотреть правде в глаза – идеальный член боевой группы. Но сколько ей лет? Четырнадцать? Пятнадцать?

– Сколько вам лет и как мне вас называть?

– Шестнадцать, – ответила Луиза, добавив себе полтора года. – Я выгляжу младше, потому что у нас в роду еще и легкие у всех слабые. Называйте меня Екатериной.

– В честь Екатерины Медичи? – ухмыльнулся Лука.

Девочка молча и серьезно кивнула.

«Что же у нее за семья? – подумал Камарич. – Явно не бедствует. Вряд ли ее обделяли вниманием, или сладостями, или колотили за нерешенные задачки по арифметике. Откуда же… Неужели и вправду кровь предков?.. Но может ли такое быть?..И как это, в сущности, интересно…»

– Что ж, Екатерина, – сказал он вслух. – Как вы сами понимаете, я не могу сейчас вам ничего единолично обещать, так как существует такая вещь, как партийная дисциплина. Я должен посоветоваться с товарищами, а вот потом… потом… Как вы смотрите на то, чтобы встретиться в этом же кафе ровно через неделю? В этот же час?

– Я приду, – быстро сказала Луиза Гвиечелли. – Если не помру, приду обязательно.

– Ну, помирать-то вам еще совершенно не к спеху, – Камарич заставил себя дружелюбно улыбнуться, хотя девушка ему не только не нравилась, но и откровенно пугала его. – Значит, сделаем так. Если вы через неделю приходите и здесь никого нет – ответ отрицательный. Кушаете свой рогалик и спокойно идете домой показывать фокусы. Если же ответ положительный, то к вам подойдут.

– Я поняла. Я приду и буду ждать. Вы не пожалеете. Спасибо.

– Да на здоровье… – осклабился Лука и внимательным взглядом проводил спускающуюся по лестнице фигурку в девчоночьем коричневом пальто с пелериной.

Он понимал – по-человечески самое правильное было бы забыть об этом эпизоде немедленно. Она – всего лишь ребенок с извращенно развившейся фантазией. Но разве мало извращенных фантазий, вполне реализовавшихся, он уже видел вокруг себя! И увидит впредь?

Достаточно ли их, чтобы удовлетворить выношенное и явно непустячное желание этой странной девочки? Екатерина… звучит это, во всяком случае, хорошо…

* * *

Лука Евгеньевич Камарич, в расстегнутом пальто с рыжим воротником, неторопливо фланировал по Старой Басманной по направлению к вокзалу. Резкое весеннее солнце грело ему щеку, а пронзительный ветерок, задувавший исподтишка, морозил бок. Вокруг стремительно оседали и чернели сугробы. У церкви Никиты Мученика баба в трех платках и необъятном тулупе продавала мохнатые первоцветы.

Камарич остановился и купил букетик.

– Сопреешь, матушка, – заметил между прочим.

– Сам вперед не подохни, – не глядя, буркнула баба. И, тем же тоном:

– За гимназией, на скамейке.

Погрузив нос в цветы, Лука отправился дальше и скоро обнаружил искомую скамейку – и пухлого господина средних лет, который, сидя на ней, грелся на солнышке. Спросив позволения, Камарич сел с другого конца, и некоторое время молча слушал вокзальные гудки и жужжанье ранней весенней мухи, которая летала вокруг, примериваясь к первоцветам. Наконец к гудкам и жужжанью добавился сухой недовольный голос, никаким образом неподходящий к уютной внешности отдыхающего господина:

– Излагай свою авантюру.

Лука тихо свистнул.

– Да ты, братец, серьезно думаешь, что я за этим пришел? Вот так тут на скамейке и начну излагать?

– А что мешает?

– Стало быть, это и меня уже доверия лишили? Заодно с…

Не договорив, он бросил быстрый взгляд из-за букета – пухлый уже не наслаждался солнышком, а сидел сгорбившись, надвинув шляпу на нос.

– По-хорошему, – донеслось из-под шляпы, – доверия стоит лишить всех нас. Но я действительно не понимаю, что тебе мешает сейчас поговорить со мной.

– То, что прием новых товарищей не в нашей компетенции, уж извини. Мне от тебя, как ты понимаешь, потребен только адрес… чистый… и время.

Господин взглянул почти жалобно и кивнул.

– Понятно. Своей тени боишься. И я. Все мы. После того, что произошло… Как лягушка под колесом, вздохнуть не могу…

Голос говорившего оставался так же сух и монотонен, он будто читал заученный текст, глядя при этом живыми, страдальчески моргающими глазами. Камаричу, в общем-то человеку легкому и мало склонному закольцовываться на каких-либо чувствах, стало слегка не по себе. Он даже сделал движение – швырнуть букетик подальше, – да пожалел мохнатые лиловые колокольцы, которые на ветру уже привяли.

И в самом деле, многие из партии социалистов-революционеров ощущали себя в эти дни лягушкой под колесом. Или червем под стеклом микроскопа – это уж у кого как фантазия разыграется, Камаричу второй образ был ближе. После предательства Азефа и выявления множества двойных агентов, плодившихся дружно, как сморчки в апреле, партия пребывала в шоке – без дыхания; и без уверенности, что снова задышит.

Впрочем, Лука Евгеньевич не сомневался: задышит, и еще как. Эта уверенность только укрепилась, когда он пришел наконец на конспиративную квартиру и увидел взволнованно порхающую по ней Таисию Артемовну. На самом деле эту даму звали, конечно, иначе (Лука даже знал – как, но свое знание держал при себе). Очень худая, с шапкой мелко вьющихся, рано седеющих волос, в мешковатом одеянии, которое было бы строго-изящным, если б ушить его хоть вполовину, она обладала пластикой летучей мыши, нервическим темпераментом и отточенным умом, для которого все прочие ее особенности служили дымовой завесой.

Она много говорила и курила, разливала чай, грызла сухарики с маком, бралась переставлять мебель и прислушиваться к происходящему за окном (квартира находилась в полуподвале, и, если приподнять штору, можно было видеть ноги прохожих), – крылатая тень металась за нею по стенам, оттесняя в углы душноватой, в мещанском вкусе заставленной комнаты других собравшихся. Из этих других, надо сказать, большинство относилось к Камаричу, слава Богу, с симпатией, отнюдь не собираясь лишать его доверия. Да и вообще в комнате витал, против ожидания, дух едва ли не братской любви.

– И впрямь надоело, – немолодой уже человек с актерским львиным ликом грел руки о стенки стакана, мрачно глядя перед собой. – Эдак и ангелов Божьих начнешь подозревать. Ежели так, я своей волей по этапу пойду.

– Избавьте, избавьте от религии, право слово, – прервала его, трепеща ладонями, Таисия Артемовна. – К дискуссии на эту тему не готова, голова болит… По сути вы правы, разумеется…

– Да ты сядь, Тая, выпей чаю, и давай вот послушаем Луку… – из дальнего угла, из-под зеленых облаков аспарагуса, протянул простоватый на вид мастеровой или коробейник, которому для полноты образа не хватало только лотка с товаром.

– Луку мы послушаем, разумеется-разумеется. Но сначала надо бы принять решение по первому вопросу.

– Да чего тут принимать-то… Прожекты, одни прожекты. Вспомните…

В комнате повисло молчание. Все вспомнили, как с подачи все того же Азефа готовили покушение на Николая II и ЦК ПСР выделял деньги на проектирование и строительство специальной подводной лодки, дирижабля, а потом и самолёта для совершения теракта…

– Все, – Таисия Артемовна вскинула руки. – Подумаем об этом позже. Я буду писать в… – осеклась, тряхнула головой. – Все не так плохо, господа, как вам кажется.

– Да что там! Теряем позиции по всем фронтам. А эсдеки шустрят, у них вон уже какие ячейки по заводам…

– Все их ячейки против хорошего террора тьфу! – мастеровой стукнул кулаком по столу, едва не опрокинув стакан.

– И как прикажете осуществлять этот террор? – Камарич вздохнул. – Силами любительской труппы? А у эсдеков, кстати, есть специалисты… очень и очень…

– Так говорите уже, – Таисия Артемовна устремилась к нему, легкая шаль всколыхнулась вокруг нее мышиными крыльями. – Вы ведь, кажется, и намерены были представить нам… специалиста?

– Да уж, намерен, – Камарич усмехнулся. – Только вот теперь засомневался.

– Отчего так?

– Прежде прочего потому, что специалисту шестнадцать лет. А на деле и того меньше. Врет хорошо… Только по вопросу о возрасте или и по другим тоже, уж не знаю.

Таисия Артемовна крепко зажмурилась.

– Главный вопрос, – выговорила полушепотом, – может ли человек в таком возрасте быть провокатором… Это девушка, вы сказали?

– Девочка, – поправил Лука.

– Эко диво, – уважительно покачал головой мастеровой. – Откуда ж оно выползло-то?

– Из-под пальмы в трактире, – кратко пояснил Камарич. Как раз этого вопроса ему очень не хотелось касаться. Ведь как ни крути, а получалось, что девица его, тертого конспиратора, без проблем выследила.

Однако пришлось коснуться – и объяснить все как есть. Как ни странно, никто не стал ни упрекать его, ни насмешничать. Желтолицый, похожий на китайца, а на самом деле венгр Иллеш, два месяца назад бежавший с каторги и с тех пор обретавшийся в строгой конспирации, – встрепенулся и приподнялся с дивана, где до сих пор мирно дремал:

– А ведь это кстати, а? Как кстати, Тая!

– Слишком кстати, – выдохнула Таисия Артемовна, стискивая руки. – Я боюсь… Но акция нам необходима! Как воздух… Я уже вижу, как это может выглядеть, с каким головокружительным резонансом…

– Юная героиня, идущая на заклание, – хмыкнул мастеровой, который, как любой зрелый мужчина, не доверял девчонкам.

– Да! Да, а что? Мы поставлены в такое положение – вынуждены смывать грязь… и кто это сделает лучше? Но прежде всего, конечно, я должна… мы должны познакомиться как следует с этой девочкой… проверить… Лука, как вы с ней договорились?

Она снова начала стремительно перемещаться по комнате, подхватывая шаль, чтобы бахрома не вспыхнула от керосиновой лампы. Мужчины следили за ней заворожено; впрочем, соображения на их лицах читались самые разные. Камарич налил себе чаю. Пить горячее совершенно не хотелось, в комнате и так было слишком душно. Однако надо было куда-то девать руки.

Лука Евгеньевич любил иногда, в минуты душевного расслабления, обозначить себя сентиментальным человеком. На самом деле таковым, безусловно, не являлся. И в терроре состоял уже довольно давно, чтобы не утруждаться всякий раз вопросами вселенской морали. Но сейчас… сейчас он на какую-то минуту вдруг почувствовал себя так, будто впервые попал в это общество – и заново впечатлился тому, что вот ведь, все эти люди знают, о чем говорят. А говорят они, что какая-то незнакомая пока им девочка… эта носатая девочка с нечистой кожей и тараканами в голове… пойдет, убьет живого покуда человека и умрет за то, чтобы им смыть с себя грязь. И это, по их мнению, нормально и правильно.

А вот черта с два, подумал он. Вернее, четко выговорил про себя. И даже испугался, что – вслух.

Спустя два часа он сидел в той же комнате, но уже не душной, а выстуженной – после ухода гостей Таисия погасила все лампы и распахнула окно, чтобы изгнать вонь овчинных шуб, пота и табачного дыма. Шторы шевелились, плотный ветер был наполнен снежной весенней сыростью. Таисия, свернувшись с ногами на кушетке, куталась в шаль – не в ту прозрачную, а в тяжелую, с крупно вывязанными розами, которые казались яркими даже в темноте. Камарич, на своем прежнем месте за столом, пил холодный чай.

– Не получилось, значит, – прошептала она глухо и безразлично. – Ну, и ладно. Пусть питерцы деньги ищут. Должны ж они хоть что-то делать. Мы вот им и исполнителя нашли.

– Уже думаешь, что – нашли?

Камарич говорил почти как она – негромко и без эмоций. В их среде, в общем, частенько «тыкали» друг другу даже не очень коротко знакомые люди, но эти двое при других всегда держали дистанцию.

– Идеального нашли, уж я-то вижу, как ты крутишь. И отдавать не хочешь… Жалко тебе.

– Ребенок, – Лука зло передернул плечами.

– Ребенок, – повторила Мария и рассмеялась почти беззвучным рассыпчатым смехом. – Она наверняка некрасива. Так?

– С чего ты взяла?

– Ты злишься, потому что я права. С нашего поколения началось время уродов… У нас остекленевшие глаза, мы не смеемся, а скалимся. А скоро такими будут все… Ты, кстати, обратил внимание, как уродлива современная мода? Это обратная сторона совершенства… Я недавно говорила с одним поэтом в Петербурге, он сразу понял! Мы, сказал он, поднялись на горний пик и увидели, что это – еще не предел, что можно шагнуть дальше… и оказаться в царстве смрада и дисгармонии! Вот как…

Таисия бесшумно встала с кушетки, подошла к окну и захлопнула рамы. Зазвенели стекла, ветер исчез, но сырой холод остался.

Вскочив, Лука быстро подошел к ней и, обхватив сзади за плечи, прижал к себе, проговорил быстрым шепотом – в висок, занавешенный кудрями:

– Ты-то понимаешь, что устранение жандарма Карлова усилит Столыпина?

Она, слегка извернувшись, бросила на него длинный косой взгляд.

– И что? Может, я этого и хочу… чтобы усилило?

И засмеялась, потому что он не нашелся, что сказать.

– Может, я не хочу быть уродом… Может, я надеюсь, что хоть кто-то способен избавить нас от гибели и сползания в пропасть… и иногда мне представляется, что именно он…

«Господи! – подумал Камарич. – После роспуска Боевой Организации и начала децентрализованного террора летучих отрядов в головах уже и вовсе каша. Знал бы умница Столыпин, что некоторые из эсеров пытаются его убить, а некоторые – примеряют на роль спасителя отечества…»

Таисия засмеялась еще громче.

– Ну? Что будешь со мной делать? Доносить?.. Куда?..

Камарича снова передернуло, уж слишком холодно было в этой комнате. Убедить ее, что никуда доносить он не собирается, можно было только одним способом. И ему ничего не оставалось, кроме как прижать ее к себе еще крепче, целуя куда придется. Она была так худа, что ощущалась в руках тонким каркасом из прутьев – то ли стальных, то ли, наоборот, сухих и хрупких. Ничего общего с обволакивающей, сладкой женской обильностью, которую он вообще-то предпочитал.

Но надо, значит – надо. Лука рано (годам к тринадцати) созрел и с тех самых пор умел любить разных женщин и ценил разнообразие. Они тоже его любили – грех жаловаться…