– Роскошная была женщина, в 90–х годах студенты, в нее влюбленные, стрелялись прямо у нее на глазах, – Сережа Бартенев, одетый в умопомрачительные (для тех, кто понимает!) голубые лосины и парчовый кафтан с серебряной окантовкой, смеясь, указал Юлии на молодящуюся дородную даму – всю в перьях и бриллиантах.
Юлия слабо, но поощряюще улыбнулась:
– А еще кто?
– Вон тот. Богема рубежа веков. Декадент. Посещал все сборища. Приходил раньше всех, выбирал самые темные углы и окутывался табачным дымом. Редко кто мог похвалиться, что знает его в лицо. Многие думали, что он – агент охранки. Теперь живет с парализованным отцом и ручной крысой. С обоими разговаривает одинаково ласково, невнятно и не ждет ответа…
– Кто бы мог подумать! Какие у вас разнообразные знакомства…
– Конечно, Юленька, ведь это целый мир, так сказать, параллельный общепринятому… Кстати, ваши кузены совершеннейшие душки. Оба, каждый на свой лад! Но почему они все время сидят в разных концах?
– А что ж им делать? Танцевать парой, как вон те напудренные корнеты с накрашенными глазами?
– Ну, могли хотя бы поговорить между собой… Они в ссоре? Может быть, ревнуют вас друг к другу? А вы тут со мной… ха-ха-ха! Ну идите, идите же к ним! Которого вы выберете первым? Мы с Рудольфом будем следить, это так пикантно… ха-ха-ха!
От его смеха тонко зазвенели хрустальные слезки на серебряном торшере. Хрусталь и серебро, и облака прозрачных белоснежных занавесей – это столовая. Зимнее царство. На морозе аппетит лучше, так говорил князь, и ведь правда – отсутствием аппетита гости не страдали. Хрусталь на столах перемигивался с хрусталем в люстрах. В серебряных ведерках для шампанского на хрупких сервировочных столиках отражались серебряные и лиловые искры витражей. И – контрастом – раки на плоском блюде, похожие на хищные оранжево-красные орхидеи.
– Юлия, ты ослепительна! – сказал Александр и прикрыл глаза в доказательство своих слов – словно и вправду ослепленный.
Он выпил три бокала шампанского и теперь пузырьки играли как будто прямо у него в крови. Интерьеры, еда и напитки были превосходными. Сережа Бартенев казался почти симпатичным. Великому князю, прибывшему на праздник мириться с Сережей после очередной ссоры, под маской и инкогнито (разумеется, Кантакузину его тут же показали), Александр искренне желал успеха.
Они с Юлией все уже обсудили накануне. Никто не будет требовать развода – Юлии нравится быть княгиней, а Люба находится неизвестно где. В конце концов, они современные люди, а на дворе давно не 19 век. Сразу после праздника они отправятся сначала в Синие Ключи, потом, на зиму – за границу в Европу. В деньгах недостатка не будет, и они смогут посетить все, что захотят. Он наконец-то покажет ей свой огромный мир – в его великолепной протяженности из прошлого (хорошо ему известного) в будущее. Какое значение имеет настоящее? Огромное, если рядом с ним – Юлия… Но сначала надо все закончить в Синих Ключах. Многое уже сделано. Нанят управляющий. Анна и Борис отправлены учиться в хорошие закрытые пансионы: они уже достаточно взрослые, и их манеры нуждаются в кардинальном улучшении, чего, разумеется, не удалось бы добиться, останься они в усадьбе на попечении слуг и старого попрошайки. Капочке наняли двух дорогих гувернанток, которые в первую очередь должны обучить ее европейским языкам… Но сколько еще всего…
…Он поймал себя на том, что думает о расширении овина и покупке участка строевого леса к северу от Песков…
Она тоже его на этом поймала.
– Ты стал совсем помещик…
Оба рассмеялись.
– Синие Ключи не очень-то отпускают раз попавших в их сети. Но с твоей помощью я все это преодолею. В конце концов – это всего лишь земля с домом. Источник моего дохода. Наследство моей дочери. Не больше. Я снова стану историком. Я напишу книгу…
Она улыбнулась медленной улыбкой. Возможно, она ему не верила, или его книга не входила в ее планы, а может быть – она просто увидела небольшого медведя, которого вел по залу цыган в красной рубашке. Медведь был одет в штаны и жилетку, ловко кувыркался через голову по приказу вожатого, протягивал лапу и здоровался со всеми желающими.
В бальном зале танцевали и наверху, на хорах, куда вела изящная лесенка, играл оркестр. Некоторые пары действительно, как и отметила Юлия, выглядели странно. Приблизительно треть собравшихся носили маски, но, кажется, легко узнавали друг друга.
В толпе гостей ходили трое с подписными листами. Мужчина в толстых роговых очках подписывал на помощь незрячим. Миловидная девушка в черно-белой одежде одной из сестринских общин собирала деньги на детский сад в Хамовниках. Странного вида растрепанный человек в шинели со споротыми погонами, более всего похожий на беглого каторжника, призывал жертвовать на создание памятника «смотрителю тюремных больниц, врачу-гуманисту доктору Ф. П. Гаазу». Золотые, зеленые и синие пятна света, дробясь в высоких струях фонтана, зайчиками скакали по зале, превращая и бальные наряды, и монашеское облачение, и потертую шинель в раскрашенные костюмы Арлекинов и Коломбин из картонного балаганчика.
– Когда же? – спросил Арабажин у Максимилиана Лиховцева.
– Не знаю, – ответил Макс, одетый в черно-красное домино.
– Такова, видимо, моя планида, – пробормотал Аркадий и нервно поправил маску, которая все время сползала и закрывала обзор. – Ради этой женщины мне суждено посетить решительно всех московских болтунов и бездельников…
– Вон там Любин муж, Александр Васильевич Кантакузин, видите? Я этого не ожидал… Юлия не сказала мне… Будем надеяться, что он ее не узнает…
– Вы забыли: я знаком с Александром Васильевичем. Последний раз виделись сравнительно недавно.
– И что же скажете? Как он вам?
– Видный мужчина. Некрасавцам, вроде меня, впору позавидовать…
– Но…? Говорите, я же слышу!
– У него в глазах есть что-то придонно неопределенное, как будто в них давно что-то или даже кто-то утонул и теперь там лежит…
– Именно! – воскликнул Максимилиан. – Как вы, однако, точно сказали…
– Вон тот человек в маске, с которым Макс все время разговаривает…
– Это врач Арабажин, – объяснил Юлии Александр. – Я его по повадкам узнал. Понятия не имею, что он здесь делает…
– Может быть…?
– Вот уж на него я подумал бы в последнюю очередь…
– Ты его так хорошо знаешь?
– В общем-то нет. Но мы в одно время учились в Университете. Он, кажется, не только врач, но и революционер.
– Интересно, должно быть.
– Ничего интересного – осознавать себя классовым оружием. Он жизнь свою не живет, а выполняет, как задание по арифметике.
– Ты явно осуждаешь, а я такому где-то даже завидую, – задумчиво сказала Юлия. – Не искать каждый день, а точно знать… и решать задачу… В гимназии я по алгебре и тригонометрии была первой! Даже Надя иногда у меня списывала…
Волосы у Глэдис Макдауэлл были окрашены в темно-темно-красный цвет, как последняя полоса ветреного заката. Сначала она яростно спорила с депутатом городской Думы о перспективах развития Северо-Американских Штатов. Он считал, что Америка все-таки слишком далека от настоящей цивилизации, и вообще – на что может рассчитывать страна, не имеющая как минимум тысячелетней истории? Глэдис, ощутив неожиданный прилив американского патриотизма, едва ли не тыкала пальцем в выкаченное брюшко депутата и свирепо доказывала ему, что потенциал ее родной страны огромен и не далее как в ближайшее время она еще всем покажет. Спутник депутата – нежный, слегка насморочный юноша, с восторгом разглядывал огненную прическу Глэдис и явно примерял ее на себя.
Потом Глэдис танцевала, пела, а в завершение показала свой коронный номер: жонглировала жаренными цыплятами на тарелках. Все аплодировали, но никто не верил, что цыплята настоящие. Закончив номер, Глэдис поставила цыпленка на краю сцены. Желающие отщипнули по кусочку и впечатлились невероятно – пара тех самых напудренных корнетов после долго таскалась за Глэдис и умоляла ее раскрыть секрет.
В саду пускали фейерверки. Вода в фонтане казалась до дна пронизанной золотом и серебром. К задним воротам особняка подъехал темный куб большой кареты с красным огоньком. Под приглушенно переговаривающимися деревьями слуги сметали с небольшой сцены листья, нанесенные туда ветром.
– А теперь – главный сюрприз сегодняшнего праздника! – радостно объявил собравшимся князь Сережа. – Мировая знаменитость. Русская танцовщица, которая всего лишь за год покорила всю Европу, и которую никто не видел без маски. Избранный Петербург потрясенно внимал ее искусству, не решаясь нарушить аплодисментами сакральной тишины. Но никогда в Москве… Нам с превеликим трудом удалось уговорить актрису… Только одно выступление для наших гостей… В честь моей жены Юлии! Встречайте!
Некоторые из гостей видели выступления Айседоры Дункан – босая, в греческой тунике, она металась по сцене, как будто носимая невидимым ветром. Когда ветер стихал, становилась похожа на статую в простыне – совершенна и монументальна. Но Сережа яростно отрицал любое сходство. Поэтому все ожидали чего-то похожего на номер Глэдис Макдауэлл – только, разумеется, помоложе и поизящнее. Самые осведомленные, читавшие европейские газеты, рассчитывали на нечто скандально-пикантное.
Музыка зазвучала как будто из-за холма. Свирель или что-то вроде.
Она сходила в танец, как лебедь на воду.
Мир раздвигал границы, словно занавес на театральной сцене.
Напудренные корнеты разжали руки.
Пузатый господин из Думы оставил в покое коленку своего насморочного спутника, который, впрочем, и сам отодвинулся вместе со стулом, чтобы лучше видеть.
По мере того, как падали покрывала, танцовщица становилась все более недоступной и отчужденной. Листья, которые тщетно пытались смести слуги, прилетели снова и кружились вокруг нее, как часть танца – уже мертвые, но одушевленные еще на миг таинственной и даже жутковатой силой.
– Это же черт знает что такое! – прошептал кто-то из гостей. – Как она это делает?!
– Между ангелом и чертом! – совершенно в тон реплике объявил между тем Сережа. – Номер, который покорил избалованный и ко всему привыкший Париж!
Сквозь листву светил одинокий фонарь, создавая фигуре танцовщицы обрамление из черных кружев.
Еще две фигурки появлялись из темноты попеременно, по мере развития действия. Одна – светлый маленький ангел, с трогательными пушистыми крыльями за спиной. Ангел не закрывал лицо, и его бесполая хрупкая красота казалась поистине неземной. Танцовщица вела с ангелом бессловный диалог, создавая из движений целый мир, одушевленный любовью. Когда умиротворенная сладость достигала какого-то предела, ангел вдруг исчезал, и героиня оставалась одна. Но тут же сквозь листву пробивался еще один, красноватый луч, и на сцену выступал черт – тоже небольшой, стройный и элегантный, завернутый в черный шелковый плащ. Черт нервно вилял вполне живым на вид хвостом и предлагал танцовщице увлекательную жизнь, наполненную жгучими страстями.
Метания героини становились все лихорадочнее, движения порывистее, за ее плечом явственно маячило безумие. Выбор казался невозможным: и ангел, и черт были одинаково убедительны и обаятельны.
В какой-то момент танцовщица поникла в отчаянии и глубокой печали, и некоторые из зрителей решили, что это – конец выступления. Но они ошиблись.
Свет снова переместился. Ангел, потерявший крылья, и черт, отбросивший плащ – впервые появились на сцене одновременно и сразу же вступили во взаимодействие. Тонкие и грациозные, они танцевали странный, завораживающий танец, как будто не слишком подчиняясь законам тяготения – взлетали друг над другом, сплетались в немыслимых для живых людей позах, в какой-то момент замерли зеркально, как отражение на невидимой поверхности: черт стоит с поднятой кверху рукой, ангел над ним, вниз головой, опираясь своей рукой лишь на его руку. Теперь все их движения были полны как будто неосознанного ими самими эротизма – черт и ангел явственно были парой, и это возмущало и будоражило одновременно.
Личные гости молодого князя от восторга забывали дышать. Прочие вполне оценили и мастерство, и скандальность номера.
Ангел между тем вспомнил про танцовщицу, как-то ее утешил, обмахнул снятыми крыльями и компромисс казался вполне возможен – все трое уходили со сцены едва ли не обнявшись. Но вдруг черт (снова закутанный в плащ) обернулся, и незаметным движением выпустил откуда-то странную куклу-марионетку с веселым и злым лицом.
– В каждом из нас, – отчетливо сказала марионетка (черт в это время молчал – все зрители могли бы поклясться в этом) и глубоко, с издевкой поклонилась собравшимся.
Свет погас.
Шумела листва и кричала где-то в ветвях ночная птица. Сережа был прав – поначалу никто не аплодировал, все переживали только что закончившееся действие. Аплодисменты и крики восторга разразились потом. Но артисты на поклон так не вышли.
– Марионетка. Мальчишка-акробат с марионеткой… – побледнев, прошептал Александр. – Настя говорила…
– Что? Что? – переспросила Юлия.
– Ничего. Этого не может быть. Тебе понравился номер?
– Оригинально. Но для хорошего вкуса – слишком много страстей на единицу площади.
На мощеной площадке перед фонтаном снова запустили фейерверки. Пламя шипело, и вращались светящиеся колеса. Кто-то из гостей уже ловил золотых рыбок в бассейне.
Прочие пили вино, собирались группами и говорили о том же, о чем и везде.
В те дни нигде нельзя было этого избежать. «Люди, как морские черви, – писал Арабажин Адаму Кауфману. – Всегда чуют приближение бури.»
Почти ежедневные и повсюду – десятки самых разнокалиберных сборищ, на которых тщетно пытались избыть и погасить свою тревогу. Но в сборищах этих она лишь возрастала суммарно, так как люди подпитывались ею один от другого. Пришедший с легким беспокойством полюбопытствовать о мнениях уходил с тяжелой уверенностью: скоро конец привычному миру, а дальнейшее – в дымке полной неопределенности. Общее предчувствие неизбежной и разрушительной катастрофы. Трактовок и позиций десятки, ни одна другой не лучше. Но нет никого, кто знал бы наверняка. Нет никакой силы, что могла бы осознанно перенаправить… Простите, а Господь Бог? А Бога тоже нет, вы разве не знали?
– Большая Глэдис, я так рада тебя видеть! Тебе так идет эта прическа…
– Боже мой! Крошка Люша! Откуда ты здесь взялась?! – ахнула Глэдис и едва не задушила в могучих объятиях свою когда-тошнюю протеже.
– Сережа пригласил, я не сумела отказаться, – улыбнулась Люша.
Серое, переливающееся перламутром бальное платье смотрелось слишком строгим для ее молодости и почти вызывающей красоты. Из украшений – всего лишь нитка жемчуга и обручальное кольцо. Волосы стянуты лентой и заколоты шпильками. Лицо казалось только что умытым.
– Господи, до чего странно! Но где же ты была все это время? С кем?
– Во-он с тем, видишь? – прячется в тени на ступенях, в красном домино…
– А-а. Ну и как тебе с ним?
– Он ездил за мной, и все время гладил меня по спине или по голове, как будто я – кошка. Я его прогнала.
– Это бывает. Но что же ты – теперь?
– Если бы я знала, Большая Глэдис, если бы я знала…
– Позвольте вам представить, моя подруга Любовь Николаевна Осоргина… И вам позвольте представить… И… Люша, простите, вы же выходили замуж, я помню, конечно… Как же правильно? Кантакузина! Именно!.. Кантакузина? Но позвольте… Я же только что… вот недавно… Юленька? Как фамилия вашего кузена?.. Вы знаете, я, кажется, нашел ему либо родственницу, либо… жену? Вот это – я понимаю! – номер! Рудольф, ты слышишь?
Александр Васильевич! Где же вы? Смотрите, кто здесь есть!.. Ах! Совсем как в оперетте! Я обож-жаю оперетты! Если кто-нибудь сейчас сядет к роялю, я спою вам чудесную арию из новой оперетки…
– Люба?!! Любовь Николаевна! Это вы?! Вы… Вы опять…
– Опять воскресла? Вы приблизительно так хотели выразиться, Алекс? Безусловно, это я. Сказать по чести, тоже весьма удивлена. Не ожидала вас здесь увидеть. Вы, стало быть, приехали из-за границы? Давно ли? И где же вы были все это время?
– Я был дома, в Синих Ключах. С нашей с вами дочерью, которую вы бросили, как куклу на скамейке…
– Я бросила? Вот как? А вы, значит, как всегда, весь в белом? Но это ладно. Вы были с Капой – тем лучше… Стало быть, вы все доподлинно знаете: что Грунька?
– Агриппина родила ребенка, мальчика, и живет с ним в деревне.
– Та-ак… А Таня, дочь лесника Мартына?
– Дочь лесника погибла в Торбеево. Ее убили.
– Та-ак. А ее ребенок? Умер?
– Точно не знаю, но, кажется, он жив.
– Кто же за ним ходит?
– Не имею представления. Согласитесь, что это все-таки не мое дело.
– Не соглашусь… – ноздри Люши яростно раздувались, глаза от злости стали слегка раскосыми. – Если ты живешь в Синей Птице, ты отвечаешь за все!
– Кто бы говорил! Но я хотел бы решительно спросить вас относительно танцовщицы…
– Не ваше дело!
– Но как же вы все-таки собираетесь…?
– Идите лесом, Алекс! Я не видела вас почти четыре года и за четыре минуты вы успели меня и разочаровать, и утомить. Вы здорово возмужали внешне, но все-таки остались прежним внутри…
– Руди, Руди, ты только посмотри! – прошептал Сережа Рудольфу. – Она его презирает, а он ее все равно хочет… Свою жену!
– И ничего удивительного! После этого чертового танца даже я ее хочу! – огрызнулся Рудольф.
– Но больше все-таки – ангела? Признайся! – рассмеялся Сережа. – Или черта?
– Марионетку! – сказал подошедший к ним великий князь-инкогнито. – Она невероятно привлекательна. Я купил бы ее за любые деньги.
– Александр, что все это значит?!
– Спроси у своего муженька! Я не имею ни малейшего представления о том, в какой помойке он ее снова откопал!
– Алекс, будем справедливы, – усмехнулась Юлия. – Нынче она вовсе не выглядит найденной на помойке. Твоя жена стала замечательно красива и к тому же – со вкусом одета.
– Юлия, увы, все еще хуже, чем ты полагаешь.
– Не сомневаюсь, – холодно сказала женщина. – Если уж на сцене появилась безумная цыганка… Но в чем же именно – хуже?
– Именно – на сцене! Появилась! – громко, не в силах сдерживаться, воскликнул Александр. Проходящие мимо, поддерживающие друг друга пьяненькие корнеты с любопытством обернулись и даже захлопали, едва при этом не упав – вероятно, они решили, что будет еще одно выступление. – Дело в том, что одетая со вкусом красивая дама и приглашенная твоим мужем скандальная танцовщица, которая последние два года регулярно раздевалась перед всей Европой – одна и та же женщина.
– Вот как? Что ж – карьера, вполне достойная безумной цыганки. Надо признать: она замечательно танцует…
И она же – моя жена! – не слушая, продолжал восклицать Александр. – Мать моей дочери! Я буду требовать развода! Я покажу ей…
– Да неужели? – удивилась Юлия. – До сих пор именно она все всем показывала… А как же наши договоренности?
– Все остается в силе. Разумеется. Мы немедленно, прямо сейчас уезжаем отсюда, отправляемся в Синие Ключи, оттуда – за границу…
Юлия, не отвечая, смотрела поверх голов собравшихся людей, в сад, на опустевшую сцену. Там не осталось никого, но явно было что-то, притягивающее ее взгляд и ее мысли. Картонный театрик… Марионетки на веревочках…
– Послушайте, Максимилиан! Но что же? Что же, наконец?! – раздраженно спросил Арабажин. – Каковы были ваши планы и зачем вы притащили меня сюда? Люба к вам не подходит и совершенно не желает с вами сообщаться. Притом она явно становится все более возбужденной и нескоординированной – алкоголь, должно быть, еще кокаин… Я не смогу ни осмотреть, ни толком говорить с ней… Почему нельзя было иначе?
– Одно выступление, – кусая губы, сказал Максимилиан. – Князь сполна заплатит ей, и она снова исчезнет в неизвестном направлении… Я и предположить не мог, что она выйдет к гостям без маски… Но ей всегда нравилось рисковать… Ее как будто уносит вместе с опавшими листьями… или метелью…
– Что ж, – Аркадий пожал широкими плечами и сдернул маску. – Тогда – сейчас!
Она заметила и узнала его в тот же миг. Отшатнулась, как будто ей в лицо выстрелили из пистолета.
Он не успел ничего сказать или сделать.
– Вы! – крикнула она. – Все они сто раз – пускай! Но – вы?!! Вы – здесь, среди них, Аркадий Андреевич?! Я вам писала… Я говорила с вами… Вы!
– Что…? – спросил Лиховцев. – Что она от вас…?
– Истерика, – ответил Арабажин. – Она сейчас разговаривает не со мной реальным, а с неким придуманным ею фантомом. Интересно бы знать, когда она его придумала…
Он стоял, расслабленно опустив руки, и размышлял. Макс до крови прокусил губу.
Сережа и Рудольф смотрели с жадным любопытством, раздувая ноздри.
Те из гостей, кто еще что-то соображал, сторонились с опаской.
Это была не Любовь Николаевна и даже не Люша Розанова – безымянное создание, от веку скитающееся по лесам и долам среднерусской возвышенности. На дне прозрачных глаз плеснуло розовым, словно жидкой, холодной, перемешанной со льдом кровью. Нежить, жуть…
Аркадий поддернул рукава, выставил из серебряного ведра на стол последнюю бутылку шампанского, потом поднял его и высыпал лед на голову Люше вместе с ледяной талой водой.
– Охолони, Синеглазка, – спокойно сказал он.
– Боже мой, боже мой… – прошептал князь Сережа и обернулся к князю-инкогнито. – По-моему, праздник удался? Как тебе кажется, мое сокровище?
– Если твой драгоценный Руди меня до утра не зарежет, то готов согласиться, – брюзгливо ответил собеседник. – А где же твоя жена?
– Уехала с мужем вот этой самой женщины… Как-кие страсти! Я просто снова чувствую себя живым! После всех этих стариковских пророчеств, болтовни о гибели мира и России… Нет, положительно, и не спорь со мной – праздник удался!
* * *