Она пришла без ребенка, но сразу же положила мне на стол пухлую медицинскую карточку. Поэтому я решила, что речь пойдет о болезнях, и настроилась на медицинскую волну.

– Мне кажется, что я делаю что-то не так, – проговорила она обычный родительский зачин.

– Многим так кажется, – философски поддакнула я.

– И этим порчу ему, своему сыну, жизнь. И еще, может быть, у него теперь психологическая травма. Он ничего не говорит и не показывает, но это же ничего не значит?

– Если не говорит и не показывает, то, может быть, и нет ничего? – с ленцой предположила я, вспоминая детскую максиму про нечто, что плавает, выглядит и крякает как утка, и провоцируя женщину наконец перейти к конкретике.

– Он стал иногда кричать во сне и еще очень привередлив в еде.

– Да, нарушение сна может быть неврологическим симптомом, – признала я. – Но что же все-таки случилось?

(И почему она не привела ребенка?)

Женщину звали Диной. Ее восьмилетнего сына – Ильей. Дина выучилась на филолога и закончила музыкальную школу. Работала в Пушкинском доме. Когда я бровями изобразила почтительное уважение естественника к питерскому гуманитарному столпу, Дина смущенно улыбнулась: ну, я так, ничего… У меня там и отец работает, и дедушка работал… – и назвала фамилию своих предков, которая даже мне была смутно знакома.

После рождения Ильи, который всегда много болел и нуждался в подробном лечении и тщательном уходе, Дина сидит дома. Ее это совершенно не тяготит: она много читает, любит интеллектуальное кино и домашние цветы, общается с родственниками, друзьями и подругами, посещает одна и с семьей театры, различные выставки, иногда, когда ей «подбрасывают» работу, подрабатывает на дому научным редактором. На лето они обычно ездят отдыхать в Грецию или Испанию на побережье или острова – Илье по здоровью показан морской воздух. Надо сказать, что ее планомерная забота имеет результат – в последние два года, несмотря на школьные нагрузки, Илья болеет значительно меньше. Кроме того, он с четырех с половиной лет посещает музыкальную школу, играет на скрипке и фортепиано, и Дина, имея музыкальное образование, всегда может ему помочь, должным образом проконтролировать и что-то объяснить.

– А кто зарабатывает на все это? – прагматически поинтересовалась я.

– Мой муж, – ответила Дина, и ее милая, слегка извиняющаяся улыбка угасла. «Вот тут, – подумала я. – Вот тут что-то». Возможно, другая женщина. Возможно, ссора между супругами или даже назревающий развод. Может быть, пару раз выяснили отношения на глазах у ребенка. И теперь Дина, вся из себя похожая на теплично-домашнее растение, волнуется за такого же Илью… Поэтому и сына не привела, что он и его болезни тут ни при чем.

Муж Жора (самоназвание? Трудно представить себе, чтобы жена придумала так его называть) – бизнесмен, несколько старше Дины. Приехал откуда-то из глубинки, окончил в Ленинграде Лесотехническую академию. С Диной познакомился на какой-то домашней художественной вечеринке, на которую попал совершенно случайно – по иронии судьбы его привела туда его тогдашняя девушка. Влюбился, долго, почти два года ухаживал. Сейчас у него производство, фабрика, что-то, связанное с обработкой древесины.

– У нас с мужем прекрасные отношения, – опровергая все мои построения, сказала Дина. – Мы уважаем друг друга и многое делаем всей семьей. И вот…

Я поняла, что она наконец подошла к сути проблемы, и кивнула:

– И вот?..

– Поскольку здоровье Ильи в этом году стало получше, Жора захотел, чтобы мы летом на месяц съездили к нему на родину, в Пермскую область – там у него мать, сестра с семьей. Мать раньше иногда приезжала к нам, но сейчас она болеет, у нее плохо с ногами, ей тяжело ходить, но хочется повидать единственного внука (у ее старшей дочери две девочки). Что же, я понимала, что для мужа это важно. И мы поехали…

– До этого вы бывали в родном Жорином городке?

– Да, один раз, сразу как мы поженились, десять лет назад, на рубеже веков. Тогда я была в ужасе и сказала, что никогда больше сюда не приеду. Жора вполне с пониманием отнесся и иногда ездил на родину в одиночку – у него там даже какие-то деловые интересы есть, про древесину.

– А теперь?

– Теперь, вы знаете, мне показалось, что там лучше стало. Новые дома в центре появились, дороги стали поровнее, в магазинах то же, что и везде… Но все равно… Там река есть. Красивая, хотя течение быстрое и купаться опасно. Берег у нее такой обрывистый, а внизу – что-то вроде пляжа. Там местная молодежь и семьи гуляют, костры разводят, шашлыки жарят. И мы тоже там гуляли, больше-то негде. Илья обычно шел впереди, что-то собирал, мы с мужем сзади. И вот однажды…

Тут по почти не изменившемуся лицу Дины внезапно потекли слезы. Я решила, что Илья чуть не утонул в быстрой и опасной реке.

– Мальчик, младше Ильи годами, но сильный и крепкий, вдруг выскочил откуда-то. И что-то там у них мгновенно произошло. Едва ли они успели даже двумя фразами обменяться. А я вообще не успела сообразить, что происходит, когда он Илью сначала толкнул, а потом ударил. По голове. Илья упал, и тот на него сверху как коршун набросился… Я побежала, споткнулась о какую-то железку (там на берегу много железа накидано), упала, вскочила, добежала до них, схватила этого мальчишку… Екатерина Вадимовна, поверьте, мне так страшно и мерзко теперь, но я должна это сказать: я там первый раз в жизни вдруг почувствовала в себе… такое… я его трясла как тряпку, вопила что-то и… понимаете… я, кажется, готова была по-настоящему ударить… просто бить смертным боем этого чужого ребенка, который, как потом выяснилось, даже и в школу-то еще не ходил… Муж схватил меня, отобрал того мальчика, отвел в сторону, посадил меня на какой-то ящик и сказал строго, как собаке: сидеть! А сам пошел к детям. Илья уже встал с земли. «Ну чего, пацаны? В чем дело-то? – спросил у них Жора, и я услышала в его голосе веселье, смех. Понимаете, то, что только что чуть не свело меня с ума, почти превратило в зверя, его – смешило! – Будете еще драться? Вперед. Только договор – не кусаться и по лицу не бить». Илья замотал головой, мальчишка пробурчал что-то неопределенное… В этот момент с обрыва с шумом спустились две женщины: одна держала на руках младенца, другая – крупную годовалую девочку. Не говоря ни слова, та, которая с младенцем, выдала мальчишке увесистый подзатыльник, потом обратилась к Жоре: «Что, опять мой задирался? Сладу с ним нет, бандюга растет! Простите уж меня, Христа ради, не уследила, пока с коляской шкандыбалась… Ваш-то цел?» «Без проблем, – улыбнулся мой муж и сделал козу младенцу. – Моему хороший урок. Он старше, должен бы уже и уметь дать отпор, даже если нападают внезапно». Как вы думаете, что было дальше?

– Ну, наверное, вы пришли домой, выпили валерьянки, – предположила я. – Может быть, устроили Жоре сцену, может быть, пришлось весь вечер успокаивать Илью…

– Нет, всё не то. Жора помог женщинам с детьми подняться обратно на обрыв (мы с Ильей лезли сами, сзади), и дальше мы гуляли все вместе. Девочка капризничала, не хотела в коляску, Жора сначала нес ее на руках, потом посадил себе на шею, она смеялась, у него с женщинами нашлись какие-то общие знакомые, они с явным наслаждением сплетничали, Жора ахал, хохотал, чуть не до слез печалился о каком-то пьянице, умершем под забором минувшей зимой…

– А что же мальчики?

– Мальчик Саша забыл про свою агрессию и показал Илье, как «правильно» влезать на деревья – там вдоль реки растут такие старые ивы. Когда у Ильи не получалось, он его подсаживал. Кончилось, конечно, тем, что Илья подвернул запястье и еще неделю не мог как следует держать смычок… Кстати, Саша потом по приглашению Жоры приходил к нам в гости, Илья играл ему, а он на удивление долго слушал, а после попросил скрипку «только подержать»… Но я все равно старалась на него лишний раз не смотреть и испытывала сложные чувства.

Жора вообще-то молчаливый. Но, если я расстраиваюсь, всегда умел меня утешить, не словами даже, но… вы понимаете… Тут он не стал меня утешать. Наоборот, он сказал: Дина, нельзя растить сына, как твои цветы – в горшке и на подоконнике. И когда я заплакала, даже не подошел. Я думала: как же так? Мы ведь до этого всё переживали вместе – и когда Илья болел, и когда он с лестницы упал и сломал ключицу, и когда он в семь лет хотел скрипку бросить… Или мне это казалось? Я вдруг вспомнила, что на спектаклях в театре Жора в основном дремлет, на вернисажах говорит по мобильному в уголке, а когда ходит со мной в гости к моим друзьям или родственникам, большую часть времени курит на лоджии. Мне вдруг показалось, что я его совсем не знаю. Я попыталась представить, как он рос там, на берегу той реки, как ушел оттуда служить в армию… У меня ничего не получалось. Я попыталась поговорить об этом с Жорой. Он сказал: перестань, ерунда все это, если от жизни не прятаться, она сама все расставит по своим местам.

А я, наоборот, потеряла свое место. Иногда ловлю себя на том, что боюсь своего мужа, вижу в нем какого-то незнакомца. Иногда ищу (и нахожу) в Илье свои черты, иногда – Жорины. Перестала спать, пью таблетки, которые выписал мне невролог. Илья, я думаю, считывает с меня, он очень чувствительный мальчик…

– А что думает сам Илья по поводу того эпизода на берегу?

– Он говорил: мама, не переживай ты так. Саша – нормальный мальчик, только драчливый, он мне свою удочку подарил…

– Может быть, стоит прислушаться к нему?

– Я пытаюсь, но у меня не получается. Мне кажется, что вся моя жизнь катится с того берегового откоса, а я не могу ее остановить. Я знаю, вы не врач, но скажите: это вообще можно вылечить?

Я отрицательно покачала головой:

– Увы, Дина, вылечить – нельзя. Вы очень точно сказали: не могу остановить жизнь. Это невозможно в принципе, как нельзя остановить реку. А вы пытались именно остановить, причем не только свою жизнь, но и жизнь Ильи.

– Нет! Нет! Я всегда его много развивала, не только по музыке. Он ходил на фигурное катание, в кружок при Эрмитаже…

– Дина.

– Да, я понимаю, точнее, пытаюсь понять.

– Вы выросли среди споров о том, в чем экзистенциальный смысл прихода Бодхисаттвы с Запада и ухода Льва Толстого из Ясной Поляны…

– Да. А Жора – он вырос и сейчас живет…

– Это не разные миры, как некоторые думают; это один, целостный мир, и его части взаимопроникновенны и не выживают по отдельности. Вы нужны Жоре не меньше, чем он вам. Но сейчас вам пора идти дальше, Дина, и ваш невроз отчетливо подталкивает вас к этому…

– Да, – женщина вздохнула. – Но страшно же… Я правда очень испугалась, когда поняла, что реально ради своего ребенка могу убить. Убить не насильника или маньяка, а другого ребенка… Я с тех пор все думаю об этом, думаю, меня же много лет воспитывали в духе гуманизма, а получается, что…

– Не все из того, что мы узнаем о себе, нам нравится, верно? Но повод ли это, чтобы не знать? К тому же ведь предупрежден – значит вооружен…

– Я, наверное, пойду работать, – после паузы сказала Дина. – Меня подруга зовет к себе в издательство. Илья вполне хорошо ладит с бабушкой, за уроки его усаживать не нужно, а музыкой я с ним могу и вечером позаниматься. Как вы думаете?

– Я думаю, надо в любом случае попробовать, – улыбнулась я. – У вас будут новые впечатления и меньше времени на теоретические раздумья о взаимоотношениях гуманизма и дарвинизма. Невроз лучше не перекармливать. Сидя на строгой диете, он ведет себя значительно лучше.

Дина улыбнулась мне в ответ, кивнула и аккуратно поднялась со стула, привычно оправив скромный, но с отменным вкусом подобранный костюм – именно такой, в каком и следовало прийти в детскую поликлинику. Все-таки она была очень мила – настоящий цветок, третье оранжерейное поколение…