– Я даже не знаю, кого тут винить. Себя, наверное, кого же еще? – женщина близоруко и растерянно улыбнулась.
– Может быть, вообще с обвинениями обождать? – предложила я. – Мы с вами все-таки не на заседании суда присяжных. И у нас задача в рамках «виновен – не виновен» не стоит вроде бы. Может быть, просто расскажете сначала, в чем дело?
– Да, наверное, вы правы, – тут же согласилась женщина. – Я расскажу, конечно. И вы сразу поймете, что нам трудно себя не винить.
Опять двадцать пять!
– Рассказывайте!
– Тут, наверное, надо издалека начать. Мы с мужем были с детства знакомы – жили в одном дворе, учились до шестого класса в одной школе. Играли вместе, можно сказать, дружили: я бывала у них дома, он – у нас, приглашали друг друга на день рождения; он теперь говорит, что я ему еще тогда нравилась, ну как девочка, но я, честно скажу, ни о чем таком тогда вообще не задумывалась, я книжки про животных читала и хотела стать ветеринаром. Очень хотела собаку, но мы в коммуналке жили, родители, конечно, не разрешали. Потом их семье дали квартиру, они уехали, он перешел в другую школу и все, конечно, оборвалось.
Потом прошло много лет. Я сходила замуж, но почти сразу развелась – теперь я думаю, что это было какое-то странное мероприятие: мы почти не знали друг друга и сошлись, скорее всего, для того чтобы уйти из своих родных семей. Расстались, в семьи не вернулись, в общем, ничего особо плохого. Хотя тут я уже вру (все люди врут, когда о себе рассказывают, но я всё понимаю – зачем я тогда пришла? – и я стараюсь не врать, честно). Плохо было то, что я понимала уже, что наш брак – какая-то ошибка, и, когда забеременела, сделала аборт. Возможно, это все дальнейшее и испортило.
Потом у меня был еще один длинный роман и короткое сожительство с одним и тем же человеком. Роман с ним был волнующим и увлекательным, сожительство – ужасным: он считал себя творческим человеком, много пил и даже распускал руки. Потом я осталась одна, не очень этим тяготилась, завела себе, наконец, собаку, работала и, можно сказать, переводила дух. В это время активная пара, образовавшаяся из моих одноклассников, вдруг загорелась идеей собрать всех на двадцатилетие окончания школы. Они проделали огромную организационную работу, и вот уже мы сидим в каком-то ресторане, столы поставлены буквой «П» и он – напротив меня. Он говорит, что сразу меня узнал. Я его – точно не сразу. Потом мы вышли курить и почему-то с ходу рассказали друг другу свою жизнь за эти двадцать лет. Не знаю почему, но у нас оказались общие культурные коды, хотя образование мы получили разное, занимались разным делом и вращались в разных кругах. Общее дворовое детство? Какое-то изначальное сходство характеров? Расположение звезд? Повторюсь: не знаю.
Мы стали жить вместе через неделю после той встречи в ресторане. С тех пор мы ни разу не поссорились. Мы были как корабли, пересекшие океан и после всех бурь пришедшие в тихую гавань. Нам нравились одинаковые книжки, нравилось спорить о фильмах, мы оба любили рыбу с картошкой, отдыхать дикарями и болели за «Зенит». Он сразу полюбил мою собаку, я – его кота. Нам не хватало только ребенка. Мы сразу решили, что он у нас будет. Вечерами мы придумывали, как будем играть с ним, лепить, рисовать, весной – собирать цветы мать-и-мачехи, летом – гулять в парке и кормить уток, зимой – украшать елку, вырезать бумажные снежинки и наклеивать их на окна, как он будет целовать нас на ночь, просить почитать ему книжку и, топоча толстенькими ножками, бегать по квартире, таская бантик, за которым побежит наш старый, но еще игручий кот.
Мой муж служил на подводной лодке. Я когда-то сделала аборт. А может быть, все это ни при чем. Врачи так и не сказали нам ничего определенного. Пять лет мы пытались. Перепробовали все. Ничего не получилось. Ни разу даже намека. Мы сдались, потому что время ушло… Нам сказали: можно же усыновить, почему вы об этом не думаете? Мы подумали. И придумали все еще раз. Заново. Приготовили комнатку, купили игрушки, книжки. Я хотела девочку, с бантиками и рюшечками, но муж у меня с руками, мы начали строить дом, он сказал: будет наследник, помощник. Если все пойдет хорошо, возьмем потом и девочку, младшую сестричку, он будет ее любить и защищать. Я согласилась. Муж сказал: мы же не будем выбирать, да? Это же все-таки несчастные брошенные дети, а не продуктовый магазин, в котором выбирают мясо посвежее. Конечно, ты прав, сказала я.
Сереже было полтора года. Он только начал ходить. Нам сказали, что у него темповая задержка развития и, если с ним заниматься, все выправится.
Сейчас Сереже восемь. Он учится в первом классе…
Она замолчала, Смотрела прямо перед собой, как будто бы чему-то удивляясь.
– Что не так? – спросила я.
– Все вроде так, – она пожала плечами. – И одновременно все не так. Он никогда не вырезал со мной снежинок и не лепил зайчиков. Книжки он не слушал, он их рвал. Кота и собаку тискал, дергал за уши и таскал за хвосты, нам приходилось их от него запирать, и они там плакали от скуки и обиды. На улице мы постоянно бегали за ним: он мог уйти не оборачиваясь, бил детей, отнимал игрушки, залезал на самый верх чего угодно, а потом оттуда падал. Любимая игра годами – с воплями рушить то, что мы построили. Он всегда плохо спал, мы укладывали его по два часа, а потом обессиленные стояли возле его кроватки и смотрели – когда он спал, он, как и все дети, был похож на ангела. Он совершенно неразборчив в еде и никогда по этому поводу не капризничал, но мы так и не сумели приучить его есть опрятно. То же самое с одеждой. Он, в общем, не злой мальчик, но он никого не слышит, ничем не интересуется, всегда, когда не спит, бегает, крутится, размахивает палками, что-то швыряет, куда-то лезет и орет. Невролог говорит, что, учитывая анамнез, с ним все очень даже неплохо. Учительница говорит, что надо серьезно думать о его образовательном маршруте – он умеет читать и писать (мы с мужем выложились по полной), но очень мешает ей вести уроки, и она, конечно, была бы рада от него избавиться.
– А вы? – спросила я.
– Мы понимаем, что это наш крест и ребенок – не вещь, которую можно взять напрокат и вернуть, если не понравилась. Мы будем тянуть его и дальше, конечно. Но я чувствую себя такой старой и усталой… А мой муж… Он ничего не говорит и все делает, но… он как-то потемнел за эти годы, прямо вот лицом потемнел, я даже не знаю, как вам объяснить… Вы можете мне чем-нибудь помочь? Таблетки я уже пила…
– Я попробую.
А что я могла еще сказать?
* * *
Она приходила, довольно спокойно рассказывала о своем разочаровании, соглашалась, что надо видеть светлые стороны, с моей помощью отыскивала их, на следующий раз приходила с тем же, мы рассматривали ситуацию еще с какой-нибудь стороны, она опять соглашалась, я с тоски даже НЛПишные приемчики на ней попробовала (без всякого успеха).
Видела и мужа. Сильный и спокойный. Совершенно закрытый. Сережа… что ж, какой есть, спасибо вам, но все бесполезно, мы сами выбрали, надо жить дальше, делать свое дело, строить дом, сажать деревья, растить сына. Мужик, архетипический какой-то. Я понимаю, почему она его выбрала из всех – такие сейчас редко встречаются.
Видела и Сережу. Типичный СДВГшник. Нарушение привязанности если и есть, то в несильной форме. «Понимаю, что огорчаю маму и папу, и учительницу тоже, но вот никак не могу удержаться». – «Что бы ты хотел?» – «Голубей гонять!» – «Откуда ты это взял?!» (У нас в Питере, по-моему, уже ни одной голубятни живой не осталось, а я еще помню…) – «Не знаю, оно мне снится иногда…»
Господи, откуда у него это?! А откуда все остальное?
* * *
– Вы знаете, я, кажется, больше ничего не могу… Может быть, вам обратиться к другому специалисту? Знаете, бывает такая глубинная психотерапия…
– Да, я понимаю, спасибо вам. Чего же к другому, не в вас же дело, в жизни нашей, что ж тут сделаешь… – в темных глазах призрачно падают те самые, не вырезанные с нерожденным ребенком снежинки.
Так и уйдет?
Стоп. По крайней мере один-то камень с ее плеч я, кажется, могу снять…
* * *
Нашла телефон, позвонила женщине – решительной матери-одиночке, которая родила ребенка «для себя»:
– Это психолог из поликлиники. Помните, вы ко мне с Эдиком приходили? Мне нужна ваша помощь. Вы не откажетесь немного поработать психотерапевтом?
– Не откажусь, если надо. Но я же не умею. А что я должна делать?
– Просто рассказать свою историю одной женщине.
* * *
Это была та же самая история – вы, наверное, уже поняли. Придуманный, вымечтанный ребенок. Продумано все, вплоть до успешной защиты диссертации. В реале – глубокая недоношенность, перинатальная энцефалопатия, борьба за все: перевернулся, сел, встал, сказал первое слово на два года позже, чем положено… Орал, ломал игрушки, душил детей в ясельках… Сейчас уже четвертый класс. Только благодаря материнской энергии учится в общеобразовательной школе…
Меня там было явно не надо. Я ушла поболтать к коллегам. Потом вернулась.
– Дамы, – сказала я, – у меня под дверью сидит следующая семья. Шли бы вы в какое-нибудь кафе, что ли…
Ушли, практически не обратив на меня внимания.
Спустя месяц я вспомнила, позвонила из чистого человеческого любопытства, не имея в виду никаких психотерапевтических целей.
– Я собиралась зайти, честно, – сказала она, и я почувствовала текущую через эфир извиняющуюся улыбку. – С Сережей все так же, но мне стало намного легче. Благодаря вашей Зинаиде я наконец почувствовала, что он наш, что все это не имеет отношения к тому, что он приемный. Со своим, скорее всего, было бы все то же самое: после всех усилий и в таком возрасте родить неврологически здорового ребенка – редкость. Мы с Зинаидой еще встречались, гуляли с детьми, и Сереже так понравился ее Эдик, он ему просто в рот смотрел, а тот ему так важно покровительствует, очень смешно и трогательно… А Зинаида мне сказала важное: делай сама для себя, не жди, что кто-то будет оправдывать твои ожидания.
– Мудро, – согласилась я. – И что же вы сделали?
– Я вырезала красивые снежинки и наклеила их на окна. Сережа сказал: мам, как здорово! Теперь нигде нет снега, а у нас есть!
– А ваш муж? – почему-то мне было очень жалко этого мужика, которого я и видела-то всего с полчаса.
– А он тут вдруг (уже после снежинок) мне сказал: не знаю с чего, но вроде как посветлело у нас. Представляете, насколько мы с ним все-таки в одном потоке? Ведь я про темноту-то только вам говорила, ему – ни разу…
– Ага, – с облегчением вздохнула я. – Будем надеяться, что и Сережа когда-нибудь сумеет в этот ваш общий поток попасть.
– Мы постараемся, – сказала она.