– Я ребенка пока не привела, – сообщила женщина. – Хотела сначала одна с вами поговорить. Потому что при нем вы бы мне не поверили. Да и так не поверите, наверное, – интонация у нее была напористо-усталая. Именно такая. Устала напирать? А почему не перестанет?

– Я постараюсь поверить, – искренне пообещала я. – А сколько лет ребенку?

– Пятнадцать уже, в том-то и дело. Решать что-то надо.

«Ага», – подумала я и быстро смоделировала: балбес, за которого всегда всё решали и делали, учиться не любит и не хочет, из школы гонят, интересов, кроме компьютера и друзей, никаких, теперь спохватились, наезжают на него – решай, решай. А что он может решить? Почему не поверю в его присутствии? Наверное, парень – обаяшка, маменькины сынки часто такими вырастают, будет пускать пыль в глаза, выставлять себя овечкой, окруженной злыми волками, которые не понимают его тонкую подростковую душу.

– Рассказывайте, – велела я.

– В школе мы никогда не учились, – разом опрокинула все мои построения женщина. – Ни в настоящей, ни в коррекционной.

Парень – глубокий инвалид? Понятна ее усталость, но тогда чему я не поверю, его увидев? Тотальная интеллектуальная неспособность учиться в пятнадцать лет обычно очевидна. Соматический диагноз? Такой тяжести? И что же решать теперь?

– Так. А почему?

– Костя всегда был неспособен справиться с элементарными дисциплинарными требованиями. Грубо говоря: когда все шли направо, он шел налево. Мы начали даже не с детского садика, а с яслей – я хотела выйти на работу, которую очень любила. Все специалисты нам тогда говорили: погодите, дозреет. Теперь уже совершенно понятно, что все они ошибались.

– То есть соматически Костя с самого начала и по сегодняшний день – здоров?

– В общем, да. То есть он болел, конечно, – простудой, ветрянкой, ушами, еще чем-то, но совершенно как все дети.

– Так. А с психическим развитием что?

– По возрасту, в том-то и дело. Он заговорил к двум годам. В пять научился читать. Много лет любил читать детские энциклопедии. Играл в сложные ролевые игры. В шесть начал писать печатными буквами – сочинял какие-то истории, записывал их и сам иллюстрировал.

Я все меньше понимала в происходящем. Разновидность аутизма? Шизофрения?

– А как у Кости с общением?

– Нормально. У него никогда не было близких друзей (да и откуда бы взялись?), но есть приятели во дворе и на даче, он легко сходится с людьми, может знакомиться на улицах, в поездках, любит слушать чужие рассказы и сам неплохой рассказчик…

Теперь у меня уже практически не осталось гипотез. Неужели она оказалась настолько глупа, что абсолютно пошла на поводу у ранней, примитивнейшей программы «установления границ» и позволила ей исковеркать жизнь семьи и совершенно нормального парнишки?! Но где же все это время были окружающие ее люди, родственники, педагоги, специалисты?!

– А теперь расскажите подробнее, что с Костей не так и что вы по этому поводу предпринимали.

– Всё! – сказала она. – По обоим пунктам.

Закрыла лицо руками, оперлась локтями о колени. Посидела так с полминуты, собираясь с силами. Потом стала рассказывать.

С самого раннего детства мальчишка выслушивал, явно понимал, но не выполнял ничьи указания. Причем вставал в отказ далеко не всегда: например, он никогда не пытался выбежать на проезжую часть, или утопиться в речке, или выпрыгнуть из окна на четвертом этаже. Большую часть времени почти без капризов ложился спать. Но иногда его было совсем не уложить (спать не хотел) и тогда, после многочасовых сражений, приходилось оставлять в покое – он мирно играл почти до утра в ванной или на кухне. Под утро мог пойти и сам лечь в кровать или заснуть в ванной, свив там гнездо из ковриков и курток. С едой было сложнее. Костя чуть ли не с рождения и посейчас ест странные вещи. В раннем детстве – землю, опилки, улиток вместе с домиками. Любые лекарства (после двух тяжелых отравлений пришлось убрать их в сейф). Потом мог выдавить лимон в сахарницу и есть ложкой. Любит пельмени со сгущенкой. Почти никогда не ел за столом, уносит миску в норку, как зверушка. Обычную еду тоже ест, но иногда день или даже два подряд голодает, только пьет. Судя по всему, совершенно не идеологически, просто не хочет есть. Все вербальные социальные нормы усвоил к двум годам: спасибо, пожалуйста, здравствуйте, до свидания, можно взять? На площадке не отбирал игрушки, охотно делился своими, сам не задирался, но если кто-то лез, вполне мог дать сдачи. В ясли пошел с интересом: много детей, новых игрушек. Через месяц воспитательница сказала: забирайте, он еще не созрел, не ест, не спит, не играет, меня не слышит, уходит из группы, с площадки, если пробуешь его заставить, орет так, что все ясли сбегаются. Забрали, поверили, что не созрел. Было еще три попытки – в три, в пять и в шесть лет, перед школой. С тем же результатом. Обращались к врачам, к психологам. Они сначала говорили: бывают несадиковские дети. Потом: надо настоять, привыкнет. Потом прописывали глицин, пантогам и далее по нарастающей. Школа ничего не изменила. Костя иногда сидел, работал на уроке, потом вставал, уходил из класса, мог сесть или лечь в угол, полить цветок (потом объяснял: ему показалось, что он его зовет и просит пить). На все вопросы учителей и родителей отвечал: а зачем? Я не хочу. В конце концов его попросили из школы забрать. Медико-психологическая комиссия рекомендовала класс компенсирующего обучения (Костя сначала весело отвечал на вопросы, а потом соскучился и перестал, причем вечером дома в лицах пересказал всё с вопросами и ответами, в том числе и теми, на которые не ответил). Но и там дело пошло не лучше, хотя Костя признал новых одноклассников «забавными» (у него нигде не было проблем с общением) и смешно их передразнивал. Пробовали частную школу и домашнее обучение – все едино. Учитель приходил, а Костя вытягивался на крышке пианино и лежал, отвернувшись носом к стене. Иногда, впрочем, с удовольствием занимался. Но так же нельзя! В 12 лет Костя оказался в психиатрической лечебнице – на обследовании. Никакого диагноза ему так и не поставили, но после этого эпизода его характер резко изменился: он стал угрюмым, замкнутым, агрессивным и с тех пор категорически, наотрез отказывался ходить к психологам и психиатрам.

– А соматически-то вы его обследовали? – спросила я. – Может, это обменное что-то? С этой его едой?

– Сто раз. Каждый год делаем томограмму, сдаем анализы, проверяем еще что-то… Ничего!

– И на это, в отличие от беседы с психологом, он соглашается?

– Да, как ни странно, – мать как будто бы сама удивилась. – Ни разу не отказался.

– Но что же он делает-то целыми днями? Компьютерные игры?

– Нет, он как раз в игры не играет. Читает много. Гуляет, один или сприятелями. Иногда где-то разово подрабатывает в самых разных местах. На даче все лето то и дело ходил по участкам, спрашивал, кому что надо: там много пенсионеров, то одно, то другое… Деньги мне отдавал – копить не умеет. По дому помогает. Иногда просто в окно смотрит. А тут недавно, четыре месяца… я даже не знаю, как сказать…

– Говорите, как есть.

– У нас на лестнице бабушка была, всегда любила с Костей беседовать. И вот у нее инсульт и с головой… Нельзя оставить, надо сидеть, дочь из сил выбивается, наняла сиделку, а бабка ее клюкой по спине, в общем ужас, не дай бог никому. Я рассказала дома, Костя молча встал, спустился по лестнице, позвонил в дверь и говорит дочери: я буду сидеть, пока вы на работе. Женщина обомлела: да как же, мальчик… там лекарства… и памперсы… Он говорит: а посмотрим… Четыре месяца сидел пять раз в неделю, пока бабушка не умерла.

– Костю сюда, – сказала я, а сама подумала: он же к психологам не ходит.

* * *

– Я ваши книжки читал. Сначала для детей, а потом для родителей, – улыбнулся Костя. – Забавные. («Как одноклассники в коррекционной школе? – подумала я.) Потому и пришел. Вы, наверное, думаете: что я такое? Я тоже об этом сто раз думал – вы же понимаете, мне интересно. Я решил так: я – человек будущего. Сейчас уже ведь почти все могут делать машины. Кто-то их будет изобретать, чинить, да. А остальные? Зачем сидеть по пятнадцать лет за партами? Научиться можно и через книги, и через компьютер, если нужно. Вам мама сказала? Я так на пианино научился играть и пейзажи рисовать. Плохо, конечно, для себя. Но мне нравится. А так – уже скоро – все будут просто жить и радовать друг друга: можно сказать – помогать, можно сказать – работать. Еще сажать цветы и деревья. Так будет. Но вы не беспокойтесь, я и сейчас не пропаду. У меня руки, ноги, язык на месте, а работы в мире много: кому-то надо, чтобы его просто выслушали, кому-то – лекарство подать…

* * *

Он приходил и рассказывал. Иногда интересно, ибо, с детства не занятый муравьиностью нашей жизни, он получился очень наблюдательным. Его все пытались «наставить на путь истинный», а я – нет. Он расцветал. Я слушала его наивные разглагольствования и умозаключения, отвечала, рассказывала сама и испытывала некоторую неловкость, потому что исподтишка втиралась к нему в доверие.

Когда решила, что уже достаточно втерлась, спросила:

– Почему ты ходишь делать томограммы и сдавать анализы? Ты – человек будущего, ты решил. Но что-то еще тебе надо для себя объяснить. То, о чем не должны узнать психиатры. Что?

Он посмотрел мне в глаза и решился. Ему было всего пятнадцать, он был сильный и закаленный (всю жизнь шел наперекор течению), но ему хотелось хоть кому-нибудь рассказать.

– Я иногда просыпаюсь или выхожу из дома – и вдруг не помню, кто я и что здесь делаю.

– Когда началось? Как часто? Сколько длится? Помнишь ли в этот момент, как называются предметы вокруг тебя? С годами – чаще или реже?

– Первый раз помню лет в пять. Может, было и раньше. Не часто, раз, два в год. Длится минуту или меньше. Предметы – дерево, дом – помню. Не чаще, закономерности вообще нет, может долго не быть, потом два раза за один месяц. После психушки было три раза почти подряд.

– Еще? Должно быть что-то еще. Думай. В школе?

– Да. Я не всегда понимаю текст. И картинки. Они вдруг становятся как иностранные или с другой планеты. В школе я очень пугался. Теперь привык: просто закрываю книжку, отхожу от экрана, – потом опять всё нормально. Это чаще в начале. Если долго читаешь, такого не бывает.

– Почему не сказал?

– Маленький говорил – не понимали или не верили. А потом – боялся: я же видел, меня все время проверяют – сумасшедший или нет. А от таблеток мне знаете как плохо всегда становилось… Но любопытно все-таки узнать… Может, я однажды все навсегда забуду или упаду и умру…

* * *

– Я не врач, – сказала я матери. – Но очень возможно, что это такие транзиторные нарушения кровообращения, связанные с особенностями работы вегетативной нервной системы. Может быть, где-то даже есть описание этого: синдром Вольта-Графта-Сикорского или что-нибудь в этом роде. Его странное пищевое поведение – видимо, организм ищет возможности компенсации через биохимию. Как с личностью с ним, при таком анамнезе, все очень даже в порядке – я была не права во всех своих предположениях, а вы молодцы, что не ломали. Он по-своему очень ответственный, и его нужно ориентировать на сдельную работу, связанную с общением с людьми. Аттестат за среднюю школу придется на всякий случай купить.

* * *

– Лечить это вряд ли можно, – сказала я Косте. – Во всяком случае, на современном этапе развития нашей отечественной медицины. Но поскольку это всяко связано с нервами и кровью, то возможна профилактика – именно чтобы уменьшить шансы на «забыл, упал и умер». Я думаю, всё то, что обычно рекомендуют для профилактики инфарктов и инсультов: не жрать соленого и острого, дозированная, но регулярная физическая нагрузка, не перегреваться на солнце, гулять, плавать, всё такое – сам можешь в инете посмотреть.

– Мои дети это унаследуют? – серьезно спросил Костя, и я поняла, что для него это действительно важно. Он думает о своих детях.

– Не знаю, – честно ответила я.

– Ладно… – он видимо поколебался и все-таки спросил: – А у вас… вы еще хоть одного такого, как я, лечили? Или, может, когда учились в институте, на лекциях проходили?

– Нет (мне очень хотелось соврать, но это уже была медицинская этика, которую я, в общем-то, стараюсь соблюдать). У себя в кабинете и на лекциях – ни разу. Но, знаешь, – я улыбнулась, – я была в Индии; так вот, мне кажется, что там по ней очень много таких вот «людей будущего» бродит. И раньше бродило… Они туда прямо стекаются со всего мира на «свет с Востока»…

– Ага, спасибо, – Костя приободрился. – Индия, да. Я всегда хотел там побывать.

– Побывай обязательно, – от души посоветовала я. – Тебе там наверняка понравится.