– Доктор, вот вы скажите мне, детей ведь нужно хвалить? – вопрос женщины звучал почти агрессивно и подразумевал только один вариант ответа. Я, не понимая, в чем дело, решила пока не обманывать ее ожиданий.

– Да, разумеется, нужно. Любой ребенок бывает в чем-то успешен, делает что-то хорошо, просто по возрасту совершенствует какие-то навыки…

– Нет, это всё ладно, понятно, ну а просто так? Просто так сказать, что он хороший, умный, замечательный, – разве это не нужно? Сказать: «Я тебя люблю!» – разве это для ребенка не важно? У нас же этого днем с огнем не сыщешь! А вот вы американские фильмы смотрели? Вот у них…

– Смотрела, – кивнула я. – И тоже обращала внимание, что там герои действительно, чуть ли не в магазин отлучаясь, все время говорят друг другу: «Я тебя люблю!» Я никогда не жила в США и потому не знаю, насколько эта фильмовая особенность соответствует реальной жизни американцев. А если все-таки соответствует, то что она маркирует и зачем им это надо…

– А вы думаете, что это не надо? Человеку, особенно ребенку, не нужно, чтобы ему открыто говорили, что его любят?!

– Вы знаете, у меня, пожалуй, нет четко сформированного мнения по этому вопросу, – честно призналась я.

Вряд ли ей нужно мое разрешение, чтобы хвалить своего ребенка. И я попросила:

– Может быть, расскажете мне, с чем вы ко мне пришли?

Женщина, представившаяся Светланой, поудобнее устроилась на стуле и как будто слегка успокоилась:

– Понимаете, моя собственная мать никогда меня не хвалила.

– Совсем никогда? Простите, но мне кажется, такого не может быть.

– Ну ладно. Хвалила, но очень, очень редко. И всегда как будто сквозь зубы. Теперь я понимаю причины: у нее самой было тяжелое детство, она была старшей из четырех детей, на ней лежало хозяйство, ее мать все время работала, чтобы прокормить семью, отец был инвалидом войны и пил… Но мне от всего этого не было легче. Каждую, даже самую мельчайшую похвалу матери надо было заслужить – и я все детство отчаянно старалась. Училась почти на «отлично», все делала по дому, успешно занималась танцами, рисованием… И за все это: «Что ж, Светка, недурно, совсем недурно…» Это максимум, на который я могла рассчитывать. Никогда, вы понимаете – ни разу в жизни! – она не сказала мне, что я молодец, что она меня любит… В юности я была жутко стеснительной, зажатой, не могла поверить, что могу кому-то по настоящему нравиться (теперь я знаю, что это называется низкой самооценкой), моему будущему мужу пришлось долго убеждать меня, что его чувства ко мне не розыгрыш…

«Интересно, ей все еще нужны комплименты? – подумала я. – Сказать ей, что ли, что свою стеснительность она явно успешно преодолела, превратив ее в напористость? Или лучше не надо?»

– И вот уже тогда, в детстве или ранней юности, в совершенной независимости от американских фильмов, вы решили, что, если у вас будут дети, вы не откажете им в поощрениях и добрых словах… – попробовала догадаться я.

– Именно! – радостно закивала Светлана. – Именно так, как вы сказали. И когда у меня родилась дочь, я так и делала. Я говорила ей всё, что мне самой хотелось услышать от матери и что я так никогда и не услышала. Я хвалила ее рисунки, и то, как она поет – маленькой дочка очень любила петь, – и вообще всё…

– Два вопроса. Первый: сколько лет вашей дочери сейчас? И второй: что говорила бабушка, наблюдая, как вы воспитываете своего ребенка?

– Дочери сейчас четырнадцать. Мама всегда говорила, что я ее избалую на свою голову и что она умывает руки. А я ее, если честно, к дочке просто не очень подпускала, да и дочка не слишком стремилась к бабушке ездить. Говорят, что бабушки ласковей к внукам, чем к детям, но тут ничего не изменилось – все было так же строго и холодно, как в моем детстве.

– И что же теперь произошло?

– Я сама не знаю, потому к вам и пришла, – Светлана растерянно развела руками.

– Но вам придется все же с чего-то начать. Девочка действительно получилась избалованной? Села вам на голову?

– Да нет вроде. Наташа всегда неплохо училась, несколько лет в музыкальной школе, потом пением индивидуально занималась, сейчас, правда, бросила… Мы все музеи вместе обошли, в театры ходим, за город ездим, в магазины. У нас всегда были хорошие, доверительные отношения. Мне, в отличие от папы, она все про себя рассказывала, я о такой откровенности с собственной матерью и мечтать не могла. Я ее всегда поддерживала.

– И вот недавно…

– Недавно, буквально на ровном месте, у дочери случилась жуткая истерика. Она кричала, что все придурки, что она сама – ужасная жирная дура, что она не хочет жить… Я очень, очень сильно испугалась!

– Еще бы вы не испугались! – согласно качнула головой я.

– И знаете, что самое ужасное? Она обвинила во всем меня! Она сказала, что я ее все время хвалила, говорила, что она красивая и замечательная, и она, дура, мне поверила, а теперь видит, что я ей все время врала. Но уже ничего не может сделать, а на самом деле до нее никому дела нет, и вовсе она не замечательная, а наоборот, и ничего у нее не получается, но все другие еще хуже, и поэтому лучше бы она вообще сдохла или я ее с самого начала бабушке отдала… – голос женщины прервался спазмом.

– Но послушайте, ведь наверняка был какой-то повод, – на этом драматическом месте («Отдала бабушке…» – ведь знала же юная истеричка, куда побольнее мать ударить!) я прервала ее монолог. – Какая-то, например, неудача…

– Да, кажется, мальчик, который ей нравился, сходил куда-то с ее подругой или просто написал той что-то милое и ласковое во «ВКонтакте»…

– О, я так и думала. И, знаете, мне кажется, что это даже хорошо, что нарыв прорвался…

* * *

Естественно, что первым делом я захотела увидеть дочку Светланы, Наташу. Девочка предстала весьма невротизированной и негативной. Учителя придираются, одноклассники – придурки, подружки – все сплошь предательницы. Самооценка, скачущая между сильно завышенной и столь же сильно заниженной. Само собой: если дома годами получаешь не то, что тебе надо, а то, что надо было матери в ее фантазиях двадцать лет назад, – чего же ждать?

Светлана, закономерно испуганная прозвучавшими у дочери суицидальными мотивами, настойчиво требовала от меня ответа. Ладно, пусть прошлое было ошибкой. Но как теперь-то себя с ней вести?!

Единственный метод, который пришел мне в голову, – «правдотерапия». Вот все то, что Светлана рассказала мне о своем детстве и своих чувствах, она в моем кабинете рассказала и Наташе. Не знаю, какой реакции мы со Светланой ожидали. Но, всё внимательно выслушав, Наташа… от души рассмеялась.

– Наша бабушка – это да! – сказала она, когда я спросила ее о причине смеха. – Это надо видеть и слышать. Она семьдесят банок огурцов на зиму с дачи закатала. Я говорю: «Бабушка, зачем нам столько соленых огурцов?!», а она: «То, что на земле выросло, должно быть переработано. Кто знает, как жизнь повернется, – может, еще спасибо земле скажем».

Светлана выглядела очень удивленной – ее мать казалась ей какой угодно, но не смешной.

– Теперь мне хоть правила понятны, – сказала мне Наташа на одной из следующих встреч. – Но еще практики не хватает. Мать-то моя, бабушкой воспитанная, всем за всё благодарна, ей помогут или слово доброе скажут – так она чуть не кланяется, а меня все раздражают. Может, мне и правда у бабушки немного пожить?

– Почему нет? – согласилась я.

Бабушка на переселение согласилась, но встретила внучку неласково:

– Неблагодарная! Ты там у родителей как сыр в масле каталась, твоя мать и десятой доли того не видала, а всё и по дому делала, и соседке хворой в магазин ходила, и училась прекрасно, да еще в ансамбле плясала, выступали они людям на радость. А ты что? Бездельница, да еще и кочевряжишься!

– Что мне делать? – спросила у меня Наташа.

– Дословно, ничего не упуская, всё пересказать матери! – велела я.

Светлана, выслушав дочь, долго рыдала. Потом позвонила матери (на личную встречу не решилась) и спросила: «Мама, но почему же ты мне-то никогда не говорила, что так обо мне думаешь?!» «А как же еще? – удивилась старуха. – Ты всегда правильная девочка была, добрая и умная. И вообще: моя дочь – самая лучшая. Как для тебя Наташка твоя. Или для тебя не так?» – «Так. Но почему же не говорила?!» – «А зачем баловать-то? От баловства вред один и шатания в голове. Ты ж сама убедилась».

Занавес.

Наташа теперь говорит, что хочет стать психологом. На всякий случай.