– У меня очень мало души, а та, что есть – ленива и своекорыстна. Зато все остальное во мне – в достатке и отменного качества, – с гордостью сказала Марыся Пшездецкая, повела пышными плечами и на кончике ножа попробовала паштет. – Я бы базилика добавила, – заметила она в сторону молодого повара в очках.
Молодой человек кивнул, достал из кармашка карандаш и склонился над мелко исписанным по-французски листом.
– В Париже стряпать учился – во как! – сказала Марыся и тут же уточнила. – А скорее и врет все, чтоб цену себе набить…
В кухне было светло и жарко. На деревянных карнизах вдоль высоких окон колыхались газовые занавески, но под потолком все равно в изобилии роились мелкие мухи, которые ближе к осени становились кусачими. Сверху свешивались липкие ленты. На некоторых из них мухи омерзительно шевелились.
– Марысь, у тебя тут дело какое? Мы можем уйти отсюда? – спросила Люша.
– Да я тут круглый день толкусь, – удивилась Марыся. – Куда ж мне идти? Мне в своем трактире спокойнее всего, да и за людьми догляд нужен. А тебе что тут? Воняет, что ли?
– Так, ничего, пустое… Слушай, Марыська, давно хотела тебя спросить: пускай души в тебе мало, но ведь тела-то – как в хорошей квашне. Неужто оно своего не требует? Только трактир и ничего больше?
– Отчего ж не требует? – усмехнулась Марыся. – Требует исправно. У меня для этих дел письмоводитель имеется. По соседству со мной живет. Аккуратный человечек, вежливый, вдовец. И оченно меня за мою конституцию уважает. Говорит, что я на королеву Елизавету похожа. Была такая?
– Была, – кивнула Люша. – И у нас в России, и в Англии. Не знаю уж, которую он имеет в виду. Письмоводитель вдовый… Марыська! Ты ж молодая еще, красивая, неужто тебе никогда не хотелось чего-нибудь… ну, с чувствами, что ли…
– С чувствами – это как? – переспросила Марыся и пожевав губами, вспомнила. – Ага! У меня как-то раз поэт был. Недолго. Он на ночь мазал губы помадой, а лицо борным вазелином. А, бывало, грел ноги в тазике (они у него вечно холодные были, как лягушки) и читал стихи. Как раз про чувства – запретная страсть, вожделение, темная звезда, все такое. Мне не понравилось, письмоводитель лучше, он мне во всем угодить готов, карточки с надписями дарит и сам на них вензелечки пририсовывает. Ты про это спросила?
Люша безнадежно махнула рукой.
– Марыська, мне надо развлечь одного человека, офицера. Он с фронта приедет. Я к тебе с ним в пятницу в трактир приду, ладно?
– Конечно, приходи, – кивнула Марыся. – Обслужим в лучшем виде. Молодой, красивый? Комнату у меня приготовить? Есть хорошая, на втором этаже, окна в палисад, можем сейчас взглянуть. Или в гостиницу поедете?
– Марыська, бесстыжие твои глаза! – воскликнула Люша и пнула приятельницу локтем в бок. Полячка лишь чуть колыхнулась. – Это же совсем по другой части, меня профессор Рождественский просил устроить его сыну культурную жизнь. Он в отпуск приезжает. Я даже думаю Алекса с собой взять, если согласится, пускай он с ним про войну разговаривает…
– Ага! И что ж вам подать? Сколько перемен? Пятничный пост господин офицер соблюдает? – тут же перестроилась Марыся и, не скрывая любопытства, поинтересовалась. – А профессор тоже будет? Сколько живу, никогда профессоров не видала…
– Не, ни в коем случае, у профессора от военного сына мигрень… Он и хочет его сбыть подальше…
– Тоже, папаша! – презрительно сощурилась Марыся и решительно сказала. – Ладно, приводи всех! Мы с моим французишкой липовым уж для вас расстараемся! Про тебя-то мне с Хитровки известно: ты пирожные с кремом обожаешь…
– Как главный гость есть боевой офицер, можно изготовить торт в виде мортиры, – всунулся молодой повар, незаметно прислушивавшийся к разговору подруг. – А внутрь вставить бутылку в специальной сеточке. В торжественный момент вечера мортира выстрелит шампанским…
– Ловко придумал! – одобрительно ухмыльнулась Марыся. – Я бы не догадалась.
– Торт! – с осененным видом воскликнула Люша. – Конечно, торт! Марыська, это мое к тебе второе дело…
– Говори.
– Понимаешь, у моей кухарки Лукерьи в Синих Ключах – сплин.
– Что у нее?! – вылупилась Марыся.
– Ну это у англичан так хандра называется, – пояснил повар.
– Точно. Лукерья прежде была такая бодрая, всех лупила и кастрюли швыряла, и стряпала лучше всех в округе, а теперь плачет все время или просто сидит на лавке, руки свесив. Я с ней попробовала поговорить, так она сказала, что видит себя как лошадь на молотилке: все по кругу ходит, и все время одно и то же, а нового и взять негде. Я говорю: что ж тебе нового, Лукерья? Она говорит: я только одно дело знаю – стряпать. Я говорю: хочешь, я тебе поваренных книг куплю, будешь стряпать по-новому. А она: я неграмотная, я только от людей могу научиться, а кто ж меня научит, если все окрестные стряпухи до самой Калуги у меня сами учились, и ко мне ездят совета просить! – и опять плакать…
– К старости люди часто плаксивы делаются, – пожала плечами Марыся. – Что малый, что старый. Вот у меня бабка, помню, тоже…
– Так я Лукерью тоже сюда зараз привезу, ладно? – перебила ее Люша. – Загодя даже. А твой повар или еще кто покажет ей, как торты делать и пирожные. Она торты не умеет, только пироги всякие, ватрушки, кулебяки и прочее. А пирожных, небось, даже не видела ни разу. Я сама-то первый раз попробовала, как в Москву после пожара попала. И ты ей еще скажешь по секрету, что Люшка-де еще с тех лет за пирожные готова была… ну не будешь говорить, на что готова… соврешь там что-нибудь… и что всякие дети непременно пирожные и торты любят… А она взамен научит вас свои пирожки печь: с яйцом и жаренным луком и с малиной и сливками – вкусные донельзя и сами во рту тают. Что, Марыська, по рукам?
Марыся замешкалась, а молодой повар поправил очки, шагнул вперед и уверенно сказал:
– По рукам, Любовь Николаевна! Привозите, значит, свою…гм… деревенскую специалистку. Не обидим, научим и рецепт восхитительных пирожков примем с благодарностью!
Марыся, приподняв соболиную бровь, смерила его взором – сверху вниз. За ее спиной, развалившись на длинном чеканном блюде, горделиво ухмылялся только что вынутый из духовки поросенок, румянобокий, с венчиком петрушки в оскаленной пасти.
* * *
– Лукерья, значит так: ты с нами в Москву едешь. В ресторан моей подруги. Посмотришь там все. Тебя лично там французский повар ждет. Молодой, в очках. Он тебя будет учить торты делать, а ты его – пирожки печь. И ему и тебе выгода. Торты у нас все обожают, только взять негде, из Калуги не навозишься, да они и портятся враз.
– Не поеду никуда, – хмуро сказала Лукерья, глядя в дощатый пол.
Вместо нее на Люшу сурово уставился святой Николай-угодник – с бумажной, щедро обрамленной цветами иконки в красном углу тесноватой комнатки, куда кухарка заглядывала только чтобы переночевать. Кажется, идея с французским поваром показалась святому прямо-таки непристойной.
– Вот еще в Первопрестольной позориться. Поглядите, люди добрые! Я – и к хранцузу в ресторан! Будет молодой над деревенской чернавкой глумиться…
– Поедешь как миленькая! – спокойно сказала Люша. – А не своей волей, так силком повезу. Пирожных охота… Помню, как я в первый раз нищенкой хитровской с той же Марыськой (у которой теперь ресторан, а тогда она посудомойкой была) в ресторан попала… А там красота – птички поют, зелень всякая, фонтаны журчат, на сцене артисты выступают…
– Да кто ж вас, замарашек, пустил? – невольно заинтересовалась Лукерья. – И на какие шиши?
– Да нас два вора как своих марух повели, – объяснила Люша. – Одного из них я потом зарезала, а другой уж и не знаю, куда подевался…
– Чур меня! – с испугом воскликнула Лукерья и быстро три раза перекрестилась.
– Значит, выезжаем в среду после завтрака, – утвердила Люша. – Вещички загодя собери (чтоб было, в чем по Москве пройтись) и реши, кого за себя оставишь, чтоб дети голодными не сидели.
* * *
– Люба, что за сражение происходит у нас на кухне? – недовольно спросил Александр. – Пожар, наводнение, кто-то умер? Нам скоро выезжать, а все до одного слуги куда-то подевались… Судя по твоему виду, ты тоже причесывалась и одевалась сама? Где Настя? Феклуша? Где все?
– Они все собирают и уговаривают Лукерью, – пояснила Люша. – Советы дают, просят чего прикупить, юбки подшивают и прочее разное. Она уж три дня, как снова в своем нраве, поэтому, чтобы с ней справиться, нужно много народа.
– Собирают? А что, Лукерья тоже куда-то уезжает? – удивился Александр.
– Да, она едет с нами. Разве я тебе не сказала?
– Лукерья? С нами в Москву?! Но – зачем?
– Избавляться от сплина. Сейчас я тебе все объясню…
Люша старалась вполне искренне, но абсолютно не преуспела. Совмещение их семейной поездки с заботой о профессиональном росте пожилой неграмотной кухарки по-прежнему казалось Александру совершенно неуместным.
– Ну и черт с тобой, – закончила, наконец, Люша. – Если у тебя какая-то такая специальная несовместимость с кухарками, о которой я прежде не догадывалась, можешь не ехать. Мы с Лукерьей вдвоем поедем, а кто с Валентином Юрьевичем будет о войне говорить, как-нибудь уж там на месте решим. Найду кого-нибудь, наверное…
Александр только развел руками и пошел натягивать сапоги. Лакей Егор, по всей видимости, тоже, как и прочие, был занят сборами Лукерьи в Москву.
* * *