Трудно поверить, что все совпало именно так. Обычно подобные совпадения бывают не в книжках даже, а в старых фильмах. Потерпел человек крушение на самолете, шел-шел по заснеженной пустыне, совсем уже было замерз, вдруг видит – домик стоит, а в нем окошко светится, заглянул туда, а там – ба! – его давным-давно потерянная женщина, вроде бы даже жена. Как же этот фильм-то назывался? «Два капитана», кажется. Тут любой скажет: в жизни такого не бывает! А вот ведь бывает, да еще как!
Вообще-то он за эти годы почти и не изменился. Ну, вырос еще, конечно, заматерел, все-таки не мальчишка теперь, а мужчина. Но главное осталось прежним. Движения, манера говорить, смотреть исподлобья, странный, в полуприседе оборот через плечо. Придурок остался Придурком. Спутать его невозможно ни с кем.
Понятно теперь, почему никто из боевиков, и никто из воров не мог отыскать его тогда, много лет назад. Его просто не было в России. Мексиканский археолог спрятал его, а потом как-то увез его с собой, сделал из Кешки-Придурка – Кая.
И надо же так сложиться, что приехав обратно в Россию, Кешка попал не куда-нибудь, а именно в эту конкретную музыкальную группу, которой как раз и заинтересовалась продюсерская фирма, имеющая с ним совместные дела и проекты. Именно для «Детдома» Кешка сыграл ловкого и сексуального Маугли с Красным Цветком, по которому теперь, после выхода клипа, стонут девчонки по всей России и к которому выстраиваются в очередь режиссеры и продюсеры русских боевиков. Уникальный юноша – сам по себе проект.
Поняли теперь. Но он-то, Алекс, догадался, знал об этом еще много лет назад. Он приютил, он кормил, он учил, он создал для них Кешку-Маугли. А ведь они еще не знают главного. Кай – кей. Мальчик-ключ. Вспомнил ли он что-нибудь о кладе, который завещал ему его отец, вор по кличке Большой Иван? Глупый вопрос. Вспомнил наверняка, иначе не приехал бы в Россию после стольких лет! Какие же конкретно планы у Кешки-Придурка-Кая? Почему он прыгает на сцене вместе с этой ублюдочной детдомовской мелюзгой и вообще ведет себя так, как будто никакого клада не существует? Может быть, за сокровищем отправился кто-нибудь другой? Кому мог довериться Придурок? Странная женщина Анжелика (их пути прежде пересекались несколько раз, и он легко узнал ее – за прошедшие годы она почти не изменилась, только волосы над высоким лбом стали почти седыми) здесь, на месте. А вот где археолог? Ни в зале на концертах, ни за кулисами его не было видно. Но должен же он был поздравить воспитанника с успехом! Это следует выяснить немедленно.
И действовать, действовать, действовать! Этот удивительным образом предоставленный ему шанс завладеть сокровищем Большого Ивана – наверняка последний. Другого уже не будет…
* * *
– Я принес диктофонную запись, Антон. Если захочешь, можешь прослушать ее потом. Правда, там довольно плохо слышно, так как почти рядом с диктофоном Георгий настраивает свою цитру.
– Хорошо, оставь, я послушаю. Но расскажи сам, как ты понял.
– Дело гораздо интереснее, чем можно было предположить. И, кажется, пахнет большими деньгами.
– Деньгами? Что ты имеешь в виду? Прибыль от их проектов?
– Совсем нет. Тот, кого они называют Каем, на самом деле не американец, а русский. То, что он плохо говорит, ничего не значит, просто он в детстве был умственно отсталым, как и они все. На том, по всей видимости, и сошлись. Но Кай не просто русский американец и талантливый танцовщик. Сейчас ты можешь надо мной смеяться, Антон, но потом сам послушаешь и скажешь. В общем, дело в том, что этот Кай знает, где спрятан какой-то очень ценный клад, главное в котором – некий крест с драгоценными камнями из города Полоцка. Я уже заглянул в Интернет и, представь себе, сразу узнал, что этот крест действительно существовал, сделан был в 12 веке, пропал в 1941 году, а цену ему теперь никто и определить не возьмется, кроме специалистов, потому что кроме всего прочего – он еще и церковная святыня, и церковь, надо думать, за него ничего не пожалеет.
– Та-ак. А откуда же этот гребаный Кай, который и умственно-отсталый, и жил-то все это время где-то в Америке…
– Это из разговора понять нельзя. Кажется, вся эта история так и тянется из 1941 года, когда на нас фрицы напали, а Полоцк, Белоруссия – это же как раз западная граница.
– И чего же теперь?
– Теперь Кай обсуждал с Владимиром, ихним руководителем, как бы им этот клад достать и, может быть, выкупить на него Ольгу, ихнюю солистку.
– Час от часу не легче! А у кого же это они ее выкупать-то за крест собираются? Разве она не сама сбежала?
– Да не знаю я! Откуда мне знать? Они же со мной не особенно-то откровенничают. А девушку я и вообще никогда не видел, мне и спрашивать не с руки. Они в принципе мало словами общаются, даже между собой. А с чужими – и вовсе никак. У них же, считай, только один Владимир говорить и умеет.
– Да уж… Знаю, доводилось беседовать…
– Ну вот, я и говорю. Но что касается выкупа, так я понял, что там не только крест, но и золото какое-то, украшения, оружие и еще какие-то ценные вещи… Понимаешь, о чем я?
– Согласен. Все это очень пригодилось бы нашему общему делу. Да и православная святыня будет сохраннее в руках у истинных патриотов, а не у сомнительного русско-американского дебила. Это достойная задача, вокруг которой можно сплотить ряды…
– Вот и я о том же думаю, Антон… О том же самом…
* * *
Форум сайта «www.Detdom.ru»Кирилл
«Кай, спору нет, – высший класс. Но как же теперь будет, друзья? Рано или поздно он уедет в свою Мексику или даже в Голливуд (давайте смотреть правде в лицо – кино вряд ли упустит такое дарование!) и увезет с собой всех остальных „детдомовцев“? Давайте как-нибудь объединимся и не допустим этого!»
«Клип „Красный цветок“ – это полный отстой. Все в лучших традициях современной попсы. Поскорее бы этот прыгучий как блоха американский придурок убрался из группы и оставил „Детдом“ в покое!»Nikki
«Олечка, где бы ты ни была, знай, что мы тебя не забыли! И никакой распрекрасный Кай нам без тебя не нужен! По настоящему любить умеют только женщины. Возвращайся в „Детдом“!!! Твои фанатки ждут и любят тебя.Kisa@Bjaka»
«Дмитрий, ты великолепен! Я записал ваш концерт на видео и теперь смотрю его каждый вечер перед сном. Когда ты садишься за рояль и волосы падают тебе на лицо, я начинаю фантазировать… Ты – мой кумир!С надеждой на встречу Vikentij»
* * *
– Кай, прости, что беспокою, но – край. Ты говорил – можно, если что. В гостинице никого, но тетя Анджа дала номер твоего мобильника. Мы все видели твой клип, это потрясно, я не хотел, но ребята сказали – звони! Чем черт не шутит! Они тоже тебя знают – вот в чем закавыка и надежда. Времени – ни минуты. Ты меня вообще узнал?
– Миша, я тебя узнал, но я ничего не понял, – честно признался Кай.
При этом он достаточно много брал с интонации, чтобы догадаться: Мишка звонит вовсе не для того, чтобы поздравить его с выходом клипа и прочими успехами сценической карьеры. Кай едва не на ходу выскочил из набитого троллейбуса, в котором ехал по Большой Пушкарской, вбежал в подворотню, завернул за угол и прислонился спиной к обшарпанной стене.
– Говори медленно и четко. Короткие предложения. Здесь тихо. Я слушаю ты.
– Зато у нас тут в любой момент может стать очень громко… – напряженно хохотнул в трубку Мишка.
– Говори!
Кай молча слушал минуты две, потом спросил:
– Как добраться самое быстро? – выслушал ответ, отключил телефон, выскочил на улицу и побежал в сторону Невы размеренной рысью, легко обгоняя медленно ползущий транспорт.
* * *
Подразделение МЧС вместе с похожими на стаю жуков ребятами из спецназа окружило обыкновенную желто-синюю бензоколонку, расположившуюся на обочине Приозерского шоссе. Движение по шоссе было перекрыто уже около пяти часов, что создавало очень сильные неудобства и транспортную напряженность во всей северо-западной части области. В окружающей бензоколонку зеленой полосе везде что-то чернело и щетинилось оружием или снаряжением. На обочине стояли три пожарные машины с несколько остолбенелого вида пожарными. Отдельно выделенная группа мрачных мужиков в камуфляже отгоняла от места происшествия журналистов. Две скорые помощи стояли на обочине, метрах в двухстах. Около них никого не было видно. Несколько местных милиционеров по-зековски сидели на корточках возле раздолбанного уазика и курили. Пожилой военный с вислыми усами и погонами капитана артиллерии что-то хрипло кричал в мегафон сорванным голосом. Что именно он кричал, не понимали даже стоящие рядом с ним солдаты.
Мишка, Кай и еще двое молодых эмчеэсовцев стояли в лесу, на другой стороне дороги, метрах в пятнадцати от милицейского уазика.
– Как ты оказался здесь? – выразил общее недоумение Мишка. – Я послал встретить тебя там, за оцеплением.
– Ты знаешь, я не умею объяснять им, – пожал плечами Кай. – Я просто прошел по лесу.
– Но там же стоит оцепление!
– Да. Но лес – это не пустыня, не саванна. Там деревья, а люди, которые стоят, вверх не смотрят. Я прошел поверху.
– Я же вам говорил! – торжествующе воскликнул Мишка, обращаясь к товарищам и поднимая палец. – Он не только на сцене Маугли. Он по жизни такой…
– Что там? – Кай для верности указал пальцем на виднеющуюся между деревьев бензоколонку.
В этот раз рассказывал старший из эмчеэсовцев, отстранив Мишку, который, как и большинство героев нашей истории, речистостью не отличался.
– Обычное, в сущности, по нынешним временам дело. Трое ребят-срочников сбежали из ближайшей военной части. Чем уж их там так допекло, мы не знаем и не узнаем теперь, наверное. Вон капитан с заставы с мегафоном бегает, гимнастерку на груди рвет, клянется, что у него в части дедовщины не было и нет. Верить ему не станем, сами в армии служили, все про их клятвы знаем. Сбежавших трое – двое русских и один, что для нас важно, вроде бы грузин. Или еще какой-то кавказец. Все трое – не питерские, так что родителей-друзей-одноклассников задействовать быстро не удастся. Что еще важно? Оружие они с собой унесли, но никого покамест из него не шлепнули. Даже в части, как я понимаю, убегая, ни с кем конкретно счеты не свели. То есть крови на них пока нет. Теперь следующий пункт программы. В головах у них сейчас, понятное дело, кроме обид, да унижений, да адреналина, пусто и ничего вообще нет. Соображалка, считай, не работает. Да и без того – много ли было? Из этого и исходить надо. Однако сделали – на все сто. Захватили они, значит, ту бензоколонку. Вон там, за входом в цистерну, у будочки один из них прячется, держит что-то, вроде бы зажигалку и факел какой-то. Понятно, что стрелять в него никто не будет (промахнешься, взлетит все к чертовой матери!), но он на всякий случай бережется. Остальные двое – внутри, караулят заложников. Заложников – одиннадцать человек, из них мужчин всего трое, остальные – женщины и дети. Детей четверо – двое мальчишек-подростков, которые при бензоколонке крутятся, подрабатывают, еще одна – совсем кроха, дочка кассирши. И еще девочка десяти лет с матерью в машине была, которая как раз на заправку подъехала. Четверо женщин – кассирша, продавщица из магазина, еще двое – из машин, одна пожилая совсем – мужик в «москвиче» мать на дачу вез. Этот мужик и его мать, как я понял, одни и остались вменяемые – разговаривают с этими ребятами, убеждают их в чем-то. Остальные – в полном ауте. Женщины за дочек боятся, парни с бензоколонки – сами за себя. Пацаны телевизора насмотрелись, тоже трясутся. Впрочем, есть от чего. Если он хоть папиросу горящую в цистерну кинет, рванет так, что никого в живых не останется. Мы уж узнавали, недавно бензовоз приезжал, стало быть, бензину там больше половины будет. Всем достанет.
– Чего они хотят? – сосредоточенно спросил Кай. Глаза у него стали узкими, и какими-то странными скользящими движениями он разминал кисти и запястья рук.
– Понимаешь, Кай, они, конечно, хотят миллион долларов и вертолет, чтобы вместе с заложниками лететь в Грузию. Ты только меня не спрашивай, почему туда – я не знаю. Может быть, как раз потому, что один из них по национальности грузин. Там, говорят, заложников отпустят. Насчет миллиона долларов я тебе ничего не скажу, а вот такого вертолета, чтобы отсюда до Грузии без посадки долететь, у нас в ближайших краях точно нету. Уже предлагали им автобус, чтобы, мол, до аэродрома доехать и там на самолет сесть. Но они, как ты понимаешь, слушать про это не хотят, потому что не окончательно же дураки и знают: ни до какого аэродрома они живыми не доедут.
– Миша сказал: они знают про меня. Что?
– Они отрубили телефон, который на колонке был, отобрали у всех заложников мобильники и говорят по ним. Включают по мере надобности. У нас в МЧС психолог есть, он с ними больше всех и базарил.
– Откуда же они номер узнали?
– Да он им свой и прочие номера на плакате написал, вон, видишь, там транспарант из фанеры. Они ему и звонили… Так вот он спросил: с кем бы вы хотели поговорить. Они: только с президентом, пусть он, наконец, узнает, что в армии творится. Дураки, молокососы – что с них взять! Добрый царь, а злые бояре его обманывают. Ну, с президентом проблемы, конечно. Тогда психолог и говорит: может, вы кому из публичных питерских людей доверяете: губернатору там, или артисту какому-нибудь… Ну вот, кто-то из них «Детдом» и назвал. Клип они по телику видели, и диск слушали, и еще что-то. А тут Мишка как раз подсуетился: Кай – это же, говорит, считай, что кореш мой! Ну мы посовещались с ребятами и потихоньку от начальства тебя и вызвали. Понимаешь – что получается? Договориться не удается, дорога перекрыта, сверху на начальство давят, спецназовцы того и гляди на штурм пойдут, они разговаривать не приучены – только мочить в сортире, а тем терять нечего, швырнет он свой факел, и тут уж вообще никого не останется, только пожарникам работа. А нам детей жалко… мы же спасатели, как-никак.
– Начальство – против? – усмехнулся Кай.
– Ага, – кивнул Мишка. – Ты же знаешь. Артистов и американских поп-звезд, говорит, нам тут только и не хватало!… Ну так мы сейчас им позвоним, значит, скажем, что вот, Маугли из «Детдома» по вашему желанию доставили, а ты попробуй их на что-нибудь уговорить… чтоб хоть детей отпустили, что ли… Если сразу не поверят, покажешься им издалека, вон хоть с того БМП, что ли, или подпрыгнешь, как ты умеешь, чтобы признали, у них вроде там бинокль есть…
– Не надо звонить, – сказал Кай и несколько раз растопырил и снова сжал пальцы. – Я пойду туда. Что я могу им обещать?
– Погоди, братан, погоди! – растерялся эмчеэсовец-рассказчик. – Куда ты пойдешь? Кто тебя пустит? Там же в любой момент все рвануть может…
– Меня не надо пускать. Я пройду сам. Скажи только: что я могу обещать, когда стану говорить с ними? Я не хочу убивать. Я буду пытаться сказать, хотя я это плохо могу.
Мишка посмотрел на Кая, который уже медленно перетекал в направлении к дороге, и вдруг понял, что тот действительно может просто пойти на бензоколонку и убить всех троих солдат-дезертиров, но не хочет этого делать.
– Это вообще-то главное начальство решает, но у него сейчас, в сложившихся обстоятельствах не спросишь, так ты обещай что хочешь, главное, чтобы они заложников отпустили… – нерешительно предложил рассказчик, который тоже что-то такое про Кая понял и даже отошел на шаг в сторону.
– Хорошо. Я буду делать попытку, – сказал Кай. – Предупредите своих, чтобы не удивляться очень. И не мешать… До свидания, я пошел…
Кай отошел в сторону кустов малины и вдруг исчез в лесу, вообще-то довольно негустом и даже местами прозрачном.
Эмчеэсовцы переглянулись.
– Вот человека-то подставили… – сказал один из них.
– Да и нам мало не покажется, если что, – добавил второй.
– Сдается мне, что мы все сделали правильно, – увесисто вымолвил Мишка. – Пошли ребят предупредим, что к террористам артист пошел…
– Где он пошел-то? – поинтересовался рассказчик. – Он же вообще в другую сторону…
– Поживем-увидим, – пожал плечами Мишка. – Теперь наше с вами дело – ждать и без толку не рыпаться. И других от того же удержать.
* * *
Кай появился на пороге магазинчика при бензоколонке, ослепительно, по-американски улыбаясь и подняв вверх обе руки, развернутые ладонями с растопыренными пальцами к зрителям. Он выглядел довольно эффектно и совершенно не агрессивно. В светлых волосах застряло несколько листочков. Одна из штанин была разорвана на колене, и в прорехе виднелась белая кожа. На ногах не было обуви. Из кармана джинсовой рубашки торчал оранжевый цветок маргаритки, сорванный в вазоне перед въездом на бензоколонку. Зрители – их было тринадцать человек – замерли с открытыми ртами.
– Я – Кай, – сообщил он присутствующим. – Член музыкальной группы «Детдом». Я хорошо танцую, но плохо умею говорить, и поэтому вы должны извинить меня за это. Если бы здесь был Владимир из нашей группы, он мог бы сказать лучше. Но его здесь нет, а есть я.
Произнеся все заранее заготовленные им слова, Кай расфокусировал зрение и осмотрелся по сторонам. До того мгновения все его внимание было полностью сосредоточено на автоматах в руках двух молодых парней. Кай готов был прервать свою речь и прыгнуть вперед в любую секунду. Расстояние он рассчитал еще снаружи, глядя через окно, и знал, что успеет.
Картина внутри магазинчика была достаточно успокаивающей и стабильной, если позволено так говорить о текущем моменте теракта с захватом заложников. Молодая, хорошо одетая женщина с холеной внешностью прижимала к себе худенькую девочку с двумя большими бантами-заколками. Глаза у женщины были круглыми от испуга и обведены черной каймой, не то от переживаний, не то от размазавшейся туши. Девочка смотрела очень серьезно и держала в руке большую бутылку спрайта с таким видом, как будто бы собиралась метнуть ее в неожиданного пришельца. Другая женщина, помоложе и попроще одетая, неподвижно сидела на табуретке в углу, а совсем крохотная девочка примостилась на полу возле ее ног. Малышка ела шоколадку, откусывая ее прямо от большой плитки, и запивала кока-колой из банки. Пальцы и мордашка у девочки были измазаны шоколадом, а рядом на полу лежали еще две пустые обертки и банка из-под лимонада. «Если весь шоколад съела сама девочка без помощи матери, – подумал Кай. – То у нее вот-вот должно начаться несварение желудка.» Остальные заложники тоже сидели на полу, опираясь спинами о прилавок. Только для пожилой, за семьдесят, женщины, в платке и теплой вязаной кофте, кто-то подставил пластмассовый ящик из-под бутылок и постелил на него сложенный картон. Поразительно, но почти все заложники, исключая бородатого, в возрасте мужчину, что-нибудь ели или пили. Мужчина курил беломор.
– На бензоколонке курить нельзя, – назидательно заметил Кай.
– Иди ……..! – спокойно отругнулся мужчина. – Все равно взлетим скоро. Хоть подымлю напоследок. Не трескать же мне, мужику, сладости… Так я что-то не совсем тебя понял, парень, ты откуда тут взялся-то?
– Где Гамлет?! – звенящим голосом спросил один из солдат-дезертиров. Ствол автомата, направленный на Кая, дрожал в его руках. – Почему он тебя не заметил? Почему не предупредил нас?!
– Ты что, правда, тот Кай-Маугли? – приглядываясь, спросил второй солдатик, щуплый и лопоухий. – Вообще-то похож…
– Правда, правда, – кивнул Кай. – А Гамлет, этот тот парень, который был у цистерны с бензином? Так он не мог меня увидеть, потому что я очень тихо умею ходить. Я же Маугли, вы помните?
– Где Гамлет?! – повторил дезертир. Руки у него тряслись все сильнее. Глаза стали белыми от страха.
– С ним все в порядке. Он скоро вернется в себя и, я думаю, придет сюда. Я просто подошел к нему и немного успокоил. А автомат я выбросил в бензин, внутрь. На всякий случай. Гамлет лежит в тени, ему не будет плохо. Я думаю, его дразнили из-за имени, да? Я знаю: Гамлет – принц датский. Когда я был беспризорником на улице, а потом недолго жил в детском доме, там был такой мальчик, бурят. Его звали Санжежап Мункожапович. Понимаете, как его дразнили?
– Ну, Жопой, конечно, – пробасил мужик с беломором. – Чего ж тут не понять?
– Ты был беспризорником, Кай? – спросил щупленький солдатик.
– Что ты сделал с Гамлетом, паскуда?! – истерически крикнул второй солдат, потрясая автоматом. Кажется, он единственный из присутствующих понял, что все уже закончилось, и спецназ в любой момент может начинать штурм.
– Да вырубил он его просто, ты чего не понял, что ли? – сказал мужик. – Чего орать-то? Очухается твой Гамлет, сюда придет… Да вот и он, кажется…
Кай шагнул внутрь и пропустил и поддержал под локоть шатнувшегося на пороге темноволосого юношу с большим и горбатым носом. Руки у юноши были связаны сзади ремнем.
– Что?… – потерянно спросил он. – Кто это, Андрюха…
– Проходи, Гамлет, садись вот здесь, у окна, – ласково сказал Кай. – Голова не болит, нет?
Грузинский юноша со связанными руками опустился на пол и смотрел на порыжевшие носки своих кирзачей. Ему явно было трудно и стыдно взглянуть в глаза своих товарищей, которых он таким ужасным образом подвел.
Лопоухий солдатик перехватил автомат одной рукой и озадаченно почесал затылок. Третий солдат швырнул свой автомат на пол и заплакал.
– Зачем плакать? – сказал Кай с отчетливым грузинским акцентом. Гамлет поднял голову и удивленно взглянул на него. – Плакать не нада. Теперь как раз дагавариваться станем.
– О чем тут договариваться?! – всхлипнул дезертир Андрюха. – Все уже. Ты, артист, свое дело сделал. Ловко у тебя вышло, чего уж там. Сейчас спецназовцы нас расстреляют при попытке сопротивления, или уж капитан лично пристрелит, чтобы не выяснять ничего…
– Ну уж нет, – сказал Кай. – Наоборот, мы сейчас все выяснять будем. Сначала я вам про себя расскажу… Люди, вы еще подождать можете?
– Отпустите нас! – истерически завизжала хорошо одетая женщина. – Немедленно отпустите!
– Хорошо, – кивнул Кай. – Подождите. Сейчас я им скажу, что часть заложников отпускают…
– Слушай, парень, я не понял, что тут у тебя за игры… – начал было приподниматься мужик с беломором, но старушка-мать неожиданно дернула его за рукав.
– Сиди, Витюша! – строго сказала она и поправила немного сбившийся на сторону платочек. – Ты же не хочешь, чтобы тех мальчиков убили? Они же никому ничего плохого не сделали, нет? Посмотри, какие они молоденькие, и у каждого мама есть. Им еще жить и жить. Так? Тогда слушай вот этого мальчика, в рубашечке с цветочком. Кажется, он знает, что делает.
* * *
Две женщины с двумя девочками медленно шли к шоссе по раскаленному от солнца и мучительных ожиданий множества людей асфальту. Младшая девочка безмятежно грызла сникерс. Старшая – хмурилась и оглядывалась назад с каким-то странно мечтательным выражением на худеньком личике.
* * *
– Слушай, что там эта твоя поп-звезда два часа делает?! – тряс Мишку старшина спецназа. – Поет он им, что ли? И куда делся тот грузин, который цистерну караулил? Если твой артист его по-тихому снял (хотя я ума не приложу, как это возможно!), так надо же быстро идти туда и брать их всех…
– Он просил не мешать… Не мешать… – стоически повторял Мишка, который, если честно, и сам ничего не мог понять в ситуации. – Вы же видите, заложников выпускают… А Кай вообще не поет, он – танцует. Наверное, он с ними разговаривает («Два часа?» – изумился про себя Мишка) …Он просил – не мешать!
Слухи всеми силами старались не пропускать, но они все равно просачивались. Журналисты, попрятавшись по кустам от жары и конкурентов, звонили в свои издания. Пожарники выясняли между собой, кто что видел или слышал про группу «Детдом», солист которой почему-то обезвреживает террористов вместо спецназа и частей МЧС. Врачи скорой с пристрастием допрашивали о подробностях освобожденных заложниц, а самый пожилой из них, подробно расспросив самую младшую заложницу о том, что она делала во время заключения, безуспешно пытался отобрать у малышки две заныканные ею плитки шоколада «Марс». «Мамаша, да скажите же вы ребенку! – раздраженно обратился он к практически сомлевшей от переживаний женщине. – У нее же сейчас гипергликемическая кома начнется!»
– … Вот так это все и было… – закончил свой биографический рассказ Кай.
Все слушатели были полностью захвачены косноязычным, но полным приключений повествованием. Мать Витюши даже пару раз всплакнула от жалости к сироте. Лопоухий солдатик непрерывно облизывал губы. Гамлет, сидя на полу со связанными руками, жалел обо всем сразу, и думал о том, что скажет отец, когда ему сообщат, что сына расстреляли при попытке совершения террористического акта.
– Теперь вот что, – сказал Кай. – Я буду говорить сначала, а вы потом говорить мне, согласны или нет. Было так: я артист, вы хотели меня видеть, звали сюда. Миша из МЧС позвонил мне. Я пришел и стал убеждать вас – отпустить заложников, во всем разобраться миром. Гамлет все это время стоял там, у цистерны. Я не бил его. Я убеждал здесь. Потом вы решили сами сдаться, и позвали Гамлета… Виктор, вы сейчас развяжете Гамлету руки, иначе нам не поверят… Гамлет послушал, как я, Кай, «жил в трущобах городских и добрых слов я не слыхал», заплакал и сказал: «Вай, вай, как я был не прав!» – и утопил свой автомат в бензине…
Все было так, вы согласны?
Старушка поспешно закивала. Витюша, помедлив и покосившись на мать, тоже кивнул.
– Кай, ты – супер! – радостно осклабились пацаны-подростки. – Мы никому не скажем! «Детдом» – forever!
Два парня с бензоколонки были явно не согласны, но им ужасно хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Суженые звериные глаза и сам странный облик таинственно появившегося Кая пугали их едва ли не больше, чем солдаты-дезертиры.
– Пускай, – сказал один из них.
– Ладно, – добавил второй.
– Ладно-то ладно, – сварливо сказала продавщица из магазина. – Но я лично согласная только в том случае, если мне кто-нибудь возместит все, что тут Зинкина оторва сожрала и все остальные прочие. Не хочу я, чтоб с меня высчитывали!
– Вот стерва-то, прости господи, – вздохнул Витюша и полез в задний карман брюк за бумажником. – Едва ведь жива осталась…
Кай вынул из кармана рубашки цветок маргаритки и картинно преподнес его продавщице. Потом из того же кармана вынул свернутую стодолларовую бумажку.
– Я собирался давать взятку милиционерам, – объяснил он. – Но это не стало нужно… Возьмите…
– Не возьму! – продавщица решительно спрятала руки за спину. – У вас, мужчина, – не возьму! Вы и так всех спасли! И детство у вас вон какое тяжелое было!
– Не надо так волноваться… – попросил Кай. – Мы решать этот вопрос. В остальном – договорились, так?
Продавщица зажмурилась и кивнула, сжимая в ладошке увядший от жары цветок.
* * *
Большое количество очень серьезных, правильно упакованных и при оружии мужчин смотрели на то, как от бензоколонки к оцеплению шли люди. На шаг впереди всех шел босой Кай, на шее которого вольно болтались два автомата. Грузин Гамлет что-то темпераментно доказывал ему, а лопоухий солдатик буквально заглядывал в рот. Третий дезертир шел вяло и понуро. Пацаны и парни с бензоколонки щурились на солнце и бездумно радовались жизни. Витюша и продавшица с двух сторон поддерживали светло улыбающуюся старушку в платочке.
– Кай, виват! – завопил Мишка, потрясая сжатым кулаком. Трое приятелей поддержали его.
Спецназовцы смотрели хмуро и тихо жужжали, как стая тяжело вооруженных жуков.
Кай остановился посреди дороги, оглядел всех и сказал:
– Я обещал вот ему, – он пальцем указал на лопоухого солдатика. – Если мы договоримся правильно, то будет расследование, а я буду танцевать для него «Красный Цветок». Но в магазине нет место. Поэтому я танцевать здесь, сейчас. Жаль, нет музыка, но я могу так.
Кай начал танцевать. Все смотрели ошеломленно. Несколько эмчеэсовцев помоложе, милиционер-стажер, медсестра из машины скорой помощи, пацаны-заложники и двое прорвавшихся сквозь оцепление журналистов молодежных телепрограмм, образовав широкий круг, азартно отбивали ритм и подпевали слова. В конце танца продавщица магазина с бензоколонки бросила Каю свежесорванный ею цветок маргаритки, и он поймал его, и триумфально поднял к высокому небу в знак победы человека над темной частью своей души. Все бешено зааплодировали. Пожарники стучали сапогами, а капитан хрипел что-то в мегафон. Даже спецназовцы ворочались и поскрипывали в своей сбруе.
Внезапно сквозь собравшуюся толпу протолкался немолодой уже человек в форме МЧС. Морщины на его лице свидетельствовали о его уме и были гармоничны, как план Петербурга.
– Кешка! – воскликнул он. – Неужели это действительно ты?! Да что я спрашиваю! Кто же еще мог сделать такое, как не наш Маугли!
– Павел Петрович? – поколебавшись, спросил Кай.
Мужчина вместо ответа сгреб его в объятия.
* * *
– Это наше главное начальство, – объяснил Мишка Каю, показывая на Павла Петровича, отдающего поодаль какие-то приказы.
– Я его знаю, – ответил Кай. – Когда-то он собирался сделать из меня солдата удачи. Анжелика и Олег помешали ему.
– Ага, – сообразил Мишка. – Действительно, был какой-то смутный этап в биографии отца-командира. Но сколько же тогда было лет тебе, Кай?
– Приблизительно пятнадцать. Точно я не знаю.
– Ни фига себе… Ну, потом он все-таки вернулся служить государству…
– Понимаю, – кивнул Кай. – Спасать людей лучше, чем их убивать.
– Ты – молоток! – Мишка изо всей силы ударил Кая по плечу. Тот присел, чтобы сделать Мишке приятное. – Мы все у тебя в долгу!
Павел Петрович вернулся к молодым людям.
– Вот, – сказал он, протягивая Каю коробочку, напоминающую большой мобильный телефон. – Михаил прав. Мы действительно у тебя в долгу. Могли, вполне могли погибнуть люди. Благодаря тебе все живы. Возьми. Специальная разработка, так что особенно никому не демонстрируй, и не хвастайся. Тем паче за границей. Но берет где угодно. И координаты через спутник. Мой код встроен в память. Когда понадобится, можешь на меня рассчитывать…
– Спасибо, Павел Петрович, – поклонился Кай, спрятал коробочку в нагрудный карман и аккуратно застегнул его. – Я всегда помнил вашу науку…
– Молодец… – растроганно сказал мужчина. – Я тоже тебя помнил и гадал, что же с тобой стало.
– Со мной все стало хорошо… – улыбнулся Кай и пошел в лес. – До свидания и удачи вам…
– Куда ты? – удивился Мишка.
– Да у меня где-то там кроссовки лежат. – Кай пошевелил голыми пальцами босых ног. – Я-то могу и так, но в городе неудобно… Счастливо тебе! Звони, если что…
* * *
– Антонина, ты можешь говорить со мной? Ты узнала меня?
Молчание в трубке тревожило Кая. Обычно ему было ясно, как действовать правильно, подсказка словно всплывала откуда-то изнутри него, минуя стадию рассуждений. Но здесь отчего-то все казалось сложным. Она не хочет говорить с ним? Почему? Он чем-то обидел? Не позволяет Виталий? Как сделать, чтобы все было правильно, как надо?
Гортанный голос Кая и его странный, ни на что не похожий акцент невозможно было спутать ни с чем другим.
– Здравствуй, Кай. Я тебя узнала. И я уже с тобой разговариваю.
– Если ты согласишься, давай встречаться где-нибудь сейчас. Где ты захочешь.
– Кай, скажи, что-нибудь еще случилось? – в голосе Антонины тревога.
Каю почему-то это нравится. Почему? Как странно…
– Ничего не случилось. Я хочу советоваться с тобой.
– Хорошо. Давай встретимся через час где-нибудь в центре… Ну хотя бы около Летнего сада. Тебя устраивает?
– Конечно, – тихо засмеялся Кай.
У Антонины от его смеха мурашки по коже. Почему?
* * *
С Невы дует теплый ветер. По аллеям Летнего сада и лицам гуляющих быстро пробегают кружевные тени. Кажется, что все люди и сам сад что-то скрывают. На скамейках дремлют молодые мамы и караулят спящих в колясках младенцев. Рядом с ними сидят петербургские интеллигенты и читают умные книги без картинок на обложках. У знаменитых статуй странные лица и странные фигуры. «Неужели кто-то действительно считает их красивыми?» – думает Антонина. На постаментах уже лежат опавшие листья.
Кай ждал ее у входа, со стороны Марсова поля. Он сидел на корточках и крошил булку уткам. Утки утробно крякали, торопливо глотали куски и были похожи на ожившие пузатые бутылки. Антонина окликнула его, он выпрямился и обернулся одновременно, двигаясь с этой своей негородской и вообще нечеловеческой грацией, и шагнул к ней, протягивая обе руки, развернутые ладонями вверх, и на пальцах у него были крошки от булки.
И она тоже не знала, как правильно, и потому протянула ему руку и пожала его жесткую ладонь и даже немного потрясла ее, а он опять засмеялся, почти беззвучно, но она уже немного привыкла к мурашкам от его смеха и поэтому почти не обратила на них внимания.
– Когда я только приехал в Город, – сказал Кай. – Я пытался жить здесь, потому что здесь было немного похоже на лес.
– Где – здесь? – удивилась Антонина.
– Здесь, в Летнем саду. Я думал, что смогу ночевать на деревьях. Но сторож прогнал меня. И я долго жил на скамейке на Марсовом поле, возле Вечного огня. Она и сейчас там стоит, я проходил мимо и смотрел ее. Она мне, как дом.
– С ума сойти! – искренне сказала Антонина. – Непонятно, как ты вообще выжил тогда.
– Твоя мама говорит: у меня высокие адаптивные возможности. Твой отец говорит: хорошая генетика.
– А ты сам-то что думаешь?
– Я не скажу тебе, – просто ответил Кай.
– Но почему?!
– Это уже был бы ответ. Я звал тебя говорить о другом.
Антонина насупилась, но Кай как будто не обратил на это внимания.
– Ты с самого начала понимала меня лучше, чем другие. Там, на море – лучше, чем я сам. Теперь мне нужен совет.
– Я тебя слушаю, – мигом растаяла Антонина.
Совета у нее спрашивали редко. На работе она считалась деловой и исполнительной секретаршей. Не более, но и не менее – начальство ее за то и ценило, и неплохо оплачивало ее вполне квалифицированный труд. Немногочисленные друзья и подруги, большинство из которых получили высшее или хотя бы средне специальное образование, полагали крупную Антонину женщиной, безусловно, приятной и эффектной, но недалекой. Виталик, несомненно, посоветовался бы с ней, если бы нашелся повод. Загвоздка заключалась в том, что в налаженной жизни Виталика советы как бы и не требовались вовсе.
– Мне нужно понять, где спрятан крест и все остальное, – сказал Кай. – Я чувствую, что знаю, но не могу сообразить. Понимаешь?
– Пока не очень, – Антонина присела на скамейку и накрутила на палец прядь жестких и густых волос, которые она носила свободно распущенной копной. При ее росте и статях это было вполне позволительно и весьма эффектно. – Ты хочешь сказать, что твоя амнезия еще не окончательно прошла и ты не все вспомнил?
– Нет. Я думаю, что вспомнил все, что мог. Просто это где-то в моих руках, в моей голове, но я не понимаю – где.
– Я мало знаю об этих сокровищах. Что они такое?
– Я знаю еще меньше. Это что-то такое, что во время войны с немцами спрятал мой дед. Он даже не украл напрямую, как я теперь понимаю. В какой-то момент он просто растерялся и не знал, кому отдать. Могилев захватили немцы, в Ленинграде начиналась блокада, и многие думали, что его тоже вот-вот захватят. Теперь они лежат шестьдесят лет и уже превратились в клад. А этому кресту – почти девять веков.
– Здорово! – вздохнула Антонина. – Интересно. А ты их когда-нибудь видел?
– Я видел крест, – сказал Кай. – Отец показывал мне, это я точно помню. Он большой и темный, с не ограненными камнями. Я часто видел его и потом, в зеркале.
– В зеркале? – удивилась Антонина.
– Да. Ты не помнишь? На море ты видела меня… почти без одежды. Вот! – Кай расстегнул рубашку и распахнул ее. Антонина невольно подалась назад. – Видишь?
С левой стороны на груди Кая была качественно выполненная трехцветная татуировка в форме креста. Из-за хорошо развитых мышц груди крест казался слегка изогнутым.
– Это он? – спросила Антонина, протянула руку и осторожно дотронулась пальцем до татуировки. Кай улыбнулся и прижал руку Антонины своей ладонью.
– Слышишь, как бьется сердце? Чувствуешь, как горячо? – сказал он. – Я – Кай, но в моей груди нет льдинок. Они растаяли.
Антонина с силой отдернула руку.
– Что же с кладом? – отчужденно спросила она. – Отец показал тебе крест, а потом?
– Наверное, он что-то говорил при этом, – вздохнул Кай. – Но я не помню – что. Только картинку.
– Но, может быть, он так и не рассказал тебе? Собирался рассказать позже, когда ты подрастешь?
– Может быть и так… Но я как-то чувствую здесь, – Кай приложил руку ко все еще раскрытой груди. – Что могу знать, должен понять… И это где-то совсем близко.
– У тебя ничего не осталось от той, прежней жизни? – спросила Антонина. – Из твоего детства?
– Да, – кивнул Кай. – И я повсюду таскаю это с собой. Уже много лет. Раньше я думал – вот все, что осталось от моей памяти. А теперь, когда я помню, – не знаю зачем.
– Большинство людей никогда не теряли память, – рассудительно заметила Антонина. – И тем не менее практически каждый хранит что-то важное или просто памятное для него. Это нормально.
– Да, – согласился Кай и достал из сумки маленький, упакованный в полиэтилен узелок. – Вот оно. Я догадался, что ты захочешь смотреть.
– Что это? – оживилась Антонина и осторожно развернула узелок.
В нем оказалась дешевая картонная иконка Божьей матери, выцветшая и слегка помятая, пупсик-голыш со стершимся лицом и большой, тяжелый перстень с непонятной монограммой.
Кай молчал, ожидающе глядя на Антонину.
– Иконка – это понятно, – принялась вслух рассуждать девушка. – Твои родители были верующими людьми и, должно быть, у вас в доме были иконы. Ты знал, что они придавали этому большое значение, и взял из красного угла иконку на память о них. Здесь занятно то, что где-то там у вас хранилась бесценная святыня всей церкви, а ты много лет таскаешь с собой картонный грошовый новодел. Но это, как мы уже выяснили, понятно. Тебе, мальчишке, конечно, никакой разницы не было. Пупсик – это либо твоя собственная игрушка, либо, что скорее – память о сестре. Все-таки с пупсиками чаще играют девочки. Самое странное – перстень. Если где-то и есть ключ к сокровищам, то, по всем законам жанра, он должен быть именно в нем. Перстень явно мужской и мог принадлежать только твоему отцу… Ты помнишь его из своего детства?
– Кого, отца? Конечно…
– Да нет! Я имею в виду перстень. Помнишь ли ты, чтобы отец носил его?
– Да. Кажется, да, помню…
– Но как же тогда он оказался у тебя? Ведь по идее, если отец носил его, так он должен был и утонуть вместе с ним… Ты помнишь, как уходил жить в лес?
– Нет, не помню совсем. Психоаналитик из Цюриха сказал: скорее всего, как раз это я не вспомню никогда. Тогда моя личность как бы отсутствовала, спала. Чтобы не умереть от переживаний. Поэтому нет помнить ничего.
– Ладно, Кай, успокойся… – Антонина тревожно заглянула в глаза молодого человека и, поколебавшись, погладила его по руке.
Кай улыбнулся. Люди часто подозревали в нем какие-то глубокие и тонкие волнения и переживания, меряя его по своей мерке. Он же из-за особенностей своей биографии обладал крайне высоким порогом психической, эмоциональной и даже болевой чувствительности. Иными словами – Кай редко вообще что-нибудь сильно чувствовал. Разумеется, это не относилось к его зрению, слуху, осязанию и обонянию. Тут Кай мог дать несколько очков вперед не только абсолютному большинству людей, но даже и иным городским собакам.
Однако, прикосновение Антонины было ему приятно и, чтобы продлить ощущение, он достаточно картинно приложил ладонь к глазам и закусил нижнюю губу. То, как люди внешне проявляли свои чувства, всегда казалось ему несколько смешным, но на всякий случай он уже давно обучился этому искусству. Иногда даже пускал свое умение в ход. Антонина, разумеется, поймалась и сжала свободную руку молодого человека своей – сильной и горячей.
– Кай, Кай… а вот… А вот попытайся вспомнить, где ты последний раз видел этот перстень. Ну, до того, как он оказался у тебя?
Кай честно сосредоточился и вдруг вскочил, внезапно изменившись лицом.
– Вспомнил! – воскликнул он. – Правда вспомнил!
– Что? Что? – заволновалась Антонина. – Говори скорее, пока не забыл обратно.
– Помню, что перстень лежал на полке в такой маленькой мисочке. Там еще была какая-то тряпка с узором, или салфетка, или руки вытирать – полотенце… Наверное, как раз из этой мисочки я его и взял тогда, вместе с иконкой… Но почему он там лежал?
– А может быть, у твоего отца с годами распухли руки и перстень уже не влезал на палец? – предположила Антонина. – У моей мамы тоже есть бабушкино золотое кольцо. В молодости она его носила, а сейчас уже не может. На меня-то оно вообще только лет до тринадцати налезало… И твой отец также. Других украшений у него не было, вот он перстень и хранил на полке, отдельно от всего…
– Ага, – сказал Кай. – Но если кольцо – просто украшение, то что же тогда ключ?
– Не знаю, – честно призналась Антонина. – Надо еще думать.
– Хочешь, я побегу, тебе мороженое куплю? – спросил Кай. – А ты еще сидишь и думаешь.
– Хочу, – сказала Антонина.
Все сладкое она любила, хотя и считала безусловно вредным для фигуры. Кай, как нормальный зверь, не любил ничего холодного и горячего, и из всей еды предпочитал мясо, рыбу, хлеб, а также ягоды и фрукты – все по отдельности. Светка говорила, что Кай – интуитивный сторонник раздельного питания.
Когда Кай ушел, Антонина честно стала думать над тем, где бы отец Кая мог спрятать свой клад и как до него добраться. Она совершенно не верила в сложные, многокомпонентные схемы сокрытия всяческих тайн с помощью таинственных шифров и отсчета шагов от тени кривой сосны ровно в полночь. Такие схемы, по мнению Антонины, были пригодны исключительно для приключенческих романов и фильмов. В реальной жизни все должно быть достаточно просто. Самое простое для Большого Ивана было бы, конечно, дождаться совершеннолетия Кая и сказать: «Знаешь, сынок, сокровища лежат там-то и там-то. Имей это в виду.» Обычный человек только так, скорее всего, и поступил бы. Не планировать же в самом деле свою безвременную смерть путем утопления, и не писать загодя шифрованные послания, спрятанные в никому не известном месте… Но, если рассудить с другой стороны, Большой Иван был вором, а, значит, идея превратности судьбы должна быть ему весьма близка. И ведь что-то же имел он в виду, когда сделал своему маленькому сыну татуировку в форме креста. Значит, загодя готовил его к роли своего наследника, хранителя клада. Хранителя? – Антонина споткнулась на этом слове и неожиданно задумалась в другом направлении. А действительно, что, по мнению Большого Ивана, должен был сделать с бесценной реликвией и прочими сокровищами выросший Кешка? Уехать за границу Советского Союза, превратить все в деньги, купить себе виллу на Канарах и жить в свое удовольствие? Вряд ли… Передать своим собственным детям? В чем смысл? Отдать крест церкви? Но почему этого не сделал сам Иван? Ведь он явно был верующим человеком…
Размышляя подобным образом, Антонина машинально крутила в пальцах памятные вещицы Кая. Перстень был приятно тяжелым, неровным и почему-то горячим на ощупь. Гладкий пластмассовый пупсик, наоборот, холодил пальцы. Иконку в простой картонной рамке Антонина старалась не трогать, так как она и без того была уже старой, и девушка боялась повредить важную для Кая вещицу. Однако, Антонине всегда не везло – она с детства была не слишком ловкой, и проходя мимо стола, обязательно роняла чашку, стоящую на углу. Иконка соскользнула с ее коленей, упала на скамейку, а уже с нее – на дорожку парка. От удара поблекшая картинка с большеглазой Марией окончательно отклеилась от подложки. Антонина поспешно подняла иконку и попыталась вставить картинку на место. Потом вдруг прекратила свои попытки и удивленно уставилась на две бумажные половинки у себя в руках…
Когда Кай вернулся и протянул ей большое эскимо, завернутое в блестящую бумагу, Антонина подняла взгляд ему навстречу и спросила:
– Слушай, а зачем тебе этот клад вот сейчас понадобился? Ты же здесь, в России, уже сравнительно давно ошиваешься, да и до того столько лет прошло… Вроде бы тебе до него и дела не было. Что ж ты с ним теперь делать собрался?
– Мне этот клад не нужен – ты верно сказала. По мне – пусть бы лежал, где лежит. Я знаю: вблизи сокровищ люди странно себя ведут, я хотел сказать… часто не лучшим образом. Но вот, еще живы люди, которые помнят, что я – ключ к тайне Большого Ивана. Хотя время прошло, но мне говорили – меня легко узнать. Я…все время забываю… – экзотичный, вот какой, вроде белого воробья в стае. И тот, кто спрятал Ольгу, на самом деле хочет этот клад. Мне лучше его сначала иметь, а потом – разговаривать…
– То есть, этот клад нужен тебе, чтобы спасти Ольгу? – отчужденно уточнила Антонина. – У тебя уже что-то требовали?
Кай опустил голову.
– Может быть, я… как это говорят… – хватаюсь за соломину.
– Что ж, садись вот здесь, – Антонина показала Каю на место рядом с собой. – Смотри сюда. Я, конечно, здесь не все поняла, но ты, я думаю, легко разберешься и этот свой клад отыщешь. Полагаю, тебе придется съездить на море, в родные места. Ну, да дело того стоит… Да, да, вот здесь он и есть. Надо только догадаться, что это за помещение. Но выбор, как я понимаю, небольшой. Желаю удачи и личного счастья!
Антонина поднялась со скамейки, тряхнула роскошной гривой волос и удалилась, оставив на скамейке подтаявшее эскимо. Ее походка была так мощно энергетически заряжена, что, когда она проходила мимо, сидящие на скамейках Летнего сада интеллигенты поднимали головы от умных книг и провожали ее восхищенно-бессильными взглядами.
Кай тоже смотрел ей вслед. Содержание его взгляда было трудно определить словами. Не существовало таких слов – вот и все. Да и зачем бы им быть? О таком не говорят – так, по крайней мере, считал сам Кай.
* * *
– Олег, вы не могли бы объяснить мне…
– Послушай, Антонина, а отцом ты меня никак называть не можешь?
В гостиничном номере были задернуты шторы и приглушенно работал кондиционер. Комната была просторной, но двое присутствующих в ней людей были весьма физически крупными и они, и их отношения заполняли весь объем комнаты целиком. При этом Антонина старалась не смотреть на широкую кровать, на которой лежала рубашка Кая.
– Простите, не могу.
– Ладно, а хоть на «ты»? Пусть будет «Олег». Ну так, как меня Кай зовет.
– Н-не знаю, – девушка с сомнением покачала головой. – Я попробую.
– Уж попробуй, пожалуйста… Так что я должен тебе объяснить-то? Давай, в темпе выясним и пойдем. Анджа наверняка уже в метро едет или даже у театра ждет. Она всегда раньше назначенного приходит – я еще с молодости помню.
– Да, мама никогда не опаздывает, – невозмутимо кивнула Антонина. – Она говорит, что заставлять себя ждать – это худшая разновидность хамства. Оно показывает, что чужое время ты ценишь ниже, чем свое.
– Да уж… Узнаю белкины формулировки… Пойти и удавиться! – проворчал Олег, который всегда и всюду опаздывал. В какой–то год предприимчивый мексиканский студент-историк даже принимал перед его лекциями ставки, на сколько лектор опоздает в этот раз.
– Я хотела спросить вас… то есть тебя про Кая…
– А что с Каем? – встрепенулся Олег. – Мне казалось, что у него как раз все нормально. Если, конечно, не считать этих историй с пропавшей девочкой и мальчиками-террористами… Ты думаешь, это сильно на него подействовало? Я-то, честно сказать, полагал, что после всех своих детских приключений он устойчивый, хоть об дорогу бей…
– Олег, я хотела говорить не о Кае, а о себе, – сказала Антонина.
– О себе?! – Олег сел на кровать и с размаху бросил крупные кисти рук между колен. – Я чего-то сильно не понял, так?
– По-видимому, так, – кивнула Антонина.
– Что ты хочешь знать?
– Я хочу знать, сколько в этом артисте-супермене, который дает интервью газетам и выступает в ток-шоу про настоящих героев, по которому обтекают несовершеннолетние девочки и вполне зрелые мужики, осталось от того дикого мальчишки, которого я когда-то встретила на Белом море…
– Всё! – решительно сказал Олег. – Кай из тех редких аутентичных существ, на которых колебания окружающей среды практически не оказывают никакого влияния. Эти люди одинаково себя ведут во дворце и в помойке. Они, разумеется, проходят какой-то свой путь развития, но этот путь направляется изнутри, а не снаружи. Фактически они сами формируют вокруг себя среду или просто игнорируют ее требования, оставаясь верными своему внутреннему компасу. Такие люди часто бывают героями книг, но в жизни мне довелось повстречать всего два таких экземпляра – это Кай и твоя мать. Света называет это явление – «обезьяна вне иерархии», и говорит, что подобное изредка встречается уже в животном мире, у высших приматов.
– Что ж, исчерпывающе, – сказала Антонина. – Вероятно, я просто не вхожу в его окружающую среду.
– А твой Виталик? – как-то слишком уж настойчиво удивился Олег.
– А если сравнить? – усмехнулась Антонина. – И вспомнить историю вопроса?
– Кай – животное, – подумав, сказал Олег. – Но не в уничижительном, а в самом простом и потому не лишенном благородства смысле этого слова. Он видит рядом с тобой самца и делает прямой вывод. Он ни склонен никого ни в чем винить и рассуждать об этом. Просто потому, что не умеет этого делать. И в этом он тоже отличается от человека и близок к животным. Все происходящее всегда кажется ему правильным. Что-то может не нравиться, но правильности это отнюдь не отменяет. Если ты хочешь, чтобы его поведение изменилось, ты должна прямо показать ему, что наличный самец тебя не устраивает. И еще одно ты должна учесть: нынешний Кай – животное достаточно светское и вежливое, но не игровое, и поэтому играть с тобой в обычные молодежные игры он не будет. Его в детстве не научили приносить палку, и он не знает, как и главное зачем это нужно делать…
– Спасибо, Олег, – Антонина склонила голову и потупила взгляд. – Я подумаю над тем, что вы сказали… Это важно для меня…
Олег запустил обе руки в свою седую шевелюру, сжал кулаки и сильно потянул вверх.
– Тоня… девочка… – простонал он. – Ты… А я, кажется, еще больший дурак, чем всегда думал! Господи, какой же я нелепый, ничего не разумеющий, ископаемый дурак! Анджа мне этого никогда не простит!
– Я вас… я тебя не понимаю! – поднимаясь, сказала Антонина. – Если тебя это интересует, то мама всегда была достаточно высокого мнения о твоих интеллектуальных возможностях. Она часто говорила, что не понимает, как при скрещивании двух умных, образованных людей могло получиться такое неинтеллектуальное существо, как я. Но это, кажется, все равно. Пойдем, а то действительно опоздаем в театр. Мама будет злиться…