– Я боюсь за Владимира! – сказал Дмитрий, входя в комнату к Жене и Егору.

Обе комнаты, в которых жили юноши, были обставлены практически одинаково. От комнаты Владимира и Дмитрия данное помещение отличалась тем, что на его стенах висели картинки из календарей – церковного содержания на стороне Егора и с фотографиями хищных животных – львов, тигров, волков – на стороне Жени. Все вместе получалось достаточно интересно.

– Ты боишься, что Владимир сорвется? – спросил Женя. Сорваться – это было ему понятно.

– Или перестанет все делать? – спросил Егор, который легко мог представить себе подобный исход событий.

– Я боюсь, что он кого-нибудь убьет и его посадят, – исчерпывающе объяснил Дмитрий и сел на стул посередине комнаты.

– После смерти Клавдии Петровны даже у него снесло крышу, – печально констатировал Егор.

– И я его понимаю, – добавил Женя.

Клавдию Петровну обнаружила соседка. Женщина лежала у входа в парадную и к приезду скорой была мертва уже около получаса. Причиной смерти сначала считали удар по голове тяжелым тупым предметом, а потом – после экспертизы – острую сердечную недостаточность, развившуюся на фоне психической и физической травмы. То есть, если бы соседка вошла в парадную практически вслед за преступником, Клавдию Петровну еще можно было бы спасти. Именно этот факт почему-то доводил Владимира до состояния практической невменяемости. Приблизительно полтора десятка человек, включая судебного следователя, по очереди объясняли ему, что подобные вещи нельзя предусмотреть заранее, и он никак не мог все время ходить по пятам за пожилой женщиной, чтобы быть готовым ей помочь… Ничего не помогало. По образному выражению Егора, у Владимира действительно «снесло крышу». Зрелище было до крайности угнетающим. Анжелика, как психолог-профессионал, считала, что смерть Клавдии Петровны сыграла роль спускового крючка. Владимир уже слишком давно отвечал за все сразу и с момента исчезновения Ольги жил в состоянии крайнего, граничного напряжения всех сил. Пожилой психиатр, который наблюдал Владимира с момента его поступления в интернат, ничего не объяснял, ссылаясь на врачебную тайну, но категорически настаивал на госпитализации и мощном фармакологическом лечении. Причем называл в присутствии Анжелики препараты, обладающие сильно выраженным седативным действием, то есть тормозящие все психические процессы без исключения. Складывалось такое впечатление, что медик предлагал просто «выключить» Владимира из реальности на какое-то время. Причина этого оставалась непонятной, но, несомненно, существовала. Легкомысленным перестраховщиком пожилой врач не выглядел ни с какого бока. Самым поразительным оставалось то, что Дмитрий, ближе всех знающий Владимира, похоже, был согласен с заключением эскулапа.

Анжелика считала такой радикальный путь не слишком приемлемым и даже не слишком эффективным (нельзя же держать его на седативных препаратах до конца жизни!) и для относительной стабилизации Владимира без зазрения совести воспользовалась единственной зацепкой, которую сумела придумать. Глубоко пожилая и тяжело больная мать Клавдии Петровны после трагической смерти дочери осталась одна. Никаких родственников, желающих ухаживать за лежачей, невыносимо капризной больной, разумеется, не сыскалось. Медики предложили временно поместить ее в больницу, своеобразную «передержку», где находились нищие, никому не нужные старухи, и оформлять документы в интернат для хроников.

Анжелика явилась перед невменяемо мечущимся Владимиром в виде символического ангела с пылающим мечом и грозно произнесла четыре ключевых словосочетания: «Мать Клавдии Петровны, брошенная, никому не нужная, интернат!»

Владимир, как и предполагала Анжелика, среагировал моментально и сравнительно адекватно. В настоящее время уход за капризной, невыносимой для посторонних старухой, находящейся после смерти дочери в состоянии непрерывной истерики, и выразительное чтение ей книг составляли практически основное занятие художественного руководителя ансамбля «Детдом».

– Он хочет кому-нибудь отомстить, – сказал Дмитрий. – Говорит, что только тогда успокоится.

– Кому это? – удивился Егор. – Если милиционеры кого-нибудь найдут, посадят в тюрьму. А если не найдут, тогда – кому же мстить?

– Ты думаешь, ее случайно убили? – спросил Дмитрий.

Егор промолчал. Он не мог думать на такие темы, это для него было слишком тяжело. Он каждый день ходил в церковь и, как умел, молился за упокой души Клавдии Петровны (он знал, что она была коммунисткой и атеисткой, но в его глазах это ничего не меняло) и еще за то, чтобы Господь укрепил его собственные силы. Егор понимал, что у друзей и без него много проблем и искренне не хотел умножать их ухудшением своего собственного состояния.

– Ну, сумку же у нее украли, – заметил Женя. – Может быть, это все-таки вор?

– Владимир в это не верит, – сказал Дмитрий. – Тем более, что они через день позвонили.

– Кто – они?

– Эти, из центра «Гармония». «Усики», помнишь? Они выразили сочувствие в связи с гибелью нашего продюсера, предложили организовать похороны «как положено в мире людей искусства». И, конечно, взять нас, снова осиротевших, под свое крыло. Он так и сказал: «снова осиротевших». Я думал, что Владимир половину трубки от злости откусит. Даже испугался, честное слово.

– Вы с Владимиром думаете, что это они Клавдию Петровну убили?! – недоверчиво спросил Егор.

Видно было, что подобная мысль просто не укладывается у него в голове. Мир в целом представлялся ему малопонятным, но достаточно безобидным и простодушным. Он понимал, как можно украсть или даже убить по стечению обстоятельств, но планировать это заранее… Все деловые криминальные разборки казались ему придуманными специально для фильмов-боевиков, чтобы было интереснее. Во времена реального бандитского передела капиталов в России Егор был слишком маленьким и уж совсем ничего не соображал.

– Так этот, из милиции, сказал же, что ее, по-видимому, не собирались убивать, – напомнил Дмитрий. – Только напугать. Может быть, как раз требовали, чтобы она нас этой «Гармонии» сдала, заставила нас. Они же знали уже, что Владимир сам никогда не согласится. И не знали, что у нее сердце больное и она умрет.

– Ну уж конечно, про старую женщину – никак не догадаться, что если ее по голове стукнуть, то плохо станет! – язвительно сказал Женя. – Зато вот теперь Владимир, конечно, обязательно согласится с ними работать! Да его в его нынешнем состоянии в клетку к львам сажать можно, – юноша указал на одну из картинок, висящих на стене. – Они там с ума от страха сойдут!… Нет, как хотите, а мне кажется, что это обычный вор – стукнул по голове, схватил сумку и убежал. Убивать, конечно, не собирался…

– Да, я тоже так, как Женя, думаю, – поспешно сказал Егор и украдкой перекрестился.

– Думать вы можете, что хотите, – пожал плечами Дмитрий. – А с Владимиром что-то делать надо. Сколько он еще с этой старухой Ларисой Тихоновной сидеть будет? А потом?

* * *

Светка светилась изнутри, как будто обмотанная под одеждой елочной гирляндой. И одновременно стеснялась. Анжелика смотрела с подозрением и не ждала хорошего. Молчала, доставала из холодильника и ставила на стол все подряд, не глядя. Светка в состоянии эмоционального возбуждения не слишком-то разбирает, что есть. Главное, чтобы оно было.

Светка разливала вино в высокие бокалы. Руки у нее слегка дрожали. Взгляд блуждал по стенам, как будто она что-то искала в давно и до мелочей знакомой комнате.

– Ну? – не выдержала, наконец, Анжелика.

– Настька беременна! – тут же выпалила Светка, развернула и съела шоколадный глазированный сырок и закусила его сырой сосиской. – К весне родит!

– Та-ак, – сказала Анжелика. – Быстро они… А что же говорит счастливый отец? Какие у него планы касательно дальнейшего?

– Не знаю, – растерялась Светка. – Я как-то не думала… Настька же, ты знаешь, она вообще ничего не говорит. Она только распашонки рисует и детскую проектирует… колыбель там и все такое… Довольная такая, толстая, лоснится, как сметану слопала… Мурлычет даже…

– Ну тут вы с ней похожи, – мрачно констатировала Анжелика, проводив взглядом следующий сырок. – А он там у нее хоть вообще появляется?

– Да нет, вроде. Я, ты знаешь, их вообще ни разу вместе не видела… Как-то они, видать, так…

– Как-то так, значит?! – переспросила Анжелика и ее тон не предвещал никому ничего хорошего. – Стало быть, он собирается опять уехать и еще одного ребенка вот так же оставить… И пусть она, значит, сама как-нибудь… А он, как всегда, весь в белом…

– Анджа! Анджа! Да погоди ты заводиться-то! – невнятно воскликнула Светка, поспешно прожевывая кусок черного хлеба с маслом и горчицей. – Это же совсем другое дело! Мы же все знаем, что Настька сама на него вешалась, он ей, наверное, и не обещал ничего!

– Да он и мне ничего когда-то не обещал – вот ведь какое совпадение, – задумчиво сказала Анжелика. – И что же с того? Не изнасиловала же она его, в самом-то деле! Понимал, небось, что делает – не прыщавый ведь юнец семнадцати лет отроду. А значит – у ребенка должен быть отец. Тем более, что вот он, в наличии – здоровый, красивый, вполне, на первый взгляд, вменяемый. Если, конечно, не учитывать его отцовский анамнез…

– А может… – Светка поколебалась, прежде чем сказать, и решительно, в поддержку себе, откусила еще половину сосиски. – Может и ну его совсем, а, Анджа? Уедет и уедет себе… Кому какое дело? Кто узнает? Я Настьке помогу, ты же знаешь, я всю свою горемычную жизнь хотела маленького нянчить… И Леонид тоже, знаешь, как оживился, когда я ему сказала? Просто глаза заблестели, как давно уж не было. Нынче уже школу и университет выбирает, куда ребенка учиться пошлет. А до того – попросил даже как-нибудь невзначай показать ему этого Олега, а потом – я тайком подглядела – слазил в Интернет, и все там читал про него ссылки, и какие-то даже его труды на английском. Изучал, значит, происхождение будущего внука. Потом сказал, что его все устраивает, с интеллектом у ребенка явно будет все в порядке, и поскольку на Настьку, несмотря на все ее художественные таланты, особых надежд нет, – будем воспитывать сами…

Анжелика несколько раз молча сжала и разжала кулаки. На ладонях остались полукруглые отпечатки ногтей.

– Израэль мне звонил, – сказала Светка. – Я от него и узнала. Настька, конечно, его первого оповестила. Сказала, что фамилия у ребенка в любом случае будет – Зоннершайн. Теперь там, кроме него, маленького зоннершайнчика ждут еще штук пять бездетных еврейских тетушек. Израэль плакал, когда рассказывал. А сам он сейчас мастерит золотую звезду Давида, инкрустированную алмазами. В подарок ребенку.

– Роман жив? – спросила Анжелика.

Светка кивнула.

– Он знает?

Светка помотала головой.

– Скажи ему. Он – единственный, кому этот ребенок действительно внук. Пусть знает. Вдруг он до его рождения не доживет.

– Хорошо. Я скажу. Роман обрадуется, я знаю, ведь он-то Настьку всегда любил.

– Н-нда-а… «И много-много радости…» – процитировала Анжелика детскую песенку про елочку. – А помнишь, чем все с елочками кончается?

– Тьфу, тьфу, тьфу! – яростно сказала Светка и, обернувшись, громко три раза постучала по спинке стула. – Пошла ты, подруга, знаешь куда….!

– Я пойду, – кивнула Анжелика. – Но вот еще что: может быть, тебе, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, пока с «Детдомом» больше не работать?

– Это почему еще?! – подозрительно, как на врага, глядя на Анжелику, спросила Светка. – Настьке еще когда рожать, а у ребят, кроме меня, и нет никого. Анна Сергеевна, ты же знаешь, в больнице лежит, с обострением желчного пузыря. Перенервничала на похоронах, прямо из-за стола, с поминок и увезли беднягу. Сейчас врачи решают вопрос об операции… Что ж я, по-твоему, как самая последняя сволочь…

– Все это так, – сказала Анжелика. – Но дело в том, что якобы украденную сумку Клавдии Петровны милиционеры нашли в соседнем дворе в помойном баке. И там же – правда, отдельно, лежала старая косметичка, в которой она носила деньги, паспорт и кредитную карточку. Все – на месте. Исчез только красивый маленький кошелек, в котором Клавдия Петровна хранила мелочь. Каким бы идиотом не был предполагаемый вор, но, прежде, чем выбрасывать сумку, в кошелек он все-таки должен был заглянуть. Милиционеры прямо говорят, что такой прокол возможен только в том случае, если кража – чистое прикрытие, причем не запланированная заранее, а импровизация на месте, когда стало ясно, что жертва скончалась. Они надеются, что кошелек тоже найдется. Опрашивают окрестных бомжей…

– А откуда ты все это знаешь? – подозрительно спросила Светка.

– Вадим выяснил по своим каналам и пересказал мне.

– И что же из этого следует?

– Реальный кандидат в продюсеры «Детдома» сейчас ты, а вовсе не «культмассовый организатор» Клавдия Петровна. Вполне может быть, что с тобой не «поговорили», и тебя не ударили по голове только потому, что испугались реакции нефтяного магната Леонида. Вполне возможно, что прежде, чем стукнуть Клавдию Петровну, ее пытались просто припугнуть и даже о чем-то с ней договориться. И тогда вся эта история – неудавшийся намек тебе: занималась бы ты, тетка, своим шейпингом и фитнесом, и не лезла бы ты в шоу-бизнес, в котором все равно ни хрена не понимаешь… Я прекрасно знаю, что характер у тебя – бойцовский, и отступать ты не привыкла, да и ребят жалко очень, но теперь, с возникновением этого ребенка, ты становишься страшно, чудовищно уязвимой, тем более, что Настя сейчас крутится в этой же тусовке и узнать обо всем не представляет проблем…

Осознав сказанное Анжеликой, Светка побелела под слоем косметики и судорожными движениями, не попадая, макала в горчицу сразу обе оставшиеся сосиски.

– Пожалуй, единственным приемлемым вариантом остается… – задумчиво сказала Анжелика.

Светка, позабыв про свою недавнюю неприязнь, взглянула на подругу с надеждой. Все-таки, как ни крути, но еще со студенческих лет она считала Анжелику умнее себя.

* * *

– В сложившихся обстоятельствах единственным приемлемым вариантом остается, – сказала Анжелика, заканчивая свой рассказ. – Если ты, Олег, немедленно женишься на Насте и увезешь ее с собой в Мексику до той поры, пока здесь все не прояснится.

Олег попытался было что-то сказать, возразить, но Анжелика жестом остановила его.

– Я знаю лучше других, что ты не очень-то любишь брать на себя ответственность за зачатых тобою детей, но здесь, пойми, просто нет другого выхода. Спешу тебя успокоить: когда все устаканится, я думаю, что ты вполне сможешь положить ее на место, там, где взял. Сама Настя, скорее всего, ничего даже не заметит, разве что обогатит свое творчество тропическими мексиканскими цветами и лианами. Надеюсь, я не разбила тебе сердце, и ты не слишком обольщался насчет ее чувств к тебе? Ты, разумеется, прекрасен во всех отношениях, пятнадцатый павиан и все такое, и речь здесь идет об особенностях эмоциональной жизни самой Настены. Возможно, после родов в ней произойдут какие-нибудь гормональные сдвиги и она сумеет полюбить своего новорожденного ребенка и даже еще кого-нибудь. Но сейчас из всех живущих на земле мужчин она по-настоящему привязана только к одному. Его зовут Израэль Наумович Зоннершайн. И твой будущий ребенок уже заранее посвящен ему. Ты, кстати, не против, если он будет носить звезду Давида?… Так что можешь не волноваться. Все это временно. И ненужного тебе ребенка здесь, в России с нетерпением будут ждать три дедушки, одна фанатеющая бабушка, и целый клан еврейских родственников.

Анжелика закончила говорить. Потом женщина и мужчина долго сидели в креслах друг напротив друга и молчали. Олег молчал сгорбившись и опустив голову. Анжелика сидела прямо, кусала губы и смотрела на его седую шевелюру.

– Анджа, – наконец, Олег поднял голову и взглянул женщине прямо в глаза. В его собственных глазах была подлинная, нешуточная мука. – Я понимаю, что я – идиот, и мне нет прощения. Все так запуталось, что у меня кружится голова. Мне сорок пять лет, но я не приспособлен к этой, нормальной человеческой жизни, для меня годятся только археологические объекты, которые тихо лежат в земле и никуда не бегают, ничего не чувствуют. Про них я все понимаю. Это не оправдание, а просто констатация факта. Если ты скажешь, я теперь действительно женюсь на странной Светиной падчерице, и увезу ее и ребенка в Мексику, от какой-то известной тебе опасности, также, как увез когда-то Кая. Наш с тобой год и Кай – это самое хорошее, что было в моей жизни, я имею в виду как человека, а не как историка. Вполне может быть, что Настя с ее ребенком тоже как-то украсят мою жизнь…

– Ты забываешь, что это не только ее ребенок! – гневно блеснув глазами, напомнила Анжелика.

– Как бы я хотел об этом забыть… Но никак не могу, и это все время напоминает мне о том, какой я осел… Белка! – Олег встал, подошел к Анжелике и легко опустился на пол у ее ног, положив ладони ей на колени. – Белка! Дотронься до меня, посмотри мне в глаза и поверь мне прямо сейчас, чтобы мне больше не пришлось тебя в этом убеждать. Потому что я и так слишком хреново себя чувствую. Белка! Настя Зоннершайн действительно ждет ребенка, и я к этому действительно причастен. Но этот ребенок – не от меня!

– Что-о?! – Анжелика отпрянула, сбросила со своих колен руки Олега, но тут же снова схватила их в свои. Она лучше всех знала – отец ее дочери обладает массой недостатков, но он никогда не был лжецом. И теперь он говорил правду. Кажется, в его голубых глазах даже блеснули слезы.

– Олег! Но как это может быть?!! Я ничего не понимаю. Ты причастен, но ребенок – не от тебя?! Ты что, оплатил ей искусственное оплодотворение? Да Настя сама сто раз могла бы… Она же запала именно на тебя и это все видели и все знали… Олежка! Посмотри мне в глаза и немедленно объясни: кто отец Настиного ребенка? Если не от тебя, то от кого она собирается его рожать, и, черт побери все на свете, причем тут ты?!

– Отец Настиного ребенка – Кай! – сказал Олег, встал на колени и, склонившись, совершенно по-детски обнял ноги Анжелики и спрятал лицо в подоле ее юбки.

Анжелика по-прежнему сидела выпрямившись, с абсолютно офонаревшим выражением лица.