Екатерина Мурашова

Взгляд

В сиреневых покоях пахло тленом, огурцами и диким чесноком. Придворные и челядь, согласно рангам, толпились под дверями, в галерее и на лестнице. Кто-то плакал, кто-то спешно улаживал свои дела, кто-то, привалясь к стене, ковырял в носу.

В сиреневых покоях умирала старая королева. Узкие высокие ставни были распахнуты, и из окон через все покои наискосок летели белые парашютики одуванчиков. Одуванчики росли во всех щелях и на всех карнизах древнего замка. Так было много лет, и весной потемневший от времени замок напоминал старую беззубую каргу, нарядившуюся в веселенький желтый чепчик с бахромой. Говорят, когда-то королева своими руками закапывала зрелые головки одуванчиков в скопившийся между камнями сор. Уже много лет в этом нет нужды. Одуванчики – живучи, и достаточно просто запретить их выпалывать. Белые пушинки летят по сквозняку нескончаемым потоком, серыми комочками скапливаются в углах, под высокой кроватью. Никто не закрывает окон, потому что иначе в покоях некуда будет деться от удушливого, невыносимого запаха разложения живой плоти. Беленые льняные простыни и пеленки сохнут на пеньковых веревках на заднем дворе. Их очень много. Скоро станет меньше. Болезнь королевы подходит к концу.

Летят одуванчики и прилипают к мокрым простыням. Как будто простыни покрылись мурашками от пронзительного весеннего ветра. У ворот замка девушки продают охапки сирени. В их русых и каштановых волосах запутались белые пушинки – одуванчики. Прихоть старой королевы. Ее единственная прихоть.

Старая королева Альбина правила страной 53 года. Она взошла на престол 18-летней, после смерти своего бездетного дяди. Ее замужество с высокородным, но туповатым принцем-рыцарем Альбертом длилось пять лет. До его смерти ей удалось родить наследника и еще двух детей, из которых один умер подростком в год желтой проказы. Младшая дочь королевы появилась на свет пятнадцать лет спустя. О ее отце никто ничего не знал.

Сейчас все они стояли вокруг постели государыни – трое выживших детей и семеро внуков. Младший внук и трое правнуков играли в солдатики в соседней комнате. Еще один спал на руках зевающей от усталости и нервного напряжения кормилицы. Невестки и зятья сидели на лавках вдоль стен и прижимали к носам надушенные платки.

Старший сын королевы, наследник престола, таращил выпуклые, водянистые глаза и часто вытирал ладонью обширные залысины. Ему было тяжело стоять, потому что отекали лодыжки. Ему было тревожно и неуютно. Тело, лежащее на постели, никак не связывалось в его уме с Государыней, Ее Величеством, – женщиной, перед которой он всю жизнь трепетал. Когда-то, будучи молодым, он ее ненавидел. Тогда его голову украшали мягкие светло-русые кудри, и сил хватало на ненависть к правящей королеве (он не помнил, чтобы когда-нибудь, даже в мыслях, называл ее матерью) и мечты о короне. Все это минуло много лет назад. Теперь он был почти лыс, дважды вдов, страдал одышкой и простатитом. При мысли о короне и государственных делах у него начинало щекотать в носу и подмышками, как будто туда заползли муравьи. Хотелось раздеться догола, вытряхнуть муравьев и самому забиться в какую-нибудь щель. Зачем ему все это?

Средний сын королевы нетерпеливо переминался с ноги на ногу, и размышлял о том, удастся ли отравить старшего брата так, чтобы никто в замке ничего не заподозрил. Его совершенно не смущал отвратительный запах и необходимость стоять. Он был хищен и силен. От обуревавших его страстей он шумно и глубоко дышал, и выковыривал залетевшие в нос одуванные пушинки сильным, темным и кривым пальцем. Для него было очевидно, что страну, за полвека выстроенную и выпестованную королевой Альбиной, должен наследовать он и его дети. Все остальное – несущественные детали. Почему-то он всегда думал, что похож на мать. Помнившие принца Альберта придворные и сама королева знали, на кого он похож. Но молчали.

Младшая дочь королевы молилась. Она всегда была не набожной, а скорее, суеверной, но сейчас, когда все средства испробованы, мудрые дворцовые лекари разбежались по углам и сидят тихо, как мыши под веником… «Господи, сделай так, чтобы мама не умерла! – молилась дочь королевы, тучная тридцатипятилетняя женщина с красивыми, как у молодой коровы, глазами. – Не умирай, мама! Не оставляй нас! Мне страшно!» Для нее мать всегда была мудрой и снисходительной. Знающей выход из любых ситуаций. И матерью, и отцом одновременно. – «Мама, не умирай!!!»

Пятеро внуков с внутренним содроганием смотрели на бабушкину агонию и вспоминали пять разных королев. Шестой – рыхлый и толстый – украдкой откусывал от спрятанного за пазухой пирога. Седьмой внук размышлял о грудях отцовской служанки.

– Смотрите! – прошептала дочь. – Кажется, она хочет что-то сказать!… Просит подойти поближе…

Все сгрудились у постели, стараясь не дышать. Взгляд старой королевы внезапно прояснился и стал отчетливо вопросительным. Все, задыхаясь, искали слова.

– Государыня, Ваше Величество, вот мы все… здесь… – проблеял наследник.

– Ваше Величество, не тревожьтесь! – весомо уронил второй сын. – Государство процветать будет. Казну умножим и земли исконные отвоюем.

– Мама, Вы поправитесь скоро! Обязательно! – всхлипнула дочь.

Блуждающий взгляд умирающей старухи остановился на одном из внуков, старшем сыне дочери. Шестнадцатилетний книгочей, тонкий и гибкий, как лесной ручей, с голубыми прожилками вен на висках и высоком лбу. Ручей, в котором есть омуты, и который питают неведомые, скрытые в чаще ключи. Куда бежит ручей? Неведомо никому. Тонкие бабкины губы и бабкина же упрямая складочка между бровями. Длинные пальцы теребят желтую головку сорванного за окном одуванчика.

Все знали, что старая королева выделяла его из всех. Он был неизменно холоден и почтителен. А сейчас? Может ли он заплакать? Или из его темно-серых глаз посыплются прозрачные льдинки?

– Я все сделала, как ты велел. Правильно? – отчетливо выговорила Альбина, глядя прямо на любимого внука.

Невысказанное удивление полыхнуло в темно-серых глазах.

– С Богом матушка разговаривает! У престола Его! – разрыдалась дочь.

Все присутствующие как бы немного расслабились, словно перешли какой-то рубеж. Заоглядывались друг на друга и на супругов, наследник исподтишка отвесил подзатыльник сыну, кусающему пирог.

Меж тем юноша-ручей опустился на колени, заглянул в высохшее, похожее на опавший лист лицо, серьезно сказал:

– Все правильно. Так. Но кто я?

Лицо королевы Альбины словно осветилось изнутри. Юноша, прочитавший слишком много книг, чтобы верить хоть в каких-нибудь богов или чертей, невольно отшатнулся назад и подумал:

– А вдруг?!

И сразу же понял, что всю жизнь проживет с этой тайной: что же (или кого?) увидела перед смертью старая королева Альбина, его бабка, на которую он так похож? Неужели действительно узрела Божественный Престол?!

Но может быть, она разговаривала с дедом, отцом матери? Любопытство свойственно юности, но румяная мать в ответ на естественные вроде бы вопросы сына пугалась до земляной грязной бледности, и даже слухов никаких не удалось сыскать. Как так может быть? Однако было. Может быть, теперь, когда… падут старые оковы страха, и ему удастся что-то узнать? Старая королева умела хранить свои тайны, и все, кто болтал о том, чего не знает, или действительно что-то знал, сгинули давным давно. Пригодился урок детства и юности самой Альбины?

Нет, с дедом не получается. Если бы в этой истории хоть что-то было, он бы знал об этом. Старая королева рассказала или хотя бы намекнула ему. Ведь он был, пожалуй, единственным, кому она рассказывала о себе. Еще когда он был совсем мальчишкой. Он оставался внешне равнодушным к ее рассказам, и лениво смотрел в окно или переставлял яшмовые шахматы на столике, инкрустированном черным нефритом и слоновой костью. С самого раннего детства он знал, что ей нравилось его показное равнодушие, его взгляд сквозь и в сторону. Она рассказывала ему и вроде бы не ему. Почему так – он не догадывался. Но он хотел слушать ее рассказы и поступал так, как хотела она. Все остальные ничего не понимали в происходящем, и обмирали от его дерзости и независимости. Он, единственный при дворе, мог прогнать грозную королеву из своих апартаментов.

– Уходи, бабушка! Я устал и хочу отдохнуть. Увидимся завтра… Нет, завтра у меня уроки фехтования и живописи… Послезавтра….

Когда он подрос, он понял правду: его независимость была цинковой обманкой, так напоминающей золото. Спокойный, холодный и внешне равнодушный ко всему, он вырос именно таким, каким она хотела его видеть. Послушным ее воле, как все при дворе. Просто в его случае заказ был иным. Почему? Она никогда даже не обмолвилась об этом. А он не решился спросить. Кто сумеет обойтись без иллюзий в шестнадцать лет? А в семьдесят?

Может быть, именно с этим связаны ее последние, загадочные слова? Тогда ключ уже в его руках, просто он не может опознать его среди рухляди минувших времен, безжалостно сваленной бабкой на дно сундука его памяти…

Он сидит на корточках, и чувствует, как тянет по полу сквозняк, пахнущий жареным луком. Прямо под его покоями – кухня, его нюх – острый, как у лисенка, он всегда знает, что будет на обед. Вечно голодный толстый кузен по нескольку раз на дню приходит к нему в гости и пьет вкусные запахи. «А это вот – что? Ты знаешь? А это?» – спрашивает он. «Это рябчики в сметанным соусе, – отвечает младший, тоненький, с вечно плохим аппетитом. – А это ватрушка. С творогом и изюмом. Чувствуешь, корицей пахнуло? Может быть, пудинг…» – У старшего тупо-мечтательное выражение лица, закаченные к потолку глаза, слюни в углах толстых губ… Как близко пол, из каких больших плиток он сложен! Нет, это они с кузеном еще совсем маленькие. Кузен убежал, пригнув круглую голову, ковыляя, испуганно пригибаясь к полу. Так бегают курицы от грозного петуха. Грозный петух – это бабушка. Королева. Смотреть на нее не надо. Как много интересного в соре, который забился в щель между плитами на полу! Вот бусинка от ожерелья младшей сестры – нитка порвалась во время драки (сестра всегда начинала первой), и она так плакала… Они с кузеном ползали на коленях, пока не стемнело, но так и не сумели собрать все… А вот – иголка, которой кузен шил камзол для своего солдатика-генерала. Нужно выковырять ее и отдать ему. Как же это сделать? Тонкие пальцы, испачканные соком вездесущих одуванчиков, скрипучий бабушкин голос. Она стоит как раз возле окна…

– Я всегда знала, что должна стать королевой, женой короля-воина. Так решил мой дядя-король. Когда он это решил, мне исполнилось три года, и какая судьба предназначалась мне до этого, я попросту не помню.

Я не знаю своего настоящего отца. Мою мать, младшую сестру короля, повенчали с анемичным соседним принцем, когда она уже была беременна мной. От меня, конечно, скрывали всю эту историю, но во дворце всегда много сплетен, которые можно подслушать и сопоставить между собой. Говорили, что возлюбленным матери был смуглокожий кухонный раб – сильный как вол и глупый как перепелка. Я не хотела этому верить.

Мой дядя пытался спрятать меня. От сплетен? От дворцовой жизни? От матери и ее мужа? Не знаю. Он никогда не разговаривал со мной, а при встречах смотрел куда-то поверх моей головы. Но по его указу до десяти лет я жила в замке Фъёберрен. Ты знаешь его? Нет? Когда подрастешь, обязательно посети – это прелюбопытнейшее место. Фъёберрен расположен в двух днях пути к северу от Холлеварда и стоит на высокой скале. Скала выдается в море, и стены ее не просто отвесны, а местами даже имеют отрицательный угол наклона. Почему ты смеешься? Не смейся – меня, как и тебя, учили геометрии и еще много чему… Принцессы вовсе не обязаны быть сентиментальными дурочками. Не знаю, почему сказки простолюдинов изображают их именно такими…

Мой воспитатель, Стерх, старый воин, весь покрытый шрамами, много раз рассказывал мне, с какими трудностями и потерями был построен Фъёберрен. Он говорил о том, как один за другим сорвались в пропасть и погибли семеро каменщиков, и среди строителей прошел слух, что замок проклят, и все они разбежались, а мой прадед купил на невольничьем рынке огромных чернокожих людей с разрисованной кожей и синими кольцами в плоских носах. Эти люди достроили замок, но, хотя они и не верили в наших пещерных троллей, они все равно умерли, только сначала долго кашляли и чахли, и Стерх еще помнил, как последний из них, похожий на огромную высохшую тень, с гортанным криком бросился со скалы в море в тот самый миг, когда краешек солнца показался над горизонтом. Стерх говорил мне, что черные люди поклонялись Солнцу, и этот последний из оставшихся в последний миг своей жизни просил своего бога перенести его душу в вечно зеленый и теплый сад, где из золотых стен бьют жемчужные фонтаны и взрослый человек может спать, подложив под себя всего один лист и прикрывшись другим листом с диковинных деревьев.

Я любила Стерха, верила каждому его слову и живо представляла себе все, о чем он рассказывал мне. Он носил шерстяную вязанную рубашку и кожаный жилет и, кажется, никогда не снимал их. Он таскал меня на спине, качал на ноге и сажал к себе на плечи и на колени. От него всегда пахло потом, и я привыкла к этому запаху, и считала его естественным запахом мужчины, а когда попала во дворец, где от мужчин пахло духами и туалетной водой, это казалось мне ужасно противным и неприличным. Если они дотрагивались до меня (а как раз в это время меня начали обучать танцам), я с трудом сдерживала тошноту. Когда становилось совсем невмоготу, я убегала в конюшню и там нюхала седла и прочую лошадиную амуницию. Исходившая от них вонь напоминала мне о Стерхе. Сами лошади никогда не интересовали меня – я их боялась.

Я говорила тебе, что верила каждому слову Стерха, и в то же время была совершенно уверена, что замок построили горные гномы. В красных курточках, тяжелых кожаных башмаках, с бегающими жадными глазками – я словно наяву видела, как они деловито прилаживают камень на камне, обтесывают края, сооружают подъемный механизм для ворот, выдалбливают в скале тайную комнату для подземной сокровищницы…

А иногда мне казалось, что старший гном с большой белой бородой, заткнутой за пояс, взмахнул ореховой палочкой и вслед за этим содрогнулись скалы, и замок медленно и жутко, повинуясь какой-то древней земляной силе, начал сам собой расти из скалы… Сначала стены, потом низкие угловые башенки, потом высокий домен. И вот в узких окнах-бойницах, не освещая, а только подчеркивая штормовые сумерки осеннего моря, сам по себе зажегся красноватый гномий огонь…

Не знаю, как это получалось, но я верила всему этому одновременно, и одно совершенно не мешало другому. Так, наверное, бывает только в детстве, – когда мир, как осенние туманы в горах, состоит из многих слоев, и каждый из них несет в себе целую картину. Потом человек выбирает лишь одну из них, а остальные остаются лишь в мечтах и сказках. Мне жаль, что это происходит, но иначе, наверное, нельзя было бы жить…

Я смутно помню и свою мать, и человека, который официально считался моим отцом. Трудно в это поверить, но уже тогда, будучи почти младенцем, я презирала их обоих, и именно это чувство презрения наиболее отчетливо сохранилось в моей памяти.

В покоях матери и в покоях отца всегда стоял полумрак, тяжелые пыльные шторы закрывали окна. Пахло какими-то травами, мазями, горшком и еще чем-то нечистым и нездоровым. Все говорили тихими, тусклыми, полупридушенными голосами. И еще помню, что лицо матери всегда блестело в свете немногочисленных свечей. Почему? То ли ее мучила лихорадка и это была испарина, то ли она мазалась каким-то кремом – не знаю, но это исхудавшее, масляно блестевшее лицо, жидкие бесцветные волосы на огромной подушке, похожие на жирную паутину… Б-р-р! Извини, мне даже сейчас трудно об этом вспоминать. Короче – я не любила мать, и когда она, наконец, умерла, я не испытала ничего, кроме облегчения. Но все явно ждали от меня чего-то другого и я, спрятавшись за портьерой, изо всех сил терла кулаками глаза, чтобы они казались покрасневшими и опухшими от слез.

Мой «отец» пытался утешить меня. Когда его бессильная рука касалась моих волос, мне хотелось убежать или ударить его. Тогда же я впервые поняла, что мои чувства и желания не соответствуют тем, которые должны быть, и решила скрывать их. Это было совершенно сознательное решение и я хорошо помню, как я принимала его, стоя на коленях на скамеечке перед огромным зеркалом. Я как сейчас вижу физиономию, которая смотрела на меня из его бронзовой глубины. Круглые щеки, круглые блестящие глаза, нос – пуговица, жесткие волнистые волосы, с трудом уложенные в какое-то подобие прически.

– Мне сейчас грустно и противно, – сказала я своему отражению. – А как сделать, чтобы все подумали, что мне весело и хорошо?

Я улыбнулась. Сначала эта улыбка была похожа на оскал, но постепенно становилась все более милой и доброжелательной. Я немного подвигала бровями и слегка раздула ноздри. Получилось, как будто я с трудом удерживаюсь от смеха. Я засмеялась. А потом сказала:

– Спасибо. Вы так милы… – и изобразила благодарность всем своим лицом. А потом еще больше раздула ноздри, сдвинула брови и закричала:

– Все от меня уйдите! – хотя больше всего в этот миг мне хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и пожалел меня…

И я еще долго пробовала и под самый конец изобразила, как я люблю своего «отца» и как я любила свою бедную несчастную мамочку, и вот тут, наконец, мне стало страшно, и я совершенно искренне разревелась, потому что уже совсем перестала понимать, где же я, и что же я такое…

Можешь не верить, но мне было тогда всего пять лет…

Потом я жила в замке Фъёберрен со Стерхом и старой няней и это были самые счастливые годы моей жизни. Мой «отец» вскоре последовал за матерью в Страну Теней, и я ни на минуту не пожалела о нем.

В замке (как и потом во дворце) у меня не было друзей. Мою жизнь наполняли рассказы Стерха, мечты и немудреные сказки, которые по вечерам рассказывали слуги у огромного нижнего очага.

Одна из них почему-то особенно запомнилась мне.

«Юный охотник, заплутав во время охоты, оказался ночью в лесу совсем один. У темного пруда с белыми лилиями встретил принц девушку неземной красоты, и черная птица кружила над ней. Девушка заметила его, подошла. Она молчала и смотрела ему в глаза, и ощутил юный охотник этой ночью в высокой траве вкус ее губ, вкус ее тела. А наутро проснулся он в комнате своей, и лежала у его лица белая лилия. Принц знал, что это не могло быть сном, и искал ее повсюду изо дня в день, из месяца в месяц. Но девушка пропала, словно сквозь землю провалилась. И летало в округе лишь гадкое воронье над помоями, а черная птица исчезла бесследно. Долго искал принц девушку и однажды вечером на площади городской он увидел ее. Его любовь была привязана к столбу, а ее срамная одежда уже пылала. Народ толпой стоял, и он стоял вместе с ними, и видел, и чувствовал на своих губах куски летящего пепла.

У какого-то старика он спросил: «Как ее имя?». А тот ответил: «Да, какое у нее имя! Она же просто ведьма…» Той же ночью, не помня себя, охотник оказался в знакомом ему лесу, и висел он в петле на корявом суку, а над ним кружилась черная птица…»

– Какая глупая сказка! – сказала я, прослушав ее до конца. – Все умерли, а в чем смысл?

Но слуги покачали головами, возражая, а белобрысый мальчишка-оруженосец по имени Альвик, всего на год старше меня, произнес вслух:

– Лучше любить и погибнуть, чем жить, не зная любви.

Иногда я по нескольку часов кряду стояла на открытой площадке крепостной башни и, отвернувшись от моря, смотрела в подернутую синей пеленой тумана даль порыжевших холмов, среди которых вилась мощеная камнем дорога к Холлеварду. Ветер продувал меня насквозь, а море бушевало за спиной, как будто это был зверь, который пытался вылезти на берег и захлебывался в припадке бессильной ярости оттого, что у него ничего не получается. Иногда я настолько явственно ощущала этого зверя за своей спиной, что боялась обернуться. Мне казалось, что, оглянувшись, я встречу взгляд его огромных и безжалостных бирюзовых глаз с ресницами из зарниц. И от этого взгляда я упаду замертво, как глупая и бессильная принцесса из старой сказки…

Я смотрела в холмы и не чувствовала холода. Я представляла себе, как по желтой, усыпанной осенними листьями дороге подъезжает к замку свита могучего короля чужеземной страны, и сам он, сильный, широкоплечий, обветренный и закаленный в боях, соскакивает с черного как ночь жеребца, укрытого под седлом красной попоной, и громовым голосом кричит:

– Где моя дочь?!

Все в ужасе разбегаются, а Стерх, который почти оглох на одно ухо с тех пор, как в битве его ударили булавой по голове, беспомощно оглядывается и спрашивает в пустоту:

– Кто это? Чего это?

И только я одна бесстрашно выхожу навстречу бородатому исполину и говорю негромко, но твердо:

– Я здесь, отец. Я давно жду тебя.

Трудно поверить, но я слышала звук рога и стук копыт, и голоса слуг. Видела, как блестит на алебардах осеннее солнце и ветер раздувает знамена и плюмажи на шлемах. Я понимала, что все это неправда, но злилась не на себя, а на других, за то, что они не видят всего этого…

Когда море было спокойно, в его синей дали мне мерещились полосатые паруса и крутобокие корабли неведомого народа. На палубе самого большого корабля стоял все тот же черноволосый загорелый человек и, приложив руку к глазам, выискивал меня на берегу…

Сама я постепенно росла, но мои мечты почти не менялись. Мне было жалко расставаться с ними, ведь за долгие годы я до мелочей продумала экипировку каждого всадника, каждое слово, которое должен был сказать мне отец. Иногда я радуюсь тому, что он так и не появился. Ведь кем бы он ни был, он неизбежно разрушил бы мою мечту, и я возненавидела бы его за это…

Но однажды, в тысячный раз прокручивая перед своими глазами ритуал встречи (я сидела тогда на скамеечке у камина и смотрела в огонь), я вдруг обнаружила, что отцовский поцелуй как-то незаметно видоизменился, да и сам черноволосый воин как-то подозрительно помолодел…

Я люблю и умею размышлять о причинах явлений и, когда схлынула захлестнувшая меня волна стыда, я поняла, что уже не отец должен увезти меня из замка в новую жизнь…

У меня в спальне стояло большое бронзовое зеркало. То самое, в которое я смотрелась в детстве. Говорили, что прадед купил его у какого-то восточного купца-колдуна и подарил прабабке. Он любил наблюдать в нем неувядающую прабабкину красоту. Так пели дворцовые менестрели. Может быть, прадед и прабабка и вправду были счастливы.

Мне тоже нравилось это зеркало. Я отослала всех слуг и приперла дверь тяжелым сундуком (по указанию дяди, на двери моих покоев не было засова, а снаружи всегда дежурил вооруженный стражник). Потом я скинула с себя всю одежду и встала перед зеркалом. Я долго смотрела на себя. И еще дольше думала над тем, что увидела.

Я выросла в замке и во дворце, но вовсе не была наивной. Я знала о том, что происходит между мужчинами и женщинами, и даже пару раз подглядывала из-за портьер за слугами. Увиденное и пугало, и влекло меня.

Глядя в зеркало, я попробовала представить себе, как кто-то выходит из туманной полутьмы за моей спиной, рассматривает меня… Мне стало страшно, потому что у привидевшейся мне фигуры не было лица, только колышущиеся полутени от дрожащего пламени свечей… Я вспомнила, как слуги хватали служанок за грудь и попыталась вообразить, как чья-то ладонь касается моей груди, сжимает ее. Все это время я внимательно смотрела на себя в зеркало и внезапно обнаружила, что мое лицо покрылось пятнами, а грудь тяжело вздымается, как будто я только что взбежала на верхнюю площадку башни Фъёберрна. Все это я уже видела и оттого разозлилась.

– Я, будущая королева, ничем не отличаюсь от служанок! – сказала я себе и решила, что об этом никто не должен знать.

В замке, да и вообще в мире не было человека, с которым я могла бы поговорить о том, что со мной происходит. Старая няня умерла, а Стерх совсем оглох и к тому же остался на севере, в Фъёберрене. У меня никогда не было подруг, и все дворцовые сплетни я могла только подслушивать, спрятавшись в складках занавесей или в темном углу. Друзей у меня тоже не было, потому что дядя не подпускал ко мне никого, кто мог хоть сколько-нибудь заинтересовать меня. Меня многому научили. Я была обучена танцам и верховой езде, умела фехтовать на мечах и рапирах, неплохо разбиралась в тригонометрии и астрономии, несколько хуже – в грамматике и стихосложении. Я умела вышивать воинские стяги и шнуровать кольчужные ремни. Я кое-что понимала в судопроизводстве и других государственных делах. Я должна была стать королевой, супругой короля. Меня готовили к этому много лет.

Глаза почти ничего не видят, но кожа еще чувствует сквозняк, ветер. Открытое окно. Медленно-медленно поворачивается голова. А вот и желто-красное солнце, заходящее за холмы. Холмы не видны, но королева знает, что они там. Желтое с красным, оторванная головка одуванчика, сбрызнутая кровью. Откуда кровь? Крови не было, был одуванчик на черных досках, усыпанных соломой. Желтое на черном. Я подняла цветок, я сделала все, как ты хотел. Ты доволен мной?

Пышнотелая Арманзель, руководившая охраной принцессы, повелительно взмахнула рукой и восемь лиловокожих носильщиков привычным движением опустили паланкин у края дороги, поодаль от проезжавших мимо тряских повозок с впряженными в них коренастыми пыльными осликами, и щегольских колясок знати, на передках которых молодые отпрыски старинных родов сами правили лошадьми. Купцы и пожилые консерваторы из дворян, держась старых традиций, по-прежнему предпочитали носилки.

Отодвинув тяжелую (чтоб не откинуло ветром) занавеску, Арманзель заглянула внутрь паланкина. Лицо ее было недовольным, на узком, присборенном озабоченными морщинами лбу блестели капельки пота.

– Что случилось, Ваше Высочество? – высоким, чуть визгливым голосом осведомилась она, и принцесса вспомнила, что в юности Арманзель была дворцовой прачкой, и даже теперь, поднявшись благодаря дядиной прихоти так высоко, никогда на людях не снимала перчаток – прятала изуродованные щелоком руки. – Зачем это вам понадобилось останавливаться в таком непотребном месте – трактир тут, постоялый двор, шваль всякая при развилке дорог шастает – самое место для Вашего Высочества! – Арманзель не скрывала своего возмущения.

Она так и не выучилась говорить языком знати и в присутствии искусных царедворцев в основном молчала, глухо презирая их за изнеженность и за то презрение, которое, как она полагала, они питали к ней. Но с принцессой, своей подопечной с детского возраста, бывшая прачка держалась свободно и, когда сердилась, в выражениях не стеснялась.

– Да, Арманзель, – это то самое место, которое мне нужно, – тихо, но твердо сказала принцесса, вытирая лоб кружевным платком и пользуясь случаем, чтобы выгнать наружу жирную навозную муху, каким-то образом пробравшуюся внутрь паланкина еще в дороге.

– Что за блажь, Альбина?! – заслышав непреклонность в голосе принцессы, Арманзель сбавила тон и полностью отбросила официальность.

– Ну, пожалуйста, Арманзель, – принцесса тоже сменила тактику и тон ее низкого мелодичного голоса сделался почти умоляющим. – Сделай мне подарок. Ты же знаешь – сегодня такой редкий случай. Наш ежегодный визит к гадалке накануне моего дня рождения считается чуть ли не тайной, хотя о нем и знает весь двор, вплоть до последнего подметальщика. Еще одна замшелая традиция, но она позволила мне хотя бы на сегодня избавиться от этих идиотских трубачей, от рева которых у меня потом весь вечер болит голова, и от копейшиков, и от…

– Короче, принцесса, чего вы хотите? – довольно невежливо Арманзель вклинилась в неторопливый говор принцессы, легко догадавшись, что подопечная просто заговаривает ей зубы. – Учтите, что ни на какие нарушения этикета я не пойду. На каждом постоялом дворе найдутся глаза и уши, которые увидят и услышат. А дядюшка ваш потом голову мне снимет…

– Арманзель, милая, я как раз об этом тебя и прошу. Устрой так, чтобы не было никакого нарушения этикета. Только ты это можешь. Ты же такая умная…

– Да чего вы хотите-то?! – круглое лицо Арманзель скривилось в недовольной гримасе. Она прекрасно понимала, что уже наполовину сдалась, не выяснив толком, в чем дело. Уже не в первый раз принцессе удавалось вот так запросто обвести ее вокруг пальца. Как так получалось? Очень неглупая от природы, Арманзель все больше подозревала, что юная принцесса чертовски умна.

– Понимаешь, Арманзель, – принцесса еще сбавила тон, и голос ее был теперь едва слышен, заглушаемый к тому же шумом дороги. – Я просто хочу посмотреть, как они живут…

– Посмотреть… что? – Арманзель искренне изумилась и, схватившись за ребра паланкина, до половины всунулась внутрь, оставив на обозрение проезжающим свой обширный зад, обтянутый красной парчовой юбкой. От ее могучего тела шел такой жар, что Альбина невольно сползла с шелковой подушки и отодвинулась в угол.

– Я хочу посмотреть, как живут люди. Как они едят, пьют, разговаривают. Может быть, ругаются или дерутся. – Арманзель возмущенно дернула плечом, но промолчала. – Во дворце все как заводные куклы. Если я спрошу, никто ничего не расскажет, побоятся дядиного гнева. После того, как дядя сделал меня наследницей, все мои подружки, с которыми я в детстве играла, куда-то делись, и никто, даже ты, не говорит – куда. Я целый день одна или со служанками, которые рот открыть боятся, и к тому же постоянно меняются… Я хочу просто посмотреть, я давно ждала, сегодня такой удобный случай… Ну же, Арманзель, что в этом плохого?! – в конце голос Альбины сорвался, она отвернулась и резко вскинула вверх узкий подбородок.

« Чтобы слезы не вылились,» – догадалась Арманзель.

Она знала, что должна немедленно, сейчас же, не слушая больше принцессу, подать знак носильщикам, взобраться на носилки и во главе сопроводительного отряда отправиться во дворец. Так и только так должна поступить настоящая придворная дама, верная и достойная королевского доверия наперсница наследницы престола.

Но бывшая прачка Арманзель медлила. Она вспомнила себя накануне семнадцатилетия. Влажная духота прачечной, распухшие от щелока руки, огромные луженые тазы. Глухой бой дворцовых часов. Подняв от корыта мокрое лицо, она считает удары… Летний вечер над маленькой зловонной городской речушкой, луна, запутавшаяся в корявых ветвях старой яблони. Она сидит прямо на траве, вытянув гудящие после долгого рабочего дня ноги, и дворцовый поваренок Яан угощает ее обкрошившимся с краев бисквитом, который они кусают по очереди, заедая незрелыми, кислыми до судорог в скулах яблоками. Луна медленно скрывается за облаком и также медленно Яан обнимает ее. Она опускает голову ему на грудь и чувствует сладкий запах ванили, которым насквозь пропиталась его рубаха…

– Тысяча чертей! – Арманзель встряхнулась, качнув паланкин, за ребра которого по-прежнему держалась. – Принцесса, вы совсем мне голову задурили! На что вы собираетесь смотреть? И как? Из-за занавески? Да на здоровье, коли вам интересно! Я сейчас отойду…

– Нет, нет, Арманзель! – снова зашептала Альбина. – Я хочу туда, внутрь, в трактир…

Не находя слов, Арманзель так мощно замахала руками, что внутри паланкина поднялся ветер и кружевной платок принцессы отлетел в сторону, прилепившись к стене на бархат обивки.

– Вот, у меня есть одежда, – откуда-то из-под подушки Альбина достала неприметный сверток. – Я у женщины, которая свечи зажигает, купила. За сережки. Сказала, что хочу родных повеселить. Здесь все есть. Настоящее. Я примеряла. Мы с ней одного роста. Ты стражникам скажи, что мне дурно стало, хочу посидеть, отдохнуть. Дай им монет, пусть в трактир пойдут, выпьют. Скажи, что носильщики рядом будут, и ты сама. Они уйдут, я выйду тихонько, побуду там немного – и назад. Ну, Арманзель, ну пожалуйста, ну, честное слово, ничего со мной не случится…

Арманзель потрясла головой, отгоняя морок, однако взглянула на принцессу с невольным уважением – вот ведь, пигалица пигалицей, а как все ловко придумала…

– Бросьте и думать, принцесса! – решительно сказала она.

– Ах так! – серые глаза принцессы остро блеснули в полумраке. – Тогда я сегодня же скажу дяде, что гадалка открыла мне, будто возле меня притаился враг и, уж поверь, сделаю так, что он сразу поймет, что этот враг – ты!

Пот на лице Арманзель мгновенно стал обжигающе ледяным.

– За что же, Ваше Высочество?! – придушенно прошептала женщина. – Я же королевскую волю выполняю…

– Пока ты со мной – приказываю я! – отрезала Альбина и, почувствовав, что сопротивление сломлено, добавила. – Задерни занавеску, я переодеваюсь!

Когда последний спешившийся всадник скрылся в дверях трактира, чтобы промочить горло за здоровье так кстати занемогшей принцессы, из-за занавески, пугливо оглянувшись по сторонам, торопливо выскользнула высокая тоненькая девушка в длинной юбке из грубой коричневой шерсти и белой кофте с продетым в горловину витым красным шнурком. Неровно сделанные большие кисти, которыми оканчивался шнурок, свисали почти до пояса и составляли единственное украшение наряда. Голову девушки покрывал чистый белый платок, из-под которого упрямо выбивались несколько каштановых завитков. От посторонних глаз девушку целиком закрывала широкая фигура Арманзель.

– Ваше Высочество! – умоляюще прошептала она. – Помните, Вы обещали! Заглянете и сразу – назад. Ну что вам пользы в моей смерти! Ну поставят на мое место какую-нибудь сушеную дуру…

– Ладно, не ной! – также шепотом оборвала ее девушка. – Как обещала, так и сделаю. Пусти!

Толкнув тяжелую, разбухшую дверь, Альбина на мгновение задержалась на пороге. Она понимала, что этого нельзя делать ни в коем случае, если она не хочет обратить на себя внимание посетителей трактира, но запах, ударивший по ее чувствительным ноздрям, был так силен, что она с трудом удержалась от того, чтобы тут же не выбежать обратно. Сначала ей показалось, что этот отвратительный тяжелый запах идет от еды, стоявшей на столах в грубых глиняных тарелках и крутобоких приземистых горшках, исходивших паром.

Справившись с собой, принцесса перешагнула порог, отошла чуть вправо от двери и скрылась в тени огромной рыбачьей сети, зачем-то прибитой на стену и складками свисавшей от потолка до самого пола. В углу стоял разлапистый чугунный якорь, а еще на одной стене скалилась хищной улыбкой жирная русалка, грубо намалеванная прямо на досках.

Вспомнив название трактира – «У старого капитана» – Альбина вынуждена была признать, что все эти странные вещи служат, по всей видимости, для украшения помещения.

До сих пор она задерживала дыхание, но поскольку не дышать совсем человек не может, принцесса собралась с духом и еще раз втянула в себя воздух трактира. И тут же ее тонкий, уже адаптировавшийся нюх подсказал ей: еда в дымящихся горшках пахнет вовсе не противно. Одновременно, невольно вздрогнув всем телом, принцесса догадалась – воняют сами люди. Несмотря на годы, проведенные в Фъёберрене, ее жизненный опыт был слишком невелик, чтобы подобрать определение этому запаху. Нездоровье – единственное слово, которое скользнуло по поверхности сознания. Невольно она вспомнила, что придворные принимают ванну три раза в день – утром, по окончании послеобеденного отдыха и вечером.

« Интересно, сколько раз в месяц моются эти люди?» – подумала Альбина, но тут с удивлением заметила, что уже вполне может дышать, что тошнота отхлынула от горла и отчетливо ощутимый теперь пряный запах еды кажется дразнящим и аппетитным.

« Ага! – сообразила принцесса. – Значит, к этому привыкают, и они сами, может быть, даже не знают про этот запах…»

Несколько раз глубоко вздохнув и восстановив сбившееся дыхание, Альбина с любопытством огляделась.

Низкое, хотя и обширное помещение с дощатым полом и таким же потолком казалось слегка плывущим в клубах сине-серого дыма. Курили только мужчины, ни одной курящей женщины Альбина не заметила.

Во дворце тоже курили. У нее у самой в спальне стоял серебряный кальян в форме дракона с глазами из зеленой бирюзы, доставшийся ей в наследство от бабушки. Она им никогда не пользовалась, но знала, что некоторые придворные по вечерам, в одиночестве любят провести время, потягивая сладкий, ароматный дым… Но чтобы вот так, за едой, за разговором, пуская дым в лицо друг другу…

Три низких запыленных окошка давали совсем мало света и над обшарпанной стойкой трактирщика горели две масляных лампы. В углах царил полумрак, и даже остроглазая Альбина с трудом различала лица людей, сидящих за столами. У стены узкая лестница уходила наверх, на второй этаж, к нависавшему над стойкой балкону, тянувшемуся вдоль всего помещения. Перила на нем в двух местах были сломаны, так, как будто кто-то рухнул вниз, на стойку, вместе с частью загородки. Вдоль балкона чернели закрытые двери. Видимо, там располагались комнаты, предоставляемые гостям, решившим заночевать в трактире.

– Эй, красотка, поди-ка сюда! – низкий голос произносил слова так невнятно, что Альбина не сразу опознала фразу как членораздельную человеческую речь. В повторении уже не было первоначального животного добродушия:

– Поди сюда, я сказал! Ты новенькая, что ли? Шевелись побыстрей! А не то я научу тебя, как надо обслуживать гостей! Мы все вместе научим. Ха-ха-ха!

Альбина испугалась и растерялась. Ладони стали мокрыми и холодными, а за ушами что-то противно отяжелело и появилась тупая боль, словно кто-то приложил туда пиявок. Страх принцессы не был страхом за свою жизнь или честь. Альбина была далеко не глупа и, в общем-то, не подвержена панике. К тому же она знала, что ей, в сущности, ничего не угрожает. Стоит только погромче крикнуть: «Стража принцессы, ко мне!» – и дерзкие негодяи будут уничтожены. Но как же живут здесь другие девушки, которые не путешествуют в сопровождении стражи?

К тому же закричать – значило выдать рискнувшую ради нее Арманзель. И вовсе не жалость, а трезвый расчет руководили Альбиной, когда она, продолжая молчать, отступала все дальше к стене, погружаясь в пыльную жесткую глубину висящей на стене сети. Тонкие пальцы изо всех сил впились в грубые веревки ячеек, словно стремясь разорвать их. Мозг принцессы напряженно работал. Если я закричу, сохранить всю историю в тайне не удастся. Слишком много действующих лиц и слишком много шпионов. Все случившееся наверняка дойдет до дяди. Что бы я ни плела ему в оправдание – он не поверит. Меня ждет выговор (Альбина поежилась, вспомнив могильный холод огромного дядиного кабинета, который, казалось, круглый год поддерживался только для того, чтобы не растаяли голубые льдинки безжалостных королевских глаз, скрытых под тяжелыми набрякшими веками). А Арманзель… Арманзель ждет ссылка в горную деревню. И это в лучшем случае… На место Арманзель тут же назначат другую. Страшно даже подумать, какова она будет – дядя не повторяет своих ошибок… Нет, кричать и звать на помощь нельзя ни в коем случае. Может быть, убежать? Но они попросту схватят меня. Надо попробовать все уладить. Как-то же выходят из таких ситуаций обычные девушки, за которую они меня принимают! А может быть, обычные девушки в такие ситуации как раз и не попадают?

– Послушайте, добрые люди, оставьте меня, пожалуйста, в покое! – обратилась Альбина к подступавшим к ней образинам. – Я здесь случайно, никому не мешаю и никого не трогаю. Вернитесь, пожалуйста, за стол и продолжайте трапезу.

Лицо косого оборванца перекосила неописуемая гримаса. Он протянул узкую кисть с тонкими волосатыми пальцами и попытался коснуться выбившейся из-под платка волнистой пряди. Альбина отшатнулась в непритворном ужасе. Второй оборванец, лицо которого пересекал уродливый шрам, заколыхался всем телом и хрипло, словно с трудом проталкивая звуки через глотку, повторил последние слова Альбины:

– П-про-дол-лжите тр-рап-пезу!

В его устах эти обычные слова стали неузнаваемыми, и принцесса содрогнулась от их чужеродности. Теперь, когда к ней тянулись хищные руки, она была уже совершенно не уверена в своих силах и готова закричать. Еще двое мужчин, глядя в сторону начинающейся потехи, поднялись со своих мест.

– Стража принцессы, ко мне! – срывающимся голосом крикнула Альбина, решив про себя, что в самом печальном случае она сумеет спрятать Арманзель от дядиного гнева.

Дикий хохот от ближайших столов был ей ответом. Косой оборванец отвратительно кривлялся перед ней:

– Не извольте беспокоиться, ваша светлость. Сейчас прибежит стража, недоразумение разъяснится, и мы все продолж-жим тр-рапезу, как сказал мой достойный друг…

– Смелая девка, – прорычал угрюмый гигант с соседнего стола. – Откуда ее сюда занесло?

– Какая разница! – возразил его сосед. – Дорога рядом – кто будет спрашивать: откуда пришел? Приятно будет с ней позабавиться – вот что важно!

На несколько секунд Альбина оцепенела, от страха лишившись способности думать. Потом страшная правда проникла в мозг: стражники пошли пить в другой трактир, расположенный напротив этого, через дорогу! Она-то выскочила с другой стороны паланкина! И вбежала в ближайшую дверь. И теперь здесь, в этом трактире она совершенно одна. Хозяева трактира ее не знают, принимают за обычную бродяжку, и, разумеется, не станут вступаться. Весь собравшийся здесь сброд рад потехе, и не упустит возможности продлить ее. Что же делать?!

– Ну, красотка, садись к нам за стол, подождем стражников вместе! – человек со шрамом схватил Альбину за руку чуть повыше локтя. – Выпьешь немного и тебе сразу полегчает!

Альбина отбросила от себя страх, напрягла мышцы и приготовилась драться. Когда доходит до драки, все может быть орудием – так учил ее Стерх. Значит, скамейки, кружки, горшки… Противников много, но они, скорее всего, будут мешать, а не помогать друг другу. Хорошо бы набросить на них сеть…

Спустя мгновение в харчевне что-то изменилось и, еще ничего не увидев, Альбина почувствовала это.

– Отпустите девушку!

Голос был ровный, но очень сильный, и шел откуда-то сверху. Человек не кричал, а именно говорил, но голос его легко перекрыл многоголосый шум харчевни, и каждое из двух слов прозвучало так отчетливо, словно было произнесено в полной тишине. Альбина подняла глаза и на галерее, на фоне распахнувшейся вовнутрь двери одной из комнат, увидела человека. Он казался высоким и был одет по-дорожному. Высокие запыленные сапоги, поношенный синий плащ с лиловой оторочкой, скрепленный на плече тяжелой тусклой брошью. Шляпы незнакомец не носил и темные кудри – полумрак не позволял рассмотреть их оттенка – свободно падали на лоб и широкие плечи. Крупные руки лежали на перилах балкона, и в пальцах одной из них что-то желтело. Альбине показалось, что это необычно большой перстень. На вид мужчине можно было дать лет тридцать с небольшим, и Альбина, привычно задержав взгляд на одежде (при дворе по одежде о человеке можно узнать почти все), не успела ничего подумать о его лице, когда снова прозвучал голос:

– Ничего не бойся, Альбина, никто здесь тебя не тронет… А теперь уходи. Приключение закончилось. Иди с миром, девочка! – он взмахнул рукой и точным движением бросил ей то, что она приняла за необычный перстень. Желтый огонек оказался обыкновенным цветком одуванчика, который упал к ее ногам. Машинально девушка наклонилась и подняла цветок, выпутав его из соломы, устилавшей пол.

Словно куклы на веревочках умелого кукловода, слаженно качнулись назад косой и его собутыльник со шрамом. Увидев путь свободным, Альбина, не думая больше ни о чем, быстро метнулась к двери. На пороге она задержалась на мгновение и, обернувшись, бросила прощальный взгляд на вступившегося за нее мужчину. И в тот же миг узнала его. Это был он – черноволосый незнакомец из ее детских и юношеских грез. Это он приезжал к воротам Фьёберрена на вороном коне и приплывал на крутобоком корабле из глубин ледяного океана. Сначала отец, а потом… Но этого же не может быть! Альбина прижала руку ко рту, и с силой впилась зубами в мякоть ладони, сдерживая рвущийся наружу крик.

Мужчина смотрел на нее, ничего не приукрашивая и ничего не отрицая в ней, его глаза ласкали, смеялись и грустили одновременно. И под его взглядом ее душа изменяла форму, таяла как воск свечи, чтобы превратиться, возродиться во что-то иное, и Альбине хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, и вместе с тем жгуче хотелось чего-то другого…

В этот миг незнакомец повернулся и скрылся в черном проеме двери. Альбина выскочила из харчевни, ни разу не вздохнув, перебежала дорогу, с разлету впрыгнула в паланкин, едва не опрокинув его и не повалив дожидавшуюся там Арманзель. Потом принцесса задернула занавеску и только тут перевела дыхание, согнувшись пополам и не сдержав стона от боли, полоснувшей по ребрам.

– Что с вами, принцесса?! – всполошилась Арманзель.

– Ничего, – все еще тяжело дыша, отозвалась Альбина. – Просто от волнения я забыла, что человеку обязательно нужно дышать…

Ничего не поняв, Арманзель поджала губы, покачала головой и тяжело, как жирная наседка из корзины, вывалилась из паланкина:

– Пойду позову носильщиков и охрану.

Альбина молча кивнула и чуть погодя прошептала со странным выражением на лице:

– Скорей, скорей…

Во дворце Альбина потребовала ванну, и сразу же после этого легла в кровать. Находчивая Арманзель объяснила придворным, что гадание произвело на принцессу огромное впечатление, и теперь ей надо отдохнуть. Альбина спала 18 часов кряду, и желтый одуванчик лежал на подушке рядом с ее лицом. Просыпаясь на мгновение, она накрывала его ладошкой.

Два года тайных поисков не дали ровным счетом ничего. Слишком мало было известно. Одежда, которая давно износилась, темный цвет волос (три четверти людей королевства темноволосы), высокий рост (но это могла быть иллюзия, потому что Альбина смотрела снизу). Трактирщик вспомнил постояльца и похвалил его щедрость, но совершенно ничего не знал о нем, кроме того, что тот путешествовал в одиночку и покинул трактир на рассвете следующего дня.

Своего замужества Альбина практически не заметила. Супруг и повелитель, будущий король-воин Альберт оказался кривоногим, худощавым и словно сплетенным из пеньковой веревки. К тому же он всегда был увешан какими-то железками и позвякивал и полязгивал при ходьбе.

Все обряды, сопутствующие свадьбе, девушка перенесла с равнодушием каменного утеса, непоколебимо возвышающегося посреди бушующего моря. Первая брачная ночь оставила Альбину в некотором недоумении – как-то все это представлялось ей совершенно иначе. Да и на страсти слуг, которые Альбина наблюдала в детстве из-за пыльных занавесей, мимолетные, судорожные объятия супруга походили не слишком.

В конце концов, она философски пожала плечами и занялась обычными делами. Альберт не слишком беспокоил молодую жену и нечасто появлялся в ее покоях. Тем временем посланники Альбины, увязая на раскисших после дождя дорогах, мчались в самые отдаленные уголки страны в поисках таинственного незнакомца. Альбина знала, что с ним все будет совсем иначе.

Дядя-король скорее всего знал о странных идеях племянницы и наследницы престола, но пока Альбина подчинялась его воле, делал вид, что ни о чем не подозревает. Лишь один раз старый король вызвал ее к себе и, по обыкновению глядя чуть поверх головы молодой девушки, произнес:

– Надеюсь, ты помнишь о своем долге, Альбина? Я уже слишком стар…

Несмотря на добрый летний день, очаг в королевских покоях пылал в полную силу. Король сидел в удобном старом кресле с витой высокой спинкой, закрыв колени мохнатым пледом и явно наслаждался живым огнем. На высокой каминной полке острый взгляд девушки приметил флаконы из темного стекла, в которых явно находились лекарства. Да и сам воздух в комнате казался каким-то не живым, как будто расположены здесь не королевские апартаменты, а древний заброшенный склеп.

Впервые Альбина задумалась о том, сколько же лет королю. Она внимательнее присмотрелась к дяде. В неверном свете огня король казался просто ужасающе дряхлым. Многочисленные морщины, пробороздившие костистое лицо короля, делали его похожим на гравюры Смерти, которыми так и пестрели старинные тексты. Сухие, покрытые пигментными пятнами руки, похожие на лапки паука, чуть заметно дрожали.

– Ты умна и, наверное, уже все поняла про принца Альберта… – вновь раздался сухой голос короля. – Но одновременно ты еще слишком молода, и разные, не идущие к делу управления государством идеи тревожат твою душу. Тебе душно здесь, и кажется, что истина скрывается где-то за поворотом дороги… Я решил, что пока я жив, тебе будет полезно увидеть еще хоть что-то, кроме стен замка… Ты посетишь государя соседнего королевства, который еще старше меня, и увидишь, что проблемы монархов везде, в сущности, одинаковы…

Повелительный жест, и Альбина, поклонившись, покинула эту загробную обитель. Мрачные львы привычно скалились облезлыми мордами с резных подлокотников дядиного кресла ей вслед.

Трижды вдовый правитель соседнего государства, которого все, от последнего нищего до канцлера, называли Старый король, попросту испугал Альбину. Он грозно шевелил бровями и шумел как сухая зимняя гроза. Кажется, он был не слишком сердитым и от души благоволил юной принцессе, но, привыкнув бояться дядю, Альбина так и не сумела расслабиться и действительно искренне поговорить со Старым королем. Увидеть в чужом краю также удалось не слишком много, так как иностранная принцесса вызывала у подданных Старого короля веселое любопытство, которое, в свою очередь, смущало Альбину.

Зато оба принца оказались по-своему забавными. Старший из них любил беседовать на самые разнообразные темы, младший, Тамариск, – почти не разговаривал, но скалился вполне доброжелательно и чем-то напоминал раздобревшего Альберта.

Со старшим принцем по имени Раваризен Альбина вела длительные вечерние разговоры и многое (как и предупреждал ее дядя) в его судьбе казалось ей странно созвучным. Это был особый опыт в ее жизни – разговаривать с равными себе и почти сверстниками, и поэтому рассказы Раваризена и Тамариска Альбина запомнила на долгие годы.

– Я жил наверху огромной старой башни, – меланхолично рассказывал старший принц. – Она была серая, стены выкрошившиеся и поросшие сверху таким гладким-прегладким мхом. Каждая его подушечка казалась единым целым и трудно было поверить, что он состоит из тоненьких, почти прозрачных волосинок. Я знал об этом, но часто отковыривал подушечки и проверял: А вдруг мне в прошлый раз показалось?

Дед, мать и вся наша семья давно не жили в замке и тем более в башне. Внутри крепости был выстроен дворец из розового камня, наверное, очень красивый, но мне места в нем не было.

Мой дед, король, он очень старый, и никто уже точно не знает, сколько ему лет. Он нарочно перепутал и переправил все дворцовые летописи, его это, кажется, забавляет. Но у него отличное здоровье и здравый ум, так что страной он правит до сих пор без чьей-либо помощи.

У деда было немного жен – всего три. Не смейся, для короля это мало. Что ты понимаешь в королях? Первая его жена – это моя бабка, Терезия. Она приходилась ему какой-то дальней родственницей и они вместе росли. У них родилась сначала моя мать, а потом еще два сына и дочь. Но все трое умерли в младенчестве от моровой язвы. После смерти бабки дед почти сразу женился снова. Это был чисто династический брак, ради наследника. Бабку дед любил, они вместе прожили много лет, и новая жена была для него пустым местом. Мать рассказывала мне, что дед часто уходил с супружеской постели в бабкину комнату и ночевал там с кувшином браги и портретом, изображавшим бабку в молодости. Я видел этот портрет. Знаешь, бабка не была красавицей, хотя художник наверняка старался польстить ей. Я похож на нее, так что сама понимаешь… Но дед вместе с ней вырос и, должно быть, никогда не замечал ее невзрачности и неправильных черт.

Вторая жена деда, никому не нужная и никем нелюбимая, скинула одного за другим двух мертвых младенцев и вскоре сама исчахла. Похоронили ее как-то между делом и сразу после похорон дед отправился на охоту. Я, мальчишка, иногда носил цветы к ее склепу. Что-то во мне отзывалось на ее нелепую, никому не пригодившуюся жизнь и никем не замеченную смерть.

После дед уже не женился. То есть, у него были, конечно, наложницы, и в любом месте дворца, от покоев жен министров до конюшен можно было встретить мальчишек и девчонок с неукротимым нравом, раздвоенным подбородком и сумасшедшей косинкой в правом глазу, и все они, разумеется, были на примете, но словно рок какой-то тяготел над дедом и стоило ему только приблизить к себе какого-нибудь особенно глянувшегося ему парнишку, как тот либо ломал себе хребет, свалившись с лошади, либо тонул в реке во время купания, либо косила его злокачественная лихорадка…

Деда прямо перекашивало от злости, когда он смотрел на меня – единственного своего наследника. Я был хром, белобрыс, угрюм, вечно простужен и вымазан соплями. Поверх всей одежды мать кутала меня в шерстяной козий платок – я очень боялся сквозняков. К тому же я до смерти пугался лошадей, а собаки начинали рычать, как только я вступал на порог псарни. В присутствии деда я терял дар речи, поэтому он считал меня еще и немым, хотя мать и уверяла его, что вообще-то я разговариваю. Весь дворцовый люд смотрел на меня с брезгливым сожалением, и только мать, наверное, как-то по-своему любила меня. Иногда она даже меня ласкала. Знаешь, я очень рано научился читать и писать, и завел такую специальную книжечку, куда записывал все материны ласки. Ты думаешь, это сумасшествие? Может быть, я и был тогда сумасшедшим, но эта книжечка здорово помогала мне, и в те дни, когда мать словно совсем забывала о моем существовании, я, свернувшись на холодной простыне под одеялом, перелистывал ее и, заново переживая ласки из своей копилки, согревался ими.

А потом появилась Морилона, мать нашего принца, и обо мне и вовсе забыли. Я так и не знаю, где дед откопал ее. Он спрятал все концы еще при ее жизни и теперь никто, кроме самого принца, не сумеет вытащить правду на свет. Но поскольку Тамариску и в похмельном сне не привидится изучать свою родословную, то можно считать это еще одной, навсегда похороненной династической тайной. Ходили слухи об о-очень высоком происхождении Морилоны, о тайной дочери Куттенромского короля и даже что-то о долине волшебников, но я уверен, что все эти слухи распускал сам дед и его слуги.

Морилона была красавицей. Я хорошо помню ее. Жаль, что наш принц не унаследовал от нее хоть что-нибудь. Она хорошо пела и была доброй женщиной.

В день, когда родился Тамариск 16, все пушки в столице палили четыре часа подряд и у меня потом неделю были заложены уши и жутко болела голова. Можно сказать, что я невзлюбил принца в самый момент его рождения. А потом все ходили на цыпочках и восхищались. Это была такая умилительная картина – красавица Морилона с чуть подведенными тенью глазами, и крепкий черноволосый бутуз у нее на руках – наш будущий король, наследник. Меня тоже привели в покои Морилоны и предложили умилиться. Спросили, на кого похож мой новорожденный дядя. Я честно сказал, что он похож на огрызок червяка, когда его насаживают на крючок для рыбалки. Морилона засмеялась и сказала: «Бедный мальчик!» – а потом протянула руку и погладила меня по голове. Я оскалился и убежал. Хорошо, что деда в этот момент не было в покоях. Он наверняка догнал бы меня и убил на месте.

Вот после этого я и переселился окончательно в старую башню. Никто не спорил со мной, после рождения Тамариска до меня никому не было дела. Раз и навсегда решили, что сын Терезии (мать звали также как и бабку) слаб не только здоровьем, но и умом, и оставили меня в покое. Я был страшно рад этому, и только мать, которая теперь почти все время проводила в покоях Морилоны… Знаешь, она была единственной женщиной, по которой я тосковал. Я представлял себе, как я умираю, всеми покинутый и она, взбежав по узкой каменной лестнице, находит на холодном полу мой окоченевший труп… Или как я вбегаю в тронный зал и закалываюсь кинжалом у всех на глазах. Или как бросаюсь с старый колодец во дворе и, после долгих поисков, мой разбухший труп достают оттуда баграми и приносят матери… И еще много и разнообразно… Может быть, я и правда был нездоров, но мне кажется любой покинутый матерью ребенок будет сочинять что-то подобное. Потому что кончалось все всегда одинаково: она увидела и пожалела обо всем, тут я чудесным образом воскрес, а дальше мы жили вместе долго и счастливо…

Наверху старой башни была комната. У нее было семь углов. Я до сих пор не знаю, почему так. В детстве это иногда почти сводило меня с ума. Я сидел на кровати и думал: ну почему не четыре, как везде, почему не пять – символ древней магии, почему не шесть… Сейчас я понимаю, что также бесплодно можно думать над любым предметом в мироздании. Но тогда мне казалось, что я могу найти ответ… В башне не было окон, а были бойницы – семь штук, по числу стен и углов. Три из них выходили к лесу, а из четырех было видно море. Во время зимних ветров я затыкал их одеялами и обрывками шкур. Стола в моем жилище не было и я ел, сидя на кровати, или, когда было тепло, на полу. Никто из людей не посещал меня, но у меня были свои гости. Это была Луна и серая крыса, которая жила в норе под полом, среди сгнивших от времени досок. Я придумал своим гостям имена и называл их – Круглая Тетя Тарелка и Серая Тетя С Хвостом. Я принимал их как взаправдашних гостей, придерживался при приеме всех обычаев, которые мог наблюдать внизу, при дворе деда, и старался во всем угодить им.

– Здравствуйте, уважаемая Круглая Тетя Тарелка, – говорил я, когла узкий луч луны проникал в одну из бойниц. – Да продлятся вечно ваши дни и будете вы вечно также круглы и сияющи! Я ужасно благодарен вам за то, что вы опять соблаговолили заглянуть в мое скромное жилище. Чем может развлечь вас Смиренный Отшельник (так я именовал сам себя)? Вот взгляните, в дворцовой библиотеке я раскопал любопытный манускрипт, в котором написано, как из высушенных лягушачьих лап, корня мандрагоры и слюны нерожавшей кошки при посредстве вашего благословенного света можно произвести вернейшую мазь для изведения тараканов, блох и нечистой силы. Угодно ли вам взглянуть? – и я подставлял манускрипт под бледные лучи и, кланяясь, менял страницы. Вскоре появлялась крыса. Она была старой и потому осторожной. Сначала она высовывала из дырки усатую морду и тщательно нюхала воздух, чтобы убедиться, что кроме меня в комнате никого нет (мне кажется, что видела она от старости плохо и потому ориентировалась в основном по запаху). Потом вылезала до пояса (как ты думаешь, можно так сказать про крысу?)и долго шевелила круглыми бархатными ушами, прислушиваясь. И лишь после этого вылезала целиком и, волоча по полу шелушащийся хвост, неторопливо шла к моей кровати, где я уже был готов к встрече.

– О, Серая Тетя С Хвостом! – радостно восклицал я. – Я и надеяться не смел, что вы, в вашем почтенном возрасте, снизойдете до того, чтобы принять мое приглашение и явиться сюда лично, чтобы разделить со мной мою скромную трапезу. Не сочтите меня невежей, я бы с удовольствием явился сам в ваши апартаменты, но к сожалению, я так уродливо велик… Еще раз благодарю вас. Не изволите ли отведать вот этот кусочек суфле из персикового нектара? Мне было очень трудно стащить его со стола во время обеда и пронести сюда под камзолом, но я старался для вас…

И знаешь, мне не было скучно с ними. Я много читал и, когда бойницы можно было держать открытыми, много смотрел на море.

А принц между тем рос и, когда он пережил пятую зиму, пришло время исполнять обычай. Я не знаю, откуда он к нам пришел, ни у кого из соседей его уже нет и в помине. Могу сказать только, что, по-видимому, он очень древен и весьма неглуп. И еще: все пятнадцать королей тамарисков и еще бог весть сколько их безымянных предков-правителей свято этот обычай соблюдали. Был он весьма прост. Наследника престола, достигшего пяти лет, на следующие пять лет отправляли жить в обычную семью где-нибудь на территории королевства. Семья и деревня или город определялись по жребию. Смысл обычая был в том, чтобы король в самом восприимчивом возрасте на своей шкуре познал чаяния и тяготы подданных.

Знаешь, это ведь не так глупо, согласна? Наше государство процветает уже много лет, хотя бывали и неурожаи, и наводнения, и набеги. Нищих у нас немного, но и богачей тоже. Поэтому только один из Тамарисков при жеребьевке угодил в семью богатого купца. Знаешь, в правление этого Тамариска почти не было военных походов, зато установилась торговля с такими странами, о существовании которых мы раньше лишь смутно догадывались. Но, может быть, это совпадение…

Я думаю, дед охотно обошел бы обычай, если бы это было возможным. Но он сам всегда и повсюду говорил, что крепко стоит лишь та держава, где блюдут заветы отцов… ну, и все такое, и понимал, что, отступись он сейчас, не только народ, но и знать осудит его.

Жребий был брошен и принц попал в крестьянскую семью, где без него было семь детей. Тамариск стал восьмым. Они, наверное, были неплохими людьми, но очень занятыми, и вовсе не собирались проникаться мыслью, что воспитывают наследника престола. Увидев, что парнишка крепкий, умеет постоять за себя и уплетает за обе щеки все, что дают, они успокоились и действительно приняли принца в свою семью, то есть перестали обращать на него внимание, так же как не обращали его и на своих собственных детей, следя лишь за тем, чтобы они были накормлены и как-то одеты. Сплачивало семью лишь одно – обработка земли и добывание еды во всех ее возможных видах. На остальное просто не хватало ни сил, ни времени. Довольно скоро стало ясно, что в смысле приспособления его к крестьянскому труду, Тамариск безнадежен. Он не желал даже помогать матери и сестрам в огороде и прославился лишь изготовлением чрезвычайно хитроумных ловушек для ворон, мышей, сусликов и прочей мелочи, вредящей посевам. Однако, махнув рукой на его земледельческое образование, в семье вовсе не считали Тамариска безполезным. Пропадая целыми днями в лесу и в горах(деревня стояла у подножия гор), и иногда по неделе не возвращаясь домой, принц стал прекрасным охотником и рыболовом (о его таланте к изготовлению снастей я уже говорил). Весной, когда кончались запасы, и вся семья переходила на похлебку из отрубей, слегка забеленную молоком, юный Тамариск часами лежал у запримеченных чуть ли не с осени нор, стоял с гарпуном посреди ледяного потока, пробегал на лыжах огромные расстояния, чтобы перезарядить силки и капканы, и фактически до первой травы кормил всю семью, ежедневно принося то рыбу, то зверя, то птицу.

Так незаметно для всех проходили месяцы и годы. Дед очень сдал за это время. Когда в страну с юга пришла желтая лихорадка, на него и Морилону просто страшно было смотреть. Я думаю, он наплевал бы на все обычаи мира, если бы стены дворца могли надежно защитить принца от лихорадки. Но увы! У нас во дворце она свирепствовала так же, как и в хижинах крестьян, и много слуг и дворцовой знати умерло тогда, и умерла младшая сестра Тамариска, которой было всего два года.

Когда прибежал гонец и сообщил, что желтая лихорадка вошла в деревню, где жила семья, приютившая принца, Морилона упала без памяти, а дед окончательно потерял себя и велел казнить гонца, но моя мать спрятала его, а потом помогла бежать из страны – она не только не любила ненужных жестокостей, но еще и охраняла авторитет деда. Мать вообще была одной из немногих в те дни, кто сохранял здравый рассудок и не поддавался панике. Она лично руководила мобилизацией и рассылкой людей для расстановки санитарных кордонов и изоляции пораженных деревень, следила за соблюдением всех похоронных формальностей для умерших и вообще казалась присутствующей в нескольких местах одновременно. Мне она строго-настрого запретила выходить из башни и даже пищу мне оставляли рано поутру на нижних ступеньках. Мать никогда не забывала о том, что, случись что-нибудь с Тамариском, единственным наследником деда остаюсь я…

Оправившись от двойного удара, дед с Морилоной послали двух своих самых доверенных слуг с заданием преодолеть санитарный кордон и узнать о судьбе Тамариска. Не знаю, как им это удалось, потому что в то время без всяких вопросов убивали и сжигали тело любого, кто пытался войти или выйти из пораженных деревень. Таков был уклад, заведенный самим дедом. Это был разумный уклад, и в результате наша страна всегда меньше страдала от эпидемий, чем соседи, но кто же мог знать, что когда-нибудь дедова предусмотрительность обернется против него самого…

Не знаю, что случилось со вторым, но один из посланных слуг точно вернулся и принес такие вести: Тамариска, ни живого, ни мертвого, в деревне нет.

Морилона затосковала пуще прежнего, решив, что сын умер и сожжен вместе с другими деревенскими покойниками, а дед, наоборот, приободрился и поживел, и всем говорил, что Тамариски так легко не погибают.

Когда наступившая зима притушила лихорадку, выяснилось, что дед был прав в своих надеждах. В то время, когда лихорадка пришла в деревню, Тамариск, как всегда, был на охоте, в горах. Возвращаясь с добычей, он увидел санитарный кордон, обо всем догадался и счел за лучшее убраться обратно в лес, где в пещерке около водопада спокойно прожил до холодов, питаясь дичью и кореньями и время от времени наведываясь вниз. Когда кордон сняли, он вернулся к своей семье. Из семи названных братьев и сестер Тамариска уцелело трое, к счастью, в живых остались и родители, которые, в меру погоревав, тутже состряпали одну за другой еще двух дочек взамен умерших.

Вскоре после этого истекли пять урочных лет и Тамариска забрали назад, во дворец. Приютившую его семью по обычаю щедро наградили. Трех уцелевших братьев, одного старшего и двух младших, принц, впервые проявив неукротимость нрава, забрал с собой в город. Все, кроме самих мальчишек, были против этого решения, но Тамариск категорически заявил, что без братьев и он никуда не поедет, а увозить его силой бесполезно, потому что он все равно сбежит. Дед, откровенно восхищаясь наследником, выполнил его требование.

На дворцовом кладбище Морилона показала Тамариску склепик его маленькой сестры.

– Черт возьми, сестра! – сказал Тамариск. – Если бы я знал, что ты есть, я утащил бы тебя из дворца, и мы прекрасно прожили бы лето в пещере у водопада. Я кормил бы тебя и приносил бы тебе зверьков с переломанными лапами, чтобы ты могла играть с ними. А сейчас я уже мог бы таскать тебя на закорках, изображая лошадь, и ты колотила бы меня пятками по бокам… – но Тамариск уже тогда не был склонен предаваться печали, и потому счел своим долгом утешить родителей, которых совершенно забыл за годы разлуки. – Но вы не печальтесь. Когда подрастут Кери и Лиз, я возьму их сюда и они станут вам вместо дочерей. Сейчас они еще слишком маленькие, и им лучше жить в деревне, потому что здесь, во дворце, слишком сыро, холодно и мало свежего воздуха. Хорошо, что вы, отец с матерью, удалили меня из дворца. Иначе, чего доброго, я стал бы похож на Раваризена, живущего в старой башне…

Сейчас мне самому трудно поверить в то, что можно ненавидеть с такой силой, с какой я ненавидел тогда принца. Каждую ночь я придумывал для него самые изощренные казни, которые в мечтах всегда совершались на моих глазах. И Тамариск молил меня о пощаде, и я, скажу в свое оправдание, неизменно освобождал его в последний момент, а потом подходил к деду и к матери и говорил: «Ну вот, теперь вы видите, что зря презирали меня, и считали ни на что не годным?..»

Но так было в моих полубредовых видениях, а наяву настало время для обучения Тамариска премудростям государственного управления. И здесь неожиданно выяснилось, что он хочет обучаться им не больше, чем огородничеству в своей названной семье.

Целыми днями принц вместе со своими названными братьями носился где-то на горных коротконогих лошадках, в сопровождении своры свирепых псов, которые не признавали никого, кроме своих хозяев, и даже пищу брали только из их рук. В ответ на требования деда и осторожные увещевания матери и Морилоны, он только смеялся, по-звериному скалил белые зубы и, не дослушав до конца, убегал на псарню или к сокольничим. Дед пробовал прибегнуть к насилию, но натолкнулся на характер, до смешного напоминающий его собственный – Тамариск либо замыкался в себе и переставал даже есть и пить (что до полусмерти пугало Морилону), либо реагировал на принуждение вспышками бешеной ярости, буквально сметающей все на своем пути (однажды, чтобы сбежать из под ареста, он за ночь ножом проковырял двухвершковую дверь и чем-то проломил голову великану-охраннику, которого король поставил стеречь неразумное чадо).

Приблизительно в это же время я отомстил им за все те унижения, которые мне пришлось перенести. Тогда я думал, что отомстил. Так будет вернее. Тебе интересно, что я мог сделать? Я скажу тебе. Я совратил Тамариска. Ему тогда едва исполнилось 12 лет, и ничего оскорбительней для деда я не мог даже вообразить. Я знал, что если все раскроется, меня убьют. И был готов к этому. И даже рассказал об этом самому Тамариску.

Но он, как всегда, спутал мне все карты. Вместо того, чтобы ужаснуться или заплакать, или хотя бы возмутиться, он встряхнулся, как, знаешь, встряхиваются сучки, когда с них слез кобель, с видом этакой независимости и успокоения, а потом рассмеялся и сказал:

– Что ты, Риз, не бойся, я ничего не скажу королю. Я вовсе не хочу, чтобы он скормил тебя псам, ведь если я где-нибудь сверну себе шею, ты – единственная надежда королевства. Знаешь, Риз, это было очень здорово, но ты слишком сопишь, и у тебя пахнет изо рта, поэтому в следующий раз я попробую с кем-нибудь другим. Ты только не обижайся…

Никогда мне не хотелось убить его так сильно, как в тот момент. Но я слишком слаб, что бы кого-нибудь убить. И ненависть не придает мне силы, как некоторым, но лишь отнимает то немногое, что у меня есть. Поэтому принц до сих пор живет.

Между тем дед не оставлял своих попыток обучить Тамариска государственным делам. Принц должен был присутствовать на всех приемах и на заседаниях государственного совета. Перед входом в тронный зал специальный человек обыскивал Тамариска и проверял, не спрятано ли у него чего-нибудь за пазухой. Делалось это по специальному распоряжению деда и началось после того, как Тамариск притащил в тронный зал рогатку и в самый торжественный момент камнем сбил перо на шляпе посла одной очень воинственной державы. Возмущенный посол тутже удалился из зала и, не обращая внимания на уговоры, в течение часа покинул город вместе со всем посольством.

В ноте, которую нам потом передали, говорилось о том, что «вознамерившись руками цесаревича телесное ущербление произвести» , мы тем самым нарушили дружественные отношения, установившиеся между нашими странами.

А надобно тебе знать, что король этого самого государства был, как и его посол, вспыльчив до крайности, и, вроде цепного кобеля, бросался на любого из-за самой малости. Деду стоило немалых трудов установить с ним хоть сколько-нибудь приличные отношения, и уже с десяток лет гасить миром все пограничные стычки. И теперь такое… К воинственному королю тутже поехали послы с богатыми дарами, а Тамариска дед избил жестоко и собственноручно.

Я тогда спрятался за занавеской, чтобы послушать его вопли и порадоваться, но принц во время экзекуции не издал ни звука, и потом, хотя и пролежал на животе, не вставая, почти целую неделю, никто не слышал от него ни одной жалобы. А все три названных брата всю неделю простояли на коленях возле его постели, и, когда подходили слуги, скалили зубы на манер их же охотничьих псов, и сами все делали для него, выносили горшки и все такое… Когда они поворачивали его или меняли повязки, Тамариск ругался сквозь стиснутые зубы, а братья рассказывали ему похабные анекдоты, чтобы отвлечь от страданий.

После этого Тамариска стали обыскивать на входе в зал, но это не значит, что он угомонился, и однажды весь прием ел одни сливы с блюда с фруктами, а косточки прятал за манжеты, и в конце быстро, ловко, не меняя выражения лица, обстрелял этими косточками стоящих у входа в зал кирасиров. Они по протоколу не могли шевелиться, и стояли как истуканы, косточки звякали об латы, и никто вообще не мог понять, что происходит. Некоторые гости и члены совета даже стали делать охранительные знаки, потому что думали, что дело здесь не обошлось без нечистой силы. Дед, когда догадался, в чем дело, хохотал до упаду, и тем дал принцу понять разницу между внешней и внутренней политикой. Тамариск усвоил урок и с тех пор бегал от всех межгосударственных дел, как провинившаяся собака от плетки.

Единственное дело, на которое мог бы сгодиться принц, это руководство пограничной службой. Тамариск просил отца отпустить его, но тот не хотел рисковать жизнью единственного наследника, и отказал.

Во дворце же Тамариск тосковал. Морилона и дед пытались развивать его и запирали в одной келье с мудрецами, философами, учеными, поэтами. Они читали Тамариску стихи, трактаты, показывали чудесные превращения веществ. Тамариск из уважения к преклонным годам мудрецов не трогал их, но иногда, когда они особенно надоедали ему, разрывал на части свою рубашку, привязывал мудрецов к стулу, затыкал им кляпом рот, а сам, полуголый, засыпал, свернувшись клубком на каменном полу.

В отчаянии дед однажды вспомнил даже обо мне, хотя до этого несколько лет меня вообще не замечал. Когда я явился в его покои, он оглядел меня с ног до головы и сказал:

– У тебя под носом больше не висят сопли, и вообще ты стал гораздо больше похож на человека, чем раньше. Терезия говорила мне, что ты много читаешь, и даже переписал несколько полуистлевших трудов древних мудрецов. Это так?

– Да, король, – ответил я.

– Не мог бы ты приохотить к чтению принца? – знаешь, это прозвучало почти как просьба. Я был поражен. Я должен был сказать: Да, король, – и именно этого дед ожидал от меня. Но я сказал:

– Человек, любящий бешеную скачку и псовую охоту, проводящий все свое время за натаскиванием гончих и соколов, вряд ли потянется к пыльным манускриптам…

Дед явно удивился. Потом разозлился. Но я даже не опустил глаз, и впервые в жизни он заговорил со мной, как с равным.

– Но я тоже люблю псовую охоту, – сказал он. – И в молодости объезжал диких равнинных лошадей. Но я вовсе не чужд книжным премудростям…

– Мудрые говорят, что нет ни одного правила без исключения из него…

– Вот видишь…

– Но они говорят еще, что глуп тот, кто будет ждать, чтобы два листа, падающие друг за другом с одного и того же дерева, упали в одно и то же место.

– И что же мне делать?! – видимо, мои неожиданно умные слова обманули его и он забыл, кто стоит перед ним. – Как же я должен поступить? Самое большее, на что способен принц сейчас – это руководить королевской конюшней. Но ведь государство – не конюшня!

– Подготовьте для него молодых, но умных и серьезных советников, – сказал я совершенно спокойно. Глядя на меня со стороны, можно было подумать, что для меня это совершенно обычное дело – давать советы королю. – Принц упрям, но он будет прислушиваться к советам в делах, в которых ничего не понимает сам.

– Разве можно доверять этим молокососам! – с сердцем воскликнул дед.

И тут опомнился. До него дошло, с кем он разговаривает. Он оглушительно захохотал, чем очень напомнил мне Тамариска, а потом хлопнул меня по плечу с такой силой, что у меня подогнулись колени.

– Ты молодец, сын Терезии, как там тебя зовут! Отныне я поручаю тебе присматривать за принцем. И постарайся вложить в его голову хоть немного своей серьезности. И почаще бывай на свежем воздухе! – он снова захохотал и легонько подтолкнул меня к выходу. Я с размаху врезался в дверь и , наверное, упал бы, если бы один из стражников не поддержал меня…

Альбине хотелось говорить о жизни и смерти, о любви, о зове горячей человеческой крови. Но книжник Раваризен ничего не знал об этих важных предметах. Может быть, знает Тамариск?

– А как ты относишься к принцу теперь? – спрашивала Альбина.

– В каком-то смысле он самый целостный из нас троих и самый рационально устроенный, – отвечал Раваризен. – Он считает мир не просто познаваемым, но полностью лишенным загадок. Все происходящее в мире кажется ему абсолютно целесообразным. И в этом смысле он счастлив.

– А как же загадка смерти?

– Спроси у самого Тамариска, я думаю, ответ позабавит тебя…

– Я бы спросила, но он не говорит со мной. Только улыбается во все зубы…

– С Тамариском надо уметь разговаривать. Так уж и быть, я научу тебя. Это похоже на выездку лошади…

Удивительно, но Раваризен и впрямь научил ее.

– Эй, Принц, скажи, в чем, по-твоему, сущность смерти?

– Какое мне до этого дело, Альбина?

– Тебя что, это действительно не интересует? Но ведь ты тоже умрешь!

– Разве я похож на человека, который притворяется? Твоя голова и голова Раваризена забиты ненужным сором, как старые кладовые в дедовом замке. Скажи, когда солнце вечером уходит за горизонт, разве мне есть какое-то дело до того, куда оно направилось? Все, что меня занимает, укладывается в две вещи: первое – это то, все ли я сделал как надо за прошедший день. И второе – мне нужна уверенность в том, что наутро солнце опять взойдет. Также и со смертью. Если я буду делать в этой жизни все, что считаю нужным и правильным, то все, что произойдет или не произойдет со мной после смерти, тоже будет нужным и правильным…

– Правильным – с чьей точки зрения, принц?

– С моей, конечно, тысяча ленивых кляч! А какая еще может быть точка зрения, если речь идет о МОЕЙ смерти?!

– А скажи, принц, – с любопытством осведомилась Альбина. – Тебя действительно никогда не интересовало, куда девается солнце после того, как оно закатилось за горизонт?

– Да нет как-то… – Тамариск поскреб крутой затылок. – А, вот, вспомнил одну забавную историю…Когда я был еще мальчишкой, дед с матерью пытались скормить меня всем этим мудрецам и книжникам. Дед их очень любил, сытно кормил и собирал со всех сторон света . В молодости он больше любил лошадей, но к старости его кровь охладела и он увлекся мудрецами. Иногда мне очень жаль, что дед завел меня так поздно и я не знал его молодым. Тогда мы наверняка ладили бы лучше…

Так вот. У меня просто руки и ноги цепенели, и язык распухал, когда меня оставляли наедине с этими мудрецами. Они ворошили какие-то пыльные свитки и что-то бормотали противными кастратскими голосами… И я всегда думал: почему дед не запирает с ними Риза? Он бы даже порадовался, наверное. Но в мире нет справедливости… Говорят, когда-то дед пытался обучить Риза вольтижировке! Ха-ха-ха!

Один из этих мудрецов ( на голове у него была намотана шелковая тряпка и я любил незаметно засовывать туда лягушат и тритонов из замкового пруда) говорил, что земля имеет форму двух соединенных тарелок и солнце каждый вечер уходит за их край , чтобы светить людям на другой половине. Те люди, по словам этого мудреца, имеют черную кожу, круглый год ходят голыми и только носят на талии и на шее много-много бус. Я сделал такие из рябины, боярышника и шиповника, и вымазался в саже с ног до головы, и когда мудрец снова явился ко мне, спросил его, похож ли я на человека с другой стороны земли. Представляешь, он даже не засмеялся. Он велел мне пойти и одеться, а когда я отказался, то дал мне один из своих листочков и потребовал, чтобы я «прикрыл свой срам». Я честно хотел выполнить его распоряжение и сделал такой фунтик, но он никак не хотел держаться и все время сваливался, а мудрец шипел и плевался, как масло, попавшее на горячую плиту. У этих мудрецов все-таки что-то не в порядке с головой – я всегда говорил. Им надо пить больше вина и почаще ходить на карнавалы… Второй мудрец был похож на осенний стручок желтой акации и мне всегда казалось, что я слышу, как стучат друг об друга его кости. Он утверждал, что солнце садится в Великий океан и там отдыхает всю ночь в прекрасных бирюзовых покоях. Тот мудрец был такой старый и говорил таким шелестящим голосом, что я никогда не мог дослушать его до конца и всегда засыпал… А у третьего сбоку от ноздри висело маленькое золотое колечко. Он был черный и нервный как самтаранская кобыла, и когда что-нибудь объяснял, всегда бегал вокруг меня, и мне приходилось вертеть шеей, а потом идти в термы и просить кого-нибудь, чтобы мне растирали спину и плечи, потому что иначе наутро они начинали дико болеть. Я пробовал бегать рядом с ним, но он почему-то очень сердился… Так вот он говорил, что земля круглая как яблоко и просто так висит между звезд, а солнце крутится вокруг нее, как шарик на веревочке в той игре, в которую я играл в детстве, но сейчас позабыл…

– Так и как ты считаешь, – не выдержала Альбина. – Кто же из мудрецов был прав?

– А мне-то откуда знать? – Тамариск недоуменно пожал плечами. – Я никогда и не думал об этом. Мне только хотелось как-нибудь развлечься. И однажды я сказал деду, что хочу поточнее разобраться в нескольких вопросах, а для этого мне нужно встретиться со всеми тремя мудрецами разом. Дед, конечно, страшно обрадовался открывшейся у меня тяге к мудрости и на все согласился.

А чтобы ты поняла, скажу, что все три мудреца прибыли из разных стран, жили в разных покоях и каждый имел своих учеников, которым он свою мудрость передавал. И даже гуляли они в разных частях парка. И вот когда все трое сошлись в моей комнатушке, я напустил на себя самый смиренный вид, какой только сумел, и сказал, что, поскольку все они говорят разное по одному и тому же вопросу, то мой слабый ум не может постичь истину, и я хотел бы, чтобы они поговорили между собой в моем присутствии. Тогда я смогу сравнить истины между собой и выбрать наидостойнейшую. А в конце я, как бы между прочим, намекнул, что дед с нетерпением ждет моего мнения о том, какой же из мудрецов мне больше подходит в качестве учителя…

Слушай, до той минуты я никогда не подозревал, что общение с тремя мудрецами может доставить такое удовольствие! Они верещали, как крысы во время случки, они осыпали друг друга такими оскорблениями, что я даже пожалел, что не умею так бойко писать, как Риз. Некоторые из вещей, которыми они именовали друг друга, и некоторые из действий, которые они рекомендовали друг другу совершить, мне очень хотелось бы запомнить, но все происходило так быстро… Впервые в жизни я понял слова деда о том, что мудрость обогащает жизнь человека… Под конец они едва не вцепились друг другу в бороды и мне пришлось растаскивать их, чтобы они остались целы. Дед устроил бы мне знатную выволочку, если бы кто-нибудь из его мудрецов из-за меня что-нибудь себе повредил. Однажды я брал барьер на его любимой кобыле, хорошенько не разогрев ее, и она сломала себе ногу. Дед бил меня жердиной, которую вырвал из ограды, и, наверное, покалечил бы, если бы братья не повалились на меня сверху, под его удары… Ну, из-за мудрецов, он, конечно, не стал бы так лютовать, но я счел за лучшее не рисковать…Хотя мне ужасно хотелось посмотреть… Так вот и не пришлось мне узнать наверняка, что же происходит с солнцем после заката…

Привыкнув, однажды Тамариск заговорил с ней сам, и именно о том предмете, о котором ей хотелось слушать.

– Слышь, принцесса! – окликнул он ее. – Отчего у тебя опять глаза такие… ну, как у гончей, которая след потеряла? По мужу скучаешь?

– Я совсем не скучаю по нему, хотя это, наверное, и неправильно, – честно ответила Альбина. – Во мне множество противоречивых желаний. Я не могу примирить их между собой. У тебя бывает такое, принц? Или это только со мной?

– Да уймись ты, Альбина! Специально для тебя боги выдумали! У всех такое бывает… Вот я тебе сейчас расскажу.

Сидел я как-то раз на каком-то длиннющем приеме и злился. На дворе солнце светит, ветерок живой, западный, барбарис цветет так, что от запаха голова кругом идет, а они все сидят с надутыми рожами в вонючем зале, да еще посередине пляшет целое стадо каких-то послов, и выделывают ногами такие кренделя, будто все разом писать хотят… Ну вот, я сидел и представлял себе, как сейчас пойду на конюшню, оседлаю своего Айвара, свистну Розу, и мы с ними помчимся… Даже запах от кустов чувствовал и как ветки по кожаной куртке щелкают…

Ну, кончился прием… Я – бегом на конюшню. Влетаю туда, глаза вкось, уши вразлет, в кармане хлебец ванильный, для Айвара. И он уже ко мне через жердину мордой тянется, ушами прядает, ногами сучит, губами шлеп-шлеп – радуется… И вдруг я хватаю хлыст и рукояткой его промеж глаз, по морде! У него такое лицо сделалось, что я по сей день как вспомню, так словно кипятком на брюхо… Я хлыст отшвырнул и прямо в проходе, мордой в навоз, повалился. Рычал, бесился, насилу в себя пришел. А уж как я Айвара любил! А ты говоришь…

– Послушай, Принц, – с живым интересом в проясневших глазах сказала Альбина. – А вот ты так здорово про лошадей, да про псов рассказываешь… Я это понимаю… почти… Но все же… Про людей-то… Что ж, не было у тебя с ними ничего?

– Ну, ты скажешь, Альбина… С лошадьми-то мне проще, конечно… Но и с людьми…

– Расскажи, Тамариск! – попросила Альбина.

– Надо ли, принцесса? – засомневался принц, потом махнул рукой. – Ладно, тебе можно, ты замужняя, все про это дело знаешь. Вот, помню, девка одна была. Ласковая, послушная, пушистая. Все в глаза мне, да в рот заглядывала. И мне с ней сладко было. Но бросил я ее, не смог. Как увижу глаза ее умильные, так и хочется сапогом врезать! Понимал, что не за что, так и чувствовал себя потом не человеком, а так, зверем поганым… Другое дело – Люсиль… – Тамариск закатил глаза, обнажая желтоватые, с красными прожилками, белки.

– А что – Люсиль? – с интересом переспросила Альбина. – Кто она?

– Ого-го! – от души захохотал Тамариск. – Она – дочка повара дворцового, а сама – по портомойной линии пошла. Пальцы у нее всегда были на подушечках в таких складочках, от кипятка, да от щелока. Если по губам водить, так щекотно… Мне нравилось…

– И что же – тебе с ней всегда хорошо было? И вы никогда не ссорились…

– Ого-го! У нее костяшки на пальцах такие острые были, и кулачок она как-то по-особенному складывала. И если что – била меня вот сюда, – Тамариск ткнул пальцем в солнечное сплетение. – Да так ловко, что я увернуться не успевал и на пару мигов вообще отрубался. Так она меня потом в себя приводила, да таким хитрым способом, что я готов хоть сейчас в отрубе поваляться, лишь бы еще раз…

– А что же с ней стало? Умерла? – Альбина скорчила сочувственную гримасу, а Тамариск с откровенным испугом сотворил охранительный жест.

– Пусть никто из духов не услышит твоих слов, Альбина! Жива Люсиль, живее всех, недавно вот притащила мне карапуза своего, лет трех отроду, и слово взяла, что приму его в оруженосцы себе, как подрастет. Мне оруженосцы нужны, как коню ложка, однако, обещал…

– Что же, твой карапуз, что ли?

– Не, – вздохнул Тамариск. – Кабы мой…

– Как же так? – не на шутку удивилась Альбина. Представить себе, что неистовый принц по доброй воле уступил кому-то девушку, с которой ему было так хорошо…

– Да я сам виноват, наверное. Думать – не мое сильное место, сама знаешь… Она, правду сказать, с самого начала, как повелось у нас с ней, все твердила: я – не шлюха какая-нибудь, я – честная девушка, мне семья нужна, чтобы дети законные, и все как у людей. Ну, я, конечно, говорил: да, да, да… А сам вроде бы и не слышал. Ну, ты сам посуди: я, черти меня раздери – наследник, она – прачка. Чего мне делать-то? Не поверишь, один раз даже к деду сунулся, полез внаглую: а мать мою, Морилону, ты из какой портомойни достал? Он в меня такой штукой каменной запустил, для письменных дел на столе приспособлена, как называется – забыл. Вроде шара такого. Я увернулся, конечно, а ваза заморская, с меня ростом – на куски. Больше уж не решался.

В общем, любились мы с ней ко взаимному удовольствию. Я, как крот, день от ночи отличал, а о прочем не думал. Она, поварова дочка, все жратву всякую в спальню таскала: то маслом каким-то вся вымажется, то меня повидлом намажет… И фрукты всякие (я вообще-то их не ем, но с ней…) и еще рогалики такие с маком… Чего она только не придумывала! И на лошади могла без седла скакать, и любого пса плеткой охолодить, и любила это дело, а потом, после скачки бешеной, чтобы в озеро, в воду холодную… Меня все утопить норовила… – на скуластом лице Тамариска появилось необычное для него, мечтательное выражение. – В пруду замковом по ночам нагишом купались, по деревьям лазили, ей нравилось, когда ветки качаются, и воздух со всех сторон. Говорила: будто по небу летишь… Я весной ветки черемуховые ломал и вместо постели ей… А потом она пришла и сказала: кондитер ко мне сватается, положительный человек, и с достатком – замуж пойду. Я-то сперва не понял ничего, не противился ей. Иди, говорю, коли тебе так лучше. Чего ж делать-то, коли я на тебе жениться не могу. Не пропадать же тебе в девках… В материны бывшие покои с крыши пролез (ключи-то от них только у деда), украл платье материно старое. Ей отнес. Вот, говорю, на свадьбе будешь, как королева. Она прикинула, одела, я как глянул, так прямо и обмер. Такая красота! Взбурлило во мне все, я – к ней, а она мне – отойди! Я на дыбы: как так?! А она мне: я теперь мужнина жена буду, достойная женщина, а не потаскушка принцева. Раз он меня замуж берет, так я теперь больше не та Люсиль, которую ты знал, а вовсе даже наоборот… И вот здесь заломать бы мне ее, и показать, кто в замке хозяин. Так дед бы сделал. А на меня ровно нашло что. Завыл, распластался у ее ног, как кобель побитый, и стал башмаки ее грубые целовать (туфли-то королевские я стащить не догадался). Она разревелась тоже, ко мне на пол сползла… До сих пор ту ночь как сейчас помню. А поутру она сказала: в последний раз. Я говорю: неужто позабудешь? А она: никогда, до самой моей смерти. Я сам чуть не заплакал: ну отчего ж тогда? Оттого, говорит, что ни один человек по двум дорогам сразу идти не может… И велела мне еще раз в материну спальню слазить, и принести платье новое (от того-то одни клочки остались), туфли, белье всякое, чулки тонкие, подвязки какие-то…

– И что же – полез? – зачарованно глядя на принца, спросила Альбина.

– Полез, – невесело усмехнулся Тамариск. – Такая вот она была – Люсиль… А потом я на свадьбе сидел, как почетный гость, на жениха этого глядел. Глаза у него как шарики стеклянные, а усишки под носом, как дохлый ершик. И Люсиль рядом с ним – королева. И вот я сидел и представлял, как он сейчас ее лапать будет, и елозить над ней… и так мне хотелось все эти столы порасшвыривать, и схватить ее, и умчаться куда-нибудь…

– И что же – сдержал себя? – взволнованно выговорила Альбина.

– Сдержал, что ж? Она ведь так решила. Взял вилку со стола и потихоньку под столом себе в ляжку ее и воткнул. Как станет совсем невмоготу, так начинаю помаленьку ее поворачивать. До сих пор шрам остался…

Приданое я ей дал хорошее. Тут уж дед не противился. Радовался, видать, что все так повернулось… Сейчас Люсиль уже третьим тяжелая ходит…

– И что же – никогда больше?.. – удивленно начала Альбина, и разом оборвала себя, поняв вдруг, что Тамариск любил неистовую Люсиль, так похожую на него самого. И именно любовь так преобразила его отношения с ней, сделав их непохожими на все, что можно было бы ожидать от темпераментного, глуповатого принца.

– Я понимаю… – прошептала молодая женщина.

Тамариск низко склонил коротко остриженную голову и погрузился в воспоминания.

Дядя король скончался два месяца спустя после возвращения Альбины из королевства, в котором жили Раваризен и Тамариск. Узнав об этом, Альбина ощутила неожиданно сильную боль. Она никогда не любила сурового желчного старика, и лишь потеряв его, поняла, как спокойно ей было от одной мысли, что он находится где-то рядом, в этих же самых стенах. Молодая наследница плакала, не утирая слез, а слуги жалостливо вздыхали, украдкой поглядывая на Альбину, замершую у окна.

– Как же теперь она-то…? Совсем девчонка, да одна-одинешенька! Принца-то нашего в поле лови – не поймаешь!

– И не говори! Одни-то коняги да железяки эти проклятущие у него на уме…

Мальчик лет десяти сосредоточенно вырезал что-то кривым, явно самодельным ножом на одной из дубовых панелей, которыми были отделаны покои покойного короля. Эта комната известна была в замке своей дурной славой. Считалось, что дух почившего монарха остался в столь милом его сердцу месте. И с десяток служанок, особенно тех, что помоложе да поглупее, клялся, трясясь от страха, что вот буквально подле себя видели они ужасного призрака. Все описывали его удивительно однообразно. Высокий, могущественный, с горящим взором глубоких глаз, поразительно молодой призрак походил скорее на портрет короля, выполненный известным художником полвека назад, чем на памятного всем древнего монарха.

Но темноволосому, худощавому и высоколобому мальчику не было до этих суеверий никакого дела. Для него значение имело лишь то, что в эту комнату никогда не осмелится войти его глуповато-трусливый кузен. В честной драке против кузена у мальчика не было ни малейшего шанса – толстяк был почти вдвое крупнее и втрое тяжелее. Оставалось только бежать. Кроме того, мальчик очень хорошо знал, что долго злится кузен попросту не умеет, так что ему оставалось лишь спокойно переждать. А так как просто ждать было очень скучно, он решил отковырять со стены красивую резную птичку.

– Все равно никто ее здесь не видит, – рассудил он, – а я подарю ее толстяку. Конечно, ее нельзя съесть, но он все равно обрадуется подарку и обо всем забудет.

То ли дерево оказалось слишком крепким, то ли ножик – тупым, но птичка никак не желала поддаваться. Мальчик так увлекся, что не услышал, как скрипнула дверь, и буквально подпрыгнул, когда прямо над ним тихий голос спросил:

– Что ты здесь делаешь?

Разом вспомнив все те жуткие истории, что охотно пересказывали во дворце, мальчик обернулся и тут же шумно выдохнул.

– Бабушка! Ты меня напугала! Я думал, это призрак старого короля…

– Призрак? – королева неожиданно рассмеялась, – а я и не думала, что эта история окажется столь живучей…

Я расскажу тебе, как все было на самом деле.

Моего дядю хоронили в пасмурный осенний день, который по иронии судьбы был также и днем моего рождения.

Из ворот замка нескончаемой чередой выливался пестрый людской поток. Я и не подозревала, что в нашем замке может уместиться столько людей, и ощутила себя пленницей огромного муравейника, заложницей чужого ритма.

За четыре угла держали покров четыре главы Королевского Совета, одетые в пунцовые мантии, и еще несколько советников в одеяниях алого цвета поддерживали покров. Они ступали по серым камням мостовой с подобающим скорбным выражением на пергаментных лицах и были до жути похожи на аляповато раскрашенных кукол, которых вырезал мне в детстве Стерх.

Вслед за ними тело под балдахином из золотой ткани несли двадцать шесть главных мастеров основных гильдий города, а за ними ехали четыре самых могущественных вассала короля, все четверо – верхом и в траурных одеждах. Вот на их лицах не было и тени скорби. Скорей уж хищный расчет. Лорды прекрасно понимали, что Альберт, нынче ставший королем, не сможет, подобно дяде, сдерживать их аппетита, и сейчас все они прикидывали, на какой же кусок претендовать. При взгляде на них я не могла сдержать презрительной усмешки.

Дальше следовал Первосвященник, вслед за ним остальная религиозная власть, все в белоснежных расшитых золотой нитью рясах, под моросившим вялым дождем, очень быстро пришедшим в полную гармонию с серыми лицами святых отцов.

Королевский двор во главе с облаченными в траурные одежды Альбертом и мной, пожалуй, более всего напоминал зверинец. Ты, наверное, обращал внимание, что там ни на минуту не прекращается движение? Вот и тогда я все время ощущала позади себя какое-то перемещение, и ни на секунду не смолкал шепот. Мне казалась, что за мной ползет огромная змея, которая рано или поздно бросится и сожрет меня.

И, наконец, за придворными следовали зажиточные горожане и народ. Как это ни странно, но на многих лицах я видела скорбь. Особенно среди пожилых. Тогда я искренне недоумевала, какое им дело до того, кого они совсем не знали? Лишь много позже я поняла, что горевали они не по человеку, а по тому спокойному времени, что подарил король своей стране. Мой дядя царствовал очень долго, многие всю свою жизнь прожили под его правлением. Эти люди боялись, что после его смерти установленный порядок рухнет.

Когда процессия добралась, наконец, до Соборной площади, усилившийся дождь смыл все краски, словно по волшебству уровняв всех в разных оттенках серого. В Собор, в два слоя обтянутый полотном цвета морской волны, усеянным лилиями, внесли тело и поставили гроб посредине, на специально выстроенном возвышении. Промозглость и какая-то запредельная, липкая сырость холодными лапами тянулась к людям. Меня всегда бросало в дрожь в этом доме божьем. Помню, в детстве я всегда недоумевала, что же это за бог такой, что выбрал себе жилище в таком месте.

После положенных случаю обрядов король был погребен в часовне деда, между дедом и отцом короля, и был хор собора целиком обтянут понизу черным бархатом, как и часовня посреди хора, под сенью которой покоился король; наверху на часовне было столько свеч, сколько можно было поставить. Лежал он во весь рост на подстилке из двух слоев тонкой льняной ткани. Облачен был в тунику и мантию белого бархата с лилиями, подбитую горностаями, в одну руку был вложен скипетр, в другую – жезл правосудия, на голове, покоившейся на бархатной подушке, – корона. В этот момент я думала о том, что дядя похож на собственную мраморную статую…

Мальчик с тоской взглянул на почти отломанную птичку и еле слышно вздохнул. Он-то думал, что бабушка станет рассказывать об интересном – о призраке. А тут все похороны.

– Ты вот думаешь, зачем все эти подробности? – тонкие губы королевы дрогнули в подобии улыбки, – Это был единственный для меня способ вынести тот ужасный день. Не думать о грядущей коронации и управлении всеми этими людьми. Знай, что я боялась до дрожи в руках, до истерики, которая, как я прекрасно понимала, ничего не решит. И вот, заставляя себя замечать и запоминать даже самые ничтожные из мелочей, я не давала себе сорваться. Запомни это.

Королева надолго замолчала и мальчик, вновь заскучав, потихонечку вернулся к прерванному занятию, благо бабушка все равно стояла лицом к окну. Вожделенная добыча была уже почти у него в руках, и поэтому следующих слов королевы он просто не расслышал.

– И много лет спустя я не устаю благодарить небеса за еще один взгляд…

Прошло уже много часов с начала погребальной церемонии, и Альбина с трудом держалась на ногах. Перед глазами плыли какие-то цветные круги, лица людей, их пестрые одежды слились для юной наследницы в одну нескончаемую размытую стену. Альбина почувствовала, как уплывает куда-то земля из-под ног и меркнет сознание. Последним усилием она подняла голову и, как якорь за морское дно, ее взгляд зацепился за фигуру человека. И хотя он стоял в толпе, но странным образом находился как бы вне ее. Рослый, почти на голову выше стоящих рядом людей, черноволосый мужчина с темно-серыми глазами. Это был Он. Высокий лоб, прямой нос, хищные черты волевого лица, сейчас искаженного искренним горем. Альбина жадно всматривалась, стремясь запечатлеть в своей памяти, каждую черточку. Ей хотелось закричать и бежать к нему. Девушка до крови закусила нижнюю губу, заставляя себя оставаться на своем месте, рядом с Альбертом. А Он, Он смотрел лишь на мраморно-белый лик покойного короля, и его тонкие губы еле заметно шевелились в беззвучном прощании.

Альбина не сводила с него глаз и вот, наконец, Он взглянул в ее сторону. Его темные глаза осветились нежностью. Одним лишь взглядом Он сумел ободрить и утешить ее. Как будто бурная весенняя, лесная речушка вдохнула жизнь в уже почти погибшее под зарослями камыша и тины спокойное озерцо. Альбина больше ничего и никого в этом мире не боялась. Теперь она знала, что ей хватит сил, воли и ума, чтобы справиться со всем, что ее ожидает.

Мужчина едва заметно кивнул, и девушка прочла по губам слова:

– Все будет хорошо, Альбина!

Он улыбнулся ей и исчез в толпе.

Последующая коронация прошла почти незамеченной для Альбины. Она даже не чувствовала утомления и действовала как ярмарочный автомат, который вытаскивает бумажки и монетку отвечает на вопросы зевак. И все время Альбине казалось, что она видит лицо незнакомца в толпе придворных. Все остальное отошло на задний план и как будто бы уже бывшее повторялось в кошмарном сне. Девушка опять бредила минутной встречей у дверей Собора. Вспоминала каждую черточку дорогого лица, выражение любимых глаз. Молодую королеву все время бросало то в жар, то в холод. При взгляде на законного супруга ее начинало ощутимо подташнивать.

В ночь после похорон короля ее люди прочесали весь город, но никого не нашли. Удалось лишь узнать, что похожий на таинственного незнакомца человек прибыл в город в утро похорон и спешно уехал на закате того же дня. Он нигде не останавливался и ни с кем, кроме стражников у западных ворот, не говорил.

– Ты приезжал попрощаться…. Откуда ты знал дядю? – шептала вновь и вновь королева. – И кто же Ты?

– Аврелий!..

Мальчик невольно вздрогнул. Симпатичная птичка наконец-то отвалилась ему в ладонь, и теперь он с законной гордостью рассматривал свою добычу. Про бабушку он почти позабыл.

Аврелий оглянулся. Королева по-прежнему стояла у окна. Несмотря на рожденных ею четверых детей и прошедшие годы, ее талия оставалась тонкой, а осанка гордой. Черное платье, волнистые с проседью волосы, уложенные в величественную прическу, строгое лицо и ярко желтый одуванчик в тонких пальцах.

– Ты и эта комната… – мальчик внимательно осмотрелся по сторонам, – Это твое место?… И призрак тоже твой?…

– Ты заметил, – королева улыбнулась.

Будь это кто другой, Аврелий улыбнулся бы в ответ, а то и напросился бы на ласку. Но она хотела иного, поэтому он лишь надменно кивнул и, не глядя на бабушку, равнодушно, словно из одной вежливости, спросил:

– О какой же истории ты говорила?

– Ты еще мал и не представляешь, как это сложно, управлять государством. Особенно – хорошо управлять. Плохо управлять – не стоит труда, десятки монархов по всему миру доказали это. Я была намного старше тебя, когда умер дядя, но знала об управлении не так уж много. Меня готовили к другому. Я должна была стать помощницей короля, а не самим королем. Мой муж Альберт при жизни старого короля из страха перед монархом еще хоть как-то притворялся заинтересованным в государственных делах, но после его смерти моментально переселился в казармы и конюшни. Когда он, позвякивая всем навешанным на него железом, входил в тронный зал и садился на трон, я каждый раз боялась, что под всей этой тяжестью старый деревянный помост может проломиться. Впрочем, надо сказать, что явление Альберта случалось не часто. К концу первой недели после коронации я боялась пошевелить головой. Мне казалось, что при любом неосторожном движении она может расколоться посередине, как зрелый орех. Бесконечная вещи, которые я должна была знать или запомнить, нескончаемые сверхсрочные решения, которые я должна была принять, самые неожиданные люди, которых я непременно должна была выслушать….

Я чувствовала, что тону во всем этом. Как-то поздно вечером от усталости я заблудилась в своем собственном замке (не забывай, что я выросла на севере в замке Фъёберрен, а здесь жизнь моя ограничивалась весьма небольшим числом комнат). Я оказалась в западном заброшенном крыле. Когда-то в западную башню ударила молния, разразился ужасный пожар, и сгорело практически все, в том числе и королевские апартаменты. Все быстро отреставрировали, но дядя не стал туда возвращаться. Согласно его пожеланием, отделали восточные покои, а восстановленные достались моим «родителям». После их смерти комнаты проветрили, вычистили, обезличили и закрыли. Изредка служанки обмахивали с мебели пыль и вновь закрывали тяжелые двери. Со временем об этой части замка как бы позабыли. Я оказалась совсем одна в пустых гулких залах, припорошенных пылью. Мои шаги гулко отдавались во тьме и в моих висках. Пламя свечи в лампе дрожало от страха в моих руках, играя золотистыми отблесками на серебристых лужах лунных лучей, разлитых по паркету. На стенах плясали свой дьявольский танец забытые тени. С детства я смутно помнила, что где-то рядом должна быть лесенка, что ведет прямо к переходу в северное крыло. Тяжелая бархатная портьера обсыпала меня золотистой пудрой пыли, и прямо за ней начинались выщербленные временем ступени. Поднявшись по темной винтовой лестнице, я открыла заплетенную паутиной дверь. Дрожащее пламя свечи, отразившись в большом зеркале, осветило дальний угол, узкое скуластое лицо, темные глаза… Я вскрикнула и потеряла сознание. Из темноты на меня смотрел Он…

– Кто «он», бабушка? Призрак?

Мальчик не выдержал долгого молчания королевы. В конце концов, Аврелий был всего лишь ребенком. Загадочная история увлекла-таки живое воображение юного любителя книг. Это он шел вместе с юной королевой под гулким сводом зала, отважно улыбался мрачным фигурам и застывшим у закопченных стен рыцарских доспехам. Это ему неведомый призрак вот-вот должен был раскрыть свои ужасные тайны.

Королева вздрогнула, словно очнувшись от неведомых мальчику грез, улыбнулась Аврелию и продолжила свой рассказ.

– Я не знаю, сколько прошло времени, но, по-видимому, немало. Когда я очнулась, все вокруг мерцало и переливалось от многочисленных огней, отовсюду доносились взволнованные голоса. Кто-то бережно поддерживал меня за плечи, а у губ словно сама собой возникла фляга с водой. Я не очень хорошо помню, что было дальше. Говорят, что я кричала как умалишенная и не переставая звала его. Повторяла вновь и вновь:

– Где он!? Пустите! Я видела, Он там…. Пустите….!!!

В замке к происшедшему отнеслись очень по-разному. Слуги привычно жалели меня и костерили на чем свет стоит нерадивую охрану. В кухне и людской таинственно закатывая глаза, шепотом передавали друг дружке:

– Это дядя-король ей являлся! Как есть он! Беспокоится, видать, владыка, не верит он этому Альберту…! Да ведь и есть о чем беспокоиться-то! На Альбину только и надежда наша…

Просвещенный двор вместе с приглашенными лекарями списал все на мою молодость, усталость и дурную наследственность матери-неврастенички. Альберт же равнодушно пожал плечами, прислал ко мне новую камеристку погрудастей и приказал ей следующее:

– Ты за ней последи, а то черт его знает, что еще курьезного может выкинуть беременная баба! (Надо сказать, что я и вправду тогда носила под сердцем своего старшего сына – твоего дядю.)

Разумеется, я вернулась в ту комнату несколько дней спустя, как только начала вставать с постели. С бешено колотящемся сердцем открыла дверь и сразу же увидела. На дальней стене висел портрет, покрытый, как и все в комнате, слоем пыли. На нем был в полный рост изображен высокий черноволосый мужчина лет сорока в охотничьем костюме. На лице и в темно-серых глазах застыло мечтательное выражение, а на тонких губах играла легкая улыбка. Старое полотно потемнело от времени, рама исчезла или же не была предусмотрена с самого начала. Казалось, что мужчина просто замер в задумчивости в тени бархатных штор и вот-вот, встряхнув буйными кудрями, громко рассмеется.

Впоследствии мне удалось кое-что узнать о человеке, изображенном на портрете. Для тебя может быть важным то, что его, как и тебя, звали Аврелием. Он был бастардом – побочным сыном моего прапрадеда. Несмотря на это, прапрадед и признавал, и любил его, и одно время даже воспитывал вместе со своими законными детьми. Впрочем, Аврелия трудно было не любить. Он был безобидным книжником и мечтателем, и всю молодость путешествовал по университетам разных стран. Он не хотел никого огорчать, но просто не мог долго жить во дворце, хотя охотно гостил у своего отца. Но и тогда Аврелий не посещал балов, карнавалов и государственных собраний. Он мог ночами напролет наблюдать за звездами с вершины западной, самой высокой, башни. Часами пропадал в королевском зверинце, наблюдая за повадками животных. У Аврелия была специальная тетрадь, куда он записывал свои мысли, открытия и даже зарисовывал разных зверей. Когда после окончания образования его отец захотел дать ему титул, земли и сделать вельможей, Аврелий отказался с извиняющейся улыбкой. Много лет он жил фактически отшельником, а потом – внезапно и таинственно исчез. Некоторые поговаривали, что сердце Аврелия покорила юная красавица – дочь ректора университета, старинного друга Аврелия, и его исчезновение как-то связано с этой романтической историей. Другие утверждали, что много позднее видели Аврелия далеко на юге, где он среди чернокожих великанов занимался поисками легендарного Города Первых Богов.

Что же до того, что призрак, невольно созданный мною, переселился сюда, в эту комнату, так объяснение этому очень простое – я велела переставить портрет… Кстати, как ты-то попал сюда?

– Через маленькую дверцу за тем гобеленом, – мальчик Аврелий махнул рукой, указывая направление.

– Я так и думала. Подойди к главной двери и взгляни в мою сторону, – приказала королева.

Аврелий, с любопытством поглядывая на бабушку, попятился к дверям, чуть не упал, запнувшись о ножку стула, замер у порога и увидел. Рядом с бабушкой стоял человек. В сгустившихся сумерках задний фон картины практически исчез, и мужчина выглядел абсолютно живым. Аврелий вернулся к тому месту, где стоял во время всего бабушкиного рассказа и сразу же понял, почему не видел картину прежде. Раньше портрет был скрыт от него тяжелой портьерой, да и свет в комнате словно жил по своим собственным законам. Ярко освещенным оставался лишь огромный стол старого короля, еще более внушительный по сравнению с сумрачным полусветом остальной части комнаты.

Получив подтверждение существования таинственного незнакомца, отчего-то странно и даже жутковато похожего на одного из ее родственников, Альбина продолжала поиски. Десять долгих лет по всей стране и сопредельным с ней землям десятки посланников именем королевы искали… кого? Колдуна? Алхимика? Врача? Чернокнижника? Сотни ложных надежд, десяток встреч, перед которыми как-то очень по-девичьи замирало сердце. Альбина очень хорошо запомнила первую из них.

Альвик, бывший белобрысый оруженосец, дальний родственник Стерха и давний знакомый Альбины, был вызван королевой из Фъёберрена и ее волей назначен на почетную должность капитана личной охраны королевы. На самом же деле именно он руководил все это время поисками незнакомца. И вот теперь Альвик вошел в покои королевы с таким тревожным и одновременно торжествующим лицом, что не оставалось никаких сомнений – нашел!

Королева повелительно взмахнула рукой, и они остались одни. Зная суровый нрав Альбины, слуги и придворные испарились словно по волшебству. А как только с громким скрипом закрылась тяжелая дверь, исчезла и суровая королева, как-то очень легко уступив место влюбленной женщине. Альбина поспешила к своему наперснику и, можно сказать, другу.

Ширококостный, круглолицый товарищ ее детских игр в далеком Фъёберрене был, пожалуй, единственным человеком, которому королева могла полностью доверять. Юноша с самого детства был рыцарски влюблен в Альбину и был готов абсолютно на все, лишь бы доставить радость своей королеве. Его любовь была подобна старой шерстяной шали в промозглый осенний вечер – теплой, мягкой и привычной.

Альвик преклонил колено, склонил льняную голову и ровным, тусклым голосом заговорил:

– Ваше величество, человек, подходящий под описание, только что прибыл в город. Мой человек у западных ворот сразу же его заприметил и, конечно, проследил. Господин этот путешествует в одиночку, без слуги, но судя по одежде и сбруе, да и по самой лошади, он ой как не прост!

– Где он?

– Остановился в трактире «У Красного Петуха». Очень приличное заведение. Все по высшему разряду – еда, общество, да и другие услуги… – здесь юноша неожиданно смутился, – в общем, там он, ваше величество, неподалеку от ратуши.

Королева решительно подняла молодого человека с колен и, глядя ему прямо в глаза, попросила:

– Отведи меня к нему.

Альвик упрямо замотал головой.

– Как же это, ваше величество…?! Это невозможно! Погодите немного, я встречусь с ним сам, поговорю. Я смогу привести его сюда…. Всего несколько дней, подождите!

Альвик уже почти кричал. Королева подошла так близко, что он ощутил запах ее духов, провела кончиками пальцев по мягкой щеке молодого человека (тот вздрогнул, как от удара):

– Я не могу ждать, Альвик, – мягкий голос словно обволакивал капитана, подчинял его себе, – я очень тебя прошу, помоги мне. Ты всегда был единственным, кому я могу по-настоящему довериться…

Альвик, чувствуя, как слабеет его решимость, предпринял еще одну попытку остановить королеву:

– Мы не сможем незаметно покинуть замок, да и в городе…. Я не смогу обеспечить должной безопасности королеве!

– Принеси мне форму твоего лейтенанта! Нет ничего более обычного, чем двое стражников, забредших в трактир в поисках чего-нибудь погорячей.

– Но…

– Я сказала: неси!

Лишь самую малость повышенный голос, грозная складочка между бровями и Альвика как ветром сдуло.

(Все опять повторялось, словно огромное, пестро раскрашенное ярмарочное колесо времени обречено всегда крутиться по кругу…)

Четверть часа спустя верный капитан вернулся с небольшим свертком одежды. На поясе у него висел длинный меч, из-под кожаной куртки время от времени выглядывала тонкая кольчуга, голенище правого сапога чуть оттопыривалось, видно, доблестный Альвик всерьез отнесся к своей миссии защитника ее королевского величества. Альбина, заметив плотно сжатые губы и сурово-решительное выражение лица Альвика, улыбнулась и велела:

– Отвернись!

Альвик учел все – сапожки небывало маленького для вояки размера, почти незаметную под курткой кольчугу, широкополую шляпу, затеняющую лицо, а кроме того, позволяющую спрятать волосы, перчатки, длинный плащ и легкий меч.

Когда Альбина, переодевшись, предстала глазам капитана, он невольно удивленно присвистнул.

– Вот это молодец! Хоть сейчас возьму к себе в гвардию!

И сразу же спохватившись:

– Прежде чем я вас, ваше величество, поведу, вы должны поклясться, что будете слушаться всех моих указаний!

– Конечно.

Каменные своды подземного хода угрожающе смыкались над головами, под ногами что-то подозрительно хрустело, а вдоль стен мелькали хвостатые тени. Неверный свет факела, который крепко сжимал в руке Альвик, выхватывал из темноты лишь отдельные детали, и Альбине все время казалось, что этот путь никогда не кончится, и всю свою оставшуюся жизнь они с влюбленным в нее капитаном проблуждают в этих сумрачных внутренностях замка. И только много-много лет спустя какой-нибудь монарх, задумавший перепланировку своих владений, обнаружит два высохших тела, и будет, наконец, решена старинная загадка исчезновения королевы Альбины. Словно почувствовав страх девушки, Альвик обернулся и с ободряющей улыбкой сказал:

– Еще самую малость осталось потерпеть, ваше величество. Уже скоро дойдем.

– Откуда ты узнал про этот ход?

Альбина и сама понимала, что ее голос звучит неестественно и неуместно, но не хотела вновь остаться в тишине, один на один со своими страхами.

– Начальник охраны вашего дяди показал, сразу после моего назначения капитаном. Я так понял, что это сам король велел. Чтоб, значит, если что, я смог вас вывести. А вон уже и выход! Осторожно голову, очень здесь низко.

Потайная дверца оказалась спрятанной в обширных зарослях неведомого королеве кустарника. Свежий вечерний воздух был подобен глотку фруктового сока после долгого перехода по пустыне. Альбина дышала и никак не могла насытиться запахом пусть временной, но все-таки свободы. Надежная рука Альвика помогла королеве выбраться из цепких объятий кустарника. Альбина судорожно вздохнула. Звездное небо, отразившись уличными, теплыми огнями простиралось у ее ног, казалось, еще шаг и взлетишь. Молодая женщина шагнула и почти сразу почувствовала, что теряет равновесие. Взмахнув руками, придушенно вскрикнула и ощутила горячие руки на своей талии.

– Осторожно, – раздался тихий взволнованный шепот у самого ее уха, – Это вечерняя роса. Трава. Скользко.

Королева поспешно отстранилась, опять чуть не упала и со вздохом оперлась на предложенную руку.

– Благодарю.

Небольшой холм, на котором возвышался замок, в душной темноте летней ночи, казалось, соперничает высотою с величайшими вершинами мира. Альвик погасил факел, чтобы не привлекать излишнего внимания, и путь сделался еще труднее. Сапоги скользили на мокрой траве, западный ветер игриво подталкивал в спину, да еще набежавшая неведомо откуда тучка вылила за шиворот целый ушат холодного дождя. Веселые струйки ледяной воды будто бы устроили забег по спине королевы, а проклятая шляпа, вместо того чтобы спасать от дождя, накапливала в своих обширных полях изрядную долю воды лишь затем, чтобы сразу же, одной мощной струей вылить весь запас на нос молодой королеве. В конце концов, Альбина все же не удержалась на ногах. Капитан подхватил ее на руки и, не слушая никаких протестов, не отпускал, пока не ступил на деревянную мостовую полутемной улицы. Альбина промолчала.

Высокие, призрачные в лунном свете дома угрожающе обступили королеву и ее спутника со всех сторон. Эта улочка была слишком мала и незначительна, чтобы тратить на ее освещение городское масло, и лишь лунный, отраженный слюдяными окошками свет позволял рассмотреть хоть что-то. А вонь! Альбина с трудом могла дышать и никак не могла понять, что же источает это зловоние, пока Альвик не указал ей на едва видимые во мраке канавы вдоль домов.

– Это бедный квартал, ваше величество. Потерпите, ратуша не далеко.

Очень скоро дерево под ногами действительно уступило место камню, дома словно помолодели и похорошели – в окнах заблестело дорогое стекло, фасады кокетливо оделись резными фигурками животных, людей или просто растительными орнаментами. А вот и первый гордый фонарь замер на углу. Мальчишка-фонарщик, как раз закончивший заливать масло, весело помахал им рукой со своей лесенки. Его вымокшие под дождем вихры в свете фонаря казались медными, конопатый вздернутый нос забавно морщился от капель, круглые глаза азартно поблескивали.

– Привет, Альвик!

– Привет, – капитан улыбнулся и совсем по-мальчишески помахал в ответ, – Как сестра? Здорова!

– Благодарствую! – мальчишка умудрился поклониться и не свалиться со своей стремянки, – Молится за вас каждый день.

Проходя мимо фонаря, Альвик подбросил вверх монетку, моментально исчезнувшую в чумазой ладошке ребенка.

– Купи что-нибудь на завтрашней ярмарке. Себе или сестре.

– Спасибо!

– Я встретил его позапрошлой зимой, – объяснил Альвик, когда они с Альбиной прошли еще два фонаря. – В канаве, где он собирал отбросы, чтобы накормить голодную сестренку. Они сироты. Он был золотой, худой – на одуванчик похож. Работу ему нашел, вроде – нравится ему. Свет к свету.

Альбина промолчала, лишь с удивлением взглянула на молодого человека. Он был столь привычен, что теперь, обнаружив в нем неожиданную черту, Альбина невольно спрашивала себя, в чем же еще она ошибалась.

Ночью город был совсем иным. Тихим, задумчивым и загадочным. Темнота милостиво укрывала тонкой шалью всю аляповатость, безвкусицу богатых кварталов, всю нищету и грязь бедных, как бы уравнивая всех. Ночью город был един. Он жил, дышал, думал и с интересом разглядывал непривычную гостью в костюме с чужого плеча. Альбина ежилась под этим взглядом и как бы невзначай старалась держаться поближе к Альвику.

Ратуша выросла перед ними с неторопливостью могучего флагмана. Шпиль терялся в небесах, чугунные двери в два человеческих роста казались часовыми на страже неведомых секретов. На каменных ступенях, свернувшись калачиком и накрывшись неожиданно богатым, чуть ли не золотом расшитым плащом, спал нищий, а у его ног посапывали две собаки непонятного цвета и породы.

– Кто это?

– Авенак, – в голосе капитана слышалась почти нежность, – он наша знаменитость. Святой человек. Я расскажу.

Никто не заметил, когда и откуда он пришел. Просто однажды утром на ступенях ратуши появился человек. Он сидел на предпоследней ступеньке и молча смотрел на прохожих. Непонятного возраста, среднего роста, с ничем не примечательным лицом, серыми, похожими на плесень волосами, в неясного покроя и цвета изношенной одежде. Отвернешься на мгновение и уже помнить не помнишь, как он выглядит. На десять таких девять придется. Так, да не очень. Все меняли глаза. Светлые, почти прозрачные с застывшим в глубине вопросом, они были единственным живой чертой в его лице. И вот когда он встречался взглядом с кем-либо, человек сразу же смущался. Белые глаза заглядывали прямо в душу, спрашивали. А что спрашивали? Неизвестно. Молчал человек, смотрел только. Люди, особенно из тех, что побогаче да познатней, ох, как не полюбили пришельца, ратушную площадь стороной обходить стали, по ночам криком кричать на пышных перинах. От клейма колдуна и пламени костра чужака спас случай. Дочь тогдашнего городского управляющего с самого детства страдала неведомой болезнью. Вначале девочка росла абсолютно здоровым, очаровательным ребенком, до тех пор, пока не умерла ее мать. Узнав страшную новость, девочка три дня лежала без памяти, потом очнулась, да только ноги с этого момента отказывались служить своей маленькой хозяйке. Многочисленные лекари, приглашенные безутешным отцом, лишь качали лобастыми головами, да разводили руками. Девочка выросла, превратилась в красавицу, но женихи не спешили засылать сватов. Кому нужна калека?

В тот ненастный день девушку принесли к ратуше в дорогом паланкине здоровенные бронзовокожие невольники, единственной обязанностью которых было выполнять любой каприз юной хозяйки. Что привело девушку в тот день на площадь – дело, каприз или судьба? Неизвестно. Но как бы там ни было, рядом с паланкином вдруг словно по волшебству возник чужестранец, откинул тяжелую ткань, погладил девушку по щеке, улыбнулся и поманил за собой пальцем. Могучие невольники, обычно и близко не дозволяющие никому подойти к хозяйке, замерли в немом оцепенении, стража, что глиняными болванчиками торчала у ворот, только ресницами хлопала, а странный человек улыбался и пятился назад, не сводя своих жутковатых глаз с белого, как известь, лица девушки. Звал. Девушка судорожно кивнула, ступила раз, другой, да и пошла за чужаком прямиком к отцу, замершему у чугунной створки. Надо ли говорить, что с этого момента никто не то что с пыточным огнем, с дурным словом не смел подступиться к белоглазому чудотворцу. Вельможа на радостях попытался было увести человека к себе в дом, но тот лишь улыбнулся и, покачав седой головой, остался на пыльных ступенях. С тех пор и пошло: как случится с кем беда – болезнь там прихватит или поранится кто, сразу же бежал какой-нибудь из родичей или друзей порезвее на Ратушную площадь к чудодею за помощью. Никто не знал отказа. Богатый ли, бедный ли, – всех одинаково лечил чужеземец, и ни с тех, ни с других платы не брал, лишь улыбался в ответ на все похвалы и молча уходил к своим ступеням. Немой вопрос у ворот Ратуши.

Так и живет, уже скоро десять лет как будет, – закончил свой рассказ Альвик, – еду ему каждый день спасенные приносят и одежду тоже.

– Откуда же известно, как его зовут, если он немой?

– Браслет у него есть кожаный. Имя на нем написано.

Альбина так увлеклась рассказом, что очень удивилась, когда Альвик вдруг остановился у какого–то дома, из стеклянных окон которого лился теплый свет, а из открытых дверей доносилась громкая музыка.

– Пришли.

От этого короткого слова сердце молодой женщины разом словно ухнуло куда-то, а внизу живота заскреблось маленькое когтистое создание. Королева хотела что-то сказать, но видно и в горле поселился небольшой зверек, напрочь загородив путь словам.

– Вы не бойтесь, ваше величество, я сам. Вы только молчите пока.

Королева судорожно кивнула, и они решительно вошли в таверну. Широкая хорошо освещенная зала, как бы поделенная на небольшие части аккуратными столиками, была почти целиком заполнена людьми. Мужчинами. Между столиками и людьми ловко скользили хорошенькие девушки в крошечных кружевных платьицах и с подносами в руках. Время от времени то одна, то другая девушка, улыбаясь, уходила по широкой лестнице на второй этаж в сопровождении мужчины. Альбина с любопытством рассматривала любовно украшенные цветами и неброскими пасторальными картинами стены, богато одетых посетителей, смешные наряды девушек и абсолютно не понимала, почему ее спутник, смущенно краснея, поспешно тянет ее куда-то в глубь залы за тяжелую бархатную занавеску. За занавеской обнаружился небольшой кабинетик с мягкими диванами, роскошными хоть и слегка искажающими зеркалами на стенах и небольшим круглым столом. Миловидная пухленькая девушка, возникнув как из-под земли, осведомилась:

– Чего пожелают доблестные господа?

Альвик, почему-то избегая смотреть на девушку, распорядился:

– Принеси две кружки горячего вина со специями и проследи, чтоб нас никто не беспокоил. Важная встреча.

Девушка кивнула и моментально исчезла. Альбина уже хотела начать расспросы, как Альвик быстро заговорил.

– Я все узнаю. Приведу его сюда. Вам лучше бы не выходить. Все хорошо будет.

Видимо от смущения и так не особенно красноречивый капитан заговорил совсем отрывисто. Взглядом с Альбиной он старался не встречаться. Сильные пальцы молодого человека нервно теребили завязки отяжелевшего от влаги плаща.

Неловкую паузу прервала вновь появившаяся абсолютно бесшумно девушка-служанка. Она поставила на стол две пышущие жаром огромные кружки и, заученно улыбнувшись, спросила:

– Господа желают чего-нибудь еще?

Альвик, оборвав завязки, резким движением сбросил с плеч плащ, помог избавиться от плаща Альбине и сбросил их на руки девушке.

– Высуши.

После ухода девушки Альвик быстро отхлебнул из одной из кружек и, кивнув королеве, решительно вышел в общую залу. Альбине ничего другого не оставалось, кроме как ждать. Ни волшебный аромат, разливающийся в воздухе над кружками, ни мягкая теплота глиняных боков, ни терпкий вкус вина не могли согреть Альбину. Молодую женщину била крупная дрожь и не шальной дождик был тому виной, а страх. Она боялась до дрожи в окоченевших пальцах, до темноты в глазах, до ледяного пота и спазмов в пустом животе. И не знала, чего боится больше: того ли, что это будет не Он, или же прямо обратного. Альбина вдруг с ужасом поняла, что совершенно не представляет, что она Ему скажет. Как вообще предстанет перед ним в мужском, нелепом мундире, к тому же практически насквозь мокром?! В этой ужасной шляпе? Королева поспешно сдернула почти утративший форму головной убор и с отвращением отбросила прочь. Быстрый взгляд в зеркало, и горестный вздох сорвался с тонких губ королевы. Непослушные волнистые волосы стояли дыбом, и без того худощавое лицо казалось болезненно тонким, будто прозрачным, и на нем блестели испуганные, невозможного для живого человека размера глаза.

«Хороша, нечего сказать! Он ведь и думать обо мне наверняка забыл, а тут явление этакого чучела… Как глупо!»

Больше всего на свете Альбине хотелось бежать без оглядки до тех пор, пока не захлебнется горячей кровью сердце, и не рухнет она замертво подобно глупой принцессе из старой няниной сказки. Да вот только ноги ее не слушались. Словно окостенев, королева ждала.

Дрогнула ткань занавеса и приглушенно вскрикнула женщина. Но это был лишь Альвик. Сумрачно взглянув на королеву, он сказал:

– Сейчас спустится. Девочки приведут. Мне уйти?

Альбина отчаянно замотала головой, а затем, опомнившись, совладала с собой:

– Останься пока.

Альвик сел, тяжело оперся локтями на стол, одним глотком осушил чуть ли не пол кружки. Молодой человек был на редкость мрачен, но юной Альбине было не до переживаний верного капитана. Со своими бы чувствами справиться! Ведь все было так волнительно…

Миг и в кабинет стремительно вошел высокий черноволосый мужчина, окинул все цепким взглядом, небрежно поклонился.

– Чем могу быть вам полезен, господа?

Альбина в тщетной попытке справиться с непокорными волосами заплела косу, сейчас упавшую на спину, и мужчина принял ее за юного лейтенанта. Поскольку и королева и капитан продолжали молчать, мужчина, нетерпеливо дернув плечом, спросил еще раз:

– Так в чем дело, господа? Мне передали, вы хотели говорить?

– Нет, – с трудом произнесла, почти прокаркала Альбина, – простите, сударь, мы ошиблись. Приняли вас за другого. Приносим свои искренние извинения.

– Что ж, такое случается. Мое почтение, – мужчина еще раз окинул бледные лица внимательным взглядом и так же стремительно, как и появился, покинул их кабинет.

Альвик молчал всю обратную дорогу в замок, и Альбина была ему бесконечно благодарна за это. Что же до чувств самой королевы, они были в явном смятении. Она не знала, что было сильнее: разочарование или все же облегчение. Но твердо решила для себя, что следующая подобная встреча состоится уже на ее территории. Там, где она сможет встретить свою судьбу полностью ко всему готовой.

Когда Альвик, проводив королеву до ее апартаментов, уже склонился в прощальном поклоне, Альбина тихо произнесла:

– Спасибо.

Все поиски были напрасны.

На второй год после коронации шпионы донесли Альберту о странном увлечении королевы. Он посмеялся, будучи уверенным, что Альбина разыскивает сбежавшего любовника. Женщины интересовали его значительно меньше лошадей и воинских упражнений, а в ряду женщин Альбина стояла одной из последних, ибо даже после родов сохранила мальчишескую фигурку. Альберта же привлекали женщины в возрасте, с чрезмерно большой грудью и обширным задом.

– Как думаете, найдут? – спросил Альберт у шпионов.

– Нет, вряд ли, слишком примет мало, – ответили шпионы.

– Бедняжка, – посочувствовал Альберт. – Надо было, когда с ним путалась, мазилам придворным портрет заказать. Побоялась, наверное, что дядя прознает…

Альбина не сдавалась. Весной старый замок украшался бахромой из одуванчиков, и юная королева, сдерживая стон, прижимала к лицу пригоршни пахнущих медом головок, пачкая пыльцой нос и щеки и вспоминая тот единственный желтый цветок, который бросил ей незнакомец в таверне. Вечно нетрезвый, шумный и воинственный Альберт, от которого всегда пахло луком и перегаром, погиб в случайной битве где-то вдали от границ собственной страны, и, поскольку стояло лето, даже тело его не сумели привезти для похорон. Альбина отложила в долгий ящик поездку на его далекую могилу, и вплотную занялась тем, чем она занималась с первого дня после смерти дяди – государственными делами. Альберт, никогда не обладавший политическим чутьем, экономическими знаниями и прочими управленческими талантами, охотно предоставлял ей полную свободу в том, в чем она преуспела еще до замужества. Его небольшого, но цепкого ума вполне хватало на то, чтобы не вмешиваться в нормально развивающиеся события.

– Воин должен воевать, пахарь – пахать, а рыбак – рыбу ловить, – этой нехитрой, но безусловной премудростью исчерпывалось мировоззрение Альберта. После его смерти, позабыв с годами раздражение и брезгливость, которые он вызывал у нее в живом виде, Альбина вполне оценила и его лояльность, и даже своеобразную широту его взглядов.

Может быть, она отказалась бы от поисков сразу после рождения второго сына. То, что пристало юной романтической принцессе, совершенно не к лицу замужней королеве, матери двоих детей. Альбина понимала это, но… Она уже привыкла советоваться с незнакомцем по каждому существенному поводу. Вспоминала его прощальный взгляд, всматривалась в темные, загадочные глаза и спрашивала в сумрак одинокой опочивальни (даже во время недолгого замужества супруги проводили вместе очень немного ночей):

– Как ты поступил бы в этом случае? Что будет лучше для меня? Для моих подданных? Для страны?

И вот что удивительно – откуда-то из глубины темного океана мыслей словно всплывал готовый ответ и произносил его звучный, красивый голос незнакомца в плаще.

Кто ты? Откуда узнал мое имя? Почему ушел? – тысячи раз задавала Альбина эти вопросы, и не получала никаких ответов.

А придворные, министры и владетели сопредельных государств, наблюдая происходящие в стране события, все больше попадали под власть жутковатой, но захватывающей иллюзии – им казалось, что страной правит не юная девушка, едва забросившая своих кукол, а опытный правитель, умудренный годами обучающих ошибок и болезненных откровений.

Прекратить поиски, отступиться, оборвать нить – на это Альбина никак не могла решиться.

Но и носить все в себе больше не было сил.

Кто ты?! Бог? Дьявол? Случайный прохожий? Покажись, дай ответ! Или сгинь, пропади, прекрати мучить так и не понятым, но все понимающим и все принимающим взглядом!

У королев, как и у принцесс, не бывает подруг – только подданные.

После смерти дяди и коронации Альбины Арманзель с ее вульгарными манерами стала как-то совсем неуместна, и множащаяся и кишащая, как фруктовые мушки, челядь куда-то тихонько отодвинула ее. Альбина не возражала. После посещения таверны в их отношениях что-то сломалось. Что-то, о чем не было сказано ни слова.

Десять лет спустя Арманзель доживала свой век при кухне, там, откуда начинала свою карьеру. Из-за распухших суставов она почти совсем не могла ходить. Молодая прислуга считала, что и с головой у нее не все в порядке.

Явление королевы на кухню и в портомойню и ее расспросы об Арманзели вызвали настоящее потрясение.

– А я-то всегда над ней смеялась! – испуганно приседая, прошептала одна пятнадцатилетняя прачка другой. – И тараканов ей в похлебку кидала. Думала, она все врет…

– Кто ж знал, – пожала толстыми плечами подружка.

– Она днем к речке ходит, за стену, – вспомнил один из молодых поваров. – Сидит там под деревом, кости на солнышке греет…

– Я поняла, останьтесь здесь, я пойду одна, – тон Альбины не допускал возражений, но это было излишним – желающие возражать королеве давно перевелись во дворце.

Арманзель выглядела совсем старухой – седые, неопрятные космы, безобразно раздувшиеся руки и ноги, засаленный на животе передник, обмахрившаяся юбка…

– Я пришлю тебе хорошую одежду, и доктора. Сегодня.

– Не стоит беспокоиться, Ваше Величество, сидеть здесь удобно и в этой. А больше я нигде не бываю…

– Хочешь, я заберу тебя наверх?

– Что мне там делать? Я сижу здесь, вспоминаю хорошие года, когда была молодой. Также речка течет, и дерево все то же… Чуешь, Альбина, ванилью пахнет?

– Ванилью? Нет, не чувствую, наверное, тебе показалось… Арманзель, ты можешь выслушать меня? Больше мне не с кем об этом говорить…

– Ты будешь говорить о прошлом, Альбина? – выцветшие глаза старухи словно подернулись пленкой. – Говори…

– Не только о прошлом. О настоящем и будущем тоже. Потому что я ничего не понимаю. Хотя ты права – все началось в прошлом, в тот день, когда я в чужом платье зашла в трактир «У старого капитана». Ты помнишь?…

Альбине показалось, что к концу ее рассказа старуха задремала, привалившись к стволу высохшей яблони. Она уже собиралась встать и уйти, но тут скрюченные пальцы сжались в кулак, а сквозь морщинистые веки блеснул живой огонь.

– Ты никогда не найдешь его, Альбина! – прежним, звучным и низким голосом сказала Арманзель. – И это правильно. Может быть, он великий колдун, а может – бродячий акробат. Может быть, он жив, и едет на коне в полумиле отсюда, а может, давно истлел в могиле. Это неважно. Ты всегда будешь мерить себя по той минуте. И в ней искать утешения в скорбях твоих. Искать и находить. У каждого из нас есть своя мерка. И свое утешение. Большинство хранит их в тайне ото всех…

– И у тебя, Арманзель?

– И у меня…

– А как же Бог? – зачем-то спросила Альбина, хотя никогда не была не только религиозной, но даже по-настоящему верующей.

– Бог, он на небесах. Небесной меркой себя особые люди меряют, небесные. А мы – люди земные…

Альбина порывисто поднялась, сверху вниз в последний раз взглянула на старую прачку.

– Я пришлю лекаря. Пусть он изготовит для тебя мазь. Прощай.

– Прощай, Ваше Величество…

Слова старой женщины словно пробудили что-то в королеве. Государственные заботы на время отошли на задний план. Тем более, что за десять лет спокойного и вдумчивого царствования все было налажено Альбиной так, что ее ежеминутного вмешательства в дела королевства уже давно не требовалось. Дети тоже достаточно подросли, да впрочем, у нее никогда и не было к ним настоящего интереса. Старший рос пугливым и болезненным, средний и младший, нравом и обликом походившие на покойного Альберта, непрерывно дрались между собой на деревянных мечах, мучили кошек и стреляли по воронам. Всей душой и телом, бессонными ночами и смятыми в горячечной одинокой тоске простынями, Альбина понимала, что в ее женской судьбе осталась последняя, ненаписанная глава. Отчего-то в эти дни она особенно часто вспоминала давно умершего бастарда Аврелия, который любил наблюдать за звездами и нравами растений и животных. Может быть, она тоже могла бы полюбить это? Кто знает, ведь у нее никогда не было на это времени…

Мир благоволит к тем, кто решился, и однажды в ее комнату порывисто вошел Альвик.

Солнце плавилось в тигле витражей, слюдяной водой растекаясь у ног королевы. Вездесущих пух одуванчиков прозрачным пеплом сгоревшей мечты оседал на руках и плечах, ранней сединой проблескивал на висках. Широкоплечий светловолосый мужчина медлил у входа, любуясь точеной фигурой любимой женщины, как никогда прекрасной этим утром.

– Здравствуй, – прозвучал мягкий голос, – есть новости?

Альвик, как всегда в присутствии королевы, смешался, нервно подкрутил пышные усы и ответил:

– Мои люди нашли его, ваше величество. На этот раз это точно тот самый человек.

За прошедшие годы речь бывшего мальчишки северянина сделалась если и не красочной, то, несомненно, более связной.

– Я проверил, именно этот человек был в городе, когда хоронили вашего дядю.

– Кто он?

Голос королевы прозвучал словно издалека. Неподвижность Альбины была сродни стойке охотничьей собаки, почуявшей след.

– Немного лекарь, немного колдун, немного сумасшедший, – Альвик передернул широкими плечами, – Ученый, одним словом. Принадлежит к дворянскому роду. Кажется, дворянство его прадеду Аврелию пожаловал ваш прапрадедушка. Поговаривают, что в его жилах течет кровь венценосцев, но это, скорее всего, красивое вранье. Деньги у него есть, живет он не бедно, но без всякого шика, все доходы тратит на научные затеи.

Молчанье было подобно остаткам утренней росы на резных листьях одуванчиков и столь же недолговечно. Колоколом ударила капля:

– Не женат.

– Где? – Не то дверь скрипнула где-то в отдалении, не то игривый ветерок принес чей-то вздох, во всяком случае, губы королевы даже не дрогнули. Вопрос словно сам собой соткался прямо из воздуха и заполнил собой всю комнату.

– Уже три года он живет в небольшом пограничном морском городке под названием Хиель на севере. Ходит в море с рыбаками, изучает привычки каких-то морских тварей. Мои люди докладывают, что, по его же собственным словам, он останется там до тех пор, пока не завершит своих исследований. По его оценке на это уйдет еще года два.

Молчание приобрело отчетливо вопросительный характер, и Альвик поспешил ответить.

– Нам не удалось ни подкупом, ни угрозами, ни самыми лестными посулами побудить его приехать в столицу. Это очень сильный человек. Он привык жить в уединении и не хочет его ни на что менять.

Королева резко, так, что взметнулся длинный подол платья, обернулась, рассмеялась и быстро вышла, почти выбежала из комнаты. Альвик кинулся за ней, и лишь ажурные парашютики одуванчиков продолжали танцевать в теплых лучах солнца.

После того, как она решилась, Альбине понадобилось всего лишь две недели на то, чтобы все подготовить. И в начале третьей недели после разговора с Альвиком из северных ворот выезжала скромная карета, отправляясь в дальний путь на морское побережье. Устроившийся на козлах Альвик механически улыбался и кивал направо и налево любопытной толпе слуг, а в карете сидела Альбина и с трудом сдерживала смех. Правил каретой высокий, огненно-рыжий конопатый юноша.

Все было продуманно до мелочей. Подробное письмо Раваризену, королю соседней дружественной державы и другу юности, было написано тем же вечером, когда Альбина доподлинно узнала о незнакомце. В письме Альбина не скрывала почти ничего. Она знала, что Раваризен, который правил страной после смерти деда и трагической гибели Тамариска (принц упал, объезжая взбесившуюся лошадь, и сломал себе шею), все поймет правильно, и будет нужное время делать вид, будто королева Альбина, устав за десять лет от государственных дел, приехала к нему с неофициальным дружеским визитом для поправки здоровья и консультации со старым врачом-чернокнижником, которых было не счесть при дворе просвещенного монарха. Раваризен был умен и обладал широкими взглядами, он открывал университеты по всей стране, покровительствовал театру и воспитывал полдюжины бастардов Тамариска, который так и не успел жениться. На него можно было положиться.

Пустая закрытая карета с королевскими гербами в сопровождении верных гвардейцев из отряда Альвика двинулась на запад, по дороге, ведущей к королевству Раваризена. В это же время Альбина, никем не узнанная, ехала к северным воротам.

Проезжая по-утреннему сонный город, королева велела остановить коней на Ратушной площади. Вышла из кареты и поднялась к сидящему на ступенях человеку. Присела рядом.

– Здравствуй, Авенак.

Альбина протянула нищему аккуратно завернутые в тряпицу пироги и бутылку вина из дворцовых погребов. Мужчина взял, поблагодарил взглядом и отложил все в сторонку. Странные белые глаза мягко смотрели на незваную гостью. Они словно говорили: «Ну что же ты? Рассказывай, зачем пришла! Не бойся!»

– Ты вот не знаешь меня, Авенак, а я тебя знаю, и уже который год забыть твою историю не могу. Ты ведь ждешь здесь кого-то. Верно?

Нищий медленно кивнул, худощавое лицо исказила гримаса боли. Лишь на мгновение. Была и сгинула. И вновь лукавая улыбка тронула бледные губы.

– А ты? – молчал Авенак.

– Мне надоело ждать! Если я прямо сейчас что-нибудь не сделаю, не поеду хоть на край земли за Ним, то ничего не будет. Понимаешь, моя жизнь не случится до конца! Так и умру, не узнав, какая она бывает…

Нищий улыбнулся чему-то своему, далекому, и Альбина поразилась богатству его улыбок. Казалось, на каждый случай припасена у него особенная, только здесь и сейчас уместная улыбка. Авенак вздохнул и ласково провел рукой по волосам женщины. И королева, с детства не выносившая чужих прикосновений, вдруг разрыдалась на плече этого странного человека. Они сидели на пыльных ступенях сонного города вдвоем, он, уже прошедший свой путь, и она, отважно ступившая на свой. Расплатившийся сполна и готовая на любую цену. Эта встреча нужна была им обоим.

Карета уже давно скрылась, а Авенак все смотрел ей вслед, и тонкие губы прошептали:

– Последнее испытание…

Путешествие. Что может быть чудеснее? Только самое первое свободное путешествие свободного человека! Глаза восторженно глядят в окно кареты, поражаясь и радуясь всему. Все абсолютно ново, а потому – ужасно интересно. А представьте, что вы практически всю свою жизнь прожили в одних стенах, скованные жесткими цепями церемониала? Хмельной ветер свободы кружил Альбине голову. Она упивалась неповторимым ароматом пробуждающегося после зимней спячки леса, веселым перезвоном приветствующих весну птиц, обжигающими объятиями прозрачных говорливых речушек. Строго настрого запретив Альвику и его рыжему подопечному, в прошлом фонарщику Арку, называть ее как-либо иначе, нежели по имени, она плела им венки из вездесущих одуванчиков и ранних полевых цветов (плести венки королеву научил тот же Арк). Все встречные: вельможные ли всадники, женщины, спешащие на рынок, крестьянские девушки на высоких телегах – невольно улыбались высокому юноше с пламенно горящими на солнце волосами, увенчанному пышной цветочной короной. Дороги как всегда по весне развезло, карета то и дело застревала в грязи, на подсохших участках в разбитых колеях немилосердно трясло, но все это не могло испортить настроение Альбине. Она лишь весело смеялась, уверенно сжимая в руках вожжи и глядя на чумазые физиономии своих спутников, вынужденных время от времени вытаскивать карету из кровожадно чавкающей грязи. Мужчины смеялись в ответ и приносили Альбине целые охапки цветов.

На вторую неделю пути Альбине удалось уговорить своих спутников провести ночь под открытым небом. Альвик сперва ворчал, но в конце концов не выдержал и расплылся в широченной улыбке. Лица Альбины и Арка сияли восторгом ожидания. Юноша, выросший в городских трущобах, тоже радовался путешествию, как дитя.

Лето властно вступало в свои права, но по ночам все еще подмораживало. В ближайшем городке Альвик предусмотрительно прикупил все необходимое для походного ночлега королевы. Вполне понятно, что ни Арк, ни тем более Альбина понятия не имели, как разжигать костер и готовить на нем еду. Все эти обязанности легли широкие плечи капитана. Пока Альвик колдовал над котелком, а Арк обихаживал лошадей, Альбина, чувствуя себя лишней, пошла прогуляться.

Лес. Поздний вечер. Солнце уже давно опустилось за деревья, и лишь между стройными соснами еще пробиваются его последние лучи, окрашивая облака в фантастичные цвета. Еще минуту назад небеса были темно пурпурными, а сейчас уже горят расплавленным золотом, смешанным со старой бронзой. В воздухе плавает ни на что другое не похожий аромат соснового леса. В него вплетается дурманящий, обволакивающий запах можжевельника. Пахнет свежей смолой, уже чуть прелой хвоей и водой. В лесу идет какая-то своя жизнь – просыпаются ночные существа, но и дневные еще не успели спрятаться в норки и дупла. Около огромного, почти идеально круглого, практически целиком заросшего мхом валуна, гордо высящегося посреди маленькой вересковой куртинки, мелькает целое семейство ящерок. На камне, поджав ноги и стараясь даже не дышать, сидит Альбина. Она ласково улыбается маленьким юрким зверькам, и нет для нее в эту минуту ничего важнее их. Ящерки не замечают ее, одна, увлекшись охотой, взбегает по сапогу. А он теплый, заходящее солнце щедро поделилось с ним своим жаром. Зверьку нравится сапог. Рисунок, делящий поверхность на ровные ромбы, очень удобен, за него так прекрасно цепляться маленькими лапками. Ящерка замирает. Ей хорошо. Громкий хруст ветки где-то неподалеку нарушает ее вечерний отдых. Все ящерки моментально исчезли, подобно миражу. Были и уже нет. Альбина с сожалением взглянула в ту сторону, откуда раздался звук, но там так никто и не появился. Словно очнувшись, молодая женщина взглянула на небо. Лишь самые верхушки высоченных сосен по-прежнему светились закатным румянцем, а из-за еще недавно пушистых, будто обсыпанных киноварной пудрой кустов выползают когтистые тени. Альбина встала и почувствовала, что ее бьет крупная дрожь, зубы невольно начали постукивать. Такой теплый вначале валун, как-то разом остыв, вобрал в себя и часть ее собственного тепла. Это было даже справедливо, но сейчас королева поняла, что замерзает. К тому же она абсолютно не представляла себе, в какую сторону идти. В сгустившихся сумерках лес внезапно преобразился, стал холодным, наполненным тайным движением и полным угрозы. Каждый звук теперь казался Альбине знаком опасности. Разом всплыли в памяти все сказки о существах и духах, которые жили в лесу и по сути своей враждебны человеку. Королева была готова поклясться, что старый пень, еще при свете показавшийся ей похожим на лешака, теперь, угрожающе раскачивая скрюченными лапами-корнями, медленно подползает все ближе. И лишь сила воли не давала ей ринуться куда глаза глядят. Альбина очень хорошо понимала, что если она ошибется с направлением, а, скорее всего, именно так и случится, Альвику будет трудно ее найти. Далеко уйти от дороги она не могла, так что если просто сесть и подождать, скоро все закончиться. Но легче сказать, чем сделать. Умом королева прекрасно понимала, что ей ничего не угрожает, но вот чувства…. Исконный страх горожанина перед мощью природы заставлял Альбину вздрагивать от малейшего шороха. Вновь присев на валун, она ждала. И еще никогда в жизни королева не была так рада услышать свое собственное имя, принесенное изменчивым лесным эхом. Надежный Альвик нашел ее четверть часа спустя и очень удивился, когда королева, закусив губу, крепко его обняла.

Ночь. Костер, забавляясь, рассыпает грозди неверных бликов по лицам сидящих людей. Во всем мире есть лишь этот круг с размытыми, изменчивыми, такими ненадежными границами, и тьма, что поглотила остальную вселенную. Лес молчит. Это странный, какой-то неправильный, непривычный лес. Он состоит из одних только сосен. Ни подлеска, ни обязательных переплетений коварных корней, норовящих в самый неподходящий момент попасть под ноги, ни надежного шалаша крон над головой. Королева сидит у огня и время от времени беспокойно оглядывается, подолгу вслушивается в темноту, чего-то ждет. Выросшая в каменном замке Альбина чует силу леса. Она не верит ему, ей все время кажется, что что-то не так, что лес готовит какую-то пакость и теперь замер в предвкушении потехи. Женщина чувствует себя здесь чужой. Теплые одеяла не дают ей замерзнуть, в руках обжигающе горячая кружка чая, рядом твердое плечо Альвика, но ей все равно не по себе.

– Почему все так? – спросила она, не надеясь быть понятой.

– Потому что вы королева, ваше величество, а не лесник, – Альвик обо всем догадался правильно. – Ваша вотчина – замок и зал государственного совета. Позовите жить в замок того, кто вырос под звездным покрывалом и привык спать на мху, положив под голову ягдташ, вот штука-то выйдет…

Пристыженная Альбина промолчала, но больше никогда не просила Альвика о ночлеге под звездами. Лучше уж худая, но все-таки крыша над головой, лучше уж покосившиеся, но все же стены, защищающие от всей лесной нечисти.

Дорога заняла почти месяц, и вот, когда Альбине начало уже нешуточно казаться, что путешествие превратилось в самоцель, их изрядно пообтрепавшийся экипаж въехал на вымощенную деревом главную улицу Хиеля. С десяток каменных домов, небольшая, будто приплюснутая сверху, ратуша да маленькая церквушка – вот и весь центр города. Вокруг без определенного порядка разбросаны деревянные некрашеные дома за косыми заборами. Во всех дворах развешаны рыболовные сети. А по улицам носится орава вопящих чумазых детишек непонятного возраста, вперемешку со стаей крупных мохнатых собак с лихо закрученными хвостами. Естественно, что все внимание детворы тут же привлекла карета. По-видимому, в их городок нечасто прибывали новые люди. Дети бросились бежать вослед, и в результате на центральную (она же единственная) площадь Хиеля путешественники прибыли с таким шумом, что, наверное, слышно было далеко за пределами городской черты.

Карета остановилась у ратуши, и несколько любопытных физиономий тут же попытались заглянуть внутрь. Арк беззлобно цыкнул на мальчишек, снял шапку, и они, заворожено глядя на его сияющую на солнце шевелюру, скатились в единый многоголовый ком у его ног. Судя по детям, местные жители были темноволосы, с припухшими, узковатыми глазами. Явление огненно-рыжего Арка стало для них настоящим шоком. Один особенно крохотный мальчонка даже расплакался, тыча в Арка грязным пальцем – «Демон!»

Альвик помог королеве выбраться из кареты и указал на спешащего к ним лысого толстячка.

– Это местный градоначальник.

Толстяк налетел на них подобно урагану. Перед глазами королевы моментально зарябило, а в ушах начал нарастать звон. Градоначальник говорил очень быстро, глотая окончания, беспрестанно улыбаясь и крутясь на месте в безуспешной попытке говорить одновременно со всеми троими приезжими. При этом он мягко, но уверенно увлекал Альвика и Альбину за собой, успевая на ходу отдавать распоряжения Арку и трем здоровенным орясинам, что прибежали за ним следом. Вскоре он привел их в двухэтажный и по-видимому самый большой дом в городе, с богато украшенным фасадом, на котором имелись: мраморные девицы, витые, словно пьяные колонны и лепной орнамент из фантастических рыб, кусающих себя за хвост. За жизнерадостной толстушкой, стоящей на ступенях, в ряд выстроились три ее очень точные копии разных возрастов, более всего похожие на молодых откормленных свинок. И все это семейство одновременно говорило, смеялось, что-то спрашивало, по виду абсолютно не интересуясь ответами. Когда гостей буквально силой усадили за богато накрытый стол, голова у Альбины уже раскалывалась от всей этой трескотни. Но тут отец семейства проявил твердость, приглушил домашних и заговорил самолично, ведя, как ему казалось, куртуазную беседу. Альвик споро отвечал на бесчисленные вопросы и Альбина, предоставив куртуазность верному капитану, смогла, наконец, передохнуть. Лишь однажды разговор привлек ее внимание:

– Так вы говорите, у вас дела к господину Артуру? – переспросил вдруг толстячок бургомистр, и на его добродушной физиономии появилось умильно-печальное выражение, – Вы говорите, госпожа его дальняя родственница, которая давно с ним не виделась? Ах, как жаль! Он ведь только вчера ушел с моряками к Драконьим Скалам. Это значит, что раньше чем дней через десять его ждать не приходится.

– Ничего, дорогой, – оживилась его супруга, – Господа вполне могут пожить у нас эти дни.

И уже гостям:

– Вы и не заметите, как пролетит время, так у нас весело!

Альбина почувствовала, как от перспективы провести десять дней в обществе этих людей ей становится дурно. К счастью, Альвик сумел уговорить радушных хозяев, что для всех будет лучше, если эти дни они проведут на постоялом дворе, а к ним обязательно будут каждый день приходить на ужин. На сем и распрощались. Альбина уже с трудом держалась на ногах и, хотя до постоялого двора было буквально рукой подать, эта дорога показалась ей чуть ли не длиннее мили.

Утром после обильного завтрака, состоящего практически целиком из одних только даров моря, и поданного прямо в комнату, Альбина поняла, что чуть ли не впервые за этот месяц осталась одна. Альвик ушел с визитом вежливости к местным зажиточным людям в надежде дополнительно разузнать что-нибудь об интересующей королеву особе. Неугомонный Арк, буквально потрясенный красотой и величием моря, еще до рассвета ушел с рыбаками. Спустившись вниз в общую залу, Альбина сразу же столкнулась с хозяйкой.

– Господина своего ищете? Так он ушел, уже часа два как будет… Но я могу послать слугу, он вмиг вам его отыщет!

– Нет, благодарю. Я просто хочу прогуляться, посмотреть на море…

– Чего на него смотреть-то? – удивилась хозяйка, – Мокреть да сырость. Вот был бы в городе господин Артур, он бы вам порассказал всякого. Большой охотник до этого вашего моря.

Альбина, успевшая дойти до выхода, вернулась к стойке.

– А что он за человек?

– Господин Артур? – хозяйка улыбнулась, – Хороший человек, только чудной какой-то. Вроде бы из благородных, а по камням да отмелям как дитя на карачках ползает. Камушки, травки разные собирает. Моряки как какого гада непонятного из пучины вытянут, так сразу ему и несут, а он и рад радешенек. За каждый экзен… экзимпляр, – женщина с трудом справилась с ученым словом и просияла, гордая своей образованностью, – полновесными монетами расплачивается.

Хозяйка вздохнула и принялась протирать и без того чистую столешницу.

– А уж как собой-то хорош! А ежели еще и рассказывать начнет, то и вовсе заслушаешься, заглядишься. Наши девки, как он только приехал, чуть не всей толпой за ним ходили. Да без толку все. Но они, бесстыжие, до сих пор к нему на маяк бегают – то пирогов отнесут, то рыбки в сметане…

– Почему на маяк?

– Так ведь живет он там! Наш господин бургомистр пытался было его себе в дом заполучить, ан не сдюжил. Господин Артур, как приехал, враз себе старый маяк приглядел. Сказал, что там ему легче метрое… метиолр… ические, – это слово так и не далось хозяйке, – в общем, за ветрами, да дождями ему там следить сподручнее. А я думаю, так еще и то, что маяк на отшибе стоит, не меньше ему понравилось. Не любит господин Артур шума-то.

Поблагодарив разговорчивую хозяйку, Альбина вышла на улицу. В тот день ветер дул с моря, и королева с удовольствием вдыхала давно забытый, дразнящий морской запах. Ноги сами понесли ее на берег.

Пронзительно голубое с белоснежными вспышками чаек небо сливалось вдали с безмятежно синим атласным покрывалом моря. Ленивые волны полные странных, коричневато-медных водорослей лизали округлые камни у самых ног королевы. Альбина, завороженная спокойной мощью моря, брела вдоль берега и наконец-то ощущала покой. Тихий ненавязчивый шепот успокаивал, и даже тревожные крики чаек не могли разрушить этого вдруг обретенного ею равновесия. Очнулась Альбина лишь тогда, когда прямо перед ней выросла высокая белая башня. Маяк.

Дверь небольшого домика, который примостился прямо к круглому боку башни, оказалась открыта. Альбина постучала и вошла внутрь.

– Здесь кто-нибудь есть?

Она громко повторила вопрос еще раз и хотела уже выйти, как вдруг ее взгляд упал на лист картона, висевший на стене вместо картины, рядом с морской картой и розой ветров. Быстрыми уверенными росчерками пера на рисунке была изображена совсем юная девушка в длинной юбке из грубой шерсти и кофте с продетым в горловину витым шнурком. Неровно сделанные большие кисти, которыми оканчивался шнурок, свисали почти до пояса и составляли единственное украшение наряда. Голову девушки покрывал чистый белый платок, из-под которого упрямо выбивались несколько завитков. В огромных глазах плескался страх.

– Боже, так это действительно он…

На мгновение стало трудно дышать, ноги Альбины подкосились, и она почти упала на стул.

– Столько лет, столько разочарований, и вот я нашла тебя….

Дрожащей рукой она сняла рисунок со стены, прижала его к груди и внезапно разрыдалась. Странные чувства бродили в ней. Круг замкнулся. Незнакомец, оказавшийся исследователем морских пучин и ветров господином Артуром и, по-видимому, ее дальним родственником, живет именно здесь. Она нашла его. Но он не пожелал ехать ко дворцу, не пожелал увидеть ее, хотя Альвик, желая угодить ей, наверняка приложил все силы, чтобы уговорить его. Так же, как и его прадед Аврелий, Артур не может жить во дворцах. Его стихии – звездное покрывало, одинокий огонь маяка и дивная мощь морских просторов. Судя по этому рисунку, Альбина для него – такая же нерассказанная сказка, случайный, но запомнившийся на всю жизнь взгляд. Что же теперь она скажет ему? Чем убедит? Будет ли он хотя бы рад ее видеть?

Немного успокоившись, королева с любопытством осмотрелась. Первое, что бросалось в глаза в комнате, это огромное количество книг. Книги был повсюду – именно они занимали большую часть просторного помещения. Свитки, тома, томики и томища заполняли собой шкафы, прогибали своим весом многочисленные полки, объемными стопками громоздились на сундуках и просто в углах. На стенах были развешаны вещи и вовсе загадочные: какие-то сушеные чудовища, макеты неведомых штуковин (Альбина даже не смогла понять, живые это объекты или механизмы). Один из стеллажей был полностью заполнен всевозможными склянками с какой-то жидкостью, содержащими в себе самых разнообразных гадов – пауков, червей, змей, жаб, сколопендр и загадочных морских созданий. На огромном столе под грудой свитков, исписанных быстрым летящим почерком, и зарисовок, Альбина, к своему ужасу, обнаружила человеческий череп.

– Неужели ты привез все это с собой? – удивилась королева. – Или собрал уже здесь?

Один из ящиков потрескавшегося комода был почти доверху заполнен свитками писем. Альбина колебалась всего несколько мгновений, а потом принялась поспешно доставать их и разворачивать по одному, стуча о крышку комода остатками сорванных печатей. Ни одного письма от женщины – это она угадала сразу, лишь проведя носом над ящиком, почувствовав запах сухой травы и отсутствие ароматов духов. Много писем из университетов, на иностранных языках, есть с непонятными формулами, чертежами, рисунками. Там, где язык свой, понятный, почти ничего нельзя понять по сути. Обращения: «Любезный господин Артур!» «Дорогой коллега!», даже – «Учитель!» (стало быть, где-то есть и ученики)… Развернув очередное письмо, Альбина невольно вздрогнула, выпрямилась и огляделась. Дяди давно нет, но… она слишком хорошо знала эту руку, и на мгновение даже как будто бы услышала в тишине скрипучий желчный голос старого короля! Королю не обязательно иметь красивый почерк, чтобы подписывать указы, а для прочего есть писаря и другая челядь. Однако, и у дяди, и у самой Альбины – почерк крупный, решительный, но изящный, каждую букву можно разобрать в полутьме и издалека. «Здравствуй, братец! Получил твое письмо и искренне радуюсь твоему последнему успеху – поимке морского червя с восемнадцатью щетинками вместо обычных двенадцати. Прости, не разобрал, что именно это означает для всей твоей науки, но ты, знаю, не рассердишься, так как ведаешь прекрасно, что моя ежедневная наука – решительно о другом…»

Альбина, не торопясь, прочла до конца и замороженными пальцами отложила свиток.

Стало быть, все правда. Артур действительно лицо королевской крови, и дядя, судя по почти фамильярному «братец», знал его достаточно накоротке, симпатизировал ему и регулярно с ним переписывался. Артур даже считал нужным сообщать царственному кузену о своих научных успехах. И вовсе не случайно, что после дядиной смерти он, не любя города и дворцы, приехал проститься со своим родственником и старшим другом. Но ведь все это значит… Все это значит, что дядя, скорее всего, прекрасно понимал, кого именно много лет разыскивает Альбина. И вместо того, чтобы познакомить ее с дальним ученым родственником или хотя бы рассказать о нем, он послал ее в соседнее государство беседовать с анемичным принцем Раваризеном… Но ведь тогда, получается, что и Артур все знал, но не счел нужным хоть что-нибудь предпринять, только нарисовал и повесил на стену ее портрет… «Он не знал! – решительно возразила Альбина сама себе. – Дядя скрыл от него! Король лучше других ведал все достоинства Артура и не хотел, чтобы племянница серьезно увлеклась потомком бастарда, который к тому же не желает жить в городах! Артур ничего не знал! Когда он узнает, все изменится!»

Решительно отметя все сомнения, Альбина еще раз оглядела странную комнату и продолжила свой заочный разговор с ее обитателем.

– А где же ты спишь?

Кровать обнаружилась у дальней стены – узкая, с небрежно застеленным покрывалом и небольшим акварельным портретом в изголовье. Словно в волшебное зеркало, смотрелась королева в свое молодое лицо и чувствовала, как исчезают, растворяются все прошедшие годы. «И весь твой ум, и твое умение здраво рассуждать, сопоставлять одно с другим тоже растворились в пустых надеждах…» – ехидно прошептал внутренний голос, но Альбина волей загнала его в самый дальний, пыльный и темный уголок своей души. Ей вновь было восемнадцать, и жизнь только-только начиналась.

– Альбина…

Сердце зашлось криком. Королева обернулась, но это был всего лишь Альвик.

– Уже заполночь, – в голосе капитана слышался мягкий укор, – я волновался, думал, что случилось.

– Как заполночь? – удивилась королева и указала на окно, – еще совсем светло.

– Мы на севере. Здесь летом всегда так. Если проехать еще дальше на север, солнце вообще садиться не будет. Пойдемте, вы, должно быть, весь день не ели.

Только сейчас осознав, как она устала и проголодалась, Альбина позволила Альвику увести себя обратно на постоялый двор.

Следующие дни для королевы прошли, как во сне. Каждое утро она спешила к маяку и весь день проводила в Его царстве. Читала записи Артура, не понимая и десятой доли написанного, любовалась изящными набросками диковинных живых существ или же просто сидела на узкой кровати, и ей казалось, что за столом возникает знакомый силуэт. Альбина словно наяву видела, как Артур, откинувшись на высокую спинку стула, сидит за столом, задумчиво покусывает кончик пера, а затем, решительно обмакнув в чернила, что-то пишет. А вечером в дверном проеме возникал широкий силуэт Альвика, и они молча шли ужинать к радушному семейству градоначальника. Во время трапезы Альбина неизменно отмалчивалась и даже не особенно прислушивалась к трескотне хозяев, что впрочем, их абсолютно не обижало. На следующее утро все повторялось вновь.

В тот день с самого утра что-то пошло не так. С вечера поднялся сильный ветер, и море свирепым зверем в бессильной ярости билось о каменный берег. Весь горизонт оказался затянут в серую кисею облаков, и даже вездесущие чайки белыми комочками нахохлились на камнях, скрипуче жалуясь на свою судьбу. Весь день Альбину съедало чувство неясной, а оттого еще более страшной, тревоги. Не в силах находиться в четырех стенах, она вышла навстречу волнам и ветру. Вспомнила, как с утра Альвик не хотел ее отпускать, пытался удержать. Хватило одного лишь взгляда, и бесстрашный капитан, как всегда, капитулировал, пробурчал себе что-то под нос и, в сердцах хлопнув дверью, вышел. Альбина улыбнулась. Альвик был чудесным человеком – добрым, сильным, надежным. Королева решила впредь быть помягче с верным капитаном и тут же забыла о его существовании.

Прогулка ее продолжалась несколько часов и теперь она шла прямо на острие глубоко выдающейся в море каменной гряды. Огромные волны, разбиваясь пенными взрывами, рушились со всех сторон, ветер трепал свободную белую кофту и оборачивал юбку вокруг коленей. Альбина вскинула руки к небесам и выкрикнула что-то бессмысленное и торжествующее. Внезапно она увидела сидящую на облизанном морем валуне неясную фигуру. Человек сидел так неподвижно, что до этого мгновения она принимала его за часть пейзажа. Только теперь разглядела широкие опущенные плечи, мокрые светлые пряди, прилипшие ко лбу. Мужчина тоже заметил ее, обернулся и глядел прямо ей в глаза, чего, если точно припомнить, никогда прежде не случалось. Но Альбине было не до оригинальностей верного телохранителя. Она со страстным упоением проживала доселе ненаписанную главу своей жизни и не желала, чтобы кто бы то ни было мешал ей.

– Альвик! – гневно вскрикнула Альбина. – Что ты здесь делаешь?! Я же просила тебя оставить меня в покое!

Альвик поднялся навстречу, и стоял, бессильно опустив руки. Гнев королевы, которого он всегда так боялся, почему-то в этот раз не достигал его («А может быть, он притворялся все эти годы, чтобы доставить мне еще одно удовольствие?» – подумала вдруг Альбина.).

– Я подумал, что должен сам сказать тебе… – негромко проговорил Альвик, и его слова мгновенно заглушили грохот прибоя. – Не бургомистр, а я сам…

– Сказать – что?… – беззвучно шевельнув губами, спросила Альбина. Голос ее вдруг куда-то подевался.

– Рыбацкая шхуна, на которой плыл Артур и местные рыбаки, разбилась прошлой ночью на рифах у Драконьих скал. Был шторм. Все погибли. Три тела выбросило на берег и их подобрали жители прибрежной деревушки, остальных – унесло морем. Артура не нашли…

Альвик шагнул к Альбине, но камень вдруг вырвался из-под ее ноги и она поняла, что падает… Вскрикнув, Альбина попыталась перепрыгнуть на большой валун, но каблук лишь скользнул по мокрому обросшему бурыми водорослями боку, и она спиной вперед полетела в воду. Потом королева успела заметить лишь стремительный бросок темной фигуры и захлебнулась соленой пеной. Мужчина резким движением вырвал ее из хватки набежавшей волны и прижал к себе. Царапая щеку об завязки его рубахи, Альбина чувствовала тепло его тела и слышала, как мощно и размеренно бьется его сердце. Этот ритм что-то напоминал ей. Попытавшись разом осознать все случившееся, она почему-то вспомнила о веселом бургомистре и его семье, ощутила признательность к Альвику и потеряла сознание.

По-видимому, Альвик принес ее в домик у маяка. Когда Альбина очнулась, то обнаружила себя лежащей на узкой, жесткой кровати. Со стены на нее смотрел ее собственный портрет и полдюжины каких-то засушенных тварей. Вся ее одежда была развешана на веревке посреди комнаты. Сама Альбина лежала под тонким, совершенно не греющим пледом и была одета в просторную, грубоватую мужскую рубаху, по-видимому, из запасов Артура. «Значит, Альвик раздел меня!» – с неожиданным (как будто в замке она одевалась и раздевалась сама!) смущением подумала королева. Где же он сам? Альбина осторожно приподняла голову. Альвик обнаружился сразу. Оставляя на полу мокрые следы, он хлопотал у очага. Отсыревшие за время отсутствия хозяина дрова шипели, дымились и никак не хотели разгораться. Мокрая одежда прилипла к спине мужчины, на плечах, там, где она просохла, выступила соль. С волос все еще стекали капли, и Альвик время от времени встряхивал головой, чтобы они не попадали в глаза.

Тут Альбина вспомнила о своем неизбывном и непоправимом горе и попыталась заплакать. Губы кривились, в горле стоял шершавый, горький на вкус ком, но слез не было. Альвик обернулся, не глазами, но кожей почувствовав ее сознательное присутствие. Больше всего на свете она боялась, что он сейчас начнет утешать ее. Этого, по счастью, не случилось.

– Вот, выпей! – сказал мужчина, поднося металлическую кружку к губам Альбины. – Это добрый ром. Тебе поможет.

Альбина послушно проглотила обжигающую жидкость. Она знала, что ей уже никогда и ничто не поможет. Так какая же разница?!

Внутри потеплело практически сразу. Голова приятно закружилась. Но снаружи все оставалось омерзительно холодным. Руки и ноги заледенели. Проклятый плед не грел совсем. Альбина попыталась натянуть его на голову, но только оцарапала лоб и сморщилась от затхлого запаха. Дрова в очаге, наконец-то, разгорелись, но их тепло пока не достигало лежащей на кровати женщины.

– Мне холодно! – слабым голосом позвала она.

– Сейчас, – не оборачиваясь, откликнулся Альвик и подложил в очаг столько дров, сколько туда поместилось. Потом стянул с себя сапоги, мокрую рубаху и штаны, вытер тело какой-то ветошью, извлеченной из сундука и, ступая чуть косолапо, подошел к кровати.

– Не бойся, – сказал он. – Сейчас я тебя согрею. Другого способа нет. Больше ничего не будет.

Альбина молча повернулась на бок. Она больше не могла быть одна. А Альвик… он все равно всегда был рядом. Глупо прогонять его сейчас, когда она больше чем когда-либо нуждается в утешении и поддержке…

Мужчина вытянулся рядом на узкой кровати и привлек ее к себе. Она доверчиво прижалась к нему и наконец-то смогла заплакать. Он не вытирал ее слез, ведь они были такими же солеными, как морская вода в его волосах. Он ничего ей не говорил, ведь все слова были такими же мимолетными, как клочья морской пены. Его сердце было живым и горячим и стучало для нее. Когда она изнемогла в своем горе и заснула, уткнувшись мокрым лицом ему в грудь, он тоже прикрыл глаза и прошептал в ее спутанные волосы: «Моя королева…».

Они провели в Хиеле еще три месяца, практически не появляясь в городе. Сначала Альбина ждала вестей и надеялась, что Артур все-таки жив, поскольку никто не видел его мертвым. Потом у нее просто не было сил, чтобы немедленно вернуться к своим королевским обязанностям. Потом… Трудно сказать, что было потом. Альвик покупал в городе продукты и сам готовил еду в домике у маяка. Иногда Альбина пыталась помогать ему. Часто она ходила на берег моря, и подолгу сидела там, вглядываясь в вечно бегущие куда-то волны, которые каждый день меняли цвет и никогда не повторялись. Иногда ей казалось, что вернулись времена Фъёберрена. Верные Арк и Альвик охраняли королеву от назойливых сожалений и предложений бургомистра и местных жителей, которые почему-то считали, что горюющей о своей потере даме непременно нужно хоть как-нибудь развлечься. Неугомонный Арк стал заправским рыбаком и мореходом, и исправно снабжал их свежей рыбой. Альвик в свободное от небольшого хозяйства время ухаживал за маяком, зажигал на нем огонь, охотился или бродил по берегу, подбирая и рассматривая ракушки и водоросли. Раваризен прислал на условленный адрес и условное имя прохладное, ироническое письмо, в котором выразил надежду, что лечение королевы, по всей видимости, проходит успешно. Их ночи жили и дышали в том же ритме, что и морской прибой, разбивающийся о стены старого маяка.

«Бедная Альбина! – почему-то она думала о себе в третьем лице. – У тебя трое уже подросших детей, но впервые тебя любит мужчина.» – «Моя королева!» – шептал Альвик и синие глаза его сияли в светлых северных сумерках. Альбина молчала и подчинялась вечному ритму моря.

С самого утра лил дождь. И вчера и неделю назад тоже. В результате весь двор замка превратился в одно сплошное непролазное, жадно чавкающее болото.

Высокий худощавый мальчик сидел на подоконнике и притворялся перед самим собой, что читает. Бесконечный дождь навевал уныние и исторический труд великого Стефания тоже. Юный принц никак не мог продраться через заумный текст ученого мужа и уразуметь наконец, что же тот имел в виду. Поэтому, когда скрипнула дверь и на пороге появилась высокая строгая фигура бабушки, он очень обрадовался.

– Здравствуй, Аврелий, ты занимаешься?

– Здравствуй, бабушка! Если сказать по чести, то с самого утра я не разобрал ни одной строчки.

– У тебя печальное лицо, мой мальчик. Кто-то обидел тебя?

– Нет, меня никто не обижал. – Аврелий отвернулся. – Но я отчего-то чувствую себя несчастным.

– Это бывает с каждым…

– Я знаю. Но – наоборот? – Аврелий живо повернулся и, противу своих привычек, взглянул королеве прямо в лицо. Внешне Аврелий был больше похож на ее царственных предков, но Альбина тут же вспомнила этот внезапный прямой и любящий взгляд, когда даже в самый пасмурный день как будто синие искры рассыпаются по комнате. – Скажи, бабушка, ты была когда-нибудь счастлива?

– Да.

– Долго?

– Долгого счастья не бывает…

Весеннее солнце плавилось в тигле витражей, разноцветными кляксами пятная белоснежное платье королевы. Крошечная дочка, смеясь, тянулась к яркому цветку, что так заманчиво горел на солнце.

На столике с витыми ножками бессильными хлопьями валялись бумаги и письмо от Раваризена, в котором он поздравлял ее с рождением дочери и одновременно выражал надежду, что королева окончательно излечилась от недуга, снедавшего ее долгие годы.

Альбина нервно заламывала пальцы.

Именно сегодня, по едва просохшим дорогам Альвик с небольшим отрядом уезжал в далекую южную крепость, чтобы занять там должность коменданта и охранять самый неспокойный рубеж страны.

Кроме них троих, в комнате никого не было. Придворные были убеждены, что королева дает последние наставления и, может быть, секретные поручения одному из своих самых верных слуг, получившему важное, но опасное назначение.

Альбина доподлинно знала, что Альвик, такой, каким он всегда был и оставался, не мог поступить иначе, и принимала его решение. Но случались мгновения, когда гордая королева готова была умолять…

– Моя принцесса… – Альвик осторожно потеребил прозрачные кудряшки дочери и нажал на носик-кнопку. Ребенок счастливо засмеялся и вцепился нежными ручонками в толстый палец. Девочка хорошо знала Альвика и совсем не боялась его.

– Моя королева… – высвободив палец, Альвик опустился на одно колено и склонил голову.

– Встань! – хрипло приказала Альбина.

Альвик послушно поднялся, взглянул на нее и тем же пальцем, которым ласкал дочь, провел по губам женщины.

– Знаешь, что я давно хочу сказать тебе, Альбина, – спокойно заметил он. – Да все как-то случай не выдавался. Нынче уж последняя возможность. Смотри: никто никогда не видел Артура мертвым. И рассказать некому: действительно ли он был тогда на этой разбившейся шхуне? Может ведь случиться и так, что он просто уехал – потянуло его куда-нибудь ( я слышал – с мудреными и свободными людьми это бывает), вот он и сбежал от веселого бургомистра, его женушки, дочерей местных бюргеров, которые все во снах видели его своим мужем. Перелистнул, как говорят, страницу. Я жил в его доме, долго думал о нем, и вот что я тебе скажу: вполне могло такое с ним статься. А стало быть, ты вполне можешь по-прежнему ждать его, даже разыскивать по-прежнему. Ведь Артур же не мог знать, что все так совпало. Значит, для вас с ним ничего не изменилось…

– Изменилось все, Альвик! – твердо сказала Альбина. – Артур погиб, и я не собираюсь придумывать ему другой судьбы и другой смерти. Он прожил свою жизнь именно так, как хотел сам. И я сама сделала именно то, что хотела сделать. Я больше не стану ждать его. Я хочу и буду ждать тебя!… Альвик! – вдруг, не боясь больше уронить себя, Альбина кинулась в его объятия. – Есть ли что-нибудь… какие-нибудь обстоятельства, при которых бы ты – не уехал? Скажи сейчас!

– Ну, если бы я был придворным менестрелем, тогда, наверное, я мог бы остаться с тобой, – мягко усмехнулся Альвик, гладя волосы женщины. – Но я воин, моя королева…

– Да, – кивнула Альбина, отстраняясь. – Я понимаю. Ты воин и ты – мужчина. Ты не мог поступить иначе…

– Благодарю тебя, – Альвик снова опустился на колено.

– Это я должна благодарить! – возразила королева, отвернувшись к окну. Там посреди двора на рыжем жеребце гарцевал и делал недвусмысленные знаки Арк, сияющий на солнце как золотая монета и уезжавший на юг вместе со своим покровителем. – Тебе пора. Отряд ждет.

– Да, моя королева…

Он вышел. Она смотрела в узкое окно. Витражи мешали смотреть. Хотелось бежать вслед, цепляться за стремя, провожать до ворот, до пыльной дороги, как обыкновенные женщины провожают своих солдат. Но она не могла себе этого позволить. Королева не может лично проводить ничем не примечательный отряд, отправляющийся в заштатную крепость на южных рубежах…

Дочка, ничего не понимая, таращилась круглыми глазенками и пыталась поймать прозрачные капельки, стекающие по щекам матери.

Альвик погиб три года спустя, на стенах своей осажденной крепости, воодушевляя личным примером гарнизон, который пал духом оттого, что помощь из столицы запаздывала, а запасы воды и провианта были почти исчерпаны. В конце концов помощь подоспела, крепость отстояли, а враг был отброшен далеко в бесплодные степи. Альбине очень хотелось казнить командира некстати замешкавшегося отряда, но она не могла сделать и этого – военная задача была выполнена, а монарх должен быть не только справедливым, но и милостивым.

Ей не с кем было даже поплакать о нем. С положенной свитой, с рожками и барабанами она отправилась на Ратушную площадь. Молодой нищий с веселыми глазами поклонился ей с шутовской почтительностью, так, что разлетелись в разные стороны живописные лохмотья.

– Приветствую вас, светлая королева! Пожертвуйте маленькую золотую монетку на пропитание жалкому нищему и он будет молиться за вас, ибо священники говорят, что прошения нищих в небесной Ратуше рассматриваются с меньшими проволочками, чем молитвы королей. Правда, они, скорее всего, врут, но поскольку доподлинно проверить невозможно – будьте на всякий случай щедры, светлая королева!

– Где Авенак? – спросила королева.

– Авенак скончался прошлой зимой, – услужливо подсказали из свиты.

– Авенак – такое же достояние города, как дворец или конный памятник моему прадеду на площади, – надменно сказала Альбина, вздернув подбородок. – Почему мне не доложили, что он болел или в чем-то нуждался? Корона позаботилась бы о нем.

– Только потому, что он не болел ни дня и имел все ему необходимое, ваше величество. Нищий просто заснул вечером на своих ступенях, а утром, когда пришли его обычные почитатели, он был уже совсем холодным…

Не глядя на нищего с веселыми глазами, Альбина велела щедро наградить преемника Авенака и отбыла во дворец, так и не переступив порог Ратуши. Свита осталась в полном недоумении, даже рожки на обратном пути дудели с какой-то необычно визгливой ноткой. Удивительное дело – оказывается, королева отправилась на Ратушную площадь вовсе не для того, чтобы на месте проверить, как вершатся дела города. Ей зачем-то понадобился немой нищий – воистину, невозможно предугадать произмышления королей!

Члены Государственного Совета в черных одеждах, похожие на стаю грачей, стояли вокруг мраморного, овального стола. Никто не знал, зачем королева Альбина пять лет назад воссоздала этот Совет – все ее правление было абсолютно авторитарным. Теперь стало ясно – Совет был создан ради этого дня.

– Мой старший сын умен и достоин, но слаб здоровьем, – каркающим, грачиным голосом читал Председатель Совета завещание Альбины. – Поэтому он будет заниматься экономикой и снабжением по мере сил своих. Мой второй сын отважен и могуч – он будет командовать всеми вооруженными силами нашей страны. Престол и корону я оставляю своему внуку Аврелию, старшему сыну моей дочери Ауриты, который сохранит и приумножит …

Юноша-ручей рассеяно смотрел на траурные мантии членов Государственного Совета, залепленные пушинками одуванчиков, и думал, что они похожи на горностаевые мантии наоборот. Собрался, почему-то вспомнил последний, так и непонятый им взгляд старой королевы. «Так правильно?» Правильно ли я веду себя сейчас? Кто ответит?

Когда его взгляд остановился на толстом кузене, тот подмигнул ему: «Держись, мол…» – достал из кармана яблоко и, пригнувшись, откусил огромный кусок.

Новый король, бывший когда-то юношей-ручьем, прислушался, облегченно вздохнул, словно получил какое-то послание, и подмигнул в ответ.