Ситуация тревожила Кешку своей неопределенностью. Однажды, проходя мимо знакомого подвала, не выдержал. В сам подвал заходить, конечно, не стал, присел в парадной под лестницей возле батареи, отключил «думалку», и без всякого труда просидел без малого шесть часов, до десяти вечера, когда знакомая легкая фигура выскользнула в парадную темноту из светлого прямоугольника. Зная реакцию Виталия, на всякий случай закрылся, шагнул навстречу. Почуяв приближение Кешки, Виталий угрожающе крутнулся на пятке, но тут же признал воспитанника, сказал быстро и тихо:
– Выходи за мной минуты через две. Иди направо, вторая улица, первый двор опять направо. Я буду ждать.
Кешка подчинился. Минуты он не понимал, время чувствовал совершенно иначе, но считать до шестидесяти в сквоте его научили.
Во дворе, посередине чахлого скверика стояла скамейка, с выломанной средней рейкой. Над скамейкой нависала обломанная сирень, вокруг разбросаны окурки и пакетики из-под чипсов. Бутылки и банки унесли местные бомжи. На уцелевшей рейке, как воробей на жердочке, примостился Виталий с раскрытым красочным журналом в руках. Выглядел он вызывающе неестественно.
Кешка усмехнулся, присел рядом. Подождав с минуту, Виталий заговорил сам.
– Выжил – и то хорошо, – констатировал он. – Несладко пришлось?
– Нормально, – сказал Кешка и, подумав, добавил. – Интересно, много нового.
– А теперь? Опять на улице?
– Теперь – непонятно…
– Был бы ты, как все люди, – Вадим ударил кулаком по раскрытой ладони. – Пристроил бы тебя. Данные-то у тебя – дай Бог всякому…
– Бог – это что? – тут же уцепился Кешка.
– Че-го-о? – опешил Виталий. – Ну, ты спросил. Сходи в церковь, там есть такие в черных одеждах – попы, у них спроси, может, кто тебе и объяснит. Я – не возьмусь.
– Я уже один спрашивал, – невозмутимо сказал Кешка. – Он объяснял. Только непонятно. Тебя я хорошо понимал, думал – ты объяснять, я понял.
– Ну, я не знаю, – на невыразительном лице Виталия появилась гримаса почти физической боли. – Я тебя учил, значит, в каком-то смысле я за тебя отвечаю. Был бы дурак – куда проще… А ты – вон какой! Бог – это что? Да никто этого не знает! Есть люди, которые верят, есть – которые нет, да еще и богов этих самых не один десяток, не сотня даже… Не хочется людям насовсем помирать, вот и придумали – будто после смерти еще что-то будет… А может, и правда что-то есть…
– После смерти ничего нет, – спокойно сказал Кешка. – Я много раз видел. Гниет все, или съедает кто. Больше ничего нет.
– Ну да, тело гниет. А те, кто верят, они говорят, что бессмертна – душа. Это такая вещь, которую ни пощупать, ни увидеть нельзя, но вот в ней-то вся человеческая сущность и заключается.
– Но если ее нельзя ни пощупать, ни увидеть, откуда же они может знать, что она – есть?
– Да я-то откуда знаю! – Виталий разозлился. – Ты что, меня караулил, чтобы о религиозных вопросах со мной потолковать? Так я для этого не больно гожусь. Или бы заранее предупредил – я бы подготовился!
– Не сердись. Я так спросил – хочу знать. Пришел сам не знать почему. Увидел дверь, сел, остался. Кто-то идет по моему следу. Кто, зачем – не знаю. Подумал – может, ты знаешь?
– Тебе не кажется? Нет! – Виталий покрутил головой, возражая сам себе. – Тебе не может казаться! Ты знаешь. Кто? Я не знаю. Алекс ничего не говорил про то, что ищет тебя. Но зачем ему мне говорить? И ничего не спрашивал. Знает, что если ты ко мне придешь, я ему докладывать не побегу. Кому ты мог понадобиться?
– Монах за мной следил. Еще зима была. И потом.
– Монах?! Господи, твоя воля! А этому-то что от тебя надо?!
– Не знаю, – Кешка сглотнул слюну, устало сгорбился, подперев голову руками.
– Ладно, – решительно сказал Виталий, вынул из спортивной сумки ручку, выдрал из какой-то тетрадки листок бумаги, пристроил его на колене поверх журнала. – Сейчас попробую… послать тебя… может, пройдет. Там люди серьезные, но, если понравишься, будешь при деле.
– Что они… делают? – Кешка формулировал вопрос долго, но в конце концов сумел построить правильную грамматическую форму.
Вадим поднял голову, глянул внимательно.
– А что – для тебя это теперь важно?
– Да, – кивнул Кешка. – Если как Алекс и другие с ним, тогда – не надо.
– Ишь ты, – усмехнулся Виталий. – Где ж это тебя зимой-то учили? Да ладно, ладно… Люди эти готовят, ну, можно сказать, солдат. Знаешь, что это такое? – Кешка кивнул. – Хороших солдат, которые многое умеют, многое могут из такого, чего обычному человеку и во сне не приснится. Но ты-то как раз необычный. Так что здесь все нормально. А потом солдаты, ну, воюют, как им и положено, а им за это платят деньги, ну, те, кто их нанимает на работу. Понял?
– А с кем воюют?
– Понимаешь, наша земля это, к сожалению, такое место, где все время идет какая-нибудь война… Так что солдаты везде нужны. Ну, заодно мир посмотришь…
– Хорошо, я пойду…
– Возьмешь вот это письмо. Скажешь, что тебя прислал Кореец. Только скажи, что тебе уже шестнадцать лет исполнилось. Скорее всего, не поверят, но все же… А теперь слушай внимательно, я тебе буду объяснять, как добраться…
Метрах в пятистах от полумертвого карельского поселка, в который два раза в день приезжает раздолбанный автобус, начинается мощеная бетонными плитами, прямая дорога. По ней очень редко кто ездит, а еще реже ходят пешком. Даже грибники с ягодниками забираются сюда нечасто. В начале дороги висит кирпич, шлагбаум и стандартная табличка: «опасная зона». Все понимают, что где-то неподалеку примостилась в лесу военная часть. Мало ли их в Карельских лесах!
Совсем мало кто знает, что военная часть тут и правда была, но лет пять назад ее вместе со всем оборудованием куда-то вывезли. Однако, строения, плац и тренировочные площадки за глухим бетонным забором пустовали недолго. Поселились там какие-то другие люди, тоже, вроде бы не гражданские.
Кешка вылез из автобуса, огляделся, потом с наслаждением снял кроссовки, убрал в сумку, и, чуть подгибая пальцы, деловито зашагал в указанном Виталием направлении. Когда поселок скрылся из вида, присел на обочину, нахмурился, достал из сумки письмо, еще раз вгляделся в летящие неровные строчки. Еще когда Виталий писал, Кешку тянуло похвастаться, сказать, что он сам умеет теперь читать и писать, но почему-то так и не сказал, удержался. Теперь пытался понять. Некоторые слова угадывались сразу, некоторые – с трудом, а кое-какие так и оставались непонятными – не то Кешка их попросту не знал, не то не мог одолеть далеко не каллиграфический подчерк Вадима.
– Податель сего письма, – писал Виталий. – Расскажет вам странную историю. Но она, судя по всему, правда от первого до последнего слова. Этого парня учил я сам. Что он умеет, если захотите, увидите сами. То, что он выглядит придурком и плохо говорит – ерунда. Кое-чему я учился у него. Но за ним тянется какая-то темная история, про которую он и сам ничего не знает, так как у него амнезия. Очень похоже, что если вы решите взять его к себе, то спасете ему жизнь. Для работы в любом лесу у вас никогда никого не было лучше и не будет. А так – решайте сами. Приветов не передаю. Кореец.
Виталий просит кого-то взять его, Кешку, к себе, – это Кешка понял. Виталий считает, что ему, Кешке, угрожает какая-то опасность. Это Кешка и сам знает. Но Виталий пишет о ней так, как будто ему что-то об этой опасности известно. А Кешке сказал – ничего не знаю. Странно. Но решать будут все равно те, к кому Кешка направляется. Значит, надо идти.
Здоровенный парень в будке при воротах категорически отказывался проводить Кешку к Петровичу, а требовал отдать письмо, которое он, якобы, кому-то покажет, а там уже решат…
Письмо Кешка отдавать не собирался, спорить с охранником – тоже. Прошел метров шестьсот вдоль забора, нашел подходящую рябинку, влез, раскачался и влетел на территорию объекта, даже не коснувшись ограды, обтянутой поверху колючей проволокой. Пошел аккуратно, пригибаясь, вдоль полосы кустов. Почти сразу увидел красный кирпичный дом с выщербленными стенами. Именно о нем говорил Виталий. Второй этаж, угловая комната справа от входа. У входа может сидеть еще один охранник – резонно подумал Кешка и решил не рисковать, тем более, что на углу здания очень удачно рос старый тополь.
Окно нужной комнаты было открыто, но Кешка захотел быть вежливым и, придерживаясь одной рукой за раму, наклонился и осторожно постучал костяшками пальцев другой руки по жестяному подоконнику. Сидевший в комнате человек говорил по телефону. Он резко обернулся, выкатил глаза, но тут же закатил их обратно и снова поднес трубку к уху.
– Такой высокий, белобрысый, с синей сумкой? – переспросил он. – Да нет, не знаю. Просто он ко мне уже, кажется, пришел. Как пришел? Ну, это я у тебя, Караев, спросить должен. И спрошу, будь уверен! – человек бросил трубку и вместе с креслом крутанулся к окну.
– Вот письмо, – сказал Кешка, не слезая с подоконника. – Будете читать?
– Да ты заходи, раз пришел, садись, – человек махнул рукой, указывая на стул, стоящий у стены. – Чего уж там на окне-то стоять. И письмо давай.
* * *
И Павел Петрович, и подошедший чуть позже Игорь Владимирович в прошлом были кадровыми военными, т.е. людьми, в общем-то привыкшими ко всему. Да и теперешняя их деятельность к особой чувствительности не располагала. История, которую вполне гладко рассказал натренировавшийся Кешка, их удивила, но никаких ахов и охов, разумеется, не было. На быстрые перекрестные вопросы Кешка отвечал с трудом, а иногда и вовсе упрямо мотал головой, явно не уловив суть. Именно здесь военные поняли, что означает фраза «говорит с трудом» из письма Корейца. Все физические возможности Кешки, проистекающие из лесной биографии и последующего обучения у Виталия, офицеры легко могли просчитать сами, исходя из методики появления Кешки в кабинете и не прибегая ни к каким дополнительным проверкам. Оставалось принять решение.
Пробежавшись пальцами по клавишам телефона, Павел Петрович покашлял в трубку и негромко сказал:
– Ринат? Сейчас к тебе паренек подойдет, Кешей звать. Ты его покорми получше и так… пообщайтесь пока. Я тебе перезвоню. Понял? Хорошо, – Павел Петрович обернулся к Кешке. – Ты, Тарзан, сейчас спустись на первый этаж, там тебя Ринат встретит, отведет поесть… А мы тут пока посоветуемся… Только не убегай никуда, по деревьям не прыгай и по крышам не ходи. А то у нас тут люди вооруженные, служивые – всякое может быть. Понял?
– Понял, – кивнул Кешка. Есть он не хотел совершенно, но когда предлагали – никогда не отказывался. К тому же, как большинство хищников, Кешка умел есть впрок.
Оставшись наедине с другом, Павел Петрович помотал головой и сильно потер лицо жесткими ладонями.
– Ну, что скажешь, Игорь? Удружил Кореец, нечего сказать. Кадра прислал – закачаешься. С каких это пор его на благотворительность потянуло? Стареет, что ли?
– Не благотворительность, философия, – Павел Петрович и Игорь Владимирович были похожи, словно родственники, но второй выглядел помоложе и как-то посуше первого. – Кореец – сенсэй, учил этого мальчика, теперь хочет его от чего-то спасти, пристроить.
– А мы-то тут причем?
– Ну, если бы не его речь и возраст, ты же сам понимаешь – материал-то…
– Если бы, да кабы, выросли во рту грибы… Он говорит, что ему шестнадцать – явно врет, четырнадцать от силы. Просто рост, широкий костяк, да еще жизнь на природе… Но ведь он же слабоумный, что бы там Кореец не писал… Так я говорю? Никаких команд, никакой дисциплины. А что нам без этого? У нас же не детский дом и даже не Макаренковская колония…
– Без этого нам ничего, – с усмешкой подтвердил Игорь Владимирович. – Ты кого в чем убеждаешь, Павел? Меня? Или себя?
– Наверное, себя, – устало вздохнул Павел Петрович. – Нам ни по каким параметрам не нужен этот пацан, но я… что-то мне мешает просто послать его по адресу…
– Если не обидишься, я тебе скажу, что это, – не гася усмешку, но как-то модулируя ее в сторону большей проникновенности, предложил Игорь Владимирович. – Все дело в том, что ты, Паша, в сущности, очень добрый человек. Почти никто об этом не догадывается, да ты и сам почти об этом забыл. В том мире, в котором мы с тобой живем, доброта не рациональна и не слишком-то востребована. Но как только на наших весьма рациональных и жестоких горизонтах появляется что-нибудь такое… требующее защиты и покровительства, так у тебя тут же ретивое и взыгрывает. К твоему собственному удивлению… Помнишь того щенка, которого ты в Афгане в разрушенном кишлаке подобрал и двое суток с собой таскал, повязку ему менял, через тростинку кормил. У тебя еще потом все обмундирование мочой воняло, словно от переживаний недержание открылось… Я еще тогда понял…
– Может, ты и прав, – Павел Петрович глядел куда-то под стол, словно там скрывалось что-то необычайно интересное. – Но я думаю иначе. Знаешь, Игорь, у меня в школе друг был, Валька, мы с ним с первого класса – не разлей вода. Я его всегда защищал, а он мне списывать давал. Я ведь уже тогда хотел военным быть, а он этим… зоологию изучать, жуков там всяких в коробочке носил, воронят подбирал. Нас даже дразнили – Два капитана, помнишь, роман такой… Там правда, по-другому, но Валька-зоолог тоже был. Так вот, все у нас получилось, как мы хотели, я – военный, а Валька в каком-то там институте тлей изучает. Крупный специалист, с мировым именем, жена, двое детей, теща, триста рублей зарплата… Не знаю, не понимаю, и не пойму никогда… Но люблю его, черта, и все тут… Может, не его, может, воспоминания из детства, не знаю… Так вот этот Валька с высоты своей образованности мне как-то и рассказал. Если на всю человеческую суету с ихней, зоологической стороны посмотреть, то получается такая штука. Плавает где-то в океане такая хреновина – как звать, забыл, да и не в этом суть, – и состоит она из многих как бы отдельных хреновинок. И они, хреновинки эти, вроде бы и самостоятельные, а вроде бы и часть этой большой. И есть такие, которые приспособлены для питания, есть такие, чтобы ресничками махать и плыть, есть, чтобы к камням или там водорослям прикрепляться. Для размножения, конечно, имеются, а имеются и с оружием, жгучие такие, вроде как у крапивы, чтобы, если кто на хреновину нападет, обороняться. Так вот, Валька мне и залепил, что человечеству, чтобы выжить, да еще и развиваться, пришлось стать чем-то вроде этой хреновины. Потому что если человек озабочен все время, как кобель, или, наоборот, с автоматом спит, так он уже книжки писать не будет, и тлей изучать, и Давидов там всяких лепить – тоже. И вот, значит, выделило человечество таких хреновин с дубинками, или там с автоматами – это мы с тобой, Игорь, и вся наша с тобой жизнь – чтобы они человеческую агрессивность в себе аккумулировали и друг на друге разряжали. Вроде как у оленей потребность рогами друг друга по весне колошматить, так и у нас. Только олени-то друг друга нипочем не убьют, а у нас, как камень в руки взяли, так и поломалось все. Голыми-то руками обычный человек, сам понимаешь, тоже никого не убьет. Так, синяки, шишки, вывихи…Вот мы и бегаем, разряжаемся. А остальные тем временем развиваются , книги пишут, науку делают. А нам, само собой, и не положено. Так, помаленьку, чтоб только прожить можно было… А доброта там или еще что – так это и вообще, на зоологический взгляд, излишество…
– Эк тебя твой Валька подковал-то! Ну да ладно. Мне с такой ученостью и спорить-то страшно. Я тебя, философ ты наш Павел, как нормальная, полноценная хреновинка с автоматом спрашиваю: Что мы с пацаном-то делать будем? Годится он нам на что или не годится?
– Да не годится, конечно! – с сердцем воскликнул Павел Петрович и прихлопнул по столу тяжелой ладонью.
– Ну вот так и понятно, – вздохнул Игорь Владимирович. – Так зови его сюда, как поест, и постарайся объяснить, чтоб он понял, и Корейцу при случае передал. Сам понимаешь, с Виталием нам ссориться совершенно не след…А то развели, понимаешь, философию…
Несмотря на всю философию, а еще точнее, вопреки ей, Павел Петрович был прав – Кешка не годился. Потому что на месте бывшей военной части в глубине карельских лесов отставные военные производили очень специфическую, но тем не менее имеющую устойчивый спрос продукцию. Продукция эта, как и всякий уважающий себя секретный продукт, имела условное наименование «шарашки». За 4 года работы контора Павла Петровича произвела и удачно трудоустроила одиннадцать «шарашек». Рекламаций не было. Заказы имелись до 2005 года. Кое-какие даже с предоплатой в твердой валюте. Так что безработица и инфляция коллективу не грозила. Можно было позволить себе и пофилософствовать. Иногда, в свободное от основной работы время.
– Игорь, но мы ведь его не прогоним? – серьезно спросил Павел Петрович минуту спустя. – Кореец напрасно гнать волну не станет, значит в городе мальчишка – не жилец. А у нас – всяко быть может. И не разболтает он ничего, по своим-то способностям. Не прогоним?
– Как ты мог подумать?! – фальшиво удивился Игорь Владимирович. – Такой смышленый пацан. Может на первое время на кухне пригодиться…
Мужчины взглянули друг на друга и облегченно рассмеялись.