По моему мнению, все душевнобольные повреждены в рассудке чертом. Если же врачи приписывают такого рода болезни причинам естественным, то происходит это потому, что они не понимают, до какой степени могуч и силен черт.

Лютер

Интервьюер обращается к деревенскому деду:

- Куда вы ездите за покупками?

- В большой поселок езжу, на поезде.

- А сколько времени тратите на дорогу?

- Сколько электричка идет.

- Но вам еще до станции пять километров идти?

- Иду.

- А сколько времени идете?

- А сколько все идут.

- А когда последний раз ездили?

- Позавчера.

- В котором часу из дому вышли?

- А корову выгнал - и пошел.

Интервьюер, разумеется, горожанин. Он меряет время часами и минутами, что его собеседнику и в голову не приходит.

Социолог, комментирующий этот диалог, подчеркивает, что искусство спрашивать требует от интервьюера умения как бы выйти из круга понятий, в которых он вырос.

Студент видит мир иначе, чем его мать-домохозяйка, чем отец - машинист тепловоза или соседка - продавщица продовольственного магазина. У каждого из них свое восприятие жизни. И если мы хотим обрести контакт с собеседником, вопрос необходимо поставить правильно и задать единственно верным тоном.

«Кого ты больше любишь - папу или маму?» - небрежно интересуется взрослый у малыша. Трехлетний Никита забивается в угол и отказывается разговаривать с невоспитанным гостем. После некорректного вопроса иного интервьюера в угол телестудии не забьешься. Но собеседник может уйти в себя. Отделываясь от ведущего обезличенными ответами, он лишь присутствуете кадре, поддерживая видимость разговора. Журналист обескуражен. Он долго готовился к этой встрече, а собеседник неразговорчивый. Чертовское невезение!

Дабы не потворствовать этому искусительному стремлению объяснять свои промахи исключительно происками потусторонних сил, вероятно, и разработаны многочисленные принципы ведения интервью и требования к формулировкам вопросов. Учебные пособия и методические инструкции, рекомендуемые интервьюеру, содержат десятки правил. Беда в одном: чтобы не нарушать их, надо обладать воистину дьявольской памятью.

Вот почему мы коснемся здесь только некоторых из этих заповедей.

Заповедь первая: ясность и краткость.

Если собеседник не понял вопроса, виноват интервьюер, а не собеседник. Задавая вопрос, он не учел образовательного уровня своего партнера, привычного ему лексикона, обусловленного профессией или возрастом.

Хороший вопрос формулируется по возможности на языке собеседника. «Оставьте редкие выражения поэтам, а глубокие - философам! - восклицает автор старинного руководства по красноречию.- Сказать об ораторе, что он глубок,- значит нанести ему страшное оскорбление».

Как и у всякого правила, у этого есть исключение - тот случай, когда язык собеседника имеет мало общего с языком телезрителя.

На экране - интервью о проблемах пассажирского транспорта. Речь идет о новых маршрутах, о часах пик, об очередях на автобусных остановках - словом, о вещах, которые касаются едва ли не всех, поскольку большинство из нас - пассажиры. Собеседник в ответ на вопрос журналиста достает указку: «Несмотря на принципиальные меры по обеспечению пассажирского потока в данном районе…» Сыплются цифры - слишком много, чтобы успеть их осмыслить. Сменяются карты - слишком быстро, чтобы успеть их рассмотреть. Ведущий же, вместо того чтобы перевести разговор на язык пешеходов и пассажиров, сам уподобляется собеседнику: «Поясните, Владимир Иванович, как вводятся новые типы подвижного состава…» (А речь-то идет об обычных автобусах!)

Трудно представить себе, чтобы знакомый, с которым вы говорите по телефону, на вопрос «а чем вы сейчас занимаетесь?» вместо «смотрю телевизор» ответил: «Я наблюдаю за изображением на экране телевизионного приемного устройства супергетеродинного типа». Между тем услышать нечто подобное в телевизионной передаче - совсем не редкость.

Чтобы вопрос был ясен для собеседника, он должен быть ясен интервьюеру. Но и это самоочевидное правило соблюдается не всегда. На всесоюзном семинаре по телевизионному репортажу журналистка, проводя интервью-анкету, спрашивала: надо ли наказывать детей? При этом немалое время каждый раз уходило на то, чтобы переформулировать суть проблемы. Наказывать ли детей - вопрос недискуссионный. Наказывать приходится и взрослых (иначе зачем уголовный кодекс?). Другое дело - какие формы наказания предпочесть. (Умение наказывать Сухомлинский считал проявлением высшего педагогического мастерства, почти искусством, смысл которого - искупление ребенком своей вины.)

Классическая ошибка начинающего интервьюера - стремление задавать по нескольку вопросов одновременно. Собеседник теряется: он не знает, на какой вопрос отвечать вначале, а после ответа не помнит остальных, так что все равно их приходится повторять.

Выслушав длинный ультиматум, жители Лаконии, как известно, вежливо ответили, что начало ультиматума они позабыли, конца же не поняли, поскольку забыли начало.

Лакония завещала миру понятие «лаконизм».

«Не говорите длинно, ибо жизнь коротка». Высказывание это предельно ясно, а говорить ясно и значит говорить коротко.

Победа над словом в глазах историков не уступает иной победе на поле брани. Забываются удачные сражения, но не фразы. Когда Филипп, царь Македонский, осадив упомянутую Лаконию, категорически уведомил население: «Если вы не сдадитесь и я захвачу ваш город, то пощады не ждите»,- ответом было всего одно слово: «Если…»

Заповедь вторая: не допускайте односложных ответов.

«Если, например, спросить: «В чем суть вашего успеха?», то толково ответит не всякий. Я такой вопрос слышал.недавно в одной из передач. Ну, человек начал туда-сюда метаться и не знает, что сказать. Тогда ведущий начал ему рассказывать: наверное, говорит, суть в том, что вы любите свою работу? А это был, между прочим, республиканский чемпион пахарей. Тот отвечает: «Да, люблю». Ведущий продолжает: наверное, суть еще в том, что вы увлеклись спортивным интересом к этим соревнованиям? Наверное, говорит, суть в том, что вам помогали старшие? Тракторист соглашается: «Да, конечно, суть в этом…» Так ведущий получил те ответы, которые и сам знал раньше, а не те, которые мог бы услышать и он и люди у телеэкранов».

Эту печальную и столь знакомую экранную ситуацию анализирует не критик, а телезритель - директор Научно-исследовательского института земледелия А. Буд-витис. (В наши дни телезрители - самые суровые критики.) Что же касается репортеров, то иные из них ведут свои передачи со скоростью курьерского поезда, следующего без остановок по заданному маршруту, так что оторопевший собеседник даже и не рискует вскочить на полном ходу па подножку. Фактически роль его сводится к подтверждению небогатых сведений журналиста.

Вопрос, предполагающий односложный ответ, уместен в ситуации, когда с его помощью ведущему удается избежать подробного представления гостя («Вы один из тех, кто принимал активное участие в разработке проекта?») либо если мы хотим, чтобы собеседник вынес решающее суждение или подытожил мысль («И все же в целом одобряете вы или осуждаете, соглашаетесь или не соглашаетесь, за или против?»). В последнем случае формулировка вопроса должна быть предельно точной.

Заповедь третья: нельзя ли конкретнее…

Старая притча рассказывает о страннике, остановившем прогуливающегося мудреца, чтобы узнать, далеко ли еще до города. «Ступай»,- односложно ответил тот. Озадаченный странник продолжил путь, размышляя о грубости местных жителей. Но не прошел он и полусотни шагов, как услышал: «Постой!» Мудрец стоял на дороге: «До города тебе еще час пути». «Почему же ты не ответил сразу?» - воскликнул странник. «Я должен был увидеть, каким шагом ты идешь»,- пояснил мудрец.

Эта притча приходит на ум, когда слышишь вопросы интервьюера типа «Много ли вы читаете?» или «Часто ли вам удается бывать в кино?». Задавать такие вопросы - все равно что забрасывать в море дырявые сети. Улова не будет. Даже если собеседник ответит со всей допустимой определенностью: мол, читаю много, а в кино бываю не часто, то что это значит - читаю много? Много по сравнению с кем? Один проглатывает две книги в неделю, полагая, что этого явно мало, а другой не осилит такой порции и за год. Прежде чем судить об избытке и недостаче, не стоит ли договориться о том, что такое норма? Скажем, сегодняшняя норма для кинозрителя- 18 посещений за год. То есть в среднем каждый житель нашей страны проводит перед киноэкраном около двух часов в месяц (у телеприемника - два часа в день). Это по крайней мере дает возможность поговорить о портретном сходстве собеседника со «среднестатистическим» кинозрителем.

Конкретно поставленные вопросы - свидетельство знания материала. Начиная разговор с жокеем с вопроса, на сколько дырок выше он затягивает левое стремя по сравнению с правым, журналист сразу дает понять, что тот имеет дело не с дилетантом и отвечать предстоит всерьез.

Интервьюируя директора фабрики верхней одежды (беседа происходила у директора дома), репортер напомнил об одном заседании, на котором руководитель крупного обувного предприятия со вкусом рассказывал, как хороши производимые его фирмой изделия, и в заключение спросил: есть ли вопросы? С последнего ряда сказали: «Есть. Почему вы сами носите югославские туфли?» «Может быть, у директора швейной фабрики,- с улыбкой поинтересовался репортер,- в шкафу итальянское пальто?» К счастью, в шкафу висело пальто своей марки - аргумент, оказавшийся наиболее убедительным в разговоре.

В таких интервью деловой вопрос исключает возможность укрыться за обтекаемыми формулировками или ни к чему не обязывающими обещаниями (вроде объявлений, которые мы порой встречаем на уличных киосках: «Вернусь через час»; поди догадайся, когда начался этот час - минуту назад или накануне вечером?)

Конкретность ответа обусловлена конкретностью самого вопроса.

Телевизионный режиссер снимал киноинтервью с Героем Советского Союза, бывшим танкистом, сумевшим в одном из боев чудом выбраться из горящего танка. Об этом драматическом эпизоде тот рассказывал множество раз и в самых различных аудиториях. Должно быть, поэтому никакие усилия режиссера и самые искренние стремления собеседника не помогали извлечь из прошлого ни живой интонации, ни яркой детали. В отчаянии, готовый уже отменить киносъемку, документалист вдруг спросил: «Скажите, а по ночам вам когда-нибудь снится тот бой?» Наступила пауза. Хозяин дома невидящими глазами посмотрел на присутствующих: «Снится ли мне тот бой… Вы у моей жены спросите, снится ли мне тот бой. Спросите, как я по ночам просыпаюсь от крика, от гари, от грохота, как немцы бегут с автоматами. Как она меня будит: «Ну милый, ну хватит, довольно…» Тут было все: и боль, и детали, и интонации.

Заповедь четвертая: берегите паузу!

Начинающего интервьюера легко узнаешь по боязни пауз. Стараясь не перепутать, о чем он уже спросил и о чем спросить еще собирается, такой журналист молчание собеседника, когда тот подыскивает наиболее точную фразу, принимает за ожидание очередного вопроса. Этот невпопад задаваемый вопрос заставляет зрителя заподозрить интервьюера в невнимании к своему партнеру и даже в отсутствии интереса к самому содержанию разговора.

Когда на съемке фильма «2X2 - X» ученик, отвечая у доски, задумался, что такое ноль, то уже через пять секунд оператор обернулся к режиссеру: не пора ли выключить кинокамеру? С его точки зрения, перед объективом ничего не происходило: герой молчал, а значит, камера работала впустую. Режиссеру пришлось едва ли не силой удерживать руку оператора на кнопке в течение всей томительно долгой паузы, разрядившейся «открытием» у доски.

Молчание человека, собирающегося с мыслями, не только драматически выразительно, но и подчеркивает достоверность происходящего на экране, создавая эмоциональное «пространство синхрона». Пауза же после ответа, которую выдерживает интервьюер, позволяет зрителю в полной мере оценить значение услышанного.

Опытный журналист в состоянии намеренно спровоцировать паузу, прибегнув к неожиданному вопросу.

В разговоре с участницей телефильма «Гермес и другие», начальником аварийно-спасательной службы (она рассказывала в кадре о моряках, которые не мыслят себе обыденной жизни - уравновешенной, «земной»), интервьюер внезапно перебил собеседницу: «Да уж не святые ли они, ваши спасатели? Неужели же нет у них каких-нибудь недостатков?» Собеседница запнулась. Ей очень хотелось быть объективной и не отделываться пустыми фразами. Но как ответить, чтоб не «предать» товарищей? Эти мотивы одновременно читаются на ее лице. Она сердито бросает взгляд на камеру: да что ж это такое - работает! И после долгой паузы не без юмора заключает: «Я мужественно молчу». Но все, что она могла бы ответить, уже заключалось в ее молчании.

В паузах человек раскрывается не менее, чем в своих высказываниях. Молчание может быть ледяным и торжественным. Почтительным или угрожающим (молчание пули в стволе). Синонимом полного взаимонепонимания («если так - о чем еще говорить!») или наивысшей духовной близости (настоящий друг тот, с кем есть о чем помолчать).

Немой синхрон - кульминация диалога. Размышляя о тайнах живого общения, Марк Твен, по отзывам современников, непревзойденный оратор и исполнитель собственных произведений, писал: «Читая по книжке с эстрады, чтец очень скоро убеждается, что одно орудие в его батарее приемов работает непропорционально калибру- это пауза: то выразительное молчание, то красноречивое молчание, то в геометрической прогрессии нарастающее молчание, которое часто позволяет добиться нужного эффекта там, где его порой не дает даже самое счастливое сочетание слов. Я, бывало, играл паузой, как ребенок игрушкой… Когда я выдерживал паузу именно столько, сколько следует, последняя фраза производила потрясающий эффект».

Бывает, что к паузе как орудию, «работающему непропорционально калибру», обращаются и телевизионные журналисты.

Вот пример, характерный для практики американского телевидения. Готовясь к экранной беседе, Мики Руни, общественный деятель правых взглядов, решил не высказывать ничего сверх того, что сам считал для себя полезным. На его беду, интервьюером оказался один из искуснейших «матадоров» эфира. Разгадав стремление собеседника, он применил обезоруживающую тактику: задал один вопрос, потом другой, а после третьего замолчал.

Но если пауза пугает начинающих журналистов, то еще более страшной она представляется неискушенному гостю студии. Руни ответил на третий вопрос, взглянул на интервьюера и увидел, что тот спокойно сидит в своем кресле с выражением вежливого ожидания на лице. Решив, что ответ его был неполон, Руни высказался более обстоятельно. Интервьюер продолжал молчать, небрежно держа в руке сигарету. Пауза угрожающе разрасталась. Она превращалась в затяжной прыжок с парашютом. Стараясь дернуть за спасительное кольцо, Руни снова заговорил и невольно коснулся вещей, упоминать о которых вовсе не собирался. Он попытался исправить оплошность - и на глазах у публики запутался окончательно. Диалог как бы без всякой помощи интервьюера (точнее, благодаря отсутствию этой помощи) превратился в саморазоблачительный монолог.

Когда впоследствии Руни решил возбудить против журналиста судебное дело, его подняли на смех: как можно обвинять человека лишь за то, что он молча сидит с тобой рядом и наблюдает, как ты лезешь в бутылку? «Руни не выдержал тишины,- вспоминал один из свидетелей этого телевизионного поединка.- Дьявольская техника, я бы сказал, жестокая техника».

Заповедь пятая: корректность и уважение к собеседнику.

«А у вас бывает желание уйти из бригады?» Если даже собеседнику и приходила в голову эта мысль, еще неизвестно, станет ли он делиться ею с интервьюером. Ведь ему и дальше предстоит работать с товарищами по цеху, а публично признаться в таком намерении (да и насколько оно серьезно?) -значит, чего доброго, испортить сними свои отношения. К сожалению, журналисты нередко готовы задавать подобного рода вопросы, полагая, что тем самым побуждают собеседников к откровенности.

Этическое чувство должно подсказывать интервьюеру, не прозвучит ли его вопрос чересчур щекотливо. Запоздалые объяснения, что «такой реакции он не мог и предвидеть», не оправдание уже в силу того, что способность ее предвидеть и есть профессиональное проявление уважения к собеседнику.

Когда рыбак, демонстрируя, какого угря он поймал в субботу, разводит руками далеко за пределы кадра, ведущей достаточно улыбнуться: «Мне верить или не очень?»

Вспоминая о беседе со священником, сын которого стал преступником, английский интервьюер Брайен Мейджи рассказывает, как едва не спросил отца, не думает ли тот, что его сын может остаться преступником на всю жизнь. Отцу не оставалось бы ничего другого, как сказать, что именно этого он боится,- признание, которое и хотел услышать интервьюер. Но, почувствовав в последний момент, что такой вопрос прозвучал бы немилосердно, он спросил после паузы: «Чего вы боитесь больше всего, думая о сыне?» «Что он на всю жизнь останется преступником»,- ответил священник.

Человек, не испытывающий желания играть в поддавки перед телезрителем, вряд ли примет всерьез вопросы о жизненных целях и смысле жизни. Это слишком сокровенные проблемы, чтобы пускаться в их обсуждение с первым встречным (даже если этот первый встречный - интервьюер). Но: «Кому вы обязаны больше всего из тех, с кем встречались?», «Было ли в вашей жизни событие, изменившее ваш характер?», «Ставила ли жизнь перед вами вопросы, на которые вы так и не сумели ответить?» - вряд ли такие вопросы задаст человек, который и сам не задумывался над ними. Подобная тональность приоткрывает путь к диалогу-размышлению на экране.

Бывают, разумеется, и такие случаи, когда требовать от журналиста уважения к собеседнику не приходится. Но корректность вопроса и здесь условие непреложное.

«Прежде всего хотелось бы уточнить одно обстоятельство: как вы хотели бы, чтобы вас называли? Просто, как общепринято, «господин Мюллер», или «господин майор», или «майор Мюллер»? Что вы предпочитаете?» - так начали свое киноинтервью В. Хайновский и Г. Шойман. Отлично понимая, что самое важное в будущем фильме - не их слова, а признания собеседника, они предоставили ему для этого все возможности.

«Господин майор, если попытаться сравнить между собой события 1941-го и события в Конго 1964-1965 годов, то можно ли сказать, что вы остались верны своим идеалам?… Существует ли связь между этими событиями?»

«Я сказал бы, что единственная связь - это антикоммунизм. Потому что тогда, более двадцати лет назад, я сражался за великую национал-социалистскую Германскую империю, а сегодня я воин свободного Запада».

Нацист, гордящийся тем, что всю свою жизнь посвятил борьбе с коммунизмом, представления не имел, что присутствует не па акте признания его героической деятельности, а, скорее, на судебном процессе, на следствии, каким становится этот фильм-интервью.

Заповедь шестая: а интересен ли ваш вопрос?

Хотя знание перечисленных правил и помогает интервьюеру в работе, само по себе оно, конечно, не служит гарантией, что диалог на экране приоткроет телезрителю что-то новое. Например, спрашивая: «Каковы ваши планы на будущее?» - журналист не нарушает ни одну из перечисленных заповедей. Тем не менее собеседник сразу же понимает, что такое общение предполагает обмен лишь самыми расхожими фразами. Больше того, отвечая всерьез, он рискует предстать на экране тем самым занудой, который, услышав вопрос «Как живешь?», начинает рассказывать, как он живет.

Встречу с директором одного из польских научно-исследовательских институтов журналистка начала так: «Не могли бы вы объяснить мне, почему ваш институт называется Институтом матери и ребенка, а не отца, матери и ребенка? Что случилось с отцом, директор?»

Вместо набивших оскомину «Почему вы решили выбрать эту профессию?» или «Чем привлекает вас ваша работа?» можно предложить поразмышлять: «Кем бы вы стали, если бы не стали хирургом?…», «Если бы можно было начать сначала, вы бы опять пошли в машинистки?» Собеседница ответит, положим, что работает по специальности уже двадцать лет и нисколько не жалеет о выборе. «А что бы вы сказали, если бы наш разговор происходил двадцать лет назад?»

Готовясь к интервью на тему «Размышления о времени», одна из студенток факультета журналистики МГУ наметила, в частности, такие вопросы: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!… Какое мгновенье своей жизни вы хотели бы остановить?», «Какие ассоциации у вас вызывает звонок будильника?», «По каким часам вы хотели бы жить (по песочным, солнечным, электронным…)?», «Представляете ли вы себе жизнь без часов? Какова она?», «Сколько времени в году вы отвели бы на отпуск, будь это в вашей власти?», «О чем, по-вашему, думает маятник, когда часы вдруг остановятся?», «Вспомните о самой долгой и самой короткой минуте вашей жизни», «Если в толковом словаре против слова «время» оказалось бы вдруг пустое место, какое определение вы бы туда вписали?», «Представьте себе, что в сутках появился еще один, двадцать пятый час. Какое применение вы бы ему нашли?»

Игровые методы обучения развивают у будущих журналистов умение небанально подходить к теме предстоящего разговора, отыскивать наилучшие варианты вопросника. Они начинают понимать, что в любую тему можно (а иной раз и лучше) войти, минуя парадный подъезд.

Понимание того, что умение спрашивать - тоже искусство, можно извлечь даже из наблюдений за детьми. Трехлетний сын вбегает в кабинет отца: «Папа, ты не знаешь, где моя кисточка?» - «Мы же договорились, что ты будешь стучать, когда входишь. Откуда мне знать, куда ты дел свою кисточку?» Вскоре раздается робкий стук, и в кабинет просовывается голова: «Папа, я все обыскал. Ее нигде нет». «Я не видел твоей кисточки»,- терпеливо отвечает отец. Не прошло и нескольких минут, как дверь приоткрывается снова: «Папа, а когда ты был маленьким, ты любил рисовать?» - «Любил».- «И у тебя были краски?»- «Были».- «И кисточка была?» - «И кисточка». «Папа,- обрадованно восклицает сын,- а ты не помнишь, куда ты ее положил?!»

«Где вы отыскиваете таких разговорчивых собеседников? Что ни слово - находка. В чем тут секрет?» - спросили однажды известного телеинтервьюера. Тот только пожал плечами. «Мои собеседники те же, что и у вас, а хотите получить интересный ответ - поломайте голову над интересным вопросом».