«Странно, трамваи не ходят кругами...» – запела из автомобильной магнитолы Земфира. Лариса не глядя, привычным движением нажала кнопку, переключая станцию. «Наколочки, наколочки, хоп – татуировочки, вместо рыжих цацек носят девочки-воровочки», – моментально откликнулось радио. К дому она подъезжала, подпевая во весь голос женской тюремной лирике, как будто хотела на выдохе отхаркнуть неприятный осадок от голоса Земфиры, поднявшийся откуда-то из солнечного сплетения. Не выхаркивалось. Да и не выхаркнется – знала Лариса. Вообще-то, к башкирской рокерше она испытывала большое уважение и считала её действительно талантливой. Но – не выносила её песен, откидывавших память на десять лет назад.

Тогда, в конце 90-х, её студенческий брак не то что трещал по швам – он уже благополучно треснул, и даже аккуратные, как косметический шов, разрывы зажили первичным натяжением.

Обычная история – на первом курсе медицинского сошлись два студента-общажника, к третьему поженились, к пятому поняли, что дальше им не по дороге, но к концу института всё еще продолжали жить вместе – каждый своей жизнью, изредка, в припадке половой ностальгии, – общей. Впереди их ждали выпускные экзамены, ординатура, и проще было какое-то время пожить вместе – исключительно из экономических соображений.

Миша регулярно отсутствовал по ночам, не забывая заранее предупредить жену – чтобы она могла «привести гостей». Лариса делала то же самое. Всё было в рамках приличий, вернее, ничего уже в этих рамках не было – только кусок общей биографии длиной в несколько лет.

Они разлюбили друг друга одновременно, поэтому не таилось теперь между ними ни ненависти, ни застарелых обид – просто они выросли, и оказалось, что им в разные стороны.

Миша, при всей своей кажущейся безалаберности, склонности к промискуитету и выпивке, уверенно шёл к профессии своей мечты – он собирался стать психиатром. Неразбериха в его жизни была, скорее, антуражем студенчества, чем следствием бесхарактерности – во всем, что касалось серьёзных жизненных вопросов, он был целеустремлён, как линкор.

Лариса же линкором не была. Скорее, моторной лодкой. К двадцати трём годам она ещё не решила, какую врачебную специализацию выбрать, но зато имела опыт работы в самых неожиданных сферах – от ведения «чёрной» бухгалтерии полукриминальной фирмочки до стриптиза. Так или иначе, деньги у неё водились всегда. Мишу она считала лицемером: знала, что за всеми его эксцентричными выходками скрывается педантичный, скучный профессионал, надёжный друг, предсказуемый, а значит, идеальный, муж. Идеальный для кого-нибудь другого. Не для Ларисы.

На последнем, шестом, курсе они с Михаилом толком и не виделись: он вечерами пропадал на собраниях студенческого научного общества, по ночам дежурил в дурдоме, на буйном отделении. Пару раз Лариса забегала к нему на работу по мелким надобностям – потеряла ключи, принесла какие-то срочно понадобившиеся бумажки... Сам воздух психиатрической больницы был другим – он пах тягучим, мучительным запахом больничной кухни, парами нейролептиков, пожизненным заключением, запахом выжженного на коже клейма социального изгоя. Для того чтобы попасть в туалет, нужно было пройти через отделение, и муж, открывая бесчисленные тамбурные двери ключом -«трёхгранкой», с усмешкой смотрел на Ларисину напрягшуюся от страха спину... Лариса действительно боялась. Но не того, что на неё вдруг прыгнет какая-нибудь тётка, выщипавшая себе на голове крест. Она боялась судьбы этих людей, как будто она может накрыть саму Ларису, и тогда от нее будут отворачиваться коллеги, друзья, а потом и родственники – муж рассказывал, как постепенно перестают приходить к хронически больным жёны, родители, дети... На пути из туалета кто-то из больных резким движением засовывает в карман Ларисиного халата вырванный из тетради лист. В ординаторской она разворачивает послание и читает Мише вслух:

Муж криво улыбается и открывает папку, полную стихов и рисунков пациентов. Лариса кидает сверху «мордопсиха» и спешит уйти.

Она идёт по ночному городу, и ей кажется, что запах «скорбного дома» до сих пор исходит от её одежды. Пройдя несколько километров вдоль извилистого мрачного канала, сворачивает в переулок, подсвеченный неоновой вывеской ночного клуба. Ей надо выпить, ей надо оказаться среди «нормальных» людей: проституток, мелких бандитов, барыг, чтобы избавиться от горечи во рту, и «шампанским этот вкус не перебьёшь».

Лариса сидит за столиком «на двоих», готовая к тому, что сейчас кто-то из бычья начнет её клеить. «Эта схема проста», – вертится в голове строчка из Цоя.

Но за столик подсаживается парень совсем другого типажа. У него доверчивый (вернее, близорукий) взгляд, длинноватые волосы, недорогие шмотки и кружка тёмного пива в руках.

– Можно, я тут посижу? Все столы заняты.

И она кивает, отмечая про себя, что на подобный типаж обычно ведутся незамужние тётеньки «за 30». Что-то есть в таких мальчиках беззащитное, будящее жалость, от которой тает в животе. Хотя не такой уж он и мальчик, лет 27 ему – Лариса не зря проходила судебную медицину, возраст определяет неплохо.

– А вы часто здесь бываете? – Кажется, он всё-таки ее клеит.

– Часто. – Лариса включается в игру. Краем глаза она замечает «подругу семьи» – Ларисе эта девчонка знакома по ночной жизни, Мише – по работе: дважды в год она попадает к нему на отделение с диагнозом «Маниакально-депрессивный психоз; маниакальная фаза. Сопутствующие диагнозы: первичный сифилис, беременность 8 недель». Поэтому «корчить целку», мол, случайно зашла кофе попить, бессмысленно: сейчас эта веселушка заметит Ларису и что-нибудь ляпнет. Да и кто «случайно» заходит в такие места в вечернем гриме и на каблуках в 10 сантиметров?

– А я – в первый раз. – Собеседник смотрит на Ларису с уважением к «опытной женщине».

– Как тебя зовут-то, «Первый раз»?

– Костя.

– И на хрена ты тут, Костя?

– А ты на хрена? – неожиданно дает отпор «ботан» с пивом.

– А я тут напиваюсь. Хочешь, можем напиваться вместе.

Закончили они пить у Ларисы. Пришедший с дежурства муж разбудил дремлющего чутким похмельным сном Костика и молча показал на дверь.

Лариса проснулась к полудню.

– Это что за жеребёнок цвета блед?

– Это – школьный завуч. – Лариса потянулась и задела рукой батарею пивных бутылок. – Нашего круга, так сказать. Профессии уважаемой, нервной и малооплачиваемой.

– Встань, я бельё поменяю после твоего уважаемого. Я бы и тебя поменял, да не на что пока.

– Ну, это пока. – Лариса пошарила вокруг себя и нашла початую бутылку пива.

– Иди в душ, шалава, – добродушно ответил муж, – и сегодня гуляю я. А ты идешь... куда ты там обычно ходишь?

Вечером Лариса отправилась работать. За ночь у неё было пять выходов в стриптизклубе. Вот для чего в итоге пригодилась её детская художественная гимнастика и красивый бюст. Сто долларов от заведения да то, что насуют в трусы, составляло неплохую сумму.

«Сто дней до приказа, сто дней час за часом ждут солдаты сладких снов, ждут девчонки пааацаноов!» – грохотала модная в то время песенка. Лариса работала у шеста, чётко следя за дистанцией: достаточной для того, чтобы мужская рука могла сунуть купюру, но не могла схватить за ногу саму Ларису. Свет был выставлен так, что она видела только руки. С вытатуированными перстнями, с перстнями настоящими, с маникюром... Лиц она не видела (и слава богу), но улыбалась примерно туда, где должно было находиться это самое лицо.

Отработав номер, она влетела в гримёрку. Там уже переодевалась стриптизёрша рангом пониже – та, которая работала на столах и зарабатывала в основном на сексе с клиентами. Сквозь сероватый загар солярия на её бедре проступал отпечаток мужской пятерни. Девчонка замазывала его тональным кремом и подпевала очередной песенке. На мгновение Ларисе показалось, что зрачки маленькой дурочки блеснули розовым – как будто отразилась задняя стенка безмозглого черепа.

Лариса вытащила из трусов наличку. Рубли, доллары, финские марки – и записку. «Может, выпьем ещё? Я буду тебя ждать. Костя»

– Лорик, сходишь к французам в кабинку, а? – вбежал в гримерку Вовик. По штатному расписанию он значился «менеджером», но его обязанности больше подходили должности сутенера.

– Вовик, ты же знаешь, что не пойду, я женщина замужняя. Вон, предложи Лизке – ей вечно деньги на тональник нужны – синяки на коленках замазывать.

– Они тебя хотят! Ты ж наша прима!

– Потому я и прима, что трусов не снимаю. Ни у шеста, ни в кабинке. Отвянь, Вовик, а то шефу настучу.

– Ну да, ты у нас на особом положении. Ты с ним спишь, вот и кобенишься.

– А кто мешает тебе с ним спать и кобениться, дорогой?

Вовик густо покраснел: спать с шефом ему мешала исключительно гетеросексуальность последнего. Поэтому Ларисе он завидовал лютой завистью. А зря. На самом деле шеф был давним Ларисиным другом – еще с тех пор, как она фельдшерила на «скорой». Тогда она отвезла его с пулевым ранением к знакомому хирургу, который на дому обработал простреленное плечо и ни слова не сказал милиции. Хирург за молчание получил приличную сумму, а Лариса – работу и покровительство от хозяина. С шефом она никогда не спала: «Друзей не надо ебать, с друзьями надо дружить!» – часто говорил хозяин кабака.

К трём часам ночи работа была закончена. Костик сидел в окружении пустых пивных бутылок – бутылочное пиво дешевле разливного.

– А пойти-то нам некуда, – спокойно сказала Лариса, усаживаясь за стол.

– М-м-можно ко мне, – сказал хорошо поддатый Костя. Опьянение придавало ему какую-то беззащитность и странную привлекательность, и Лариса согласилась.

Костя жил в коммуналке посреди Невского проспекта. Жил он с мамой, но мама существовала внутри собственного мира: днем она в своей загородке смотрела телевизор, ночью уходила гулять с собакой, возвращалась только утром, собрав все пустые бутылки в округе. Так что к приходу Ларисы с Костей комната была свободна.

Лариса много позже разобралась в том, почему она рухнула в отношения с пьющим школьным завучем. Нравились ей совсем другие мужчины – брутальные, со звериными повадками, не слишком умные, от которых пахло криминалом и опасностью. В постели они брали Ларису, как вещь, и она испытывала от этого острое унизительное наслаждение.

С Костей было по-другому. Не он брал её – она затягивала Костю в своё лоно, как будто хотела «родить его обратно», вобрать в себя. Она была сильнее, а он нуждался в защите. Нуждался так, что через месяц она сказала мужу, что уходит. Пусть подыщет себе компаньона – снимать квартиру.

Муж пожал плечами и помог собрать вещи. На прощанье Лариса поцеловала его в щеку, он погладил её по голове, и то, что произошло минутой позже, прямо в прихожей, было тоже – на прощанье.

Лариса стала жить в коммуналке. Она нашла общий язык с соседями – хватило одного визита шефа с его «мальчиками», чтобы соседи стали тихо обходить её в коридоре. Глядя на то, как бедно и расчётливо живет Костина мать, Лариса попыталась её подкормить.

Старуха равнодушно отодвинула от себя тарелку с деликатесами и покачала головой.

– Вы меня не любите? – в лоб спросила Лариса.

– Любить мне тебя не с чего, но и ненавидеть тоже. – Костина мать закурила «Беломор». – Ты хорошая девка.

– Тогда почему не едите?

– Не хочу привыкать, Ларочка. Потом поймёшь.

...«Потом» случилось через пару месяцев. Лариса поняла, что Костя – алкан. Самый обычный, клинический алкоголик. Утро начиналось с пива, вечером они шли в гости, и там уже была водка. Возвращаясь домой, Костя догонялся тем, что оказывалось под рукой, – не важно чем, лишь бы покрепче. Лариса незаметно стала пить, не отставая, пока не поняла, что на носу госэкзамены.

К тому времени она уже знала о том, что Костя – безотцовщина, что родила его мать поздно, «для себя», от дворового алкоголика. Что в Питер они переехали из южного городка, обменяв двухкомнатную квартиру на комнату с доплатой, потому что Костя подсел на героин, нужны были деньги на лечение и требовалось увезти сына подальше от его знакомых...

С героина Костя слез самым распространённым способом: он «сел на стакан». Не успела Лариса осмыслить простенький тезис «А оно мне надо – жить с человеком, который во сне потеет перегаром?», как Костя пришел домой со странным выражением лица.

– Ты знаешь, у меня подозревают туберкулёз. Ты меня теперь бросишь, да? – виновато спросил он, вертя в руках большой картонный конверт.

– К тридцати годам большинство жителей мегаполисов инфицировано туберкулёзом, – спокойно сказала Лариса. – Покажи-ка снимки.

Она вытащила из конверта противно дрожащие рентгенограммы и подоткнула их под оконную раму.

– У тебя нет туберкулёза. – Лариса улыбнулась. – По крайней мере, на этих снимках его не видно.

– Но всё равно меня кладут на обследование.

– Ну, полежишь, отдохнёшь. От пьянства заодно.

На следующий день Лариса собрала передачку для Кости.

– Куда ехать-то, знаешь? – спросила Костина мать.

– Знаю, конечно. Мы в тубдиспансере туберкулёз и проходили.

– А он не там лечится, у него блат в больнице за городом.

– В какой это больнице? – вкрадчиво спросила Лариса.

– А в Усть-Ижоре.

Лариса почувствовала странный холод в солнечном сплетении. В Усть-Ижорской больнице можно было лежать только с одним диагнозом.

В тот день к Косте она не поехала. Позвонила мужу и сказала: «Кажется, мы влипли». «Приезжай», – ответил муж.

– Прекрати психовать. Я неделю назад сдавал анализы, у меня нет ВИЧ.

– Зато у меня наверняка есть.

– Сдай анализы – узнаешь.

– Я боюсь.

– А чего бояться? Он у тебя уже либо есть, либо его нет. Если есть – будет повод осмыслить собственную жизнь. Если нет – тоже. Езжай к своему завучу и выясняй детали.

На следующий день Лариса сидела посреди зимнего сада, служившего по совместительству курилкой – отделение было санаторного типа, – и смотрела на стайку курящих подростков.

– А помнишь, Витька рассказывал, как он по пожарной лестнице от начмеда сбегал?

– Какой Витька?

– Да ростовский, который умер под Новый год.

– А, понятно. И как, сбежал?

Позже, собирая материал для диссертации на тему «Особенности клинического течения ВИЧ-инфекции у детей и подростков, инфицированных в нозокомиальных очагах России», она познакомится с этими ребятами поближе. К тому моменту из 169 человек их останется 67.

...Костя вышел с видом нашкодившего котёнка. Сел рядом.

– Ну что, я правильно тебе диагноз поставила?

– Правильно. Нет у меня туберкулёза, у меня гепатит В хронический.

– И ВИЧ.

– Да. Ты теперь меня бросишь?

В этот момент у умной, циничной Ларисы что-то помутилось в мозгу. Откуда-то выплыло «Мы в ответе за тех, кого приручили» и напрочь блокировало способность мыслить рационально.

– Не брошу, – ответила она, и они долго сидели обнявшись.

У Ларисы началась другая жизнь. Сама собой определилась постдипломная специализация – инфекционные болезни. Среди друзей появились постоянные обитатели Усть-Ижоры вроде уголовника Игоряна, которого практически вытащили с того света, после чего он вернулся к привычной деятельности. Карман его куртки характерно оттопыривался, и Лариса знала: там – ствол. Появилась в её жизни Леночка – прозрачный шелушащийся скелетик, доживающий на постоянных переливаниях крови. Девчонка не могла есть из-за сильного грибкового поражения рта и пищевода, и Лариса тёрла ей бананы – эту скользкую кашицу Леночке кое-как удавалось проглотить.

За месяц до Леночкиной смерти Игорян женился на ней – «чтобы ей не было страшно».

Но в основном общалась Лариса с «мамашками» – родительницами ВИЧ-инфицированных детей. Почти все мамашки были серонегативными и разведёнными – отцы детей не выдерживали жизни «с клеймом на лбу», косых взглядов соседей и родительских комитетов.

Лариса регулярно сдавала анализы и уже знала, что заразилась гепатитом В. Анализы на ВИЧ были пока отрицательны. «Инкубационный период гепатита В – до полугода, – думала она. – Вот сдам выпускные и пожелтею». Но пожелтела Лариса аккурат за два месяца до последней сессии. В больницу ее уговаривали лечь долго, но согласилась она, только когда во время очередных уговоров упала со стула.

Везли её сразу в реанимацию – гепатит был тяжёлым, показатели биохимии – жуткими. Через две недели её перевели в ВИЧотделение – «Гепатит В, тяжёлая форма, контакт с ВИЧ-инфекцией».

А ещё через неделю она сбежала. В деканате её уже оформили в академический отпуск по болезни, но она сказала, что окончит институт либо сейчас, либо никогда. Зачёты ей поставили скорее из жалости: похудевшая до торчащих рёбер студентка была покрыта синяками поверх яркой, почти апельсиновой желтухи.

Институт она окончила. Гепатит прошел, а вместе с ним и странный амок, удерживающий её возле Кости, которого уволили из школы за прогулы и пьянство. На всю жизнь она запомнила простенькую истину: «Одна загубленная жизнь всегда лучше, чем две».

Лариса не помнила, как муж перевез её к себе, – он так и не нашел компаньона для аренды квартиры. Честно говоря, он его и не искал.

Лариса стала интерном кафедры инфекционных болезней, специализирующейся на ВИЧ-инфекции, и целыми днями пропадала на детском отделении. В тот день, когда она курила в зимнем саду с матерями инфицированных детей, радио впервые разразилось хитом новой звезды Земфиры: «А у тебя СПИД, и значит, мы умрём!»

Она увидела странно изменившиеся лица мамашек и в этот момент поняла, что никогда не будет поклонницей этой певицы. «А грамотно стартует баба, быстро раскрутится», – мелькнула в голове как будто чужая мысль.

Раз в три месяца Лариса сдавала кровь на ВИЧ – ей полагалось год находиться на учёте «по контакту». Анализ брали прямо в больнице, результаты приходили через неделю. Неделю она ждать не могла, поэтому, сдав анализ, неслась в НИИ Пастера – там делали за час, платно. С Ларисы денег не брали – её историю в лаборатории знали.

Весь этот час Лариса проводила в полуподвальном кафе напротив, глуша водку стаканами. Когда на подгибающихся ногах она приходила за очередным «отрицательно», внизу уже парковался муж – после получения результата силы оставляли её окончательно.

Последний анализ она пошла сдавать трезвой: шансы на то, что результат окажется положительным, стремились к нулю. Был первый день декабря – день всемирной борьбы со СПИДом. В учебной аудитории ребята из общественных организаций развешивали, пыхтя, лоскутные раскрашенные одеяла: каждый кусочек – чья-то погасшая жизнь. В Усть-Ижоре толпились журналисты – курили, хихикали, корчили брезгливые рожи. «Поздравляю тебя с днем СПИДа!» – поприветствовал корреспондент местного телевидения своего коллегу.

Лариса почувствовала, как медленно колыхнулась в ней вязкая, похожая на придонную грязь, ненависть. И в этот момент к корреспонденту подкрался Виталик.

История этого четырнадцатилетнего подростка служила подтверждением того, что судьба любит злые шутки. Восьмой ребёнок в многодетной семье, Виталик родился умственноотсталым. Инфицирован он был уже лет десять, но СПИД у него так и не развился. Единственные, любимые дети сгорали, как свечки, несмотря на терапию, а олигофрен Виталик, не нужный толком даже своим родителям, чувствовал себя прекрасно. От него старались держаться подальше – он мог воткнуть кому-нибудь в руку ножницы, а фантазии, которые он озвучивал, не пришли бы в голову даже Дину Кунцу. По уровню интеллекта он соответствовал пятилетнему ребёнку, а по степени агрессивности – опытному урке.

...Корреспондент радостно смеялся над собственной шуткой, когда Виталик ласково улыбнулся и сжал челюсти на его плече мёртвой хваткой бультерьера, буквально повиснув на нём. Лариса не торопясь докурила сигарету и лишь потом отодрала Виталика от бившегося в истерике сотрудника средств массовой информации.

– Он меня заразил! – визжал журналист, срывая с себя свитер.

Лариса посмотрела на внушительный синяк с чёткими отпечатками детских зубов и пожала плечами:

– Он тебя даже не обслюнявил. Не визжи.

– Возьмите анализы! Срочно!

– Только через три месяца, – спокойно сказала Лариса и отправилась сдавать анализы сама.

И результат был отрицательным. Лариса купила в палатке бутылку шампанского, открыла её, ломая ногти, и жадно хлебала из горла. Водители объезжали идиотку, пьющую шампанское на разделительной полосе, и даже не матерились: если молодая красивая женщина в десятиградусный мороз пьёт шампанское – значит, у неё большая радость. Или большое горе. А в большое, не зная броду, лучше не соваться.

Медицину Лариса бросила. Трезво взвесив, что позволить себе роскошь работать врачом она сможет, только если будет трудиться ещё где-то, она решила, что такое дорогостоящее хобби не для неё. С мужем они наконец-то официально оформили развод, а после и вовсе разъехались по разным городам. Шеф, который помог ей с переездом и новой работой, разбился в автокатастрофе. Всё осталось в прошлом. И если бы не эта чёртова Земфира в машине, она ни за что не набрала бы номер Костиной матери – сам Костя должен был, по её прикидкам, уже лет пять как мёртв. Несколько лет назад он как-то нашел её номер мобильного – у него случился очередной приступ алкогольного панкреатита, требовалось срочно капать дорогостоящий препарат, на который не было денег, и Лариса звонила в Питер бывшему мужу, просила купить этот чёртов «Контрикал», прокапать Косте...

– Чувство вины? – спросил Миша.

– Да.

– Давай адрес, сделаю.

– Ну как он? – перезвонила мужу Лариса через пару часов.

– Да уже практически никак, – Лариса почти увидела, как муж флегматично пожимает широкими плечами, – кахексия, весь в грибах, энцефалопатия, алкогольный панкреатит...

– Ты меня ненавидишь? – неожиданно спросила Лариса.

– Нет. Я даже его не ненавижу. Я вас обоих жалею.

...Она давно забыла номер телефона Кости, после того звонка сама сменила номер мобильного, даже когда-то вырвала страницу из записной книжки. И вдруг пальцы сами стали набирать: +7812275...

– Алло? – ответил на другом конце жесткий старушечий голос.

Лариса что-то говорила, старательно избегая вопросов «как?» и «когда?», и тут старуха с горечью сказала: «Не кружи, милая, ты ни в чём не виновата. И не присылай мне никаких денег – я не хочу привыкать».

На другом конце положили трубку, и раздался щелчок – как будто захлопнулся капкан. Дома Лариса залпом выпила стакан водки – как учил ее когда-то шеф, – не морщась, не закусывая. Нашла на антресоли потрёпанную книгу Экзюпери и методично разорвала её в клочья.