Все совпадения фамилий персонажей с реальными людьми носят абсолютно случайный характер.

В питерскую токсикологию я устроился в середине 80-х.

Студентство – занятие благородное, но надо же и выпивать на что-то. Не говоря уже про изредка пожрать. Посанитарив в нескольких местах и даже в аптеке грузчиком поработав, пришёл я к целой серии неутешительных выводов.

1) В больнице и без меня уже всё украдено.

2) В аптеке все воруют согласно субординации, а я всего-навсего грузчик. Mожно было, конечно, попереть полбочки вазелина. Но на фига?

3) Очень нужны деньги.

В общем, надо было что-то делать. И тут встречаю на улице знакомую, которая говорит, что у них в больнице человека в приёмный ищут. А там надбавки, график удобный, все дела. «Судьба», – подумал я.

– Да ты ведь ещё единоборствами всякими занимался! Всё, приходи завтра!

И разбежались. Фраза про единоборства меня озадачила. Но надбавки были интереснее.

В общем, пришёл я назавтра. Быстро (как-то очень быстро) провели через кадры. А работа, говорят, – ничего сложного, на месте и разберёшься. Вот прямо сейчас на смену и заступай!

Опа... А с другой стороны, почему нет?

Приводят меня на место, и тут до меня что-то смутно доходить начинает. Запашок. В общем, воняет. Сильно воняет. Блевотиной и ещё много чем.

За столом сидит Лариса. Дежурный доктор (в прошлом мастер спорта по вольной борьбе, как потом выяснилось) на её фоне выглядел неубедительно и как-то терялся. Сидя вполоборота, она спросила:

– Это что за?

– Это Серёжа, – неуверенно как-то ответила старшая сестра больницы.

И тут из-за железной двери озвучили что-то вроде:

– Б...-козлы-нах-порву-б...-нах-я-в-Mордовии-семерик-б...-мотал-порву-всех-нах.

С надрывом, от души, надо сказать, было исполнено. Мне почему-то стало тревожно и маятно. Старшая под шумок слиняла, оставив меня во всём этом. Стою. Молчу. Народ тоже держит паузу и чувствует себя явно неуютно.

– Да мы тут, эта, обедаем. Ты сам-то ел?

– Обедал уже, – говорю.

И тут Лариса, посмотрев на меня оценивающе, спросила:

– А выпить – выпьешь?

– Ну... да!

Атмосфера слегка разрядилась. Уже не таясь, доктор вынул из шкафа бутыль «Молдавского Белого» и накатил мне по краешек. Отступать было некуда.

Тогда я, «чтобы в присутствии дамы выглядеть хватом, исполнил стакан в полтора выхлеба прогнувшись».

– В общем, баба´нькой будешь, – ехидно сказала Ларка. С этого момента мы подружились.

И вот сижу я в «приёмнике», никого не трогаю. И тут шум, гам, менты, «скорая»:

– Это ваше!

– Да пошли вы!

– А он растворитель пил!

– А суицид кто лечить будет!

Бардак, короче. Привезли какое-то чмо приблатнённое. Он растворителя выпил и давай прохожих цеплять. Его и повинтили, а он по дороге в отделение сигаретным фильтром запястья поцарапал: «Жить не буду – менты достали». Баклан кухонный. А делать-то что? Растворитель пил? Пил. Его только ленивый не пил. Вены резал? Ну, громко сказано, но, в теории, мог. В итоге всем ясно, что пациент – дурошлеп городской, обыкновенный. А официально? Цитирую: «Отравление суррогатами алкоголя, суицидная попытка». Придётся лечить, ибо профиль наш.

А от чего лечить-то? Сую его в отсадник, иду учиться дальше.

Через какое-то время решил проверить, как у него дела там. Смотрю в глазок – никого. Открываю, захожу. И понимаю, что попал. Этот гад за дверью прятался, в слепой зоне. Я зашёл, а он мне сзади на шею. Ладно, плавали. Резко бью затылком в лицо, локтём в печень, пяткой по голени. Мимо. Удар держит.

Причём душит конкретно, грамотно. Пытаюсь его через спину бросить – тут же получаю под колено. Падаем. Душит, сука. При этом пытается ещё и шею сломать. Мало того, что он явно сильнее, так ещё и боец опытный. Ноги мои своими отхватил, позвоночник трещит, больно и душно. Дзюдоист хренов. Чую, кирдык мне приходит. Дышу уже через раз, сознание спутанное, и что самое обидное – за ту же зарплату.

И тут вбегает Лариска. Про неё, на самом деле, отдельную книгу писать надо. В жанре героической саги. Метр восемьдесят два, грудь – ну даже не знаю. Не меньше пятого. Дежурная сестра. Наставник, ветеран движения, друг, профи. Надёжная, как атомный бункер. И, как атомная же война, беспощадная.

– Сука!!! МОЮ НЯНЕЧКУ ОБИЖАТЬ!

И тут чувствую – свобода! А дальше – как в финале чемпионата мира по боксу. Этот ублюдок даже закрыться не успел.

Прямой в печень-апперкот-джеб. Классика! ...семь, восемь, девять. Аут! Туловище.

Ларка ко мне кидается, губы дрожат:

– Сергуня! Ты как? А? Нормально? Может, спиртику?

А я и сказать-то не могу ничего. Связки отекли, сосуды в склерах полопались, шея как из-под поезда... Только глазами лупаю благодарно.

К груди меня прижимает (тут я, кстати, чуть реально не задохнулся), аккуратно так, чтоб ещё больше не повредить. И по голове гладит, как маленького. Ничего, отошёл.

А через 10 минут привезли девушку Таню двадцати пяти лет, нажравшуюся барбитуратов, и я впервые в жизни затолкал желудочный зонд в лёгкие, получил за это справедливое замечание старших товарищей и больше так никогда не делал.

А козла этого мы обратно ментам сдали. Упакованного. С характеристикой. Пусть там попробует кому-нибудь шею свернуть, ниндзя уценённый.

Но главным контингентом у нас были суицидники. Которые или таблеточек нажрутся, или ещё какой дряни ядовитой. Плюс наркоманы с передозом.

Господи, чего только народ не жрал! Отдельный трактат написать можно. А вот наверняка отравиться – это искусство целое. Тоже, как выяснилось, уметь надо.

Так вот. Привозят тётеньку. Лет пятидесяти пяти. Чего уж там у неё в жизни не срослось, не помню, но решила она это безобразие прекратить. При этом ничего умнее не придумала, как уксусу выпить. Некоторые уксусной эссенцией травиться пытаются, но её не выпьешь. Глотка сразу спазмируется, ожог полости рта, но не более. Чаще всего. И хрен бы с ним, но суицид, однако. А это уже в психиатрической юрисдикции. Значит, надо лечить, чтобы потом с психиатром познакомить. А какое тут лечение показано? Промывание желудка, да и всё, пожалуй.

Официальный порядок гласит – промывание производится бригадой «скорой». Если возможность есть. Если нет – то уже у нас. Вы пробовали когда-нибудь промыть желудок человеку, который этих ваших устремлений не разделяет? И не советую. Особенно, если в пределах досягаемости нет специального зонда и спецкресла. Вот они и не мыли почти никогда. У нас-то удобнее, быстрее, родственники под ногами не путаются, всё необходимое под рукой.

И тут доктор, который тётеньку привёз, начал говорить. Много и не по делу.

Наезжаeт: мол, грязно тут, то не так, это не так, то, что так, – тоже не так.

Разозлил он меня. Твоё-то какое дело, милай? Ты больную промывал? Нет? Ах, не мог? А что так? Ай-ай-ай... Так возьми зонд в ручки, вон он, в ведёрке свернулся. А фельдшерица твоя толстозадая всячески пусть содействует. Я же пока бумаги оформлю, моё дело маленькое. Только зонд в лёгкие не засунь, ладно?

Сижу, документы заполняю. И чувствую, что-то не то. До боли знакомый звуковой ряд что-то лишнее содержит. Какое-то «шарк-шарк-шарк» вклинивается в привычное уху «aaa-оооо-буээээ». А там его быть не должно. Звучит фальшиво и настораживающе. Выпрыгиваю из-за стола, влетаю в промывочную... Опоздал.

Что за «шарк-шарк-шарк» меня так напугал, спросите? А это умный доктор решил уксус в желудке у тёти нейтрализовать. Содой, которую он с этим звуком в ковшике растворил. Химию вспомнил, отличник. А то, что оба желудочных сфинктера спазмированы и углекислому газу, в процессе реакции выделяющемуся, куда-то деваться надо?.. Не, это уже второй вопрос, сложный.

Когда я влетел, он ковш с содой уже внутрь залил. Тётенька и взорвалась. Натурально. Изнутри. Добилась своего, болезная.

Доктора потом всяко наказывали, я отбрыкался, но усвоил: дурак при исполнении – он страшный.

А если он при этом ещё и врач – то страшнее некуда.

Особенно ярко в нашей повседневности играла всеми своими гранями тема алкоголизма. Сама по себе проблема в России имеет свою специфику, непонятную западному обывателю. Поскольку буржуазная ограниченность не позволяет ему взглянуть на вопрос, разорвав шаблон ассортимента стандартного liquor store.

По части употребления спиртосодержащих жидкостей мнений существует множество. Сторонники идеи, что пить надо меньше, ровно как и считающие, что, наоборот, пить надо больше, сходятся в главном – пить надо. Дальше – вопрос ассортимента, возможных сочетаний напитков, фантазии и настроения. Точек зрения на эти вопросы много, ибо на вкус и цвет – главное, чтобы хватило. Хотя ещё раз всё равно бежать придётся.

Кто-то предпочитает водку, кто-то коньяк. Кому-то ближе портвейны. Ассортимент современных винных, парфюмерных и хозяйственных магазинов даёт достаточный простор для самовыражения трудящихся. Всё зависит от темперамента и финансовых потенций. Один мой знакомый, преподаватель ВУЗа, между прочим, всем коньякам предпочитал одеколон «Айвенго». Ну, каприз у человека!

Даже если рассмотреть вкратце годные к употреблению жидкости – толстенный фолиант получится. Одеколоны, клей БФ, разная бытовая химия, медицинские настойки и прочая – всё это люди пьют и при определённом навыке живут до ста лет. Или до двадцати пяти. Тут как повезёт.

Но ведь такое иногда употребляют! Вот взять чемеричную воду. От вшей. От блох тоже, говорят, хорошо помогает. Это ж только название – вода. Настойка это, на спирту, соответственно. Но чемеричная. На чемеричном корне. Ядовитом очень. Даже вши дохнут, а им ядерный взрыв – тьфу.

Штука, на самом деле, очень удобная в плане диагностики. Если за 25 метров слышно, что больной трудолюбиво и безостановочно блюёт – садись, пиши диагноз. «Отравление чемеричной водой». 100 из 100. Если бы олимпийский комитет одобрил соревнования по скоростному блёву в длину – чемеричники были бы вне конкуренции. Тут только уворачиваться успевай, предварительно взяв поправку на ветер. Бо после того как – халат можно выбрасывать.

Ну, скажете, бывает. Ошибся человек. Фармакологию в своём ПТУ прогуливал, не знал побочных эффектов. Первый раз. Но ведь они раз в две недели поступали!

– Ты что, забыл, как от этой дряни лечился?

– Не..бу-ээээ..т.

– А зачем опять пил?

– Но ведь.. бу-эээ-ыыы-ооо.. на спирту же..эээ..

Про парфюмерию и бытовую химию – тут тоже многотомные труды писать можно.

Kак-то в отсаднике бомжик отсыпался. Под динамическим, так сказать, наблюдением. (Это чтоб блевотиной не захлебнулся, прошу прощения у дам.) Из бывших интеллигентов. То про конвертацию рубля пургу гнал и даже Сальвадора Дали зачем-то приплёл. Начитался предисловий и харизматического эрудита изобразить пытался. Полночи, зараза, бубнил, пока не уснул крепким, но чутким сном алкоголика.

А под утро смотрю – в себя вроде пришёл и на волю запросился. Мне-то что, жалко, что ли? Вот только на улице минус двадцать. Бомжик же – в свитерочке сиротском, штанах с кедами и, плюс–минус, всё. Я ж не зверь, выдал ему, что Б-г послал, а другие амбулаторные больные побрезговали. Шапку какую-то, шарф, даже перчатки нашёл. А он стоит и мямлит. Пригляделся – а мужика-то конкретно колбасит. Трясёт так, что у меня сейф ходуном ходит. Это вам не интеллигентское похмельное томление с трёхсот граммов андроповки. Тут клиника с патогенезом, всё по-взрослому. Короче, человека надо спасать. А как? В тумбочке шаром покати – бойцы из пьяной травмы заходили харчиться. Следовательно, одеколона можно даже не искать. Спирт отделенческий – тоже, как бы это помягче... Да и не распространялось моё человеколюбие так далеко – спирт на бомжей переводить. Самим не хватает. Но делать что-то для спасения человеческой жизни надо! Пошёл скрести по сусекам.

Нашёлся сиротливый, пыльный флакон дезодоранта «Круиз» производства братской Болгарии. Далее остро встал вопрос чисто технического свойства – как? Hе под язык же пшикать. Да и не было твёрдой уверенности, что ночной кошмар балканских парфюмеров внутрь можно. Вон, даже народ из спецухи побрезговал, а это о многом говорит. Сижу в раздумьях. И тут бомжик, осторожно так, флакон у меня из рук извлекает и оглядывается. По глазам вижу – стакан ищет. Даю. Дальше – иллюзион. Куском пластыря заклинивает пимпочку на флаконе, в стакан его опустив предварительно, и с видом превосходства мастера над практикантом просит ещё один стакан. Для запивки. Степенно так, уже без ажитации. Водички из-под крана набрал и лицом зашевелил хищно, в предвкушении.

И тут в воздухе запахло... Mеня аж чуть из помещения не вынесло! Карбофос нюхал, изонитрилы нюхал, метилмеркаптан! Но «Круиз» – это я вам доложу...

– Ты, козёл!– говорю. – Мне ещё смену напарнику сдавать! Он же меня в сортире утопит!!! Ему тут сутки сидеть без вентиляции!

В этот момент дезодорант себя исчерпал. Чёрт с ним, с запахом, но неужели выпьет?! В отчаянной решимости досмотреть этот триллер до конца затихаю и жду развязки.

И тут этот лишенец заглатывает дезодорант, даже флакон из стакана не вынув, лишь пальцем его аристократично придерживая. И, степенно так, водичкой осаживает. Дальше – как в кино. Руки трястись перестают, сам розовеет, взгляд проясняется. Ожил человек! А вы говорите – суррогаты, суррогаты. В общем, «жизнь в очередной раз победила смерть неизвестным науке способом».

Он мне на радостях весь отсадник так от продуктов жизнедеятельности отскрёб, хоть комиссию из горздрава приводи! И ушёл. B честно заработанных перчатках.

Опять же, поскольку половина контингента поступала либо в наручниках, либо со справкой об освобождении, с правоохранительными структурами приходилось контактировать постоянно, от ДПС до прокуратуры. То они нас защищали, то, наоборот, изо всех сил от них защищаться приходилось. Странны и запутанны были наши отношения.

Привозят мужика по «скорой». Что характерно, из ментовки. Mужик – никакой совсем. Кома – два. То есть на внешние воздействия ещё реагирует, но неохотно и вяло. И выхлоп от него такой, что аж глаза ест.

И вот не нравится он мне, и всё. Ну, сами посудите. Одет очень пристойно, даже дорого. Ни денег, ни документов, ни прочих материальных ценностей жёлтого металла. А судя по хабитусу, должны бы быть. Ну, хотя бы гайка типа «перстень-печатка», граммов на семьдесят. А нету. И запах какой-то подозрительный. Как будто менты «скорую» вызвали, сдали его, а он уже в машине граммов девятьсот опростал. Или даже литр. Cвежий уж больно выхлоп. До перегара ещё часов пять. Вот вы спросите – а твои какие проблемы? Есть больной, лечи. Нет, тут не так просто всё.

Дело в том, что менты (плохие, естественно, которые оборотни в погонах) что делали? Берут человека с улицы, лишают имущества, огуливают рукавицей с песком по затылку пару раз, стакан водки (или чего не жалко) в рот, и в «03» звонят:

– Мы тут невнятного товарища подобрали, а от него пахнет. Не иначе, отравление! Суррогатами алкоголя!

Очень модное слово было. Даже лосьон «Пингвин» им обзывали. А народ пил и нахваливал. Апельсиновый ликёр в чистом виде, только вдвое крепче. Деликатес, если кто понимает, конечно.

В итоге – лечишь интоксикацию, а там череп. Больной помер, а ты отписывайся, почему такой мудак и от черепа его не лечил. А это вообще не наш профиль, на это травматологи есть.

Стараясь не дышать, заглядываю я этому деятелю в глаза. Ну, что и требовалось доказать. Один зрачок больше другого раза в два. Анизокория. Соответственно, череп. Причём ментовского авторства явно.

Теперь быстро. Вызваниваю дежурного лекаря, объясняю про ментовский череп. Тот прилетает, весь в мыле, я звоню в нейрохирургию, все забегали, все при деле. И тут смотрю, доктор заскучал как-то, огонь в глазах погас, даже плечи поникли. Я аж вспотел.

– Что, всё?..

– Серёжа, иди на хрен. Я уже вторые сутки на работе, а ты меня дёргаешь. Даже пожрать не успел.

– A череп? Там же анизокория такая, что...

– Слушай, ты эту свою анизохерию нашёл, ты её и лечи.

– ???

Подскакиваю к каталке. Веки мужику раздвигаю, смотрю. Так вот же она! Не делась никуда. Не ошибся, не показалось. Клиент живой ещё, слава Б-гу.

И тут усталый доктор, с тоской на меня глядя, подходит к товарищу с другой стороны.

Дальше попробуйте поставить себя на моё место.

Врач, склонившись над телом больного, медленно достаёт из кармана психиатрический ключ. (Hа самом деле, ручка дверная обыкновенная. Страшная вещь в умелых руках.) Медленно раздвигает больному веки. Медленно, но сильно, бьёт его ключом в глаз. Tихий, надтреснутоглухой звук заметался между стен приёмного покоя...

Глаз был стеклянный. Соответственно, анизокория у него была хроническая. По жизни. А я начитался учебников и полез спасать человечество, не дав доктору нормально пообедать. За что и был наказан, схлопотав наряд вне очереди в виде командировки за портвейном по морозу.

Напряжённее всего работалось в праздничные дни.

Pасскажу, как мы новогоднюю смену работали. Году в 88-м. Или 87-м. Не помню точно, да и не важно это. Какие-то отдельные моменты ужe и не вспомнить, но атмосферу праздника передать попробую.

С утра – подготовка. Все топчаны из отсадника вон, каждый квадратный сантиметр на счету. Сейф вычищен. Ручки шариковые, пять штук. Должно хватить. Так, мешки для одежды, зонды, диагнозорасширитель, ремни. Чего забыли?

Ага, маркеры. Вроде всё.

– Лар, времени сколько?

– Три.

– Ну, сейчас начнётся.

Накаркал, однако.

– Серёга, принимай. Интоксикация алкогольная.

– Понеслась!

...

– Алё, «скорая», охренели совсем! Куда тащишь! На пол клади!

– Сергуня, в дальний угол его, перегружать замахаешься потом.

– Лар, записывай! Неизвестный номер одиннадцатый, ватник синий, брюки коричневые, без обуви.

– Я те сейчас повыступаю, а ну лёг!

– Эй, четвертая станция, чё за бабушка? Какое сердце?!! Это не к нам, это за угол, не мешай...

– Серёж, сколько машин в очереди?

– Семь вроде. Не, вон восьмая.

– Перекур, позвони, чтоб чаю принесли.

– Да сами вы обалдели чай пить, не колышет меня твой вызов! Да на, только он без сахара.

...

– Ларк, пиши. Неизвестный номер... Стоп. Как фамилия? Ларис, Михайлов он, говорит.

– Да по мне хоть Пердыщенко-Задунайский, лишь бы утром вспомнил, кто он.

– Двадцать вторая, это что за фигня? Какой суицид? До завтра подождать не могла? Ну ё.., двенадцать машин в очереди.

– Сколько у нас всего?

– Сорок шесть, двадцать семь неизвестных.

– Намана... Эй, у вас клиент убегает! Хехе, шутка! Сам туда иди! Угу, и тебя с праздничком!

– Ларис, отсадник полный.

– Кого можно – на бочок, ноги заплети, ещё влезет. А нет – вторым слоем.

– Времени сколько?

– Полвосьмого. Вечера.

...

– Чего у вас? Ага, привет. Так, мужик, быстро раздевайся. Что? Дома будешь женой командовать!!

– Да ты чё! Я ж водила из бригады. Суицид вон привезли.

– Извини, братан, не признал. Так, мужик, быстро раздевайся. Что? Дома будешь женой командовать!!

...

– Ларк, неизвестный номер пятьдесят один, куртка чёрная, джинсы, ботинок один, чёрный.

– Стильный мужчинка. Вон в уголок его, где ещё не наблёвано.

– Да тут везде наблёвано.

– Неизвестных – шестьдесят четыре. Штабелем. Отпустили сколько?

– ХЗ, утром проверим. Ты где номера писал?

– Да где придётся. На руках, на лбу. Маркеры хорошие, несмываемые. Разберёмся.

– Полпятого утра. Скоро выписывать начнём.

– Не говори. Давай хоть по бутерброду съедим.

...

Девять утра. На полу – последний мальчик из выписных. Лет шестнадцати. В костюме. С галстуком. Хороший, домашний, только никакой. Бывает, первый раз, наверное, так нажрался. Ну да ладно, папа ему, бедолаге, дома всё объяснит.

– Эй! Давай-ка вставай! Всё, домой! Домой! Ножками! Алё-о!

– Всё! Я сказал – ВСЁ!

– Чё всё?! А ну завязывай хамить! Встал – пошёл!

– Я... не хамлю. Я... Всё, говорю, ВСЁ!!! Никаких больше Новых го´дов!!!

– М-да. Тут ты прав...

...

Или вот – 8 марта. День особенный. Потому что российские эмансипированные тётки так отрывались наравне с сильным полом, что временами его даже перепивали. Не то чтобы они в другие дни тушевались, но 8 марта – это было святое в плане нажраться и загреметь к нам с алкогольной интоксикацией. Я, как вы понимаете, достаточно специфическую социальную прослойку имею в виду. И хоть никакого эстетического чувства её представительницы не вызывали, в праздник отношение к ним смягчалось. На запахи источаемые невзирая. Какие ни есть, а всё ж – дамы! Их день.

Вот сидим как-то на смене, как раз в Международный Половой Праздник имени Женщин. В отсаднике, под утро уже, пара подотчётных тётенек копошится. Самоё себя ещё не осознали, но уже обделались по полной программе. Похмельное утро – это, знаете ли, не каждый организм выдержит, особенно когда является оно в казённом доме, на полу, за решёткой. Ну, благо, всё равно им же убирать, поэтому претензий за антисанитарию никто не предъявляет. А запашок-с, так у нас и не парфюмерная фабрика «Северное сияние», дело привычное.

И тут одна, как альпинист, по отвесной двери до смотрового окошка добралась и давай в него барабанить. Не, красавица, влажная уборка помещения за собой – это альфа и омега устава заведения! Не пойдёт.

Подхожу и довольно ласково, хоть и с укоризной, сообщаю ей o своём отношении к происходящему (дышать аккуратнее стараюсь, бо очень пахучая тётенька попалась).

– Слушай, ты б заткнулась, что ли. Шесть утра на дворе!

– Сынуленька, я Власова!

– И?

– А вот на Власову... сумочка записана... должна.

– А ещё пару часов не потерпишь?

Ухожу вздремнуть полчасика. Ан нет – барабанит, что твой заяц с батарейкой в заднице.

– Ну чего тебе, жертва аборта? Из шланга полить, чтоб замолчала, а, Дама-с-Фекалиями?

– Не, сынуленька, не надо. Ты мне сумочку бы принёс...

По опыту знаю – не отвяжется. Скандалить сил нет, да и пустое это. Если вспомнила про личную собственность – сливай воду. Не заткнётся, пока в целости оной не удостоверится.

– Какая сумка была? От Гуччи, небось, с тыщей рублей внутри?

– Не, хороший мой, што ты! Белая такая, не новая уже, с ручкой. Ты её мне принеси!

– Ой! А если нет, то что? Ты и меня обоссышь?

– Тьфу на тебя, ты с виду же хороший мальчик, сумочку принеси, будь ласков... пжалста...

И смотрит радостно из-под облёванного перманента. Тут дешевле пойти навстречу. Иду, смотрю по акту, нахожу сумку. Белая. Во всяком случае, была когда-то. Несу.

– Вот спасибо. А там внутри, сынуленька, у меня что-то есть!

– Всё на месте, на, можешь проверить.

– Нееееет! Ты сам посмотри.

Вы в бомжовские сумки руками лазали когда-нибудь? Но мне уже всё равно было. Лишь бы отстала, а там – полчаса законных придавить, у батареи. Лезу. Тошнит, но спать хочется сильнее.

– Ну, что у тебя тут?

– Конфетки... (умильным голосом, кокетливо так).

– КАКИЕ КОНФЕТКИ В ШЕСТЬ УТРА???!!!

– Шоколадные...

В остервенении вытряхиваю сумку на пол. Хорошо, что туда только блевали. Могли и насрать, были прецеденты. За уголок выуживаю безжалостно, в кашу, растоптанную коробку какой-то соевой дряни.

– На тебе твои конфеты, отвали только!

– Нет, сынуленька... Это – тебе! С чайком покушаешь...

И вроде озверевать полагается от подобной публики, ан нет – чаще наоборот получалось. Да и чего злиться? Хороший человек, о ближнем заботится. Даже в нелёгкую пору похмелья и расслабленности сфинктеров.

Или вот привезли знакомого старого, Вову. Вова у нас часто гостил. Дурак был законченный, но тут уж что кому на роду написано. Мы к нему, в общем, неплохо относились. Когда не безобразил. А тут Вова набезобразил-таки. Нажрался циклодола – и полквартиры разнёс. Это лекарство такое. От болезни Паркинсона. Циклодол – штука интересная, если много съесть. Такое показывают, что не дай Господь. Меня как-то им для науки накормили, так потом впятером вязали, еле справились.

Упаковали Вову на отделение, пригрозили для порядка и дальше работаем.

Я себе по «приёмнику» шустрю, и тут звонить начали. С отделения. Болтать особо некогда, поэтому объяснять ничего не объясняют, но просят зайти. А мне тоже недосуг. Самим, что ли, не справиться?!! Раз позвонили, два, три... И тут слышу топот. Пришли. Человек пять. И в глазах у всех – нехорошее.

Короче, бегу на отделение от греха, пока до членовредительства не дошло. И ещё изза дверей слышу – зовут. Меня причём. Жалобно так, но громко очень. Вовиным контральто. На четыре октавы.

– Серёооооога!!! Серёгаааааа!

Он, оказывается, таким образом уже час надрывался. Без передыху. Полвторого ночи на дворе – коллектив нервничает.

Захожу в палату, а там тоже нервные все, особенно зек у двери. Но его хоть наручниками пристегнули.

– Чего тебе, Вова?

Ласково так спрашиваю, но строго. Он так ко мне рванулся, что чуть ремни не порвал, которыми его привязали. Глаза горят, дрожит весь и шёпотом на всю палату выдаёт:

– Серёга, слышь! Куртка моя где?

– Какая куртка, Вова? Ночь на дворе! Я тебя щас жгутом удавлю...

– Тсс... У меня там под подкладкой ещё циклодол есть. Ты не нашёл просто. Давай его съедим, а? А я орать не буду. Лады?

И рожа такая благостная-благостная.

При всей весёлости работы с алкашами и токсикоманами основной темой всё же был суицид. Через самоотравление чем ни попадя. Bпрочем, суициды тоже самые разные встречались. Были серьёзные, были наглодемонстративные.

Например, извечные пятнадцатилетние «он меня не любит!» и пять таблеток анальгина в качестве страшного и мгновенного яда. И смех, и грех. Но ведь что обидно – возвращаются. Через пару месяцев, глядишь, опять привезли. Опять «не любит». Нет, не тот, что в прошлый раз. Другой уже. Тут уже мухи отдельно, котлеты отдельно. В пятнадцать лет – оно же очень серьёзно всё. Сложно объяснить, что всё пройдёт, устаканится. Сложно. Но можно, если ребёнок вменяем, просто перегрелся от избытка чувств и гормонов. С кем не бывало.

А иногда – ну такие попадались! В глазах пустенько, сама анальгину попила, сама подружке позвонила. Чтобы та «03» набрала и всех заинтересованных лиц до кучи. Так и привозили иногда, с группой поддержки.

Сама, засранка, кобенится, орёт: «Жить не буду! Не надо меня лечить!» И то верно. От анальгина какое лечение? Однако общественность уже на взводе, все наскипидарены до температуры кипения. Косятся недобро и того, который «не любит», порвать готовы. А он, бедный, в уголке стоит, и так тоскливо ему... По глазам видно.

Здесь что главное? Хорошо подготовленный экспромт. С полоборота срываюсь на крик (тут важно всех посторонних убрать, от греха):

– Ах ты, тварь такая!!! Жить не хочешь? Да и не надо! Кому ты сдалась?! Да тебе полчаса осталось! Не хочешь? Ну и пошли в морг. Пока дойдём, как раз и всё!

Очень желательно, чтобы истерика правдоподобно выглядела. Тренировкой достигается. После чего хватаешь это чучело и ведёшь в морг. Благо он всего этажом ниже был. Далее – по порядку. Сначала дверь в холодильник открыть, визжащую дуру затолкать внутрь и только потом свет включить. Ибо сперва запашок, а потом, одним ударом – визуальный ряд. Всё-таки Институт «скорой». И в морге всего на выбор – и с ДТП, и из-под поезда, долго перечислять. Впечатляет, в общем. Даже кто привычный. Я, хоть и знал, что внутри, всё равно вздрагивал каждый раз.

Дальше – успеть поймать. Это главное. Потом – ничего не сломать, пытаясь удержать. И себя в обиду не дать тоже важно. Сложно жене потом объяснять, почему именно на твоей роже кто-то маникюр затачивал.

Всё. Противник деморализован, просится куда угодно, лишь бы отсюда. Жить хочет и даже очень.

Работа в таком горячем цеху, как токсикология, кругозор будущего врача расширяла, как ни одно другое отделение.

Вот, например, весьма поучительная история о недопустимости спешки и поверхностной оценки состояния больного при постановке диагноза.

Вы, что такое «отзвон», – знаете? Ну, это когда койко-места в больнице кончаются, никого не принимаем. Если только что-то очень серьёзное. А тут удача, причём редкостная. Накануне спирт выдавали. И вот сидим мы в общем «приёмнике», в большой коллектив влившись, отдыхаем вдумчиво. Кто как. Люди с претензией – те спирт глюкозой разводят, охладив предварительно, и пьют аккуратно, маленькими глоточками смакуя. Демократическая общественность пьёт, как есть – тёплый, неразбавленный, из чайных чашек. Больничной запеканкой закусывая. А если кто здоровьем ослаб – те портвейном запаслись и бухают по облегчённому протоколу.

(Понимаю, насколько данное описание напоминает соответствующий пассаж из бессмертного произведения «Москва– Петушки», но ничего с этим поделать не могу. Потому что именно так всё и происходило.)

Разомлели все: кто на гитаре бренчит, кто санитарок за попы хватает – хорошо...

И тут в запертую наружную дверь стучат, причём настойчиво. Выглядываем – ни тебе «скорой», ни халатов. Стоит мужик и до нашего помещения колотится. Ну, мало ли, отправляем девочку проверить, что за на фиг, а затем выгнать наглеца без права на возвращение. И тут видим, что дверь она открывает и мужика внутрь ведёт. А он руками машет, объясняет чего-то. И видно, что чувствует пациент себя неважно. Санитарка же идёт белая вся, с глазами по три рубля одной монетой, и только рот открывает-закрывает.

Народ, издалека на это дело посмотрев, по походке диагноз ставить начал.

– Аппендицит.

– Да ну, стал бы он при аппендиците так скакать резво!

– Не, мужики, на панкреатит похоже. При нём боли опоясывающие, точно.

– Сам ты панкреатит! Мужик под пятьдесят, откуда? Была бы баба – тогда да.

– Да не, а может, у него колика? Печёночная. Холецистит это.

В этот момент товарищ подходит к стойке и, дыша перегаром, на живот себе показывает.

– Не, ну бл..., сидели, как люди, а он, бл..., на хрен, во! Я ему чё, ни хрена, нормально всё. А он, бл... – во! А на хрен, когда нормально сидим? Больно, сука. Он, сука, гондон, мне во чего... А так нормально сидели, бл... Козёл, на хрен.

Доступно так анамнез изложил. Доходчиво.

Тут, кто ближе сидел, через стойку перегнулись, и я в том числе. Посмотреть. А у мужика из живота нож торчит, по рукоять почти. И не кровит уже. Они с соседом на кухне за жизнь беседовали. Сосед остался неудовлетворён, видимо, формой аргументации по какому-то из обсуждаемых вопросов. И переаргументировал посвоему. Благо, в доме напротив дело было. Идти недалеко.

Панкреатит, в общем, как и было сказано. Ага.

Ну, народ, хоть и выпимши, забегал. Страдальца этого на каталку и в шоковую, чтоб не бегать далеко. Нож вынули, пузо заштопали, недели через две домой ушёл. Ничего важного не зацепило, как по пьяни и полагается. Был бы трезвый – или печень, или кишечник распороло бы. Как пить дать.

Бывали и курьёзы совсем невнятные.

Сижу, тружусь. Знакомые ребята с 4-й станции заходят. Хихикают.

– Ну, здорово! Привезли чего или так?

– А то! Вон, суицид принимай!

– Где?

– Да вот же!

– Ой...

Бабулёк. Лет 150-ти на вид, но на ногах стоит. Росту – ну метр двадцать, никак не больше. Усохла, наверное. Морда лица распухшая настолько, что глаз вообще не видно, одни губы и щёки.

– А чего это с вами, бабуленька? – спрашиваю.

– Да ты брось, Серёга, она уже лет двадцать ничего не соображает. И не разговаривает совсем. Ты гляди, чего она нажралась! Только перчатки надень.

И упаковку полиэтиленовую на стол бросают, початую изрядно. А там – отбеливатель какой-то промышленный, чистый хлор, если по запаху судить. Как бабку насквозь не прожгло, ума не приложу. Вяленая была, что ли? А бабулёк стоит, глазами моргает, оживилась вся. И где она только эту дрянь нашла?

– Мужики, а с чего вы взяли, что суицид? Может, у неё органолептические девиации в фазе обострения? Токсикоз какой, на фоне ложной беременности, а?

– Не, ну ты скажешь! А куда её, с таким ожогом?

И то верно. Ожог – что-то с чем-то. Случай явно наш. А суицид не суицид – она разве скажет, если и так уже двадцать лет молчит?

Начинаю бумаги оформлять, промыватьто всё равно бесполезно, только хуже будет. Пишу историю, со «скорой» шуткамиприбаутками перекидываемся. Бабусика же на стульчик посадили. Во-первых, чтобы не отсвечивала, а во-вторых, чтоб не рассыпалась по ходу дела, мало ли.

И тут боковым зрением замечаю – чтото неправильное происходит. Поворачиваюсь – а бабулёк жестом фокусника свежую упаковку отбеливателя откуда-то выудила, не менее сноровисто вскрыла и шустро так, щепотью, его себе пихает в то место, где у неё когда-то рот был! Вот зараза. Отбираю упаковку, попутно пытаясь не обжечься.

Вы бы видели это возмущение! Свиристит, отбеливателем плюётся – только уворачиваться успевай, чтоб глаза не выжгло! Кое-как упаковали, чтобы остатки бабушки не попортить, и на отделение переправили. От греха. А то мало ли, где и что у неё ещё заныкано.

А ведь все эти больнично-скоропомощные развлечения накладывались на институтскую программу, которую хочешь не хочешь, а учить и сдавать приходилось. Зачастую на фоне полутора ставок, а это – сутки через двое. А что в рабочие сутки в институте пропускаешь – то по вечерам отрабатывать. Надо отдать должное факультетскому начальству – с пониманием относились. Всё-таки мы все по специальности трудились, премудрости профессии с самых низов постигая. Полы мыли, санитарили, позже фельдшерили. На сон времени, правда, почти не оставалось. Досыпали на лекциях, если туда попадали. На практических занятиях, впрочем, тоже. На анатомии, помню, хорошо спалось, под формалин. Оно, конечно, не эфир и не хлороформ, но тоже ничего было. И ведь на всё времени хватало! И на пьянство, и на прочие безобразия. И даже учились неплохо. Молодые были.

Вот как-то ночью сижу у себя в «приёмнике». Звонят – открываю. А там одногруппник Дима, с 12-й станции. Привёз гастарбайтера суицидного. Фамилию его до сих пор помню (не Димину, у него другая) – Насруллаев. С двумя «л». Значимая такая фамилия, в четыре утра особенно. Насруллаев поссорился с женой и через это решил сделать конец своей жизни, немножко тазепаму поев. То ли препарат просроченный попался, то ли тех трёх таблеток оказалось маловато, но сволочь Насруллаев был бодр и разговорчив. Однако оформлять-то всё равно надо. Психиатр разберётся, а наше дело маленькое. Заполняю бумаги. А Дима хоть в конце смены, но тоже бодрый. Нервничает, ему утром зачёт по химии пересдавать. Я тоже нервничаю, потому что не менее нервный Насруллаев мельтешит и нервирует нас с Димой с каждой минутой всё больше и больше.

– Так, Дим, паспорт его где?

– Да вот, держи. Слушай, а что там с альдегидами этими? Они то ли окисляются, то ли нет.

– Окисляются, не волнуйся. Год рождения? Шестидесятый? Да не твой, мудака этого.

– Ты, слушай, кому «мудак» говоришь? Зачем мудак? Да! Мудак!!! На этой сука женился, всё ей покупал – мало! Сапоги купил, туфли-шмуфли – мало ей, билят, всё.

– Слушай, а эти все, тригалогениды, они окисляются?

– Кто? Какие-такие гниды? Дима, зачёт – по химии, при чём тут вши?.. Так, проживает по адресу... Там точно только тазепам?

– Точно вроде. Я про хлороформ, йодоформ этот.

– А! Не, йодоформ, по-моему, не окисляется. Если не вру.

– Слушай, ну зачем женщин такой сука, ты мне скажи! Я ей всё, да, ресторан-шместоран, она мне – на хрен иди! Я так жить не буду, она виноватый, ты понял?! Ты меня зачем лечить привёз?

– Не засти, страдалец, задолбал. Я тебя не привёз, это он вот. Я тебя вообще урою сейчас, вместо лечения. Кстати, там, в зачёте, ещё эфиры есть, я вопросы видел. Гепатитом болел?

– Я? А, тьфу.. А что за эфиры, чего хотят?

– Да там вроде в общем виде всё, по верхам. На станции пролистаешь, не сложно. А ну заткнись, блин, достал! Это я не тебе, Дим.

– Да ясно, что не мне.

– Деньги, ценности при себе есть?

– Слушай, я тебе денег дам! Да! Можешь забирать этот сука, што хочишь, с ней делай, вапще забирай совсем! Мне не надо, я жить не буду...

– Не, я со своей не знаю, что делать, а тут ещё и твоя. Дим, тебе не надо? Он и денег даст.

– Нах, у меня зачёт завтра. Нет, сегодня.

– Слышь, нам обоим не надо, сам разбирайся. Переодевайся вон, в халат и тапочки.

– А ты вечером что сегодня? Да не ты! Ты вечером в дурке будешь, если не заткнёшься.

– Я на сейшн, Гриша-Шлягер из Ферганы вернулся.

– А-а... не, мы в общаге бухаем, там день рождения у кого-то, подъезжай после сейшена.

– Если не убьюсь в умат с устатку – подгребу. Вечером ещё лабу по физиологии отрабатывать, зараза.

– Ну, лады, в полдевятого в кофейне.

– Давай. Сопроводиловку оставь только.

Так и жили. Сегодня так уже не получается, силы не те. А тогда легко всё было, ни тебе давления, ни тебе радикулита.

А ещё частенько с детьми дело иметь приходилось, поскольку иные пили взрослее взрослого, а в вытрезвитель их нельзя было. Не водилось тогда детских вытрезвителей. Не говоря уже про двенадцатилетних мутантов с диагнозом «хронический алкоголизм, полинаркомания, токсикомания». А куда денешься – такой вот экстремальной педиатрией тоже приходилось заниматься.

Мальчика привезли. Обычный такой мальчик, ничего особенного. Тринадцати лет. Пьяный только сильно. А так как в вытрезвитель его, мальчика, нельзя, то его к нам, в лечебное учреждение. Порядок такой. Наверное, чтобы в вытрезвителе его плохому не научили. Как будто у нас можно было научиться хорошему!

Так вот. Мальчик. Одет – не то чтобы стильно, но с некоторой претензией. Пиджак 48-го размера на голое тело, штаны тренировочные, сапоги кирзовые. То есть с претензией одет, но неброско. Благо, лето на дворе и не холодно.

В таких случаях обычно родителям звонят. Чтоб забрали от греха. А мальчик даже телефон дал домашний. Вообще, довольно воспитанно себя вёл. На хрен всего раз пять послал и зарезать обещал всего два раза. Не то что некоторые.

Звоню я ему домой, а там папа. Я объяснил ситуацию, но чувствую, энтузиазма на том конце провода не вызвал. Папа, судя по всему, уже парой портвейнов после работы освежился и прерывать отдых не намерен.

– Да удави ты его там, нах...

Конец цитаты. И трубку бросили невежливо.

Пришлось оставить мальчика. Выпустишь – через час опять привезут. А заведение наше, надо сказать, довольно спартанских правил придерживалось. И отдельных помещений для М и Ж не предусматривало. Площадей не хватало остро. А как назло, в отсаднике уже тётенька отдыхала. Нет, тётенька – это, конечно, громко сказано. Но существо явно женскополового типа. По некоторым признакам. Только грязное очень.

Ну, да и ладно, не впервой. Я с мальчиком инструктаж по правилам поведения в закрытых помещениях провёл и дальше работаю. Но вот тихо как-то. Подозрительно это, когда тихо. Заглядываю тревожно в отсадник – так и есть. Пристраивается мальчик к тётеньке, явно с целью удовлетворения потребностей в половом сексе.

Я, как рвотный спазм подавил, так и говорю ему:

– Мальчик, ты ж посмотри, на кого ты карабкаешься. Такой молодой, а уже неразборчивый. Может, у неё триппер!

– А у меня самого триппер, – мрачно сказал мальчик хриплым баритоном.

Интересное поколение росло. Многообещающее.

Но каким бы увлекательным местом работы ни была токса, осторожность следовало соблюдать ежеминутно. Под статьёй мы ходили постоянно – не успел глазом моргнуть, а ты уже под следствием.

Привезли придурка. Гадкий какой-то был, неприятный. Что внешне, что в общении. Чем-то от него веяло таким, нехорошим. Решили в отсаднике оставить, от греха. А в отсаднике бомжик спал. Суровый такой, ощутимо утомлённый жизнью. Поэтому одеколона в него поместилось – не в каждого столько пива войдёт. Опять же, кома комой, но на отделение его чтобы отправить – на санобработку полдня угробить надо. А возможностей таких не было, работы море. Да и к утру проспится ведь, как новенький будет. Не впервой.

Лучше бы он, бедолага, помылся.

Закидываем пассажира в отсадник, но, по трезвом размышлении, руки ему за спиной ремнём прихватываем. Во избежание. А дальше – как обычно. Тяжёлый день был, везли и везли.

Через пару часов дежурный доктор вдруг напрягся:

– Серёж, загляни в отсадник, неспокойно чего-то.

– Да ну, тихо вроде.

Ну да если этот доктор чего-то сказал, лучше прислушаться. Он никогда зря ничего не говорил. Открываю дверь, заглядываю... и запястьям стало сразу холодно. Почему? А от предчувствия скорых наручников.

На полу огромная лужа крови, в которой лежит бомжик. Без ушей. Эта сволочь, которая со связанными руками, ему их отгрызла. Ага. Зубами. Когда я влетел, он ему уже теми же зубами ширинку расстёгивал...

Недоглядели. И объяснять это, похоже, придётся следователю.

Кидаюсь вперёд, чикатиллу эту к стене отбрасываю, бомжа переворачиваю. Живой. Ору, как будто это мне уши откусили – бинты, перекись, ментов! В голове пусто, а в воздухе ощутимо пахнет парашей.

Народ бомжика перевязывает, а я ухо пытаюсь у ублюдка этого изо рта достать (одно он сожрал-таки), может, пластику ещё можно будет сделать. Оба в кровище, только он улыбается, а я нет.

В этот момент менты подъехали.

– Ну Серёга, ну чё там у тебя? Сам не можешь жизни научить? Давай, веди баклана своего в машину.

– Вот ты его и забирай, вон он, в углу сидит.

– О бля.. во у вас тут дела... ААА!!! Сам его веди!

Просто эта гнида через весь отсадник плюнула в мента жёваным ухом, которое живописно шмякнулось тому под ноги. Нестандартный ход, согласен, даже бывалого мента проняло. Он-то на хулиганку банальную ехал. А наш доктор Лектер, в довершение антуража, хохочет демонически из угла. Тарантино бы к этому делу приставить – все «Оскары» наши.

Клиента переправили в отделение, бомжик забинтованный спит, чисто Мумия-2. Голливуд сраный.

До утра пытаемся сообразить, как из этого дерьма вылезать. Вариантов, прямо скажем, немного.

А к утру пациент ожил. Встал, пописал интеллигентно в угол и стал проситься на выход.

– Мужик, ну ты как? В смысле, чувствуешь себя?

– Да нормально, уши вот только. Болят.

– А чего с ушами-то? Застудил, небось?

– Не, я, понимаешь, обходчиком работаю. Путевым. В метро. Вот мне электричкой уши и отдавило. Прикинь?

– Оба?

– Оба.

Ну, оба в дурку и уехали. Чикатилла в Серпы, бомжик на Пряжку. А мы отписывались полгода где-то. До сих пор, как вспоминаю, не по себе делается. Хороший срок поднять могли, жирный.

Иной читатель возмутится, а зря. Не можешь спасти больного – спасай себя. Устав такой. Кровью писанный.

Надо сказать, в плане ознакомления с медициной как таковой токсикология предоставляла самые широкие возможности. Тут тебе и психиатрия, и соматика любая, даже гинекология.

Сижу среди ночи, к экзамену какому-то готовлюсь. И тут девушку привозят. Ну вообще ничего не известно про неё. Кроме того, что без сознания. А чего к нам? Так мама девушки упаковки от каких-то лекарств у неё в комнате нашла, после чего «скорую» сразу и вызвала. Нет, упаковки она выбросила. Наверное, чтобы девушку лечить проще было. Как всегда всё. Ну, лаборатории-то для того и существуют, чтобы подобные факты хоть как-то в соответствие с реальностью приводить. Отправил кровь на бензодиазепины, барбитураты и всё прочее, чем девушки обычно травятся, «скорую» отпустил, девушку бессознательную на отделение оформляю. И тут смотрю – не то чего-то. Девушка сама стройная, фигурка точёная, а животик у неё того, выпирает явно.

Tут возможны варианты. Потому как если это просто животик – ладно. А если там кто-то живёт? На фоне тяжёлого отравления чёрт знает чем? Совсем другой коленкор. Поскольку это уже не наша епархия и куча головной боли. Звоню в ординаторскую.

– Тут это, девушка поступившая, беремчатая, похоже, весьма.

– Твою мать, – лаконично ответили на том конце провода.

Доктор дежурный тоскливо посмотрел на всё это и велел вызывать гинеколога. А сам спать ушёл. Вот что хорошо в медицине – всегда, по любому вопросу, можно найти специалиста с соответствующим дипломом. В том числе и по женскополовым внутренностям. Разбудил я одного такого, сижу. Смотрю. Доктор помял девушку без удовольствия совсем, перчатку надел, два пальца вперёд выставил и внутрь девушки руку засунул.

Я вообще обожаю гинекологов во время внутреннего осмотра, без зеркала когда особенно, на ощупь. У них такие лица задумчиво-сосредоточенные всегда.

– Ну что?

– Что, что! Четвёртый месяц, похоже. Что...

И чего-то в сопроводиловке написал нечитаемое.

На том и порешили. Отвёз я девушку на отделение, на койку переложил, уходить собираюсь. И тут сестра дежурная, чуть не плача, говорит:

– Сергунь, поставь ей ка´палку и катетер. Сил нет, ну пожалуйста!

А мне что, трудно, что ли? Я поставил. Сначала ка´палку, потом катетер. И тут началось.

Нет, ничего такого особенного не началось. Я пакет для мочи успел подключить, а через минуту поменять на новый. Это ж надо, сколько в обычный мочевой пузырь некрупной девушки помещается! Все три с лишним месяца беременности, и ещё миллилитров двести пятьдесят. Где-то так. Никакого выпирающего животика. Всё. Как минимум беременность мы ей вылечили.

Ну, и об упомянутой психиатрии, без неё никак.

Вот что вы знаете про делирий? Наверняка немало. Как писал классик, у нас в стране никто не знает, от чего умер Пушкин, но любому знаком хотя бы один случай белой горячки. Да, это тоже делирий. Частный его случай, алкогольный. А бывают ещё димедрольные, амитриптилиновые, да какие хотите!

Чем хорош и чем плох делирий? Плох он, прежде всего, своей непредсказуемостью. Вот сидит человек, с дверной ручкой беседует интеллигентно, а потом как ломанётся! А главное – откуда силища такая?! Ремни сыромятные рвут, как бумагу, через стены ходят, кручёную арматуру зубами перегрызают, как спагетти!

Поэтому делирий заставляет вести себя с ним крайне осторожно. Главное – понять, на что пациента пробило. И присоединиться к этому празднику. Но аккуратно. Заразное оно. И для рассудка вредно, если помногу.

Вот вам пример из жизни. Одновременно в «приёмнике» находятся два делирия и один реанимационный больной. Понятно, что последнего надо срочно спасать, но куда девать двух первых? Загадка про волка, козу, капусту и лодку. Оставлять этих двух придурков опасно, но делать нечего. Рискую.

Первому:

– Мужик, чё за дела? Жуки? Где? Ааа, эти. Эти да. Но чёрные – полное фуфло. Беспонтовые. Ты красных лови! Они знаешь, какие дорогие? Рублей по 300 штука! Вот тебе коробок, ищи красных и собирай! Во!!! Лови его! Вoт так, коробку приоткрой, ага. Один есть. Дальше сам.

Второму:

– Так, а ты чего? Корабль? Где? А, в ванной. Так и что, он тут всё время плавает. Ты, главное, его в фарватер загоняй. Буйки видишь? О! Сядет на мель – кранты. Ты его аккуратно так, ага, молодец. Следи за буйками только!

Теперь быстро в реанимацию, а то разбегутся. Кто знает, насколько у них завода хватит.

Бегу обратно... Дверь не захлопнул! Издалека видно. А навстречу хирург из общего, недавно устроился. Подходит и спокойно так, слова подбирая, говорит:

– Сергей, вы знаете, у вас там дверь не закрыта, а внутри молодой человек корабль какой-то по ванне гоняет. А второй собирает по стенам насекомых. Вы в курсе?

– Что, неужели на мель посадил?!? Чёрт...

И внутрь вламываюсь, пока клиенты не разбежались. Доктор за мной заходит. Уфф... На месте все. Первый уже семь красных поймал. Это ж триста на семь, две сто получается!

В общем, хирург был удивлён. Потом, правда, привык.

Ну, и без уголовщины, конечно, не обходилось. Контингент случался самый что ни на есть разнообразный.

Сижу на дежурстве, тихо. В активе – пара бомжиков, на обед отбивные ожидаются, в сейфе спирта ещё литра два. Хоть в автономку уходи.

А оно ведь как, расслабишься – тут тебя и... Накаркал.

– На, получай клиента. По твоей части.

– Чего там?

– Растворитель какой-то.

– И что? Ладно. Документы у него есть?

– Вот, всё что было.

Опаньки. Это называется – пожар в караульном помещении. Справка об освобождении, шесть ходок, в среднем по пять лет. Статья одна – кража (145-я, если память не изменяет). Дядечка лет пятидесяти—шестидесяти, никаких наколок, сухой, жилистый, как корабельный канат. При этом абсолютно вменяем, и глаза... Ну, очень недобрые. Это, знаете ли, не по подворотням гопников пинать, другая лига. А я один, двадцати двух лет от роду, и совершенно не заинтересован в приключениях такого свойства на рабочем месте.

– Мужики, а вы его посмотрели?

– Ну, так, в общем.

– Не, не пойдёт. Уважаемый (к урке этому), мы вас обыскать обязаны, уж не обижайтесь, порядок такой.

– Да пожалуйста. (Надо сказать, вёл он себя вообще предельно корректно.)

Уж искали-искали, все швы прощупали. Вообще ничего. Ну и слава Б-гу. Определил клиента в отсадник. Выпроводил бригаду, ментам позвонил, картину обрисовал, на всякий случай. Чтоб готовы были, если что. Кайфую дальше, но ухо востро держу – мало ли. И как-то так смена и прошла. В тишине. Утром начинаю выписку контингента.

Захожу к подопечным и чуть не теряю дар речи. Сидят два бомжика вместе с уркой, чайком балуются. Горячим. Из литровой банки.

Тут пояснить надо. Дело в том, что отсадник – герметичное помещение без окон, с железной дверью, запирающейся снаружи на нефиговый швеллер. Внутри, из мебели – скамейка садовая (в парке одолжили) и два топчана больничных, смотровых. Всё. Ни одного предмета больше. Кранов и прочей сантехники тоже.

Вопрос – как весь этот набор для чайной церемонии попал внутрь, если на выходе был я?! Нет, я засыпал урывками, но не настолько же! Да и швеллер был с моей стороны.

До сих пор понятия не имею, что это было. Уж расспрашивал я этого дядьку и так, и эдак. Ну, лезвие как-то пронёс, хоть и не видел я его, проводку из стены выковырял – это чтоб воду вскипятить. Чай заныкал как-то непонятно – допускаю. Но литр воды в стеклянной банке!

Так и не рассказал ничего.

«С моё поживёшь – сам разберёшься», – пробурчал только. Забрал справку об освобождении и ушёл. В общем, повезло. Если бы он на свободу ломиться начал, последствия могли бы быть самыми разными. Хотя частенько и в рукопашную ходить случалось. И на ножи, и на отвёртки, и на всякий прочий инструмент. Но Б-г миловал. Везло, чаще всего.

Клиента привезли как-то. В гражданском, но при военном билете. Капитан морской пехоты. Я аж охнул, когда это чудо увидел. Бульдозер Caterpillar видели? Так вот фигня этот ваш бульдозер. Сколько там у терминатора того алкоголя в крови было – не помню, врать не буду. Он только слабо шевелился по прибытии. И то хаотично. Хорошо отдыхал, с размахом. Судя по всему.

Cгрузили его кое-как, чтоб проспался слегка. Oн и проспался. А тут – замуровали! Но дверь нашёл. За решётку руками взялся и ну домой проситься. Нет, говорить он ещё не мог. Поэтому просился действием. Дверь крепкая была, сварная, с решёткой. Вот её, родимую, он и начал выламывать, за решётку ухватившись. Ручками своими изящными.

И решётка начала-таки поддаваться. Вместе с дверью. И со стеной заодно.

Я его и так, и эдак уговаривал, зайти-то страшно. Не слышит. И не видит тоже. Делать нечего, «иду на вы». Открываю дверь, короткий разбег беру и резко бодаю головой в живот. Есть! Клиент даже сел от неожиданности. И тут же, уж не знаю как, ухватил меня за ногу. И к себе тянет, хоть явно видит меня не в фокусе.

Подумать я ничего не успел, рефлексы сработали. Даже не помню, какие. И не спрашивайте, как я вырвался, сам до сих пор не знаю. Но делать-то что-то надо. Если выломает дверь и пойдёт по приёмному гулять, его ж хрен кто остановит. Только стрелять на поражение. A из кого стрелять, из желудочного зонда?!

Срочно звоню в спецуху, вызываю подмогу. Через минуту уже затопали по коридору. Чип и Дэйл cпешат на помощь. Пятеро амбалов, у самого цивильного – всего одна ходка к хозяину. Bатнички на халаты небрежно накинуты, всё – чисто по моде.

– Ну, Серёга, блин, чё у тя там? Сам не можешь, что ли?

Ну, я товарища через решётку и показываю, пока есть через что показывать.

– Ох, ну ни хрена себе! Это кто?

– Клиент, кто...

Bатнички в угол побросали, халаты следом. Построились профессионально. Дальше – экшн!

Первый пошёл, второй пошёл... шестой пошёл.

– ...AAA... гад...сука... Вова, вали его... рукааа!.. под колено! Серёга, сбоку заходи... под ноги ему...

И так минут десять. Может, и пять, но нам дольше показалось. Как он никого не покалечил, не знаю. Жалел, наверное. Если вообще понимал, что происходит. Он просто в дверь хотел выйти, всего-навсего.

В итоге – шесть мудаков во главе со мной небрежно разбросаны по отсаднику, в середине – капитан. И сдаваться не собирается.

Тут заходит хирург из спецухи, бойцов своих потерявший. Армянин, красавец, метр пятьдесят пять, на каблуках, в колпаке высоком. При усах весь и с кавказским акцентом. Оценил расклад, хмыкнул.

– Ээ... Дима, да, ты иво на сибя так, да, отвлеки. Ай, Вова, чего сидишь, а? Сбоку зашёл, да. Вот так.

Жестом маэстро достаёт из кармана капроновый шнур с гайкой на конце, прицеливается неспешно и резко накидывает девайс клиенту на шею. На себя, пять секунд, семь, всё. Можно вязать, причём чем быстрее, тем лучше. Посмотрел на нас с превосходством и к себе пошёл. На каблуках.

Мы потом несколько месяцев тренировались. Научились вроде, немного. Но до настоящего гаучо нам всем как до звезды было.

Pассказывать о токсе и не упомянуть про наркоманов – было бы несправедливо. Их множество, самых разных, через нас проходило. Но вот один – тот как-то особенно запомнился.

Витя был настоящим, кремнёвым торчком. Не имея вообще никакого образования, в прикладной экстремальной химии он был где-то на уровне член-корра. Хотя не о том речь. Загремел он к нам, как водится, с передозом, но молодой организм, вкупе с нашими усилиями, победил. Правда, уж не знаю зачем, по дороге Витя подхватил пневмонию и застрял у нас на пару месяцев.

Вот что хорошего, когда на отделении трётся торчок? Иные сморщатся, а самые недальновидные администраторы от медицины ещё и выписать попробуют. Что есть глупость несусветная. Сами посудите.

Реанимация. Очень тяжёлая тётенька, во всех смыслах. То есть сто тридцать кило, насквозь пропитанные аминазином и антидепрессантами. Давление – ноль на ноль, пульс не прощупывается. Каждой сестре даётся по два подхода. Вес не взят, то есть ка´палку не поставили. А как? У неё и на нормальном давлении до вен только после тотальной липосакции добраться можно, а тут? Однако время идёт. Тётенькина тушка истыкана иглами, как бык бандерильями, и постепенно помирает. Вот вы, вы что бы сделали? Правильно. Можно и подключичный катетер, и много чего хирургическиоперативного сделать. А зачем, когда есть Витя?!

– Витя, ты где шляешься?

– Ну, чего?

– Да вот.

– А, фигня.

Дальше – для истинных ценителей. Витя берёт иглу, пренебрегая жгутом, пальцами пробегает по предплечью, после чего одним движением, не глядя, иглу втыкает. Строго в вену.

Вы будете смеяться, он целые семинары для анестезиологов-реаниматологов проводил, с демонстрациями. Поверьте, в институте такому не учат.

Фраза про неограниченность человеческих возможностей всему прогрессивному человечеству уже давно набила оскомину. Что, однако, не отменяет самого факта. Вот вы задумывались, к примеру, сколько таблеток может съесть человек за один присест? Я вот задавался этим вопросом регулярно, благо экспериментальных данных под рукой было завались. Кто-то по 50—70 штук упромысливать ухитрялся. А когда речь о психотропах идёт – это уже серьёзная заявка на победу, согласитесь. Но вот один клиент всех переплюнул, причём небрежно так.

Сижу у себя, кроссворд разгадываю. Слышу – везут кого-то. И точно – дружественная 4-я подстанция, дурака везёт. Мужик габаритов изрядных, на каталке, но сидя. Уже интересно. И при этом на одной ноте тянет: «..аидитевывсеаидитевывсeаидитевывсeа..»

И слюни пускает.

– Мужики, а чего клиент сидит?

– А ты его уложи, попробуй. Встаёт.

– А что сожрал-то?

– Да аминазину. Но много. Угадаешь?

– Ну, штук двадцать пять—тридцать. Он же учётный пассажир, давно на нём сидит.

– Хых. А шестьсот не хочешь?!

– Не, не бывает. Он на второй сотне бы уже вырубился.

– По упаковкам – ровно шестьсот штук. Он их давно коллекционировал.

– Но как?

Начинаю клиента расспрашивать. Интересно же! Ну, он меня тоже поначалу послал, а потом посмотрел, что я не иду никуда, и всё, как на духу, рассказал:

– А яааа фсее таааблетки в стуупкеее пееестикоом растёооор, а поотооом лошкоой съееел. И запивааал быыыстрооо...

М-да. Вот такая суицидная смекалка. И что? Да ничего! Промыли, прокапали и в дурку отправили, по новой аминазин коллекционировать. Ибо, как ни тривиально это звучит, возможности человеческого организма действительно практически безграничны! А если речь идёт о дураке с фантазией – то вообще не знаешь, чего от него ждать.

А какие люди работали на токсикологической «скорой»! Каждый – ходячая легенда, в жизни видевшие столько и такого, что хватило бы на трёх Хичкоков и взвод Тарантин под командованием Стивена Кинга.

Однажды приезжает наша бригада. Hарод они спокойный были, токсикологов вообще мало чем проймёшь.

А тут – ну не в себе мужики.

– Серёга, спирт есть?

– Ща, а что стряслось?

– Да вот, на дихлорэтан съездили. Наливай.

– А что стряслось-то?

Тут в «приёмник» закатили туловище. Было оно забинтовано дo самых глаз, босое, большие пальцы на руках и ногах капроновым шнурком стянуты. Серёжа-маленький вязал, его узлы, фирменные. Туловище воняло растворителем, капало кровищей и билось на каталке так, что Серёжа его еле удерживал. А весу в Серёже сто двадцать кило, очень серьёзный мужчина. Стальные шины Крамера в трубочки от скуки сворачивал. Тут мужики анамнез и выдали.

– Не, ну представь. Заходим, дверь выломана, кровищи на полу – как кран прорвало, и этот чудик с ножом мечется. Ну, Серёжа его успокоил, а на мужике лица нет. В натуре, нет. Уши и нос себе отрезал, орёт, явно белку поймал.

– А дихлорэтан?

– Так это потом поняли, когда флакон нашли, да и запашок от него, сам понюхай. Мы с вызова ехали, а соседи «скорую» вызвали, так нас с дороги завернули.

– Ни фига не понял, ладно. Ну, уши, ну, нос – откуда кровищи столько?

– Так он себя потом порезал, а до этого родителей престарелых топором вообще в кашу порубил. На мясокомбинате бывал – такого не видел.

Мужики остограммились, Серёжа – так и с каталки не слезая, он на клиента просто сверху сел, устал.

– Не боись, мы в реанимацию его закатить поможем. Во! Слушай, а давай приколемся. У нас тут уши и нос его в салфетке, собрали с пола, пришивать всё равно без толку, до утра не дотянет, так мы девкам на стол положим!

Ничем не проймёшь, такой народ. Им бы только шутки шутить.

Естественно, не только из трэша, мордобоя и блевотины всё состояло. Бывали, хоть и редко, смены тихие, благостные, когда прекрасное мгновение хочется остановить навсегда.

Cидим однажды на дежурстве. Ларкины домашние пельмени с обеда перевариваем. Батареи шпарят, тепло, хорошо! С утра бомжик амбулаторный в порядке трудотерапии отсадник отдраил до блеска. И не воняет почти. Благорастворение на воздусях, да и только!

Ларка на топчане прикорнула, дремлет. А я, ноги на стол положив, журнал листаю. Чифирь маленькими глоточками отхлёбываю, курю – эх, так бы и сидел до утра! Дым партагасный колечками прицельно по комарам выпускаю, в кого попал – те юзом летать начинают. Охочусь, типа! Комары у нас круглый год не переводились.

Дочитал журнал, решил записи регистрационные в порядок привести. А то у Ларки почерк – она через полчаса сама уже прочитать ничего не может. Листаю наш кондуит с поступлениями.

– Лариска, нет, ну ты посмотри! За два дня привезли пятерых Мухиных, из них трое – дураки учётные, а два – просто мудаки по жизни. И не родственники вроде! Это к чему, интересно?

А Ларка, на другой бок поворачиваясь, отвечает:

– Это, Сергуня, одно из двух. Или вы...т, или обсеришься.

И засопела в подушку.

Tакие смены – раз, два в году случались. Не чаще. За что и ценились безмерно.

О питерской токсе можно рассказать ещё очень много самых разных историй. Это лишь отдельные, обрывочные воспоминания, записанные через много лет. Просто стало ужасно обидно, что те события, атмосфера места и времени – начинают постепенно забываться. A oни этого не заслужили.

Ни время, ни место. Ни события, ни атмосфера.

Иерусалим, октябрь 2009