Ольга шагала по ночной улице, вдоль парка, не замечая вечерней прохлады, погруженная в собственные мысли. Она была зла на весь мир. Обиженный ребенок, непонятый, обманутый. Кругом обман. Почему? Все так живут или просто ей так крупно везет?
Одна из улиц завела ее к старым домам, сталинских еще времен, домам-тортикам, с витиеватой лепкой на стенах и подвальными помещениями, окна которых наполовину возвышались над уровнем дороги, а наполовину скрывались под землей. В одном из таких окон горел свет. Занавески невнятно-грязного цвета были раздвинуты. Ольга замедлила шаг, поддавшись природному любопытству, и заглянула в окно. Совершенно убогая обстановка комнаты, облезлые, в ржавых разводах стены и помятый алюминиевый тазик под изогнутой трубой вызвали в ней невольное отвращение. Посреди этого царства нищеты у стены за низким столом сидел в инвалидном кресле, низко согнувшись над учебником и тетрадью, мальчик лет десяти. Он, казалось, не замечал ничего вокруг, он погрузился в мир книги и усердно выполнял данное задание. Ольге стало неловко. Ребенок, даже такой незрелый мальчуган, с полным коробом собственных проблем и горестей, может использовать свои обиды и злость на несправедливо устроенный мир для того, чтобы сконцентрироваться, собраться с силами и идти, назло всем обстоятельствам, к намеченной цели. А что же она? Плюнула и ушла. И не знает, что делать дальше. Раскисла, как мякиш в воде.
Даже то, что раскисать было от чего, не могло служить оправданием. С Родионовым все было решено. Слушать его оправдания о подставе, обмане, хитроумных интригах Динары казалось просто отвратительным. Она несколько раз думала о том, что, если бы он сразу признал вероятность отцовства, она куда спокойнее отнеслась бы к результатам. Но чтобы такой, казалось бы, кремень-мужик, надежный, как скала, оказался обычным разгильдяем, неспособным отвечать за собственные поступки, ударило по всем болевым точкам доверия. Ольга не желала больше его видеть, и он, похоже, смирился. Внутреннее противоречие терзало сердце, быстрое отступление Родионова било по самолюбию. Мог бы и побольше усердия проявить, больше настойчивости. Попытался — и отступил. Она ему, может, не так уж и нужна была, в конце концов? Ведь сам виноват, вина доказана, неужели, кроме как отрицать все и обижаться, что она не верит, ничего в его арсенале не осталось? Причем, судя по последнему разговору, он обиделся на нее не меньше ее самой. Не просто обиделся, а разозлился. Даже ударил по самому больному.
— Ты со своими принципами и близорукостью скоро выкинешь из своей жизни всех близких тебе людей.
Она сделала вид, что ее не пробило. А потом опять рыдала в подушку.
Но последней каплей послужила подножка, подставленная Калаханом. До недавнего времени певший ей дифирамбы и обещавший золотые горы, он вдруг пошел на попятную:
— Нил, вы бы не могли узнать, есть ли у меня еще шансы? Сроки решений уже прошли, а от них нет ответа.
— Раз нет ответа, значит, не прошла.
Резко так, но при этом посмеиваясь, словно наблюдать ее поражение доставляло ему немалое удовольствие.
— Но ведь три места… Неужели ни в одно не прошла? Я вроде подходила по всем параметрам, прошла в шорт-лист по двум позициям, а теперь — тихо. А они с вами не связывались?
— Нет.
— Я ведь вас в рекомендатели поставила. Вы ведь сами говорили, что…
— И что с того? Значит, выбрали других. Шорт-лист еще ничего не значит.
Он даже не собирался ее утешать. Не собирался советовать подать резюме еще куда-нибудь. Не собирался воодушевлять. Ей казалось, что, подай она сейчас заявление об уходе, — он спокойно его подпишет. Абсурд. Что произошло? Информация о ее разрыве с Родионовым не могла докатиться до Калахана. Немыслимо. Слишком разные инстанции. Но тем не менее что-то произошло, и Калахана Панова больше не заботит ни как сотрудник, ни как человек.
Димыч сочувствовал, но помочь ничем не мог. После того как Ольга съехала с его квартиры, как дала понять, что больше их ничто не связывает, она практически перестала делиться с ним своими бедами. Он знал, что Панова поселилась на квартире недалеко от бабушки, в ожидании, что через пару месяцев уже уедет. Она частенько столовалась у Жанны Тимофеевны и встречалась там с отцом, категорически отвергая все попытки примирения с матерью. В квартире у нее был полный бардак — она даже не трудилась обустроить ее, привести в человеческий вид. По всему угадывалось временное жилье, и Панова не собиралась менять этот уклад. Как только ей сказали, что она прошла в список возможных кандидатов на вакантные посты, Ольга решила, что дело на девяносто процентов сделано и с помощью Калахана и еще каких-то неведомых ей сил поддержки она непременно получит желаемую работу. А в итоге она не получила даже ежегодного повышения оклада, которое обычно объявляется во второй квартал каждого года. Димыч хотел было предложить ей переехать обратно к нему, чтобы сэкономить деньги, но боялся. Панова была на взводе и могла так отшить, оскорбившись, что лучше и не пробовать.
О чем Димыч не знал, так о разрыве с Родионовым. Если представить Ольгину жизнь как чашу с белыми и черными шарами удач и неудач, то на данный момент, похоже, белых шаров почти не осталось. И когда она успела истратить все свои кредиты? Похоже, лучше не задумываться о таких вещах, а просто идти вперед. Как тот мальчуган, усердно делающий уроки в невыносимых условиях.
Две недели Ольга прожила, еле волоча ноги. На работе Калахан как будто решил любыми способами вынудить ее уйти. Открытым текстом он ничего не говорил, да и не требовалось. Началось с того, что утром она пришла, а ее рабочий стол чист, как белый лист.
— Где мои вещи?
— Они перенесли их в другую комнату.
Димыч виновато хлопал глазами, приказ есть приказ.
— А почему?
Он пожал плечами:
— Ханна заявилась с утра и сказала погрузить твои вещи в коробку и перенести в другую комнату.
— Куда?
— В подсобку.
— Ту, что у туалета?
Он кивнул. Именно ту, маленькую, душную, без окна. Ее держали про запас, там никто никогда не сидел.
Ольга поджала губы и направилась к Ханне. Та совершенно спокойно поправила очки и заявила, что они ожидают нового консультанта и Калахан приказал приготовить ее место для него.
— Кстати, проверь, все ли перенесли. И файлы свои из шкафа не забудь все захватить.
— Но почему меня надо именно в подсобку селить?
— А другого места нет, — безапелляционно заявила она, хотя это было заведомой ложью.
— Но мой помощник будет находиться в другой комнате, разве это удобно?
— Пусть пока сидит там. Возможно, он будет помогать и консультанту, не только тебе.
К Калахану она не пошла. Зачем унижаться еще больше? Под недоуменно-сочувствующие взгляды остальных сотрудников они с Димычем перенесли оставшиеся файлы. Она села за стол в подсобке и закрыла лицо руками. Вдохнуть — выдохнуть. Она как-нибудь справится. Должна справиться.
Чуть позже ей стало понятно, что по поводу ассистента Димыча Ханна не стала говорить ей самого главного — помогать Ольге уже и надобности не было. Ей стали так мало поручать, что она маялась от безделья. Ее больше не звали ни на какие собрания менеджеров, ее не отправляли на встречи. Она ощущала себя тенью. Никому не нужной, незаметной тенью. Пора было уходить, но уходить оказалось некуда.
Родионов не искал встречи с ней. Почти каждый вечер она или плакала, или просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Даже к бабушке не хотелось заходить — настроение было таким мрачным, что отвечать на вопросы не было ни сил, ни желания. В голову лезли самые разные мысли. Почему, как она пришла к такому мрачному провалу в своей жизни? Однажды она даже подумала, что мать таким образом возвращает ей свою обиду. Но это было бы несправедливо. Ведь мать сама настолько грешна, что не должна иметь никакого права на обиды. Она имеет право лишь принять любое наказание за свое преступление. Скорее всего, это разрушенная судьба той брошенной девочки теперь бьет бумерангом по ним всем — несчастный отец, депрессирующая мать, Ольга — человек-тень. Отношения с Родионовым слишком быстро подошли к концу. Она даже не успела спросить у него, смог ли он что-то узнать. А теперь — уже неважно. Уже невозможно. Уже остается только лежать и смотреть в потолок.
Она всегда свободно брала с собой рабочий ноутбук из офиса и работала дома, когда не успевала закончить дела на работе. Это было настолько привычным, что она даже не стала покупать себе компьютер и все свои файлы хранила на жестком диске ноутбука, не утруждаясь переписывать их на внешние носители. На выходные она вновь взяла домой ноутбук и провела два дня, выискивая в сети, куда можно податься. Работа, вакансии, все что-либо стоящее требовало хорошей характеристики и рекомендателей. На Калахана уже нельзя было полагаться. А рисковать и отправлять свое резюме, чтобы потом получить от Калахана щелчок по носу, было боязно. И унизительно.
Тем не менее она сохранила несколько ссылок и в понедельник принесла ноутбук в офис.
Через полчаса к ней заглянул Димыч. По лицу было видно, что собирается сообщить что-то не очень приятное.
— Что на этот раз? Меня выселяют на улицу?
— Нет. Но Калахан шумит, что сотрудники берут домой офисное оборудование без должного разрешения, что это беспредел, что теперь каждый должен расписываться, если что-то уносит, и обосновывать почему.
Ольга молчала.
— Ты брала свой ноутбук?
— Брала. Как всегда.
— Видимо, он заметил. Или доложил кто. В общем…
— Так где теперь надо просить разрешения?
— У него самого, если это ноутбук. Или у Ханны.
— Чудненько. Чепуха, конечно, но чудненькая чепуха. Прямым текстом это означает, что теперь мне забирать ноутбук нельзя.
— Слушай, чем ты им так насолила, а? Я никак не пойму. Они как с цепи сорвались с Ханной.
— А я и сама не знаю. Но мне пора отсюда убираться, это точно. У тебя запасной флешки нет? Скопирую, что мне надо, потом оставлю драгоценный ноутбук в покое. Впрочем, уже нечего терять, использую офисный Интернет в своих целях, и пусть попробуют что-нибудь мне сказать.
— Я время от времени подчищаю сервер от следов твоих блужданий по сети, так что делай что хочешь.
— А что, они уже следят, на какие сайты я захожу?
— Да. За всеми следят. Потом блокируют некоторые развлекательные сайты. Но твои следы все в порядке, я слежу за этим.
— Спасибо, Димыч. Один ты у меня друг и остался.
Он потоптался у ее стола и ушел. Друг. Тоже нашла слово. Ей вообще в жизни кто-нибудь нужен?
Вечером у входа в подъезд к ней подошел невзрачного вида мужчина. Таких обычно не замечаешь в толпе, а встретив, с трудом вспоминаешь после, как он выглядел. Человек-тень. Он представился Михаилом Алексеевичем, сказал, что люди из его организации уже встречались с ней раньше, а именно Денис Николаевич Родионов, но так как отношения их прервались, он продолжит сотрудничество.
— Но я вам уже ничем не могу быть полезна, — без эмоций ответила Ольга.
Она не удивилась его появлению. Она знала, что так просто из подобных пут не вырвешься.
— Нам виднее.
— Я вам ничем не обязана. То, что требовалось от меня, я сделала. Ваши же меня никак не поддержали. Напротив, сейчас вокруг меня в офисе сложилась отвратительная обстановка, меня буквально выживают, и я подозреваю, не обошлось без утечки информации о моих отношениях с вами. Я рискую остаться без работы, без денег и с ужасной репутацией.
Она едва не плакала, а ее собеседник слушал молча, не пытаясь предотвратить истерику.
— Конечно, так мне и надо. Игра на два фронта всегда в итоге каралась, вот я и получила. От работодателей по носу и от вас тоже.
— От нас вы пока еще ничего не получили, насколько мне известно.
— И не надо. Лучше оставьте меня в покое, и я как-нибудь придумаю, что мне делать.
— Меня информировали, что вы хотели бы работать за границей?
Панова нахмурилась.
— Так хотели или нет?
— Уже ничего не получится. Моя репутация в «Здоровом поколении» так испорчена, что ничего мне не светит.
— Можно подумать, кроме этой вшивой НПО, больше негде работать.
— Есть где, есть! Но кто же меня возьмет?
— Я повторяю вопрос: вы все еще хотите работать за границей?
— Кем?
— Уф.
Михаил Алексеевич нетерпеливо вздохнул.
— Делать что-то подобное тому, чем вы занимались в этой вашей НПО. Так что?
Она задержала дыхание. Нет, это невозможно. Так не бывает. В ее корзину вновь посыпались белые шары?
— А Калахан?
— У него много должков, не волнуйтесь. Он не станет перебегать вам дорогу.
— Что мне надо делать?
— Четко следовать инструкциям и не отказывать в общении нашим людям.
Она предупреждающе подняла руку.
— Кроме Родионова.
— Мы подумаем.
— И кроме совершения противозаконных действий. Я не буду подписывать ничего, что обяжет меня шпионить.
— Не смешите меня.
— Вам будет не до смеха, когда вы потратитесь на меня, а я откажусь сотрудничать.
— Никто не собирается на вас тратиться. Все оплатит та организация, которая даст вам работу. Вам придется только подать заявление по тому адресу, что я вам дам.
— А в чем подвох?
Он вопросительно посмотрел на нее и вновь несколько раздраженно фыркнул.
— Почему они меня возьмут на работу, зачем я им?
— Вы хороший сотрудник. Такими не разбрасываются.
Теперь фыркнула Ольга. Чепуха какая! Так она и поверит, что кого-то в наши дни берут на работу из-за «хорошести». Что угодно, только не это! Михаил Алексеевич уловил нотку недоверия и тут же поспешил пояснить:
— Вы сделали немало для нас, Ольга. Вы даже сами не можете оценить, как ценна оказалась для нас информация, предоставленная вами. Мы просто хотим вас отблагодарить. Да и друг в далекой стране не помешает.
— Ага! — ухватилась она за последнюю фразу. — Значит, все-таки друг в далекой стране? Значит, намереваетесь меня как-то использовать?
— Это может никогда не произойти. Мы держим наших друзей в самых разных точках, с учетом того, что ситуация может перемениться в любой момент и нам понадобится узнать, какая там погода.
— Хорошо, — усмехнулась Панова. — О погоде я вам расскажу. Куда подавать заявление на работу?
— Чистая формальность. Вот здесь все найдете.
Он выудил из недр глубокого кармана куртки сложенный вчетверо листок бумаги. Она развернула его, пытаясь прочесть при тусклом свете лампы около подъезда. Там значился электронный адрес. И все.
— И это все?
— Вы же умная девушка, дальше сами разберетесь. До свидания и спокойной ночи.
Он учтиво кивнул и зашагал по тротуару прочь. Она больше никогда его не видела.
* * *
Панова повторила свою просьбу несколько раз. Для убедительности. Ужин — без мамы.
— Но ты же уезжаешь, Оля. Ты не увидишь ее год, а то и больше. Ладно уж тебе.
— Вот и хорошо. А тебе не приходило в голову, пап, что я из-за нее и уезжаю?
Зачем она это сказала? Чтобы добить его? Ведь неправда. Не вся правда, вернее. Она и до ссоры стремилась уехать. Зачем же теперь давить отцу на больное место?
— Но это так… так по-детски.
— Причина вовсе не детская, пап. Уверяю тебя.
— Нет таких причин, Оль, просто нет таких на свете причин, чтобы отказаться навсегда от матери.
— Есть. Просто ты упорно закрываешь на это глаза.
— Марина очень переживает.
— Ей не повредит. Не раньше, так хоть сейчас пусть немного почувствует, как…
— Оля, ты никогда не была такой жестокой. — В его голосе звучал ужас, смешанный с горьким удивлением. — Что случилось с тобой?
— У меня ощущение, что мы, ты, пап, и я, расплачиваемся за чужие грехи. Это несправедливо.
Отец вздохнул. Он постарел. Он больше не понимал, как устроен мир. Он не понимал, как устроена его родная дочь. Она словно повернулась к ним другим боком, а там вместо родного лица — черная дыра. Ну что с ними делать, с девочками? Марина совсем потухла. Замкнулась, захлопнулась. Прижмется к нему по вечерам и уставится в телевизор невидящими глазами. А иногда, наоборот, словно бес в нее вселяется, начинает чистить весь дом, каждый угол, перебирать шкафы, готовить, строгать, лепить, зазывать гостей на ужин, заполняя пустоту разговорами и шумом. Казалось, она смирилась с разрывом и даже находила в этом какое-то мазохистское удовлетворение. Словно, как и дочь, считала, что пришло время расплаты. Только вот за что? Панов не знал. И не спрашивал. Возможно, боялся, что не сможет абстрагироваться от ситуации, как Оля. Но и жить с этим не сможет.
На прощальный ужин к бабушке явились Ольга, отец и двоюродная сестра Аленка. Ужин получился грустным и напряженным. Как бы Алена ни старалась развеселить всех, представляя Ольгину жизнь в Африке, разрядить обстановку не удалось. И даже бабушкины котлеты и брусничная наливка не спасли. Наоборот, Аленка, захмелев, завела с Ольгой бессмысленный спор, в итоге чуть не поссорились.
— Смотри не выскочи там замуж, Оль! — хихикала Аленка, раскрасневшись от наливки. — А то потом будем черномазеньких ребятишек нянчить.
— А если и так? — холодно спросила Ольга. — Ты что, чернокожего ребенка на руки не сможешь взять?
— Ой, не представляю. Да и вообще — они же другие совсем! Как инопланетяне.
— Такие же, как и мы. И дети такие же.
— Ты прям так говоришь, как будто уже точно решила там приглядеть кого-то. Может, мы чего не знаем, а? — хитро подмигнула Аленка.
Ольга смотрела на нее, как на убогую. Ну и дура. И откуда такие мысли в голове?
— А ты, пап? — повернулась Ольга к отцу. — Ты тоже считаешь, что не смог бы взять на руки чернокожего ребенка?
Панов смешался. Потом немного смущенно улыбнулся:
— Было бы неожиданно, конечно. Но в целом — все равно.
— Может, мне тогда усыновить там парочку?
— Ой, Ольчонок, — выпучила глаза Аленка, — ты совсем сбрендила! Своих рожай лучше.
— И своих тоже. И чужих привезу. В подарок. А, пап? Ты бы взял на воспитание?
— Я и тебя одну никак не могу воспитать, — отшутился Георгий Юрьевич.
— Нет, ну прямо мода пошла на усыновление, — протянула томно Аленка, любительница гламурных журналов и сплетен о звездах Голливуда. — То одна усыновит, то другая. И все только и говорят об этом.
— А почему бы не говорить, Ален? Разве не молодцы они? Могли бы деньги на шмотье тратить, а они — детей из приютов вытаскивают, дают им дом.
— Все это показуха. Модно — вот и делают. Очередной проект.
— Я такой моде безумно рада. Правда, незаметно, чтобы все валом побежали усыновлять детей, эту моду подхватить труднее, чем моду на сумочки. Зато осуждать, как ты, — так пожалуйста.
— Ну что ты завелась, Оль? Тебе-то это зачем? Звезды усыновляют ради пиара, налоги скашивают, еще зачем-то, не знаю. В журналах много про это пишут. А у тебя вообще откуда такие мысли могут быть? Ты же не мать Тереза. Что-то я не замечала в тебе качеств святой, сестрица.
Аленка хитро прищурилась. Бабушка и Георгий Юрьевич с опаской смотрели, как все больше и больше злится Ольга. Алена, конечно, несла чушь полную, но не ссориться же в последний вечер!
— А знаешь, почему разные людишки поливают грязью тех звезд, которые делают добрые дела? Ищут у них корыстные мотивы? По элементарной причине — свое бездействие надо же как-то оправдать. Те, делающие, корыстными дрянями у них выходят, а они, ничего не делающие, высокоморальные и бескорыстные, беленькие и пушистые.
— Да, я вот считаю, лучше ничего не делать, чем делать ради показухи. Противно даже!
— И что тебе противно? Что кому-то жизнь улучшили? Пусть даже ради показухи.
— Когда есть деньги, отчего бы не потратить их и на такой рекламный ход.
Ольга побелела.
— И что, многих бы усыновила, дай тебе сейчас миллион?
— Нет, я другая. Я не могу так рисковать собственной жизнью. Кто еще знает, какие там гены и что из них вырастет.
— Вот именно. Других много, знаешь ли. Больше, чем тех, кто рискует.
— Да лучше бы эти голливудские красавицы отдали деньги на несколько детских домов, чем растить в роскоши одного-двоих приемышей.
Тут вмешался Георгий Юрьевич:
— Это утопия, Алена. Эти деньги до детей просто не дошли бы. Или бы их проели за один день. Да, сотни ребятишек однажды наелись бы. И приняли бы витамины. И что потом?
— А ничего. Зато, — обрадовалась поддержке Ольга, — если взять одного ребенка и дать ему гарантированно обеспеченную жизнь, это намного более реальная помощь. И эффективная. Так пусть это будет реклама, увертка от налогов, что угодно. Главное — результат, конкретная, реальная помощь нескольким детям.
— Ладно, девочки, — примирительно произнесла бабушка, разливая чай по кружкам. — Вы спорите ни о чем. Я уверена, Алена так не думает, просто тебя подзуживает, Оленька.
Аленка раскрыла было рот, чтобы возразить, но, поймав испепеляющий взгляд сестры, заткнулась. Георгий Юрьевич облегченно вздохнул. Наконец-то угомонились. А то Ольга уже была готова взорваться.
— Ладно, замяли тему, — сказала Ольга. — Пока я никого не усыновляю. Ни черного, ни белого.
— Вот! — Аленка подошла к ней и чмокнула в щеку. — Рожай своего лучше!
— Бывает, рожают и бросают, — задумчиво сказала Ольга, вглядываясь в пузырьки чая около стенок фарфоровой кружки.
— Ну, в нашей семье таких стерв не водилось отродясь, — уверенно сказала Аленка и открыла коробку бельгийских шоколадных конфет.
Ольга не смотрела ни на кого. А когда она подняла глаза, ей не удалось понять, о чем думает отец. Продолжать тему она не стала.
Георгий Юрьевич вызвался проводить Ольгу на следующий день. Она согласилась — кураж куражом, а приятно, когда кто-то родной и близкий пожелает тебе счастливого пути. Они крепко обнялись. Осталось сложное, глубокое и многоуровневое чувство, что позади остается не пустой город с чужими людьми, а любящие люди. Семья. Это вдруг стало важным.