Прошло три месяца, самых тяжелых, полных вечеров отчаяния, депрессии и безумного желания уехать домой немедленно. Никто не предупреждал, что будет так тяжело, никто не предупреждал, что отчаяние будет таким глубоким. Но по прошествии трех месяцев она ощутила, что внутри произошел какой-то перелом. Просветление. Она стала легче реагировать на окружающую действительность. Увлеклась работой, стала больше понимать людей вокруг и почувствовала даже некую причастность к жизни Маракунды, начала учить волоф и мандинку — языки, на которых разговаривали почти все в этом регионе. Привыкала потихоньку обниматься при встрече и подолгу спрашивать и выслушивать, как дела у всех родственников до десятого колена. Привыкла есть острую пищу и пить биссап — чудесный цветочный отвар пурпурно-красного цвета. Его делали таким сладким, что тягучий сироп приходилось разбавлять водой. Маленькая бутылочка с биссапом всегда стояла в ее офисе. Она начинала улавливать интонации и понимать отдельные слова. В клинике, при которой находился их офис, она прислушивалась к оживленной болтовне женщин и что-то даже понимала, хотя общий смысл их веселья или конфликтов все равно оставался для нее закрытым. Это подбивало ее учить языки более интенсивно.

Труднее всего было не поддаваться на провокации попрошаек. Чаще попрошайничали дети, и просили они только у нее, зная, что у соплеменников просить бесполезно.

— Я голоден, тубаб!

— Дай даласи на хлеб!

— Я не завтракал!

Она научилась избегать контакта глазами и просто шагать мимо. Не останавливаясь. Иногда ее охватывало раздражение, и она вступала в беседу:

— А почему ты не в школе? А почему не помогаешь матери?

Иногда чувство вины за их хронический голод пересиливало, и она делилась хлебом.

— У меня нет денег, но могу дать тебе батон тапалапы.

— Почему тебя так раздражают попрошайки? — усмехалась Лара.

— Они привыкнут к мысли, что блага можно получить без приложения усилий.

— Они просят у тебя денег не потому, что выбрали эту жизнь. Им и правда нечего есть.

— Им и их родителям. И никто не хочет что-то сделать для этого, изменить. Толька дай, дай, дай. И так вся Африка! Как так можно жить?

— А что могут изменить дети? Они могут лишь сжевать маленькую горстку риса, выданную им с утра, и, увидев тебя, вспомнить, что в их животе уже пусто. А ужин не скоро. И опять маленькая горстка риса. Возможно, немного лукового соуса в придачу. Что бы ты сделала на их месте? Эти попрошайки — самые бедные среди самых бедных. У них просто ничего нет.

— Ну хорошо, допустим, ты права. Предлагаешь мне накормить всех детей Африки? Дам денег — и дальше будут просить, придут другие, узнают, что даю, попросят большего. И так бесконечно. Не дам денег — не сделаю ни хуже, ни лучше.

— Вот именно. — Лара снисходительно улыбнулась. — Просто не надо так раздражаться, вот и все. Можешь — дай. Не можешь — проходи мимо. Только не воспитывай голодного ребенка, не учи его жить.

— Да никого я не учу. Но надо ведь людям и самим подумать о своем пропитании. Их так научили родители — попроси, дадут, и все дела. Развитие должно идти эволюционно, а никакая эволюция невозможна, пока голодающему не приходится ради развития и выживания шевелиться.

— Это ты сама думаешь или вычитала где-то? — с лукавой улыбкой поинтересовалась Лара.

— А что?

Ольга вычитала, конечно. Своего мнения у нее еще на этот счет не сформировалось.

— Ну вроде бы человек на твоей позиции, наоборот, должен верить в эффективность гуманитарной помощи.

— Если помогать стратегически верно, а не как это делалось сорок лет. Ну посмотри, ежегодно на среднестатистического африканца приходится около двадцати четырех американских долларов внешней помощи. Это же почти половина его годового дохода! И это продолжается сорок лет. И где результат?

— Ты не учитываешь, что львиная часть этих денег уходит в карманы коррумпированных правительств. Не думаю, что остается больше трех-четырех долларов в лучшем случае. То есть ровно столько, чтобы Африка не захлебнулась в нищете окончательно.

— Я не понимаю, — нетерпеливо прервала ее Панова. — Вот ты считаешь, что надо так и продолжать? В том же духе?

— Ничего я не считаю. Я — человек маленький. Делаю свое дело. Лечу людей. Это знаешь, как в историях с сиротами. Одни кричат: всех сирот не усыновишь и уж лучше рожать своего одного и дать ему все возможное, а другие ничего не кричат и тихо усыновляют. И те и другие по-своему правы.

Ольга удивленно уставилась на нее. Как так получилось, что она в точности повторила слова из ее спора с Аленкой перед отъездом? Лара ее взгляда не поняла и почему-то несколько смущенно улыбнулась.

— Ты чего так смотришь? Что я про сирот? Не обращай внимания, это моя любимая тема. Среди миссионеров на сирот насмотрелась вдоволь.

Устои деревенской жизни вызывали у Ольги внутренний протест, но она мудро не высказывала его вслух, ее бы просто никто не понял и обвинили бы в оскорблении традиций. Больше всего ее поражало, до какой степени мужчины обладают своими женами. Буквально говоря — они ими владели как безоговорочной собственностью. Мужчина не просто приступал к еде самым первым за столом, он являлся непререкаемым авторитетом, главой, хозяином. Он владел женами, он владел своими детьми. Община жила строго иерархической жизнью. Равенство существовало только между одногодками или женами в полигамном браке. Приготовление пищи, уход за детьми, секс с мужем — все по очереди, всем поровну.

— Думаешь, для них брак то же самое, что для тебя? — Лара, как всегда, потешалась над взглядами Пановой. — Союз души и сердца? Как же! Это куда глубже, куда крепче связи. Это прежде всего обязанности и традиции. Неписаные законы. Они так же крепки вне брака, как и внутри. И никто не смеет их нарушать. И ты не вздумай вмешиваться. И никогда, мой тебе совет, не поднимай тему обрезания девочек. Тебя просто выставят из деревни, и ты навсегда лишишься их поддержки.

Девочкам уродовали половые органы в угоду традициям, а сказать ничего нельзя. Ольга кипела, но молчала.

— Почему?

— Потому что это их, родное, святое, традиционное. Они никогда не поймут твоих душевных порывов и увидят в них только посягательство на частную жизнь. Не вмешивайся.

Она не вмешивалась. Она даже старалась слиться с толпой. Если бы Ольгу встретили ее российские друзья, они бы очень удивились. Костюмы и каблуки ушли в далекое прошлое, их место прочно заняли легкие брюки, свободные блузы, развевающиеся яркие платья и длинные юбки с запахом — любимое одеяние африканок. Расслабленность в выборе одежды шла вразрез с внутренней напряженностью, которая не отпускала Ольгу. Она постоянно была настороже — вслушивалась в непонятную речь, пыталась уловить, не о ней ли говорят, пыталась влиться в коллектив, пыталась не ляпнуть какую-нибудь чепуху и не разрушить свою с трудом зарабатываемую репутацию.

Наступило жаркое лето, каждую ночь шел проливной дождь, днем чаще всего было сухо, вода испарялась с нагреваемой земли, и в воздухе повисала липкая влага. Несмотря на наличие в доме бака с водой, Ольга не могла избавиться от постоянного ощущения грязи на всем теле. Окна в доме, как и во всех зданиях, не были цельными, а состояли из накладывающихся друг на друга стеклянных или деревянных створок. В итоге пыль без труда пробивалась в помещение, и никакая уборка не спасала. Кроме того, постоянный ветер, поднимающий пыль с дорог, обволакивал тело липкой пленкой из пота и грязи. Только по вечерам, когда, приняв душ, укладывалась спать, она ощущала свою кожу. Ходьба в сланцах и шлепках по пыльным дорогам превратила ее пятки в сухие корки. Первое время она боролась с этим, пыталась отскрести пемзой, смазывать кремом, но вскоре поняла, что это просто бесполезно, и бросила эту затею. На свои пятки она просто больше не обращала никакого внимания, зная, что, как только она выберется на пляж, кожа вновь отшлифуется о грубый песок и приобретет нежно-младенческий вид.

В Банжул она выбиралась редко, ловила промежутки хотя бы в два дня между дождями и ехала с Ларой или Полом отдохнуть, развеяться и закупить провиант. С Полом ездить было интереснее, его многочисленные друзья не давали скучать. Зато Лара знала разные местечки, которые были известны только гамбийцам, могла показать Банжул изнутри, каждую любопытную улочку и старую постройку колониальных времен. Она знала, где готовят отличную афру — запеченное на углях мясо, знала, где надо покупать самые лучшие и дешевые ткани и какому портному их отдавать, чтобы получить свой наряд именно в том виде, какой заказывала.

Иногда они выбирались на пляж. Океан находился недалеко от них, в получасе езды. Пляжи были пустынными, тихими. Белый песок и множество ракушек вкупе с темно-синими пенистыми волнами Атлантического океана завораживали и подолгу не отпускали. Лара воды боялась. Это было странно, учитывая, что выросла она на островах. Говорила, что в детстве ее никто специально не учил плавать и как-то подростком она чуть не утонула. С тех пор страх остался. Плавать она кое-как научилась, но далеко в воду не заходила. Ольга иной раз подтрунивала над ней, пыталась подбодрить, пока однажды Лара довольно резко не ответила:

— Если тебе в детстве так повезло, что тебе оплачивали уроки плавания и возили на морские курорты, это не значит, что надо изгаляться над теми, кому повезло меньше, чем тебе.

— Да я же… Я же вовсе не это имела в виду… — растерянно оправдывалась Ольга.

Больше она не шутила. Но Лара, словно задавшись целью, стала заставлять себя заплывать с каждым разом все дальше и дальше, пересиливая страх, тренируя дыхание. Заставляла до тех пор, пора не смогла плавать наравне с Пановой.

Вскоре Ольге сообщили, что Нестора, того самого Нестора Мертца, что возглавлял проект ФПРСА до Пановой, назначили региональным советником в Западной Африке. Когда он предупреждал Ольгу о странноватом предшественнике, он наверняка уже знал о своем грядущем назначении. Правда, предыдущего советника перевели в другой регион, а замену, Нестора, утвердили почти три месяца спустя. И теперь Нестор объезжал подопечные офисы и собирался вскоре навестить Гамбию в новом статусе. Просил приготовить кучу аналитических отчетов, чего Ольга терпеть не могла. Бюрократия буквально душила ее, но бороться с этим было бесполезно. Недавно они взяли под крыло клиники еще одно крупное поселение беженцев, которое не было официально признано лагерем, но все же остро нуждалось в помощи.

Мертц приехал на несколько дней, скорее для галочки, чем для дела, потому что обо всем происходящем он знал и так. Но все же он провел ревизию документов, объехал приграничные районы и оставил Ольгу в покое, дав понять, что она может заниматься своими делами и не обращать на него внимания. Он собирался поехать с Ларой в Банжул в Департамент здравоохранения, чтобы выбить дополнительные места для медперсонала в новых точках, получавших спонсирование от ФПРСА. В рамках их проекта недавно открылось несколько медпунктов, все они так или иначе находились в приграничных районах, там, куда стекались беженцы из сенегальского Касаманса. Беженцы перестали идти в лагеря, там жить было не лучше, чем вне их, они находили дальних родственников, торговали всякой мелочью и как-то перебивались, дожидаясь перемен. Теперь клиника в Маракунде служила центральной, а из организованных медпунктов посылали или привозили пациентов. Ольга отправила Нестора с Ларой в Банжул, а сама с медсестрой Фатумату поехала на такси в Гинжум, в один из новых медпунктов.

Хади, медсестра в новообразованном медпункте, показала им все необходимое и помогла составить список недостающего. Потом привела их в дом Ландина, водителя медпункта. У Ландина было старенькое разваливавшееся такси, которое использовалось для доставки больных, нуждающихся в операции, в ближайший центр, где могли это сделать. Ландину платили за аренду машины и за работу, что вполне устраивало Ольгу, так было намного дешевле и реальнее, чем покупать новую машину «Скорой помощи».

Ландин, высокий, худощавый мужчина с лицом замученного жизнью человека, жил вместе со своей большой семьей. Его компаунд состоял из маленького дворика, по периметру которого располагались одна за другой несколько малюсеньких комнат. В одной комнате жили его родители, в другой — брат с женой и двумя детьми, в третьей комнате — он сам с женой и ребенком, в четвертой — еще одна женщина с двумя детьми, как оказалось впоследствии, вторая жена Ландина, а еще одна комната пустовала. Двери каждой из комнат выходили во двор, в углу которого находился примитивный туалет с дыркой в земле и непременным ковшиком с водой рядом. В центре двора сушилось белье, а у входа одной из комнат стояло чугунное приспособление формы песочных часов. В нижней части его находилось пространство для угля, а в верхней ставился казанок с едой. Одна из жен Ландина готовила пищу, похоже, что на всю семью.

— Я и не знала, что у Ландина две жены. Неужели он такой богатый, что может себе это позволить? — тихо спросила Ольга у Хади.

— Достаток здесь ни при чем, у нас и самые бедные имеют по три-четыре жены, и ничего. Но Ландин жену, вон ту, что готовит, унаследовал.

— Как вы сказали?

Ольга уставилась на Хади, как на инопланетянина, потом покосилась на жену Ландина.

— Вы не знаете? — искренне удивилась Хади. — По нашим законам брат умершего мужчины наследует его жену и детей.

— Все равно не понимаю. Что значит — наследует? Как вещь?

— Нет, не как вещь, а как жену. Она становится его полноправной женой, а он обязан заботиться о ней и ее детях.

— И что, бедная женщина должна и спать с ним?

— Ну да. А что ей делать?

— Но это же…

Ольга прикусила язык, чтобы не сказать слово «варварство». Все-таки Хади — одна из них, обидится еще.

— Это же нечестно по отношению к женщине, — смягчила она тон.

— Почему же? Она может уйти из семьи, но тогда она и дети лишаются поддержки. И как она проживет? Конечно, ей лучше остаться.

Хади, казалось, нисколько не была смущена такими традициями. Она говорила об этом совершенно спокойно и даже с гордостью.

— И давно его брат умер?

— Три года назад. Ландин, может, и не стал бы заводить вторую жену, но семья обязала.

— Спать тоже обязала?

Хади неодобрительно покачала головой. Нет, эта тубаб никогда не поймет их. Ну как можно поселить мужа и жену вместе и сделать так, чтобы они не спали? Они же не железные! Нормальные люди. И чего она пристала?

Ольга заметила ее реакцию и решила приостановить поток вопросов. Им с Фатуматой предложили одну из комнат, чтобы положить сумки и передохнуть, пока готовят ужин. Они не рассчитали время, и возвращаться в Маракунду было уже поздно, решили переночевать у Ландина. Ольга зашла в комнату и стала искать в сумке таблетки от головной боли. То ли от жары, то ли от бессонницы прошлой ночи голова просто раскалывалась. В комнате было темно, электричества здесь не было, как и в большинстве окружающих деревень, на маленьком столике стола масляная лампа и свечка. Матрас на полу застелили чистой простыней, подушка, с комками внутри, была плоской и пахла пылью. Ландин попросил с них совсем маленькую сумму за эту комнату и ужин, но, видимо, даже эти деньги были для него существенным дополнением к бюджету.

— А кто жил в этой комнате раньше? — спросила она Хади, высунувшись в дверной проем.

— У брата Ландина было две жены, одна из них умерла в родах в тот же год, что и брат. Комната осталась пустой.

— А ребенок?

— Вон бегает. Вторая жена растит его.

— Ужас какой, — пробормотала Ольга.

Хотя, если вдуматься, хорошо, что так, а не приют, как это бывает в других странах.

Вскоре их позвали ужинать. Рис с овощным соусом из окры, лука и какой-то зелени оказался весьма съедобным. Вначале, когда Ольга только приехала в Африку, с непривычки склизкая субстанция окры несколько озадачила, но теперь Панова уже привыкла и находила ее своеобразной и вкусной. Кроме того, Ольга так проголодалась, что могла бы съесть что угодно.

Она все разглядывала Ниму, унаследованную жену Ландина, пыталась выискать в ней следы страдания, но ничего такого не увидела, кроме болезненной худобы.

Каково это — быть унаследованной женой? То же самое, что в рабство за кусок хлеба для себя и детей, или другое, потому что так принято? «Так принято» — это самый убийственный факт в африканской культуре. Белые люди всегда жаловались, что могут двести раз показать, как надо копать лопатой, триста раз африканец сделает это, а на триста первый решит показать белому, что память его еще хранит, как это делали его предки, и начнет копать землю палкой. Это не изменишь. Так принято.

Фатумата ушла спать рано, а Ольга завершала записи, щурясь под тусклым светом масляной лампы на ступеньках у двери ее комнаты. Ландин тоже не спал, он сидел в одиночестве и заваривал чай аттаю, крепкий, душистый зеленый чай, переливая его из стаканчика в стаканчик множество раз.

— Будете аттаю? — негромко спросил он Ольгу через двор.

Она кивнула, закрыла блокнот и подошла к нему. Присела рядом на низкий табурет. Он протянул ей маленький стакан с чаем. В прохладный ветреный вечер глоток крепкого сладкого чая оказался как раз кстати.

— Завтра уедете?

— Да, часов в девять, сразу после завтрака.

Ландин замолчал. Было видно, что он не решается что-то спросить, нервничает.

— А у вас там, ну, в вашем офисе, водитель не нужен?

— Вы для себя спрашиваете?

Ольга удивилась. Казалось бы, у него здесь семья и работа есть, зачем ему куда-то ехать?

— Да. Мне надо уехать. Поближе к центру.

— Почему?

Ему потребовалось еще минут пять, прежде чем он заговорил. Пока он раздумывал, желваки его ходили ходуном, а на лбу проявилась глубокая складка. Ольга вдруг увидела, что он выглядит больным, раньше ей так не казалось. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что ей пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его слова.

— У моего младшего сына нашли ВИЧ. Ему необходимо постоянно принимать лекарства, а здесь поставки нерегулярные. Там, в центре, лекарства есть все время, он может даже никогда не заболеть, так мне сказали. Если будет пить лекарства постоянно.

Лицо Ольги исказила гримаса страдания. Младшему сыну Ландина было около полутора лет, бедный малыш. Но это же значило, что…

— Ваша жена, получается, — она замялась, — тоже…

— Да. Как и я.

— И вы? Господи…

— Мой брат, тот, что умер, умер от СПИДа. Но мы тогда этого не знали, потом уже догадались. Его жена, Нима, заразила меня, и…

Ландин тяжело вздохнул и уперся взглядом в землю.

— Никогда не прощу себе…

Он заплакал. Ольга в ужасе сидела напротив него и не знала, что сказать. Потом она протянула руку и осторожно коснулась его плеча.

— Ландин, не плачьте. Мы обязательно что-нибудь придумаем, я обещаю. Наш офис тоже далеко от центра, но у нас есть поставки лекарств, мы будем вам пересылать или еще что-то придумаем.

— Мне все равно, если я умру. Но мой сын, его еще можно спасти. Так мне сказали доктора в Банжуле. Он такой маленький, еще можно спасти. Мне бы только найти работу в центре, там, где есть лекарства…

В клиниках Банжула действительно действовали кабинеты, где больным СПИДом бесплатно выдавали антиретровирусные препараты, на которых можно было довольно долго прожить носителем ВИЧ, при этом подавляя развитие симптомов СПИДа. Главным условием успеха лечения был непрерывный прием препаратов, а это было возможным лишь при постоянном наличии медикаментов.

Ландин громко высморкнулся. Он перестал плакать, и Ольга ощутила себя неловко от невольного свидетельства его горя.

— Спокойной ночи, Ландин. Мы что-нибудь придумаем, — повторила она, как заведенная.

— Спокойной ночи, мадам.