Воскресенье выдалось скучным. Пол не приехал, хотя они планировали вместе поехать к морю. Малярия уложила его на несколько дней в постель. Лара была в воскресной школе. Ольга, впрочем, не впервые с тоской ощутила, насколько она одинока здесь. Персонал клиники держался дружелюбно, но все же в стороне. Приветливость была естественной, но своей Ольга так и не стала и не пыталась, впрочем. В друзья к ней никто не набивался, как и она. Пол считался другом, но был далеко, навещал ее наездами. И ничего общего у них, кроме тоски по нормальной, «домашней» жизни, не было. Иногда она вела долгие разговоры с Мамой Бахной, было интересно и познавательно, но дружбой это нельзя было назвать. Одна Лара, как ни странно, была тем человеком, с кем можно было поговорить по душам о чем угодно. Когда она не впадала в свое язвительное настроение, она могла быть отличной собеседницей. Но предугадать ее настроение было невозможно, а потому иногда Ольга трижды думала, прежде чем напрашивалась к ней в компанию. Сомнения, посеянные Родионовым, только еще больше пугали, настораживали. Она боялась думать об этом, боялась оказаться лицом к лицу с обстоятельствами, к встрече с которыми не была готова. Лара не была ей другом. Она находилась в другой категории, их отношения не могли поместиться в привычные рамки дружбы-вражды-равнодушия.

Ольга была одинока и могла полагаться только на себя. Ее это не очень тяготило, но иногда, в такие скучные дни, как сегодня, хотелось в люди, хотелось в большой город с его огнями, с красивыми магазинами, стеклянными кафе и нарядными прохожими. Хотелось болтать ни о чем с маникюршей, наблюдая за волшебством преображения своих ногтей. Хотелось заказать взбитых сливок с клубникой и горячим шоколадом с корицей. И поглощать эту роскошь, шутя с лучшими друзьями, такими, как Димыч, например. Легко и без углубления в философские дебри. Хотелось Родионова. Но это желание было слишком сложным, глубоким и болезненным. О нем не стоило думать, дабы не усугублять и без того черную тоску. А еще очень хотелось улечься на диване, положив голову на колени отцу, и смотреть телевизор. И слушать, как мама комментирует статьи в газете, веселя всю семью. Хотелось семейной обстановки, как это было раньше. Пусть не идеальной, с прорехами, кое-где прогнившей, кое-где заштопанной, но все же родной… Это была ее семья, и она не могла выкинуть двадцать восемь лет жизни из памяти. Трудно было определить, скучает она по маме или же это тоска по уюту, теплу, атмосфере, знакомой с детства.

Отец был в восторге от ее подарков, но беспокоился, что пишет она очень скудно. Не случилось ли чего? Легко ли ей там? Справляется? Когда собирается домой? От его вопросов иногда хотелось плакать. Написать, что ей все надоело, что романтика побледнела, трудности быта заели, ощущение статуса «чужачки» гонит домой и заставляет задуматься: а так ли нужна ей эта карьера? А иногда, в «светлые» дни, хотелось бодро распрямить плечи и сказать, что она вполне освоилась, что работа интересная, нужная и она вошла во вкус жизни в чужой стране. Что ощущение значимости, свободы и ответственности за множество жизней переполняет сердце, превращаясь в наркотик, без которого уже трудно будет жить. Ей хотелось домой. Но она отдавала себе отчет: скорее всего, ей просто хочется в отпуск. Вряд ли она выдержит рутинную жизнь в офисе долгое время. Жизнь изменилась. Она изменилась.

Ольга заехала в офис, проверила почту. Заметив скопление людей около входа в палаты, заглянула к медсестрам.

— Что-то случилось?

— Нет, — отозвалась акушерка, — все в порядке.

— А почему все столпились здесь?

— Да женщину одну без сознания привезли. Тут и родня, и соседи, все пришли.

— А соседи зачем?

Оказалось, что привезли беременную женщину без сознания из соседней деревни. Обнаружила ее соседка, заглянув к ней домой. Двери-то у них все открыты, и заходить может любой. Рядом с женщиной колупался полуторагодовалый ребенок, мужа и других родных дома не оказалось. Соседка ребенка в охапку, мать втащили в такси и привезли в Маракунду. По ходу дела соседка отыскала мужа беременной, тот довольно быстро приехал, почесав в затылке, вспомнил, что вроде диабетом жена страдает. Позвонил еще одному соседу, тот отыскал у них дома карту наблюдения за беременной и привез. Оказалось, еще и астма у нее в наличии. Муж, вновь поскребя в затылке, вспомнил, что дома есть баллончик с лекарством от приступов астмы. Вновь звонят соседу — теперь другому, чтобы привез спрей. Таким образом половина соседней деревни приехала в Маракунду.

Ольга подивилась истории. А вот случись такое в городской квартире при запертых дверях? Никто бы и не узнал, что стряслась беда. Такой образ жизни, какой ведут африканцы в сельской местности, да и в средних и мелких городах, порой спасает им жизни. Те из бедных, кто становится совсем бедным, от голода не умирают — с ними делятся едой соплеменники. Да и реальная «Скорая помощь» работает безотказно — уже сколько случаев в клинике было, когда в больницу привозили подружек, соседок с серьезными проблемами, которые выявлялись именно благодаря открытым дверям и случайным визитам.

Ольга вышла из клиники и направилась в школу к Ларе. Перевалило за полдень, и Лара, уже распустив всех учеников, собирала листки бумаги на столе. Школа представляла собой ряд скамеек под навесом. В этом месте, бантабе, обычно собирались старейшины деревни поболтать, но по воскресеньям они разрешили доктору Виере использовать бантабу для проведения занятий. Рядом с Ларой сидела маленькая девочка с довольно светлой кожей, Марьяма. Лара объясняла ей что-то по рисунку, и та кивала, потряхивая многочисленными косичками. Лара заметила Ольгу и отпустила Марьяму.

— Не девочка, а клад. Светлая голова, любопытная до всего.

— Она, по-моему, мулатка?

— Да. Ее мать училась в колледже в Банжуле и привезла с собой подарочек в утробе. Но здесь, слава богу, цвет ее кожи и поведение матери не осложнили ей жизнь. Семья приняла ее и опекает. Они даже опекают ее больше, чем остальных. Африканцы так сильно верят в свою силу, что серьезно считают, что примесь любой другой крови ослабляет их. Законы генетики для них пустой звон. Они говорят своим детям не обижать мулатку, так как ее кожа слабее их, она сама слабее их и более восприимчива к травмам. Так что ей повезло.

Ольга удивилась:

— Повезло? Разве в других местах Африки по-другому?

— Ха, — Лара резко фыркнула. — Еще спрашиваешь! Безотцовщина — первый грех, непохожесть — второй. Попади ты в место, где ты одна такая, и пожизненное унижение тебе обеспечено.

Панова с сомнением покачала головой. Звучало неправдоподобно.

— Да ведь по всей Африке полно мулатов, особенно в портовых странах. Кому придет в голову их травить?

— Не скажи. На острове, где я выросла, миссионеры блюли честь и чистоту расы жителей деревни. На самом деле они были просто против смешанных браков. Внебрачные связи карались отлучением от церкви, а до брака с белыми ни у кого дело не доходило. Жителей было немного, все у всех на виду. До ужаса консервативный строй.

Ольга заметила складку на Ларином лбу. Бодрый голос скрывал боль.

— Тебе… тебе пришлось нелегко, да?

— Нет. Нелегко — это мягко сказано. Я была ублюдком, без рода без племени, я была непохожей на остальных. Меня щупали, как лошадь на рынке, как обезьянку в цирке, называли мать проституткой. Мать, кстати, меня благополучно сплавила к миссионерам и забыла. Как я тебе уже рассказывала, я была для нее обузой, грехом, стыдом, который она не хотела ни видеть, ни вспоминать. Представь — ребенок, который еще ничего не понимает, приходит в класс. И все тычут в него пальцем, бросают кусками глины. Смеются и обзываются. Маленькая девочка боится, жмется к учительнице. Но та тоже питает к ней неприязнь. И девочка ощущает себя в полной изоляции, ничтожеством и плачет по вечерам, терзая подушку, что же такого плохого она совершила, что все ее так не любят? Девочка растет. Начинает понимать больше. Находятся люди, которые помогают, она вырывается из порочного круга. Но раны в душе не затягиваются. Они гноятся, потому что ощущение несправедливости грызет ее. И больше всего ей иногда хочется отыскать своего папашу и посмотреть ему в глаза. Показать себя, сказать, вот она я, твоя дочь. Я не сдохла среди кучи мусора, куда меня хотела бы бросить мать, я не сдохла в детстве, когда меня забрасывали глиной, я выросла и стала человеком. А потом… потом желание пропадает. Потому что недополученную родительскую любовь не вернешь. И остается только плакать.

Ольга молчала. Вцепилась в скамейку так, что пальцы побелели.

— Так что я никогда не пойму таких, как твоя мать.

— Зря я тебе о ней рассказала.

— Почему же… Иногда очень интересно знать, что в других частях света люди не менее жестоки.

— У нас не травят за цвет кожи.

— Да? Ты так уверена? А сколько было убийств в последние годы студентов из Африки?

— Это скинхеды, это выродки.

— Я училась у вас, но я была уже взрослой девочкой и могла за себя постоять. Но не думаю, что маленькому ребенку было бы так же легко. И потом, в институте за мной не тянулась тень согрешившей матери.

— Если бы ты не сказала, я бы никогда не подумала, что в тебе течет «белая» кровь.

— Ты просто невнимательная и не разбираешься. Наши так сразу вычисляют. Но здесь им все равно, и я уже научилась поворачивать любое обстоятельство в свою пользу.

— Вот это я сразу заметила, — пробормотала Ольга.

Лару это рассмешило.

— Ты сильная, — тихо сказала Ольга. — Мне бы твою силу.

— А с чем тебе бороться? Разве с внутренними демонами, которых ты сама и породила.

— Может быть, может быть…

Ольга задумчиво разглядывала копошение муравьев на земле.

— Ты вот говоришь, зря о матери рассказала. Ты ее уже оправдываешь, не так ли? Вдали заскучала и уже все видишь в ином свете?

— Нет. Но у нее тоже могли быть свои демоны, как ты выражаешься.

Теперь они обе молчали. Ольга не смотрела ей в глаза. Она знала, что, когда Лара вспоминала о своем детстве, глаза ее становились злыми, наполнялись болью и ненавистью. И эта боль с ненавистью словно в очередной раз хлестали Ольгу свистящим хлыстом, напоминая о Рите. Действительно, откуда ей знать, как принимали темнокожую девочку в российской школе? В детдоме? Дружили с ней или дразнили, унижали и издевались? Дети жестоки. Дети страдающие, как в детдоме, еще более жестоки. Вполне возможно, что Рита настрадалась, как и Лара. Два полярных мира, отражение наоборот, инверсия цвета и жизней. А может… А может, и нет. Где сейчас Рита? Вероятность, что она намного ближе, чем можно себе представить, настолько мала, что просто невозможна. Но ведь существует. И что же делать…

Она подняла глаза. Лара пристально смотрела на нее. Чего-то ждала. Изучала.

— Ты не виновата, — произнесла она тихо.

— В чем?

— Ни в чем. Ни в чем не виновата.

— Я не понимаю.

— Я тебе совсем голову заморочила своими проблемами. У нас целых полвоскресенья впереди, что предлагаешь делать? Может, поедем к морю? Или к реке?

Ольге потребовалось какое-то время, чтобы собраться с мыслями и переключиться на новую волну.

— Давай поедем к гриотам.

— Ой, только не это! Ты опять за свое?

— Ну поехали? Чего ты боишься? Давай на часок, у них там так хорошо, поболтаем. Я собиралась кое-какие пожертвования для их школы передать, от себя лично, как раз и передам.

Лара махнула рукой. Не хочешь к морю, поехали к гриотам. Только на этот раз она от всяких марабу будет подальше держаться. Ольга просияла.

— Позвоню водителю, спрошу, заправлена ли машина. Ах ты господи, батарейка села. Дай твой.

Ольга с ходу стала выяснять у водителя про дизель, а когда остановилась, поняла, что тот принял ее за Лару.

— Нет, это Ольга Панова. Но поедем мы с доктором Виерой. Представляешь, — обернулась она к Ларе, — из-за твоего номера он решил, что это ты звонишь.

Лара пожала плечами.

— А ты не замечала, что наши голоса чем-то похожи? Медсестры часто говорят, что, если бы не разный акцент, они бы вообще запутались.

Ольга нахмурилась, пытаясь мысленно сравнить голоса. Но Лара настолько сильно отличалась от нее внешне, что визуальный образ напрочь перечеркивал любую возможность признания похожести голосов. «Наши голоса чем-то похожи…» «Мама, у нее твой голос…» Чепуха. Бред. Поехали к гриотам.

Гриоты их встретили благодушно. Деньги и мешок риса, привезенный Ольгой, раскрыли перед ними все двери, и Онсумана, их постоянный гид, настойчиво приглашал их зайти и присоединиться к их трапезе.

— Онсумана, — улучила момент Ольга, — тогда, когда я потеряла сознание, у вас был гость, йоруба, тот, что про Оришу мне говорил.

— Огужога? Он не гость, он один из наших учителей. Просто часто путешествует и не всегда бывает здесь. Он ведь из Нигерии родом.

— Сейчас он здесь?

— Да.

— Я хотела бы спросить у него кое-что, можно?

— Думаю, да. Если он не против.

— Мне нужен переводчик.

— Хорошо, я помогу.

— Он говорит на волофе или мандинке? — спросила Лара.

— Для него родные языки ибо и фула. Мы с ним общаемся на фула.

— Тогда нужен переводчик, фула я совсем не знаю, тем более ибо.

— Подождите здесь.

Минут через пять он появился с тем самым стариком, одетым, как и в тот день, в длинное белоснежное одеяние. Огужога спокойно уселся перед женщинами, поклонился и задал вопрос.

— Он спрашивает, — перевел Онсумана, — как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. Я, собственно, хотела сказать спасибо за советы, что он дал мне в прошлый раз.

Старик улыбнулся и покачал головой.

— Он говорит, что благодарить не за что. Он видит, что ваш Ориша окреп, хотя вы сами все еще мечетесь в поисках истины.

— Я об этом и хотела спросить — в правильном ли направлении я двигаюсь?

— Он говорит, этого никто не может сказать. Это только вы знаете. Но Ориша крепнет, а это хороший знак.

Старик помолчал, а потом что-то сказал чуть более энергично.

— Он говорит, что покровительница женщин Ошун злится на вас.

— Почему?

— Он не знает.

Внезапно старик закрыл глаза, а потом, когда открыл их, пристально посмотрел на Лару.

— Он просит вас обеих остаться сегодня.

— Зачем? — Лара напряглась. — Это не входило в наши планы.

— Я сам не понимаю. Он хочет, чтобы вы поужинали с нами, сегодня будет играть один очень искусный гриот, обучившийся музыке йоруба, вам понравится. Это несколько иная музыка, он считает, вам следует ее послушать.

— Но нам надо возвращаться в Маракунду, — возразила Лара.

— Лара, давай останемся, — попросила Ольга, — ехать-то близко! Просто послушаем, интересно же.

— А тебе это зачем? Опять хочешь пуститься в пляс и сознание потерять?

— Я прекрасно чувствовала себя после того танца, словно в меня впрыснули энергию. Ну, пожалуйста, давай останемся.

— Дурацкая затея. Я в ритуалах не участвую. Что ты придумываешь приключения под вечер?

— Я именно за этим сюда и пришла. Я хочу еще раз прочувствовать то, что ощутила тогда.

— Ну еще на прием к марабу запишись. Приехали.

— Ну что тебе стоит? Если не хочешь, езжай домой, я сама потом доберусь.

— Ага, как доберешься, вот что меня интересует. Опять в бессознательном состоянии?

Лара ворчала, но пришлось согласиться. Оставлять Ольгу одну она не рискнула. От этих людей веяло опасностью. Она не понимала почему. Привычка не открывать свою изнанку людям многие годы сделала ее осторожной по отношению к тем, кто мог проникнуть за занавесь ее внутреннего мира. Она не верила в африканскую магию, но встреча с марабу в прошлый ее приезд потрясла ее. Слова запали в душу, и она до ужаса боялась, что и сейчас кто-нибудь скажет что-то подобное. Только на этот раз сделают это более откровенно, доведут до посторонних ушей. Она боялась. Огужога хотел именно ее присутствия, это было бесспорно и ощущалось кожей так же отчетливо, как и прохладный ветер-сквозняк. Между ними существовала связь, но почему?

Их накормили рисом с рыбой и подали чай. Причем чай необычный, из настоя коры какого-то дерева. Деревья в Африке почитались как самые главные целебные силы природы. На местном языке волофе слово «дерево» и слово «лекарство» обозначается одним и тем же словом. Деревья в Гамбии считаются целебными практически все. Ольга уже заметила эту особенность: ткни в любое дерево — и тебе расскажут, как и от какой хвори его применять. Сама она с недоверием относилась к действенной силе древесной коры, но чай показался ей вкусным и заметно бодрил.

За ними так внимательно ухаживали, что Ольга подумала, что идея с денежной помощью была очень удачной. Хотя эти люди казались вполне дружелюбными и без пожертвований. Лара сказала, что начинает подозревать, что это не школа гриотов, а просто религиозный центр йоруба под прикрытием гриотов.

— Но зачем им это? — тихо спросила Ольга.

— Потому что здесь девяносто пять процентов мусульман, официально этот центр не стали бы приветствовать, а так все выглядит как культурное сообщество. Гриоты — это часть народов этих мест, они выходцы из Мали, потом распространились в Сенегал, Гамбию и дальше. Но йоруба — они нездешние. Гриоты в основном певцы, йоруба — играют на барабанах и танцуют под них. Они разные, я удивлена, что они настолько тесно сплелись здесь. Не уверена, что было первично, но вполне возможно, что моя теория правильная.

— Но какая разница, йоруба, гриоты, нам-то что?

— Есть разница. Гриоты — это просто профессия, йоруба — это мощная религия, подминающая под себя многих людей. Теперь понимаешь?

На этот раз принесли всего один барабан, но парень, который играл на нем, делал это весьма искусно, так, что музыка захватывала с не меньшей силой. Ритм проникал сквозь кожу вибрирующим воздухом и наполнял тело теплом. Трое молодых парней принялись танцевать, не обращая на Лару с Ольгой никакого внимания. Потом они расступились, знаками приглашая гостей встать. Ольга встала, но так, как в прошлый раз, отдаться музыке не смогла, хотя и ощутила прилив энергии от движений тела. Ее мысли были заняты окружающими, она поглядывала на Огужога, на Лару. Происходило что-то странное, но она не могла понять что. Лара, хоть и сопротивлялась поначалу, все же вошла во вкус и двигалась весьма необычно — плавно, словно речная вода, покачиваясь на волнах ритма, но тем не менее сливаясь органично с бешеной барабанной дробью. Для африканцев танцевать так же естественно, как и дышать. При первом звуке музыки они начинают двигать телом в такт, а если музыки нет, они ее напевают и опять же пританцовывают. Лара не могла убить в себе врожденное чувство ритма и музыки, как бы ни старалась сделать вид поначалу, что ее это не трогает. Лара прикрыла глаза, но лишь на несколько секунд. Потом вдруг остановилась, недовольно и несколько смущенно посмотрела на Огужога и вернулась на свое место. Ольга подумала, что кровь все же сделала свое дело, для Лары это была родная, африканская музыка, и Ольга лишь позавидовала, с какой легкостью она танцевала, едва касаясь земли.

Все вместе это выглядело странно — две женщины танцевали перед группой мужчин, словно развлекали их, хотя цель была совершенно иная. Ольга вдруг тоже смутилась, раскованность пропала, и она остановилась.

По знаку Огужога музыка стихла, танцоры тихо удалились.

Лара с Ольгой тяжело дышали, взмокли. Залпом выпили прохладной воды, предупредительно поставленные перед ними на земле.

Старик заговорил. На этот раз он обращался взглядом только к Ларе, и в голосе его зазвучали нотки почтения.

— Он утверждает, что в вас течет кровь Ибо, — удивленно произнес Онсумана.

Лара вздрогнула.

— Это неправда, я родилась в Гвинее-Бисау. На островах Биссагос нет людей Ибо.

— Неважно. Он говорит, что половина крови в вас — Ибо. И что вы помощница богини Ошун.

— Ошун? Той речной дивы, которой поклоняются нигерийки? Почему он так решил?

— Люди йоруба умеют узнавать помощниц. Они назначают их главными советчицами женщин, иногда жрицами.

— Возможно, потому, что я врач? Принимаю роды, лечу в основном женщин. Поэтому?

— Он не говорит об этом. Но абсолютно уверен, что вы Ибо и что Ошун выбрала вас одной из своих помощниц.

— Это какая-то ошибка, но я не буду спорить хотя бы из вежливости.

— Он говорит, что вы и так выполняете свое предназначение. И только одно вам мешает — обида, с которой вы никак не можете совладать.

— Не надо, — остановила его Лара, подняв руку. — Я не на исповеди. И не просила устраивать разбор моих эмоций.

Онсумана замолчал. Огужога улыбнулся и положил руку на плечо Онсуманы. Он явно не обиделся, его лицо выражало отеческую заботу, словно одна из его дочерей немного вспылила по пустяковой причине.

Обратно машину вела Лара. Молчала, злилась отчего-то.

— Чего ты так злишься? Эта богиня Ошун тебе не нравится? Тебя оскорбило их сравнение?

— Да при чем тут Ошун? Они любую женщину-повитуху к помощницам Ошун относят, что уж говорить о врачах. Просто не нравятся эти игры в психологов. Особенно если об этом не просит никто.

После того раза, когда Ольга впервые услышала об Ошун, она поискала о ней информацию. И не понимала, с чего бы Ларе так реагировать. Тем более что она была африканкой, а Ошун — это персонаж самой старинной африканской религии. Хотя в настоящее время в Африке большинство людей относят себя к мусульманству или христианству, африканские христиане и мусульмане очень отличаются от таковых в Европе и Азии. У них сильно выражен компонент африканской культуры, и влияние африканской религии до сих пор превалирует во многих событиях их жизни. Когда называют детей, когда женятся, когда умирают, когда идут на лечение к колдунам-марабу.

Ошун — богиня красоты, искусства, семьи и женского плодородия, одна из известных и почитаемых богинь самой старой из африканских религий — йоруба. Во многих деревнях Нигерии существует ритуал, при котором среди женщин деревни выбирают во время особого фестиваля избранных Ошун. Избранная становится старшей советчицей всех женщин в деревне, помогает решать их проблемы со здоровьем, в родах, семейные конфликты.

Лара, скорее всего, права, что благодаря профессии ее могли отнести к служительнице Ошун. Но при чем кровь племени Ибо?

— А почему ты так уверена, что ты не Ибо? Разве не могло получиться, что кто-то из твоих родителей имел среди предков людей Ибо?

Лара не ответила. Ехала молча, и было видно, что сильно злится.

— Почему ты не хочешь об этом говорить?

— Потому что. Еще вопросы есть?

Ольга насупилась. Отвернулась к темному окну.

— Может, и нигерийка, — нарушила звук мотора и шуршащих колес Лара. — Я ведь и не знаю, кто был мой папаша. Мне никто о нем толком не рассказывал. Знаю, что белый, приезжий, но, может, и наполовину белый был, может, наполовину нигериец. Кто его знает.

— У тебя очень мало признаков «белой» крови.

— Да нет, много. Просто ты сама белая, и первое, что видишь, — темный цвет кожи. А на самом деле и черты лица, и тон кожи, все выдает примесь. А в детстве я вообще довольно светлокожая была. Потом почему-то больше посмуглела.

— Разве так бывает?

— Да, иногда бывает. Гены проявляются со временем, доминируя. А ты, ты похожа на мать или отца?

— Больше на отца. С матерью мало общих черт.

— Тебе никогда не хотелось иметь сестру?

Ольга помедлила с ответом.

— Но так… она же у меня есть.

— Та, что брошена матерью? Так ведь ты даже не видела ее никогда.

— Видела. На фотографии.

— Это не считается. Маленькая девочка, она могла сто раз измениться. Разве ты не хотела бы взглянуть на нее сейчас?

Зачем она спрашивает? О господи, как тяжело разговаривать. Словно по минному полю ходишь.

— Хотела бы. Денис даже однажды обещал мне помочь ее найти, но потом мы расстались из-за этой катавасии с ребенком, и больше я поисков не возобновляла. Хотя по-прежнему хочу встретиться с Ритой.

— Родионов обещал тебе найти сестру?

Лара казалась изумленной и испуганной одновременно. Она замолчала, думала о чем-то таком, от чего ее брови сошлись на переносице. Ольга наблюдала за ней очень внимательно, пытаясь не упустить ни одной детали мимики лица. Пыталась прочесть ее мысли, но могла лишь догадываться о них. Она нарочно не возобновляла разговор. Молчание давало ей больше информации, чем слова, которыми можно играть как угодно.

— Да нет, невозможно, — произнесла наконец Лара.

— Что?

— Если бы он нашел, он бы сообщил тебе, верно?

— Нет. Мы ведь жутко рассорились.

— Это было бы жестоко с его стороны — скрывать такую важную для тебя информацию.

— Денис такой непредсказуемый, я не берусь прогнозировать ход его мыслей.

— Хм. Ну если однажды он ее отыщет, будет интересно на нее взглянуть! — возбужденно сказала Лара и почему-то засмеялась. — Мы ведь с ней чем-то похожи. Обеих бросили родители, и вообще.

— Я обязательно… обязательно вас познакомлю. Тем более ты очень помогла мне.

— В чем?

— Понять ее. Теперь я готова к встрече. Намного лучше, чем раньше. Я знаю, что я ей скажу.

Лара усмехнулась:

— И что же ты ей скажешь?

— Что нуждаюсь в ней. Что в нас течет одна кровь и никогда не поздно об этом вспомнить.

— Думаешь, она поверит?

— Я постараюсь. А ты бы поверила?

Губы Лары дрогнули и сжались. Она сама тоже сжалась, вдавилась в спинку сиденья. Вцепилась в руль, смотрела на дорогу, не поворачивая головы.

— Не знаю.

Оставшуюся дорогу они молчали.