1.

– Сержант Коробов. Ваши документы?

Костя недовольно поморщился. Сам виноват – затеял свару с малолетками, а мог бы ограничиться демонстрацией «ствола». Теперь каждому встреченному служителю правопорядка объясняй, откуда на лице синяки и отчего кулаки сбиты.

…Первым сюрпризом был визит милицейского патруля в их вагон электрички. Появились втроем, руки на расстегнутых кобурах, морды – злые. Толи «детвора» им отстегивала и теперь наябедничала, толи кто-то из сбежавших пассажиров успел донести. В любом случае – ничего хорошего.

Сержант при свете фонарика долго изучал паспорт Малышева, указал, что действие заканчивается, сверил с правами. Рук с пистолетов патруль не убирал.

– Нам сообщили, что здесь видели оружие… Так что, давайте-ка к стеночке.

Костя молча протянул разрешение на револьвер и повернулся к стене. Хорошо, что трофейный ПМ по частям выкинули в окно.

Сержант обхлопал карманы, сверил номер револьвера со вписанным в удостоверение, проверил и убедился, что оружие незаряжено. Патруль расслабился.

– А у товарища документики бы? Малышев вздохнул и снова протянул паспорт.

– Вы внимательно посмотрите, товарищ сержант.

Милиционер снова заглянул в книжечку с двуглавым орлом, скривился… Неуловимым движением две сторублевые купюры исчезли в лопатообразной ладони.

– Счастливой дороги.

– Угу… Честь имеем. …Нынешний сержант – уже третий.

– Да, Улугбек Карлович, с такими темпами и с моим запасом местных дензнаков нам проще взять такси.

 

2.

– Привет, Сергей.

– Блин, Костик, здорово! Сколько лет, сколько зим! – голос в трубке был в меру взволнован. – Ты откуда объявился?! Мы ж тебя искали! Малышев подвинулся так, чтобы голос из сотового не разлетался далеко.

– Да я в командировке был… длинной… В Африке.

– А чё трубку не брал?

– Да не берут там сотовые, Серега… Глушь, срань – одни туземцы с копьями, да животные из Красной книги.

– Оба-на… Да… Африка… – пауза была непродолжительной, но емкой. – А мы того… За тебя и выпить уже успели… Мне ж из твоей районки звонили. Про тебя… Типа, когда видел… Мол, родственники беспокоятся, что пропал… Ну, ты знаешь…

– Ерунда… Бывает… Собеседник кашлянул.

– Ты прав…Бывает… Малышев первым нарушил молчание:

– Слушай, Серега, тут такое дело… Ты еще служишь?

– Ну да! Недавно, вот, капитана дали.

– Ух ты! Поздравляю!

– Спасибо.

Малышев постарался вернуться к делу, ради которого он и вытянул своего одноклассника из теплой семейной кровати:

– Тут такое дело… Встретиться нам надо. Обсудить кое-что.

 

3.

Сомохов переключал каналы на маленьком телевизоре. Глаза ученого разгорелись, губы пробовали повторять незнакомые слова, из числа тех, что неостанавливающимся потоком лились из уст дикторов и комментаторов. Археолог был бы смешон, если бы не выглядел так одухотворенно.

Один из приятелей Малышева согласился впустить их в свою квартиру на то время, пока он не вернется из командировки. Дни Костя проводил в поисках более постоянного жилища, но оказалось, что снять недорого квартиру в Москве стало почти нереально. А денег катастрофически не хватало. Малышев осмотрел комнатку.

Шкаф, диван, письменный стол, потертый шифоньер, пара продавленных кресел восьмидесятых годов, телевизор и полки с цветами. Слева от дивана, на котором примостился ученый, громоздился журнальный столик с книгами. История, карты, учебники и сборники по физике и химии.

– Не увлекайтесь, Улугбек Карлович.

– А?

Вместо треснутых круглых очков переносицу Сомохова украшала новая пара. Малышев выбрал вариант с широкими стеклами, затонированными легкой дымкой. Очки скрывали восточный разрез глаз и прикрывали выдающиеся скулы – так легче было избежать допросов на улицах.

– Говорю, чтобы вы не увлекались этим зомбиящиком. Лицо ученого вспыхнуло. Он смутился:

– Зря вы так…За один только канал «Цивилизация» этот, как вы выразились, «зомбиящик» можно отнести к восьмому чуду света. Не отрываясь от софы я переношусь во времени и пространстве, путешествую на тысячи верст и вижу то, что никогда не смог бы увидеть в жизни. Костя сдержал сарказм.

Улугбек Карлович с сожалением выключил телевизор и повернулся к товарищу.

– Как продвигаются наши дела? Вы выглядите взволнованным. Малышев почесал переносицу.

– Я выгляжу взволнованным, потому что я взволнован. Родители на звонки не отвечают – это и беспокоит. Надо бы к ним съездить, разузнать, – он вздохнул, помолчал. – И дела наши не хотят ускорятся. Ружья мне не продают – лицензию надо обновить. На это уйдет несколько недель.

Бывший фотограф подошел к шифоньеру и налил себе сока из пакета. После пустынь и жары тюркских плоскогорий, они всегда старались держать подле себя воду или холодный сок. Улугбек ждал продолжения. Малышев шумно, через нос, выпустил воздух и подошел к главной проблеме:

– И еще нужны деньги. Много денег, – он вынул из кармана серебряный кругляш и катнул его по столу. – Я здорово рассчитывал на то, что мы прихватили из прошлого, но в антикварном мне рассмеялись в лицо. Говорят, что искусная подделка. Улугбек задумался:

– Что будем делать? Пока вас не было, я составил список того, что нам не мешало бы прихватить, – он поднял со стола исписанный листок бумаги. – Это будет стоить немало, даже по меркам 1906 года. Костя почесал голову:

– Есть у меня одна задумка. Но об этом позже. Сначала, съезжу к родителям и… попробую вас легализовать.

Бывший фотограф отошел к окну. Под письменным столом спрятался блок компьютера. Новомодный плоский монитор призывно чернел.

– Кстати, Улугбек Карлович, вы до Интернета еще не добрались? Лоб ученого перечеркнула морщина.

– Как вы сказали? Костя улыбнулся.

– Тогда, я думаю, вам будет, чем заняться на время моей отлучки.

 

4.

Долгий звонок в дверь не помогал. Пришлось стучать. Если бы он сам со двора не видел тень в окне кухни, решил бы, что никого нет. Но тень была. Минуте на пятой бастион пал.

– Кто-о-о?! – голос был похож на рев. Костя надавил на звонок и двинул ногой в потертую фанеру.

Дверь распахнулась. На пороге стоял, почесывая волосатую грудь, здоровенный детина. Плечи и руки – в застарелых наколках, короткая стрижка, должная скрыть раннюю лысину, живот, нависающий над резинкой трусов, единственной его одежды, золотая цепь явно турецкого происхождения.

– Какого, бля?! Костя молча отстранил вопрошавшего и прошел внутрь.

Мамин шифоньер весь усыпан пеплом, на отцовском кресле разводы и след от затушенной сигареты. Везде пыль, в коридоре на кухню бутылки и смятые пивные банки.

В комнате на кровати из кучи смятого белья торчала смутно знакомая женская нога.

– А-а-а… Дядя Костя… – сонное мычание трансформировалось в обрюзгшее лицо.

– Какой, на хер, дядя?! – здоровяк за спиной, пришедший в себя, начал пузом оттирать Малышева от двери. – Откуда ты взялся, родственничек? Набежало, понимаешь… Костя не обращал внимание.

– Давно? Дама потянулась, почесало кудлатую голову, зевнула.

– Ты о Павле Демьяновиче? Да, уже года два как… Сердце слабое было, а тут такое горе.

– Горе? Здоровяк аж поперхнулся от злости:

– Дашка, что этот тип несет? Двоюродная сестра Малышева цыкнула:

– Тихо, ты! Это сын Павла Демьяновича… Костя. Бугай опешил:

– Он же помер… Ты ж помер!

Дашка нахмурилась и выразительно посмотрела на своего мужчину. Тот замолк.

– А мама? Женщина замялась. Снова вылез здоровяк.

– Ты, родственничек, если уж выискался на нашу голову, то езжай себе… Маму проведай. Привет ей передашь! Даша нехотя ответила:

– Наталья Алексеевна переехала. В Ярославль… Хороший тихий городок… – голос звучал тихо, будто извиняясь. – Она же всю жизнь дома просидела. Пока отец твой работал, и вопросов никаких не имела. А тут… Пенсия никакая. Тебя нет. Ограду на могилку и ту справить – деньги нужны. Вот и…

– А как же…

Даша уселась, запахнула на мощных телесах потрепанный халатик. Внучка уже покойной маминой старшей сестры, она была почти на пять лет моложе Кости, но выглядела намного древнее своего двоюродного дяди.

– Да так вот. Славик помог. Квартирку ей купил, денег на жизнь дал. Похороны по-людски устроил, чтобы и место на кладбище, и поминки, и все прочее, значит…

Здоровяк, когда речь зашла о нем, будто очнулся. Присутствие постороннего явно раздражало его. Поднявшаяся из недр естества полузабытая совесть, коробя загруженные бытом тонкие струнки, вызвала естественную человеческую реакцию на осознание факта собственного падения – злость на мир.

– Давай, родственник, езжай себе. Тяжелая лапа легла на плечо, подталкивая к выходу. Костя тихо прошипел:

– Руку убери. Бугай толкнул Малышева.

– Иди давай! Костя рывком развернулся и врезал по оплывшей, ненавистной роже.

Но то, что срабатывало в среде отмороженных подростков, не прошло в родительской квартире. Здоровяк принял удар на плечо и ответным прямым послал своего спаринг-партнера в непродолжительный нокдаун.

– Ну чё?

Славик запнулся. Разгоревшийся огонек в его глазах потух при виде блестящего ствола револьвера.

– Вот ты в какой отлучке был?! Зону топтал, небось?

Малышев сел, проверил на месте ли зубы. Мир понемногу прекращал крутиться и становился привычно объемным.

На кровати тихо скулила Дашка. Ее сожитель или муж молчаливой громадой замер в проходе, не решаясь на скоропалительные действия под дулом оружия.

– В командировке я был… В длительной… В Африке. Даша запричитала:

– Ты не подумай, Костик. Я навещаю ее. Денег подбрасываю, еды привожу. Она работать устроилась, в магазин. Я мы ведь так… Только хорошего хотели.

Она схватила с тумбочки, заваленной газетами и кроссвордами, карандаш и торопливо зачиркала что-то на обрывке газеты. Бугай молчал.

– Вот адрес. Ее и… номер места на кладбище.

Костя медленно встал, схватил бумажку, спрятал револьвер и торопливо вышел. На душе было паскудно до чертиков.

 

5.

Вилла «Буна» в предместьях румынского Брашува была для соседей загадкой.

В последние годы в странах развалившегося социалистического блока активно раздавали земли и собственность бывшим владельцам. Окрестности Брашува эта лихорадка не минула. Французские врачи, испанские инженеры, американские дворники один за другим вытаскивали из потертых кейсов и запыленных сундуков пожелтелые акты на владение, и правительства, заложники своей «победы» над павшими режимами, отчуждали в пользу наследников дома и земли. Те, сами не зная, что делать со свалившимся богатством, выставляли новое имущество на продажу, обрушивая рынки недвижимости и провоцируя инфляцию.

Так что когда имение, входившее в список исторических памятников, отдали новому-старому владельцу, все в окрестностях Брашува ждали, что хозяин будет номинальным. Даже гадали, какая сеть отелей предложит большую цену. Но чаянья не оправдались.

Земли усадьбы окружили высоким забором, провели новейшую сигнализацию, навешали видеокамер. В доме сделали капитальный ремонт. Граф Вышану, потомок и родственник трансильванских властителей Баториев и Цепешей, оказался вполне состоятельным человеком. Доля в алюминиевой добыче в далекой Австралии дали ему возможность восстановить родовое гнездо. Так думали все… Еще было известно, что граф очень стар…

Телефон звонил, не переставая, и дворецкий недовольно поморщился, шаркая отекшими от артрита ногами по высоким ступеням.

– Имение господина…

Подняв, наконец, трубку, слуга начал заученную речь, но договорить ему не дали.

– Графа, быстро!

– Господин граф изволит отды… И опять старика прервали:

– Это – я, чурбан ты этакий! Дай мне Рему на линию и поторапливайся, развалина!

Дворецкий вздохнул и переключил звонок в библиотеку. Хозяин не любил, когда его беспокоили, но у звонившего были свои привилегии.

Граф терпеть не мог, если его дергали по пустякам. И в скрипе старческого голоса звонившему почудились металлические нотки:

– Что за повод, Грегори? В ответ хозяин виллы получил настоящую бурю эмоций:

– Они здесь, Рему! Все – как я говорил!! Старик поперхнулся:

– Что? Как?

– Ну, скажи, скажи, что я – умница!!! – он похихикал. – Помнишь свитки, что мы перебирали… Те, из архивов сиятельного старца?! В них были верные имена и почти совпали даты! Граф подобрался:

– Ты уверен? Абсолютно? Голос в трубке разразился приступом истерического смеха:

– Как в себе самом! Как в тебе, наконец! Они здесь!!

Вышану вскочил и нервно прошелся по комнате. Семенящие шаги изредка сменялись уверенной поступью, движения старика стали быстрее, точнее, экономней.

– Я выезжаю к тебе! – он остановился. – Хотя нет! Постой! Пошлю Космина и Золтана… Да, точно! Они сами найдут тебя. Старик остановился.

– И не вздумай потерять их! – граф поперхнулся и закашлялся, после чего зло зашипел в трубку. – Не вздумай! Если это правда, то ты станешь… Голос собеседника внезапно вклинился в монолог Вышану:

– Рему, время дорого!

– Что?

– Возможно мне это только кажется, но… Кто-то ищет их не меньше нас.

 

6.

– Ты серьезно?

– А что так?

Сергей отодвинул от себя конверт, из которого торчал краешек чужой фотографии.

– Ты совсем от жизни отстал? За такое могут, знаешь что? После Москвы и Буйнакска… Малышев подлил водки в рюмку собеседника.

– Брось, Серега! Я ж не из смертников джихада… – Костя вынул фото Сомохова, которое сам же и забрал из печати еще два часа назад. – Да и друг мой – таджик, а не чеченец.

Сережка Калякин, уже изрядно пьяный, но по старой служебной привычке все такой же массивно-основательный покачал перед лицом приятеля пальчиком, похожим на обрубок сосиски:

– Шалишь, друг. За такое… – он хлопнул рюмашку и отрицательно покачал головой. – Давай иначе. Я тут шепну корешку одному… Из районных. Там с этим делом попроще. Ты к нему смотаешься. А там и решите… Калякин подцепил вилкой кусочек сельди и ловко отправил его в рот.

– Ну? Даже дешевле обойдется. Малышев уточнил:

– Мне бы только побыстрей. Серега ухаристо хмыкнул:

– Заинтересуешь, за неделю сварганит. Там такой кадр, – он заржал. – Не знаю сколько овец он за свое место выложил, но по части сделать прописку или паспорт – конкурентов нет! Костя почесал голову. Порядочки!

– Еще одно дельце… Калякин барски махнул рукой, наполняя свою и чужую рюмки. Давай!

– Мне бы на кого-нибудь выйти, чтобы с оружием помог…

Рука разливающего дрогнула, по скатерти побежало кривое пятно разлитой водки.

– Ты чё? Совсем аху?.. – Серега оборвал фразу на полуслове. Капитан трезвел на глазах. – Ты понимаешь, что просишь?! Тоже – для рыбалки и охоты? Костя мялся, переходя к самому важному моменту в разговоре.

– Понимаешь, я ведь не просто так пропадал столько времени. У меня должки кое-какие появились…– на стол перед Калякиным упала толстая пачка стодолларовых купюр. – Помоги, а?

Толстая лапа оттолкнула пачку. Глаза одноклассника забегали, лоб вспотел.

– Да иди ты с такими загадками… – но рука уже вернулась на стол, пальцы подхватили стопку и исчезли под столом. – Хотя… Он перегнулся через скатерть-самобранку и зашептал скороговоркой:

– Есть у меня один знакомый… Ну как знакомый? Слышал, видел, пару раз пересекались… У него выходы остались на тех ребят, которые… Короче, помочь может, – Серега заглянул под стол, оценивая толщину пачки. – Что тебе? Пару черненьких? ТТэшек? Или посерьезней? – он огляделся по сторонам, кашлянул. – Хотя мне, собственно, какая разница?! Калякин выпрямился в кресле и пододвинул себе штоф.

– Свести-то сведу, а там сам будешь думать, для чего тебе что? Костя зашептал:

– Мне надо пару Калашей, винтарь снайперский…

– Все! – Серега, набычившись, хлопнул ладонью по столу. – И слышать не желаю! Мое дело – человека подсказать. А что ты там, для чего – по херу!

Калякин разнервничался. Кулаки его сжимались и разжимались, оттенки лица менялись с багрового до землистого. Наконец выдавил:

– Зря ты в это лезешь, Костик… Чесс-слово, зря! И сам… И меня потянуть можешь… Он покачивался, буравя глазами стену напротив, вздохнул.

– Мне-то это все на кой?

Убеждения школьного товарища в том, что все будет нормально, капитан не слушал.

Когда за вышедшим Малышевым закрылась дверь, к одиноко сидевшему за столом Калякину подошел невысокий мужчина. Седоватый, явно в годах. Потрепанный плащ прикрывает дорогой штучный твидовый пиджак. Из-под серых брюк выглядывают носки дорогих итальянских туфель ручной работы. Калякин достал из кармана полученную пачку денег и положил на стол.

– Никогда бы не подумал… – тихо выдавил он.

Мужчина похлопал по плечу замолчавшего сотрудника и другой рукой убрал деньги в карман.

– В жизни приходится сталкиваться и не с таким… Ты хорошо сработал, капитан, – узкие глаза, прикрытые дорогим дымчатым стеклом модных очков, сощурились вослед ушедшему человеку, будто пытаясь разглядеть что-то сквозь полотно входной двери. – Хорошо… Профессионально… Я это обязательно отмечу в отчете…

 

7.

Спозаранку в антикварном доме было пустынно и скучно. Управляющий уже зевал и прикидывал, как быстро он сможет прошвырнутся до любимого ресторанчика через заторы автомобильных пробок, когда менеджер из зала вызвал его по интеркому.

В зале появились странные посетители с очень необычными вещами на продажу.

И хотя товарам не хватало заключений экспертов о древности и ценности, предложение было бесспорно интересным.

Вызванный старичок-востоковед только рассмеялся на заявления посетителей о том, что все вещи произведены в конце прошлого тысячелетия.

– Вы хотите сказать, что этот перстень старше двухсот лет? – дедок веселился. – И не уговаривайте…Не больше ста. Он крутил вещи, перебирая их.

– Сабле, может, и есть пару веков, но вот украшения… Пускай и очень похожи, но всего лишь новодел… Век девятнадцатый… Может, и вовсе – двадцатый. Сделаны со старых образцов, работа ручная, точная, хорошая, но мне тут никакого атомного анализа не надо. Металл еще молод, это – видно… А вы говорите…

Директор аукционного дома недовольно нахмурил брови. Но ни располневший от сытой жизни управляющий, ни его топчущиеся мордовороты не волновали Малышева.

– Это – настоящий булат? – спросил он старичка. Тот кивнул.

– Индия. Сейчас таких уже не встретишь… Редкость, – он через плечо оглянулся и продолжил. – Да и камни настоящие, с огранкой под век восьмой-десятый, инкрустации ножен – все на уровне. Малышев ухмыльнулся.

– Дед говорил, что его дед взял саблю и перстни с тела охранника самого Шамиля. Саблю ему Скобелев отдал. Сказал: «на ней твоя кровь – тебе и носить». Была еще золотая наградная табличка, но ее переплавили и сдали в скупку. Управляющий ухмыльнулся:

– Шамиль, говоришь? Врал, наверное. Он покрутил в руке клинок.

– Если бы нашлись какие доказательства, тогда – да… А так… Костя начал подыматься.

– Три тысячи… Долларов, – озвучил первое предложение антиквар. Малышев протянул руку, забирая саблю.

– Тут сталь дороже стоит. Даже без камней и золота.

– Погоди.

Управляющий жестом услал охранников подальше. Старичок понял все сам и исчез из комнаты почти сразу.

– Есть еще один вариант… Костя пододвинулся. Аукционист почесал модную трехдневную щетину.

– За двадцать процентов я к твоей легенде могу пришпилить пару бумаг красивых… – он поиграл бровями. – Сам понимаешь… Вырастет цена – вырастут и затраты.

– Пять процентов? Собеседник ухмыльнулся.

– Десять я возьму только комиссионных за сам факт аукциона.

– Тогда пятнадцать. Аукционист выпрямился, зажевал губами.

– Пятнадцать плюс десять за аукцион… Думаю, двадцать пять – нормальная раскладка.

– Четверть? Не много ли?!

Толстяк молча обошел свой раритетный стол, уселся в высокое кожаное кресло, достал из ларца и, не предлагая собеседнику того же, подрезал и раскурил толстенную сигару.

– Давай прикинем… – клубы дыма подымались под потолок, расплываясь вдоль натяжного потолка причудливыми фантомами. – За саблю ты можешь получить тысяч… двадцать… Ну, тридцать… А с хорошей легендой я тебе ее пристрою за полторачку, а то и две сотни гринов… Итого… Он помахал в воздухе сигарой, рисуя воображаемые круги и знаки деления.

– Даже ежели выйдет жалкая сотня, то тебе обломиться намного больше, чем без меня… Улавливаешь?

Костя закашлялся, хотя аромат сигары поначалу не вызывал ничего, кроме положительных эмоций.

– Правильно улавливаешь… Я, кстати, под это дело и твои колечки пристрою. Тоже навар недетский будет. Ну? Малышев сделал кислую рожу и кивнул.

– Отлично. Значит, договорились, – аукционист взял со стола саблю. – Я ее пока в сейфе подержу. Костя спохватился.

– Нет уж. Лучше при мне. Охранники синхронно подошли поближе, а толстяк деланно обиделся.

– Как вам такое в голову могло прийти? Не доверять мне? Я в этом бизнесе…

Малышев отбросил полу пиджака, открывая револьвер, телохранители подобрались, зашуршала кожа наплечных кобур. На столе зазвонил стилизованный под старину интерком.

– Что?

– Тут МВДэшник какой-то внизу. Капитан. Спрашивает, когда господин Воронин освободиться, – голос продавца из нижнего зала звучал обыденно и буднично, снимая напряженность, возникшую в комнате. Толстяк нахмурился и буркнул в трубку:

– Скажи, что скоро спуститься. Он повернулся к Косте:

– Возможно, вы и правы. С такой охраной-то вещи и у вас не пропадут. По знаку руки громилы отступили. Малышев забрал свои сокровища.

– Мы договорились? Костя кивнул.

– Тогда завтра вам завезут договор на дом. Где вы остановились?

– Я сам заеду. Толстяк усмехнулся.

– Тоже верно, – он подозвал телохранителя. – Вас проводят… До завтра.

– Угу…

В тамбуре, на выходе из антикварного дома, Калякин прихватил Костю за локоть. Малышев с удивлением ощутил, как в карман пиджака скользнула сложенная вдвое бумажка.

– Ты чё?

Серега скорчил рожу, отрицательно покачал головой и быстро приложил палец к губам. Всю поездку до дома они провели в молчании.

 

8.

Маленькая бумажка из записной книжки только с короткой фразой «Вставь симку, зайди в ванную, включи воду, молчи». На ладонь соскользнул кусочек яркого пластика. Малышев выполнил предписания полностью. Мобильник зазвонил через десять минут.

– Тобой занимаются ребята из «конторы», – голос Калякина был глух, будто шел не из телефонной трубки, а из подвала старого дома. Костя потер глаза.

– Откуда знаешь? На том конце провода вздохнули:

– Я попросил вашего участкового предупреждать, если тобою будут интересоваться. А недавно приезжали ребята с большими пагонами, махали корочками мне, моему начальству, потом… – он запнулся. – Короче, ты под колпаком. Малышев нахмурился:

– Это ты поэтому включал «придурка» на встрече в ресторане? Трубка сдержанно хмыкнула.

– А твой «Магомед», что паспорт мне сделать собирается?

– Это их подстава, – Калякин помолчал, собираясь с духом. – Я не мог отказаться… Дело национальной безопасности… Типа.

– Значит, мой друг будет без паспорта?

– Значит, так.

Малышев замолчал, собеседник тоже запнулся, но разговор возобновил первым:

– Ты говорил, что ехать собираешься. Типа, опять, типа снова… Не тяни – сваливай. Не знаю, кому ты на мозоль наступил и где был, но просто так таких ребят не подключают. Малышев осмотрел стены съемной квартиры и решился:

– Подожди… Ты… Этот человек, который мог помочь с оружием, тоже из их?

– Конечно.

– Тогда слушай. Я все хорошо обмозгую и… Серега прервал:

– Без меня! Молчание.

– Ладно… Понял. Калякин шипел в трубку:

– Меня к ним не пришпиливали, но начальство ясно приказало помочь. Если вылезет, что я гбэшников сдал, то тут… – он запнулся. – Не знай я тебя со школы… Разговор прервался. Каждый думал о чем-то своем.

– Спасибо, Серега… Калякин засопел и неожиданно хмыкнул:

– Ладно, чего уж там. Типа, в расчете за тот раз, когда ты меня «боксеров» прикрыл. Костя невесело улыбнулся, вспоминая времена юности:

– Нет уж. За то, ты мне еще должен. Уже другим, твердым и уверенным голосом, капитан подвел черту:

– Этого разговора не было. Симку сожги, пепел спусти в унитаз. С квартиры съезжайте. Ко мне не ногой.

– Я понял… В трубке послышались короткие гудки.

Малышев подошел к другу, прикорнувшему под мерный гул телевизионного рассказчика.

– Вставайте, Улугбек Карлович. Нам пора.

 

9.

Аэропорт «Домодедово» призывно распахнул двери своих терминалов: блестели поручни лестниц, отражали электрические солнца натертые до зеркального блеска стойки.

Только что произвел посадку рейс из Бухареста, и немногочисленные встречающие потянулись к зевам «зеленых» коридоров. До столпотворения отпускного периода еще оставались недели относительного спокойствия, так что люди не спешили, не суетились, степенно высматривая своих родных, знакомых и сослуживцев.

Невысокий тщедушный мужчина в помятом вымазанном по краю плаще призывно размахивал табличкой с надписью принимающей фирмы. Он поочередно заглядывал в глаза каждому выходившему из зоны таможенного контроля, тыкал своей табличкой, повторял вслух название конторы. Но все безрезультатно – на него не обращали внимания.

Когда поток иссяк, он устало опустился на скамью. Что-то пошло не так, как было запланировано. Мужчина зашарил по карманам в поисках сигарет, потом натолкнулся взглядом на табличку, запрещающую курение, чертыхнулся и поплелся в сторону парковки. Когда ладонь человека легла на рукоятку двери авто, сзади его окликнули. Мужчина нервно взвился и обернулся.

За спиной стояла пара незнакомцев. Оба – двадцати пяти-тридцати лет, чем-то неуловимо похожие, в черных костюмах и одинаковых солнцезащитных очках. Один, черноволосый, был немного повыше рыжего веснушчатого крепыша.

Мужчина, ожидавший их прибытия у терминала, попробовал что-то сказать и закашлялся.

Брюнет подождал, пока дыхание встречающего придет в порядок, и представился:

– Я – Золтан. Он – Космин, – румын осмотрел машину, скромный ДЭУ, недовольно поморщился, потом добавил утвердительно. – Ты – Грегори… Мужчина затряс головой:

– Гриша я. Точно… Только…

Прилетевшие румыны не слушали. Они по-хозяйски открыли багажник, закинули большие спортивные сумки и взгромоздились вдвоем на заднее сидение. Мужчина закрыл рот и поплелся на место водителя. Когда он сел, брюнет недовольно ткнул пальцем в приборную панель:

– Я хотел бы что-нибудь побыстрее и помощнее, но понимаю, что на чужой территории выбирать не приходится. Семья в долгу перед вами за вашу выдержку и помощь. Григорий понурил плечи и тихо прошептал:

– Я потерял их… Глаза прилетевших опасно сузились, мужчина затараторил:

– Но у нас остались зацепки. Один из них посещал дом, где живут его близкие родственники. Те должны что-то знать. Мы заедем ко мне, вы переоденетесь, примете душ и… Брюнет скрежетнул зубами:

– Мастер будет вне себя. Никаких задержек. Вези нас прямо к этим самым «зацепкам»… – он вперил тяжелый взгляд в поникшую фигуру водителя. – И молись, чтобы то, что мы услышим там, тебе помогло. Григорий вздохнул и завел автомобиль.

Через полчаса после того, как машина с румынами покинула парковку Домодедово, в аэропорту «Шереметьево-2» группа подтянутых мужчин в дорогих костюмах ожидала прибытия рейса из Нью-Йорка.

В этот раз встречающим не пришлось долго ждать. Их гость вышел одним из первых.

Сухощавый подтянутый мужчина в стильном, ручной работы твидовом английском пиджаке энергичным деловым шагом прошествовал через паспортный и таможенный контроль. Молча скинув подскочившему юноше сделанный под старину дорожный саквояж, он быстро пожал руки и также молча прошел к запаркованному у входа лимузину.

Бронированный Майбах, тонированный «в ноль», тут же пошел на разгон. Впереди дорогу разгоняли два черных джипа, проблесковые огни изредка дополнялись сиреной, чтобы каждому чайнику на дороге было понятно, что промедление с перестроением может быть чревато.

Перелетевший через океан человек был немолод. Лицо его избороздили морщины, виски припорошила седина. Но мало кто из тех, кто видел его, решился бы угадать возраст. Такой эффект дает кропотливый уход, когда лицо и фигуру годами контролируют корифеи пластической хирургии и спорта.

Но даже если бы кто и решился предположить возраст незнакомца, скорее всего, он бы ошибся. И ошибся бы на много, много лет.

Американец снял дымчатые итальянские очки. На расположившихся напротив собеседников взглянули глаза с миндалевидными неестественно большими черными зрачками. Оливковая кожа и гордый горбоносый профиль вкупе с цветом волос делали его похожим на выходца из латинской Америки. Если бы не глаза…

– Ну? – мужчина говорил по-английски со старомодным британским акцентом. – Я долго буду ждать отчета?

 

1.

29 апреля 1521года.

Селение затихло.

Дым горящего частокола уже не лез в легкие, смрад паленой плоти не отравлял обоняние. Избитый, изнасилованный, разоренный до тла город обреченно глядел в лазурь неба вспоротыми животами убитых женщин и стариков, обугленными остовами жилищ, развалинами храмов.

Поле боя перед воротами было завалено телами. Сотни мертвецов – люди лежали друг на друге, наваленные в кучи, валы, горы. Большинство из покойников было вооружено только короткими копьями с костяными или каменными наконечниками, некоторые сжимали дубины и примитивные топоры. Тонкие, свитые из лозы щиты не защитили их обладателей от свинца пришельцев. Кожаные доспехи, покрытые пластинами из дерева и гибких лиан, не спасли от стали.

На холме, у воткнутого в землю знамени, у остывших пушек, наведенных на остатки ворот, стояли двое.

Один из людей был закован в дорогой кастильский панцирь. Матовый, покрытый золотой чеканкой шлем скрывал половину лица, оставляя снаружи только короткую неровно подстриженную бородку и орлиный профиль носа. Человек нервно теребил перевязь, поигрывая окровавленной толедской рапирой. Второй человек был связан.

Светловолосый, с бледной, отливающей синевой кожей пленник не походил на тех, кто сложил свои головы, защищая селение. И он, действительно, не был одним из них. Испанец недовольно сипел:

– Семь фунтов золота! Только семь! А должны быть горы, сундуки богатств. Для кого ты бережешь свои сокровища, Моксо?

Пленник встряхнул головой. По уголку его губ текла струйка крови, тело покрывали синяки, а на боку алела свежая незатянутая рана, около которой вились десятки мух. Каждый из них говорил на своем языке, но чудесным образов сказанные слова становились понятны для обоих.

– Ты ошибаешься, дон Хуан. Я – не Моксо, а здесь – не то место, которое ты ищешь.

Испанец откашлялся и без замаха ударил тыльной стороной рапиры по ране пленника. Тот взвыл.

– Не думай, что можешь обмануть тех, кто пришел к тебе с именем Господа нашего на устах. Я отмечен Им, и я вижу все твои думы, язычник, чую все твои замыслы, – Хуан Понсе де Леон, губернатор Пуэрто-Рико и конкистадор милостью Божьей, истово перекрестился. – Я буду идти по пятам твоего богопроклятого народа, находить и истреблять его, где бы вы ни находились. Отыскивать и жечь ваши города и деревни, селения и храмы. Ибо я не один в этом пути – за руку меня ведет тот, кто выше каждого из смертных, кто повелевает судьбами мира и кто даст мне после моей смерти то, что заслужил я своей жизнью. Он дал мне эти цветущие земли, которые я нарек Флоридой, в честь светлого праздника Пасхи. Он дал мне твою жизнь, Моксо, чтобы я протянул тебе руку спасения из бездны ада. Пленник захрипел:

– Ты говоришь о своем Боге, воин?

Дон Хуан улыбнулся связанному невольнику, как отец улыбается грамотным речам из уст нерадивого сына.

– Если Ему будет угодно, он станет Богом и для тебя, нечестивец. И тогда у твоей души появиться шанс на царствие небесное, а не геенну огненную. Испанец склонился ниже:

– Где остальные люди твоего племени? Пленник удивленно повел плечами:

– Откуда… – его взгляд скользнул за спину собеседника, на шатры лагеря.

Около одного из них стояли двое монахов в коричневых балахонах. Капюшоны нависали надо лбами священнослужителей, закрывая большую часть лица. Руки миссионеров перебирали бусины четок, губы шептали молитвы.

– Ах да… Конечно… куда же без них, – пленник попробовал усмехнуться и скривился от боли. – Ты ошибаешься, дон Хуан. Я не…

Испанец снова ударил без замаха. Пленник зашипел от выкручивающей тело боли.

– Не ври, язычник. Не меня обмануть пытаешься – перед Господом нашим лжу возводишь… Не будет тебе спасения. Ни тебе, ни народу твоему, – он возвел очи вверх. – Ибо сказано мне: «Приди и корчуй семена злые, очищая землю для посевов праведных».

Пленник не слышал речь конкистадора – он скрутился на земле, замерев в беспамятстве.

Губернатор скрипнул зубами, сплюнул, перекрестился и пошел к лагерю. Из его недр к знамени и пушкам уже спешили вернувшиеся с грабежа солдаты.

Тело пленника тут же окружили. Каждому хотелось посмотреть на необычного язычника, ликом и кожей походившего на выходцев из благословенной Европы. Захваченные краснокожие почитали его за живого Бога, но колдовство белокожего слабо помогло проклятому племени. С именем истинного Господа всех язычников посекли в одной короткой яростной схватке.

За спинами солдат послышалось деликатное покашливание. Толпа раздвинулась, пропуская внутрь двух монахов.

Священнослужители склонились над телом. Говорили они на латыни, отчего стоявшим рядом казалось, что монахи читают молитвы. Но, как и в случае с губернатором, речь пришедших становилась понятна пленнику, как и его ответы им.

– Тебе предлагали решить все добром, Моксо.

– Вы обманули меня… Лицо монаха окаменело:

– В чем? В том, что дали твоему народу возможность выжить? Или когда предупреждали тебя о том, что помощь макеро, приговоренным, подпишет и тебе смертный приговор?

– Мы не виноваты, что родились такими. Монах на мгновение умолк. Пленник упрямо тряс головою:

– Как я могу? Инквизитор зашипел, сдерживая гнев:

– Они прогневили Старших. Перворожденные не терпят обид. Они мстят! И мстят жестоко! И наше счастье, что в гневе они не стирают род людской, а довольствуются теми, кто стал причиной недовольства. Глаза пленника перескакивали с одного лица на другое.

– Вы же одни из нас? Почему вы на той стороне, а не со своими братьями? Монахи переглянулись и недобро закачали головами.

Один из миссионеров встал во весь рост и повернулся к солдатам. Несколько негромких фраз, и толпа залитых кровью головорезов стайкой испуганных головастиков прыснула с холма.

Когда у пушек не осталось никого, кроме священнослужителей и пленника, более пожилой монах возложил руки на рану связанного.

– In nomine deus, in propite partum… Пленник захрипел:

– Не строй из себя! Вы мизинца Его не стоите!

Но раненого никто не слушал. Руки монаха запылали жаром, губы шептали уже совсем другие, непривычные кастильскому уху словосочетания. Старый забытый халдейский напев глушил боль, останавливал воспаление, ускорял излечение. Рваные куски кожи ссыхались, превращаясь в тонкие струпья, отваливались, края раны сходились, обретая здоровый розовый цвет, крепчая и наливаясь силой.

По лбу старика побежали крупные капли пота, руки затряслись. Самого пленника тоже выворачивало. Если бы кто здесь мог замерить пульс и давление раненого, он бы пришел в ужас: сердце готовилось выпрыгнуть из груди.

Наконец, старик отвалился от тела больного. Того было не узнать: рана на боку затянулась, порезы и ушибы или исчезли или превратились в узенькие нити. Только лицо стало неестественно бледным.

Молодой миссионер помог старому встать на ноги. Чудо-лекарь, выложившийся нынче на полную, покачивался, но быстро приходил в себя.

Пока старик ловил ртом душный прелый воздух джунглей, его молодой собрат прильнул к распростертому телу пленника:

– Ты придешь в себя, Моксо. Завтра ты будешь полон сил. Не настолько, чтобы сбежать, но достаточно, чтобы рассказать нам все, – веки связанного дрогнули, показывая, что тот слышит речь.

Миссионер откинул капюшон. На тело повергнутого живого бога язычников глядели необычные темные глаза с крупными миндалевидными зрачками.

– А ты знаешь – мы умеем спрашивать…

 

2.

Когда луна окончательно спряталась, уступив небосвод ярким тропическим звездам, холм у тела связанного туземного вождя дрогнул.

– Я пришел, мастер. Связанный пленник заворочался, открыл глаза.

– Ты опоздал.

– Всего лишь на пару часов.

– Ты опоздал на мою жизнь, друг. Невидимый голос закашлялся.

– Это плащ капилара. Он скроет тебя от чужих глаз… Ты выберешься, а я выскочу следом. Пленник покачал головой.

– Нет. Поздно… Я слишком слаб. Не то, что до леса, до соседнего шатра не дойду. А вдвоем мы будем слишком заметны. Да и плащ – последний. Он слишком ценен, чтобы рисковать ради того, кто уже переступил порог.

Длинная речь утомила связанного. Он захрипел, но сумел отдышаться и продолжил:

– Мне пропели песню мертвых. Я не проживу и двух суток. Прирученные думали, что я умираю. Все остатки сил этой оболочки они пустили на то, чтобы я смог протянуть еще пару дней.

– Но ты выглядишь отлично… Мы выходим тебя.

– Нет… Один ты вернешься, вдвоем мы умрем. Ночной визитер замолк. Пленник смотрел на звезды, потом повернулся к товарищу:

– Что ты слышал у шатра прирученных?

– Да я же сразу к те… Хрипение должно было изобразить смех.

– Этот холмик полз ко мне от их палатки почти час. Я думал, что ты никогда не доберешься. Голос дрогнул.

– Я… Они собираются вернуться за свежими силами. Привести еще тысячу воинов. И искать город, пока не найдут. Пленник сморщился от боли:

– Плохо. За неделю мы не сможем уйти далеко, даже если бросим здесь все, что имеем.

– Нас догонят?

– Нас уничтожат… Они молчали. Первым заговорил пленник.

– Придется выдумывать. А нынче это так не просто… – он наморщил лоб. – Слушай!

Моксо попробовал повернуться на бок, чтобы оказаться лицом к собеседнику, но лишь недовольно застонал.

– Когда я был молод и жил за бездной соленой воды в старой доброй Парванакре, то там местные смертные часто охотились. Охотились на диких прародителей наших, обезьян. Крестьяне ставили у края леса кувшин со вкусными бананами. Глупые обезьяны засовывали внутрь руку и, не желая отпускать добычу, становились рабами посуды. Понимаешь? Собеседник недовольно сопел. Суть рассказа от него пока ускользала.

– К чему ты поведал мне историю своего детства? Живой Бог зашептал быстрее:

– Я заставлю их засунуть руку, а от тебя, Кору, будет зависеть, чтобы рука так и осталась в наших болотах, – он закашлялся. – И еще… Слушай меня, Кору, что вы будете делать дальше.

 

3.

– Зачем нам это надо?

– Я дам столько золота, сколько вешу сам. Дон Хуан ухмыльнулся:

– Мы заберем ВСЕ твое золото, Моксо, сколько бы его не было… За десять дней корабль обернется. Полторы тысячи воинов пойдут по следу беглецов, что убежали отсюда. Мы найдем оставшихся, найдем капище, найдем Маноа, последний город отступников, город из золота, столицу твоего царства. Пленник обреченно склонил голову и прошептал:

– Что получишь с этого ты, прирученный? Монахи нахмурились:

– Дерзишь?

Но губернатор милостиво кивнул, показывая, что разрешает связанному говорить. Белокожий поднял взгляд:

– Объедки со стола? Похвалу Хозяина? Немного…

Глаза испанцев сузились в опасные щелочки, не сулящие собеседнику ничего хорошего.

– Еще мы получим головы твоего народа, золото его и… Моксо растянул губы в непослушную улыбку:

– Золото уйдет Перворожденным.

– Не все!

– Большая часть. Конкистадор нервно вскочил с походного кресла и подбежал к пленнику:

– Ты все равно укажешь путь, – он повернулся к монахам. – Приступайте!

Те переглянулись и двинулись к распростертому на столе телу захваченного отступника.

– Погодите! Я дам вам лучшую цель. Де Леон жестом остановил монахов.

– Какую же?

– Вечность!

Миссионеры недовольно переглянулись и начали обходить замершего губернатора. Тот был всецело занят пленником.

– Я правильно понял тебя, макеро? У вас остался инициатор?

– Гак! Последний гак, установка посвящения, вывезенная из Атланора. Пропуск в вечность для тебя, воин! Тебе ведь обещали посвящение в случае успеха? Что? Не обещали? Значит, ты сам станешь хозяином своим годам. Монахи зашипели:

– Мы готовы…

Глаза дона Хуана разгорелись подобно уголькам в печи. Он вперил взгляд в полотно шатра, прикидывая, что делать дальше.

– Мы можем начинать, – повторил молодой миссионер.

– ВОН!!! – рапира вылетела из ножен и обрушилась на край стола, отрубив толстую столешницу. Монахи подпрыгнули на месте и бросились наружу.

Губернатор оскалил зубы, шумно дыша от возбуждения, присел, навалившись грудью на край стола. Его глаза все также лихорадочно блестели:

– Где она? Что ты хочешь?

– Ты дашь клятву на крови. И нарушить ее уже не сможешь, как и я не смогу нарушить свою.

– Ты выдашь мне гак?

– Если ты не тронешь мой народ до конца года. Не тронешь сам, не пошлешь солдат или наемников.

– Я согласен… А ты отдашь мне гак.

– Ты сам заберешь его – я лишь укажу путь. Там не будет охраны, но надо набрать правильный код, чтобы дверь открылась. Я дам тебе код. Испанец отдернул руку.

– Обманешь! Моксо заскрежетал зубами. Силы его были на исходе.

– Гак там! Инициатор там! Ты получишь все через два дня, если поторопишься.

Губернатор рассек ладонь клинком рапиры, то же проделал с рукой пленника.

– Говори…

Под пологом шатра зазвучали слова древней клятвы. И крепче этих слов еще не было выдумано в Ойкумене. Ибо произносивший клятву с целью обмана терял свою кровь тут же, а тот, кто не выполнял ее, умирал погодя.

 

4.

Моксо дожил до утра и умер не сразу после клятвы, а лишь тогда, когда его жизненные силы исчерпали себя. Значит, он действительно намеревался передать свои сокровища в руки захватчиков… Де Леон повел свой отряд в чащобу джунглей.

Солдаты брели по колено в болоте, изредка проваливаясь по пояс. Лошади недовольно ржали, боевые псы поджимали обрубки хвостов. Но до капища дошли все.

День конкистадор ликовал, а солдаты пили. В храме чужих богов нашлось и золото для рядовых и установка для командира. Двое монахов, способных наложить руку на такую добычу, уже вечером упокоились в тине ближайшей канавы – у де Леона хватало верных людей и не было желания отдавать полученное. А на второй день на них напали.

Сотни полуголых туземцев изменили тактику. Рои стрел вылетали из окруживших отряд зарослей, обрушиваясь на головы, спины, плечи людей. Охотничьи легкие стрелы не могли пробить добрые кастильские доспехи, щиты из дуба и стальные морионы и бургиньоты, но они царапали руки, пробивали стопы, калечили лошадей.

Залпы аркебузиров по стене джунглей не остановили досаждающий европейцам поток. Чтобы пройти к побережью отряду понадобилось не двое, а четверо суток.

Уже в первый день те, кого задели стрелы варваров, начали жаловаться на зуд и жжение в местах порезов. Затем раны быстро чернели, тела несчастных охватывала лихорадка, они падали и умирали. Лошади полегли все. Костяные наконечники оказались обильно смазаны каким-то ядом.

Испанцы теснее сгрудились вокруг своего предводителя, также получившего несколько порезов, но еще живого.

К концу третьего дня из десятка носильщиков, отряженных на доставку гака, в живых осталось только трое. Тяжелая установка полетела в трясину, следом последовало все то, что, по мнению солдат, не заслуживало внимания: инициатор, таблицы настоек, короба подзарядок. Конкистадоры упорно волокли лишь золото и вождя. До корабля дошли чуть больше полусотни.

На пути в Пуэрто-Рико раненый губернатор очнулся и потребовал к себе захваченную установку. Когда же узнал, что она осталась в джунглях, долго бесновался, а затем… разразился коротким смехом… предсмертным хохотом обманутого.

Сил на то, чтобы второй раз добыть «купель вечной молодости», у поселенцев не осталось. А вытребовать их с материка стало некому.

Когда корабль с захватчиками взял курс на острова, к замершему на обрыве воину-ящерице, капилару Храма, подошли старейшины семинолов. Все как один – белокожие и черноглазые.

– Злые люди ушли, почтенный Кору. Почему ты требуешь, чтобы мы бежали, бросив народы, протянувшие нам руку помощи?

– Потому что они вернуться.

– Но мы снова сможем прогнать их. Капилар вспыхнул:

– Нет! Он обернулся и всмотрелся в лица окруживших его людей.

– Мы не можем платить жизнями нашего народа! Мы сожжем Маноа и уйдем в Сагене, на север.

– А если они достанут нас и там?

– Тогда еще дальше – к океану льда. Потом через него, в земли за океаном. Если надо мы обойдем Ойкумену, но больше не будем бесцельно подставлять свои головы под шеи прирученных. Старейшины переглянулись:

– А чьи головы мы будем подставлять? Кто защитит нас?

Кору пнул ногой тело мертвого солдата, оставленного в спешке бегства и ухмыльнулся:

– Они…

 

5.

Владимир Петрович Коваленко вышел на пенсию три года назад. Очередная чистка рядов, затеянная новым начальством, прошлась по «проверенным кадрам», отправляя в отставку всех, в ком пришедший патрон не был уверен. Коснулась она и Владимира Петровича.

Коваленко недовольно заерзал задом в неудобном кресле «разъездных» Жигулей. Сменщик запаздывал.

И, главное, мог бы и сам уже на покой податься! Три квартиры в Москве давали отставному комитетчику приличный ежемесячный прибавок к пенсии, на даче заканчивали отделку бассейна, дочь удачно вышла замуж, младшенький выпустился из МГУ. Казалось бы – уймись, заляг! Раз в неделю на рыбалку, по субботам – баня… Но душа требовала другого. И Коваленко пошел в ЧОП, частное охранное предприятие.

Он всматривался в темноту замызганного подъезда. Заказ, полученный агентством, был прост: в город вернулся должник, надо его вычислить, зафиксировать, передать людям заказчика. Плевое дело. Только не нравилось оно Владимиру Петровичу.

Вчера он снова прошелся по соседям, поболтал по душам с участковым, и упрочился в первоначальном ощущении – не тянет «клиент» на злостного неплательщика. Зато в качестве фотографа вполне может оказаться любителем шантажистом. Нынче много таких дилетантов клюет на «быстрые» деньги.

Коваленко потянулся. Отвык уже от таких дел. А ведь когда-то мог по двое-трое суток вести «цель». Сменщик запаздывал уже совсем неприлично.

Старый филер поерзал, еще раз взглянул на фото, переданное заказчиком, отхлебнул зеленого чая из термоса. И насторожился.

В подъезд дома упругой походкой вошла парочка, в которой опыт оперативника безошибочно опознал конкурентов.

Петрович бросил взгляд на маленький китайский мониторчик. Видеокамера, врезанная в неработающий патрон лампы на этаже, часто рябила, но в этот раз картинка не подвела: люди позвонили в нужную квартиру.

Открывшую тетку, то ли племянницу то ли сестру «клиента», успокоили невидимой ксивой-удостоверением, прошли вовнутрь.

Коваленко покрутил настройку звука. В квартиру камеру не устанавливали – только пару микрофонов.

Из динамика послышалось пыхтение, шум падающего тела и удовлетворенный голос одного из налетчиков. Говорили на незнакомом языке, похожем на болгарский или румынский. Петрович с опозданием включил запись разговора. Сбоку открылась дверка – подоспел сменщик. От шума Коваленко вздрогнул.

– Что с тобой, Петрович?

Коваленко не ответил. Толстыми непослушными пальцами он перебирал клавиши на маленьком сотовом телефоне.

– Алло, шеф? Кто-то поднял хату клиента! Топорно немного, но… Что? Да! Слушаюсь!

На соседнем сидении сменщик проверял легко ли достается из наплечной кобуры толстая тушка служебного газовика.

– Спрячь дуру! – зашипел пенсионер. – Скоро наши подъедут – пускай они и думают!

 

6.

Через час все было готово.

К удивлению Коваленко к такому, в общем-то, заурядному событию начальство отнеслось как нельзя ответственно.

Техгруппа агентства перекрыла телефонные линии и приготовилась включить глушилки на сотовые и Интернет. Ребята в форме закупорили въезды и выезды по дворы. Два микроавтобуса со спецназовцами из «Вымпела» в полной боевой готовности ожидали только отмашки, чтобы сработать «вторым эшелоном». Потому как внутрь должны были идти люди заказчика.

Сам наниматель, холеный итальянец лет пятидесяти с застывшим непроницаемым лицом под солнцезащитными очками, скучал в машине шефа.

Петрович, оценивая приготовления, мог только присвистнуть – за такую шумиху родная контора получит гору вечнозеленых.

Лица пришлых «конкурентов» и их отпечатки с ручки входной двери пробили по базе. После чего вздохнули свободней – незнакомцы не числились ни в одной из официальных структур, не засветились они и в криминальных делах. Учитывая румынский язык, а разговаривали налетчики только на нем, их бы следовало пробить и в Интерполе, но до этого руки еще не дошли.

Начальство думало жемануть их по-простому, но заказчик, увидев снимки, взволновался и потребовал привлечь всех, соблюдая при этом максимальную осторожность.

Коваленко покачал головой – там всего-то двое! Хотя… Ему-то что считать чужие деньги? Филер бросил взгляд на циферблат часов. Люди заказчика прибудут к одиннадцати, а сейчас только десять.

Четверть часа назад пробегавшая по лестнице девчушка капнула в замки квартиры «спецсредством N28», и теперь дверь открывалась с одного пинка. В принципе, все готово. Но наниматель требовал, чтобы первыми пошли именно его люди.

В это время в квартире один из налетчиков, высокий брюнет, взялся за трубку дребезжащей коротковолновой рации, выслушал и недовольно поморщился. После чего обернулся к товарищу:

– Уходим, Космин.

– Чего?

Второй румын был кряжистый здоровяк с выпирающей тут и там мускулатурой. Невысокий рост только подчеркивал непомерную развитость торса. На рябоватом лице промелькнула озабоченность:

– Мы где-то засветились? Золтан бесстрастно пожал плечами:

– Прирученные… У них свои каналы.

– Каменщики?

Космин уже разложил на кровати содержимое своей спортивной сумки и перебирал оружие.

– Вроде, только наемники.

Оба замолкли, насупились. Видно стало, как по лицу Золтана заходили желваки от усилий. Отрешившись, он прощупывал своим сознанием окружающий мир, дома, машины, лестничные площадки.

– Один каменщик и два прирученных в ста двадцати метрах от входа в подъезд, – наконец выдал румын.

– И четырнадцать наемников, выходящих из двух авто, – добавил рыжий Космин. Здоровяк приоткрыл занавеску на окне и пялился во двор. Золтан почесал щеку:

– Хорошо, что снайперов нет.

– Точно нет?

– Точно!

Громила остановил свой выбор на двух скорострельных Ингрэмах. Остальное добро он запихал обратно в сумку и повесил ее себе за спину. После чего ухмыльнулся:

– Пошли.

Золтан подхватил с пола небольшой кейс, достал из него баллончик и прыснул на плотно связанных хозяев квартиры. Глаза их тут же подернулись пеленой, закрылись, дыхание успокоилось, переходя в сон. Золтан спрятал баллон и пробормотал:

– Баю-бай, засыпай… Ниточку вы нам выдали, так что живите, ущербные. Космин уже стоял перед дверью.

– Ну? Черноволосый нахмурился при виде автоматов и, подумав, приказал:

– Замени дуры на колотушки. Мастер просил, чтобы мы не привлекали к себе внимания. Космин обиженно вздохнул, но подчинился.

 

7.

Рассказывай это ему кто-нибудь другой, Коваленко решил бы, что собеседник пьян. Но все произошло прямо перед его глазами, так что… Он еще раз перемотал кассету.

…Секунду назад в динамике раздался взволнованный голос шефа. «Цели» решили уйти и наниматель потребовал начала операции.

Ребята из группы захвата открыли дверцы своих Мерседесов Вито. Машина Санька перекрыла один выезд со двора. Петрович загородил второй. И тут… Только замедленный повтор позволял рассмотреть подробности.

Вот из-за дверей подъезда вылетело два «объекта». Бойцы группы, получившие последние приказ брать их, по возможности, живыми, только начали подымать стволы своих тупорылых машинок, а командир открыл рот, чтобы выкрикнуть слова ультиматума. И все… Конец боя.

Только рыжий громила, застывший посреди двора, и оседающие тела спецназовцев.

В руке «объекта» – две деревянные палки, обмотанные на концах толстой веревкой, за плечами – сумка.

Второй румын уже сидит в машине Петровича. Коваленко тогда не успел даже за ручку табельного газовика взяться. Струя газа в лицо и… здоровый сон на несколько часов. Пара «объектов» уехали на захваченной машине.

… Разъяренный заказчик рвал и метал. Он вытребовал себе все записи видеонаблюдения, долго пугал шефа и ребят из группы захвата разными карами за разглашение, что-то требовал. Коваленко откинулся в кресле.

Хорошо, что Федя из техслужбы скатал копию с кассеты. Не будь ее, Петрович сам бы себе не поверил.

Шеф, естественно, обещал хранить увиденное в тайне, чего потребовал и от сотрудников. Только Петровича это уже не касалось. Старого филера уволили за профнепригодность. Ну, да ладно. Коваленко пододвинул к себе пульт плеера.

Себе же хуже сделали! Если бы не увольнение, он бы давно обнадежил патрона. Но, коли уж их дорожки разошлись, то и сам сможет потянуть такую рыбку. Только на рожон лезть не следует.

Он улыбнулся и погладил прильнувшего к ноге домашнего любимца дочки, дурного пуделя Тошку.

Хвостатый обормот часто сбегал, так что зятю пришлось раскошелиться на дорогущую систему GPS-слежения. Как раз за день до операции, дочь попросила Коваленко поменять батарейку на брелке семейного любимца. Петрович все сделал правильно.

Сейчас перед ним лежали два пульта, сообщающие расстояние до объекта слежения. Один из пультов показывал «один метр». Показания второго постоянно менялись. Владимир Петрович Коваленко пригубил коньяка из глубокого фужера. Он верил, что с этой задачей он сможет справиться и в одиночку.

 

8.

По каменистой, пылающей зноем дороге медленно катился джип. Костя всматривался в окрестные виды.

Вроде бы, камень кругом. Что ему может сделаться даже и за тысячелетие? Но глаза нельзя обмануть. Местность поменялась и сильно. Вот тот холм был высокой скалой, это ущелье было маленьким ручьем, река засохла, вырос бугор. На счастье кое-что еще сохранилось.

Старая церковь, переделанная в мечеть еще в одиннадцатом веке, обросла минаретами, расширилась, но музейная табличка не врала – здание было древним. Костя притормозил на площади, вышел из машины. Нахлынули воспоминания.

…Когда они прорвались из города, где принял бой барон де Бовэ, Горовой решил избавиться от части обоза. Раненых стало слишком много – повозок не хватало. Чтобы везти товарищей, необходимо было сгрузить захваченные по пути трофеи.

Конечно, рядовые кнехты выбрали бы смерть, чем избавились от золота. Они и дальше тянули на себе набитые кошели и пояса. Но вожди должны думать, в первую очередь, о своих людях. Потому сундуки с долей барона и рыцаря Тимо пришлось спрятать в окрестных скалах.

За ними легко вернуться после того, как падет капище проклятых язычников, или после того, как крест Господень вновь воссияет над Вечным городом. Малышев был один из трех, кто руководил захоронением богатств.

Один сундук был полон золотых и серебряных монет, еще пять забиты грудами посуды, отрезами дорогой ткани и богатыми доспехами. Вся добыча упокоились в глубоком ущелье, заваленные камнями и землей. Дорогу запомнили.

Малышев остановил машину и всмотрелся в оливковую рощу, растянувшуюся по склону. Тонкая ниточка ущелья осталась там, где и должна.

Прикорнувший под гудение кондиционера пассажир удивленно вскинулся, просыпаясь:

– Что, приехали? Это и есть твоя пещера Алибабы? Костя вздохнул:

– Надеюсь.

… Через четыре часа изрядно просевший джип двинулся к далекому побережью. А еще через день наемная яхта взяла курс на воды Греции.

На корме, за столиком, полным шампанского, отмечали событие трое мужчин. Напротив их стояли открытые сундуки. Истлевшие материи, поеденное ржой оружие… и горы монет, серебряной, золотой посуды и каменьев.

 

1.

Тимофей Михайлович очнулся рывком, крутанулся, убеждаясь, что руки и ноги туго связаны, попробовал перекатиться на бок и на живот. Окружающая темнота не смущала казака, он бывал и в худших передрягах.

По всей видимости, пленник находился в повозке. Пол ходил ходуном, трясся, за стенами скрипели невидимые колеса, ругался извозчик, слаженно топали копыта лошадей или волов. Подъесаул тихо выругался, уперся лбом в доски, встал на колени.

Полог, закрывающий выход, отлетел, внутрь заглянула скуластая незнакомая рожа.

– Где я? – прорычал по-немецки рыцарь.

Рожа осклабилась и пробормотала что-то на сарацинском, после чего исчезла. Горовой зарычал от злости.

Последнее, что он помнил, это тени, метнувшиеся к нему от кустов, у которых рыцарь задумал сотворить вечерний моцион. Тени, удар… И вот он приходит в себя в чужой повозке, среди врагов, без доспехов, оружия и, главное, без друзей.

В проеме возник еще одни сарацин. Гортанный окрик, подкрепленный жестом, должен был заставить пленника лечь на дно повозки. Подъесаул плюнул в охранника. Через мгновение тупой конец копья врезался в солнечное сплетение рыцаря, и он скрутился на полу в приступе боли. Что же – миндальничать похитители не собирались.

Последующие попытки что-то выяснить или просто выглянуть наружу прерывались также безжалостно.

Через несколько часов непрерывной тряски повозки остановились, полог откинулся. Пара смуглых мускулистых здоровяков подхватили и вытащили казака наружу.

На утоптанной площадке, окруженной стеной глинобитного забора, собралось около дюжины повозок и сотни две верблюдов. Толклись лошади, ревели ослы. Десятки погонщиков тягали воду от одинокого колодца, наполняя кадки. Толпа мусульман, бежавшая перед прибывающими ордами латинян, делилась новостями, ужинала, укладывалась на отдых. Большая часть беженцев устраивалась на ночь за пределами керван-сарая. Но избранные могли позволить себе ночевать без оглядки по сторонам, предпочитая остановку в безопасных стенах.

В основном, здесь путешествовали, навьючивая товары на горбатых кораблей пустыни, поэтому от животных было в буквальном смысле слова не продохнуть.

Тимофей Михайлович, твердо намеревавшийся попробовать сбежать, как только он встанет на ноги, отложил планы на будущее. Окружающие его толпы и так посматривали на пленника в западных одеждах с нескрываемой угрозой, а уж что начнется, если он попробует освободиться, нечего было и гадать.

Один из стражей сводил его к выгребной яме, потом отвязал левую руку, протянул кусок черствой лепешки и чашку воды.

За день во рту не побывало и маковой росинки, так что упрашивать никого не пришлось. Хлеб был проглочен и вода выпита за несколько мгновений. Добавки не предложили.

После чего руку снова привязали к поясу, а ноги вдели в железные кандалы. Безмолвные стражи начали укладываться спать.

Казак недовольно посипел, но решил не ерепениться и тоже полез под телегу. … Так продолжалось почти неделю.

Днем караван, в котором кроме повозки, перевозившей Горового, было семь телег, двигался на восток, ночь проводили в керван-сараях или в чистом поле. В этом случае половина из полусотни сопровождения бодрствовала всю ночь.

Охранники у отряда были знатные. На фоне издерганных запуганных беженцев холеные уверенные лица стражей выделялись, как отличается боевой пес от стаи дворовых шавок. Добрые брони, начищенное оружие, гладкие бока лошадей – все говорило о том, что хозяин этих людей небедный и держит слуг не в черном теле. Но это же и расслабляло сарацин.

Горовой бросил попытки выяснить, кто же его захватил, и сосредоточился на том, чтобы просто выбраться из плена.

На одной из стоянок он подобран осколок старого разбитого кувшина, на второй – кусок бечевы, которой погонщик подвязывал кули купца. Уходить надо было днем, когда на ногах не бренчало железо оков. Тимофей ждал.

Через две недели, миновав горы и десяток долин, караван свернул на юг. Толпы беженцев понемногу рассасывались. Все чаще вместо переделанных под мечети церквей стали встречаться городки и села с чисто мусульманской архитектурой. Дальше медлить стало опасно.

Когда охранники, чувствуя близкую вечернюю остановку, расслабились, он стряхнул перетертые ремни. Рывок к вознице. Казак замер, примеряясь к раскачивающемуся темпу повозки.

Впереди, на облучке, восседал одинокий араб. Днем в повозке и под навесом погонщика собиралось несколько охранников, но к вечеру, когда солнце шло на убыль, они предпочитали свежий воздух и седло духоте повозки и доске облучка.

Горовой убедился, что рядом с повозкой не скачет любящий поболтать страж, и высунул руку. Возница не любил бренчание сабли, поэтому оружие складывал в ногах или рядом с собой.

Медленно, не дыша, Тимофей подтянул к себе клинок. Так же аккуратно втащил его внутрь. Разомлевший на солнцепеке возница заметит потерю не скоро.

Казак подошел к туго натянутому полотну, прикрывшему заднюю стенку повозки. Краешком сабли надрезал ткань у самого дна так, чтобы не привлечь внимание. Теперь у него появилось окошко во внешний мир.

В пяти саженях катила такая же телега. Только без верха, скрывающего пленника. Свертки и сундуки, наваленные на нее, были чьим-то скарбом, увозимым от невзгод христианской оккупации. Или товаром, нужным будущим защитникам веры.

В речах охранников часто звучало слово, которое рыцарь слыхал ранее. «Антиох» – город-крепость, способная в одиночку выстоять годы против сонмища воинов. Мусульмане надеялись на эту твердыню. Туда, видимо, и направлялся отряд неведомых до сих пор похитителей.

Горовой посмотрел по сторонам. Слева трусила вымотанный дневным переходом араб. Ухоженные, но недорогие доспехи, сабля без отделки, значит, и лошадь будет под стать – добрая, но не быстрая.

Зато справа, чуть позади, гарцевал молодой батыр в нарядном плаще, чистом тюрбане поверх кулах-худа с серебряной чеканкой. Его жеребец явно не набегался, порывался пуститься вскачь, а хозяин поигрывал щегольской плеткой. Кольчугу юноша, не ожидавший нападения в явно дружественных местах, снял и повесил на луку седла, отделанного, кстати, с богатой выдумкой. На уздечке красовались золоченые бляхи, у седла висел багровый саадак с луком. Этот воин явно не станет брать себе «обыкновенную» коняжку. Горовой определился.

С той стороны повозки, которая оставалась видна «щеголю», он начал долбить щель между досками борта. Скрип и подозрительное шуршание быстро привлекли внимание. Араб подъехал поближе, перегнулся в седле, высматривая причину шума. В это мгновение полотно над его головой разошлось под лезвием сабли, и на круп коня взлетел еще один седок.

Тычок рукоятью сабли в висок, рывок! И Горовой перепрыгивает в опустевшее седло. Жеребец, почувствовав чужого, запряг ушами, присел. Тут же, за неимением шпор, получил острием сабли в бок, и… полетел.

Тимофей Михайлович собирался уходить по той тропке, по которой они сюда добирались, но лошадь предпочла не возвращаться, а мчаться вперед. Мелькнули сбоку две передовые повозки, лица встревоженной охраны, а дальше – кусты, кусты, оливковые деревья, заросли персиковых садов. Дорожка петляла, уносясь вдаль. За спиной гудел топот погони.

Казак спрятал саблю в ножны, предусмотрительно всунутые за пояс, оглянулся.

Десяток всадников в развивающихся дорожных плащах неслось по его следу, понемногу сокращая дистанцию. Вперед вырывались трое: молодой витязь в серебренном остроконечном шлеме, похожий на выброшенного из седла «щеголя», и двое невысоких смуглоликих степняков, уже натягивающих свои кривые луки.

Горовой пришпорил жеребца, заставляя его увеличить и без того бешеный темп гонки.

Повороты мелькали один за другим. Узкая караванная тропа, протоптанная тысячами копыт, петляла в скалах, как змея, уходящая от опасности по воде.

Это не давало преследователям обрушить на его плечи всю мощь своих луков. Но и для беглеца появилась одна существенная проблема – он не знал, чего ожидать от следующего поворота. Там мог быть обрыв, перед которым здравомыслящий человек придержит скакуна, могла быть развилка с селением, полным людей, да и воинский отряд местного бека, посланный патрулировать окрестности, нынче не редкость.

В крупе лошади уже торчала пара стрел, надо было менять ситуацию, пока лошадь еще могла нести седока.

Удила рванули рот скакуна, заставив того встать на дыбы. Сабля прыгнула в ладонь.

Вылетевший из-за поворота витязь успел среагировать. Нырнул под лезвие клинка, уходя подальше, прикрылся щитом. Два добрых удара саблей пришлись на умбон и на гарду, выпад в шею выдержала кольчуга противника. Азиат умело развернул своего коня, прикрыв подъесаулу путь к отступлению. Топот за спиной указал, что к врагу прибыло подкрепление. Араб взмахнул своим оружием, по плечу пробежал первый кровавый росчерк.

Позади возмущенно загалдели лучники. Они держались на отдалении, не решаясь приближаться к сече.

Горовой окончательно сосредоточился на поединке. Темп он уже потерял, осталось выгадать себе хотя бы одного поверженного врага. Тем более, что тот сам не стремился отойти за спины подоспевших товарищей. Удар встречался ударом, выпад блоком. Сабли мелькали все быстрее.

К первой ране на плече добавилась вторая, узкий прорез на груди, над самым сердцем. У Горового не было кольчуги, и даже легкие касанья бритвенной сабли противника оставляли следы на теле.

Но и араб пропускал. Надрублен плащ, багровым подтеком окрасился рукав. Под наносником белеет зубами оскал, изображая улыбку, но из надкушенной в азарте губы на подбородок тянется тонкая струйка крови.

Жеребец под седлом казака все хуже слушается колен, не реагирует на удила. Животное слабеет и готово пасть. Осталось немного.

Но надежда еще живет. Надо лишь прикрыться своей лошадью от стрелков, сбить врага и, перескочив в опустевшее седло, уйти дальше в скалы. Осталось малость – победить. Тимофей рубил, выискивая прореху в обороне соперника.

Вот, вроде, руку далеко отставил. Выпад! Но край чужого щита легко отбил лезвие, а по спине рыцаря потекла новая струйка крови. Забавляется гад! Араб ухмыльнулся в ответ на возмущенный выпад горящих глаз.

И тут же получил два чудовищный удара. Один отвел саблю, второй проломил щит, вгоняя лезвие под чешую наборного доспеха. Латинянин шел на смерть, выйдя бездоспешным под ответный удар раненого стража. Шел на размен.

Сабля араба пошла вниз вместе с гортанным проклятием на незнакомом языке. Но не дошла.

Две стрелы свистнули в воздухе. Одна прошила голову лошади беглеца, вторая лишь срезала прядь волос с его затылка, всадившись в приоткрытый рот противника.

Горовой полетел вниз, успев оценить и удивиться странному пернатому украшению на лице араба.

От удара о землю, в голове вспыхнули яркие сполохи, закрывшие небо кровавыми пузырями разводов. В ушах задавило, вгоняя в цепляющийся за картинки мозг чехарду ярких необычных картинок. Вроде застывшего в седле противника с торчащей из глаза стрелой. На плечи навалились стражники, казак провалился в забытье.

 

2.

На этот раз его связали, оставив свободными только ноги. Тугие кожаные путы стягивали локти и кисти рук, зафиксировав сидящую фигуру у стены повозки.

Казак мотнул головой, приходя в себя. Мир мигнул лучами пробивающегося через полотно навеса солнца и взорвался в мозгу чудовищной болью.

– Курвы!

На ругань внутрь заглянул араб в блестящих доспехах. Горовой давно приметил этого сарацина. По всем признакам, у похитителей он был главным.

Араб уверился, что беглец пришел в себя. Черные глаза полыхнули ненавистью.

– А-а-а, сука? Добра я табе людей проредил? Сарацин остался безучастным. Видимо, не понял.

– Шо вылупився? Попить дай! – Тимофей Михайлович для верности повторил требование на немецком, добавив в конце известное слово по-гречески. – Воды! Греческий язык араб знал.

Лицо его перекосила гримаса, но спустя минуту на настил перед ногами «латиняна» упал бурдюк. Руки при этом араб оставил связанными.

– Курва… – выдохнул подъесаул. Сарацин исчез.

…Теперь ночами его сторожили. Двое бородачей с обнаженными клинками поочередно следили, чтобы неспокойный пленник не устроил нового побега.

Днем тоже присматривали, но не так рьяно. Впрочем, перевитому кожаными путами казаку было не легче. Освободиться было невозможно.

Дважды, когда по вечерам его отводили к выгребной яме, Горовой ловил на себе полный ненависти взгляд. «Щеголь», выброшенный из седла при побеге, теперь обретался в самом хвосте каравана, присматривая за вьючными лошадьми.

Разок рыцарь умудрился дурашливо подмигнуть в ответ. Схватившегося за саблю сарацина оттянули его же товарищи.

Возможно, дело не было только в том, что стража позорно выбросили из седла. …Через четыре дня они прибыли к стенам большого города.

Внушительная громадина крепости, высоченные башни, ров – все выглядело основательно. Подлатанная кладка, свежие клепки на открытых воротах, чаны со смолой на стенах – город содержали в порядке.

Антиох… Антиохия. После Константинополя второй по величине город Византийской империи, захваченный сельджуками. Следующая цель Христова войска. И новая надежда мусульманского мира.

Казак, рассматривающий все великолепие через откинутый полог повозки, удовлетворенно ухмыльнулся. Здесь его друзья не оставят. Обязательно отыщут. Если бы спрятали в горах, потянули в пески или степь, то тогда, вероятней всего, пришлось бы нелегко. А в такой мешанине лиц всегда найдутся те, кто запомнит странного пленника и донесет о нем весточку. Хотелось в это верить.

А уж в том, что его друзья землю рыть будут, чтобы выручить, казак не сомневался.

 

3.

– Ты знаешь, по чему я больше всего скучал там? – Костя пододвинул к себе горячую сковороду. – По жареной картошке, доброму холодному пиву и мягкой туалетной бумаге, подвешенной у теплой сидушки. Сомохов усмехнулся.

– Низко же ты ценишь достоинства этого мира, Костя. Землю, где путешествие вокруг света занимает пару дней, а мгновенная связь возможна почти с любым человеком на планете, – он развел руками. – Здесь почти прекрасно… Столько всего!

Малышев подцепил на вилку аппетитный кусочек жареной колбасы и склонил голову набок, оценивая румяность корочки. Археолог вздохнул.

– Я хотел бы взять все это с собой.

– Точно, – продукция баварских мясных дел мастеров с хрустом подалась зубам, заполнив рот свежей сочной мякотью. – Только сундучок побольше найти надо. И еще, Улугбек Карлович, про больницы и Интернет не забудь. Малышев жевал все также азартно, но глаза его понемногу грустнели.

– Где он ходит? Минуту спустя, на соседний стул бухнулся мужчина.

Среднего роста, крепкий, со слегка наметившимся брюшком, он производил впечатление состоявшегося бизнесмена, которым, впрочем, и являлся. А еще Игорь Тоболь был давним приятелем Кости Малышева. Недостаточно близким, чтобы его всерьез рассматривали структуры, взявшие вернувшегося фотографа в оборот, но достаточно надежным, чтобы к нему смог обратится сам Малышев.

С Игорем они когда-то учились за одной партой. После школы дорожки разошлись. Тоболь ударился в коммерцию, арендовал точки на рынках, потом купил ларьки, затем павильоны, и за десять лет вырос во владельца маленькой сети по продаже хозяйственного барахла. Костя же пошел учиться в институт, потом долго искал себя в жизни, остановившись на роли разъездного фотографа немецкого агенства.

Но зацепочка общая у них осталась. Оба в детстве, кроме школы, активно занимались спортом. Во «взрослой» жизни появились другие интересы, но тяга к физическим нагрузкам совсем не исчезла. Пять лет назад, во время встречи выпускников, Тоболь пригласил одноклассника на пейнтбол. Затем вместе сгоняли жир в тренажерке.

Нынче же оказалось, что Игорь остался чуть ли не единственным способным помочь человеком.

Просьбу свалившегося из прошлого товарища приютить, бизнесмен воспринял с удивительным спокойствием, помог с документами для Сомохова. Выправил фальшивый белорусский паспорт и для приятеля. Его дача в лесах под Нарочью стала для возвращенцев из прошлого временным пристанищем. А когда Костя выложил наспех придуманную историю, Тоболь же арендовал яхту для поиска клада.

Именно удачным искателем сокровищ, за головами и знаниями которых охотятся ушлые конкуренты, представил приятелю археолога Костя. Тоболь, мочивший в своих хоромах подписание контракта с очередным китайским производителем, ухватился за перспективу развеяться с прибылью. И не остался в накладе.

Теперь они отмечали это событие в берлинской закусочной. Вчера эксперты из антикварного дома выдали заключения на часть привезенного добра, и собратья по «приключениям» решили воздать должное злачным местам германской столицы.

Тоболь бухнул на стол литровую бутыль «Финляндии» и продолжил разговор, начатый еще два дня назад.

– Костя, Улугбек, посудите сами, – он начал загибать пальцы. – У меня две квартиры в Москве, дом на Мальорке, дача в Белоруссии. Контора, опять же, миллиона два-три только по недвижимости потянет. На кармане есть немного… Итого – под пятерик. И полное желание сменить вид деятельности… Фирмы свои я уже на жену и мать переписал, чтобы, если сгорим где, не завалить все. Но на хороший проект под два ляма выложить смогу… Он разлил спиртное по рюмкам, нацепил на вилку кусок колбасы.

– А у вас же явно хватает идей? Малышев усмехнулся.

– Сам слышал, что за все, мы от полутора до двух с половиной миллионов евро получим. Твоя четверть, остальное нам. Тут на поиски Атлантиды, если бюджетно подойти, можно решиться. Тоболь скривился.

– Да ладно вам. Я ж – от чистого сердца. Он почесал пятерней выступившую щетину, вздохнул.

– Меня же эта розница достала – сил нет. Каждый день кассу, выручку проверь, за менеджерами глаз да глаз надо… Таможня… Партнеры эти узкоглазые. Светка, жена, помогает, но чуть расслабишься, уже какой проныра пошел мимо кассы в свой карман работать или на откаты сел. Суды, налоговая, сертификация, транспорт. Где вые… обуют, никогда не знаешь. Живешь, как в пятнашки играешь – то ты, то тебя. От жизни такой выть хочется, – он задумался. – А тут снова человеком просыпаюсь, а не портмоне для печатей… Эх… Он стукнул по столу кулаком, отчего проходившая официантка подпрыгнула.

– Я же с вами пацаном снова себя почувствовал. Интересно жить стало… А то за последние годы чего только не перепробывал – пейнтбол, бассейны с саунами, рыбалка. Осенью специально арбалетов накупил, по старинке чтобы на сохатых ходить. Все мимо… Не берет! – он разлил по новой. – Тут же, как воды чистой с похмелья глотнул. Игорь ткнул пальцем в Сомохова:

– Признайся, Карлович, есть же еще какой кладик на примете? Инков там? Или Наполеона? – он нагнулся над столом, грозя обрушить солидную немецкую конструкцию. – Я б в такое дело вложился. Сомохов виновато развел руками, а Костя усмехнулся.

– Нам сейчас тоже рутины подвалит. Все это добро продать, за каждым сертификатом и заключением экспертов побегать. Тоболь отмахнулся:

– Ерунда! Прорвемся. Фашиков наймем – пускай они бегают. Малышев отодвинул снова налитую рюмку.

– Погоди ты с этим. О делах еще поговорить надо бы, – Костя достал блокнот для записей. – Ты всерьез говорил, что с покупкой оружия помочь можешь? Игорь кивнул.

– Есть у меня контактик один проверенный. Когда подарок придумать тяжело, я у него для партнеров калаши покупал. Завернешь в фольгу, бантик сверху – какой мужик устоит? Это же не мазня или эспандер – вещь!

Малышев задумался, упорно игнорируя налитую рюмку. Сомохов нервно ерзал на скамье – ученому не терпелось вернуться в номер, где пылился очередной иллюстрированный каталог Британского археологического общества. И только московский бизнесмен с лихой обреченностью накачивался доброй финской водкой, с грустью и легкой завистью посматривая на компаньонов.

 

4.

– Хватит! – Эргюн сказал, как отрезал. Два еще даже не вспотевших помощника тут же отложили плети. Горовой улыбнулся краешками губ.

– Лепей, хлопцы, вы б па кругу стали, да вдули бы друг дружке… Шоб, значит, не скучать. А ты, казалуп, уже зараз бяги за дамавинай.

Для верности казак добавил пару известных ругательств по-тюркски. Плеть в руках ближайшего араба взлетела вверх и тут же бессильно опустилась. Порядок здесь блюли.

Пару дней назад захваченному в плен рыцарю довели ту цель, ради которой его бережно доставили из бушующей войны в относительно спокойные земли Антиохии. Объяснял тот самый воин, который командовал караваном, – Эргюн.

Задача была не сложной. Под присмотром пятерки нукеров съездить в земли, лежащие на севере, и отправить на тот свет неугодную хозяевам Эргюна персону. Выстрелом с трех сотен метров. После этих слов араб выложил на стол перед пленником оружие.

Молча выслушавший предложение подъесаул взревел и налетел на охрану так, что дюжим стражникам, защищаясь, пришлось избить русича до потери сознания. На столе осталась лежать та самая винтовка, которая исчезла после смерти Пригодько, «штуцер», врученный молоденькому красноармейцу взамен «Суоми».

– Да уж, не самая конструктивная беседа получается, – голос шел из-за спины пленника.

Привязанный к креслу казак не мог видеть говорившего. Зато араб, руководивший допросом, заметно вспотел от волнения.

– Шо? Хозяин твой пожаловал, гад? – Тимофей изъяснялся только на своем родном наречии, старательно игнорируя попытки араба вести беседу на смеси немецкого и латыни. – Шо ж ты хвостикам не машешь, Эргю? Устань на лапки, гавнюк!

Стражник оказался достаточно близко, и казак не смог отказать себе в удовольствии. Нога в подкованном сапоге с хрустом врезалась в голень. Эргюн бухнулся на колени, взвыл и схватился за эфес сабли. Резкий окрик из-за спины остановил взбешенного воина. Чуть погодя в камере послышались шаги. Перед русичем возник незнакомец.

Молодой холеный парень явно восточного вида, с отливающими иссиня-черными волосами под белоснежным тюрбаном. Одетый в дорогой, расшитом золотом и жемчугом халат, за поясом которого торчали рукоятки кинжалов, усыпанные каменьями. Впечатление немного портил синяк под глазом.

– И что это мы так кипятимся? – русский язык звучал непривычно правильно. Пригодько молчал, оценивая собеседника.

Тот казался молодым, даже излишне юным, если бы не холодный прищур темных глаз. Да еще тонкая линия сжатых губ, так не свойственная бесшабашной поре взросления. Лицо парня расплылось в улыбке, но глаза остались такими же холодными.

– Ну?! Шо надо? – рыкнул подъесаул, подталкивая собеседника к продолжению разговора.

Лицо азиата снова стало серьезным, он присел на тут же пододвинутое кресло и вытянул ноги.

– Не нукай – не запряг!

Легкий малоросский акцент, воспроизведенный при этом с завидной точностью, так изумил хорохорящегося казака, что парень не сдержал ухмылки.

– Ладно, Тимофей Михайлович, будем считать, что мы с вами уже давно знакомы.

– Ты кто?

Краешки губ собеседника опустились вниз, изображая задумчивость, и тут же снова начали расползаться в улыбку. В глазах промелькнула озорная искра.

– Называйте меня… Один… Да, Один!

– Оди'н?

– Нет, О'дин. Старый добрый заслуженный Один. Тимофей пожал плечами. Один – так Один.

– Чаго табе надо, О-д-и-н? Ты ж старшим у гэтых зладеюк будешь? Парень взмахнул руками, выставляя перед собой открытые ладони:

– Мне от тебя? Что надо? – он зацокал языком. – Что может желать один че-ло-век от другого? Он склонил голову набок:

– Услуги… Я прошу тебя о той самой услуге, которую озвучил тебе мой добрый Эргюн.

Стражник, который годился в отцы, если не деды сидевшего «Одина», почтительно сложил руки на груди.

– Да я вас за Заха…

– Тс-с-с… – властно вскинутая рука прервала гневную отповедь казака. – Я же тебе еще главного не сказал … Не назвал твоего вознаграждения.

– Да шоб ты в воде плавал и пить просил! Я тебя… «Один» повысил голос:

– Жизнь за жизнь предлагаю.

– ………….!

Стоявшие рядом стражники пробовали угадать желание господина и то пододвигались к казаку, занося плети, то возвращались на место. Сам повелитель остался безучастным. Лишь лоб нахмурил:

– Хорошо. Сам увидишь, что мне есть, что тебе предложить и кроме твой никчемной оболочки.

Двое охранников подхватили связанного пленника и потащили по коридорам. Вверх, по периметру, на пару этажей вниз, переход, еще вниз, снова вверх, дальше только закоулки и повороты. В камеру, куда приволокли рыцаря папского легата, почти не попадал свет. Узкие лучики из забранного решеткой окошка едва позволяли различать силуэты. На одиноких нарах лежал незнакомец. Среднего роста, крепко сбитый.

– Ну и… – начал бычиться кубанец, когда тело шевельнулось. Хозяин камеры повернулся на бок, и на Горового уставилось знакомое лицо.

– Захар!!!

Крик прервали безжалостно. Спящий красноармеец даже не проснулся. Кляп затолкали так глубоко, что к моменту возвращения в залу с «Одином» казак посинел.

После того, как кляп вынули, он долго откашливался, после чего прохрипел:

– Как? Умные глаза «Одина» полыхнули смехом:

– Ты помнишь, с кем за игровой стол сел?

– Я ж яму сам вочы закрыу?

Рука в золотых перстнях взлетела над головой хозяина положения, описывая замысловатый зигзаг, а губы разошлись в белоснежную улыбку. Сам, мол, догадайся.

Выглядел «Один» не так, как десяток минут назад. Запыхавшийся, потный, в криво сидящей одежде. Казак, ошарашенный обретением потерянного друга, этого не замечал.

– Мы договорились? Подъесаул мотнул головой:

– Дай погутарить с Захаркой. Как-то все…

– Сделаешь дело – заберешь друга. Казак набычился:

– Без разговора никуда не пойду. «Один» уточнил:

– А если все нормально будет, убьешь того, о ком прошу? Горовой задумался на мгновение, после чего кивнул. «Один» хлопнул в ладоши. Ответ его полностью удовлетворил.

– Отлично! Завтра поговоришь, – и, прерывая возражения. – Твой приятель устал очень, до утра все равно проспит, как мертвый. Да и тебе отдых полезен. Ты мне в силе и здоровье нужен. Стражники потащили упирающегося казака из комнаты сюзерена.

Когда дверь за пленником захлопнулась, сияющий Мардук снова хлопнул в ладоши. Из-за небольшой портьеры выскочил щуплый, немолодой слуга. Выдающийся нос, загорелая дочерна кожа, седые космы из-под алеманской кожаной шапочки.

– Мисаил, ты был прав. Они дорожат друг другом. Я слушал его эмоции – чистое искреннее чувство. Аж, завидно…

– Я всегда рад служить Лучезарному. Ваша милость – все, чего я желаю и все, за что… Мардук-Локи взмахнул рукой, обрывая поток раболепного славословия.

Перворожденный покопался в своем кошеле. Серебряный обруч со сверкающим зеленым камнем в оправе смотрелся на его ладонях игрушечным.

– Трансформации вымотали меня. Да и поговорить нам с этим варваром не о чем. Так что, пыль земли моей, сделай ему того, кого он требует.

Лицо слуги перекосила череда эмоций. Тут было все: и признание собственной ничтожности, и раскаянье, и желание исправить ошибку, загладить ее. Мардук ухмыльнулся:

– Мне даже не надо напрягаться, чтобы понять, как ты не хочешь повторить судьбу своего бестолкового и неудачливого компаньона. Слуга бухнулся на колени. Локи подвел черту:

– Камиз покажет дорогу к установке. Иди! Я устал. Слуги легкой рысью покинули помещение.

Мощный телохранитель шел первым, изредка бросая взгляд через плечо на семенящего следом мелкого послушника. Тот, казалось, был полностью сосредоточен на том, чтобы донести полученный обруч без помех.

Но когда громила араб, громыхая засовом, отпирал дверь в подвал, пальцы косматого германца выудили из складок пояса тяжелый перстень с прозрачным камнем. Пока проводник боролся с непослушной дверью, Мисаил успел прижать камень перстня к камню оправы, через несколько мгновений оба кристалла стали одинакового цвета. Кольцо тут же снова исчезло в складках ткани.

 

5.

Боль выгнула тело дугой, заставляя трещать сухожилия и ломая кости. Захар шарил ладонью по неровной поверхности, пытаясь обрести точку опоры, но твердь ускользала, оставляя оруженосца и бывшего красноармейца наедине с тянущейся уже вечность пыткой.

Волны то накрывали с головой, то подбрасывали. Он пытался откашляться, но упрямая влага лезла в рот, продавливаясь через нос. Не хватало глотка воздуха, мгновения, короткого всплеска на ровной глади безвременья. Не хватало цвета – он плавал в черном, размытом ничто. Паника плавила угасающий разум. Все, что было важно, становилось чужим, надуманным, лишним. Он растворялся в окружающей тьме.

И вдруг – тонкий лучик на краю зрения. Узкий, дрожащий, весь неправильный в царстве тьмы и забвения.

Он потянулся вверх всем естеством, пытаясь уловить размытое пятнышко. Его надежду. Его жизнь.

И рванувшийся в легкие сладкий дурманящий запах топленого сала показался самым желанным ароматом в мире.

– Очнулся!

Захар втягивал в себя запахи, каждой клеткой радуясь почти утраченным ощущениям. Короткий удар в затылок он пропустил. Мир полыхнул багровыми разводами и исчез.

Снова в себя он пришел уже через полчаса. Абсолютно нагой, связанный по рукам и ногам и уложенный на деревянный помост.

– Где я? Кто вы?

Стоявший перед помостом араб только поморщился. Второй, сморщенный старичок, отвел взгляд и что-то зашептал в полголоса. Воспоминания накатывались на сознание сплошной чередой ярких картин.

Вот – сражение у маленького городка. Дорилея? Вроде так! Чехарда схваток, запах горящего лагеря, крики, вой раненых. Боль от пореза. И пьянящее чувство победы! Еще один бой. У холмов. Два каре упертых сарацин с необычной кожей, верещащие пехотинцы, налетающие друг за другом. Дикая скачка.

Он вспомнил! Вспомнил вождя мусульман, степняка на грациозном жеребце, саблю, занесенную над другом. И то, как лихорадочно тянул к плечу ставшую неподъемной винтовку, как стрелял. Красноармеец осмотрелся.

Старичок протянул к его губам чашку и что-то ободряюще проговорил. Произнес на чужом языке, но смысл стал понятен. Пей!

Пригодько приник к глиняной посуде. Когда он оторвался, то перед ним стояло уже не два. А сразу три человека. В камере появился Горовой.

 

6.

Тимофей Михайлович пробовал привести мысли в порядок. Но те упрямо разбредались.

Главное, в чем он убедился, вторым пленником загадочного Одина был именно Захар. Пригодько осунулся, побледнел и чувствует себя неважно. Бредит… Но все, что спрашивал у вновь обретенного товарища подозрительный Горовой, могли знать кроме него еще только трое человек. Костя и Улугбек остались далеко. Так что…

Он вспоминал услышанное, крутил его и так и этак – все сходилось. В заложниках Одина остался тот самый красноармеец, с которым они вместе топали от самой Руси до центра сельджукской державы. Ответы Захара были правильны, а то, что путался изредка и отвечал с задержкой, так видно же, что человек не в себе слегка, раненый!

…Рыцарь папского легата потер отросшую бороду. Здесь тропа, которой их вел местный проводник, шла под зарослями кустов, таких удобных для засады, что аж между лопатками нехорошо зачесалось.

Так и подумать некогда. А ведь главное, из-за чего сыр бор? Все, что с него потребовали, – убить кого-то из местных князьков! Кусты наверху еле заметно шевельнулись!

Горовой остановил коня, потрогал приклад винтовки, взялся за меч. Трое сопровождавших его степняков потянули из саадаков тугие луки. Еще двое, слуги, присматривающие за вьючными лошадьми, вооружились щитами и короткими копьями.

Округа кишела разбойниками и мародерствующими дезертирами из разбитых мусульманских воинств. Сбившись в стаи, они грабили караваны купцов, нападали на деревни и городки, не брезговали одинокими крестьянами. Семеро вооруженных путников – не самый простой орешек, но и за него возьмешься, если брюхо к ребрам присыхает.

За последние полгода Тимофей Михайлович не первый раз ловил себя на мысли, что начал понемногу чувствовать окружающее пространство. Улавливать момент, когда к нему приближается опасность, предугадывать появление врагов. Обострившаяся в боях интуиция или новое выработанное чувство уже пару раз выручала его из передряг. Так и тут. Что-то подсказывало, что впереди их ждут неприятности.

Салих, пожилой сельджук, глава приданных Горовому охранников, недовольно хмурился, не понимая, почему латинянин сдерживает их. Он оглянулся, высматривая, нет ли опасности позади.

Свистнувшая стрела вошла Салиху точно в ухо. Оба оставшихся в живых тюрка тут же кубарем скатились с седел и исчезли в кустах. Слуги попрятались за вьючными кобылами, выставив в сторону врага острия копий.

Удар шпорами в бок, и низкорослый тонконогий жеребец подъесаула одним прыжком ушел из-под стрел, хлынувших на тропу. В следующее мгновение казак уже скакал вперед. Справа свистнул аркан, еще в воздухе сбитый саблей. Слева выскочили двое оборванцев с топориками – одного снес конь, второго зарубил сам рыцарь. Невидимые лучники налетчиков, сосредоточившись на открывших ответную стрельбу тюрках, обратили внимание на прорвавшегося всадника слишком поздно. Лишь когда взбежавший на холм казак навалился на засаду, бандиты поняли, кто для них нынче самый опасный враг.

Горовой с ходу раскроил голову ближайшему разбойнику, полоснул по шее второго. Еще парочка, выскочив навстречу налетевшему как ураган русичу, схлопотали по стреле от тюрок.

Снизу, с той стороны склона, где осталась лошадь, послышались яростные крики. Четверо всадников в стеганых халатах, выскочив из-за зарослей, гарцевали у подножия холма. Изредка то один, то второй пускали стрелы, но прицельной стрельбы не получалось. Брось они лошадей, то могли бы подняться поближе, но кочевники не рисковали оставаться пешими. Будто ждали еще подкреплений.

Чуть погодя раздался топот – к четверке присоединились еще двое. Налетчиков стало шестеро, но они все так же не решались соваться на склон, так легко завоеванный всего лишь одним русичем. Возможно, он действительно выглядел грозно, но, скорее всего, мародеры побаивались оставлять в тылу других путников.

И правильно делали. Не успели бандиты выпустить по паре стрел, как налетела четверка, оставшихся на дороге охранников. Так кречет бьет беззащитных уток, так боксер отделывает на улице загулявшуюся шпану.

Первыми на дорогу выскочили кони. Как казалось, без седоков. Бандиты, уже натянувшие луки, едва ослабили тетивы, и тут же в них полетели стрелы. Тюрки умудрились спрятаться за седлами, повиснув на одном стремени и зацепившись за луку седла. Мелкие, проворные как ласки, они били скучившихся врагов влет, держа в воздухе по две-три стрелы. Ближайшие двое бандитов в мгновение стали похожи на подушечки для булавок. Остальные успели закрыться щитами, в которые тут же воткнулись стрелы.

Как в такой свистопляске обе стороны умудрялись не ранить лошадей, Горовому оставалось лишь гадать.

Эффект неожиданности пропал – тюрки выпрямились в седлах и увеличили и без того высокую скорость стрельбы.

Разбойники, закрывшись щитами, разворачивали лошадей, пока гарцующие охранники русича пробовали выискать щели в их защите, опустошая колчаны.

Зачертыхался, схватившись за бедро, один из бандитов. Следом на спину лошади опрокинулся второй. Двое оставшихся, настегивая лошадей, припустили прочь.

Как-то необычно свистнула очередная стрела, и лошади беглецов закувыркались на ровном месте. Ближайший седок полетел в кусты. Прежде, чем он успел приподняться, в его груди расцвели цветки сразу двух оперений. Последний бандит при падении врезался в скалу и затих.

Тюрки продолжали гарцевать на лошадях, ни на мгновение не оставаясь на месте. Все четверо крутили головами, выискивая на склонах оставшихся противников. Но, видимо, тут больше не осталось желающих поживиться.

Горовой оглянулся. Бежать? Склон крут, но конному сюда не забраться, а пешему еще добежать надо. Сам он за это время успеет… Мысли прервали.

Скуластый Гарук, ставший после смерти Салиха главным, свистнул и поманил казака.

Все также натянутые луки теперь смотрели прямо на него. Как тюрки умеют стрелять, он уже оценил. Пришлось спускаться.

– Мы бы справились сами, гяур. Больше так не бегай – не поймем, – лицо Гарука было бесстрастным. Кочевник даже не запыхался в бою, лишь пальцы правой кисти подрагивали на луке седла.

Тимофей Михайлович кивнул. Соревноваться в скорости с такими стрелками ему было не с руки.

 

7.

Пригодько заворочался, пробуя зацепить путами выступающий край лежанки. Его оставили в комнатушке, где из мебели была только эта лежанка, а в ней – только один удобный выступ. И пока кроме него тут никто не появился, Захар пробовал перетереть или растянуть путы.

…После того, как видение с Горовым исчезло, Пригодько несколько раз заговаривал со сторожившими его арабами. Но те лишь качали головой или били пленника. Куда ушел Тимофей, они, естественно, не поясняли. Значит, казак здесь был такой же невольник, как и он сам.

Захар скрипнул зубами – разодранное мясо на запястьях саднило при каждом движении. Но красноармеец не останавливался – тер и тер. Кожаные путы только с виду такие крепкие. Если иметь терпение и желание… А уж этого сибиряку было не занимать. Захар поднатужился.

Вроде, правая рука стала двигаться намного больше. Пригодько поблагодарил нерасторопность мусульман, перехвативших локти простым узлом. Немного усилий – и путы остались только на кистях. Но и им недолго висеть.

Кожаный шнур, стягивающий запястья, ослаб. Захар поднатужился, пропуская руки под собой. Вот и все, пожалуй. Немного работы зубами, минута на то, чтобы развязать ноги, и он снова может чувствовать себя свободным.

Тело не слушалось. Пленник торопливо растер мышцы, разгоняя кровь по жилам. Он поднялся, вытянул руки, свел их за спину и потянулся, покачиваясь на пятках. Так учил его еще дед, старый охотник. Друзья посмеивались с этого странного способа, но признавали, что тот действует, помогая привести тело в порядок за несколько мгновений. Пригодько прислушался.

Узкое, забранное деревянной решеткой окошко давало мало света, но было понятно, что за ним все еще не ночь. Захар подошел к двери и прислушался. Он не знал, где он, кто его похитил. Но, судя по отношению, ничего хорошего тут не предвиделось.

За дверью молчали – даже караульного не было слышно. Только едва уловимый шум множества голосов, будто молитву или спор затеял кто-то в недрах здания.

Пригодько подобрал обрывки пут, присел сбоку от двери и настроился ждать.

…Замок скрипнул, когда солнце село. Торопливые шаркающие шаги явно одинокого человека, глухой удар о пол снятого запорного бруса. Сибиряк подобрался. Дверь тихо отворилась, в камеру вступила сгорбленная фигура.

Захар накинул на шею вошедшего кожаный шнур и затянул концы. Он старался не убить, а лишь слегка придушить беднягу.

Через пару минут все было закончено. Смуглый стражник, раздетый донага, валялся углу, крепко прикрученный к лежанке. Захар стоял у двери в одеждах вошедшего: длинная рубаха, перехваченная кушаком, плащ-накидка с удобным капюшоном, скрывающим половину лица. Только обувь казалось непривычной – остроносые туфли жали.

Оставалось выбраться наружу. Захар ухмыльнулся, вытянул из ножен узкий кинжал, единственное оружие стражника, спрятал лезвие в складках платья. После чего перекрестился, нагнул голову и шагнул из камеры.

 

8.

Последние два дня отряд кружил по горам, выбираясь с одной козлиной тропы на другую. Проводники, неразговорчивые угрюмые усачи, уверенно тыкали пальцем в очередной склон и оставившие в далеком селе своих лошадей тюрки знаком показывали подъесаулу следовать дальше. Оружие ему больше не выдавали. Видимо, оценили выучку.

Карабкаясь с одной кручи на другую, перепрыгивая расщелины, взбираясь выше и выше, Горовой недовольно хмурился, но в пререкания не вступал. Прошли уже две недели после той стычки с мародерами, но они все еще не добрались до цели.

Чем дальше они двигались в горы, тем холоднее становились дни и нестерпимее ночи. Под утро мороз забирался даже под меховые тулупы, прихваченные в последней деревне.

На третьи сутки проводники заметно занервничали, да и тюрки сделались собранней и настороженней. Остановки стали куда чаще. Во время привалов один или два проводника с лучниками охраны исчезали, проверяя дальнейшую дорогу. Крепость вынырнула внезапно.

Очередной крутой склон, поросший редким кустарником, гребень скалы и вот она – сложенная из серого камня неприступная твердыня. Почти отвесные склоны, клубящиеся туманом ущелья у подножия, узенькая тропа, огибающая высоту. По мере спуска тропа переходила в натоптанную дорожку, настоящий серпантин, по которому сновали груженные мулы и ишаки. Где-то там, внизу, белели мазанки небольшого поселения. Видимо, в орлином гнезде вся прислуга не умещалась.

Один из проводников гордо повел рукой в сторону цитадели и просипел что-то. Гарук толкнул Горового под локоть:

– Внизу узкая долина, река, люди, но там нас сразу бы приметили… А тропа, которой мы пришли, – старая, почти забытая, и ведет к одинокому маленькому пастбищу, с которого стрелой до крепости не достать… Потому и добрались… – Гарук указал пальцем на цитадель. – На площадке, что выступает над стеной, каждый вечер творит молитву человек в белой чалме. Его тяжело спутать – он такой один… – степняк явно нервничал, потел, что удивительно на пробирающем горном ветру. – Ты должен его убить. Горовой смерил взглядом расстояние до крепости и покачал головой:

– Тут больше четверти версты будет, почти полова. Я попробовать могу, но… Степняк сверкнул белками глаз:

– Ты должен выполнить то, что тебе приказали. Все наши жизни зависят от того, как ты управишься. Одни из охранников размотал холстину, обнажая вороненый ствол винтовки.

Тимофей Михайлович взял в руки привычное оружие. Отметил, как напряглись стоявшие вокруг тюрки.

«Первым выстрелом – того, кто у камня. Потом сбить ближнего… Пока достанут сабли, успею еще одного застрелить, а там…» За спиной послышался шелест, с которым добрая сталь покидает ножны. Гарук все также бесстрастно пояснил:

– Когда у тебя в руках будет оружие Лучезарного, – он указал рукой на винтовку. – За твоей жизнью будут присматривать сразу двое. Их сабли должны быть обнажены. Острое лезвие кольнуло под лопатку. Подъесаул опустил ствол.

Три часа прошли незаметно.

Проводники и двое охранников подкреплялись за выступом скалы, защищавшем их от ветра. А Горовой и двое неудачников высматривали того, кто прогневил странного «Одина».

 

9.

Вечером на одной из башен, высившимся по углам крепости, развели высокий огонь. Пламя его освещало дорогу у подножия и площадку для моления.

Близился момент, ради которого казака провели через множество горных круч. Тимофей размял замерзшие пальцы, пошевелил шеей.

Стрелять на таком расстоянии подъесаулу было не впервой. Но никогда раньше, судьба его так не зависела от результатов стрельбы. Промахнешься разок – и все… Можно ставить крест на всей затее… Да и на их с Захаром жизнях…

Вот ведь как жизнь повернулась. Сам же хоронил друга – глаза закрывал, землю кидал на саван, а оно вот как… Горовой подышал на пальцы. На мгновение стало теплее. Он вернулся к мыслям, не дававшим покоя с самой Антиохии.

А что, ежели все это, воскрешение Захара, его похищение, что если, все – только морок, наведенный чернокнижниками? Ведь не боги же эти христопродавцы – людей воскрешать?! Тимофей Михайлович оглянулся на охранников. У-у-у, вражины! Стерегут! Он задумался.

Ведь спрашивал он Захара в городе, хорошо распытал. Обо всем, что знали только они вчетвером и никто более. Ответы были правильные, верные ответы. Значит, красноармейца они воскресили, а не просто паренька с ликом похожим подобрали, да к казаку привели… Или не убивали даже, а только… Что же они сделали?

Его прошиб пот. А что ежели христопродавцы тело мертвое с погоста подняли?! Как упыри?! Так что отвечать может, а душа уже вон улетела? Казак незаметно перекрестился.

Не-е-е… Не могло так быть. Держал он Пригодько за руку – та теплой была. Да еще, когда красноармеец клялся, он серебряный крест подъесаула, освященный в церкви, в ладонях держал. Упырь бы не смог, значит, чист Захарушка перед Создателем. Отлегло на душе…

Ладно. Главное нынче – выполнить задание супостата чернявого. А там они с Захаром, да еще и Костю с Улугбеком отыщут… Он не переставал разминать пальцы, согревая их для предстоящего дела. Мысли, меж тем, не прекращали роиться. А что, если…

За спиной засопели тюрки охраны. По-прежнему двое из них топтались рядом, а двое оставались в лагере, разбитом в сотне шагов отсюда. Там скалы хоть немного укрывали от осеннего горного ветра. Тюрки нервничали.

Двери, ведущие на площадку, где должен был появиться враг «Одина», приоткрылись.

Первыми выскользнули слуги с жаровнями, полными углей. Следом потянулись стражи с обнаженными саблями. Они проверили каждый закуток, осмотрели стены и скалы поблизости.

Горовой вжался в камень. Гарук и его напарник юркнули за гребень скалы. Вроде должны за спиной стоять, следить, чтобы справил все, как надобнать, а едва должен враг появиться, прыснули, как телята от волка. Подъесаул повел стволом, ловя в прорезь прицела дверь. Стражи ушли, оставив пустую площадку на откуп ветрам.

Казак глубоко вздохнул, успокаивая дыхание. Медленно повел курок. Врага надо бить в прорезе двери, там, где он освещен хорошо.

Первым из проема появилась фигура, закутанная в длинный стеганный халат. На голове не было белой чалмы, и казак вернул прицел обратно на створ двери.

Вот и тот, кого приказали застрелить. Казак не задумывался, чем этот старик провинился. Приказано – исполнить! И без сантиментов. На войне надо воевать…

Горовой упустил момент, когда фигура была на фоне света. Что-то отвлекло. Что-то знакомое настолько, что заставило дрогнуть руку.

Он пригляделся к тому, кто вошел на площадку первым. Сейчас этот крепыш в длиннополом стеганом халате стоял точно по центру площадки. Руки сведены за спиной, а сам человек покачивается на пятках. Во всем это было нечто неуловимо знакомое. Родное до боли.

Казак всмотрелся, примечая детали. После чего широко улыбнулся и опустил ствол. За спиной послышался шорох. Гарук удивленно просипел:

– Зачем ждешь?

Казак медленно развернулся к сторожу. Винтовка скользнула на изгиб локтя, повернувшись к крепости безопасным прикладом.

– Я ошибся, Гарук.

– Что ты говоришь, кяфир?! Ты не смог?! Но ведь, Хозяин сказал, что должен быть гром?! В его руке сверкнула сабля. Казак сдвинул прицел.

– Я просто не в того целился. Выстрел разорвал патриархальную тишину ущелья.

Степняк, почуяв опасность, попробовал прикрыться лезвием. Пуля вошла в его грудь, отбросив тело на пару шагов. Подъесаул торопливо передернул затвор.

Сунувшийся следом второй караульный сумел увернуться от свинца. Но чтобы напасть на плюющегося огнем пленника, его духа уже не хватило. Тюрок бросился вниз, в лагерь.

Казак дослал в патронник третий патрон и хладнокровно свалил бегущего выстрелом в спину.

Пара охранников, выбравшаяся из-под войлочных накидок, увидев смерть товарища, схватились за луки.

Еще один выстрел, и третий кочевник завалился на спину, хватаясь за грудь. Последний из тех, кто должен был охранять призванного из будущего убийцу, бросился бежать.

Горовой словил мельтешащую фигуру в прорезь прицела, надавил спуск курка. Сухо щелкнул боек. Магазин пуст.

Казак выдохнул, следя, как удаляется противник. Внизу, в селе, оставались лошади. Теперь у тюрка стало на четыре заводных коня больше, назад не поедет – помчится.

Он вернулся к краю скалы, присел на камень. В крепости царила суета. Зажигались факелы, сновали люди. Старец в белой чалме исчез в недрах цитадели. Но странно знакомый обладатель халата остался. Он стоял на площадке, вглядываясь в развалившегося на камнях Горового. Тимофей взмахнул винтовкой.

Человек на той стороне ущелья подпрыгнул, взмахнул руками и радостно завопил. Эхо множило крик, наслаивая звуки друг на друга, преломляя и выкрадывая смысл. До подъесаула долетали только обрывки. Но хватило и их.

– Ти-мо-фей! Для казака этого было достаточно.

 

1.

Когда Костя вернулся в квартиру, он застал уже достаточно привычную картину. Улугбек Карлович, обложившись книгами и тетрадями для записей, что-то азартно печатал на старом ноутбуке.

– Опять в Интернете шаритесь, профессор? Сомохов коротко кивнул, не отрываясь от занятия.

– Забавно, когда с тобой спорят, ссылаясь на твои же труды, – ученый удовлетворенно хмыкнул и повернулся, наконец, к товарищу. – Как прошла встреча с банкиром?

– Еще одну саблю вдул. Костя поставил кейс и двинулся к бару.

…С момента возвращения из Турции, друзья развили активную деятельность.

С помощью Тоболя, так и не оставившего надежду на приключения, Костя активно пристраивал раратеты. Сабли, старинные монеты, посуда продавалась через аукционы антикварных домов. Большинство вещей шло через Америку, где для лучшей работы даже наняли пару агентов. Но такой выброс новинок не остался незамеченным. В среде частных коллекционеров и музеев росло убеждение, что некто сумел заполучить редкий клад одиннадцатого века, открыл новую Трою с ее сокровищами Приама. Чтобы не обрушить рынок, приходилось придерживать часть монет, тщательно контролировать, чтобы спрос не перенасытился и не наступило резкое падение цен. Отслеживать это доводилось на местах, и Костя в последнее время часто летал за границу.

Ученый оказался предоставлен самому себе, чем и не преминул воспользоваться. Неделю он просто изучал окружающую жизнь, прогуливаясь по Москве и пропадая в библиотеках, где открыл для себя недра Интернета, целиком захватившего неизбалованного средствами коммуникации ученого.

Несмотря на множество открытых окон в ноуте с топиками форумов по истории, на археолога Малышев пожаловаться не мог – свою часть дела Улугбек делал и делал знатно. Составленный им список книг, способных пригодиться друзьям в прошлом, был почти идеальным. Кроме геологических атласов и трудов историков, он включал работы по станкостроению (одна история технологической революции в Англии с чертежами чего стоила!), судостроения, металлообработке, добыче природных ископаемых, садоводству, животноводству, медицине. Сомохов откопал где-то французские травники девятнадцатого века. Не позабыл он и научно-познавательные материалы, всякие «1000 изобретений, перевернувших мир», особенно с примерами получения химических элементов и разного рода соединений.

Пока Костя добывал средства для будущего похода, Улугбек Карлович приготовил небольшую аптеку, сумку с семенами, всерьез занялся экипировкой. Заказные им в Туле доспехи из легированной нержавеющей стали с титановыми вкладками полностью повторяли лучшие экземпляры пятнадцатого века. Подвижная, надежная, а главное, легкая броня плюс огнестрельное оружие должны были дать им шанс в противостоянии с теми, кто мог остановить любого человека лишь мановением пальца. В том, что друзьям еще придется пересечься с «перворожденными», они не сомневались.

Малышев посмотрел на упакованные в спортивные баулы доспехи, на стопки книг, уложенные в непромокаемые сумки. Сюда бы еще обещанные Тоболем калаши – и можно смело двигаться. Но с этим пока была заминка.

– Игорь звонил, – не отрываясь от монитора, сообщил ученый. Костя выложил в холодильник прихваченные в «Пятерочке» сосиски.

– Что сказал?

Тоболь обещал ускориться с обещанными стволами, но пока не сумел даже встретиться с поставщиком.

– Передал, что он забрал Минерву… Белиберда какая-то. Я так и не понял, что он имел в виду. Малышев улыбнулся. Это была хорошая новость.

– Не расстраивайтесь, профессор. Главное, что понял я. Сомохов продолжил:

– Еще этот звонил… От твоего школьного приятеля… Сказал, что заказанный комплект выехал по указанному адресу, – археолог поправил очки и добавил уже от себя. – Не понимаю я этого? Столько денег просадить на… Малышев приложил палец к губам и укоризненно покачал головой:

– Тс-с-с… Мы же договаривались! Сомохов затих. Костя развернулся к торшеру и громко произнес:

– Раз все в порядке, то послезавтра выезжаем. Ученый тихо хмыкнул.

…Малышев помнил о предупреждении Калякина. То, что ими интересуются люди со стороны, намекал и Тоболь, приметивший слежку. Непонятным пока оставались мотивы людей, взявших их в разработку. Ладно, если бы все началось после того, как они завалили антикваров раритетами. Так ведь, на их вышли почти сразу после возвращения. Когда еще и взять, собственно, нечего было. Разве что?.. Малышев почесал затылок.

Есть одна вещица, которая была у них и представляла ценность для многих. Гак из лаборатории инопланетян! За него и в прошлом разборки шли, а нынче, видимо, установка могла и вовсе уникальной стать.

Костя присел на диван. Он не делился своими размышлениями с товарищем. По-крайней мере, вслух этого не делал. Слишком велика вероятность, что все выводы станут известны недоброжелателям. Итак…

Если цель тех, кто начал их преследование, именно гак, то что они могут предпринять? Самый простой вариант – взять за шкирку их двоих, развести по разным камерам и пытать, пока слова правды не польются… Это – простой способ. Но и опасный.

При захвате они могут погибнуть, унеся тайну в могилу. Вероятность невелика, если за дело возьмутся профессионалы, но исключить такой вариант нельзя. Конечно, если их преследователей что-то припрет, то на риск не посмотрят, но, ведь, ждут чего-то. Значит, по их мнению, есть и альтернатива. Что же можно выбрать получше?

Костя усмехнулся. Эту альтернативу он уже давно понял… Ведь, собственно, зачем кому-то забирать у них гак? Для любого понятно, что они готовятся вернуться в прошлое. Слишком масштабны приготовления, чтобы пройти незаметно. Значит, соберутся, пойдут к установке и… исчезнут. А сам гак останется на своем месте. Бесхозный и исправный. И если проявить внимательность и аккуратность, то перед тем, как променять просвещенное время на темное прошлое этого мира, они, расслабленные и умиротворенные, проведут преследователей к своей главной тайне. Это могло объяснить позицию тех, кто вышел на Калякина. Зачем спешить?

Он глянул через плечо ученого. В данный момент археолог вовсю рубился с компьютером в шахматы. Сомохов выигрывал.

Поделиться размышлениями с Улугбеком? Или лучше с Тоболем? Что он посоветует?

Малышев вздохнул, достал сотовый, поставил новую симку и поплелся в ванную включать душ. Как в советское прошлое…

 

2.

В припаркованном у обочины микроавтобусе недовольно заерзал тучный оперативник.

– Что случилось?

Задавший вопрос загорелый брюнет с тонкими чертами лица говорил с явным акцентом. Правильный русский язык в его устах искажался именно своей безукоризненностью, старомодной в нынешних реалиях классичностью построения речи. Толстяк виновато развел руками:

– Они опять ушли для разговора в ванну.

– Там нет микрофонов?

– Ребята успели оснастить только комнаты и коридор. Брюнет тихо выругался по-итальянски, после чего достал сотовый.

– Патрон, похоже макеро подозревают, что их пасут… В разговоре они упомянули, что некий «груз» выехал на станцию, из-за чего они готовы выехать послезавтра. Полагаю, пора переводить операцию в активную стадию. С той стороны трубки раздалось недовольное ворчание. Лицо брюнета осунулось, густые брови сошлись над переносицей.

Через минуту, выслушав все наставления, он отключил связь и подозвал к себе парочку скучавших в углу головорезов. Эмоциональный тембр итальянской речи брюнет изредка разводил фразами на немецком, к которому головорезу привыкли. Толстяк, владевший только английским, недовольно повел плечами.

– Шеф утверждает, что нашими «клиентами» заинтересовались конкуренты. Кто-то завалил засаду каменщиков у дома родственников «М». Видимо, подтянулись «непримиримые». Он потер переносицу, собираясь с мыслями.

– Завтра к нам пришлют подкрепление. А пока всем – сто процентная готовность. Эти дуболомы из недобитых мятежников не умеют действовать тонко, значит, придется пострелять. Головорезы потянули из наплечных кобур пистолеты.

Брюнет вздохнул, достал четки и забубнил слова молитвы. Чуть погодя к нему присоединились голоса остальных.

 

3.

В четыре часа утра во двор въехали две изотермические Газели. Яркая реклама на боках авто рассказывала случайному свидетелю о прелестях продукции одного из московских мясных комбинатов. Двигатели, работающие почти бесшумно, не потревожили сон мирных обывателей.

Задние дверки одного из грузовиков распахнулись, выпуская шестерых одетых в камуфляж воинов. Короткие пулеметы с массивными глушителями, толстые бронежилеты, шлемы с узкими прорезями бронированного стекла. Из второго выпрыгнули четверо людей в гражданской одежде: серые ветровки, джинсы, кроссовки. Выглядели они не так грозно, но у каждого под курткой топорщились бугры кобур. Двое сжимали дипломаты, способные в мгновение ока превратиться в грозное оружие. Пока боевики вскрывала нужную дверь, эта четверка разобрала входы в остальные подъезды.

Наблюдатель в микроавтобусе подавился очередным кофе. Ситуация усложнялась.

– Шеф! – телефон подняли мгновенно. – Каменщики здесь! Брюнет испуганно сглотнул наполнившую рот слюну. Трубка разразилась потоком брани.

– Нет! Мы не могли засветиться! Они – сами! – оправдывался брюнет.

Громилы уже щелками стволами, досылая патроны. Водитель, пересев в центр, расчехлял ствол переносной ракетной установки. Все ждали вердикта начальства. Брюнет с посеревшим от переживания лицом, повернулся к остальным:

– К нам выехали подкрепления. Смежники держали недалеко группу, она на подходе… Наша задача – не выпустить каменщиков из двора. Готовьтесь!

Он трясущимися руками, под осуждающими взглядами остальных, вытащил нательный крестик.

– Готовьтесь! А я пока помолюсь за ваши души! … Боевики вскрыли дверь за пару минут и исчезли в зеве подъезда. В шепоте молитвы брюнета стали проскакивать истеричные нотки.

Еще через десять минут в проеме дверей показался первый из посланных на захват воинов. Выглядел он слегка растеряно и уж точно не по-боевому: шлем снят, пулемет за плечами. Чуть погодя следом показались остальные. Терять время было нельзя.

– Вперед, – просипел брюнет. Но выскочить из микроавтобуса они не успели.

Две визжащие тормозами девятки с тонированными в ноль стеклами влетели во двор. Из них гурьбой посыпались бородатые парни в камуфляже и с калашами в руках. Смуглые физиономии, полускрытые бородами и усами, искажены в крике. Боевики, находившиеся между подъездом и Газелями, профессионально рассредоточились, отходя к припаркованным во дворе авто.

Кто выстрелил первым разобрать было нельзя. Тем более, что спустя мгновение после первой выпущенной пули двор взревел во всю мощь своих смертоубийственных ресурсов. И если пулеметы в руках одетых в камуфляж боевиков тихо шуршали и трещали, то старые добрые АК в ладонях кавказцев было слышно на десяток километров вокруг.

Клубы дыма, отраженное эхо, крики раненых вносили в какофонию лишь некую гармоничную связующую, без которой шум дворового боя походил на соревнование безумных барабанщиков.

…Потеряв троих из шести боевиков и двух одетых в цивильное «каменщики» отошли за фургоны, стены которых оказались непроницаемы для пуль залетных бородачей.

Кавказцы тоже не досчитывались шестерых. Парочка, зажимая хлещущую кровь, отползала с линии огня, изредка постреливая. Четверо, нашпигованные свинцом, давно не дышали. И лишь трое бородачей при поддержке громил и брюнета продолжали поливать огнем машины противника. Патроны у них остались, но задора поубавилось.

Одна из Газелей взвыла мотором и подала назад. Очереди автоматов кавказцев стали истеричней. Всаживая по половине рожка, те пытались удержать врага во дворе дома. Напрасно… Грузовичок, колышась на бордюрах, уже рванул в арку.

Телефон, так и не выключенный на момент боя, взорвался в руках брюнета вопросами. Пришлось отвечать:

– Да! Нет! Шестеро убитых… Не знаю… Сбивчивые поначалу слова вновь обрели командные интонации:

– Я не знаю! Подопечных среди тех, кто вышел, не было! Еще раз говорю – не знаю!! Брюнет повернулся к кавказцам:

– Кто из вас Ринат? Один из кавказцев указал пальцем на труп у расстрелянной девятки.

– А вместо него? Тот же кавказец поднял руку. Брюнет взмахом руки остановил представление по имени.

– Займись своими ранеными и проследи, чтобы никто больше во двор и со двора не ушел! Бородач кивнул.

Брюнет повернулся к громилам, деловито поигрывавшим трофейными пулеметами.

– Вы со мной.

Они гуськом вошли в подъезд, взбежали по лестнице. Знакомая обитая дерматином дверь открылась с первого же толчка. Комнаты оказались пусты – ни баулов со снаряжением, ни книг, ни свертков с доспехами.

Брюнет прошелся по всем комнатам, заглянул в шкафы и под кровать. После чего вытер уголки взопревшего рта и обреченно потянул из кармана сотовый.

– Шеф? Это я… Подопечные улизнули… – ответная тирада была так эмоциональна, что брюнет отодвинул динамик подальше. – Нет. Не знаю как. Видимо, через чердак или крышу.

Он покосился на магнитофон, оставленный на столе у включенного торшера. Из динамиков доносилось равномерное дыхание спящего человека. Брюнет согласился с невидимым собеседником:

– Слушаюсь! С нами Бог! Он выключил аппарат и повернулся к застывшим громилам:

– Выдвигаемся. К утру мы должны быть в Ростове…

 

4.

Потрепанные Жигули, въехавшие на бывшую Пролетарскую, а нынче имени адмирала Колчака улицу, никак не выделялись в потоке других таких же грязных и подержанных произведений отечественного автопрома. Иномарки здесь если и встречались, то только очень очень подержанные. Так что модель оказалась весьма даже кстати в смысле камуфляжа… Удобная.

Сидевший за рулем тщедушный водитель притормозил, читая название улицы, удовлетворенно кивнул и прибавил газа. Попавший в рытвину амортизатор жалобно хлипнул. Вот и нужный дом!

Вернее, домик. Обычная сельская хибара, недавно вместе с селом вошедшая в черту города, и явно претендующая на снос. Покосившийся ветхий забор, некрашеное крыльцо, окна с потрескавшейся старой краской. Кусты малины, скрывающие убожество дворика, разрослись и нависали над калиткой.

Машина, скрипнув выработанными дисками, остановилась. Двое сидевших на заднем сиденье мордоворотов слаженно выдохнули и потянулись к ручкам открывания дверей. Водитель самодовольно прошипел:

– Говорил я, что на этой колымаге нас ни один гаец не тронет. Пассажиры пропустили эту тираду мимо ушей.

Вся троица, выбравшись из машины, немного потопталась перед закрытой калиткой. Водитель несколько раз нажал на выведенный сюда кнопку, отмечая, как надрывается в запертом доме звонок. Через пару минут, устав от ожидания, один из громил отстранил тщедушного водителя от ворот и выудил из недр кармана короткий ломик. Но применить не успел.

– А вы, собственно, к кому? Суховатый надтреснутый голос старого склочника.

Троица обернулась. Над соседней калиткой с полуметровой табличкой «Злая собака», при подъезде также выглядевшей заброшенной, возвышалась голова.

– К кому, спрашиваю? – дедок за калиткой угрожающе нахмурился. Тут же до приезжих донеслось глухое утробное рычание. – Ходют, понимаешь… Тщедушный водитель взял нить беседы в свои руки:

– К Наталье Алексеевне мы… Племянник я ее, Гриша… Двоюродный… По матери. Вот – наведать приехал, сыновей привез, – он кивнул на молчаливо замерших громил. Чуть подумав, те кивнули, подтверждая слова мужичонки.

Видимо, такое объяснение немного успокоило соседа. Он склонил голову набок, хмыкнул и вытянул из кармана пачку «Примы».

– Да уж… Подфартило Лексеевне… То никого год почти, то родственники идут косяками… Григорий забеспокоился:

– Какие родственники? Дедок, видимо, туговатый на ухо, продолжал вещать, раскуривая на ветру:

– Забыли старую, совсем оставили. Да, видно, надо чего-то, раз такое… – он суетливо представился. – Семен Александрович я. Сосед ейный. На меня она дом оставила… Чтобы присмотр, значит, и вообще.

– Какие родственники? – не унимался мужичонка.

– Дык как? – опешил дедок. – Сын же ейный объявился, что мертвым уже считали. С месяц назад или больше. Мол, так и так, в командировке важной был, вернулся… А вчерась машину за ею прислал. Видную машину – джип! Насовсем, сказал, маманя, забираю. Собирайтесь, стало быть, с вещами! Дедок затянулся, выпустил в небо струю едкого вонючего дыма:

– Она мне и говорит: «Присмотри ты, Саныч, за домом. Там в подполе грибы, картошка… Кабы бомжи какие не растянули все». Вот…

Гриша оглянулся на нахмурившихся «сыновей». Один из них тихо прошептал что-то. На долю секунды лицо водителя застыло, после чего вспыхнуло чередой эмоций.

– Точно! – он подшагнул к курящему дедку. – Мне ж звонил Костя, предупреждал. А я забыл! Он выудил из кармана кошелек и достал пятисотрублевую купюру.

– Наталья Алексеевна просила вам передать. За беспокойство. Дед отмахнулся.

– Сдурела старая! Разве ж это для меня тягость?! Григорий широко улыбнулся, не опуская руки с банкнотой.

– Еще очень просила ее рукавицы и тряпку для кухни забрать. Привыкла к ним. Прикипела! Саныч потер заросшую щеку.

Григорий широко и радостно улыбался, распространяя кругом флюиды здоровой идиотской уверенности. Дедок сплюнул и затушил папиросу:

– И ты за таким дерьмом сюда перся? Гриша виновато пожал плечами. Мол, сам понимаю.

Семен Александрович хмыкнул, выдернул купюру из рук и, бросив «жди», исчез в недрах сада.

…Через десять минут Жигули уже двигались в сторону столицы. На коленях одного из промолчавших весь разговор пассажиров лежали старая потрепанная ухватка и давно нестиранное хозяйственное полотенце. Когда окраины городка остались позади, автомобиль притормозил у обочины.

Один из румын вышел, открыл багажник, покопался в дорожной сумке. Через минуту в его руке заблестела лаком продолговатая коробка. Раритетное дерево украшали серебряные вязи странного рисунка.

– Это то, что я думаю? – прошептал водитель. Ему не ответили.

В открытой коробке покоился зверек. Маленький пушистый зверек, собрат летучей мыши, так и не ставший отдельным подвидом или видом в классических энциклопедиях. Потому что все кулымы оставались в руках тех, кто их создал.

Румын капнул на нос спящего зверька каплю яркой крови из черного пузырька, висевшего на шее. Кулым встрепенулся, завозился на жердочке. Веки дернулись, открывая тусклому свету садящегося светила плотную кожу бельма. Тут же ему под клюв сунули тряпку полотенца и затасканную ухватку. Зверек был слеп, но очень хорошо разбирал запахи.

– А правда, что они могут выследить даже за сотню верст?

– Увидим, – неожиданно ответил Космин.

Кулым забил перепончатыми крыльями и рванул в небо, оглашая окрестности скрипучим радостным криком.

 

5.

Всю ночь машина двигалась, выруливая из всевозможных тупиков и развилок. Зверек пер по прямой, а водителю доводилось гадать, куда направили свой путь беглецы. Будь у преследователей вертолет, это стало бы неважно. Но ехать приходилось по дорогам, а они у нас с норовом – куда хотят, туда воротят.

Под утро стало понятно, что дальнейший путь лежит к Санкт-Петербургу. Вместо мельтешения проселочных ухабов, перед авто стелилась федеральная трасса. Усталость брала свое, водитель все больше клевал носом, и один из пассажиров взялся сменить рулевого. Где-то в половину седьмого их тормознули.

Прикрывшаяся кустами девятка ДПС полыхнула сигнальными огнями. Выскочивший, как черт из табакерки, гаишник радостно махал жезлом.

– Я разберусь, – замычал Гриша и полез из послушно затормозившего авто.

Второй пассажир и водитель подтянули к ногам небольшие сумки, раскрывая молнии. …Лицо замерзшего постового сияло.

– Старший сержант Кареглазов. Документики! Григорий послушно протянул сложенное удостоверение.

– А на машину?

– Забыл, командир, представляешь? – глупая улыбка была олицетворением добродушной открытости. – У матери был, так на столе оставил. Вот – еду забирать!

Гаишник открыл права, в недрах которых сияла сиренью пятисотрублевая купюра. Банкнота тут же исчезла в ловких пальцах.

– Понимаю, – согласился с такой версией сержант. – С кем не бывает… Но багажник открыть придется. Он виновато оглянулся на силуэт оставшегося в машине напарника.

– Служба… Григорий поплелся в сторону «своего» авто.

Они заходили слева, не спеша… За каждым шагом неотрывно следили напряженные лица румын. Хлопок газовой гранаты стал для всех сущей неожиданностью. Оба боевика еще смогли выдернуть из сумок вороненые стволы. Но это было все, что они успели.

…Тычок вонючей ваты в нос, пара пинков. Черноволосый румын открыл глаза.

Высокий ухоженный и уже далеко немолодой господин в дорогом костюме, пристально следивший за пленником, удовлетворенно рассмеялся. Щелкающие звуки речи только казались подобными на арабскую речь:

– Как забавно, непримиримые выползли из своих нор. И были настолько глупы, что сами прыгнули в клетку… Совсем, от безделья нюх потеряли? Впрочем, он у вас всегда был почти атрофирован. Чего-то больше, другого меньше, – господин прервал лирическое отступление. – Что вам надо здесь, недоделки? Это же наша земля!

Второй очнувшийся пленник, рыжеволосый крепыш, еще только тряс головой, приходя в себя.

Двое увальней, стоявших за спиной господина в костюме, довольно осклабились.

Связанный черноволосый, будто тоже приходя в себя, потряс головой, осматривая окрестности.

Слева – третий увалень с пулеметом в руках. За спиной – пусто. По правую руку, у разлапистой ели, улыбается знакомый гаишник. В ногах – спеленатое тело Григория. Значит, взяли всех.

– Отпусти нас, брат. Мы тебе ничего не сделали.

Господин в костюме сверкнул оправой дорогих очков, заливаясь в нерадостном смехе.

– Ты мне? Мне, может, и нет… – и уже жестко. – А ВЫ нам?! Он присел к телу пленника.

– Ты же, судя по всему, Золтан?

Связанный брюнет кивнул. Его рыжеволосый напарник уже вовсю кривил спину, приспосабливая руки к корням деревьев, на которых бросили пленников.

– А этот – Босма? – господин в костюме снял неуместные в полумраке леса очки, открыв собеседнику необычные глаза с широкими миндалевидными зрачками. Оливковая кожа незнакомца блестела от пота, хотя под пологом деревьев властвовала прохлада. Господин поправил себя сам:

– Хотя какой Босма?! Мы ж его приделали в сорок седьмом. Его и жену его, и детей! Это ж его братик единоутробный… Как же там? Засман? Кросман? Вспомнил – Космин!

Лицо рыжего перекосило. Исступление и гнев разрывали кожу на забугрившихся мышцах.

Старик встал и прошелся к сваленным на поляне вещам румын, вывернул из недр потрепанный сверток, из него достал багровые колбы из толстого стекла.

– Правда, значит, что вы до сих пор себя модифицированными клетками других избранных поддерживаете? Своих то установок посвящения так и не нашли…

Старик сжал пальцы и толстенная медицинская колба хрустнула в его руках, как сухая ветка. Драгоценная субстанция пролилась на землю.

Золтан наклонил голову. Его, как и его товарища, колотило от ярости. И так немалая челюсть слегка выдвинулась вперед, обнажились родовые клыки.

– Остынь, песик! – оливкокожий незнакомец швырнул к ногам осколки. – Остынь!

– Пить кровь врага лучше, чем лизать ему пятки! – прорычал Золтан. Старик усмехнулся:

– Вот потому то вы сдохнете рано или поздно, что такие тупые! Сдохните! Все сдохните! А мы будем править этой планетой, выживая Перворожденных там, где вы обломали зубы!

Глаза его тоже полыхали ненавистью, застарелой, бьющей в нос, подобно передержанному вину, давно ставшему уксусом.

Старик добавил пару коротких фраз по-испански. В руках одного из громил появились колья.

– Старый, надежный способ. Золтан прикрыл глаза, бормоча что-то под нос. Рыжеволосый Космин выдохнул:

– А ты тогда – Кору! Ладонь и меч конклава.

Латиноамериканец усмехнулся и сделал знак головорезам. Тот, который держал колья, шагнул к пленникам.

Внезапно крона деревьев расступилась, пропуская верещащий клубок ощерившейся ярости. Разогнавшийся до предельной скорости кулым ударил точно в голову старика. Ядовитые когти рванули оливковую кожу, пробивая височное сочленение. Острый как шило клюв вошел в затылок. Старик взвыл. Троица громил бросилась ему на помощь.

Одновременно хрустнула вывернутая из сустава кость. Рыжеволосый Космин подпрыгнул, в воздухе, пропуская ставшие длинней руки под собой, и ринулся на врага. Выстрел картечи только цапнул его бедро, зато ответный удар пудового кулака всадил голову неудачливого стрелка в плечи.

Золтан попытался повторить трюк товарища, но не сумел удержать равновесие.

А тот уже схлестнулся со следующим противником. Охранник успел уклониться от удара коленом, но пропустил тычок локтя. Упал на спину, крутанулся и… засучил ногами, хватаясь за всаженный в брюхо собственный кол. Космин не стоял на месте…

Тихая, непривычно тихая трескотня пулемета… Развороченный пулями собственный живот, казалось, не преграда для впавшего в боевой раж мятежного посвященного. Но это только казалось. Румын рухнул.

Старик, справившись с кулымом, заливаясь кровью, одним гигантским прыжком дотянулся до тела рыжеволосого Космина. Удар – и кол вошел точно под пятое ребро, раскалывая железы быстрой регенерации. Еще один прыжок и последний капилар Храма навис над копающимся в сумках Золтаном. Третий из охранников так и не успел перезарядить пулемет.

Старик успел. Без предупреждений и слов – последний удар. Кол вошел туда, куда и следовало. Тело мятежника под Кору выгнулось дугой.

Старик поднялся с земли, устало вытирая заливающую глаза необычную, в голубоватым отливом кровь.

Но румын умер не сразу. Извивающееся в агонии тело сумело перевернуться, кулак разжался, открывая взору победителя пульсирующий золотом кругляш.

– Влад сказал, что ты можешь быть здесь… Это тебе… от Босма и Цепеша, – такая же необычная, с голубым отливом кровь хлынула из развороченной груди. Старик успел зажмурить глаза, когда кругляш вспух огненным смерчем.

… Владимир Петрович Коваленко, переодетый в форму постового сержанта, бросился с поляны, как только началась схватка. Слишком свежи были в памяти воспоминания о способностях румын. Но убежать успел недалеко. Рвущий деревья, сжигающий камни огненный смерч застал его всего в пятидесяти шагах от тех, кому он так бездумно помог.

 

6.

– Привез? – Костя бросил взгляд за спину Тоболю. Тот обиженно развел руками:

– Да за кого ты меня принимаешь?! Все, что просил. За кое-чем сам, лично, сгонял в Ярославль. Всего и делов – на полдня.

Невысокая, сухонькая старушка за его спиной удивленно обходила сложенные друг на друга спортивные сумки. Сомохов последний раз проверял свой список.

– Кажется, все… – ученый поклонился маме своего товарища. Наталья Алексеевна ответила неуверенным кивком.

– А мы, Костенька, прямо отсюда в заграницу твою поедем?

Леса Карелии не походили на терминалы международного аэропорта. Выдернутая из привычного окружения, старушка тушевалась.

– Да, мама. Сейчас проедемся на лошадях немного до озера. Там нас ждет катер. На нем пойдем протоками в море, к яхте, на ней и поплывем.

– А, может, лучше здесь, на Родине?

– Мама, я же говорил, – Малышев вздохнул. – Я женился… Там жить буду. Жена, Саша, уже беременна… А как же внуки без бабушки? Он улыбнулся и обнял испуганную мать за плечи.

– Все будет хорошо. Тебе там понравиться…

Ему очень хотелось добавить: « А тут ты пропадешь», но бывший фотограф сдержался.

Наталья Алексеевна запричитала о том, что не все вещи собрала, что продукты в подполе испортятся, загранпаспорта у нее нет…На все тирады Малышев только усмехался и качал головой Ничего, мол, прорвемся.

Сомохов закончил проверку, убедился, что в сумках все, что забирали из Москвы.

Грустный Тоболь вернулся к своему авто, вытащил из багажника промасленный сверток.

– Вот. Как и обещал – два АК… Больше ничего толкового не было. Говорит, что нынче с этим делом совсем плохо… – он откинул холстину. – Еще в заводской смазке, номера спилены. Десяток магазинов. Патронов я только ящик взял. Малышев присвистнул.

– Спасибо. Патронами я затарился, а вот это – кстати. А то из всего, что надо, достали только ружей и револьверов, которых мне на лицензию в магазине продали. Ружья, конечно, хороши, но в смысле огневой мощи явно проигрывают таким игрушкам.

Наталья Алексеевна испуганно напряглась при виде оружия, Костя пришлось здорово потрудиться, чтобы успокоить мать.

Игорь помог повесить сверток с автоматами на луку уже оседланного жеребца. Двухлетки арденны, выписанные из германских конюшен, стригли ушами и грызли удила. Мощные, но неповоротливые, лошади были еще молоды. Сомохов утверждал, что из этих красавцев еще смогут получиться добрые дестриеры. Ну а если и нет, так на племя пойдут. Костя повернулся к школьному товарищу.

– Ну, что… Давай прощаться, Игореха. Тот нахмурился:

– Может, все-таки возьмете в долю. Вижу же, что в серьезное дело ввязываетесь… Малышев развел руки:

– Извини, друг. Тут – никак. Сокровищами там не пахнет – друзей выручить надо, потому и железо волокем. О том, что это очень специфическое железо, он не упоминал. Тоболь покачал головой:

– Понимаю… Тайны… Костя усмехнулся:

– Извини…

Они пожали друг другу руки, обнялись и разошлись. Костя – к навьюченным сумками лошадям, на первом из которых уже сидела охающая и причитающая мать. Тоболь – к двум джипам на проселочной дороге. За одним из автомобилей болтался пустой прицеп для перевозки лошадей. Из другого уже выкарабкивался Толик, личный водитель преуспевающего бизнесмена. По знаку шефа, Толик пересел в оставленный автомобиль.

Лошади медленно двинулись в сторону леса. Чуть погодя, в другую сторону двинулись авто.

Первым шел серебристый Инфинити Тоболя, в хвосте – оставленная CR-Vшка. Гремел пустой прицеп.

Необычным было только то, что при выезде на большак, в сторону Питера повернул только джип с коневозкой. Авто Игоря свернуло в другую сторону. Еще через километр, Инфинити съехал на узкую гравийку.

 

7.

– Скоро приедем, Костенька? – Наталья Алексеевна устала от поездки, поспешных сборов и связанных со всем этим переживаний.

– Да, мам.

Сквозь деревья отчетливо просматривалась гладь озера. День клонился к вечеру, заходящее солнце искрилось в волнах, пуская зайчиков и окрашивая окрестности в багровые цвета. Удобная прибрежная дорога, вьющаяся в сотне метров, манила измотанных путников. Но кавалькада упорно держалась леса, опасаясь открытых мест.

– Скоро, мама, уже совсем рядом, – Костя шлепнул комара и поправил начавшую сползать перевязь.

– А мы правильно едем? А то ты про озеро говорил, так вот оно – рядом… Малышев почесал распухшую от укусов щеку.

– Мы, мама, ночевать идем на базу нашу. Купили, вот, по случаю. Там переночуем и…

Рядом вздохнул Улугбек. За месяцы «мирной» жизни ученый подрастерял форму и мучался от долгого перехода.

– Все-таки, думаю, нам стоило подъехать поближе… А лучше, и вовсе заехать в хранилище. Костя выдохнул воздух. Спорить не хотелось:

– Может, еще вместе с Тоболем? Чтобы, когда на него выйдут, а его же точно вычислят, через Игоря и место установки для переноса во времени вычислили? Археолог недовольно сощурился:

– По-крайней мере, сюда можно было заехать на машине, – археолог яростно отмахивался от комаров. – А деньги, потраченные на вашу «операцию прикрытия», пустить на то, чтобы спрятать статую богини понадежней…

Костя перепрыгнул небольшой ручей. Груженая тюками припасов лошадь предпочла перейти преграду вброд, степенно баламутя прозрачную воду.

… Бывшую шахту для запуска ракет они прикупили по случаю. Тоболь обмолвился, что в Карелии продают желающим такую экзотику. Деньги у компаньонов были, и Малышев предложил сделать из шахты хранилище для установки. Даже не просто хранилище, а удобную и хорошо защищенную базу.

Стальные ворота украсили новыми замками, провели охранную сигнализацию, наняли фирму с репутацией и историей, оплату за первые тридцать лет внесли на аккредитивный счет в Швейцарии. Все обнесли колючей проволокой и табличками «Частная собственность». Это должно было отпугнуть залетного туриста от посещения окрестностей. Теперь оставалось только добраться до нового местоположения установки. И Костя настоял, чтобы компаньоны сделали это как можно незаметней.

Только под сенью елей друзья поняли, что слегка переборщили. На словах это было легко и приятно – прогулка по лесу на лошадях. Но груда тюков с припасами едва уместилась на широких спинах арденнов, не оставив места для седоков. А взять гужевых лошадей они не подумали. Костя скосил взгляд на возмущенно сопящего товарища. Еще и «операцию прикрытия» вспомнил.

…Два месяца назад Сомохов, по предложению друга, связался с «контактом по железу», «предложенному» Калякиным. Поставщика навязали люди, активно интересовавшиеся ими. Навязали явно с одним желанием – узнать о планах возвращенцев из прошлого и выведать примерное местоположение самой установки.

Так как обложили их тогда довольно плотно – не давая даже выйти из квартиры без присмотра двух, а то и трех агентов, Костя предложил провернуть маленькую аферу. Чтобы у противника не возникало соблазна взять друзей за горло и выбить нужные данные, необходимо слить преследователям дезу. Убедить их, что аппарат находиться около Ростова, и слежку никто не замечает.

Сомохов съездил на встречу с липовым продавцом оружия, заказал гору стволов и потребовал доставки в южную часть страны. Это обошлось в копеечку, но стоило вложений. После «заказа» внимание к их персонам упало. Враг верил, что всегда сумеет перехватить их уже у цели. Меньше внимания – больше свободы. Этого друзья и добивались. Вот только сумма, потраченная на операцию, казалась археологу непомерно высокой. Малышев вздохнул.

Может, он дует на молоко? И не стоило затевать сложных игр? А просто уйти ночью, оторваться на авто и улизнуть, пока основные силы местных «нелюдей» не подтянулись? Кто знает?.. Одно можно сказать уверенно, комбинация сработала.

Костя снова подтянул сползающую перевязь. Рюкзак, такой удобный при покупке, натирал отвыкшую от походов спину. Совсем расслабились с этой цивилизацией!

Сомохов радостно замурлыкал что-то из опереточных напевов. В пролеске показалась знакомая лесная дорожка. Через километр они будут на базе.

 

8.

1097год.

Чернокожий Нангал, пилот боевой колесницы второго класса, почесал заросшую щетиной щеку. Маленькие булавочные глаза его неотрывно следили за тонкой ниточкой индикатора зарядки. Та еще только сменила цвет с красного на светлосалатовый. До нежноголубого, когда станет возможным эксплуатация установки, оставались долгие минуты ожидания. Гигант оставил в покое щеку, встал, прошелся по залу.

Лежавшая в углу связанная девушка проводила чернокожего исполина затравленным взглядом.

Нангал шел уверенно, переступая через тела парализованных смертных, обходя лужи крови и перепрыгивая места, где несло запахом смерти. Он чувствовал этот аромат, тонкий, приторный до омерзения и… желанный до одури, чувствовал и не любил его. Инанна, блистательная хозяйка и внучка Великого, всегда высмеивала эту особенность своего пилота и телохранителя.

– Как ты можешь защитить меня, кофу, если воротишь нос от крови?

Нангал пожимал плечами и улыбался. Хозяйка знала как. И спрашивала только для того, чтобы расшевелись своего верного кофу, телохранителя.

Гигант заглянул в коридор, устланный телами замерших смертных. Жаль, что их нельзя поднять из сомба. Э-кур не даст ему своей силы. Для этого нужна Инанна, а ее Великий забрал с собою. Значит, придется дожидаться утра, когда слуги вернуться и уберут коридоры. С него хватит и того, что полночи пилот перетягивал туши низших, выпущенных из лаб. Кто-то из последних защитников открыл клетки при штурме. Твари проредили злобных смертных, посмевших поднять руку на Храм, но при этом все погибли. Как же смердели эти низшие! Как воняли мертвые смертные!!

Нангал тягал туши и сбрасывал их в ров с Большим Хо. Рептилия с азартом рвала еще теплые тела и жадно пожирала мясо. Через час она насытилась, но Нангал таскал и таскал трупы. Где еще хранить тех, чей запах и вид вызывают отвращение?

Он перешагнул парализованного смертного. Рыцарь-крестоносец вытаращил глаза в бессильной потуге освободиться, спина его выгнулась дугой, зубы оскалены. Зря!

Темнокожий пилот присел на корточки. Показалось, или зрачок смертного и, правда, дернулся при его приближении?

Нангал провел ладонью по гладкой коже лица, пробежался по шее и затылку подушками пальцев, чуть надавливая на нужные точки. Тело еле заметно дернулось и обмякло. В нос полез неуловимый для других запах. Он кружил голову, сводил с ума, пробуждал внутри дикую необузданную ярость. Нангал отшатнулся.

Хватит! Пускай галла и низшие очищают коридоры. Тогда, когда вернется хозяйка. Или утром, когда сработают запоры, и откроются коридоры в жилища прислуги. Он – пилот! Не его дело таскать эти смердящие останки. Гигант вернулся в зал с установкой.

Как и все кофу он был стерилен. Для чего чернокожий воин ослушался приказа Великого и не порешил обоих пришельцев сразу, Нангал сказать не мог. Парня, кричащего угрозы, он парализовал ударом жезла повиновения и бросил Хо. А девушку не смог. Хотел, но не смог. Что-то удержало руку. Нангал посмотрел на индикатор. Пора!

Он натянул перчатки, поднял меч. Грозное оружие в его лапах смотрелось игрушкой. Пилот подхватил ближайшего смертного. Яркая безрукавка распахнулась, открывая живот. Тычок сталью в беззащитное тело. Аккуратно, чтобы не залиться кровью… Инициатор в ладонь и тело полетело на алтарь.

Яркая вспышка! Хлопок воздуха. Цвет индикатора заряда сменился на темнозеленый.

Нангал с удовольствием отметил, что энергии хватит еще на пару переносов. Кто бы не пробивался сюда через толщу времен, он не потеряется и не вывалиться по дороге. Как и было приказано… Он, Нангал, не подведет Великого Ану.

Пилот поднял ствол боевого резака, который смертные именовали «жезлом повиновения». Гигант подумал и сменил флажок с боевой стрельбы на парализующий удар.

Кофу ненавидел запах смерти. Да и Большой Хо уже отдохнул и очень обрадуется живым игрушкам.

 

1.

1097 год. Октябрь. Антиохия.

Захар плотнее закутался в обрывки халата. Промозглый ветер забирался под ткань, выстуживал спину, морозил уши. Если не найти пристанища быстро, то снова придется ночевать на улице. Опять дрожать до рассвета, выбивая зубами барабанную дробь!

Вторые сутки он скитался по Антиохии. Бегство его, возможно, и вызвало реакцию. Наверное, скакали по дорогам лихие всадники, рыскали по притонам ушлые шпики. Но в гигантском бурлящем котле, в который превратился самый большой город сельджукидов, найти одного человека стало непосильной ношей даже для номинальных хозяев. Толпы беженцев запрудили каждый метр свободного пространства. Улицы кишели разноцветной толпой. Керван-сараи лопались, дома трещали от наплыва родственников из глубинки и полузабытых друзей. Приближающаяся армия западных варваров согнала со своих мест половину Сирии. И большая часть населения провинции поспешила туда, где могла почувствовать себя в безопасности.

Эмир Антиохии Баги-зиян спешно сколачивал из этой аморфной массы перепуганного скота отряды ополченцев, укреплял высоченные стены, завозил припасы. Росли катапульты и баллисты, наполнялись бочки со смолой. День и ночь мычали забиваемые быки и коровы, чье мясо солилось и складывалось, а шкуры вымачивались для осады. Город готовился встречать захватчиков.

По слухам, эмир наступил на горло собственной гордыне и послал гонцов к соседям. Просить помощь было не принято среди кочевников, но Баги пошел и на это. Слишком памятна ему была судьба Кылыч-Арслана, никейского правителя, решившего справиться с нашествием в одиночку.

Однако, до подхода Дукака, эмира Дамаска, и храброго эмира Алеппо Ридвана антиохцы могли надеяться только на себя и высокие стены своего города.

…После побега Захар сразу же направился к городским воротам. Но на ночь их, естественно, заперли. Пришлось ждать… А утром у створок кроме сонных стражников появилась парочка подозрительных увальней с саблями у пояса. То, как они всматривались в лице желающих выйти за крепостные стены, игнорируя прибывающих, навело красноармейца на недобрые размышления.

Пригодько не стал рисковать и решил, что пара дней погоды ему не сделают.

Первую ночь он скоротал у одного из общественных фонтанов. Расположившиеся тут же беженцы поначалу косились на прибившегося оборванца. Седой сморщенный крестьянин, глава семейства, оценив стать и ширину плеч незнакомца, не выдержал и с укором попрекнул:

– Уважаемый, ты молод и полон сил. Почему же ты здесь, странник, среди нас, убогих и больных, а не с копьем в руках на стенах или поле брани?

Пригодько соврал, что так он, собственно, и собирается поступить. И в город пришел, чтобы присягнуть при мечети и встать на защиту веры и отчизны. Да, вот, шел то он издалека, из армянских уделов, где пало доброе слово сынов Ислама. А пока шел, износился так, что на глаза имамов благочестивых и показаться стыдно… А за Аллаха он и умереть готов!

Старик крестьянин, нахмурившийся было при первых словах говорившего с жутким акцентом незнакомца, от последней фразы буквально расцвел. Захара тут же ссудили старым халатом, годившимся на ветошь, и угостили чашкой пустого супа.

– Мое имя Рашид. Медник я… А как зовут тебя, будущий меч веры? Пригодько легкомысленно буркнул «Захар».

– Заххард? – удивленно дедок. – Слышал я, есть армянское имя Заррад, но Заххард?

– Когда меня озарил свет истинной веры, то добрые люди нарекли меня Фирузом, – едва не погорев, тут же нашелся красноармеец.

Вариант с «Фирузом» беженцам понравился больше. Пригодько еле заметно выдохнул и вернулся к чашке с супом.

Утром дедок показал будущему газию, воину веры, место, где чауши принимали желающих вступить в ополчение. Пригодько поблагодарил крестьянина, для вида покрутился в гомонящей толпе и улизнул на соседнюю улочку. На вторую ночь пришлось искать новое пристанище.

Он брел по вечернему городу, присматривая себе уголок, когда за спиной послышались голоса.

– Я тебе говорю, что это он! Пригодько прибавил шагу.

– Эй, оборванец! Стой! Стой, кому говорю!

Захар свернул на соседнюю улицу. Глиняные стены нависали над проходом, оставляя жителям лишь сажень, а то и меньше. Шаги за спиной превратились в топот. Захар обернулся.

В десяти метрах за ним в припрыжку неслись двое: тучный здоровяк с коротким копьем и… смуглый араб, приносивший ему пищу в камеру. Араб радостно заулюлюкал и ускорился. Захар побежал.

Они неслись друг за другом несколько кварталов. Толпа преследователей росла. Прохожие и зеваки с энтузиазмом включались в гонку непоймизакем по узким петляющим проходам, где и пешком то шею свернуть можно.

Пару раз загонщики промахивались мимо нужного поворота, разок устроили завал. Но беглеца не упускали – висели в одном-двух поворотах.

Захар перемахнул раскорячившуюся у ворот тачку с хворостом, прошмыгнул мимо водоноса, спорившего с хозяином, вылетел на развилку. По привычке взял правее… Еще развилка, снова вправо!

Он вылетел на площадь, широкую проплешину в городской теснине. Минарет, фонтан с водой, гудящая толпа. Пригодько двинулся обходить, когда его схватили за плечи.

– Ты ли это, добрый Фируз? Голос принадлежал давешнему дедку.

Захар дернулся, выворачиваясь из неожиданно тесных объятий, обернулся. И широко улыбнулся, оставляя всякие попытки избавиться от навязчивого случайного знакомого. Потому как, рядом с дедком недобро набычились трое вооруженных мусульман.

Старик отпустил плечи «Фируза-Заххарда», но бежать тому сейчас стало не с руки. На площадь уже выскочили первые из преследователей. Любая замятня не осталось бы незамеченной.

– Да, добрый Рашид… Это я. Старик всплеснул руками:

– Я нашел детей моего соседа, Саида-горшечника. Они нынче в большие люди выбились – воины на стенах! Смотри, знакомься, Фируз! Это – Али, Юсуф и Гурам. В глазах стражников Захар прочел только утроенное внимание.

– Потерялись мы с тобой в толчее по утру. Думал я найти тебя у писцов эмира, что учет газиям ведут, да, видно, дело какое отвлекло твои думы?

Пригодько отошел в сторону, чтобы спины собеседников скрыли его от вылетающих на площадь преследователей. Надо было срочно придумать сносное оправдание. Только вот что-что, а юлить сибиряк не любил, да и не умел толком.

Кричащее воинство все прибывало. Некоторые шарили по углам, другие уже лезли на дуваны, высматривая голову беглеца в хитросплетении города. Захар вздохнул и подошел к старику:

– И опять ты прав, конечно, прав, уважаемый Рашид… Уж совсем собрался я… с духом, подошел, э-э-э, к имаму и писцам… Как сомнения остановили мой шаг… Понял я, что негоже являться в войско, не купив даже маломальского оружия. Пошел, вот, узнать цену, подыскать себе что-нибудь.

При этом красноармеец игриво уставился на зад проходившей мимо тучной горожанки, несущей к дому кувшин с водой.

Молчавшие весь разговор чауши переглянулись. Подозрение в их глазах сменилось презрением… с легкой примесью понимания. Старший, Али, хмыкнул в усы и просипел:

– Ну, если ты, все же, не передумал, то иди за мной, Фируз. Иди, если хочешь еще послужить Аллаху. А то, неровен час, снова потеряешься между сундуком и кувшином прохожей вертихвостки. Пригодько замямлил слова благодарности.

 

2.

Появились эффектно. Хлопок, будто по глазам мешком ударили, головокружение, потеря сознания и… вот уж лежат они, связанные по рукам и ногам. Как и не было путешествий через века, похода от Новгородских земель до Константинополя, лет тревог, опасностей и волнений.

Костя пошевелил кистью, развернулся. Рядом лежала связанная Наталья Алексеевна. Видимых повреждений на ней не было, но сам факт того, что его мать в руках врагов…

– Суки… – злобой свело горло. Он сел.

У дальней стены комнаты чернокожий слуга старушки богини копался в развернутых тюках и раскрытых сумках с припасами. Лошадей не видно.

Когда они добрались до камеры перехода, Костя предложил разбиться на две партии, чтобы не перегрузить машинку времени. То, что аппарат вытянет двоих, они уже убедились на примере Горового и Сомохова. Но вот справиться ли установка с тремя людьми, да еще на лошадях? Так что решили просто: сначала идет Костя с Натальей Алексеевной, после – ученый с двумя тяжеловозами. Так что, если лошадей нет, значит, Сомохов не попался в… ловушку?

Костя решил разобраться в ситуации. Благо заткнуть кляпом рот связавшие их не озаботились:

– Эй, друг? Негр обернулся, подошел поближе, присел.

– Ты ничего не путаешь? Твой босс, Ану, приказал помочь нам. Принять и отпустить!

Малышев для верности дважды повторил фразу на разговорном итальянском (смесь латыни и норманнского) и на местном диалекте греческого.

Свинячие глазки-булавки остались безучастными, хотя Костя мог поклясться, что собеседник его понимает. Негр покачал головой, провел ладонью по щеке связанного русича и поднялся.

В комнату вошло двое бородатых гагиинаров. Нангал буркнул им пару фраз и вернулся к изучению мешков путешественников по времени.

И хотя говорил чернокожий на странном незнакомом языке, шипя и пощелкивая, как птица, смысл произнесенного был понятен Малышеву. Негр потребовал доставить пленников в комнату к некому Хо. Видимо, дальнейшей их судьбой займется кто-то поважнее.

Костя в уме начал прокручивать возможный разговор с этим Хо. Надо указать, что они не делали ничего плохого этим… как их там… Перворожденным что ли? Напомнить, что спасли Инанну, помогли Ану выявить раскол, слушались и… Малышев подыскивал слова.

В комнату ввалилась пятерка гномов. Их с Натальей Алексеевной подхватили, уложили на грубые носилки и, сопя, потащили по коридорам.

Костя еще раз порадовался, что мама пока не приходит в себя. Цвет лица здоровый, синяков и порезов нет. Спит сердешная. Умаялась по векам скакать… И то хорошо. Вид тварей, уже привычных ему самому, старушку бы точно испугал.

Разочарование наступило, когда в полумраке комнаты, где их сгрузили после перехода по лабиринту Храма, обнаружился знакомый силуэт. Археолог, такой же связанный и беспомощный, лежал на краю большой ямы.

– Где этот Хо? – Костя все еще надеялся на то, что произошло недоразумение.

Вместо Улугбека ответил один из гагов. Услышав знакомое имя и вопросительную интонацию, подземный житель странно захрюкал, видимо, выражая радость, и указал рукой на яму.

– Хо!

Шум, который издает громадное тело, плещась в воде, было аккомпанементом. Малышев взревел:

– Да вы что себе позволяете?! Да с вас Ану шкуру спустит!! Мы с ним не просто знакомы!

Улугбек ерзал, пытаясь освободить тугие узлы, и Малышев решил, что отвлечь внимание будет нелишним.

За этот крик ли, или еще по какой причине, его и выбрали первым. Двое карлов подхватили русича под локти и подтянули к краю.

Старший из гагов, седобородый увалень с морщинистым, как грецкий орех, лицом протрещал напутствие. Глаза его при этом недобро поблескивали черными зрачками:

– Сам… Ану… Скажешь… Скоро. И рассмеялся.

Этот смех летел Косте вслед весь полет от площадки до мутной ряби раскинувшегося внизу озерка.

 

3.

Кати сидела в углу тихо, как мышка под веником. Страшный афрорусский (или как тут в России ниггеров зовут?), занятый своими делами, казалось, не обращал на девушку внимания.

Шок от перехода, от пленения, от потери брата понемногу проходил. Она всхлипывала беззвучно, зажимая рот платком или ладошкой.

Чернокожий, подхватив очередной труп, ушел из зала. Его странные помощники, напоминающие гномов, недобро зыркали на девушку, но без приказа старшего ничего не предпринимали. Лишь руками показали, чтобы не выходила из комнаты. Девушка решила ждать.

Дважды у нее на глазах негр подымал тела парализованных людей, бил их мечом в живот, совал в руки светящуюся палочку, вроде той, что они нашли в русской пещере. Потом были громкие хлопки и люди исчезали. Исчезали, чтобы на их месте спустя мгновения появлялись другие люди. Другого сложения, в других одеждах и с оружием за плечами. Кати хмурила лоб в раздумьях.

Это определенно были другие люди! И те, кто появлялись, возникали так же, как и они с братом. И также, как и они, незнакомцы явно не считались приятелями страшного чернокожего. Негр бил их в момент материализации из своего черного посоха, потом скручивал кожаными ремнями и оттаскивал куда-то вглубь… Кстати, вглубь чего? Горы, где они отыскали установку деда? Так не похожа комната на ту… И окон нет… Подземелье? По спине Кати побежали мурашки.

Надо было выбираться и искать брата, выручать его. Или хотя бы поискать полицию.

Она прислушалась. Охранникам на коридоре пока явно не до связанной девчушки, оставленной храбрым Нангалом с некой своей высшей целью. Гаги столпились в соседнем коридоре, ожидая, как мудрый Перворожденный поступит с теми из смертных, кто нарушил запрет и напал на Э-кур Богов.

Всех нюансов поведения стражи Кати не отслеживала, но то, что коротышки с мечами и топорами убрались от дверей, заметила.

Она заерзала в сторону трех оставшихся к комнате тел, застывших в странном окаменении. Выковыряла из-под одного кинжал (большую часть оружия «гномы» утащили), быстро перерезала путы. Путь был свободен!

Девушка взяла оружие в руки, подошла к проему, прислушалась. Гул голосов шел отовсюду. Вот-вот стражи вернуться! Пора решаться! Канадка вздохнула, перехватила клинок и… вернулась к валявшимся телам.

Если уж из установки вываливаются те, кто опасен для местных хозяев, то надо этим воспользоваться. Девушка замерла над застывшими телами.

Седоусый крепыш в кольчуге. Лицо покрыто бородой, но явно европейское. Второй – холеный азиат в богатых одеждах. Третий – молодой совсем румяный юноша. Брюнет, но черты лица правильные.

Девушка повернулась к азиату, нагнулась над телом. На шее парализованного едва заметно бился пульс.

Кати подобрала со стола палочку с камнем в навершии. Если бы для того, чтобы вернуть брата, пришлось всего лишь перерезать горло незнакомцу, она бы пошла на это, не раздумывая. Но тут… Принесет ли убийство какую пользу? Девушка повернулась к телам. Посмотрим…

И тут зал в ее глазах вспыхнул миллионом ярких звезд. Картинка мигнула и… погасла в ослепляющем солнечном свете.

 

4.

Упал Костя удачно. Почти на ноги и без ушибов и переломов. Благополучно спружинил об илистое дно, завалился на спину, упершись в склизкие стены. Всмотрелся и… окаменел.

В пяти метрах от него, закатив глаза, лежала туша гигантского крокодила. Старая покрытая бородавками толстенная кожа смотрелась бы как часть декорации, сюрреалистической картинки, если бы животное оставалось неподвижным. Но хищник шевелился.

Подрагивая хвостом, он медленно, как объевшийся сметаной кот, грыз человеческую ногу.

– Freeze! – зашептали у самого уха.

Костя послушно замер. И только потом сообразил, что команду отдали на английском. Причем, на современном английском языке.

Он закрутил головой, высматривая, кто это тут еще. Видимость здесь была отвратная, но даже отблесков далеких факелов хватило, чтобы определить источник шума. Невысокий паренек, слева от него, одетый в яркую… ветровку?

– Do you understand me? Костя кивнул. Паренек зашептал быстрее:

– Bastard's blind but hear as devil. If It's not eating It's hunting. Be aware!

– Ни хрена себе, – тихо прошептал Малышев.

Паренек скользнул ему за спину. Послышалось шуршание. Путы, стягивающие кисти рук, ослабли, а потом и упали.

Нежданный сосед довольно хмыкнул и вернулся к своему занятию: крепить брючным ремнем ржавый наконечник копья к длинному обломку палки. Видимо, мастерил копье.

– Ты – русский? – с заметным акцентом буркнул незнакомец. Ответить Костя не успел.

Крокодил, закончив перекусывать ногой, замер. Стало слышно, как сверху шуршат стражники Храма.

Тварь моргнула бельмами глаз, слегка склонила голову набок и двинулась к ним. Крокодил слегка водил пастью из стороны в сторону, вынюхивая или прислушиваясь.

Паренек слева от русича напрягся, подымая свое наспех созданное оружие. Костя сжал челюсти. Ржавый наконечник не сможет пробить толстенную шкуру. Зачем только время тратил? Сам Малышев уже шарил по собственному поясу. Тварь приближалась.

Она подергивала хвостом, переваливаясь с лапы на лапу. Поскрипывал песок под тушей, хлюпала вода.

Пряжка под руками Кости чуть щелкнула и разошлась. Крокодил, будто освобожденная пружина, метнулся на звук. Пасть раскрылась, обдавая смрадом. Чудовищные челюсти лязгнули там, где мгновение назад замирали двое приговоренных. Малышев уже катился, вывернувшись из-под удара хвоста. А паренек отпрыгнул лишь на метр и замер, подняв высоко над головой свой дротик. Малышев сквозь зубы чертыхнулся. Нашел, чем пугать тварь!

В руке Кости блестело то, что не догадались отыскать стражники. Короткая шпага, гибкая, как пластиковый прут, острая, как и подобает доброму толедскому клинку. Фигурный пояс в виде змеи, который гаги посчитали лишь людской безделушкой, служил чехлом для раритета. Эх, будь у него наверху развязаны руки!

Малышев присматривал, куда ударить эту страшенную образину, когда крокодила атаковал паренек. Ржавый наконечник с хлюпающим звуком вошел в глазницу твари. Самодельное копье всадилось в голову рептилии почти на пол метра!

Сам паренек отпрыгнул, но избежать столкновения с впавшей в раж образиной не смог. Щелкающая пасть сшибла его с ног и бросила на стену, с которой он сполз бесформенной кучей.

Тварь хрипела и крутилась, лупя хвостом по всему вокруг, клацая страшной челюстью. Она была ранена, шокирована, разъярена болью, но от этого стала только более опасной. До мозга, цели атаки, копье не дошло.

Малышев, замерев у края воды, мечтал только об одном, чтобы шипастый, острый хвост ископаемого не достал до него.

Сверху началась какая-то замятня. Крики, лязг оружия и… автоматные очереди. Одна короткая, пару длинных, высаживающих с треть рожка, еще короткая. Пара одиночных.

Тварь, услышав незнакомые звуки, напряглась, клацнув зубами что-то в воздухе.

Крики сверху обрели знакомые интонации. Внезапно на песок перед озером упал зажженный факел.

– Костя? Ты жив там?! Малышев не сдержался:

– Улугбек Карлович? Тварь крутанулась на месте и рванула на звук.

– Мля! Малышев припустил по краю озерка. Полуторатонный исполин несся следом.

– С-с-ст-т-р-р-е-е-ляй!!!

Он споткнулся и грохнулся. Тут же перекатился, упершись головой в стену. Вскочил, разворачиваясь. Ужас скручивал тело, мешая мысли и наливая руки свинцом.

Прямо в лицо пахнуло смрадом. Окровавленные челюсти разошлись, открывая розовую пасть, тварь буквально прыгнула на него. Отшатываясь, захлебываясь собственным животным воем, Малышев всадил шпагу, целя куда-то в небо, в страшный язык, в пасть чудища. Удар промахнувшихся челюстей бросил его в сторону, на утоптанный песок. При падении затылок налетел на покатый булыжник. В голове все померкло, расплылось.

Он с удивлением отметил, что чудище не бросается добивать неподвижную добычу. Даже не пробует отыскать его. Тварь верещит, как поросенок, мотая башкой и переваливаясь с одной лапы на другую.

Сверху, в чавкающую жижу озерка полетели факелы. Из темноты выхватило беснующегося монстра, тут же затрещали автоматные очереди, разрывая толстенную кожу бороздами попаданий. Верещание твари перешло в тонкий визг и… затихло. Костя в изнеможении опустил голову на грудь.

Сверху что-то кричали, но последствия удара и схлынувшее напряжение сказались. Малышев отключился. Он был в сознании, но воспринимал окружающее через некую пленку, как будто со стороны смотрел. Вот спускается на веревке Улугбек Карлович, следом спрыгивает Тоболь с калашом. Игорь возбужден, что-то кричит и размахивает руками.

Костя улыбнулся, пошевелил рукой, изображая ответное приветствие, и отрубился уже окончательно.

 

5.

Захар оперся на копье, поправил перевязь на плече. Между делом приложился к баклажке с разбавленным вином. За пьянство на посту могли наказать, но на промозглом ветру, который гулял по стенам крепости, только горячее вино с пряностями удерживало тепло в руках и ногах. Да и то ненадолго.

Уже вторую неделю он служил в ополчении. Каждый день по три часа днем или два часа ночью сторожил пролет крепостной стены или стоял в башне, высматривая лазутчиков. Работа оказалась непыльная, харчи пока давали хорошие, спать разрешали прямо в башне на нижних ярусах, выпуская в город только раз в неделю. Захар, первые дни после того, как «добровольно» вступил в стражу, искал любую возможность для бегства, но спустя неделю смирился.

Бывший красноармеец, а нынче рыцарский оруженосец помнил, что скоро крестоносцы доберутся до этих мест. Значит, можно вместо бессмысленного путешествия навстречу измотанным армиям божьих паломников просто оставаться на месте. А, когда христово воинство появиться, перебежать, спустившись со стены. Выглядел план неплохо. По-крайней мере, риск заполучить стрелу от разъезда своих же снижался.

Пригодько честно готовился: припас веревку, насушил сухарей. Купил на первую и пока единственную плату, полученную у толстого Кюшюра, главы своего отряда, шерстяную накидку, которую носили православные армяне. Так его посчитают своим и мусульмане, в войсках которых хватало чернобородых наемников, и католики, набиравшие проводников как раз из бывших жителей Византии.

Захар потер уставшие глаза. Кюшюр, старый вояка из аскера самого эмира Баги-зияна, мог появиться на стенах в любой момент. Одного из новичков, толстогубого обормота, уже отхлестали кнутом за то, что заснул к утру. Блюдут дисциплину мусульмане! Но все равно, если пройтись влево или вправо на один-два пролета стрелы, то обязательно найдешь прикорнувшего бойца. У Северных ворот послышались крики. Пригодько насторожился.

Гул, начавшийся где-то вдали, катился по кварталам. Двери домов, калитки, ворота распахивались. Почтенные отцы семейств, подпоясываясь на ходу, бежали, шушукаясь на ходу с соседями, карабкались на городские стены, зажигали факелы. Из двери, ведущей в караулку, выскочил полуодетый Кюшюр.

Сквернословя и почесываясь тучный немолодой воин быстрым шагом прошелся по галерее стены, заглянул в кадку с дождевой водой, проверил на месте ли пуки стрел и копий. За командиром на стену выбежали и остальные ополченцы. Всего – двенадцать вчерашних пахарей и ремесленников.

– Что случилось? – спросил Захар. Кюшюр на секунду остановился и удивленно посмотрел на своего сторожа.

– Аллах порази тех тугодумов, кто решил, что ишак может стать боевым конем! – старик замахнулся кулаком на Захара.

Тучный, но невысокий он едва дотягивался до плеча красноармейца, но всегда, при случае, не упускал возможности подчеркнуть, что в отряде он единственный, кто может считаться «настоящим» воином. Возможно, толстяк подсознательно чувствовал угрозу в молчаливом рослом «армянине», возможно, недолюбливал почитателя «пятого пророка».

Захар при виде кулака склонил голову, набычившись. Но тюрок не довел удар, остановив сжатые костяшки пальцев в сантиметре от челюсти.

– Не бойся, декханин! Не буду я тебя лупить, – он повернулся к остальным ополченцам, торопливо напяливавшим на себя амуницию и разбирающих копья. – Посмотрите на этого олуха! Весь город шумит, а наш сторож не знает ничего! Видать, снова пытался подсмотреть, как Фюиза панталоны стирает.

У стены ютился дом долговязого Арама, местного золотаря. Жена его, измотанная и высушенная жизнью армянка, подрабатывала тем, что стирала для посещающих недалекие бани богатых горожанок.

Стражи захихикали. Толстяк важно ушел обратно в башню. Через пару минут его голос уже послышался с верхнего яруса.

Захар развернулся и всмотрелся в темень холмов. То тут, то там появились россыпи факелов. Крики у Северных ворот сменились гулом собравшейся на стенах толпы. К городу подошли христиане.

 

6.

– Откуда? – этот вопрос Костя задал Тоболю сразу, как только открыл глаза.

Чертыхающийся Игорь, крутя в руках усыпанную каменьями саблю, вопроса не услышал. Пришлось повторить. Игорь буквально взорвался криком:

– Твою мать! Извините, Наталья Алексеевна… Куда ж вы меня затянули то?! Я ж обо всем подумал – о кладах, бандитах, контрабанде. Все варианты… Только сказочку, что вы по временам прыгаете, в расклад не брал, – он потрогал заточку клинка, крякнул при виде выступившей на пальце крови. – Меня Улугбек Карлович просветил… Это ж пиздец какой-то. Малышев приподнялся.

Он лежал в коридоре, перед дверью, ведущей в провал Большого Хо. Рядом суетилась девушка в яркой ветровке. Она поила из кубка того самого паренька, что сражался вместе с Костей против исчадья подземелий. Около паренька лежало пять или шесть неподвижных тел в доспехах. Это – парализованные бабкой-богиней крестоносцы и мятежники посвященные. У самой стены Наталья Алексеевна и Сомохов перевязывали… Костя всмотрелся и поперхнулся. Мама и товарищ занимались тем, что перевязывали того самого чернокожего урода, что отправил их в пасть чудовища!

– Да вы что?! – зашипел Костя. – Пустите меня! Зарублю гада!

Сказал и тут же пожалел. Уж с таким испугом мама на него посмотрела. Видимо, до конца рассчитывала, что сын здесь случайно оказался.

– Да как ты можешь, Костенька, это же живой человек!

– Ненадолго! Скоро неживой станет! Малышев, шатаясь, поднялся и подхватил с земли копье стража.

Ага! Вот и тела гагов. Четверо или пятеро окровавленных карлов свалены у двери, образовав баррикаду.

Наталья Алексеевна открыла рот для гневной отповеди, но Сомохов не дал разродиться склоке. Археолог увлек старушку к раненому пареньку, около которого охала и причитала девчушка.

Малышев доковылял до связанного негра, мельком отмечая, что Тоболь почти успокоился. Игорь отложил саблю и подошел, став за спиной. Костя присел.

Черное, будто вырезанное из дерева лицо пленника застыло. Тусклые, лишенные ставших уже привычными черных миндалеобразных зрачков глаза пристально изучали только им известную точку на потолке.

– Боишься, падла? Негр не удостоил его ответом. Даже взгляд не переменил.

– На!

Малышев бил от души, с разворота. И едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. Челюсть у негра оказалось каменной – будто в скалу ударил!

– Что ты теперь скажешь, гадина?! Мама пробовала лепетать из угла, но Сомохов остановил старушку.

Чернокожий исполин, связанный обрывками пут, все также безучастно смотрел на стену. Костя заметил, что обе его ноги перевязаны. Из-под бинтов, его собственных, прихваченных из будущего бинтов, проступали кровавые пятна. Только кровь была какая-то неправильная – другого оттенка.

– Погодите, Костя, он может быть полезен.

Улугбек оставил Наталью Алексеевну на попечение девушки в ветровке и подошел к Малышеву.

– Что?

– Говорю, что этот негроид может принести нам пользу. Он – слуга хозяйки этого храма, значит, его можно выменять на наших друзей, товарищей, оставшихся в руках карлов.

Резон в этих словах был. Костя опустил кулак. Нангал все так же изучал нечто важное на потолке. Слева выступил Игорь.

– Там суета намечается в коридоре. Коротышки собрались, орут, – даже разговаривая, Тоболь держал дверь на прицеле. – Разбирайте тюки свои и поддержите меня, если чё.

Костя только сейчас заметил, что в углу комнаты валяется большая спортивная сумка. Именно в ней московский предприниматель привез обещанные калаши перед их возвращением в прошлое.

– Ты то, как сюда попал?

Игорь засунул за пояс саблю, шустро отсоединил магазин, проверил, сколько патронов осталось.

– Как, как… Нашел распечатку из банка. Ну не так, чтобы нашел… Присматривал я за вами, чтобы не натворили чего… Короче, надыбал бумажку, а там куча мелких платежей и перевод на приличный лавандос. Узнал за что – за бывшую пусковую шахту где-то в пепенях. Сложил хрен к носу и смекнул, что вся ебатория неспроста. А когда ты, Костя, меня к этому райончику подвезти попросил, тут даже последний дебил бы допер, что все это – явно не совпадение. Он сжал губы и пнул тело мертвого гагиинара.

– Только не знал я, в какое дерьмо лезу. Хотя… Тоболь ухмыльнулся.

– Если уж хотел приключений, то отгреб по самые – это да…

 

7.

Девчушка и парень оказались канадцами. Паренька звали Торвал, ее – Кати. Торвал умирал.

Большой Хо своими клыками вспорол ему ногу от колена до пояса. Разрыв был глубокий –почти до кости. Парень потерял уйму крови. Осунувшийся, бледный, он лежал на руках сестры, в бреду называл ее то мамой, то бабушкой и просил пить. Пить не было. Края рваной раны сочились кровью даже через тугую повязку бинтов.

– Он не выжил бы и минуты. Видимо, после установки и, правда, силы регенерации увеличиваются, – Сомохов сидел рядом с Костей, изредка бросая взгляды назад, где Наталья Алексеевна и Кати хлопотали около умирающего. Троица русичей охраняла выход.

За часы ожидания гаги дважды пробовали застать их врасплох. Обе попытки твари провалили. Убийственный огонь АК устлал коридор хрипящей и стонущей грудой изрешеченного мяса.

Стороны явно пришли к пату. Идти на прорыв с раненым было невозможно, подобраться к забаррикадировавшимся захватчикам также не получалось.

Серия террористических актов в Москве, Волгодонске и Буйнакске в сентябре 1999года.

Морион и бургиньот – виды шлемов.

Кулах-худ (кулахуд) – восточный островерхий шлем с наносником.

Чауш – стражник.

Замри (англ.)

Ты меня понимаешь? (англ.)

Тварь слепа, но слышит, как дьявол. Если Оно не ест, то Оно охотиться. Будь осторожен! (англ.)

Муравьев Андрей «Меч на ладонях-3»