1.
Тимофей Михайлович очнулся рывком, крутанулся, убеждаясь, что руки и ноги туго связаны, попробовал перекатиться на живот. Окружающая темнота не смущала казака, он бывал и в худших передрягах.
По всей видимости, пленник находился в повозке. Пол ходил ходуном, трясся, за стенами скрипели невидимые колеса, слаженно топали копыта лошадей или волов.
Подъесаул тихо выругался, уперся лбом в доски, встал на колени.
Полог, закрывающий выход, отлетел, внутрь заглянула скуластая незнакомая рожа.
– Где я? – спросил по-немецки рыцарь.
Рожа осклабилась и пробормотала что-то на сарацинском, после чего исчезла.
Горовой зарычал от злости.
Последнее, что он помнил, это тени, метнувшиеся к нему от кустов, у которых рыцарь задумал сотворить вечерний моцион. Тени, удар… И вот он приходит в себя в чужой повозке, среди врагов, без доспехов, оружия и, главное, без друзей.
В проеме возник еще одни сарацин. Гортанный окрик, подкрепленный жестом, должен был заставить пленника лечь на дно повозки. Подъесаул плюнул в охранника. Через мгновение тупой конец копья врезался в солнечное сплетение рыцаря, и он скрутился на полу в приступе боли.
Что же – миндальничать похитители не собирались.
Последующие попытки что-то выяснить или просто выглянуть наружу прерывались также безжалостно.
Через несколько часов непрерывной тряски повозки остановились, полог откинулся. Пара смуглых мускулистых здоровяков подхватили и вытащили казака наружу.
На утоптанной площадке, окруженной стеной глинобитного забора, собралось около дюжины повозок и сотни две верблюдов. Толклись лошади, ревели ослы. Десятки погонщиков тягали воду от одинокого колодца, наполняя кадки. Толпа мусульман, бежавшая перед прибывающими ордами латинян, делилась новостями, ужинала, укладывалась на отдых. Большая часть беженцев устраивалась на ночь за пределами керван-сарая. Но избранные могли позволить себе ночевать без оглядки по сторонам, предпочитая остановку в безопасных стенах.
В основном, здесь путешествовали, навьючивая товары на горбатых кораблей пустыни, поэтому от животных было в буквальном смысле слова не продохнуть.
Тимофей Михайлович, твердо намеревавшийся сбежать, как только он встанет на ноги, отложил планы на будущее. Окружающие его толпы и так посматривали на пленника в западных одеждах с нескрываемой угрозой, а уж что начнется, если он попробует освободиться, нечего было и гадать.
Один из стражей сводил его к выгребной яме, потом отвязал левую руку, протянул кусок черствой лепешки и чашку воды. За день во рту не побывало и маковой росинки, так что упрашивать никого не пришлось. Хлеб был проглочен и вода выпита за несколько мгновений. Добавки не предложили. Руку снова привязали к поясу, а ноги вдели в железные кандалы. Безмолвные стражи начали укладываться спать.
Казак недовольно посипел, но решил не ерепениться и тоже полез под телегу.
…Так продолжалось почти неделю.
Днем караван, в котором кроме повозки, перевозившей Горового, было семь телег, двигался на восток, ночь проводили в керван-сараях или в чистом поле. В этом случае половина из полусотни сопровождения бодрствовала всю ночь.
Охранники у отряда были знатные. На фоне издерганных запуганных беженцев холеные уверенные лица стражей выделялись, как отличается боевой пес от стаи дворовых шавок. Добрые брони, начищенное оружие, гладкие бока лошадей – все говорило о том, что хозяин этих людей небедный и держит слуг не в черном теле.
Но это же и расслабляло сарацин.
Горовой бросил попытки выяснить, кто же его захватил, и сосредоточился на том, чтобы просто выбраться из плена.
На одной из стоянок он подобран осколок старого разбитого кувшина, на второй – кусок бечевы, которой погонщик подвязывал кули купца. Уходить надо было днем, когда на ногах не бренчало железо оков. Тимофей ждал.
Через две недели, миновав горы и десяток долин, караван свернул на юг. Толпы беженцев понемногу рассасывались. Все чаще вместо переделанных под мечети церквей стали встречаться городки и села с чисто мусульманской архитектурой.
Дальше медлить стало опасно.
Когда охранники, чувствуя близкую вечернюю остановку, расслабились, он стряхнул перетертые ремни. Рывок к вознице.
Казак замер, примеряясь к раскачивающемуся темпу повозки.
Впереди, на облучке, восседал одинокий араб. Днем в повозке и под навесом погонщика собиралось несколько охранников, но к вечеру, когда солнце шло на убыль, они предпочитали свежий воздух и седло духоте повозки и доске облучка.
Горовой убедился, что рядом с повозкой не скачет любящий поболтать страж, и высунул руку. Возница не любил бренчание сабли, поэтому оружие складывал в ногах или рядом с собой.
Медленно, не дыша, Тимофей подтянул к себе клинок. Так же аккуратно втащил его внутрь. Разомлевший на солнцепеке возница заметит потерю не скоро.
Казак подошел к туго натянутому полотну, прикрывшему заднюю стенку повозки. Краешком сабли надрезал ткань у самого дна так, чтобы не привлечь внимание. Теперь у него появилось окошко во внешний мир.
В пяти саженях катила такая же телега. Только без верха, скрывающего пленника. Свертки и сундуки, наваленные на нее, были чьим-то скарбом, увозимым от невзгод христианской оккупации. Или товаром, нужным будущим защитникам веры.
В речах охранников часто звучало слово, которое рыцарь слыхал ранее. "Антиох" – город-крепость, способная в одиночку выстоять годы против сонмища воинов. Мусульмане надеялись на эту твердыню. Туда, видимо, и направлялся отряд неведомых до сих пор похитителей.
Горовой посмотрел по сторонам. Слева трусила лошадка, на которой восседал вымотанный дневным переходом араб. Ухоженные, но недорогие доспехи, сабля без отделки, значит, и лошадь будет под стать – добрая, но не быстрая.
Зато справа, чуть позади, гарцевал молодой батыр в нарядном плаще, чистом тюрбане поверх кулах-худа с серебряной чеканкой. Его жеребец явно не набегался, порываясь пуститься вскачь, а хозяин поигрывал щегольской плеткой. Кольчугу юноша, не ожидавший нападения в явно дружественных местах, снял и повесил на луку седла, отделанного с богатой выдумкой. На уздечке красовались золоченые бляхи, у седла висел багровый саадак с луком.
Этот воин явно не станет брать себе "обыкновенную" коняжку.
Горовой определился.
С той стороны повозки, которая оставалась видна "щеголю", он начал долбить щель между досками борта. Скрип и подозрительное шуршание быстро привлекли внимание. Араб подъехал поближе, перегнулся в седле, высматривая причину шума. В это мгновение полотно над его головой разошлось под лезвием сабли, и на круп коня взлетел еще один седок.
Тычок рукоятью сабли в висок, рывок! И Горовой перепрыгивает в опустевшее седло. Жеребец, почувствовав чужого, запряг ушами, присел. Тут же, за неимением шпор, получил острием сабли в бок, и… полетел.
Тимофей Михайлович собирался уходить по той тропке, по которой они сюда добирались, но лошадь предпочла не возвращаться, а мчаться вперед. Мелькнули сбоку две повозки, лица встревоженной охраны, а дальше – кусты, кусты, оливковые деревья, заросли персиковых садов. Дорожка петляла, уносясь вдаль. За спиной гудел топот погони.
Казак спрятал саблю в ножны, предусмотрительно всунутые за пояс, оглянулся.
Десяток всадников в развивающихся дорожных плащах неслось по его следу, понемногу сокращая дистанцию. Вперед вырывались трое: молодой витязь в серебренном остроконечном шлеме, похожий на выброшенного из седла "щеголя", и двое невысоких смуглоликих степняков, уже натягивающих свои кривые луки.
Горовой пришпорил жеребца, заставляя его увеличить и без того бешеный темп гонки.
Повороты мелькали один за другим. Узкая караванная тропа, протоптанная тысячами копыт, петляла в скалах, как змея, уходящая от опасности по воде.
Это не давало преследователям обрушить на его плечи всю мощь своих луков. Но и для беглеца появилась одна существенная проблема – он не знал, чего ожидать от следующего поворота. Там мог быть обрыв, перед которым здравомыслящий человек придержит скакуна, могла быть развилка с селением, полным людей, да и воинский отряд местного бека, посланный патрулировать окрестности, нынче не редкость.
Мимо крупа лошади промелькнула пара стрел. Преследователи подобрались близко. Если попадут в коня, то гонка будет проиграна. Тимофей сдержал бег жеребца, высматривая удобный поворот. Ага! Вот и он.
Едва склон горы скрыл его от преследователей, удила рванули рот скакуна, заставив того встать на дыбы, остановиться и развернуться. Сабля прыгнула в ладонь.
Вылетевший из-за поворота витязь успел среагировать. Нырнул под лезвие клинка, уходя подальше, прикрылся щитом. Два добрых удара саблей пришлись на умбон и на гарду, выпад в шею выдержала кольчуга противника. Азиат умело прикрылся конем, закрыв подъесаулу путь к отступлению. Топот за спиной указал, что к врагу прибыло подкрепление.
Араб взмахнул своим оружием, по плечу пробежал первый кровавый росчерк.
Позади возмущенно загалдели лучники. Они держались на отдалении, не решаясь приближаться к сече.
Горовой окончательно сосредоточился на поединке. Темп он уже потерял, осталось выгадать себе хотя бы одного поверженного врага. Тем более, что тот сам не стремился отойти за спины подоспевших товарищей.
Удар встречался ударом, выпад блоком. Сабли мелькали все быстрее.
К первой ране на плече добавилась вторая, узкий прорез на груди, над самым сердцем. У Горового не было кольчуги, и даже легкие касанья бритвенной сабли противника оставляли следы на теле.
Но и араб пропускал. Надрублен плащ, багровым подтеком окрасился рукав. Под наносником белеет зубами оскал, изображая улыбку, но из надкушенной в азарте губы на подбородок тянется тонкая струйка крови.
Налетевшие лучники всадили сразу три стрелы в круп лошади. План рушится на глазах!
Жеребец под седлом казака все хуже слушается колен, не реагирует на удила. Животное слабеет и готово пасть. Осталось немного.
Тимофей чертыхнулся. Ничего! Надо лишь прикрыться своей лошадью от стрелков, сбить врага и, перескочив в опустевшее седло, уйти дальше в скалы.
Осталось малость – победить.
Тимофей рубил, выискивая прореху в обороне соперника.
Вот, вроде, руку далеко отставил. Выпад! Но край чужого щита легко отбил лезвие, а по спине рыцаря потекла новая струйка крови.
Забавляется гад!
Араб ухмыльнулся в ответ на чертыхания.
И тут же получил два чудовищный удара. Один отвел саблю араба, второй проломил щит, вгоняя лезвие под чешую наборного доспеха. Латинянин шел на смерть, выйдя бездоспешным под ответный удар раненого стража. Шел на размен.
Сабля араба пошла вниз вместе с гортанным проклятием на незнакомом языке.
Но не дошла.
Две стрелы свистнули в воздухе. Одна прошила голову лошади беглеца, вторая лишь срезала прядь волос с его затылка, всадившись в приоткрытый рот противника.
Горовой полетел вниз, успев оценить и удивиться странному пернатому украшению на лице араба.
От удара о землю, в голове вспыхнули яркие сполохи, закрывшие небо кровавыми пузырями разводов. В ушах задавило, вгоняя в цепляющийся за картинки мозг чехарду ярких необычных картинок. Вроде застывшего в седле противника с торчащей из глаза стрелой.
На плечи навалились стражники, казак провалился в забытье.
2.
На этот раз его связали, оставив свободными только ноги. Тугие кожаные путы стягивали локти и кисти рук, зафиксировав сидящую фигуру у стены повозки.
Казак мотнул головой, приходя в себя. Мир мигнул лучами пробивающегося через полотно навеса солнца и взорвался в мозгу чудовищной болью.
– Курвы!
На ругань внутрь заглянул араб в блестящих доспехах. Горовой давно приметил этого сарацина. По всем признакам, у похитителей он был главным.
Араб уверился, что беглец пришел в себя.
Горовой зацедил сквозь зубы:
– Что, вражина? Добра я табе людей проредил?
Сарацин остался безучастным. Видимо, не понял.
– Шо вылупився? Попить дай! – Тимофей Михайлович для верности повторил требование на немецком, добавив в конце известное слово по-гречески. – Воды!
Греческий язык араб знал. Спустя минуту на настил перед ногами "латиняна" упал бурдюк. Руки при этом араб оставил связанными.
– Курва… – выдохнул подъесаул.
Сарацин исчез.
…Теперь ночами его сторожили. Двое бородачей с обнаженными клинками поочередно следили, чтобы пленник не устроил нового побега. Днем тоже присматривали, но не так рьяно. Впрочем, перевитому кожаными путами казаку было не легче. Освободиться стало невозможно.
Дважды, когда по вечерам его отводили к выгребной яме, Горовой ловил на себе полный ненависти взгляд. "Щеголь", выброшенный из седла при побеге, теперь обретался в самом хвосте каравана, присматривая за вьючными лошадьми.
Разок рыцарь умудрился дурашливо подмигнуть в ответ. Схватившегося за саблю сарацина оттянули его же товарищи.
Возможно, дело не было только в том, что стража позорно выбросили из седла.
…Через четыре дня они прибыли к стенам большого города.
Внушительная громадина крепости, высоченные башни, ров – все выглядело основательно. Подлатанная кладка, свежие клепки на открытых воротах, чаны со смолой на стенах – город содержали в порядке.
Антиох… Антиохия. После Константинополя второй по величине город Византийской империи, захваченный сельджуками. Следующая цель Христова войска. И новая надежда мусульманского мира.
Казак, рассматривающий все великолепие через откинутый полог повозки, удовлетворенно ухмыльнулся. Здесь его друзья не оставят. Обязательно отыщут. Если бы спрятали в горах, потянули в пески или степь, то тогда, вероятней всего, пришлось бы нелегко. А в такой мешанине лиц всегда найдутся те, кто запомнит странного пленника и донесет о нем весточку. Хотелось в это верить.
А уж в том, что его друзья землю рыть будут, чтобы выручить, казак не сомневался.
3.
– Ты знаешь, по чему я больше всего скучал там? – Костя пододвинул к себе горячую сковороду. – По жареной картошке, доброму холодному пиву и мягкой туалетной бумаге, подвешенной у теплой сидушки.
Сомохов усмехнулся.
– Низко же ты ценишь достоинства этого мира, Костя. Землю, где путешествие вокруг света занимает пару дней, а мгновенная связь возможна почти с любым человеком на планете, – он развел руками. – Здесь почти прекрасно… Столько всего!
Малышев подцепил на вилку аппетитный кусочек жареной колбасы и склонил голову набок, оценивая румяность корочки.
Археолог вздохнул.
– Я хотел бы взять все это с собой.
– Точно, – продукция баварских мясных дел мастеров с хрустом подалась зубам, заполнив рот свежей сочной мякотью. – Только сундучок побольше найти надо. И еще, Улугбек Карлович, про больницы и Интернет не забудь.
Малышев жевал все также азартно, но глаза его понемногу грустнели.
– Где он ходит?
Минуту спустя, на соседний стул бухнулся мужчина.
Среднего роста, кряжистый, с наметившимся животиком и легкими залысинами "своего парня", он производил впечатление увальня. И лишь хитрый, въедливый взгляд не всегда вязался с простоватым лицом. А еще Игорь Тоболь был давним приятелем Кости Малышева. Недостаточно близким, чтобы его всерьез рассматривали структуры, взявшие вернувшегося фотографа в оборот, но достаточно надежным, чтобы к нему смог обратится сам Малышев.
С Игорем они когда-то учились за одной партой. Но после школы их дороги разошлись. Тоболь, приехавший в Москву из далекого Могилева вместе с отцом военным, ударился в коммерцию, арендовал точки на рынках, потом купил ларьки, затем павильоны, и за десять лет вырос во владельца маленькой сети по продаже хозяйственного барахла. Костя же пошел учиться в институт, потом долго искал себя в жизни, остановившись на роли разъездного фотографа немецкого агентства.
Но зацепочка общая у них осталась. Оба в детстве активно занимались спортом. Во "взрослой" жизни появились другие интересы, но тяга к физическим нагрузкам совсем не исчезла. Пять лет назад, во время встречи выпускников, Тоболь пригласил одноклассника на пейнтбол. Затем вместе сгоняли жир в тренажерке. Нынче же оказалось, что Игорь остался чуть ли не единственным способным помочь человеком.
Просьбу свалившегося из прошлого товарища приютить, бизнесмен воспринял с удивительным спокойствием. Он же через своих знакомых выправил фальшивый белорусский паспорт для приятеля, помог с документами для Сомохова. Его дача в лесах под Нарочью стала для возвращенцев из прошлого временным пристанищем. А когда Костя выложил наспех придуманную историю, Тоболь же арендовал яхту для поиска клада.
Именно удачным искателем сокровищ, за головами и знаниями которых охотятся ушлые конкуренты, представил приятелю археолога Костя. Тоболь, отмечавших в своих хоромах подписание контракта с очередным китайским производителем, ухватился за перспективу развеяться с прибылью. И не остался в накладе.
Теперь они отмечали это событие в берлинской закусочной. Вчера эксперты из антикварного дома выдали заключения на часть привезенного добра, и собратья по "приключениям" решили воздать должное злачным местам германской столицы.
Тоболь бухнул на стол литровую бутыль "Финляндии" и продолжил разговор, начатый еще два дня назад.
– Костя, Улугбек, посудите сами, – он начал загибать пальцы. – У меня две квартиры в Москве, дом на Мальорке, дача в Беларуси. Контора, опять же, миллиона два-три только по недвижимости потянет. На кармане есть немного… Итого – под пятерик. И полное желание сменить вид деятельности… Фирмы свои я уже на жену и мать переписал, чтобы, если сгорим где, не завалить все. Так что на хороший проект под два ляма выложить смогу…
Он разлил спиртное по рюмкам, нацепил на вилку кусок колбасы.
– А у вас же явно хватает идей?
Малышев усмехнулся.
– Сам слышал, что за все, мы от полутора до двух с половиной миллионов евро получим. Твоя четверть, остальное нам. Тут на поиски Атлантиды, если бюджетно подойти, можно решиться.
Тоболь скривился.
– Да ладно вам. Я ж – от чистого сердца.
Он почесал пятерней выступившую щетину, вздохнул.
– Меня же эта розница достала – сил нет. Каждый день кассу, выручку проверь, за менеджерами глаз да глаз надо… Таможня… Партнеры эти узкоглазые. Светка, жена, помогает, но чуть расслабишься, уже какой проныра пошел мимо кассы в свой карман работать или на откаты сел. Суды, налоговая, сертификация, транспорт. Где вые… обуют, никогда не знаешь. Живешь, как в пятнашки играешь – то ты, то тебя. От жизни такой выть хочется, – он задумался. – А тут снова человеком просыпаюсь, а не портмоне для печатей… Эх…
Он стукнул по столу кулаком, отчего проходившая официантка подпрыгнула.
– Я же с вами пацаном снова себя почувствовал. Интересно жить стало… А то за последние годы чего только не перепробывал – пейнтбол, бассейны с саунами, рыбалка. Осенью специально арбалетов накупил, по старинке чтобы на сохатых ходить. Все мимо… Не берет! – он разлил по новой. – Тут же, как воды чистой с похмелья глотнул.
Игорь ткнул пальцем в Сомохова:
– Признайся, Карлович, есть же еще какой кладик на примете? Инков там? Или Наполеона? – он нагнулся над столом, грозя обрушить солидную немецкую конструкцию. – Я б в такое дело вложился.
Сомохов виновато развел руками, а Костя усмехнулся.
– Нам сейчас тоже рутины подвалит. Все это добро продать, за каждым сертификатом и заключением экспертов побегать.
Тоболь отмахнулся:
– Ерунда! Прорвемся. Фашиков наймем – пускай они бегают.
Малышев отодвинул снова налитую рюмку.
– Погоди ты с этим. О делах еще поговорить надо бы, – Костя достал блокнот для записей. – Ты всерьез говорил, что с покупкой оружия помочь можешь?
Игорь кивнул.
– Есть у меня контактик один проверенный. Когда подарок придумать тяжело, я у него для партнеров калаши покупал. Завернешь в фольгу, бантик сверху – какой мужик устоит? Это же не мазня или эспандер – вещь!
Малышев задумался, упорно игнорируя налитую рюмку. Сомохов нервно ерзал на скамье – ученому не терпелось вернуться в номер, где пылился очередной иллюстрированный каталог Британского археологического общества. И только московский бизнесмен с лихой обреченностью накачивался доброй финской водкой, с грустью и легкой завистью посматривая на компаньонов.
4.
– Хватит! – Эргюн сказал, как отрезал.
Два еще даже не вспотевших помощника тут же отложили плети.
Горовой улыбнулся краешками губ.
– Лепей, хлопцы, вы б па кругу стали, да вдули бы друг дружке… Шоб, значит, не скучать. А ты, казалуп, уже зараз бяги за дамавинай.
Для верности казак добавил пару известных ругательств по-тюркски. Плеть в руках ближайшего араба взлетела вверх и тут же бессильно опустилась. Порядок здесь блюли.
Пару дней назад захваченному в плен рыцарю довели ту цель, ради которой его бережно доставили из бушующей войны в относительно спокойные земли Антиохии. Объяснял тот самый воин, который командовал караваном, – Эргюн.
Задача была не сложной. Под присмотром пятерки нукеров съездить в земли, лежащие на севере, и отправить на тот свет неугодную хозяевам Эргюна персону. Выстрелом с трех сотен метров. После этих слов араб выложил на стол перед пленником оружие.
Молча выслушавший предложение подъесаул взревел и налетел на охрану так, что дюжим стражникам, защищаясь, пришлось избить русича до потери сознания. На столе осталась лежать та самая винтовка, которая исчезла после смерти Пригодько, "штуцер", врученный молоденькому красноармейцу взамен "Суоми".
– Да уж, не самая конструктивная беседа получается, – голос шел из-за спины пленника.
Привязанный к креслу казак не мог видеть говорившего. Зато араб, руководивший допросом, заметно вспотел от волнения.
– Шо? Хозяин твой пожаловал, гад? – Тимофей изъяснялся только на своем родном наречии, старательно игнорируя попытки араба вести беседу на смеси немецкого и латыни. – Шо ж ты хвостикам не машешь, Эргю? Устань на лапки, гавнюк!
Стражник оказался достаточно близко, и казак не смог отказать себе в удовольствии. Нога в подкованном сапоге с хрустом врезалась в голень. Эргюн бухнулся на колени, взвыл и схватился за эфес сабли. Резкий окрик из-за спины остановил взбешенного воина.
Чуть погодя в камере послышались шаги. Перед русичем возник незнакомец.
Молодой холеный парень восточного вида, с отливающими иссиня-черными волосами, выбившимися из под белоснежного тюрбана. Одетый в дорогой, расшитом золотом и жемчугом халат, за поясом которого торчали рукоятки кинжалов, усыпанные каменьями. Впечатление немного портил синяк под глазом.
– И что это мы так кипятимся? – русский язык звучал непривычно правильно.
Пригодько молчал, оценивая собеседника.
Тот казался молодым, даже излишне юным, если бы не холодный прищур темных глаз. Да еще тонкая линия сжатых губ, так не свойственная бесшабашной поре взросления.
Лицо парня расплылось в улыбке, но глаза остались такими же холодными.
– Ну, шо надо? – рыкнул подъесаул.
Лицо азиата снова стало серьезным, он присел на тут же пододвинутое кресло и вытянул ноги.
– Не нукай – не запряг!
Легкий малоросский акцент, воспроизведенный при этом с завидной точностью, так изумил хорохорящегося казака, что парень не сдержал ухмылки.
– Ладно, Тимофей Михайлович, будем считать, что мы с вами уже давно знакомы.
– Ты кто?
Краешки губ собеседника опустились вниз, изображая задумчивость, и тут же снова начали расползаться в улыбку. В глазах промелькнула озорная искра.
– Называйте меня… Один… Да, Один!
– Оди'н?
– Нет, О'дин. Старый добрый заслуженный Один.
Тимофей пожал плечами. Один – так Один.
– Чаго табе надо, О-д-и-н? Ты ж старшим у гэтых зладеюк будешь?
Парень взмахнул руками, выставляя перед собой открытые ладони:
– Мне от тебя? Что надо? – он зацокал языком. – Что может желать один че-ло-век от другого?
Он склонил голову набок:
– Услуги… Я прошу тебя о той самой услуге, которую озвучил тебе мой добрый Эргюн.
Стражник, который годился в отцы, если не деды сидевшего "Одина", почтительно сложил руки на груди.
– Да я вас за Заха…
– Тс-с-с… – властно вскинутая рука прервала гневную отповедь казака. – Я же тебе еще главного не сказал… Не назвал твоего вознаграждения.
– Да шоб ты в воде плавал и пить просил! Я тебя…
"Один" повысил голос:
– Жизнь за жизнь предлагаю.
– …!
Стоявшие рядом стражники пробовали угадать желание господина и то пододвигались к казаку, занося плети, то возвращались на место. Сам повелитель остался безучастным. Лишь лоб нахмурил:
– Хорошо. Сам увидишь, что и кроме твоей никчемной оболочки мне есть, что предложить.
Двое охранников подхватили связанного пленника и потащили по коридорам. Вверх, по периметру, на пару этажей вниз, переход, еще вниз, снова вверх. В камеру, куда приволокли рыцаря папского легата, почти не попадал свет. Узкие лучики из забранного решеткой окошка едва позволяли различать силуэты.
На одиноких нарах лежал незнакомец. Среднего роста, крепко сбитый.
– Ну и… – начал бычиться кубанец, когда тело шевельнулось.
Хозяин камеры повернулся на бок, и на Горового уставилось знакомое лицо.
– Захар!!!
Крик прервали безжалостно. Спящий красноармеец даже не проснулся. Кляп затолкали так глубоко, что к моменту возвращения в залу с "Одином" казак посинел.
После того, как кляп вынули, он долго откашливался, после чего прохрипел:
– Как?
Умные глаза "Одина" полыхнули смехом:
– Ты помнишь, с кем за игровой стол сел?
– Я ж ему сам очи закрыл?
Рука в золотых перстнях взлетела над головой хозяина положения, описывая замысловатый зигзаг, а губы разошлись в белоснежную улыбку. Сам, мол, догадайся.
Выглядел "Один" не так, как десяток минут назад. Запыхавшийся, потный, в криво сидящей одежде. Казак, ошарашенный обретением потерянного друга, этого не замечал.
– Мы договорились?
Подъесаул мотнул головой:
– Дай погутарить с Захаркой. Как-то все…
– Сделаешь дело – заберешь друга.
Казак набычился:
– Без разговора никуда не пойду.
– А если все нормально будет, убьешь того, о ком прошу?
Горовой задумался на мгновение, после чего кивнул.
"Один" хлопнул в ладоши. Ответ его полностью удовлетворил.
– Отлично! Завтра поговоришь, – и, прерывая возражения. – Твой приятель устал очень, до утра все равно проспит, как мертвый. Да и тебе отдых полезен. Ты мне нужен сильным и здоровым.
Стражники потащили упирающегося казака из комнаты.
Когда дверь за пленником захлопнулась, сияющий Мардук снова хлопнул в ладоши. Из-за небольшой портьеры выскочил щуплый, немолодой слуга. Выдающийся нос, загорелая дочерна кожа, седые космы из-под алеманской кожаной шапочки.
– Мисаил, ты был прав. Они дорожат друг другом. Я слушал его эмоции – чистое искреннее чувство. Даже завидно.
– Я всегда рад служить Лучезарному. Ваша милость – все, чего я желаю и все, за что…
Мардук-Локи взмахнул рукой, обрывая поток раболепного славословия.
Перворожденный покопался в своем кошеле. Серебряный обруч со сверкающим зеленым камнем в оправе смотрелся на его ладонях игрушечным.
– Трансформации вымотали меня. Да и поговорить нам с этим варваром не о чем. Так что, пыль земли моей, сделай ему того, кого он требует.
Лицо слуги перекосила череда эмоций. Тут было все: и признание собственной ничтожности, и раскаянье, и желание исправить ошибку, загладить ее.
Мардук ухмыльнулся:
– Мне даже не надо напрягаться, чтобы понять, как ты не хочешь повторить судьбу своего бестолкового и неудачливого компаньона.
Слуга бухнулся на колени. Локи подвел черту:
– Камиз покажет дорогу к установке. Иди! Я устал.
Слуги легкой рысью покинули помещение.
Мощный телохранитель шел первым, изредка бросая взгляд через плечо на семенящего следом мелкого послушника. Тот, казалось, был полностью сосредоточен на том, чтобы донести полученный обруч без помех.
Но когда громила араб, громыхая засовом, отпирал дверь в подвал, пальцы косматого германца выудили из складок пояса тяжелый перстень с прозрачным камнем. Пока проводник боролся с непослушной дверью, Мисаил успел прижать камень перстня к камню оправы, спустя несколько мгновений оба кристалла стали одинакового цвета. Кольцо тут же снова исчезло в складках ткани.
5.
Боль выгнула тело дугой, заставляя трещать сухожилия и ломая кости. Захар шарил ладонью по неровной поверхности, пытаясь обрести точку опоры, но твердь ускользала, оставляя оруженосца и бывшего красноармейца наедине с тянущейся уже вечность пыткой.
Волны то накрывали с головой, то подбрасывали. Он пытался откашляться, но упрямая влага лезла в рот, продавливаясь через нос. Не хватало глотка воздуха, мгновения, короткого всплеска на ровной глади безвременья. Не хватало цвета – он плавал в черном, размытом ничто. Паника плавила угасающий разум. Все, что было важно, становилось чужим, надуманным, лишним. Он растворялся в окружающей тьме.
И вдруг – тонкий лучик на краю зрения. Узкий, дрожащий, весь неправильный в царстве тьмы и забвения.
Он потянулся вверх всем естеством, пытаясь уловить размытое пятнышко. Его надежду. Его жизнь.
И рванувшийся в легкие сладкий дурманящий запах топленого сала показался самым желанным ароматом в мире.
– Очнулся!
Захар втягивал в себя запахи, каждой клеткой радуясь почти утраченным ощущениям. Короткий удар в затылок он пропустил. Мир полыхнул багровыми разводами и исчез.
Снова в себя он пришел уже через полчаса. Абсолютно нагой, связанный по рукам и ногам и уложенный на деревянный помост.
– Кто вы?
Стоявший перед помостом араб только поморщился. Второй, сморщенный старичок, отвел взгляд и что-то зашептал в полголоса.
Воспоминания накатывались на сознание сплошной чередой ярких картин.
Родной Подзерск… Дед у печи, заросли крапивы у бани… Топтание на плацу в школе красноармейца… Бой, винтовочные выстрелы, крики раненых, вкус снега на губах… И вот уже новое сражение… Лязг мечей, лошадиный топот, свист чужих стрел… Это было у маленького городка. Дорилея? Вроде так! Чехарда других схваток, запах горящего лагеря, крики, вой раненых. Боль от пореза. И пьянящее чувство победы! Еще один бой. У холмов. Две кучи упертых сарацин с необычной кожей, верещащие пехотинцы, налетающие друг за другом. Дикая скачка.
Он вспомнил! Вспомнил вождя мусульман, степняка на грациозном жеребце, саблю, занесенную над другом. И то, как лихорадочно тянул к плечу ставшую неподъемной винтовку, как стрелял.
Красноармеец осмотрелся.
Старичок протянул к его губам чашку и что-то ободряюще проговорил. Произнес на чужом языке, но смысл стал понятен. Пей!
Пригодько приник к глиняной посуде. Когда он оторвался, то перед ним стояло уже не два. А сразу три человека. В камере появился Горовой.
6.
Тимофей Михайлович пробовал привести мысли в порядок. Но те упрямо разбредались.
Главное, в чем он убедился, вторым пленником загадочного Одина был именно Захар. Пригодько осунулся, побледнел и чувствует себя неважно. Бредит… Но все, что спрашивал у вновь обретенного товарища подозрительный Горовой, могли знать кроме него еще только трое человек. Костя и Улугбек остались далеко. Так что…
Он вспоминал услышанное, крутил его и так и этак – все сходилось. В заложниках Одина остался тот самый красноармеец, с которым они вместе топали от самой Руси до центра сельджукской державы. Ответы Захара были правильны, а то, что путался изредка и отвечал с задержкой, так видно же, что человек не в себе слегка, раненый!
…Рыцарь папского легата потер отросшую бороду. Здесь тропа, которой их вел местный проводник, шла под зарослями кустов, таких удобных для засады, что даже между лопатками нехорошо зачесалось.
Раздумывать некогда. Кусты наверху еле заметно шевельнулись!
Горовой остановил коня, потрогал приклад винтовки, взялся за меч. Трое сопровождавших его степняков потянули из саадаков тугие луки. Проводник взялся за топорик. Еще двое, слуги, присматривающие за вьючными лошадьми, вооружились щитами и короткими копьями.
Округа кишела разбойниками и мародерствующими дезертирами из разбитых мусульманских воинств. Сбившись в стаи, они грабили караваны купцов, нападали на деревни и городки, не брезговали одинокими крестьянами. Семеро вооруженных путников – не самый простой орешек, но и за него возьмешься, если брюхо к ребрам присыхает.
За последние полгода Тимофей Михайлович не первый раз ловил себя на мысли, что начал понемногу чувствовать окружающее пространство. Улавливать момент, когда к нему приближается опасность, предугадывать появление врагов. Обострившаяся в боях интуиция или новое выработанное чувство уже пару раз выручала его из передряг.
Так и тут. Что-то подсказывало, что впереди их ждут неприятности.
Салих, пожилой сельджук, глава приданных Горовому охранников, недовольно хмурился, не понимая, почему латинянин сдерживает их. Он оглянулся, высматривая, нет ли опасности позади.
Свистнувшая стрела вошла Салиху точно в ухо. Оба оставшихся в живых тюрка тут же кубарем скатились с седел и исчезли в кустах. Слуги попрятались за вьючными кобылами, выставив в сторону врага острия копий.
Удар шпорами в бок, и низкорослый тонконогий жеребец подъесаула одним прыжком ушел из-под стрел, хлынувших на тропу. В следующее мгновение казак уже скакал вперед. Справа свистнул аркан, еще в воздухе сбитый саблей. Слева выскочили двое оборванцев с топориками – одного снес конь, второго зарубил сам рыцарь. Невидимые лучники налетчиков, сосредоточившись на открывших ответную стрельбу тюрках, обратили внимание на прорвавшегося всадника слишком поздно. Лишь когда взбежавший на холм казак навалился на засаду, бандиты поняли, кто для них нынче самый опасный враг.
Горовой с ходу раскроил голову ближайшему разбойнику, полоснул по шее второго. Еще парочка, выскочив навстречу, схлопотали по стреле от тюрок.
Снизу, с той стороны склона, где осталась лошадь, послышались яростные крики. Четверо всадников в стеганых халатах, выскочив из-за зарослей, гарцевали у подножия холма. Изредка то один, то второй пускали стрелы, но прицельной стрельбы не получалось. Брось они лошадей, то могли бы подняться поближе, но кочевники не рисковали оставаться пешими. Будто ждали еще кого.
Раздался топот – к четверке внизу прискакало еще двое. Налетчиков стало шестеро, но они все так же не решались соваться на склон, так легко завоеванный всего лишь одним латинянином. Возможно, он действительно выглядел грозно, но, скорее всего, мародеры побаивались оставлять в тылу сельджуков.
И правильно делали. Не успели бандиты выпустить по паре стрел, как подоспели охранники Тимофея.
Так кречет бьет беззащитных уток, так боксер отделывает на улице загулявшуюся шпану.
Первыми на дорогу выскочили кони. Как казалось, без седоков. Бандиты, уже натянувшие луки, едва ослабили тетивы, и тут же в них полетели стрелы. Тюрки умудрились спрятаться за седлами, повиснув на одном стремени и зацепившись за луку седла. Мелкие, проворные как ласки, они били скучившихся врагов влет, держа в воздухе по две-три стрелы. Ближайшие двое бандитов в мгновение стали похожи на подушечки для булавок. Остальные успели закрыться щитами.
Как в такой свистопляске обе стороны умудрялись не ранить лошадей, Горовому оставалось лишь гадать.
Эффект неожиданности пропал – тюрки выпрямились в седлах и увеличили и без того высокую скорость стрельбы.
Разбойники, закрывшись щитами, разворачивали лошадей, пока гарцующие охранники русича пробовали выискать щели в их защите, опустошая колчаны.
Зачертыхался, схватившись за бедро, еще один из бандитов. Следом на спину лошади опрокинулся второй. Двое оставшихся, настегивая лошадей, припустили прочь.
Как-то необычно свистнула очередная стрела, и лошади беглецов закувыркались на ровном месте. Ближайший седок полетел в кусты. Прежде, чем он успел приподняться, в его груди расцвели цветки сразу двух оперений. Последний бандит при падении врезался в скалу и затих.
Тюрки продолжали гарцевать на лошадях, ни на мгновение не оставаясь на месте. Все четверо крутили головами, выискивая на склонах оставшихся противников. Но, видимо, тут больше не осталось желающих поживиться.
Горовой оглянулся. Бежать? Склон крут, но конному сюда не забраться, а пешему еще добежать надо. Сам он за это время успеет…
Мысли прервали.
Скуластый Гарук, ставший после смерти Салиха главным, свистнул и поманил казака.
Все также натянутые луки теперь смотрели прямо на него. Как тюрки умеют стрелять, он уже оценил. Пришлось спускаться.
– Мы бы справились сами, гяур. Больше так не бегай – не поймем, – лицо Гарука было бесстрастным. Кочевник даже не запыхался в бою, лишь пальцы правой кисти подрагивали на луке седла.
Тимофей Михайлович кивнул.
7.
Пригодько заворочался, пробуя зацепить путами выступающий край. Его оставили в комнатушке, где из мебели была только эта лежанка, а в ней – только один удобный выступ. И пока тут не появились охранники, Захар пробовал перетереть или растянуть ремни.
…После того, как видение с Горовым исчезло, Пригодько несколько раз заговаривал со сторожившими его арабами. Но те лишь качали головой или били пленника. Куда ушел Тимофей, они, естественно, не поясняли. Значит, казак здесь был такой же невольник, как и он сам.
Захар скрипнул зубами – разодранное мясо на запястьях саднило при каждом движении. Но красноармеец не останавливался – тер и тер. Кожаные путы только с виду такие крепкие. Если иметь терпение и желание… А уж этого сибиряку было не занимать.
Захар поднатужился.
Вроде, правая рука стала двигаться намного больше. Пригодько поблагодарил нерасторопность толстяка сторожа, перехватившего локти простым узлом. Немного усилий – и путы остались только на кистях. Уже недолго…
Кожаный шнур, стягивающий запястья, ослаб. Захар поднатужился, пропуская руки под собой. Вот и все, пожалуй. Немного работы зубами, минута на то, чтобы развязать ноги, и он снова может чувствовать себя свободным.
Тело не слушалось. Пленник торопливо растер мышцы, разгоняя кровь по жилам. Он поднялся, вытянул руки, свел их за спину и потянулся, покачиваясь на пятках. Так учил его еще дед, старый охотник. Друзья посмеивались с этого странного способа, но признавали, что меры действуют, помогая привести тело в порядок за несколько мгновений.
Пригодько прислушался. Вроде, тихо.
Узкое, забранное деревянной решеткой окошко давало мало света, но было понятно, что за ним все еще не ночь. Захар подошел к двери и приложил ухо к полотну. Он не знал, где он, кто его похитил. Но понимал, что ничего хорошего здесь не дождётся.
За дверью молчали – даже караульного не было слышно. Только едва уловимый шум множества голосов, будто кто-то затеял далеко отсюда, в недрах здания, молитву или спор.
Пригодько подобрал обрывки пут, присел сбоку от двери и настроился ждать.
…Замок скрипнул, когда солнце село. Торопливые шаркающие шаги одинокого человека, глухой удар о пол снятого запорного бруса.
Сибиряк подобрался.
Дверь тихо отворилась, в камеру вступила сгорбленная фигура.
Захар накинул на шею вошедшего кожаный шнур и затянул концы. Он старался не убить, а лишь слегка придушить беднягу.
Через пару минут все было закончено. Смуглый стражник, сменщик предыдущего толстяка, раздетый донага, валялся углу, крепко прикрученный к лежанке. Захар стоял у двери в одеждах вошедшего: длинная рубаха, перехваченная кушаком, плащ-накидка с удобным капюшоном, скрывающим половину лица. Только обувь казалось непривычной – остроносые туфли жали.
Оставалось выбраться наружу. Захар вздохнул, вытянул из ножен узкий кинжал, единственное оружие стражника, спрятал лезвие в складках платья. После чего перекрестился, нагнул голову и шагнул из камеры.
8.
Последние два дня отряд кружил по горам, выбираясь с одной козлиной тропы на другую. Проводники, неразговорчивые угрюмые усачи, уверенно тыкали пальцем в очередной склон и оставившие в далеком селе своих лошадей тюрки знаком показывали подъесаулу следовать дальше. Оружие ему больше не выдавали. Видимо, оценили выучку.
Карабкаясь с кручи на кручу, перепрыгивая расщелины, взбираясь выше и выше, Горовой недовольно хмурился, но в пререкания не вступал. Прошли уже две недели после стычки с мародерами, но они все еще не добрались до цели.
Чем дальше они двигались в горы, тем холоднее становились дни и нестерпимее ночи. Под утро мороз забирался даже под меховые тулупы, прихваченные в долине.
На третьи сутки проводники заметно занервничали, да и тюрки сделались собранней и настороженней. Остановки стали куда чаще. Во время привалов один или два проводника с лучниками охраны исчезали, проверяя дальнейшую дорогу.
Крепость вынырнула внезапно.
Очередной крутой склон, поросший редким кустарником, гребень скалы и вот она – сложенная из серого камня неприступная твердыня. Почти отвесные склоны, клубящиеся туманом ущелья у подножия, узенькая тропа, огибающая высоту. По мере спуска тропа переходила в натоптанную дорожку, настоящий серпантин, по которому сновали груженные мулы и ишаки. Где-то там, внизу, белели мазанки небольшого поселения. Видимо, в орлином гнезде вся прислуга не умещалась.
Один из проводников гордо повел рукой в сторону цитадели и просипел что-то.
Гарук толкнул Горового под локоть:
– Внизу узкая долина, река, люди, но там нас сразу бы приметили… А тропа, которой мы пришли, – старая, почти забытая, и ведет к одинокому маленькому пастбищу, с которого стрелой до крепости не достать… Потому и добрались… – Гарук указал пальцем на цитадель. – На площадке, что выступает над стеной, каждый вечер творит молитву человек в белой чалме. Его тяжело спутать – он такой один… – степняк явно нервничал, потел, что удивительно на пробирающем горном ветру. – Ты должен его убить.
Горовой смерил взглядом расстояние до крепости и покачал головой:
– Тут больше четверти версты будет, а то и больше. Я попробовать могу, но…
Степняк сверкнул белками глаз:
– Ты должен выполнить то, что тебе приказали. Все наши жизни зависят от того, как ты управишься.
Один из охранников размотал холстину, обнажая вороненый ствол винтовки.
Тимофей Михайлович взял в руки привычное оружие. Отметил, как напряглись стоявшие вокруг тюрки.
"Первым выстрелом снять того, что у камня стоит. Потом сбить ближнего. Пока достанут сабли, успею еще одного застрелить, а там…"
За спиной послышался шелест, с которым сталь покидает ножны.
Гарук все также бесстрастно пояснил:
– Когда у тебя в руках будет оружие Лучезарного, – он указал рукой на винтовку. – За твоей жизнью будут присматривать сразу двое. Их сабли должны быть обнажены.
Острое лезвие кольнуло под лопатку. Подъесаул опустил ствол.
Три часа прошли незаметно.
Проводники и двое охранников подкреплялись за выступом скалы, защищавшем их от ветра. А Горовой и двое неудачников высматривали того, кто прогневил странного "Одина".
9.
Вечером на одной из башен, высившимся по углам крепости, развели огонь. Пламя освещало дорогу у основания и площадку для моления.
Близился момент, ради которого казака провели через множество горных круч.
Тимофей размял замерзшие пальцы, пошевелил шеей.
Стрелять на таком расстоянии подъесаулу было не впервой. Но никогда раньше, судьба его так не зависела от результатов стрельбы. Промахнешься разок – и все… Можно ставить крест на всей затее. Да и на их с Захаром жизнях.
Захара… Тимофей усмехнулся. Вот ведь как жизнь повернулась. Сам же хоронил друга – глаза закрывал, землю кидал на саван, а оно вот как… Чудеса.
Горовой подышал на пальцы. На мгновение стало теплее.
Он вернулся к мыслям, не дававшим покоя с самой Антиохии.
А что, ежели все это, воскрешение Захара, его похищение, что если, все – только морок, наведенный чернокнижниками? Ведь не боги же эти христопродавцы – людей воскрешать?!
Тимофей Михайлович оглянулся на охранников.
У-у-у, вражины! Стерегут!
Он задумался.
И сам же ответил. Нет. Не может быть!
Ведь спрашивал он Захара в городе, хорошо распытал. Обо всем, что знали только они вчетвером и никто более. Ответы были правильные, верные ответы. Значит, действительно, красноармейца воскресили, а не просто паренька с ликом похожим подобрали, да к казаку привели… Или не убивали даже, а только…
Что же они сделали?
Его прошиб пот. А что если тело друга с погоста подняли?! Как упыри?! Так что отвечать может, а душа уже вон улетела?
Казак незаметно перекрестился.
Не-е-е… Не могло такое случиться. Держал он Пригодько за руку – та теплой была. Да еще, когда красноармеец клялся, он серебряный крест подъесаула, освященный в церкви, в ладонях держал. Упырь бы не смог, значит, чист Захарушка перед Создателем.
Отлегло на душе…
Ладно. Главное нынче – выполнить задание супостата чернявого. А там они с Захаром, да еще и Костю с Улугбеком отыщут…
Он не переставал разминать пальцы, согревая их для предстоящего дела.
Мысли, меж тем, роились без остановки.
А что, если…
За спиной засопели тюрки охраны. По-прежнему двое из них топтались рядом, а двое оставались в лагере, разбитом в сотне шагов отсюда. Там скалы хоть немного укрывали от осеннего горного ветра.
Тюрки нервничали.
Двери, ведущие на площадку, где должен был появиться враг "Одина", приоткрылись.
Первыми выскользнули слуги с жаровнями, полными углей. Следом потянулись стражи с обнаженными саблями. Они проверили каждый закуток, осмотрели стены и скалы поблизости.
Горовой вжался в камень. Гарук и его напарник юркнули за гребень скалы. Вроде должны за спиной стоять, следить, чтобы справил все, как надобнать, а едва должен враг появиться, прыснули, как зайцы от волка.
Подъесаул повел стволом, ловя в прорезь прицела дверь.
Стражи ушли, оставив пустую площадку на откуп ветрам.
Казак глубоко вздохнул, успокаивая дыхание. Медленно повел курок. Врага надо бить в прорезе двери, там, где он освещен хорошо.
Первым из проема появилась фигура, закутанная в длинный стеганный халат. На голове не было белой чалмы, и казак вернул прицел обратно на створ двери.
Вот и тот, кого приказали застрелить. Казак не задумывался, чем этот старик провинился. Приказано – исполнить! И без сантиментов. На войне надо воевать…
Горовой упустил момент, когда фигура была на фоне света. Что-то отвлекло. Что-то знакомое настолько, что заставило дрогнуть руку.
Он пригляделся к тому, кто вошел на площадку первым. Сейчас этот крепыш в длиннополом стеганом халате стоял точно по центру площадки. Руки сведены за спиной, а сам человек покачивается на пятках. Во всем это было нечто неуловимо знакомое. Родное до боли.
Казак всмотрелся, примечая детали. После чего широко улыбнулся и опустил ствол.
За спиной послышался шорох. Гарук удивленно просипел:
– Зачем ждешь?
Казак медленно развернулся к сторожу. Винтовка скользнула на изгиб локтя, повернувшись к крепости безопасным прикладом.
– Я ошибся, Гарук.
– Что ты говоришь?! Ты не смог?! Но ведь, Хозяин сказал, что должен быть гром?!
В его руке сверкнула сабля. Казак сдвинул прицел.
– Я просто не в того целился.
Выстрел разорвал тишину ущелья.
Степняк, почуяв опасность, попробовал прикрыться лезвием. Пуля вошла в его грудь, отбросив тело на пару шагов. Подъесаул торопливо передернул затвор.
Сунувшийся следом второй караульный сумел увернуться от свинца. Но чтобы напасть на плюющегося огнем пленника, его духа уже не хватило. Тюрок бросился вниз, в лагерь.
Казак дослал в патронник третий патрон и хладнокровно свалил бегущего выстрелом в спину.
Пара охранников, выбравшаяся из-под войлочных накидок, увидев смерть товарища, схватились за луки.
Еще один выстрел, и третий кочевник завалился на спину, хватаясь за грудь. Последний из тех, кто должен был охранять призванного из будущего убийцу, бросился бежать.
Горовой словил мельтешащую фигуру в прорезь прицела, надавил спуск курка.
Сухо щелкнул боек. Магазин пуст.
Казак выдохнул, следя, как удаляется противник. Внизу, в селе, оставались лошади. Теперь у тюрка стало на четыре заводных коня больше, назад не поедет – помчится.
Он вернулся к краю скалы, присел на камень. В крепости царила суета. Зажигались факелы, сновали люди. Старец в белой чалме исчез в недрах цитадели. Но странно знакомый обладатель халата остался. Он стоял на площадке, вглядываясь в развалившегося на камнях Горового.
Тимофей взмахнул винтовкой.
Человек на той стороне ущелья подпрыгнул, взмахнул руками и радостно завопил. Эхо множило крик, наслаивая звуки друг на друга, преломляя и выкрадывая смысл.
До подъесаула долетали только обрывки. Но хватило и их.
– Ти-мо-фей!
Для казака этого было достаточно.