Я. В. Брюс. Гравюра ХVIII в.

Образ Сухаревой башни, который был известен всей России и воспоминания о котором живы до сих пор, складывался в народном сознании как под воздействием реальных исторических фактов, так и легенд, возникавших вокруг нее с самых первых лет ее существования. Может быть, именно легенды сыграли в широкой известности башни и в создании ее образа даже более значительную роль, чем факты.

Недаром П. В. Сытин в своих исследованиях отдающий предпочтение факту и документу, в подзаголовке книги 1926 года «Сухарева башня», раскрывающем содержание и построение труда, все же написал: «Народные легенды о башне, ее история, реставрация и современное состояние», поставив легенды на первое место.

Это органическое единство легендарного и документально-исторического в образе Сухаревой башни мы видим и в стихотворении Михаила Александровича Дмитриева, посвященном ей и написанном за 80 лет до труда П. В. Сытина.

М. А. Дмитриев — поэт пушкинского времени, хороший знакомый А. С. Пушкина. Пушкин, желая объединения близких ему литераторов, сказал: «Я бы согласился видеть Дмитриева в заглавии нашей кучки».

Почти всю жизнь Дмитриев прожил в Москве, «с издетства мною любимой», как признавался он в одном из стихотворений. Москве он посвятил сборник «Московские элегии», ему принадлежит знаменитая афористическая строка о московских улицах, которую уже полтора века часто цитируют в статьях и очерках по истории столицы:

Стихотворение Дмитриева «Сухарева башня» было написано в 1840-е годы в преддверии 700-летнего юбилея Москвы, одним из инициаторов празднования которого он тогда выступал.

……….

В этом стихотворении отмечены главные факты истории Сухаревой башни и самые известные легенды.

Факты и документы изображают внешний, материальный облик образа башни. Легенды говорят о внутреннем содержании образа, духовной жизни Сухаревой башни, смысле и связях ее судьбы с судьбой Москвы и России. Умеющий слушать да услышит, о чем она хочет поведать такому слушателю.

Самые ранние легенды Сухаревой башни рассказывают о знаменитом сподвижнике Петра I графе Якове Вилимовиче Брюсе.

Все, что происходило в Сухаревой башне за ее толстыми стенами и всегда закрытыми дверями в петровские времена, когда там собиралось «Нептуново общество», было тайной для любознательных окрестных обывателей. Но кое-что все же просачивалось в народ, подхватывалось молвой, перетолковывалось, дополнялось догадками и домыслами. Иногда рассказчик, уверовав в собственную фантазию, начинал утверждать, что сам был очевидцем странных и чудесных явлений.

Граф Брюс в легендах предстает колдуном, чернокнижником, волшебником и в то же время замечательным ученым, изобретателем, умным, благородным и смелым человеком, не боящимся возражать самому царю. Надобно отметить, что народные легенды изображают Брюса с большой симпатией.

Созданные в начале XVIII века легенды о Брюсе, как каждое произведение фольклора, в пересказах последующими поколениями рассказчиков дополнялись, перерабатывались, по-новому осмыслялись. Они прошли и выдержали испытание временем. Достаточно широко эти легенды оставались распространены в Москве в XIX и XX веках, и даже до сих пор их помнят и рассказывают, причем они обретают новые детали, говорящие о живой связи их проблем с современными.

Легенда правдива и достоверна по-своему, ее правда по природе своей та же, что и правда художественного произведения. Легенда не дает фотографического воспроизведения действительности, но помогает понять ее суть и смысл, то вечное, что сохраняет в нашей жизни веками и заставляет человека волноваться и привлекает читателя и в древнем эпосе, и в современном романе.

В 1920-е годы краевед-фольклорист Е. З. Баранов записал бытовавшие среди московского простого люда легенды о Брюсе и Сухаревой башне. Особая ценность его записей заключается в том, что если все предыдущие литературные сведения об этих легендах ограничивались лишь сообщением об их темах и сюжетах, то Баранов записывал полный текст рассказа, слово за словом. При некоторых записях Баранова есть указание, от кого и где она была сделана: «рассказывал рабочий-штукатур Егор Степанович Пахомов», «рассказывал… маляр Василий, фамилия его мне неизвестна; рассказ происходил в чайной „Низок“ на Арбатской площади, за общим столом», «рассказывал в чайной неизвестный мне старик-рабочий», «…уличный торговец яблоками Павел Иванович Кузнецов», «…старик печник Егор Алексеевич, фамилию не знаю», «записано …от ломового извозчика Ивана Антоновича Калины».

Далее приводятся некоторые московские легенды о Брюсе не в форме научной фольклорной записи, а в литературном пересказе по материалам Е. З. Баранова. В своем пересказе автор ставил перед собой задачу сохранить смысл и стилистическое своеобразие оригиналов.

 

Сухарев и Брюс

Был этот Брюс самый умный человек: весь свет исходи — умней не найдешь.

Жил он в Сухаревой башне. Положим, не вполне жил, а была у него там мастерская, и работал он в ней больше по ночам. Тут он держал свои книги и бумаги. И какого только инструмента не было в этой мастерской! И подзорные трубы, и циркуля разные. Снадобий всяких — пропасть: настойки, капли, мази в банках, в бутылках, в пузырьках. Это не то что у докторов: несчастная хина да нашатырный спирт, а тут змеиный яд, спирты разные! Да всего и не перечесть! И хотел Брюс наукой постигнуть все на свете: что на земле, что под землей и что в небе — хотел узнать премудрость природы.

А башню эту Сухарев построил. Вот по этому самому и называется она Сухарева башня. А Сухарев этот был купец богатый, мукой торговал. Ну, еще и другие лавки-магазины были, бакалея там, булочная, колониальные товары. Одно слово — богач, и тоже парень неглупый был, тоже по науке проходил. Ну, до Брюса ему далеко, и десятой части Брюсовой науки не знал. Он, может, и узнал бы, да торговля мешала.

— Ну, хорошо, — говорит, — положим, ударюсь я в науку, а кто же за делом смотреть станет? На приказчиков положиться нельзя: все растащат, разворуют. А тут еще баба-жена да ребятишки. А при бабе какая наука может быть? Ты, примерно, книгу раскрыл и хочешь узнать чего-нибудь по науке, а тут жена и застрекочет сорокой: то-се, пятое-десятое…

И вот Сухарев думал-думал — как быть? И по науке человеку лестно пойти, да и нищим остаться не хочется. Видит, не с руки ему наука, взял да и построил башню, а потом говорит Брюсу:

— Ты, Брюс, живи в этой башне, доходи до всего. А чего, — говорит, — понадобится, скажи — дам.

А чего Брюсу понадобится? Чего нет — сам сделает, на все руки мастер был.

Царь Брюсу говорит, сердится:

— И чего ты все мудришь? Чего выдумываешь? Забился в свою башню и сидишь, как филин. Вот прикажу подложить под башню двадцать бочонков пороху и взорву тебя. И полетишь ты к чертям.

— Если называешь меня филином, то и буду филином, — отвечает ему Брюс. Тут обернулся он филином да как закричит: — Пу-гу-у!

Царь испугался — и бежать.

— Здесь, — говорит, — и до греха недалеко.

Не любил царь Брюса, а тронуть боялся. А не любил вот почему: он хоть и царь был, а по науке ничего не знал. Ну, а народ все больше Брюса ободрял за его волшебство.

 

Служанка Брюса

Уж такие удивительные вещи мог Брюс делать по своей науке! Однажды он сделал себе служанку из цветов. Ну, прямо как настоящая девушка была: по дому, по двору ходила, комнаты убирала, кофей подавала, вот только говорить не могла.

Приходит раз к Брюсу Петр Великий, увидел ее и говорит:

— Хорошая у тебя служанка, только почему она молчит? Немая, что ли?

— Да ведь она не от матери рожденная, я сделал ее из цветов, — отвечает Брюс.

Не поверил царь:

— Полно тебе выдумывать, мыслимое ли это дело!

— Ну, смотри, — сказал Брюс, вынул из головы девушки булавку, и служанка рассыпалась цветами.

— Как же ты смог такую девку сделать? — спрашивает Петр Великий.

— По науке, — отвечает Брюс, — по книгам, вот посмотри книги мои.

Посмотрел царь книги, видит — книги ученые, но не поверил ему.

— Без волшебства, — говорит, — тут не обошлось.

С этой девушкой еще были разные случаи.

Жена Брюса приревновала к ней мужа, стала его попрекать, что он любовницу завел.

Другой раз увидел девушку граф и сразу в нее влюбился, настолько она была красавица, а что немая, решил, что можно и с немой жить.

— Выдай за меня замуж свою девицу, — просит граф Брюса.

— Она же ненастоящая, — говорит Брюс.

А граф не верит, пристал, как банный лист к спине.

— Отдай, — говорит, — не то жизни себя лишу и записку оставлю, что это ты меня до точки довел.

Вынул Брюс из головы девушки булавку, рассыпалась она цветами. Граф огорчился, обозвал Брюса обманщиком и после этого к нему ни ногой.

Люди, что жили по соседству с домом Брюса Якова Вилимовича, называли эту служанку «Яшкина девка».

 

Брюс и купцы

Московское купечество невзлюбило Брюса за то, что он устраивал на них испытания натуры.

Дело было так. Сидит купец в своей лавке, торгует, у него на уме покупателя общипать, и вдруг видит купец — лезет на него огромаднейший каркадил. Купец с испугу не своим голосом орет: «Караул, пропадаю!» Люди сбегутся, спрашивают: «Что случилось?» Он им про каркадила говорит, а люди смотрят — человек трезвый, а такую глупость говорит, видать, рассудка лишился. Ну, после этого покупатели его лавку стороной обходят.

Другому купцу другое что померещится, третьему — третье, испугает до полусмерти. Уж какая тут торговля!

Один знающий человек объяснил:

— Да ведь это, небось, Брюс производит испытание натуры и порчу на вас наслал.

Написали купцы жалобу на Брюса, выбрали из купечества несколько человек поразумнее и послали с этой жалобой к царю Петру Великому.

Петр Великий говорит:

— Надо посмотреть, что это за испытание натуры такое?

Приехал он, влез на Сухареву башню, ухватил Брюса за волосья и давай трепать. Не может Брюс понять, за что ему такое наказание от царской руки.

— Петр Великий! — кричит. — Ведь за мной никакой вины нет!

— Врешь! — говорит Петр. — Ты на купцов порчу напускаешь, московскую торговлю портишь, — и рассказал про купеческую жалобу.

Тут Брюс уразумел, в чем дело, и принялся объяснять царю свою практику насчет отвода глаз и испытания натуры. Только царь не верит ему, говорит:

— Сомнительно это, чтобы отводом глаз каркадила сделать.

— Пойдем на площадь, — предлагает Брюс, — покажу тебе отвод глаз.

Поехали они на Красную площадь, а народ, прослышав, что царь едет, собрался его смотреть. Приехали царь с Брюсом на площадь, Брюс нарисовал на земле коня с двумя крыльями и говорит:

— Смотри, сяду я на этого коня и вознесусь в поднебесье.

И видит Петр Великий: вдруг сделался нарисованный конь живой, сел Брюс на него верхом и вознесся в небо.

Петр голову задрал вверх, смотрит на Брюса и удивляется. Вдруг слышит за своей спиной Брюсов голос: «Петр Великий, а ведь я — вот он!» Обернулся царь, а за спиной у него Брюс стоит. Еще больше удивился царь: как это может быть два Брюса, один на коне в небесах, другой на земле пеший.

Тут Брюс, что на земле стоял, махнул рукой, и всадник пропал.

— Вот это и есть отвод глаз, — объяснил Брюс. — Что захочу, то и будет тебе представляться. Вот и на купцов я не порчу наслал, а отвод глаз сделал.

Царь порвал купеческую жалобу, сказав, что поскольку порчу на купцов и на торговлю Брюс не напускал, то жалоба их пустая. Разобравшись с купцами, Петр Великий говорит Брюсу:

— Пойдем-ка, Брюс, в трактир, чайку попьем.

— Что ж, пойдем, — отвечает Брюс. Чего бы ему не пойти: чай пить — не дрова рубить, притом же приглашает не черт шелудивый, а сам Петр Великий.

Вот приходят они в трактир. Заказывает Петр чаю две пары, графинчик водочки. Выпили, закусили, за чай взялись. За чаем Петр Великий давай Брюса расхваливать.

— Это, — говорит, — ты умной штуки добился — глаза отводить. Это, — говорит, — для войны хорошо будет. — И стал объяснять, как следует действовать этим отводом. — Это, примерно, идет на нас неприятель, а тут такой отвод глаз надо сделать, будто бегут на него каркадилы, свиньи, медведи и всякое зверье, а по небу летают крылатые кони. От этого неприятель в большой испуг придет, кинется бежать, а тут наша антиллерия и начнет угощать его из пушек. И выйдет так, что неприятелю конец придет, а у нас ни одного солдата не убьют.

Вот Брюс слушал, слушал да и говорит:

— Тут мошенство, а честности нет.

Петр спрашивает:

— Как так? Какое же тут мошенство?

Брюс разъясняет:

— А вот такое, — говорит, — на войне сила на силу идет, и ежели, — говорит, — у тебя войско хорошее и сам ты командир хороший, то и победишь, а так воевать, с отводом глаз, — одно жульничество. Вот я мог напустить на купцов каркадилов, а сам забрался бы в ящик и унес бы деньги — это будет жульничество.

Петр ему:

— Ежели это жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал — этот отвод глаз?

— Я не выдумал, я по науке работаю, и нет у меня такого, чтобы наукой на подлость идти. Вот я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это подлость.

Обозлился царь:

— Ты есть самый последний человек. Ты своему царю не хочешь оказать уважение, и за это надо тебе надавать оплеух!

А Брюс нисколечко его не боится.

— Эх, — говорит, — Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у тебя змея под ногами, ужалить изготовилась.

Глянул Петр, и вправду — змея! Вскочил, схватил стул и давай бить им по полу. (А это Брюс на него такой отвод глаз напустил.) Хозяин трактира и половые смотрят, а подступить боятся: знают, что он царь.

Разломал царь стул об пол, видит — нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и водку четвертной билет, сдачи не взял — и поскорее вон из трактира.

Сильно осерчал тогда Петр Великий на Брюса.

— Правда, — сказал он, — Брюс самый ученый человек, а все же ехидна.

 

Царь отправляет Брюса в Москву

Когда царь Петр переехал в Петербург, то увез с собой и Брюса. Там Брюс тоже завел себе мастерскую, но она была не так удобна для науки, как Сухарева башня.

Однажды Брюс, здорово выпимши, лишь самую малость до настоящей препорции недоставало, пришел на бал в царский дворец, взял у лакея бутылку вишневки и стал из нее добирать до препорции.

Царь Петр ему говорит:

— Нешто рюмок нет, что ты из бутылки тянешь. Вместо того чтобы так безобразничать, устроил бы какую потеху, а мои гости посмеялись бы.

— Ладно, устрою потеху.

На балу этом были разные графы да князья, женский пол — барыни — под музыку плясали-танцевали. Все одеты хорошо в шелка и бархат. Махнул Брюс рукой, и вдруг эти господа, которые по паркету кренделя ногами выделывали, видят — на полу отчего-то мокро стало. Поначалу подумали, что с кем-то грех случился, пошли тут «хи-хи» да «ха-ха». Но только видят — идет вода из дверей, из окон.

И тут ударило им в голову: наводнение началось, Нева из берегов вышла.

— Потоп! Потоп! — закричали все в страхе. Госпожи-барыни подолы задрали, генералы-князья кто на стул, кто на стол, кто на подоконник взобрались. Все вопят, орут, думают — конец им пришел.

И только один царь Петр понял, что это Брюс отвод глаз сделал.

— Прекрати свои штуки, пьяная морда! — приказал он Брюсу.

Брюс опять махнул рукой, вода пропала, везде сухо, только барыни все с задранными подолами стоят, князья-генералы на стульях и столах корячатся. Такая срамота!

Царь Петр говорит гостям:

— Продолжайте веселиться, а я с Брюсом разберусь.

Подозвал он к себе Брюса, принялся ему выговаривать:

— Ты моих гостей осрамил! Нешто я такую потеху приказывал тебе сделать?

— Что касается твоих гостей, — отвечает Брюс, — то, по мне, они не гости, а сброд.

— Не смей так выражаться! Я их не с улицы набрал. Говоришь невесть что с пьяных глаз!

— Точно, выпил. Да только скажу, пьяный проспится, а дурак никогда.

— Так, по-твоему, выходит, что я дурак? — возмутился царь.

— Я тебя не ставлю в дураки, — отвечает ему Брюс, — а только меня досада берет, что ты взял под свою защиту этих оглоедов.

Н у, слово за слово, в голове-то у Брюса шумит, и наговорил он много лишнего. И царь еще пуще рассердился.

— Я, — говорит, — вижу, что ты о себе чересчур много понимаешь: все у тебя дураки, один ты умный. А раз так, нечего тебе промеж дураков жить. Завтра поутру пришлю тебе подводу — и отправляйся в Москву, живи в Сухаревой башне.

— В Москву, так в Москву, — согласился Брюс и пошел домой. Царь Петр думал, что Брюс проспится и утром придет у него прощения просить. Только утро прошло, день наступил — Брюс не идет. Тогда царь сам пошел к Брюсу.

Видит: Брюс собрал свои книги, бумаги, подзорные трубы и все другое, что требуется ему по его науке, и усаживается в воздушный корабль, вроде аэроплана.

Петр кричит ему:

— Стой, Брюс!

А Брюс не послушался, нажал на кнопку, и поднялся корабль вверх. Царь озлился, выхватил пистолет — бах-бабах в Брюса, только пуля отскочила от Брюса и чуть самого царя не убила.

Взвился Брюсов корабль птицей.

Народ собрался, люди смотрят и крестятся.

— Слава Тебе, Господи! Унесли черти Брюса от нас.

Прилетел Брюс в Москву. Высмотрел с высоты, где Сухарева башня стоит, и опустился прямо на нее. При таком чудесном явлении, конечно, народ собрался, смотрит, говорит разное, кто радуется, а кто Брюса ругает: «Вот принесла Брюса нелегкая».

А Брюс принялся, как и прежде, в Сухаревой башне по Науке работать.

 

Вечные часы

Что Брюс наповыдумывал, всего и не запомнишь. Вот про вечные часы помню. Трудился над ними он долго, может, десять лет, а все-таки выдумал такие часы, что раз их завел — на вечные времена пошли без остановки.

Выдумал их, сделал, завел и ключ в Москву-реку забросил.

Как жив был Петр Первый, то часы шли в полной исправности. Из-за границы приезжали, осматривали. Хотели купить, только Петр не согласился.

— Я, — говорит, — не дурак, чтобы брюсовские часы продавать.

Значит, при Петре часы были в полном порядке и ходили. А стала царицей Екатерина, и тут им пришел конец.

— Мне, — говорит царица, — желательно, чтобы ровно в двенадцать часов из нутра часов солдат с ружьем выбегал и кричал: «Здравия желаем, ваше величество!»

Конечно, затея глупая, женская. Это простые часы с кукушкой можно сделать, штука немудреная. А вечные часы для этого не годятся, они не для того сделаны, чтобы на птичьи голоса выкрикивать или чтоб солдаты с ружьем выбегали, они для вечности сделаны, чтобы шли и чтобы веку им не было. А Екатерина в этом деле ничего не смыслила. Министры ее — тоже ветер в головах погуливал: «Слушаем, — говорят, — все исполнено будет».

Разыскали самого лучшего мастера-немца, осмотрел он часы, взялся за работу. Разобрал часы, а сделать, что велено, не может. Мудрил-мудрил, у Екатерины терпение лопнуло. Немцу приказывают: «Собери часы, как они были», — а он и собрать не может: не соображает, куда какую пружину надо ставить.

После этого многие мастера приходили. Придут, посмотрят — и отказываются от работы, не по зубам кушанье.

Лежали, лежали брюсовские пружины и колеса кучкой, вроде как хлам, да и выбросили их, чтобы глаза не мозолили. После-то ученые кинулись искать их, да где найдешь! Вот только Сухарева башня осталась.

 

Генеральские пушки

Однажды пришел к Брюсу в Сухареву башню один генерал и стал у него допытываться, что он тут делает и какими такими противозаконными чародействами занимается.

— А тебе-то что? — говорит ему Брюс. — Я в твои дела не мешаюсь, и ты в мои не лезь.

— Я — не ты, я — другое дело, — отвечает ему генерал. — Мне положено, я — генерал.

— И я — генерал, — говорит Брюс, — ты генерал по эполетам, а я по уму. Сними с тебя эполеты, никто тебя за генерала не примет, скажут — дворник.

Генерал рассердился, грозит:

— Ежели на то пошло, я по твоей башне из пушек бабахну, твою колдовскую башку к чертям разнесу!

Распалился генерал, помчался в казармы и отдал приказ, чтобы немедленно разбить из орудий Сухареву башню.

Привезли солдаты пять пушек, наставили на башню. Генерал командует: «Пли!» — а ни одна пушка не выстрелила. Солдаты и так и этак стараются, а ничего не получается: не стреляют пушки.

Брюс с башни смотрит на них, смеется, потом говорит:

— Вы, дураки, орудия песком зарядили и хотите, чтобы они стреляли.

Солдаты разрядили пушки, посмотрели, а в них вместо пороха — песок.

Народ, который вокруг собрался, говорит генералу:

— Вы, ваше превосходительство, лучше увозите свои орудия, не то Брюс с вами такое сделает, что жизни рады не будете.

Генерал подумал и решил не связываться с колдуном, скомандовал, чтобы пушки увезли обратно в казармы.

— Ну его к черту, этого Брюса, — сказал, — один грех с ним.

И больше в дела Брюса не вмешивался.

 

Смерть Брюса

Умнейший человек был Брюс, а помер по-глупому, пропал он, можно сказать, дуром.

Состарился Брюс, а там уж и смерть близка, тогда придумал он специальные порошки и составы, чтобы ими из старого человека сделать молодого.

Перво-наперво он сделал испытание. Поймал старую-престарую собаку, изрубил на куски, перемыл куски в трех водах, потом сложил по порядку, посыпал порошком — и куски срослись. После того полил собаку из пузырька составом — живой водой, и сей момент из нее получился кобелек месяцев шести. Вскочил кобелек на ноги, хвостом замахал и давай прыгать вокруг Брюса.

Обрадовался Брюс, что испытание удалось, и решил испытать это дело на человеке.

Был у него ученик, уже много лет жил у Брюса, тоже уже немолодой и кое-что из науки у него перенял. Хотя правду сказать, ему до Брюса было далеко, и сотой части Брюсовых наук не знал.

Позвал Брюс ученика, убил, разрезал на куски и положил в кадку. Через девять месяцев достал их, сложил кусок к куску, посыпал порошком, опрыскал живой водой из пузырька.

Поднялся ученик: был старый, стал молодой.

— Ах, как долго я спал! — говорит.

— Ты спал девять месяцев, — говорит Брюс, — а теперь вновь народился.

Рассказал ему Брюс про чудесный состав. Ученик не верит.

— Когда не веришь, посмотри в зеркало.

Взглянул ученик в зеркало — действительно, совсем молодым стал.

— Ты никому не говори, что я сделал тебя из старого молодым, — приказал ему Брюс. — И моей жене не говори. А кто спросит, отвечай, что ты мой новый ученик.

Стал Брюс ученика учить, как переделывать старого на молодого, а когда выучил, то сказал:

— Я сам хочу переделаться на молодого, и ты должен все сделать, как я тебя учил.

Он взял с ученика клятву, что тот исполнит все как следует, велел всем говорить, что уехал, мол, Брюс на девять месяцев, а куда — неизвестно, и отдал ученику порошки и составы.

Ученик сделал с Брюсом то, что он велел, и стал ждать, когда пройдут девять месяцев.

А у Брюса была молодая жена. Она как увидела молодого ученика, тотчас полюбила его, и он оказался парень не промах, вот они и закрутили любовь.

Парень-то оказался трепло: все выложил Брюсовой жене про мужа, а та и говорит:

— Не надо переделывать Брюса на молодого. Будем мы с тобой жить вместе, ты будешь заниматься волшебными делами, а я управлять по хозяйству, а вечерами будем ходить под ручку на бульвар гулять.

Прошло некоторое время, царь Петр Великий Брюса хватился:

— Куда подевался Брюс, почему не вижу его?

А тут как раз минуло девять месяцев, ученик посыпал Брюса порошком, чтобы тело срослось, а как достал пузырек с живой водой, Брюсова жена схватила его, бац об пол — и разбила.

Петр Великий похоронил Брюса с почестями, а ученику и Брюсовой жене после того, как дознались обо всем, отрубили головы.

Вот ведь как бывает: умный-умный, а подлость-то сильней ума.

 

Памятник

Их было трое умнейших людей: Брюс, Сухарев и Пушкин. Сухарев, значит, Сухареву башню построил; Брюс на небо летал, чтобы посмотреть, есть ли Бог, и вернулся; Пушкин тоже умнейший был господин, книги писал, все описывал, и чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему. «Вы, говорит, живите для радости». Им всем троим хотели поставить памятники. Это уж после, не при Петре Великом, при другом царе было. Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился.

— Брюсу, — говорит, — не за что: он волшебством занимался и душу черту продал.

Вот как человека опорочили. И ведь напрасно, совсем зря. Зачем было Брюсу черту душу продавать? Умный человек и без нечистой силы, сам до всего дойдет. И волшебство он наукой взял. Да ведь у нас как? Озлился на человека — и давай его чернить. Вот и тут так, один царь невзлюбил Брюса, ну и другие цари, которые за ним были, той же дорожкой пошли. Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.

И Сухареву царь не приказал ставить памятник.

— Какой, — говорит, — ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него.

А Пушкина царь все же одобрил.

— Он, — говорит, — умнейший был человек.

Поставили памятник Пушкину, и стоит он на Тверском бульваре у всех на виду.

Да ведь наш народ какой: иной-то тысячу раз пройдет мимо памятника, а спроси его: «Что за человек был Пушкин?» — «Не знаю, — говорит. — Не знаю…» Да ведь и я не знал, а как расспросил знающих людей, так и узнал. Вот и ты расспроси и послушай, что знающие люди скажут.

* * *

Кроме приведенных здесь легендарных сюжетов, существуют еще легенды о Брюсе и на другие сюжеты. Самым значительным и важным из них является сюжет о Черной книге Брюса, но об этих легендах будет большой разговор впереди. Наряду с легендами о делах и чудесах Брюса существует также довольно много легенд о его посмертной судьбе, причем они продолжают возникать и в настоящее время. Народная уверенность в том, что он не мог умереть и исчезнуть как обычный смертный человек, сильна и непреходяща. Пока не была снесена Сухарева башня, говорили, что Брюс продолжает обитать в ней, и проходившие подле нее поздней ночью прохожие иногда видели свет в верхнем окошке, где была его обсерватория и где он занимался чародейством. А сейчас время от времени в газетных статьях появляются сообщения репортеров о том, что какой-то местный житель рассказывал им, будто бы на проспекте Мира из подвала дома, который, по преданию, принадлежал Брюсу, в полночь на пятницу слышится какой-то голос и шаги — это бродит по подземным ходам дух Брюса.

Такое же широкое распространение, как цикл легенд о Брюсе, получила и имеет в настоящее время легенда о постройке Сухаревой башни по приказу Петра I как своеобразного выражения благодарности царя полковнику Сухареву и его полку за проявленную верность во время Стрелецкого бунта.

XVIII век этой легенды не знал. Она стала известна только в 1830-е годы. А в печати впервые опубликована в третьей части изданного в Москве в 1827–1831 годах путеводителя в четырех частях «Москва, или исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского» (в 4-х частях), составленном писателем И. Г. Гурьяновым, автором большого количества исторических и «нравственно-описательных» романов и повестей «для народа», а также ряда популярных исторических очерков.

В своих произведениях на исторические темы И. Г. Гурьянов не только излагал события по использованной им литературе, но высказывал по их поводу свои оценки и соображения. Таким авторским предположением были и его объяснение повода для сооружения Сухаревой башни.

«Это готическое здание с высокою осьмистороннею башнею, — пишет Гурьянов, — увенчанною двуглавым орлом — новый памятник того, что никогда усердная служба отечеству и верность престолу не остаются без награды. Так наградил Великий Петр одного из своих подданных за верность его престолу.

Первый шаг к Сухаревой башне напоминает нам начальника одного из стрелецких полков, полковника Сухарева.

Петр Великий знал цену верности Сухарева, и наградить дарами и почестями значило — наградить только в глазах современников. Петр хотел наградить примерно и для потомства и сделал это: он приказал воздвигнуть на месте бывших Сретенских ворот величественное здание и наименовал башнею Сухарева; первое — в воспоминание отличной верности Сухарева, второе — что в окрестностях сего места стоял и полк, и находился Приказ сего стольника».

Обычно Гурьянов ссылается на источник, откуда взяты им те или иные исторические сведения. Так, в следующем после рассказа об основании Сухаревой башни абзаце при фразе «В Сухареву башню помещено было училище Математики и Навигации» он поясняет: «говорит Автор „Отечественных записок“.». Здесь же сведения гораздо более значительные и серьезные не подкреплены ссылкой. Значит, текст принадлежит самому Гурьянову. Но в то же время он не указывает, как обычно принято, что это его собственное мнение или открытие.

Такому положению может быть одно-единственное объяснение: Гурьянов включил в книгу историю, пришедшую из народной молвы, распространенную в народе и, естественно, многим известную, но не обремененную указаниями источника легенду.

Помещенная в путеводителе Гурьянова история основания Сухаревой башни была принята и подхвачена публикой, литераторами и даже историками.

В конце 1830-х годов поэт Е. Л. Милькеев печатает большое, ставшее сразу популярным стихотворение «Сухарева башня», в котором подробно развивает сведения из путеводителя Гурьянова:

Об этом же пишет в стихотворении «Сухарева башня» и М. А. Дмитриев.

Историк Москвы И. М. Снегирев, не имея документальных материалов о строительстве Сухаревой башни Петром I, осторожно пишет в статье о ней, напечатанной в 1842 году: «башня прослыла Сухаревою в память этого полка, верного престолу государеву», но не говорит о постройке башни Петром I.

Однако с середины XIX века и до сегодняшних дней популярные статьи и очерки о Сухаревой башне начинаются рассказом об оригинальной форме благодарности Петра I стрельцам Сухаревского полка.

Даже нашелся документ, подтверждающий это, — памятная доска на башне.

«Старая подпись о том возвещает потомству», — утверждает в своем стихотворении М. А. Дмитриев.

Однако достоверность того, что именно об этом возвещает «старая подпись», основывалась только на доверчивости москвичей.

Каждый москвич, идя мимо Сухаревой башни, видел мраморные доски с надписями, укрепленные на ней. Правда, прочесть, что написано на досках, было затруднительно: висели они высоко, да и надписи были сделаны старинным, непривычным для москвича XIX века шрифтом. Так что оставалось поверить поэту на слово, впрочем, он и сам, по-видимому, был уверен, что на досках написано именно об этом.

П. В. Сытин, крупнейший москвовед первой половины XX века, в своей брошюре «Сухарева башня», написанной и изданной в 1926 году, повторил общепризнанную версию. В более же позднем своем труде «История планировки и застройки Москвы» (1950 г.), книге специальной и малотиражной, а потому практически неизвестной широкому читателю, он придерживается иного мнения, к которому пришел после более внимательного изучения памятной доски и исторических документов. «Несомненно, эти доски и надписи на них, — пишет Сытин, — должны были сохранить для потомков время и место строения каменных палат, с воротами и башнею, а также имена лиц, начальствовавших тогда над 2-м Стрелецким полком, здесь расположенным и несшим на башне сторожевую службу. Полк, по имени полковника, назывался также Сухаревым полком, а местность его стоянки — Сухареве. Естественно, что и Сретенские ворота Земляного города, построенные Петром в виде каменной башни, стали называть Сухаревой башней. Но И. М. Снегирев и другие дореволюционные историки создали легенду, что Петр построил башню в честь Л. П. Сухарева, на память об его с полком услуге во время борьбы Петра с Софьей в 1689 году. Эта легенда ни на чем не основана, так как, во-первых, из приведенной выше надписи на воротах башни отнюдь нельзя вывести, что башня построена в честь Сухарева или в память об его подвиге; во-вторых, в изданном Петром I указе о наградах за Троицкий поход Л. П. Сухарев получил весьма скромную награду, сравнительно с другими („поместного по 250 четвертей, денег по 30 рублей“. — В. М.), чего не могло бы быть, если бы Петр так высоко ставил его заслугу, что увековечил ее даже грандиозным даже по тому времени памятником».

При финансовом участии какого-либо лица, а тем более государя в памятной надписи на постройке обязательно указывалось: «пожаловал», «даровал», «иждивением такого-то». Такого указания в тексте памятной доски на Сухаревой башне нет, зато текст совершенно определенно свидетельствует, что строительство шло на средства Стрелецкого приказа и что царь не демонстрировал никакого особо теплого отношения к полковнику Лаврентию Панкратьеву сыну Сухареву.

Таким образом, П. В. Сытин пришел к выводу, что утверждение, будто Сухарева башня была построена Петром I в честь полковника Сухарева и в память его услуги царскому дому, не имеет документального подтверждения и является легендой.

Итак, рассказ о Сухаревой башне как воплощенной в камень императорской благодарности — легенда.

Но любая легенда, как бы она ни обращалась вольно с исторической действительностью, всё равно имеет своим источником конкретный исторический факт и конкретные события.

Действительно, был в истории Сухаревой башни такой факт, когда ее обитатели продемонстрировали свою верность императору, произошло это в опаснейший для него момент, и они оказались тогда единственными в государстве его подданными. Совсем как в легенде.

Но произошло это не в конце XVIII века при Стрелецком бунте, а в последний год первой четверти XIX века, когда восстали дворяне-революционеры — декабристы и трон пошатнулся не под Петром, а под Николаем I.

Интересна история формирования легенды.

Можно определить достаточно точно время, когда Сухарева башня стала связываться с именем Петра. В 1817 году в «Записке о московских достопримечательностях» Н. М. Карамзин пишет, что ее «строил… верный стрелецкий полковник Сухарев». Конечно, знай Карамзин версию о Петре I как ее строителе, он наверняка сказал бы об этом.

Семнадцать лет спустя в очерке 1834 года «Панорама Москвы» М. Ю. Лермонтов связывает Сухареву башню исключительно с именем Петра: «имя Петра начертано на ее мшистом челе». Значит, между написанием этих литературных произведений произошло событие, которое накрепко связало имя Петра I с мифологией Сухаревой башни.

Восстание декабристов в Петербурге 14 декабря было подавлено, мятежные войска рассеяны, и тем же вечером начались аресты его руководителей. Однако Николай I был далек от мысли о полной победе. Он полагал, что теперь наступает очередь Москвы и что московские мятежники, учтя ошибки петербургских, имеют полную возможность успеха.

На следующий день, 15 декабря, Николай приказал закрыть все петербургские заставы для выезда и отправил в Москву генерал-адъютанта графа Комаровского с манифестом о своем вступлении на престол прародителей и распоряжением о приведении Москвы к присяге. Кроме того, Комаровский вез собственноручное письмо Николая московскому военному генерал-губернатору Голицыну, в котором новый император писал: «Мы здесь только что потушили пожар, примите все нужные меры, чтобы у вас не случилось чего подобного».

«Принимая пакет к московскому военному генерал-губернатору, — пишет в своих воспоминаниях Комаровский, — я спросил у государя:

— Ваше величество, прикажете мне тотчас возвратиться?

Император со вздохом мне сказал:

— Желал бы, но как Богу будет угодно».

Николай был прав, предполагая, что в Москве может быть нечто подобное петербургским событиям: 15 и 16 декабря московские декабристы обсуждали возможность военного выступления.

Комаровский прискакал в Москву 17 декабря. «Губернатор, — пишет он, — сказал, что ожидал меня с большим нетерпением, ибо в Москве уже разнесся слух о восшествии императора Николая Павловича на престол, а между тем официального известия он не получал».

Распространившийся по Москве слух о восшествии на трон Николая I поначалу у московского генерал-губернатора князя Голицына вызвал сомнение в его достоверности, поскольку уже была принята присяга его старшему брату Константину. Но в то же время и встревожил, потому что вполне возможен был в нестабильное время междуцарствия государственный переворот.

В связи с привезенным повелением Николая I генерал-губернатор Голицын приказал приступить к принятию в Москве присяги новому императору в 8 часов утра 18 декабря и начать, как полагается, церемонию присяги в Успенском соборе высшим чинам, в других церквах и присутствиях всем остальным служащим.

Но тут стало известно, что в Москве, в нарушение правил и обычаев, присяга уже началась ночью 16 декабря до официального получения манифеста, и ее приняла Московская команда Сухаревой башни.

Об этой присяге много говорили в Москве. И сами члены команды, и митрополит Филарет, посчитавший даже необходимым написать о ней, и генерал-губернатор, и чиновники — все рассказывали и пересказывали любопытствующим подробности произошедшего, выражали свои чувства, высказывали оценки и соображения. Одним словом, об этом событии знала и толковала вся Москва.

Манифест о восшествии на престол и присяге рассылали из Петербурга несколько ведомств, в том числе Адмиралтейство. Его курьер достиг Москвы первым и вручил манифест начальнику Московского отделения Адмиралтейства, пребывающей в Сухаревой башне. Манифест требовал немедленного исполнения приказа, то есть приведения к присяге. Священник Троицкой в Листах церкви, который должен был провести присягу, несмотря на позднее время (было уже за полночь), поехал к митрополиту Московскому Филарету просить разрешение на проведение присяги. Митрополита разбудили, он с сомнением выслушал священника и велел прислать манифест, чтобы удостовериться в его существовании. Священник отправился за манифестом, Филарет же послал записку о его странном визите генерал-губернатору и спрашивал, как ему поступить.

«Странно было начать провозглашение императора с Сухаревой башни», — объяснял Филарет позже свои сомнения. Присяга обычно начиналась с главного храма России — кремлевского Успенского собора. Тем временем священник вернулся с печатным манифестом, оформленным, как положено, не вызывающим никаких сомнений в его подлинности, и митрополит разрешил проводить присягу. По уходе священника Филарет получил ответ от генерал-губернатора, который писал, что он манифеста не получал и, по его мнению, следует отказать начальнику Московского отделения Адмиралтейства в его просьбе. Но митрополит уже не мог последовать совету генерал-губернатора: в Сухаревой башне служащие Московского отделения Адмиралтейства первыми в Москве присягнули императору Николаю I.

Всего лишь неполные сутки, но зато такие, когда решалась судьба русского престола; солдаты, офицеры и чиновники Московской конторы Адмиралтейства были единственным в Москве подразделением, присягнувшим на верность новому императору.

В русских одах XVIII века «на восшествие», начиная с Ломоносова, одописцы традиционно объявляли новых государынь и государей продолжателями дел Петра I.

Традиция сравнений, параллелей и уподоблений вообще характерна для мышления человека, на каком бы образовательном уровне он ни находился: от академика до малограмотного обывателя. Это — один из основных законов познания: измерение и оценка неизвестного известной мерой.

Широкому распространению в обществе сравнения Николая I с Петром I способствовал А. С. Пушкин. Восьмого сентября 1826 года он был по приказу Николая I доставлен из ссылки к нему на аудиенцию в Москву.

Можно с уверенностью сказать, что разговор царя с поэтом был серьезен и глубок, он касался отношения Пушкина к декабристам, политическому положению в России, планов Николая I на будущее. «Я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России», — сказал Николай I после разговора с Пушкиным. А Пушкин получил веские основания для оценки перспектив наступившего царствования. Свое мнение он высказал в написанном в декабре 1826 года стихотворении «Стансы», посвященном Николаю:

На следующий год во время коронационных торжеств Николай I посетил Сухареву башню, но никакой особой благодарности служащим Московской адмиралтейской конторы он, как и Петр I в свое время Сухаревскому полку, не выразил. Однако народная молва поправила исторический факт. На этом создание мифологии Сухаревой башни не кончилось, о ее продолжении еще будет речь впереди.

В сознании самых широких народных слоев именно Петр выступает тем краеугольным камнем, на котором зиждется историческая репутация Сухаревой башни. Используя авторитет и славу имени Петра Великого, почитатели московской старины в XIX веке и начале XX века ратовали за ее ремонт и реставрацию и неоднократно добивались государственных субсидий на то и другое. В советское время, перевернувшее официальные исторические концепции с ног на голову, этот же факт использовал Каганович при оправдании разрушения Сухаревой башни как исторического памятника, говоря словами ленинского декрета 1918 года, «воздвигнутого в честь царей и их слуг».

Когда же, в 1980-е годы, возникло движение за восстановление Сухаревой башни, имя Петра, к тому времени уже вернувшееся в число советских государственных положительных символов, вновь оказалось одним из главных пропагандистских аргументов за ее восстановление.

#i_056.png