Меряя шагами чужую квартиру, Ира, как настоящая женщина, размышляла одновременно о нескольких вещах. Первым номером в повестке дня стояла главная проблема: как выбраться из заточения. Вторым — чтобы съесть. Голод не тетка, от него в угрызениях совести не спрячешься. Ира открыла холодильник и сразу же захлопнула — самоуправничать было неловко. Но, поразмыслив, изменила мнение. Она имела право нарушить приличия, хотя бы в порядке компенсации за перенесенные страдания. Материализацией этой более чем справедливой мысли стал горячий бутерброд и большая чашка кофе.

Ира поднесла гастрономическое чудо — хлеб, колбаса, помидор, майонез, расплавленный сыр — ко рту и недовольно покачала головой. Конструкция не влезала в рот.

Рубаняк появился в самый неподходящий момент, когда, зажав зубами бутерброд, она левой рукой запихивала за губу кусок помидора. Мелочи вроде капель майонеза на столе и перепачканных щек сразу утратили значение. Ибо шок, отразившийся в глазах аккуратиста-директора, затмил масштабами собственное смущение.

«Кушаю, как свинья…», — от неловкости Ира чуть не подавилась, но лицо не потеряла. С трудом преодолев порывы к кашлю и извинениям, едва прожевав откушенный кусок, она с ироничной вежливостью предложила:

— Будете завтракать?

Сева отрицательно покачал головой.

— А кофе?

Теперь голова директора совершила согласный кивок.

— Вода в чайнике. Кофе в банке. Стол и стул перед вами.

Подробные инструкции помогли. Превозмогая ступор, Рубаняк бросил в чашку две ложки растворимого кофе, налил воды, сел на соседнюю табуретку.

— Это какой-то кошмар, — произнес спустя минуту.

Не поспоришь. Кошмар и есть.

— Согласна с вами.

— С тобой. Мы же на «ты».

— На «ты», так на «ты».

— У меня тоже иногда горячие бутерброды распадаются, — Сева тяжело вздохнул, признавая, что и он не безгрешен. — Но кушать надо аккуратно.

Грустные интонации больше относились к несовершенству мироздания, чем к сидящей рядом Ире. Следующая фраза окончательно подтвердила философское настроение директора.

— Тоска зеленая.

Вот тут можно было бы и подискутировать. Ирина тоска была черной, как вороново крыло. Но что обсуждать цвета, когда дел невпроворот?

— Сева, как мы открывать квартиру будем, а? — Ирин живой интерес разбился о каменное равнодушие Рубаняка.

— Не знаю, — ответил директор.

— Но мне домой надо.

— Сегодня суббота, куда торопиться. Ты ведь тоже одна живешь, как по выходным, не скучаешь? Я на стенку готов выть.

Воют на луну, на стенку лезут, хотела исправить Ира, но не успела. Рубаняка понесло.

— Как же все вокруг паскудно. Бабы — стервы, начальники — козлы, подчиненные — придурки. И вообще, жизнь — полное дерьмо.

Слушать рассказ о пережитых Севой страданиях можно было, не концентрируя внимания. Банальная история стала в той или иной редакции едва ли не визитной карточкой поколения. Он, она, сытая жизнь социалистического среднего класса. Перестройка. Снова сытая жизнь уже капиталистического среднего класса. А вот финал Севиной истории выпал из обще-социального контекста. В сорок пять лет, на последнем издыхании молодости, уставшая от художеств супруга, мадам Рубаняк подцепила серьезного бизнесмена, быстро развелась и выскочила повторно замуж.

— Ладно, жена, но и дочки бросили меня и теперь всячески избегают встреч.

— Не хорошо, — признала Ира.

— Этот мужик задарил девчонок, поэтому они забыли про меня.

— Забыли? — удивилась Ира. — Они же взрослые.

Дочки Севы были почти ровесницами Кости, им было хорошо за двадцать.

Пары-тройки уточняющих вопросов хватило, чтобы прояснить ситуацию. Оказывается, с момента развода, Рубаняк ни разу не виделся с дочерьми. Более, того даже не звонил им.

— Они меня предали. Если я нужен дочкам, пусть сами приходят, — с привычной обидой в голосе произнес Сева.

— Странные вы, мужчины создания. Мой бывший тоже не особенно вспоминает про сына.

Рубаняк пожал плечами и продолжил исповедь:

— Я, конечно, не агнел, грешил, признаю. Но такого обращения точно не заслужил.

Быть не ангелом в Севином представлении значило выпивать, сколько и когда ввздумается, иметь прижитого на стороне ребенка и соседку-любовницу.

— Сева, да ты — сволочь! — не хватило сил удержаться от комментариев. — Бедная твоя жена.

— Кто без греха, — вздохнуло сокрушенно руководство. — Но я хотел сохранить семью.

— Зачем?

— Как же, столько лет вместе.

— Она столько лет мучилась с тобой. И девочкам, небось, досталось сполна.

— Неблагодарные твари.

— Да, кстати, а что соседка? Куда она подевалась?

— Когда супруга укатила, эта нахалка попыталась перебраться ко мне. Мало того, потребовала узаконить нашу связь.

— Ты, естественно, отказался? — хмыкнула Ира.

— Конечно. — Оправдал надежды Сева. — На хрена мне эта хищница?!

— Так ты еще и обманул бедную женщину.

— Горазда, ты, Ирина Игоревна, ярлыки вешать. Неужели не понятно, мне тогда не до свадеб было. Я чуть не рехнулся от обиды. И одиночества. Пустая квартира, дочки не звонят, как жить дальше не понятно.

— Ну а потом? Когда все утряслось.

Сева обреченно махнул рукой.

— Потом я про соседку забыл. У меня другая женщина появилась. Затем третья. Один я никогда не был. Только сейчас. Но это уже совсем уже другая история.

— Расскажешь?

— В общих чертах: надоело быть предметом охоты. Надоело быть кошельком с ножками. Всё надоело и все.

— Бывает.

— Но довольно о прошлом. Давай лучше вернемся к твоему предложению. Я подумал и … — опухшая физиономия, мешки под глазами, острый перегар плохо вязались с мыслительным процессом. — И говорю: нет.

Ира покачала головой, испытанных унижений оказалось мало. Понадобилось еще и выслушать отказ. Не слишком ли?

— Нет, так нет, — она постаралась изобразить максимальное спокойствие.

— Я хотел бы объяснить.

— Пожалуйста, — пока руководство подбирало подходящие слова, Ирина поднесла бутерброд ко рту и осторожно откусила.

— Ты жуешь, как кролик из мультика, — хмыкнул Сева.

Кролик, так кролик, отвечать Ира не стала, зачем?

— В этом ты вся, — в голосе Рубаняка звякнули обличительные ноты.

— В чем этом?

Севу понесло снова.

— Нет бы, спросить: почему я тебя с кроликом сравнил, слово за слово, глядишь, и сложилась бы мирная беседа. А ты плечиком только дернула презрительно. Мол, плевать я хотела на твои слова, на тебя самого и все прочее в ассортименте. А все потому, что ты — стерва. Красивая стерва, которая ради денег готова на все. Даже идти по трупам.

— Хочешь считать меня стервой — считай. Но я никогда не ходила по трупам. Я пашу как вол, и всегда пахала. Я тащу на себе все и всех, и всегда тащила. Никто никогда мне не помогал. И вряд ли поможет. Впрочем, мне не нужна ничья помощь. Мне бы не мешали и ладно. Я знаю, чего хочу, и если получу твое согласие, то подниму журнал и заработаю на этом деньги.

— И ради этого, ты готова предложить себя в качестве бонуса?

— Давай не играть в слова. Брак — это оптимальный вариант. Он закрывает все сомнительные позиции.

— Какие именно?

— Я уже говорила.

— Повтори еще разок.

Второй дубль по сравнению с первым произвел на Севу более приятное впечатление. Рубаняк снизошел к компромиссу

— Хорошо, давай поступим так: ты сейчас … — затяжная пауза усилила эффект следующей фразы, — ложишься со мной в постель, стараешься, ублажаешь, и если я остаюсь доволен, то принимаю твое предложение.

— Идиот! — Ира резко поднялась, и, под грохот упавшей табуретки, стремительно покинула кухню.

— Сама дура, — полетело в спину.

Следующий раунд переговоров состоялся в гостиной. Сева появился с яблоком в руках, довольный, даже посвежевший, плюхнулся в кресло, улыбаясь, спросил:

— Что не нравится? А мне каково было, когда ты меня покупала? — Впервые за все утро интонации Севы были живыми и настоящими. — Я, Ирина Игоревна, к твоему сведению, живой человек. И не заслуживаю подобного обращения. Может быть, я и не идеал, но собой не торгую. И не собираюсь.

Ира промолчала, не нашлась с ответом.

— Красивая, ты баба, Ирка, очень красивая. Смотришь на тебя, и мир хочется перевернуть. А потолкуешь полчасика и чувствуешь себя полным идиотом. А я не идиот, и быть им не желаю. Но я не о себе. Я о тебе. Одной красоты в жизни мало. Нужен ум, а он у тебя, как у всех баб короткий. Ты думаешь, Сева Рубаняк — тупой, ленивый, делать ни хрена не хочет. А я, между прочим, ого-го-го и когда надо рою землю, как бульдозер. Сейчас просто не надо рыть. Нет смысла. И ты дура, раз этого не понимаешь. Впрочем, какой с тебя спрос? Ты без году неделя в бизнесе. А начала бы с молодости так же бойко карабкаться по служебной лестнице, глядишь бы, соображала лучше. Наше издательство все равно закроют, нас разгонят, и всей твоей пионерской прыти не хватит помешать этому.

— Но журнал можно сделать рентабельным, — возразила Ира.

— Все можно сделать рентабельным, если в этом есть необходимость. Но надо ли это делать?

— О чем ты?

Рубаняк закинул руки за голову:

— Что ж, специально для необразованных, но очень симпатичных энтузиастов, провожу мастер-класс. Наш журнал, вне зависимости от своей убыточности или доходности, закроют в обязательном порядке. Господин Рязанов не сегодня, так завтра наиграется в издательский бизнес и, вместо журнала заведет себе другую забаву.

— Но пока он наиграется, мы можем зарабатывать деньги и приносить прибыль… — Ира и сама понимала неубедительность своих слов. Сева их и слушать не стал.

— В ходе придуманного тобой ребрендинга, наш гламурный, как породистая собачка, журнал превратится в рабочую лошадку. И чем тогда, спрашивается, Василий Иванович, — перебил раздраженно, — будет хвастаться перед приятелями? Как он будет зарабатывать очки и общественный вес в ассоциации промышленников?

— Неужели нельзя ничего сделать?

— Безвыходных ситуаций не бывает. Но перед тем, как что-то затевать, надо посчитать стоит ли овчинка выделки. В данном случае, нет смысла трепыхаться. Рязанову твои подвиги не нужны.

— Неужели он откажется от денег?

— Нет, он откажется от бизнеса, который на сто процентов будет зависеть от начальника отдела продаж. Но и тебе такой бизнес ни к чему. Потому что ты станешь заложником своих менеджеров.

— Да, ты просто боишься за свое кресло.

— Не болтай чушь. Лучше послушай меня, умного и опытного. Журнал закроют, ты останешься без работы и вернешься в маленькие компании, из которых к нам пришла. Но… если мы договоримся, я о тебе позабочусь и найду хорошее место, когда закроют нашу богадельню. Относительно ЗАГСа — можно покумекать. Если у меня выгорит один вариант, вполне вероятно, что я на тебе женюсь.

Для пущей убедительности Сева даже дважды похлопал Ирину по колену.

— Ну, так что? Идем в люлю, налаживать контакты и создавать теплую и дружественную обстановку?

— Нет, — выдохнула Ира.

— Как хочешь.

С этими словами Сева направился к балконной двери, открыл ее, наклонился и поднял с пола ключ. Покрутил им перед растерянным Ириным лицом и выдал насмешливо:

— Старый фокус. Если женщина пришла в дом к мужчине, надо же ее как-то удержать.

— Ну, ты, козел.

— Если торопишься, не смею задерживать, — Рубаняк демонстративно зевнул и кивком указал на дверь