Взрыв мазды перекрыл движение, образовавшийся затор обрастал новыми машинами. Вот уже мелькнул автомобиль ГАИ, раздалась милицейская сирена.

— Пора, — Устинов глянул на часы и скомандовал, — уходим.

Степан чуть не взвыл:

— Ты что из железа сделан? На твоих глазах человека убили. Нет, троих человек! Ты и глазом не моргнул; тебе дела нет!

«Степа прав, — Борис пропустил обидные слова мимо сердца, — мне нет дела ни до кого. Главное — Катя. Остальное — не моя забота».

— Степа, прекрати ныть! Возьми себя в руки!

— Да, я раскис, размяк, утратил способность конструктивно мыслить. Я потерял ориентиры, я раздавлен …

— Не желаю слушать это бред. Прощай, — Борис сделал шаг в сторону.

— Нет, — взмолился Степан, — не оставляй меня одного. Я буду молчать. Я на все согласен.

— Мы уезжаем

Существовало, как минимум два места, где Катерина могла спрятаться. Первое — бабушкину квартиру проверила мама. Раз от нее нет известий, занчит и Катьки, там нет. Во второе — пионерский лагерь — Борис направился сейчас.

«Найду ее и сразу же отведу в ЗАГС?» — думал он, не отрывая взгляд от мелькавших за окном городских пейзажей. — Сколько можно быть идиотом? Сколько можно ждать, пока эта дура поумнеет?»

… Им было по 18 — самое время творить глупости. Они и творили…

— Я должна с тобой поговорить, — Катерина была на удивление серьезной.

— Говори, — позволил Устинов.

— Я хочу …чтобы ты лишил меня девственности.

От Морозовой можно было ожидать всякого, но такого! Борис нервно дернул кадыком, сглотнул набежавшую слюну.

— Постарайся меня не перебивать, — попросила Катя, — я волнуюсь, стесняюсь, мне неловко. Поэтому многие фразы, наверное, прозвучат фальшиво и напыщенно. Ты не обращай на это внимание.

Что бы ни предстояло услышать, Борис знал: предложение он примет, от подобного не отказываются. Катька…приходила в его сны и маячила наяву. Шептала ласковые слова в воображении и болтала ерунду рядом. Она олицетворяла все женское и манящее. Она …

— Мне очень повезло в жизни, — сказала Катя, — у меня есть настоящий друг. Ты. Умный, добрый, порядочный, надежный и я хочу, сохранить наши отношения надолго, если удастся навсегда. Очень жаль, но некоторые моменты мешают нам. Мы боимся, друг друга, — грянуло разоблачение, — боимся нечаянных касаний, взглядов. Мы смущаемся по поводу и без. Ответь, пожалуйста, как ты ко мне относишься?

— Хорошо, — Борис приподнял удивленно брови.

— Хорошо или по-особенному?

— По-особенному, — пришлось раскрыть карты.

— И я … — раздалось в ответ.

Признание, завуалированное дымкой слов, взаимное, стелило ли оно дорогу к грядущему счастью?

— Но наших особенных чувств мало. Да и они, скорее всего, привычка детства. Будь между нами что-то большее, чем «особенность», мы бы давно переступили грань.

— Ты ведь не хочешь… — возразил Устинов. Его несмелые попытки изменить характер отношений, Катя пресекала на корню.

— Боречка, я знаю тебя тысячу лет. Ты мне симпатичен, но, представляя нас вместе, я готова рыдать от отчаяния. Ты для меня, как часть тела. Как прочитанная книга. А я хочу любить, гореть от страсти. Понимаешь?

Он понимал. Он и сам ощущал похожие чувства. Высокому блондину со спортивной фигурой в педагогической универсетете — объяснять подобные вещи не приходилось.

— Зачем же тогда… — он не смог подобрать нужные слова. — Зачем пороть горячку?

— Затем, что я хочу быть свободной.

— От чего?

— От комплексов. Первый секс случается по глупости, расчету или влюбленности. Глупости я совершать не хочу. В расчете могу ошибиться. Влюбленность и того хуже, пройдет через день. В результате, не исключено, что я получу травму. Ведь первые эротические впечатления откладывают след на интимные пристрастия всей жизни. Я не хочу рисковать.

— Ты идиотка, которая начиталась умных книг.

— Возможно. Но это еще не все.

— Что еще?

— Мы с тобой все равно когда-нибудь переспим: по пьяному делу; со скуки или от одиночества. Если это неизбежно, зачем ждать? Зачем отдавать на откуп случаю свою жизнь? В общем, я хочу, чтобы ты был моим первым мужчиной. Ты — красивый, сильный, мужественный, ты мне нравишься. И не надо острить. Я выбрала тебя, — Катя отвернулась к окну и роняла слова за спину угрюмо и решительно, — так как не хочу ни от кого зависеть. Ты — мой друг. Единственный, с кем я могу не бояться, что мои поступки обернутся против меня. Понимаешь, девичество обрекает меня на позицию слабую и подчиненную. Я — буржуазна, закомплексована, пропитана насквозь духом мещанской морали.

— То есть пока еще не спишь, с кем попало? — съязвил Борис.

Катерина выпустила коготки.

— Устинов! Не читай мне нотаций. Ты захотел стать взрослым и стал?! Я ведь знаю, что ты делаешь по субботам в общаге.

— Я — мужчина, — пробурчал Борис, заливаясь краской от смущения.

— А я женщина. Вернее хочу ею стать. Но я хочу быть сильной женщиной.

— А как на счет того, чтобы быть умной?

— Как ты не понимаешь, силы и ума — мало. Еще нужна смелость. А у меня ее нет. Я обычная домашняя девчонка, воспитанная на хороших книжках. Вдобавок идеалистка и боюсь разочарований. А с тобой мне не страшно. Ты не меня не предашь, не бросишь. Если я испугаюсь — ты ведь на мне женишься?

Устинов открыл от удивления рот.

— То есть: я лишаю тебя невинности, после чего ты пробуешь лечь под другого и если, не справляешься с этим сложным заданием, я должен на тебе жениться?

— Нет! Мы с тобой переспим, а на следующее утро я скажу, надо жениться или нет. Если я не умру от страха — гуляй дальше, если перепугаюсь — отведи меня, пожалуйста, в ЗАГС.

— Ты — сумасшедшая!

— Ты согласен?

Они смотрели друг другу в глаза.

— Я не могу отказаться, — признался Борис, — я мужчина.

— Ты мой друг, — сместила акцент Катя, — мужчин вокруг много.

В тот момент он не был ей другом и сказал:

— Хорошо…

Катя вздохнула облегченно:

— Я скажу когда, буду готова.

При мысли о предстоящем «мероприятии» у Бориса начинали дрожать руки, по спине тонкими струйками стекал пот, во рту сохло. Он трижды был с женщиной и по поводу технической стороны дела не волновался. Что касается остального …он лежал в постели, пялил глаза в темноту, в потолок, в стены, в никуда и повторял, как заведенный, Катя, Катя. Катя… От сладкого слова, от предвкушения сердце замирало и падало вниз. Она сказала — завтра. Ночь разменивала секунды с невероятной медлительностью. Время ползло черепахой, старой, усталой, замученной бесконечной дорогой. Настало утро, минул полдень, сгустились сумерки. Мама ушла на ночное дежурство, за окном залилась темнота. Часы ударили полночь. Борис пошел отворять двери. Шурша чем-то белым, шелковистым в квартиру скользнула Катерина.

Бликами чужих судеб горели окна дома напротив. Сияла матовой белизной обнаженное девичье тело.

— Катя…

Она стояла, как мраморное изваяние, почти не дыша от волнения.

— Не бойся, милая, я сам боюсь. Открой глаза, пожалуйста.

Она зажмурилась как ребенок перед страшной картиной.

— Боречка, давай скорее.

Он протестующе покачал головой.

— Нет … — и тронул губами губы.

— Ну, пожалуйста…

— Нет…

Она не отвечала на поцелуй, он не настаивал. Взял в ладони ее лицо, прикоснулся губами к глазам, к бровям, лбу. Под натиском нежности ее плечи обмякли, руки безвольно повисли; напряженная спина расслабилась. Он снова вернулся к губам. Еще каменым, но уже в легком трепетном дрожании. Вечность длился поцелуй со скульптурой, и, наконец, ему ответила женщина. Губы раскрылись, тело устремилось навстречу, горячие ладони легли на плечи.

— Катенька, — он подхватил ее на руки и закружил по комнате, не обрывая поцелуй, не обрывая нежность. Что значили три женщины, которых он имел по сравнению с той, которую познавал? Ничего. Не было умелых ласк, податливых тел, горячих вагин; не было мягких грудей, набухших сосков. Память в одно мгновение стерла ненужное, с белого чистого листа начав отсчет мужских побед.

— Катя… — Все было справедливо. Все было правильно. Он любил ее и кружил по комнате, шалея от щенячьего счастья, пьянея от восторга, переполняясь восхищением. Мир, свершившихся надежд и мечтаний, мир чувств улыбался растерянно и нежно, сиял зеленющими очами, заливисто хохотал, смелел, наглел и требовал еще, еще. Стонал старый диван. Стонали зацелованные губы, стонал от страсти космос. Сливались воедино жизни, судьбы, сути. Он и она! Любовь, молодость, порыв! Алела пятнами крови простыня, болела разорванная плоть, блестели капли пота на лбу. Катя вскрикнула и, выгнув дугой спину, замерла; бедра ее сотрясали ритмичные судороги. Борис повержено поник головой, спрятал лицо в подушку.

— Не уходи, — это было первое, что он сказал

— Не уйду, — кротким шепотом слетело обещание.

Утро началось с маминого окрика.

— Дрыхнешь, лодырь? Ну-ка, вставай! Полдень на дворе!

Устинов открыл глаза. Кати рядом не было. А была ли она? Да, тело ныло от сладкой усталой истомы, легкое и пустое, радовалось жизни, силе, мощи. Борис вскочил, взялся за гантели.

— Морозовы прямо с утра укатили на дачу. Катька настояла. И чего вдруг? Она же дачу не любит…

В спину будто вонзили нож. Борисдва не закричал от боли.

— На следующее утро я скажу, надо жениться или нет. Если я не умру от страха — гуляй дальше, если перепугаюсь — отведи меня, пожалуйста, в ЗАГС, — сказала Катя. Стало быть, не умерла? В ЗАГС идти нет нужды. Отлично!

Дальнейшие свои поступки Борис совершал, будто во сне. Позвонил директору лагеря, где предстояло отрабатывать педагогическую практику, собрал вещи, метнулся в институт, условился о досрочных экзаменах, поймал преподавателей; кое-как, сбиваясь на чушь, сдал предметы, закинул зачетку в деканат и вечер встречал в окружении десятилетних, голенастых девчонок и мальчишек, обретших, редкое счастье, в лице молодого красивого воспитателя. Два месяца пролетели в непрестанной борьбе с горькими думами. То Борис от них бегал, гоняя до изнеможения с ребятишками в футбол. То они за ним носились, изводя душу в бессильной ярости. Вернулся домой он спокойным, смирившимся. Катя сделала выбор, она за тем к нему и приходила.

— Катерину только что выписали из больницы, — сообщила мать.

— Что случилось?

Катя забеременела и, наслушавшись советов опытных подруг, наелась таблеток. Когда стало совсем плохо, она призналась во всем Устиновой, взяв перед тем клятву — хранить все в тайне. Однако секрета не получился. Катерине понадобился донор. Нужная кровь не нашлась, пришлось ставить в известность мать. Через две недели Катерина, измученная, похудевшая вернулась из гинекологии.

— Катя! — он пришел к ней, сел рядом, обнял за плечи.

— Что? — отозвалась приветливо, словно кровавая река не пролегла между ними.

— Я виноват?

— Не знаю.

— Прости меня.

— За что? — Катерина улыбнулась ласково и игриво, — За то, что ты теперь думаешь, чей это ребенок?

Он и в правду гадал, от него ли забеременела Катя. И то ли утешал себя; был другой, не мог не быть. То ли зомбировал, был другой, был. Другой ласкал Катино тело, ублажал сути, пролил семя в ее лоно. Его ребенка Катя и убила. От дури своей неуемной, от шальной жажды ощущений.

Ревность глушила страшные подозрения. У Кати могло никого не быть. И тогда это был его ребенок.

— Чей это ребенок?!

Взрослость ворвалась в жизнь внезапно. Детство, юность, ау? Где вы?

— Твой.

Твой! Упал камень на сердце. Твой! Лег на плечи повинный крест. Твой! Борис шагнул на Голгофу.

— Почему ты не сказала? Я ведь элементарно ничего не знал!

— Не бери дурное в голову, — утешила Катерина.

— Почему ты удрала на дачу? — взвился Устинов.

— Почему? — Катя мечтательно улыбнулась, — потому, что дура. Возомнила о себе неизвестно что! И о тебе тоже!

Он вдруг понял: она хотела, чтобы он бросился вдогонку и вернул ее. Он должен был лишить ее выбора, оградить от иного пути. Он не понял, не лишил, не оградил.

— Прости меня! Я люблю тебя, давай поженимся.

— Нет, — Катя, покачала головой. — Любил бы, не позволил бы себе обидеться. Примчался бы, забрал меня. Силой удержал рядом. А так… — она потупила взгляд, — в общем, проехали…

— Ты сказала…

— Боречка, каждый слышит в чужих словах, то, что хочет. И понимает то, что может. Только в поступках отражаются истинные мотивы. Поэтому я тебе отдалась, а ты на меня обиделся. Я говорила о других и хотела тебя. Ты хотел меня и думал о других.

— Я думал о других мужиках, — закричал гневно Борис, — о тех с которыми ты хотела равноправного партнерства, от которых не желала зависеть. Меня ты назвала частью тела, помнишь?

— Помню, — устало уронила Катерина, — помню. О том, и речь: ты думал о других и о себе, а мог подумать обо мне. Все, иди. Сделанного не воротишь, обратной дороги нет. Я мечтала о новых впечатлений, я их получила. И еще получу.

— А как же я?

— Так же! — пухлые губы скривила кривая ухмылка. — Будем дружить домами. Все останется по-прежнему, не волнуйся. Я, действительно дорожу нашей дружбой и почти не упрекаю тебя. Сама виновата. С мужчинами надо быть проще. Если ты не выдержал элементарной проверки, каковы другие…

Другие… Борис ненавидел это слово. Через год Катя выскочила замуж первый раз. Через два года еще раз сбегала под венец. В нынешнем году она чуть было не превратилась в мадам Богунскую. И все назло ему.

— Направо, — велел Устинов, — теперь прямо.

— Что это? — Степан с удивлением воззрился на белый бетонный забор.

— Пионерский лагерь. Здесь Катя провела июль.

— Откуда, ты знаешь?

— Знаю, — отмахнулся Борис. Исповедоваться Богунскому в летних сыскных рвениях он не собирался.

Они выбрались из машины, подергали висячие замки на железных воротах.

— Была, не была, — Устинов перемахнул через забор, — давай! — обернулся к Богунскому. Тот пожал плечами, послушно полез следом.

— Смотри! — Борис указал рукой на стену одноэтажной бетонной коробки. Ироничный прищур, морщинки у глаз; капризный изгиб губ, еще стройная шея — следы былой красоты тенями витали на лице нарисованной мелом старухи. — Узнаешь? Ты мне в парке показывал рисунок. Это одна и та же женщина. Дай-ка свой листок.

Богунский достал из кармана Катин эскиз, протянул Устинову.

— Кто она такая? — холеная рука указала на портрет.

Борис пожал плечами.

— Что-то ты темнишь. Ну ладно. А какого лешего мы четверть часа шарим по пустому лагерю? Что мы ищем?

— Если ты забыл — напомню: мы ищем Катю. По лагерю шарим, потому что она здесь была, — парировал Устинов, — совсем еще недавно.

— Откуда ты знаешь?

— Вчера был дождь. И будь рисунок старым, его бы смыло. Так что рисунок сделан сегодня.

— Ты прав. Мы опоздали

Опоздали?! Устинов сжался от дурного предчувствия.

— С Катей ничего плохого случиться не может, — заявил решительно. — Она везучая, как черт. Она сильная, умная, хитрая. Она разведчица по натуре, диверсантка. Она … — Борис перечислял достоинства быстрой скороговоркой, словно читал реестр. — Она заколдована, наконец!

— Заколдована?! — Богунский чуть не подпрыгнул. — Что значит заколдована?

От желания убедить самого себя, наверное, и рождаются легенды.

— У Кати есть оберег от бед и напастей — перстенек старинный с сапфиром, — кольцо с фиолетовым камнем, подвешенное на шелковой нитке, Устинов носил на шее третий месяц. Катя попросила: пусть побудет у тебя. Пусть, Устинов согласился охотно и, носил с тех пор, не снимая. — Катька не может потерять кольцо, продать, подарить. Кольцо это со мной. Я его сейчас настрою на нужный лад, и оно приведет меня к Кате. — Борис вытянул из под футболки кольцо и поднес к губам.

— Ты издеваешься надо мной?

— Нисколько. Я верю в Катю, верю в колечко, верю в удачу.

— Во что ты еще веришь? — вызверился Богунский. — В правду и справедливость? В добро? В победу коммунизма?

Устинов, каменея от ненависти, не отвел взгляд.

— В демократической стране граждане имеют право на свободу убеждений.

Как им нравилось ссориться! Любая фраза оборачивалась колючей обидой; всякий вздор служил поводом к перепалке. Даже сейчас. Оба вдруг поняли неуместность словесного боя и отступили.

— Ладно, давай смотаемся в одно местечко, — предложил миролюбиво Борис. Существовало третье место, где могла прятаться Катерина — семиэтажный дом, в котором она встречалась с экстрасенсом.

— С этой старухой то есть? — Степан кивнул на портрет на стене.