— Глеб Валерьянович и Юлия уехали. Для вас в гостиной записка, — София, сменив темное строгое платье и кружевной фартук на брючный костюм, при макияже и прическе превратилась из заурядной домработницы в эффектную статную даму.
На столе голубел конверт. В нем лежали купюры и листок бумаги.
«Как мы и договорились, оставляю деньги и прошу присмотреть за собакой». — Далее следовала приписка, сделанная другой рукой. — «Пожалуйста»
— Я ухожу, — продолжила София. — А вы не стесняйтесь, располагайтесь как дома. На охранника не обращайте внимания. Еда в холодильнике, телевизор, книги и журналы — на виду. Есть вопросы?
— Есть! Вы всегда на незнакомых людей дом бросаете?
София скорчила пренебрежительную гримасу.
— Без моего разрешения вас не выпустят со двора.
— Это еще почему? — взвилась Катерина.
— Вы взяли деньги и теперь подчиняетесь мне.
— Глебу Михайловичу!
— Я здесь главная.
— Он тоже так считает?
— А как же. Но главное, что по сему поводу думаю я.
Катя, поневоле примерила ситуацию к себе. Сумела бы она занять достойное положение, случись пойти в прислуги?
— В нашем бизнесе главное — отношение к хозяевам, — обозначила приоритеты женщина. — Надо очень уважать себя, чтобы обслуживать чужих людей. Мы с Глебом Валерьяновичем достаточно быстро нашли общий язык. Он — человек умный, тактичный, с понятием. Не то, что Юлия.
— Суровая вы дама, — восхищенно ахнула Катя.
— Я двадцать лет прослужила секретарем директора крупнейшего завода. Меня главные инженеры и инструкторы райкома партии по струнке ходили. Неужели я с какими-то буржуями не управлюсь?
— А не боитесь, что уволят?
— Нет. — София подняла выщипанную бровь. — Во-первых: бояться никогда ничего не следует. Во-вторых: в нашем союзе сильная сторона — я. И в-третьих: я не допускаю ситуаций, когда кто-либо вместо меня решает мою судьбу. Я умею быть необходимой. В этом — секрет силы и уверенности. Необходимой! А не приятной, услужливой, милой. На мне держался завод, на мне держится дом Глеба Валерьяновича. Я — фундамент власти, фундамент не увольняют, без него здание рушится.
— Как же стать необходимой?
— Очень просто. Надо захотеть! — София направилась к двери, — Но я заболталась, меня ждут. Пока.
От нечего делать Катерина решила совершить обзорную экскурсию по дому. Коттедж готовили к зиме, поэтому в большинстве комнат мебель вывезли. Разруха не коснулась только кухни. Царство Софии поражало порядком и роскошью. В остальном, дом мало соответствовал понятию «нормальное жилье» и больше напоминал зал ожидания.
Катя улыбнулась мечтательно. Как хорошо, что она оказалась в пустом, охраняемом доме. Как замечательно, что все уехали. Как чудесно, что рядом Рекса. Для полного счастья не хватало только успокоить Устиновых.
У Бориса было занято, а вот до тети Иры с третьего раза удалось дозвониться. Правда, разговор не получился. Связь оборвалась буквально через минуту.
«Телевизор что ли включить… — Катя убавила звук, устроилась в кресле поудобнее, прикрыла глаза. По привычке последних недель в который раз принялась перебирать в памяти события последних месяцев…
Последнее, четкое воспоминание о прежней жизни — мертвая мама на полу и визгливый крик, комом застрявший в горле. Звук оборвался тишиной. Сердце замерло на мгновение, и, неуемное, двинулось дальше, в перестуке ударов дробя страх и боль. Пока длилось мгновение — Катя ощутила его вечностью — с ней произошли странные метаморфозы. Сначала сознание словно раскололось на три части. Первая, задыхалась от боли, приняла в себя страшную правду: «мама — мертва». Вторая наполнилась безмятежным покоем лжи: «этого не может быть». В третьем не было информации и эмоций, там царила ватная, душная, огромная тишина. В которой, после некоторых сомнений: ад правды или благодать лжи? — спряталось «Я».
Почти абсолютный покой, овладевший Катей, нарушало одно — воспоминание об Устинове. «Мне плохо, а Борьки рядом нет», — отсутствие привычной поддержки стало якорьком, не позволившим утонуть в безмолвии.
Дальнейшие события расплывались в памяти. Мелькали знакомые и чужие лица, тетя Ира неотступно находилась рядом, изводил вниманием Степан. Сквозь пелену забвения Катя видела и не видела, слышала и не слышала — суета вокруг воспринималась отстраненно. Защитный кокон оберегал от волнений, глушил звуки, гасил цвета, превращал мир в безвкусную бессмысленную слизь. И только отсутствие Устинова — пульсирующая от раздражения точка — требовала внимания. Катя ждала, ждала и звала. Борька! Борька! Борька! Сигналил без перерыва маячок в мозгу.
Наконец-то! Устинов ввалился в комнату, сгреб в охапку, прижал к плечу. Наконец-то! Морзянка оборвалась. В душу снизошло долгожданное отдохновение, и жизнь тот час превратилась в сказку. В страшную и прекрасную сказку. Тишина была прекрасна. В ней был волшебный лесной островок, синяя гладь озера, нежные мужские руки. В ней утро дарило веселье, закат обещал удачу, ночи полнились удовольствием. Но тишина ужасала. Когда она таяла, временами это случалось, когда здравомыслие, рассудок — что-то рациональное — выглядывало из тьмы и с недоумением озирало маленький пятачок земли, окруженный со всех сторон водой, незнакомый деревянный дом, потное мужское тело, возбужденную плоть, становилось до невозможности страшно.
«Где я? Что со мной? — в душе рождался страх, но тут же возникало понимание — рядом Борька. Впрочем, скорее это было ощущение. Катя просто знала, что Устинов рядом и значит, ей нечего бояться. Он не позволит ни острову, ни воде, ни дому, ни мужскому телу причинить ей вред.
— Ты чуть с ума не сошла, — сказала потом тетя Ира.
— Не сошла и ладно — ухмыльнулась горько Катерина. — А какой я была? — спросила, замирая. Она почти ничего не помнила. Четкие ощущения оборвались на истеричном крике «мама» и вернулись под грохот выстрелов. Смерть мамы увела в беспамятство. Убийство мотоциклиста возвратило в реальность. Что разделяло события, чем полнились первые страшные дни? Тетя Ира неохотно призналась:
— У тебя помутился рассудок. Борька увез тебя на лесной островок, там ты пришла в себя. А была страшной, — Устинова вытерла мокрые глаза, — только это все в прошлом. Живи дальше, девочка. Тебе повезло, ты выкрутилась.
Выкрутилась? Повезло? Катя представляла слюнявые губы, суетливо бегающий взгляд и сжималась от отвращения. Зачем Устинов видел ее жалкой, раздавленной, мерзкой! Весь май она терзалась жуткой фантазией: она — потная, липкая, дурацки хихикая, с пузырьками пены на искусанных губах занимается сексом с Устиновым. Он брезгливо отводит взгляд и морщится от отвращения.
Сейчас в разобранном уюте чужого быта Катя поняла, как она ошибалась. Не было жалкой мерзкой идиотки, не было слюней, брезгливости, отвращения. Была любовь. Любовь вела их друг к другу, удерживала рядом, не отпускала к чужим людям. Что ей, большой и сильной, проверенной всеми доступными и недоступными способами, пробу ставить негде, до нескольких дней безумия, слюней и затравленного взгляда? Ничего!
— Я бы приняла Устинова любым: косым, кривым, горбатым, — прошептала сама себе Катя. — И он меня принимает любую…
Разве я люблю его за красоту, силу, серые глаза — открылась вдруг Америка. Нет, конечно. Худосочный заморыш с пальчиками-спичками пронзил ее детское сердце жалостью. С жалости началось ее чувство, жалостью — его жалостью — утвердилось. Устинов, жалея, сострадая, не видел ничего дурного в ней. Он никогда не видел ничего дурного в ней. Никогда. Ничего. Истина поражала простотой и универсальностью. Никогда. Ничего. В мае ей казалось: желать ее, сумасшедшую, Борька не мог. Она навязалась сама. Он не устоял, поддался соблазну, теперь переваривая впечатление, брезгует ею. Хмурая физиономия, угрюмое молчание говорили сами за себя. Сейчас Катя считала иначе. Борька откровенно и даже демонстративно тосковал.
Сегодня в ванной, еще не в силах произнести вслух то, что шептало сердце, она просила прощения за пустые подозрения. Борька, как обычно, был выше грязи и пошлости. Он был настоящий, верный, преданный, любимый. Ее борьба за независимость была глупой забавой, детской привычкой, дурью.
Катя мечтательно улыбнулась. Борька, Бо-реч-ка.
На экране телевизора мыльные страсти уступили место документальному фильму. Лето, лес, детвора в бассейне, довольные физиономии. «У меня тоже было замечательное лето…» — в унисон картинке Катя снова вспомнила пионерский лагерь. Гео, Машу, Марту, Ядвигу, спиритические сеансы, странную коммерцию, которую вели ее новые знакомые…
— Мы занимаемся розыском драгоценных камней. Услуга стоит 5000 баксов, успех фирма гарантирует, — призналась Марта.
— За столько можно купить новую побрякушку, — резонерски возразила Катя.
— Не скажи. Некоторым вещицам цена сотни тысяч долларов, а одна вообще потянула на миллион.
Клиенты в жажде заполучить пропавшие когда-то бабкины колье, прадедовы перстни, тетушкины диадемы, ждали в очереди, порою до года, и с удовольствием платили жалкие, Ядвига подчеркнула, жалкие гроши, обретая желаемое.
— А если кто-то на чужое посягает?
— Вернуть можно только свое.
Марта всегда предупреждала: если есть малейшие сомнения в праве владения, не стоит и хлопотать.
— Как же вы ищите камни?
— Элементарно.
Процесс действительно не отличался сложностью. Жаль, не был доступен, в силу специфики, возможностям широкой публики. Марта отправляла старуху в деконкретные слои реальности, там Ядвига контактировала с душами умерших, и выведывала нужную информацию.
— И все?
— Все!
Не поспоришь, плевое дело. Каждому по плечу.
— Каждому, да не каждому, — не согласилась Марта, — мертвяки не с любым откровенничают, врут часто, издеваются. Ядвиге достается от них, бедненькой, на орехи, ох, достается.
Катерина тяжело вздохнула. Верить россказням было трудно. Не верить невозможно. Найденное под плинтусом сапфировое колечко было убедительным аргументом.
— У нас сегодня сеанс. Явится некая, — экстрасенша заглянула в записную книжку, — Хижняк Влада Михайловна. По поводу серег с изумрудами. Посиди, посмотри, чем тебе предстоит заниматься в будущем.
Марта улыбалась довольная. Распалив Катино любопытство, она втравила ее все-таки в свои комбинации.
Спустя минут пятнадцать в дверь позвонили.
— Добрый день. — Добрый. Все приготовили? — Как-будто. — Давайте проверим.
Марта с гостьей беседовали в прихожей. Ядвига Болеславовна устроилась за круглым столом в сумеречной гостиной. Кате назначили место в углу, в кресле. Велели помалкивать, держать себя в руках, в чужие дела не лезть. Она сидела напряженная, взволнованная предстоящим зрелищем, не знала, как вести себя, куда деть руки. Всегдашний скепсис оставил ее. Марта сказала: тебе отведена роль, готовься, не поведи. И не спорь, отвергла несмелые возражения резким движением руки.
— Влада Михайловна, — представила Марта даму. Катерина вежливо кивнула. Ядвига, не обращая внимания на клиентку, изучала поверхность стены. — Прошу.
Устроились за столом. Хижняк достала стопку фотографий и бумаг, начала рассказ:
— Моя прабабка обожала украшения. Однако, когда в 1922 году семья попала под репрессии и прадеда арестовали, ее драгоценности отобрали. Изумруднsе серьги чекист, проводивший обыск, сразу же прикарманил. Прабабка даже написала жалобу. Безрезультатно, естественно.
— Довольно лирики, — Марта оборвала молчание, — Вы уверены, что серьги по праву принадлежат вам?
— Да, да, — заволновалась гостья, — моя бабушка и мама — старшие дети в семье. Первая очередь наследования…
— Вы врете, — вдруг объявила Ядвига. — Вы — родственница того чекиста, внучка!
— Ах! — Влада Михайловна всплеснула руками. — Боже мой!
Старуха вскинула голову, резко, как конь, обвела пустым взглядом комнату, пристукнула кулаком по столу, зачастила.
— Силы небесные, вечные странники, гну о де кариниус… — понеслась тарабарщина.
Марта ухватила напарницу за руку, сжала пальцы, принялась раскачиваться. Амплитуда увеличивалась, частота наклонов возрастала. Казалось, Марта упадет сейчас. Но, чудным образом, ей удавалась удержаться и не грохнуться со стула, не разбить о стол лицо.
Катя глядела во все глаза. Впервые она участвовала в спиритическом сеансе в качестве стороннего наблюдателя.
Марта утробно ойкнула и заголосила на разные лады. Слов было не разобрать, интонации менялись. Влада Михайловна испуганно обернулась к Кате. Та лишь пожала плечами: мол, сама пришла, сама и разбирайся.
— Серьги с изумрудами, — неожиданно четко и внятно возвестила Ядвига и завизжала, — нет, не надо, не трогай меня, нет!
Голос изменился, стал звонче, моложе, отчаяннее.
— Нет! — вопль сотряс комнату. Нет!
Интонации, испуганные, взволнованные, противоречили расслабленной, неподвижной позе, в которой сидела старуха. Контраст бил по нервам сильнее электрического разряда. Катя чувствовала, как по спине поползли мурашки, как взмокли ладони. Влада Михайловна ощущала, наверное, нечто похожее. Нет. Вероятно, чувства ее были гораздо сильнее. Ведь Ядвига и Марта озвучивали сцену насилия. Пьяный, озверевший от вседозволенности мужик; Катя предположила в нем чекиста, укравшего серьги, возился с молоденькой девчонкой, судя по всему, бабкой Влады Михайловны. Прабабке в 22-м году было около сорока, девонька, получалось, подбиралась к совершеннолетию. Подбиралась да споткнулась о чужую подлость.
— Не надо, — кричала Ядвига.
— Ну, бля, надоела, — сипела пропитым тенорком Марта.
Раздался звук удара, еще один, еще.
— А-а-а… — в девичьем голосе клокотал ужас.
— Сука!
— Пожалуйста!
Свистящими всхлипами слышалось дыхание мужчины, сопротивление его раззадорило, в удары он вложил страсть и желание.
— Не трогай ее, сволочь! — Ядвига почесала кончик носа и заверещала другим более взрослым женским голосом. — Оставь девчонку, тварь!
Видимо, к мужчине и девушке в том неведомом спектакле, оживающем криками, страхом и похотью, присоединилась еще одна участница.
— Мама, не смотри, уйди, мама! — взмолилась девушка.
— Идите, дамочка, не ломайте удовольствие. Петренко, утихомирь бабу.
Возня усилилась, затем раздались ритмичные чавкающие всхлипы.
— Бля!.. — зазвенел восхищением мат и перешел в невнятное бормотание.
Катя исподтишка глянула на Владу Михайловну. Та плакала, по щекам текли слезы, оставляя на напудренных щеках мокрые бороздки. Марта и Ядвига невольно, не желая того, прикоснулись к семейной тайне.
— Этот ублюдок изнасиловал бабушку. Вот почему она всегда ненавидела маму, — пролепетала Влада Михайловна, — вот почему повесилась.
Трагедия приближалась к завершению. Насильник. удовлетворив насущные нужды, позвал напарника.
— Хочешь? — предложил устало. — Пользуйся. Вторым будешь.
— Нет, — отказался тот, — неохота.
Начался обыск. Грохот, звон, треск разрываемой ткани…
Катя удивленно качала головой. Иллюзия присутствия была невероятной. При помощи чего достигался акустический эффект? Она обвела взглядом комнату: никакой техники, только мебель, ковер на полу и люстра на потолке. Неужели все: слова, грохот, свистящие вздохи-выдохи, треск, звон, неужели все воспроизводят Марта и Ядвига, проецируя прошлые события? Неужели это возможно?
— Боже! — ахнула Влада Михайловна и вскочила.
Катя повернула голову. По голубовато-белой поверхности стены растекалось светящееся пятно. Оно росло на глазах, дрожало, двигалось и казалось живым. Катя осторожно протянула руку. Пятно юркнуло под ладонь.
Влада Михайловна тоже рискнула, кончиками пальцев притронулась к яркой кляксе.
Пятно сползло на пол, переместилось к центру комнаты, и рассыпалось на тысячи огненных точек.
— Оно похоже на человека!
В некотором приближении пятно повторяло очертания человеческой фигуры.
— Зачем я вам понадобился!? — раздался грозный рык.
— Кляо ди серето … — абракадаброй ответила Ядвига.
— Нет!
— Сиу ля зиндраст…
— Нет.
. — Катерина! — призвали ее под знамена. — Подойди.
Нехотя Катя подчинилась.
— Протяни руку. — Марта ухватила ее ладонь и ткнула в гущу искристых точек. Светлое пятно не обладало физической природой. Ни температурой, ни плотностью не отличалось от окружающей среды. Только сомнительное происхождение делало его пугающим, страшным.
— Проси, умоляй, требуй! — приказала Ядвига.
— Как? — испугалась Катя.
— Как хочешь! — последовал совет.
Наверное, надо было уйти. Плюнуть и забыть диковинных теток. Однако, только что изнасиловали девочку. Катя не видела, как это происходило. Не знала, происходило ли это на самом деле. Но воображению хватило пищи. Каждый стон, вздох, шорох будили в сознании картину надругательства. Отстраненно, опосредованно погружали в тот страх, ужас, отвращение. Рык был продолжением пьяного мужского мата, был отражением похоти, был сутью голодного подлого хищника, загубившего девичью честь и жизнь в далеком 1922 году.
— Пиу ли си ри па … — медленно, натужно выжала из себя Катерина. Удивительно было произносить звуки, не обозначенные в мозгу смыслом. Удивительно и просто. Терялась форма речи, суть оставалась. Суть не содержалась в словах; не обитала в предложениях. Она существовала сама по себе, отдельно от фонематических форм.
— Клизири конас… — прошептала Ядвига и замолкла, передавая бразды правления.
— Сакаур та стив..
С все возрастающей страстью, Катя отдалась новому состоянию — освобождению от условности понимания. То, что казалось минуту назад ахинеей и бессмыслицей, обладало невероятной силой убеждения, и куда полнее передавало внутренний настрой, чем любой аргумент или довод. Рык, ведомый ее азартом, смягчил позицию. «Нет» слиняло, растаяло.
Вдруг:
— Да. Признаюсь! — Сияние точек наполнилось краснотой, кое-где кроваво-багряной.
Рык застонал.
— Старый дом у дороги. В подвале тайник.
— Покажешь! — велела Ядвига.
— Хорошо! — согласился голос и пропал. Вслед за ним погасло свечение.
Влада Михайловна схватилась за сердце. На нее никто не обратил внимание.
— Он тебя послушался! — воскликнула Марта. — Ты — гений! Я была права!
—Да? — вежливо полюбопытствовала Катя. Масштабы собственной гениальности пока ускользали от нее. Неудивительно, она ведь наблюдала за верхними пластами событий, Марта же глядела в корень. Вероятно, там, и скрывались основания для превосходных оценок? Где еще.
— Катенька! Вы — умница! Вы — достойная преемница. Вы — прирожденный медиум, — Ядвига не скупилась на похвалы.
Катерина не преминула уточнить:
— Что я ему сказала? Кто он? От чего отказывался? Где серьги?
Все рассмеялись. Ядвига и Марта весело, Влада Михайловна нервно, ее волновал ответ лишь на последний вопрос.
— Где же серьги? — спросила она.
— Давайте по порядку, — отозвалась Марта, — Влада Михайловна и Ядвига Болеславовна в соседней комнате потолкуют про дом у дороги, мы с Катериной посекретничаем здесь.
— Во-первых, — начался разбор полетов, — ты сразу загнала дух на эмоциональное поле, напомнив о злодействе. Во-вторых, легко влилась в переговоры. В-третьих, великолепно их провела. А теперь подробнее, по пунктам…
Оказывается, души амбициозны и обидчивы. Напоминать им о совершенных в былой жизни преступлениях неэтично и чревато. Контактеры замыкаются, обижаются, не идут на сближение. Другое дело, вернуть их в грех внезапным толчком, что и учинила Катерина. Едва Ядвига бросила фразу «Вы родственница того чекиста, внучка!»; едва Влада Михайловна невольно подтвердила предположение, как Катя представила картину событий и силой воображения катапультировала объект в криминальную ситуацию.
— То есть я заставила его насиловать девушку? — удивилась Катя.
— Нет. Ты оживила то, что он сделал когда-то. Он насиловал, и после смерти грех не давал ему покоя. Если он подчинился, значит, тебе удалось нащупать болевую точку. Именно в этом заключается дар медиума, в умении обращаться с душами умерших. У каждого мастера свой стиль. Ядвига заискивает перед тенями, позволяет руководить собой. Ты избрала путь силы: не боишься, не робеешь, навязываешь свою волю.
— Что лучше?
— Техника контакта не имеет значения. Важен результат. Чтобы работать хорошо, надо учиться, надо понимать и держать под контролем каждую фазу. Сегодня ты обрушила на объект удар, превышающий нужное усилие раз в 100.
— Так ему и надо! Сволочь!
— Напротив, ты сделала подлой душонке царский подарок.
— Почему? Как же так?
— Эмоции — главная забава теней. Ты кипела праведным гневом и подпитывала энергетическую квадру…
Если души, как утверждала Марта, падки на человеческие чувства, то нынче дух чекиста вкусил от Катиного возмущения достаточно. Сцена насилия всколыхнула до основания, до боли в сердце. Фраза Влады Михайловны «…вот почему она ненавидела маму, вот почему повесилась…» гвоздем сидела в мыслях. Бедная девочка из голодного 1922 года не только пострадала от пьяных мужских амбиций, она еще забеременела и вынуждена была родить. Нежеланный ребенок, исковерканная судьба, психическая травма — груз выдался не по силам, смерть показалась легче жизни. Бедная, бедная девочка…
— А как же серьги?
Марта победоносно улыбнулась.
— Из-за них мы и старались. Если хочешь, пойди, погляди, как Ядвига колдует, только тихо.
Катя подкралась к двери в соседнюю комнату, заглянула в щелку. Влада Михайловна, закрыв глаза, кружилась в танце. Она то приседала, то вскидывала вверх или разводила в стороны руки. И, не умолкая, бормотала.
— Гипноз, — шепнула Марта, — приобщение к родовой памяти.
— Что? — Чудеса продолжались.
— Тетка сейчас вспоминает, что случилось когда-то с ее мамой. Как бы вместо нее возвращается в детство.
— Разве это возможно?
— Почему нет?
Действительно, почему? Катя вновь прильнула к щели.
— Лес, полянка солнечная, я маленькая иду по тропинке, за мной бежит Бобик…
— Дом у дороги! — Ядвига Болеславовна, как опытный лоцман, корректировала курс, не позволяя клиентке тонуть в лирических отступлениях
— Мне три года, — пролепетала Влада Михайловна, — мужчина в гимнастерке, с чемоданчиком, обнимает маму, она брезгливо кривится…
— Ап! — прихлопнула Ядвига в ладоши. — Контактер появился, сигналит, — она совершила несколько плавных, направляющих движений правой рукой. — Давай, друг, давай!
Гипнотический танец изменил ритм, стал подвижнее и быстрее.
— Мужчина просит о чем-то, мама не соглашается, он настаивает, кричит. Он замахивается. Я бросаюсь к нему, отталкиваю. Он хватает меня, поднимает на руки.
— Это она? — спрашивает у мамы. Та кивает.
— Значит, решено, — говорит твердо, — завтра оформимся. Девочка пока побудет со мной.
Он тащит меня в машину, я плачу, пытаюсь вырваться. Мама рыдает, не двигается с места.
В машине душно и воняет гадостью. Я сижу между двумя мужчинами, слушаю разговор, изредка всхлипываю.
— Ни одна сука, — грязно ругается тот, что увез меня от мамы, — ни одна сука не забрюхатела. Я поначалу радовался, думал хорошо, забот меньше. Потом допекло, хочу дитенка, хоть убей, хоть волком вой, хоть в петлю. Повстречал эту кралю. Дружбан, Ванька Петренко, припомнил: мы в 22-ом семейство потрошили, я девчонку и припечатал по-пьяному делу, а она возьми да роди. Прикинули, подсчитали — мой приплод. Правда, мой?
— Одно лицо, — удивляется второй мужчина, — глаза, брови, губы! Копия!
— То-то и оно! — в голосе первого звучит гордость, — копия! А девица с гонором, я ее в ЗАГС зову, чин-чинарем, а она нос воротит, отказывает. Кому? Мне? Чекисту? Оперуполномоченному?! Герою войны!?
От страха и волнения я засыпаю. Машина тормозит рядом с домом.
— Дом находится у дороги? — уточнила Ядвига.
— Да. Там еще сад, сарай, неподалеку хлебная лавка… — рассказ изобилует мелкими подробностями, — мужчина несет меня на руках, навстречу бросается пожилая женщина, смотрит пристально мне в лицо, вытирает мокрые глаза.
— Твоя, — говорит сквозь слезы, — твоя кровь.
— Хватит соплей! — приказала Ядвига Болеславовна, — лучше адрес прочитайте.
— Я не умею читать! Я еще маленькая! — капризно заныла клиентка.
— Тьфу! Вот напасть! Осмотритесь вокруг! Узнаете дом, женщину, место?
— Да, — ответила Влада Михайловна, — это наша дача в Кузино.
— Отлично. Работаем по ней.
Влада Михайловна нелепо взмахнула рукой и зачастила в переменном шаге.
— Мне пять лет, — объявила гордо, — меня все любят и жалеют, я — сирота. Мама повесилась, папу подстрелили бандиты.
— Серьги! — напомнила старуха.
— Ладно! — клиентке нравилось в чужом детстве и не хотелось искать побрякушки. — Мне четыре года. Бабушка и папа заперлись в спальне, я подслушиваю.
— Хрен с ней, с кобылой. Померла и померла, все там будем, придет срок. Девчонку, знамо дело, вырастим. Только б сватья нос не совала, буржуйская морда.
— Давайте, мама, о деле. Вы помните: саквояжик с описью и украшениями зарыт в подвале, в углу, под кадушкой.
— Что ты, сынок, словно прощаешься, словно последнюю волю читаешь?
– Да что-то маетно на душе…
— Дальше, дальше, — подстегнула Ядвига Болеславовна, — хватит размусоливать. В углу, под кадушкой, дальше!
— Нет, нет, — запротестовала Влада Михайловна, — бабушка в войну многое продала: и колье, и кольца и браслет…
— Где остальное барахло, где серьги?
Влада Михайловна задумчиво покружилась на месте.
— Бабушка умерла, — захныкала вдруг. — Я нашла ее в подвале, с совком в руке.
— Что она делала там?
— Не знаю. Под стенкой небольшое углубление и следы свежей земли.
— Назови место!
— Над ямкой сбитый кирпич и подтек на стене.
— Точнее!
— От угла четыре шага и сразу под стеной.
— Готово! Просыпайтесь!
Женщина распахнула глаза, заморгала удивленно.
— Нашлись ваши серьги, — объявила Ядвига.
— Какие серьги? — сознание еще не вернулось к Владе Михайловне, — а, серьги, — в голосе слышалось уныние, открывшиеся истины обесценили желанные изумруды.
— Маму воспитывали две бабушки, и каждая норовила облить другую грязью.
— Да, да… — Ядвига направилась в гостиную. Влада Михайловна поспешила за ней. Ей хотелось поделиться, облегчить душу, объяснить все, оправдать. Она не замечала, что Марта и Ядвига из вежливости, равнодушными кивками и поддакиваниями, отрабатывают гонорар. Живое участие излучала лишь Катя. Влада Михайловна повернулась к ней:
— Мама вечно жила на надрыве, доказывала всем и каждому, что любима и желанна, сочиняла из своей жизни роман.
Две женщины, утратив детей, растили маленькую девочку. Для одной внучка олицетворяла беду: нищета, насилие, смерть дочери вошли в ее жизнь с появлением ребенка. Для другой малышка стала долгожданной продолжательницей рода, заменила погибшего сына. Тем не менее: первая обожала крошку, вторая едва терпела. Повзрослев, девочка потянулась к мелодраме и бутылке. Сказалось сумбурное воспитание, полное недетских страстей.
— Голубушка, — Марта, устав от сеанса и интимных подробностей, почти открыто гнала клиентку вон, — мы работу выполнили. Желаете, можем присутствовать при изъятии. Нет — воля ваша. От прочего увольте, полно собственных забот.
— Простите, — смешалась Хижняк, — я слишком взволнована, болтаю лишнее.
Она достала из сумки мобильный, набрала номер.
— Сынок, надо немедленно ехать в Кузино. Да, да, хорошо.
— Через десять минут, — объявила хозяевам.
— Я выдохлась, — возвестила тот час Ядвига Болеславовна, — измучилась, к тому же ненавижу подвалы.
Марта припечатала старуху осуждающим взглядом.
— Голова трещит, есть хочется, — Ядвига спешным порядком ретировалась на кухню. Хлопнула дверца холодильника, зазвенела посуда.
— Я подожду на улице, — после нагоняя Влада Михайловна ощущала себя неловко.
— Отлично. Через десять минут встретимся.
Катя с Мартой остались вдвоем.
— Как вы ее, — хмыкнула Катерина, — раз и в глаз.
— Ненавижу сентиментальные пузыри. Сю-сю-сю; Сю-сю-сю. Какое мне дело до ее придурковатой бабки и сумасшедшей мамаши? Моя задача отыскать камни, слушать всякие бредни я не нанималась.
— Ты, Катюша, напрасно близко к сердцу приняла эту историю, — в дверях гостиной появилась Ядвига с бутербродом в руках. — Напрасно пожалела девушку. Она получила по заслугам. Нечего на родную мать доносы писать.
— Доносы? — ахнула Катя
— Барышня под шумок намеревалась прибрать к рукам матушкино богатство. Вынесла из дому ожерелье жемчужное и брошь с бриллиантом. Как раз за день до обыска.
— Ядвига! — Марта гневно свела брови. — Опять!
— Брось ты! — отмахнулась старуха и пояснила. — Мы работаем под заказ. Сказал клиент: серьги — ищем серьги. Сказал диадема — ищем диадему. Сопутствующие моменты — наш навар, неподотчетный никому.
— То есть, вы прикарманиваете чужие вещи? — догадалась Катя.
— Фи! — Марта сморщила нос. — Прикарманиваете! Что за выражение?! «Левые» деньги, к вашему сведению, идут на благотворительные цели.
— Катя, нам пора! — Марта положила конец спору.
Финал истории выдался на удивление скучным. Минут сорок езды, подвал полуразвалившегося дома, углубление в земляном полу, потрескавшийся кожаный ридикюль. В нем облигации военного займа, пять золотых червонцев и серьги.
— Мне говорили, а я не верила. Вы — волшебницы! — Влада Михайловна зачарованно улыбалась.
Волшебница… вспомнив летние приключения, Катя, поддавшись внезапному порыву, не позволяя рациональным мыслям одержать верх, закрыла глаза, постаралась расслабиться и забормотала:
— Кракотан…буся…имимсав…
Как в прошлый раз тарабарский язык вывел сознание на другой уровень. С его высот/глубин суета сегодняшнего дня выглядела не такой уж странной. Более того, многое вдруг прояснилось. Виной всему, наверняка, была майская находка! Желтой кожи кобура, видеокассета и ключ. Ключ, который она нашла и не показала Борьке. Ключ, о существовании которого Устинов даже не подозревал.
Рациональное мышление вернулось под грохот, который Борька назвал словом: «Стреляют?!» Потом мотоцикл на лесной тропе захлебнулся ревом, принялся вилять по дороге, человека за рулем оторвало от сиденья и тряпичной куклой выбросило на обочину. Тело с утробным уханьем ударилось о землю, и от этого странного и страшного этого звука Катя пришла в себя окончательно. «Что случилось? Где мы?», — она не успела открыть рот, как грязная Борькина ладонь закрыла ее губы.
— Тихо! Молчи! — иногда Устинов был очень убедителен.
Молчать пришлось до тех пор, пока убийцы не покинули место преступления. Впрочем, говорить Кате не хотелось. А может быть, еще и не моглось. Но наблюдала за происходящим она с все возрастающим интересом. Борис сбил веткой, залетевшую на дерево какую-то желтую кожаную сбрую. Рассмотрел ее внимательно, спрятал за пазуху. Потом они шли через лес. Плыли на лодке. Ужинали в старом доме на острове. Ночью Катя залезла в Борькин рюкзак и достала дневную находку. Как оказалось, кобуру с пистолетом.
С эмоциями что-то творилось. Вернее, их как будто не было вовсе. Оттого оружие не напугало. В бесстрастной отрешенности Катерина отложила — на всякий случай — подальше инструмент убийства и стала ощупывать кожаное шитье кобуры. В кармашке обнаружилась флешка, а в одном из швов — неестественно твердое уплотнение. Борька не обратил на это внимания, а она сразу сообразила — тайник и, подрезав ножом кожу, выковыряла плоский, серебристый ключик. Что он отпирал-запирал было неизвестно. Но ради этого кусочка стали или ради флешки несколько часов назад убили человека, и это придавало ключу значимость. Сейчас объяснить логику своего поступка Катя не взялась бы. Тогда же идея разделить добычу показалась справедливой. Забрать кассету было невозможно. Борька это сразу бы заметил. А про ключ он ничего не знал, поэтому, недолго думая, Катерина ткнула ключ в карман.
«Может быть, сегодняшние злосчастные события происходят из-за ключа или флешки? Ведь парня на мотоцикле убили. Значит, можно предположить, что преступники продолжили поиск и вышли на меня и Бориса, и теперь нам угрожает опасность?», — версия была логичной, но малоубедительной. Нынешние неприятности кались только ее и ни как не задевали Устинова.
— Вастрасам…пусиока…бысувап… — Катя продолжила эксперимент.
Итак…она шла в сберкассу, парень схватил ее за руку, потащил к машине. Она вырвалась, заехала сумкой по плечу. Второй мужик попытался подсобить напарнику и то же схлопотал. Потом выскочила из-за поворота Рекса и Устинов, устроили побоище. Но…и без них Катя разобралась бы сама. Действовали ребята без злости, почти шутя, будто развлекались с похмелья.
Следующий пункт — взрыв. Истеричный рассказ Степана про девушку, похожую на нее. Свидетельство Володи.
— Чудамигар…секвал…стаимпр… — понимание не складывалось. Происшествия то казались звеньями преступного замысла, то нечаянными совпадениями.
Признавая поражение, Катя тяжело вздохнула и решила действовать по наитию. А оно подсказывало: надо воспользоваться Юлиной идеей и поехать вместе с Борькой в N-ск, вытащив, таким образом, из этой кутерьмы себя и Борьку.
Дом заполняла вязкая, по-деревенски глухая, тишина. Со двора ни доносилось ни звука. На всякий случай Катя вышла на крыльцо. Щенок спал, свернувшись клубочком в траве. Рексы рядом не было. Зато из-за гаража доносилось глухое рычание.
Неужели?! Точно! Мерзкую псину опять потянуло на приключения. Заскучав в чужих краях, Рекса намылилась в бега. Для чего, следуя вековой традиции закоренелых арестантов, учинила подкоп. Под бетонной стеной забора зиял провал, из которого в данный исторический момент торчала черно-белая попа. Голова, шея, спина протиснулись в тесное пространство, а более упитанная пятая точка не смогла. Рекса елозила брюхом по земле, крутилась, вертелась, пытаясь пролезть в лаз.
— Куда ты собралась? Куда, я спрашиваю? — Закричала Катерина. Прыгающий от старания и усердия обрубок хвоста в пасти железобетонного прикуса привели ее в ярость. — Вернись, гадина!
Родной хозяйский голос придал сил. Воодушевленная добрым словом, Рекса одолела препятствие и понеслась в сторону леса.
— Ну, и денек! — едва не расплакалась Катерина, — все наперекосяк.