Служба в кремлевском храме и жизнь в Кремле давали Ивану Федорову возможность быть непосредственным свидетелем всех основных событий тогдашней церковной и государственной жизни. Так, 16 января 1547 года Иван Федоров, несомненно, присутствовал на церемонии венчания на царство шестнадцатилетнего Ивана Грозного.

И дед Ивана Грозного — Иван III, и отец — Василий III именовали себя царями, но официально носили титул великих князей Московских, Иван IV первым из русских правителей официально принял титул «царя и великого князя всея Руси».

Слово «царь» представляет собой русское произношение слова «цезарь», так именовали себя римские императоры. Как уже было сказано, после женитьбы Ивана III на Софье Палеолог, московские цари стали считать себя преемниками византийских, а стало быть, и римских императоров-цезарей, но в начале XVI века широкое распространение получила политическая легенда, возводящая род Рюриковичей к роду римских императоров уже не через брак с византийской царевной, а напрямую. Согласно этой легенде, Август — римский цезарь, подчинивший себе весь мир, отдал во владение своему младшему брату — Прусу — далекие земли, лежащие по берегам реки Вислы. По имени Пруса земли эти стали называться Пруссией. По соседству с Пруссией лежали земли славян, и в славянском городе Новгороде жил мудрый муж по имени Гостомысл, который был там воеводою. Приближаясь к концу своей жизни, Гостомысл посоветовал новгородцам призвать себе в правители князя из Прусской земли. На призыв новгородцев откликнулись трое потомков Пруса — братья Рюрик, Синеус и Трувор. Они стали первыми русскими князьями, и от старшего из братьев — Рюрика и пошла династия Рюриковичей.

Как мы помним, Иван Грозный был венчан на великое княжение Московское трехлетним ребенком, теперь же, шестнадцатилетним юношей, он венчался на царство. По мнению некоторых исследователей, идея эта принадлежала митрополиту Макарию, который был не только церковным, но и политическим деятелем и понимал, что царский титул, принятый правителем России, значительно поднимет ее международный престиж. Митрополитом Макарием была разработана торжественная церемония венчания, и именно он изложил легенду о происхождении рода Рюриковичей от Пруса в качестве вступительной статьи к «Чину венчания» Ивана IV на царство. Однако эта легенда была далеко не единственной, обосновывающей право Ивана Грозного на царский титул: многие тогдашние государственные деятели и писатели измысливали цветистые истории, объясняющие, почему пришло время великому князю Московскому объявить себя царем.

Церемония венчания Ивана Васильевича на царство запомнилась москвичам надолго.

* * *

Утром 19 января 1547 года Иван Федоров стоял на Соборной площади среди празднично одетой толпы.

Еще не совсем рассвело, дул холодный ветер, по небу неслись рваные облака. Слуги торопливо расстилали по снегу алое сукно — от государева крыльца до входа в Успенский собор. Дьяк, ведавший дворцовым хозяйством, суетился и покрикивал на слуг.

Толпа сдержанно гомонила, охваченная радостно-тревожным ожиданием. Всем предстояло зрелище, доселе невиданное.

Гулко зазвонили колокола на Ивановской звоннице. Тяжелые двери государевых покоев медленно распахнулись, на крыльце появился государев духовник — величавый и осанистый протоиерей Благовещенского собора. В руках он держал тяжелое золотое блюдо, на котором сверкала драгоценными каменьями золотая шапка, опушенная собольим мехом, рядом с шапкой возлежал так же богато изукрашенный крест и еще какие-то красивые и дорогие вещи.

Благовещенский протоиерей стал медленно спускаться по ступеням, за ним, с почтительно-торжественным выражением на лицах шли бояре и дьяки.

В толпе вытянули шеи, стараясь получше разглядеть золотое блюдо. Мальчишка лет тринадцати, стоявший рядом с Иваном Федоровым, восторженно присвистнул:

— Ух ты, красота какая!

На мальчишку зашикали.

Тот смутился и шепотом спросил Ивана Федорова:

— Отец дьякон, а что это такое?

Иван Федоров так же шепотом ответил:

— Это — Мономахова шапка, скипетр, держава, крест и бармы.

Потому видя, что мальчишка ничего не понял, стал объяснять:

— Триста лет тому назад княжил в Киеве великий князь Владимир.

— Тот, который Русь окрестил?

— Нет, его праправнук. И вот, задумал князь Владимир воевать Царьград. Собрал он большое войско и отправил в греческие земли. У самого Владимира было много дел на Руси, поэтому он остался в Киеве, но и без него русские воеводы стали брать греческие города один за другим. А в Царьграде в то время правил царь Константин, по прозванию Мономах, что значит единоборец. Созвал он своих советников, стали они думать, как отразить нападение. Думали-думали и решили, что воевать с Русью грекам не по силам, лучше заключить с нею мир. Отправил царь Константин в Киев к князю Владимиру послов с богатыми дарами, и были среди тех даров знаки его царской власти: драгоценная шапка, крест и золотая цепь — бармы. Долго плыли послы по морю и наконец прибыли в Киев. Возложил митрополит на голову князю Владимиру царскую шапку, надел на шею цепь и крест, и стал князь Владимир именоваться Мономахом. Но тогда Русь не была еще царством. Поэтому, умирая, князь Владимир передал знаки царской власти своему шестому сыну — Георгию Владимировичу и велел тайно хранить их, а перед смертью передать своему сыну, чтобы переходили они из поколения в поколение, пока не пошлет нам Господь правителя, достойного стать царем.

Мальчишка слушал рассказ Ивана Федорова, будто сказку, и Иван Федоров невольно подумал, что иные ученые люди считают это предание не слишком достоверным. Но оно было складным, красивым и как нельзя лучше подходило к торжественному моменту.

Колокола зазвонили еще громче, на крыльцо вышел сам великий князь со свитой. Он окинул толпу настороженным и в то же время повелительным взглядом, толпа разразилась приветственными криками.

Торжественная процессия по устланной алым сукном дорожке двинулась в Успенский собор. Толпа повалила следом. Кто смог, заполнили собор, кому не хватило места — остались ждать снаружи. Ивану Федорову повезло, он оказался в первых рядах и с любопытством наблюдал за тем, что происходило дальше.

В соборе уже ждал митрополит Макарий. Иван Федоров заметил, что старик взволнован, хотя и старается не показывать вида. Великий князь приложился к иконам, подошел к Макарию за благословением.

Отслужили молебен. Великий князь истово крестился и клал земные поклоны. Жесткая золотая парча великокняжеского парадного одеяния отражала пламя свечей, огненные блики играли на лице великого князя, заостряя его юношеские черты и придавая им зловещее выражение.

Иван Васильевич поднялся по двенадцати ступеням на амвон и сел на приготовленное для него сиденье, покрытое золотыми паволоками, митрополит занял такое же сиденье рядом. Перед амвоном стоял аналой, на котором разместилось блюдо с Мономаховой шапкой, крестом и бармами. Архимандриты приблизились к аналою и стали передавать митрополиту знаки царской власти.

Митрополит и великий князь встали, Макарий возложил на Иоанна Васильевича крест, бармы и золотую шапку. При этом митрополит громогласно молился, чтобы Всевышний оградил государя от бед, наделил его сиянием добродетели, сделал его грозным для непокорных и милостивым для послушных.

Грянул многоголосый хор, провозглашая новому государю многия лета. Иоанн Васильевич стоял, вскинув голову в тяжелой золотой шапке, и торжествующе улыбался.

Затем государь слушал Литургию, а по окончании ее отправился во дворец.

При выходе из Успенского собора произошла заминка. Когда государь в сопровождении свиты спускался с крыльца, дядя государя — Глинский вдруг остановился и, ухватив за рукав ближайшего к нему боярина, что-то встревоженно ему зашептал. Боярин заозирался по сторонам и указал на младшего брата государя — глухонемого Юрия Васильевича. Кто-то передал Глинскому большую изукрашенную чернью миску, полную серебряных монет, тот сунул ее в руки Юрию и стал знаками объяснять, что тот должен делать.

Юрий кивнул и, зачерпнув полной горстью серебряные монеты, стал осыпать ими государя, который уже сходил с нижних ступеней. Монеты раскатились по земле, толпа бросилась их ловить.

Одна монетка упала прямо к ногам Ивана Федорова, он поднял ее и подумал: «Наудачу!» Но тут же устыдился такого суеверия, неподобающего духовному лицу.