1

Когда Улугбек Карлович открыл глаза, первое, что он увидел, было заросшее многодневной щетиной незнакомое лицо. Холеные черты породистого арабского лица с гордым орлиным носом и властным подбородком не вязались с потертым тюрбаном незнакомца и лишенной всяких украшений полуплащом-гельмуной из дешевой саржи. При виде очнувшегося пленника араб радостно зацокал языком и что-то крикнул через плечо. Язык, бесспорно, имел общие черты с современным ученому турецким языком, но смысл сказанного остался непонятен.

Через мгновение над ученым склонились еще несколько человек. Бородатые мужчины некоторое время совещались, затем вытолкнули вперед небольшого толстячка, который, охая и причитая, принялся осматривать Улугбека, слушать пульс, поднимать веки.

Слабость разливалась по всему телу археолога. Его руки и ноги как будто были покрыты свинцовыми пластинами. Улугбек попробовал приподняться и с удивлением обнаружил, что он все еще связан.

Толстячок наконец удовлетворенно хрюкнул и разразился длительной речью, обращенной к товарищам, по ходу монолога загибая пальцы.

Арабы опять склонились над телом русича. Сомохов почувствовал, как его освобождают от пут. Спустя какое-то время его подняли и посадили на небольшую скамеечку. Ученый огляделся. По-видимому, его похитители остановились в обычном доме декханина. Низкие стены мазанки и отсутствие потолка между полом и крышей говорили сами за себя. Не было в доме и очага.

Ученый принялся рассматривать суетящихся похитителей.

Толстячок, по одежде не отличавшийся от остальных, подошел и присел на лежанку рядом с археологом.

– Меня зовут Димитрий. Я – лекарь и добрый слуга моего высокочтимого господина, Абу Шура Мохаммада. – Он обернулся к одному из арабов, начавшему что-то говорить. – Господин спрашивает, готовы ли вы продолжить путь и нет ли у вас каких вопросов?

Улугбек Карлович прокашлялся:

– Я бы хотел все-таки узнать, кто меня похитил и с…

Тут его взгляд случайно упал на собственную руку. На безымянном пальце сверкал большой серебряный перстень. Слова вопроса застряли в горле.

Сомохов зашарил на поясе – там висел увесистый кошель.

Араб опять начал говорить, и Димитрий поспешил перевести:

– Вы спали более двух суток. Господин не разрешил вас развязать, пока вы не очнетесь. – Толстяк добавил от себя конфиденциальным тоном: – Многие после таких «снов» просыпались буйными безумцами… Он не решался оставить вас. Вы могли бы поранить себя, пока приходили в сознание.

Улугбек, вспомнивший все подробности странного сна, неуверенно поинтересовался:

– Ваш хозяин должен был доставить меня в лагерь христианских паломников. Он готов это сделать?

Араб что-то затараторил так быстро, что Димитрий еле успевал переводить:

– Господин сожалеет, но два дня назад все окрестности заполнили отряды румийского султана, разбежавшиеся по окрестностям после никейского разгрома. Он не решился пускаться в путь, когда легко можно наткнуться на тюрков. Воины Кылыч-Арслана готовы убить любого незнакомого, полно мародеров и разбойничающих наемников. Вокруг пока очень неспокойно.

Толстяк, заметив недовольное выражение на лице русича, поспешил успокоить его:

– Если позволите, мы можем выезжать завтра.

Улугбек Карлович кивнул, и арабы радостно загомонили.

Выехали они рано утром следующего дня.

Статус бывшего пленника поменялся. Теперь он ехал впереди, рядом с главой отряда; еду на привалах ученому подавали первому. Но археолог чувствовал неусыпное внимание со стороны своих спутников. Иногда оно становилось даже навязчивым.

За день путешественники несколько раз встречали группы вооруженных мусульман, и каждый раз дело оканчивалось миром. Потрепанные последователи Магомета, признавая в арабах своих единоверцев, быстро разъезжались, не задавая никаких вопросов.

На второй день пути Абу Шура Мохаммад сказал, что они приблизились к лагерю христиан уже на расстояние дневного перехода. До встречи с товарищами русичу оставались максимум сутки, когда им преградили дорогу.

На узкой тропе два десятка конных воинов в легких арабских одеждах, вооруженных короткими копьями и легкими щитами, теснили сопровождающих Улугбека Карловича бородачей. Вожди отрядов разговаривали между собой. Диалог не получался спокойным. После нескольких фраз, во время которых Абу Шура размахивал свитком с золотыми печатями, а наемник цедил что-то сквозь зубы, командиры схватились за сабли. Мародер оказался быстрее. Короткая сабля Абу Шура только вылетела из ножен, а его соперник уже вытирал свой клинок. Чуть погодя под ноги коню рухнуло тело командира похитителей.

– Ал-ла! – пронеслось над землей.

Окружающие Сомохова воины только и смогли, что похвататься за рукояти сабель. Бой закончился, так толком и не начавшись. На тропе осталась груда мертвых тел. Из нападавших лишь несколько человек держалось за окровавленные бока.

Улугбек Карлович попробовал ускакать из смертельной круговерти, но на тропе не нашлось места для неопытного всадника. Один из грабителей занес над ученым короткий дротик. Сбоку отчетливо прозвучал гортанный окрик, и острие копья в мгновение ока обернулось тупым концом. Древко врезалось в затылок ученому, и свет в его глазах померк…

 

2

Кроме Захара слег еще и Костя. После взятия Никеи грекам на некоторое время пришлось покинуть лагерь крестоносцев. Предоставленные сами себе русичи занялись лечением. Опытные воины из копья Горового закипятили отвар для полоскания ран, сварили какой-то бальзам.

Но, видимо, корпия была недостаточно чистой, а может, сказалась начавшаяся жара – два глубоких пореза на ноге у Малышева, которые он не доверил Ираклию Катсасу, наутро воспалились и налились гноем.

Сразу после того, как союзники примирились, лекарь под присмотром Тансадиса навестил «полочан». Он вскрыл и промыл нарывы, наложил швы, оставил несколько баночек с микстурами. Но двигаться не рекомендовал, по крайней мере несколько дней. Так что, пока лагерь собирался и понемногу выступал в поход, Захар и Костя валялись в тени шатра.

Первыми к далекой Антиохии, жемчужине Средиземноморья, двинулись норманны из Франции и Сицилии. Их отряды были самыми быстрыми в христианской армии. Оба Роберта и Боэмунд требовали от своих воинов мобильности и не заводили огромных обозов, сильно задерживающих передвижение. С отрывом почти в дневной переход позади них тянулись толпы итальянских и французских ополченцев.

Русичи находились в хвосте этой многотысячной толпы, мгновенно заполонившей узенькие тропки, которые местные жители горделиво именовали дорогами.

С приходом июля на земли Анатолии обрушилась жара.

 

3

– Костя, ты не знаешь, что это за долина?

Прошло два дня после выхода христианского воинства из-под стен Никеи, и Захар пока еще был вынужден проводить все время в повозке, отлеживаясь и восстанавливаясь после ранения. Зато Костя уже окреп, вспомнил про свою лошадку и частенько объезжал окрестности, сопровождая рыцаря Тимо. Обоз с водой, которым командовал бывший подъесаул, следовал в центре армии провансальцев.

Малышев окинул взглядом открывавшуюся перед христианским войском картину. Долина как долина. Небольшая, удобная. Вдалеке город с каменными стенами. Таких «проплешин» при спуске с плато, куда они забрались, множество. Запоминать все названия – себя не уважать. Так что в ответ на вопрос приятеля он только пожал плечами.

Пригодько выглядел озабоченным.

– Что случилось?

Красноармеец приподнялся в повозке:

– Все не выходит из головы сказ Улугбека Карловича о том, что побьют нас скоро… Ну, не нас, вернее, а норманнов… Вот и думкую, как делу помочь.

Костя сморщился:

– Да уж…

Сибиряк сидел насупившись.

– Ну и что? Мысли есть?

Пригодько отрицательно помотал головой:

– Пока нет. Разве что известить комбригов наших о засаде. Да вот только страшусь, чтоб меня опять не потянули в особый отдел местный. Допросов не люблю.

Малышев, вспомнив о дотошных дознавателях, поморщился. За время, проведенное в одиннадцатом веке, русичи успели побывать в камере папской тюрьмы, в константинопольских застенках, потом, уже в армии паломников, их донимали следователи Святого престола. Особенно повезло Улугбеку, который угодил еще и в руки палачей германского императора, а сейчас находился черт знает где.

Друзьям желательно было повернуть ситуацию так, чтобы сведения о предстоящей битве не выглядели необычными для остальных крестоносцев.

– Давай скажем, что мы с тобой соглядатая поймали и допытали с огоньком. Он, сердешный, помер, но кое-что нам все-таки поведал, – предложил Захар.

Костя хмыкнул по поводу прямоты мыслей товарища.

Утром следующего дня Готфрида Бульонского и Адемара Монтейльского, занятых обсуждением последовательности выдвижения в поход, отвлек рыцарь из свиты епископа.

Тимофей Михайлович говорил с ужасным акцентом, но был здесь рыцарем, поэтому именно его русичи делегировали докладывать об опасности. Горовой заучил заранее составленную речь и довольно бойко рассказал командованию о том, как его воины захватили вражеского шпиона, который не выдержал пыток и перед смертью проболтался о том, что в ближайшей долине христианское войско будет атаковано силами румийского султана.

Готфрид недовольно щурился на этого выскочку, с трудом говорившего на франкском наречии, но епископ отнесся к заявлению своего рыцаря серьезно.

– Это не вы требовали, чтобы под Никеей мы приготовились к атаке с тыла? – подумав, поинтересовался легат папы.

– Да. Это был я, ваше преосвященство.

Готфрид удивленно повернулся к русичу:

– Наверное, кто-то из ваших людей обладает даром предвиденья?

Горовой нахмурился, но в тоне вопроса не видно было оскорбления, и он нехотя ответил:

– Мои оруженосцы имеют привычку влазить… в разные истории… сир.

Располагающийся за спиной казака Костя смиренно опустил голову. В этом разговоре ему отводилась роль безмолвного свидетеля. Как и положено оруженосцу, он держал шлем и щит своего господина… ну и подсказывал слова, если речь подъесаула начинала тормозить.

Граф Бульонский повернулся к Адемару:

– Ну, это нормально, когда молодые люди стремятся не просиживать штаны у костра с чашей в руке, а делают что-то на благо нашего общего дела. Похвальное желание. – Он развернулся к легату: – Что ж! Думаю, нам можно поверить вашим сведениям, как мы это сделали под Никеей… Но ломать строй и объявлять тревогу только из-за слов одного пленника – это чересчур… Что же нам следует делать?

Последний вопрос был, видимо, риторическим, потому как граф не стал ждать ни предложений от подтянувшихся рыцарей, ни от легата.

– Граф Рено соберет своих рыцарей и выедет в авангард, а уважаемый епископ Монтейльский со своим отрядом прикроет левое крыло. Я сам буду в центре. – Он повернулся к Горовому. – Думаю, вы понимаете, что если мы не увидим врага, то вашим шустрым оруженосцам придется значительно дольше заслуживать рыцарские шпоры, чем им хотелось бы.

Тимофей Михайлович молчал, подбирая слова, и Костя не выдержал:

– Ваше сиятельство, пленник говорил, что основной удар будет нанесен по войскам норманнов, ушедших вперед. Нам бы следовало поспешать к ним на помощь и выслать гонца, чтобы принц Тарентский и граф Норманнский успели приготовиться к нападению.

Ни Готфрид, ни Адемар не удостоили оруженосца ответом. Лишь легат папы ледяным взором осадил наглеца, посмевшего указывать опытным военачальникам, как им следовало поступать. Оба вождя крестоносцев вместе со свитой унеслись вперед, оставив рыцаря и его оруженосца в клубах пыли.

Но тем не менее через полчаса по рядам армии пронеслись гонцы с требованием ускорить шаг. В голове каждой колонны начали собираться рыцари и тяжеловооруженные слуги. В сторону христианского авангарда унеслись один за другим несколько гонцов. Слова предупреждения оказались услышаны.

 

4

Когда рыцарь, прискакавший от Готфрида, сообщил предводителю лангобардов о том, что, по сведениям графа Бульонского, христиан ожидает засада на подходе к Дорилее, Боэмунд решил, что отставшие вожди похода просто пытаются удержать его от захвата богатого городка. После похода по суровому безлюдному плато плодородная долина, давно не знавшая войн, была неплохим призом. Это знали норманны, это понимали и франки. Потому потомки скандинавов не стали останавливаться и ожидать основных сил.

Норманны рвались к близкой добыче.

И налетели на предсказанную засаду.

Потеряв столицу, которую он так и не сумел деблокировать, казну, большую часть ополчения и часть гвардии, султан жаждал реванша. Опытный военачальник, он за неделю, прошедшую после потери Никеи, созвал к себе все войска, до которых смог добраться. Помирившись с соседями и с мятежниками, которых Кылыч-Арслан еще недавно усмирял силой оружия, он получил подкрепление и от тех и от других.

Двести тысяч воинов ожидали подхода христиан.

Кылыч-Арслан уже знал о разделении паломников. Следовавшие за каждым крупным отрядом крестоносцев лазутчики поведали о том, что разрыв между авангардом и основными силами составляет почти сутки. Султан решил, что дня ему хватит для выполнения задуманного.

В отличие от сражения под Никеей, где в бой первым пошло ополчение, которое потом первым же и побежало, сейчас основная роль отводилась лучшим частям румийского султаната. Первого июля на колонны сицилийцев, беспечно двигавшихся к близкой добыче, обрушились тюрки. Небо почернело от стрел. Тысячи трупов вчерашних триумфаторов устлали долину. Сотни их, окруженные толпами кочевников, бросали оружие и подымали руки. Многие бросились врассыпную.

Боэмунд, осознавший уровень угрозы, тут же выслал гонцов к предводителям других армий. Видя гибель авангарда собственного войска, он озаботился сохранением остатков. Пока передовые части, ощетинившись копьями и прикрывшись большими скандинавскими щитами, отходили назад, предводитель лангобардов приказал строить баррикады и укреплять лагерь, разбитый на берегу небольшой реки. Сюда же должны были подтянуться силы Роберта Фландрского и Роберта Норманнского.

Все новые десятки тысяч мусульманского воинства ввязывались в бой, стремясь опрокинуть ровные ряды норманнской пехоты и, расколов силы неприятеля надвое, рассеять их по долине. Опустошив колчаны, тюрки бросились в яростную конную атаку на потерявших почти всех лошадей христиан. Деморализованные, те, казалось, вот-вот дрогнут и побегут к бестолково разворачивающемуся обозу, из телег которого сицилийцы организовывали баррикады. Это было бы началом конца.

Запели дудки, и на остатки норманнского заслона хлынула личная гвардия Кылыч-Арслана. Под этим ударом опрокинулся левый фланг импровизированной фаланги, начал проседать центр. И быть неукрепленному лагерю сицилийцев сметенному, если бы не Роберт Коротконогий, граф Норманнский. Потомок викингов, впадавший в бою в раж берсерка, в самый критический момент сражения вырвал из рук знаменосца свое белое с золотом знамя и с кличем «За мной, норманны!» бросил своего скакуна в атаку, направляясь в одиночку на толпы вражеской кавалерии.

За храбрым безумцем без промедления последовали его рыцари. Полтысячи закованных в железо конных латников опрокинули гулямов и врезались в гущу вырезающих авангард тюрков. Прежде чем воины ислама успели опомниться, Боэмунд и Танкред отвели остатки пехоты к баррикадам лагеря. Чуть позже к ним отошли залитые кровью врагов воины северян. Рыцари дважды пронеслись сквозь ряды неприятеля, устлав землю своими и вражескими трупами и дав возможность укрепиться пехоте. В середине клина норманны держали тело вождя. Израненный и оглушенный ударом булавы граф Норманнский все так же сжимал рукой свое потрепанное знамя.

Теперь только узкая полозка земли оставалась за христианами. Вокруг этих укреплений у реки и разгорелся самый жестокий бой. Сердце дрогнувшего подогревали кличи о том, что лотарингцы уже рядом. Султан же, стремясь уничтожить норманнов до подхода основных сил врага, бросал в бой все больше и больше отборных частей.

Выкашиваемые бронебойными стрелами, втаптываемые в землю копытами, норманны рубились с исступлением и яростью, отбивая приступ за приступом. В первых рядах светились золотом шлемы вождей. Боэмунд, Танкред, оба Роберта поддерживали дух войска личным примером. К собравшимся у реки знаменам Христова воинства рвались бунчуки и знамена сельджукских эмиров. Только узость фронта не позволяла мусульманам бросить в атаку все свои силы. Но и тех, что были задействованы, хватало для скорой победы. Как бы ни были искусны во владении оружием норманны, короткие шеренги оборонявшихся таяли с каждой минутой. Платя за каждого мертвого врага двумя-тремя своими, мусульмане выдавливали христиан из узких проходов импровизированных баррикад на простреливаемое лоно реки, уже усеянной тысячами трупов.

За несколько часов боя христианское войско очень устало, многочисленные раны буквально обескровили защитников, в то время как на место павших сарацин все время приходили новые ратники.

В момент, когда казалось, что чаша весов окончательно качнулась в сторону румийского воинства, за спинами норманнов послышались долгожданные трубы лотарингцев. Впереди, во главе пятидесяти рыцарей личной охраны, в бой летел сам граф Бульонский, за ним – бесчисленные ряды латной кавалерии, цвет его воинства. Шестидесятитысячная армия с ходу бросилась в атаку.

Теперь ширина сражения позволяла султану использовать все резервы, что он и поспешил сделать. В разворачивавшихся в боевой порядок лотарингцев врезались свежие отряды тюрок, арабов, хорасанцев. Место гулямов перед баррикадами норманнов заняли пешие дейлемиты, секироносцы и отряды городских ополчений. Сражение вспыхнуло с новой яростью.

Силы сторон сравнялись.

 

5

Люди Горового шли в бой в составе шеститысячного отряда епископа Адемара. Костя, вспомнивший подробности битвы, рассказанные Сомоховым, предложил казаку необычный план.

По словам Улугбека Карловича, судьба сражения была предрешена. Даже объединенные силы норманнов и лотарингцев не могли сравняться с мощью румийского султана. Положение могло бы выправиться, если бы до поля боя дошли отряды Раймунда Тулузского, самой многочисленной армии христиан. Но провансальцы умудрились заблудиться где-то среди холмов Фригийского плоскогорья. Сражение должно было длиться весь день и закончиться к ночи уничтожением норманнского лагеря вместе с его вождями и отходом Готфрида.

По мнению Малышева и Горового, знать это и не попробовать вмешаться было бы предательством.

После того как гонцы, прискакавшие от норманнов, подтвердили сведения о засаде, Горовой предложил епископу услуги своих людей в качестве проводников. Тансадис, оставшийся в Никее, на прощание прислал в распоряжение рыцаря двух местных жителей, армян, ходивших с купцами по землям румийского султаната и знавших здесь все дороги и колодцы. Один из них был послан к Готфриду, второй вел шеститысячный корпус воинственного прелата к полю боя.

Вся территория была покрыта высокими холмами и глубокими балками, по которым можно было провести незаметно целое войско. Именно эти особенности местности собирались использовать русичи. Горовой уговаривал епископа незаметно подойти как можно ближе к султанскому шатру и, пока лотарингцы и норманны сдерживают основные силы азиатов, стремительным рывком захватить самого Кылыч-Арслана. Как бы ни был высок дух воинов ислама, но гибель или пленение командира заставит их дрогнуть.

Этот план был авантюрен, поэтому неудивительно, что епископ предложение отклонил. Зато принял услуги местного проводника. Отряд шел за лотарингцами, и престарелый прелат боялся опоздать к сражению. Поэтому епископ потребовал, чтобы его воинов вели по другим дорогам, не занятым растянувшейся армией графа Бульонского.

Сражение было в самом разгаре. Эффект от удара рыцарской кавалерии лотарингцев понемногу сошел на нет, и уже знамена со стихами Корана начали понемногу отодвигать от поредевшей линии норманнов колонны немцев, а провансальцев все еще не было видно.

Боэмунд и Роберт Фландрский, собрав большинство боеспособных воинов, попробовали опрокинуть массу мусульманской пехоты, но высланные на помощь отряды тюрок непрерывным огнем с холмов сумели вернуть в пределы лагеря пошедших на прорыв викингов. От холма, на котором раскинулся в начале сражения шатер султана, в сторону прогибающейся под ударами хорасанской тяжелой кавалерии линии немцев двинулись гилман худжрийа, личная охрана султана, старая гвардия этого властителя Малой Азии.

Проводник заблудился. Бой был где-то рядом, но корпус Адемара де Пюи только бесцельно кружил по узким балкам, каждый раз продираясь через густые кусты на чье-то брошенное поле или в плодовый сад. Лицо немолодого епископа налилось кровью от гнева, но вешать виновных он пока не спешил. Епископ сам настоял, чтобы они двигались не по привычным наезженным дорогам, и вина за то, что отряд сбился с пути, лежала и на нем. Возможно, большинству феодалов это не помешало бы зарубить не оправдавшего ожидания проводника, но епископ стремился воспитать в себе христианское смирение. Поэтому армянин был еще жив… Как и Горовой.

Наконец разведчики, высланные на шум битвы, сообщили, что, благодаря ошибке проводника, они почти добрались до султанского обоза. Выбор был невелик: постараться незаметно вернуться обратно и соединиться с основными силами христиан или атаковать немедленно. Адемар раздумывать не стал.

С криками «Пюи!» две тысячи кавалерии и четыре тысячи пехоты обрушились на обозников. Те, как и следовало ожидать, побежали сразу.

Костя скакал на своей лошадке рядом с Тимофеем Михайловичем в первых рядах. С другой стороны несся верхом горе-проводник. Искупать свою «провинность» они должны были кровью. Армянин смыл первым: еще до первых рядов мусульман оставалось без малого сотня шагов, когда бронебойная стрела тюрка пробила его навылет.

Малышев держал в правой руке длинное копье, владеть которым он так и не научился, и истово молился. Поле, раскинувшееся перед воинами епископа, было заполнено бесчисленными толпами, над которыми реяли знамена с непривычными письменами. Далекие штандарты и флаги христиан казались призрачными и недосягаемыми. Атака была обречена… И с тем большей яростью шли в бой соседние рыцари.

Кавалерия Адемара врезалась в строй брошенной под нового врага немногочисленной тюркской родовой кавалерии султана. Вид христиан в тылу подтверждал все опасения мусульман относительно «коварства» противника. Шесть тысяч христиан приняли за авангард провансальцев. Будь у султана еще незадействованные резервы, возможно, ситуацию можно было выправить.

…Копье Кости скользнуло по щиту противника, подставленному под удар, и врезалась в круп его коня. Раненое животное присело на задние ноги, отчего удар тюрка пришелся не по шее русича, а скользнул по его спине, защищенной кольчугой. Ответить на выпад Костя не успел, набравшая ход лошадь вынесла его на следующего врага, оставив первого тюрка на долю Трондта. Сицилиец, копье которого только что завязло в теле какого-то обозника, рекрутированного на защиту султана, с лету боевым молотом припечатал врага к луке седла, обратным ударом отбросил от себя еще одного противника и схлестнулся со следующим претендентом на льготную путевку в рай.

Малышеву было туго. Он отмахивался сразу от двух наседавших на него тюрок. Молодые кочевники с горящими глазами смело рубили щит русича, пока тот крутился, пытаясь достать кого-нибудь из нападавших. В первые же секунды Косте перерубили копье. Теперь он орудовал более привычным, но и менее длинным мечом. Выходцу из двадцатого века пришлось бы совсем несладко, если бы не помощь сражавшегося рядом Горового. Тимофей Михайлович, так же как товарищ, потерял копье в самом начале схватки, но не растерялся, выхватил из рук мертвого тюрка короткую пику и орудовал привычным оружием с легкостью швейной иглы, не давая врагам ни приблизиться, ни уйти от смертоносного противника.

Слева должен был быть Эйрик, второй из норманнских копейщиков, но по ходу боя он переместился по правую руку от Горового, прикрывая фланг своего господина, пока Трондт защищает тыл. Лучники и арбалетчик рыцаря из Полоцка шли в бой в рядах пехоты, посланной Адемаром на штурм укрепленного обоза султана.

Впрочем, все построения были достаточно условны. Линия атаки были смешана в самом начале, превратив бой в поединки один на один и схватки небольших групп.

Тимофей Михайлович неуловимым движением попал острием пики в открытую шею одного из противников Кости. Тюрок пожалел золота на ламилярные доспехи. Второй, увидев гибель товарища, смешался и начал подавать назад. Малышев воспользовался смятением неприятеля и перешел в атаку. Его меч несколько раз чиркнул по чешуйчатой броне всадника и барду коня, но не нанес серьезных ранений. Пока Костя, управляя приплясывавшей под ним лошадью, примеривался для очередного удара, на тюрка вдруг наскочил какой-то незнакомый рыцарь. Шутя отбив неловкий выпад мусульманина, он раскроил голову врага своим шестопером.

Малышев послал своего скакуна вперед, но оказалось, что врагов перед ним не осталось. Тюрки, ошеломленные яростью франков, бежали с поля боя, оставив путь к шатру султана без прикрытия.

Трубы мусульман жалостливо запели, созывая правоверных на защиту Кылыч-Арслана. Несколько отрядов гулямов, рубившихся с лангедокцами, бросились назад.

Это послужило сигналом.

Паника захлестнула армию румийского султаната. Один за другим сиятельные сельджукские эмиры, не знавшие поражений на протяжении десятилетий, начали покидать поле боя. Пока верные гулямы ценой собственной жизни прикрывали отход Кылыч-Арслана, большинство беков и эмиров начали отводить свои отряды. Увидев панику среди благородных, побежали пехотинцы и ополченцы. Дейлемиты и наемники-армяне, бравшие приступом лагерь норманнов, попробовали прикрыть обоз, но викинги, собранные неукротимым Боэмундом и Робертом Норманнским, бросились в яростную атаку и опрокинули врага, сея панику и хаос.

Через несколько минут пятилась уже вся армия султана. Отступление быстро переросло в бегство, где быстроногие лошади значат куда больше хороших доспехов.

Христиане, измученные боем, даже не смогли преследовать врага.

Войско Христово одержало первую решительную победу.

 

6

После того как султан покинул поле боя, епископ бросил кавалерию на помощь собственной пехоте, завязшей среди повозок многочисленного вражеского обоза. Тысячи обозников и десятки тысяч воинов ислама могли просто раздавить четыре тысячи христиан, мешающих им уносить ноги.

Конные латники Адемара де Пюи пронеслись лавой по центру лагеря, опрокидывая организованные очаги сопротивления. Те немногие сарацины, кто не поддался панике, полегли под копытами закованных в железо лошадей. Победа была полной.

Дальше наступила самая приятная для воинов пора грабежа. Военная добыча, на которую каждый солдат имеет священное право, лежала перед христианским воинством. Лагерь Кылыч-Арслана, полный роскошных вещей, запасы мусульманского войска, казна – все это ждало триумфаторов.

Опьяненные азартом битвы, залитые кровью, с безумными глазами, оттого что выжили и победили, они врывались в оставленные палатки и под купола невиданных по красоте шатров, хватая все, до чего могли дотянуться, собирая по полю табуны лошадей, снимая с убитых врагов невиданной красоты доспехи, кольца, обручья, срывая искусно украшенные седла и упряжь с павших скакунов. Кроме золота и серебра, драгоценностей и дорогих одежд христианам достались бесчисленные стада овец, верблюдов, ослов и лошадей, горы припасов, тысячи тягловых быков.

Трондт и Эйрик раздобыли себе яркие плащи и кучу золотых перстней. Трое лучников обзавелись приличными доспехами и сапогами взамен стоптанных. Чуча щеголял в новом шлеме. Пояс каждого теперь украшал увесистый кошель, полный монет. По неписаным законам треть добычи воины презентовали своему командиру, а тот в свою очередь своему. Таким образом Горовой разжился целым сундуком, полным серебряных блюд, кубков, серебряных и медных монет. И заодно и кучей вещей, обладающих ценностью, но имевших определенные габариты, из-за чего рядовые воины старались сбыть их своему сюзерену.

Костю также захлестнула тяга наживы. Он снял с пояса убитого тюрка булатную саблю, усыпанную каменьями, нашел прекрасный лук в дорогом колчане, шлем тонкой работы и срезал три кошеля. Но, в отличие от большинства освободителей Святого Гроба, он не рубил пальцы мертвым и раненым врагам, срывая перстни, и не стал сдирать с трупов дорогие одежды. Брезговал.

Кроме того, неожиданно для себя Костя стал рабовладельцем. Когда запал боя прошел, полностью уступив место азарту грабежа, прямо под копыта его коня из какой-то палатки вдруг выскочили трое арабов: седовласый мужчина с закутанной в паранджу женщиной и паренек не старше пятнадцати лет. Они не были вооружены. Малышев проехал бы мимо, но арабы умоляли взять их под свое покровительство, хватаясь за стремена и протягивали к нему пустые руки.

Костя уже видел, как ведут себя с пленными норманны. Воины Боэмунда дорвались до обоза последними, но шуму от них было немало. Скандинавы резали мужчин, насиловали женщин, поднимали на копья детей и подростков. Многие сицилийцы потеряли в бою товарищей и кипели жаждой мщения.

Когда к умоляющим арабам двинулись озверевшие викинги, Косте пришлось вынуть меч и поднять его над склоненными мусульманами. Он объявлял их своей добычей. Лошадь русича загородила арабов от бежавших к ним залитых кровью сицилийцев. Норманны попробовали качать права, но вид громадного русича был достаточно красноречив, а несколько ругательств, заимствованных из лексикона дружины гостеприимного ярла Хобурга, приютившего выходцев из двадцатого века в первые их дни в новом времени, показали варягам, что «франк» не шутит. Добычи хватало на всех, и, попререкавшись немного для порядка, норманны отошли в сторону. Косте пришлось завязывать с грабежом и двигаться к знамени епископа, белеющему невдалеке. Троица пленников жалась к лошади своего свежеиспеченного хозяина, не скупясь на слова благодарности.

 

7

Вечером был пир.

Поминали убитых, которым достались гигантские погребальные костры и тысячи могил. Праздновали великую победу и невиданную добычу.

Потерь среди христиан было множество. Погибла почти треть норманнов и четвертая часть лотарингцев, десятки тысяч людей получили раны, над которыми сейчас трудились монахи и лекари, некоторые просто сгинули в бесчисленных холмах, напоровшись на превосходящие силы врага.

Из отряда Горового вечером не смогли досчитаться двух человек. Лучник-валлиец Рис и Марко, второй пушкарь из расчета «Адама», сражались рядом и погибли почти одновременно, попав под стрелы идущих на прорыв телохранителей какого-то эмира. Кроме того, Ходри и Гарет были серьезно ранены, что с учетом все еще лежачего Захара увеличило лазарет отряда до трех человек. Все остальные щеголяли порезами и неглубокими ранами, за которыми также необходим был уход, но были боеспособны.

Это были те мелочи, на которые оставшиеся в живых не обращали внимания. Лагерь крестоносцев отмечал победу. Десятки тысяч костров жарили для победителей мясо. Сотни коров и овец шли под нож. Хорошим тоном считалось, если на вертеле крутилась цельная туша, даже если у костра сидело не более пяти воинов. Добыча жгла руки… Всю ночь внезапно разбогатевшие кнехты выменивали друг у друга понравившиеся вещи, продавали рабов и захваченный скот тут же появившимся византийским купцам, получая взамен бочки вина. К утру, когда до поля боя наконец добрались провансальцы, лагерь спал беспробудным сном. И если были в нем трезвые, то это были или монахи, или рабы, нашедшие себе новых хозяев.

К утру выяснилось, что за двух трофейных лошадей вместе с седлами Костя выменял себе шестерых верблюдов. Ситуация усугублялась тем, что, откуда у него появились лошади, сам Малышев помнил смутно: то ли выменял их перед этим на пару чьих-то блюд, то ли выиграл. В любом случае, что делать со стадом одногорбых «кораблей пустыни», никто не знал.

Когда Малышев уже окончательно решил, что необходимо идти искать скупщиков и вдувать им этих животных «за сколько дадут», из-под палатки выползли на свет божий свежеиспеченные рабы. Прибыв к лагерю епископа и отыскав в столпотворении знамя Горового, Костя поручил свои трофеи оставленному на хозяйстве толстяку Тони, выполнявшему при рыцаре роль слуги и повара. А тот не придумал ничего лучше, чем связать троицу и бросить их под полог хозяйского шатра. Во вчерашней вакханалии по поводу победы гулять в арабской одежде было опасно: множество норманнов и суровых немцев слишком рьяно отмечали смерть товарищей. После полуночи даже византийцы поспешили свернуть свои навесы и исчезнуть из лагеря, пока воинство не протрезвеет.

Теперь же армия мучилась.

Малышев почесал гудящую голову. Что же делать с такой прорвой верблюдов? Где найти покупателя на это счастье? С другой стороны, может, у них неплохое мясо?

В животе заурчало. На потухших углях костра валялась обгоревшая туша молодого бычка. За весь прошлый день в животах у них не было ни крошки, и после победы норманны быстро зарезали и освежевали одного из двух захваченных в лагере телят. На разделку туши терпения не хватило, поэтому бычка жарили целиком, отрубая куски по мере готовности.

Костя срезал наиболее прожаренный кусок. Мясо было жестким и безвкусным, но голод не тетка, и бывшему фотографу пришлось есть то, что было. Пожевывая эту несоленую резину, Малышев вернулся к вопросу, что же теперь делать с пленными… И куда пристроить верблюдов?

Решив, что иногда все-таки вечер бывает помудрее утра, русич двинулся на поиски товарищей. Горового и Захара, пошатывающегося, но уже стоящего на собственных ногах, Малышев нашел у повозки византийского скупщика. Ушлый предприниматель торговал у рыцаря целый ворох дорогих одежд. По тому, как светились глазки над крючковатым носом, видно было, что купец не остается внакладе в любом случае. Брать с собой кучу окровавленных тряпок и гору кувшинов и подносов казак не желал, но и уступать добычу за десятую часть стоимости считал неправильным. Костя послушал немного, как кубанец и грек торгуются. Тут взгляд его упал на связанных в цепочку мусульман, расположившихся в тени повозки. Видимо, купец кроме рухляди скупал и рабов. Малышев робко поинтересовался, не знает ли кто, за сколько здесь можно пленников вдуть.

Византиец, сносно говорящий, пожалуй, на всех диалектах Средиземноморья, остановился и заинтересованно придвинулся к Малышеву:

– Ваш раб, сеньор, из благородных? Или это девица?

Малышев задумался. Взяв тюрок в плен, он так и не поинтересовался, кто они такие и чем занимаются. Вместо ответа русич предложил купцу самому допросить свою добычу.

Грек от предложения не отказался, но сам не пошел, а позвал небольшого юркого паренька. У палатки кроме русичей уже толпилось шестеро желающих сплавить шальное богатство, и купец уйти не мог.

Пришлось плестись обратно к палатке.

Когда оруженосец и подручный купца дошли до знакомого знамени, взгляду Кости предстала благостная картина. Молодой паренек-араб чистил верблюдов, старый седовласый пленник менял повязку на плече валлийца, а девушка под присмотром Тони разделывала второго теленка и засаливала впрок куски мяса. Заметив недоумевающий взгляд Малышева, Тони пояснил, что, по словам Хоссама, – он ткнул пальцем в старика – за долиной начинаются каменистые места, где почти нет травы, и теленок долго там не протянет. А так они сохранят мясо. В ответ на вопрос, где же они достали столько соли, повар молча показал пальцем на два объемистых тюка. Оказалось, что к бокам верблюдов были приторочены несколько мешков соли, незамеченных первыми владельцами животины.

В это время помощник купца завел разговор с седовласым пленником. Полученные ответы, видимо, удовлетворили паренька. Он немного подумал и назвал Косте сумму, которую считал возможным уплатить за рабов:

– Пятьдесят безантов.

– За каждого? – уточнил Малышев.

– За всех.

Костя задумался. Сумма была смешной, но выбирать было не из чего. Пока новоиспеченный рабовладелец прикидывал, нужны ли ему эти люди или лучше продать их за любую цену, старик-араб подошел поближе.

– Господин. – Старик заискивающе заглядывал в глаза пленившего их «франка». Говорил он на неплохом немецком. – Господин, те деньги, которые вам предлагают за нас, я верну вам в пятикратном размере, господин… Я – Хоссам Ашур из Дамаска, это мои дети – Ахмед и Фатима. Я – не бедный человек. – Он подбирал слова. – У меня были определенные интересы при дворе султана, но я прибыл сюда не воевать… Если вы позволите, я пошлю своего сына за выкупом, который вам доставят в любой порт, который вы укажете. Поверьте, это будет так скоро, как только возможно.

– Двести безантов, – перебил араба помощник купца.

– Я дам тысячу безантов, – сразу же предложил Хоссам. – И еще пятьсот, если вы с сыном отпустите дочь. Ей нельзя оставаться здесь. А для гарантии вам будет достаточно и одного меня.

Грек хмыкнул, но перебивать сумму не стал. Костя подумал и согласился. Полторы тысячи – это очень приличные деньги. Да и таскать с собой одного пленника куда легче, чем трех.

– Я отпущу тебя, когда твой сын привезет выкуп. Полторы тысячи.

Хоссам просиял:

– Где блистательный господин хочет произвести обмен?

Малышев думал недолго:

– Если деньги для вас не проблема, то пускай твой сын наймет христианина. Можно византийца, можно генуэзца или венецианца. И следует за армией паломников. Тут он найдет нас.

Хоссам поклонился:

– Да будет так, господин. Все будет исполнено в точности. – Он еще раз склонился до земли. – Позволит ли сиятельный господин мне проститься с детьми и напутствовать их в деле собирания средств?

Костя кивнул.

Совещались арабы недолго. Сын Хоссама после слов отца нахмурился, но все же послушно кивнул. Зато дочь разрыдалась, бросилась на землю, обхватила ноги старика и долго не хотела вставать. Брату пришлось силой оттаскивать безутешную девушку.

«За отца переживают, – подумал Малышев. – Молодец девка».

Дети Хоссама Ашура уехали на следующее утро. Малышев даже выделил им двух верблюдов. Весь вечер дочь проплакала у колен отца, но изменить ничего не смогла.

Костя с Трондтом и Эйриком проводили их за пределы лагеря.