Кто будет спорить, что воскресенье – самый лучший день? Особенно в мае, когда вот-вот, всего через две недели – уже каникулы? Иринка и не собиралась спорить, а собиралась она выполнить все нужные дела и убежать к подружкам. «Задумал – спланировал – делай!», как говорил однорукий Левон Витальевич, директор школы. Иринка делала. Она выпускала и кормила кур, вытряхивала половики, подметала в сенцах и вершила прочую девчачью работу, быстро и сосредоточенно. Но, заглянув на летнюю кухню под навес в надежде перехватить какой-нито завтрак, она увидела на плите исходящий паром пузатый бак с придавленной кирпичом крышкой, и поняла, что пораньше убежать не выходит. Сегодня будет стирка.

Не то, чтобы она не любила стирку. Скорей, наоборот, ей нравились и мыльная пена, и весёлая суета, которая захватывала всех домочадцев, и «дрынь-дрынь» по стиральной доске, и запахи лаванды и руты, которыми мама перекладывала уже сухие простыни. Просто день был такой замечательный! Солнце, еще ласковое и не жгучее, вставало над садами, в тополях вдоль дороги свиристели и мяукали скворцы, издалека доносился еле слышный весёлый голос радио. Пахло молодой листвой и цветущими яблонями. Всё вокруг звало и манило. Но – увы, все игры, и прогулки, и секретные тетрадки, придётся отложить до после обеда. Раньше им не управиться.

Еще бы! Их с мамой – двое, а обстирывать всю семью. Кроме них были еще папка, который сейчас работал на смене, старший брат Фёдор и шебутные близнецы Витька с Вовкой, на которых любая одёжка как будто огнём горела, да еще и пачкалась. Раньше с ними еще жили дедушка с бабушкой, да только в войну померли. Фёдор пошёл в «ремеслуху» и дома появлялся только по выходным. Но и так работы хватало. Поснедав наскоро краюхой хлеба с парным молоком (соседка держала корову), они с мамой вытащили и расположили у крыльца корыта и лоханку, чтобы складывать чистое, притащили бак и ведро с замоченным тёмным бельём. Потом мама специальными деревянными лапками принялась вытаскивать парящее бельё к себе в корыто. Иринке досталось стирать тёмное. Тут не было ни горячей воды, ни едкого щёлока, и руки не становились красными, как у мамы. Знай себе, взбивай густую пену, макай замоченную с вечера одёжу, отстирывай хорошенько – и в лохань, полоскаться! Свой новенький пионерский галстук она аккуратно простирала вручную, без доски.

Вышедшие на двор близнецы были тут же мобилизованы Иринкой на полосканье. Мальчишки пытались было поныть и поотлынивать, но на подмогу пришла мама, и сейчас они с унылым видом водили в лохани руками. Первые уже выжатые рубахи хлопали на верёвке рукавами под весенним ветром. Сама же хозяюшка, вылив грязную воду в канаву, сполоснула корытце, вновь наполнила, накрошила мыла и под ласковым и чуть насмешливым взглядом мамы принялась взбивать пену. Вот уже всё корыто покрылось огромной пухлой шапкой, но вдруг особенно сильный порыв ветра сдул пену, подхватил её и понёс одним радужным комком над домом, над садом, под радостные крики близнецов. Иринка смотрела из-под руки, как пенный клок летит всё дальше, посверкивая разноцветно и на лету уменьшаясь…

…

Иллай любил приходить на это место. Сколько себя помнил, его тянуло сюда ни с чем не сравнимым ощущением покоя. В этом месте всё было своё, родное и неизменное с неизвестно каких времён. Здесь ничто не мешало ему быть кем он хочет, делать что хочется. Можно было сидеть в медитации, отрешившись от всего, чувствуя ток времени и множество маленьких токов живых существ вокруг. Можно было лежать, устремив взор в зенит, ни о чём не думая, глядя на мерцающую в немыслимой вышине Границу. Иногда он разрешал себе привносить что-то своё в этот крошечый упорядоченный мирок, что-то сажая, собирая лишнее, чуть подправляя русло источника. Совсем чуть-чуть, чтобы не нарушить это хрупкое ощущение гармонии и целостности.

Часто во время такой работы к нему приходили строчки стихов. Он их запоминал, чтобы потом, уже у себя, оттачивать, полировать, добиваясь совершенства. Вот и сейчас что-то проступало, появлялось из небытия, обретало слог и суть:

Это было хорошо, достойно работы и продолжения. Иллай увлёкся и не сразу заметил, что он здесь не один. На него, усевшись неподалёку в скромнейшей позе «я-просто-жду-когда-друг-обратит-на-меня-внимание» смотрел Дейос. Единственный, кого даже здесь встретить было радостью.

Они оба встали и поклонились друг другу учтивейшим образом, как Образцовые Ученики (чего в бытность свою учениками избегали любой ценой). Потом Иллай, не выдержав, фыркнул, на чём официальная часть завершилась. Они сели рядом: площадки для медитации вполне хватало для двоих.

– Красиво здесь у тебя! – выдохнул Дейос – Всё сам?

Иллай постарался оглядеть свой крошечный мирок как бы заново, как будто сторонним взглядом. У него не получилось, только внутри стало тепло и грустно.

– Почти ничего. Всё так и было. Я только самую малость подправил. Угадаешь, где?

– Не знаю! Не видно. Всё как в жизни, только лучше. Жалко, что раньше не видел.

– Слушай – смутился Иллай – а как ты меня нашёл? Ты знал?

– Да, все наши знают про твои уединения. Просто считают, что удаляться от мира полезно всем.

Они посидели еще немного. Иллай повторил про себя: «все знают, надо же!», и почувствовал благодарность к неожиданно тактичным друзьям. Потом вдруг понял, что, видимо, Дейос не пришёл бы к нему без надобности. А он здесь сидит, отрешается…

– Послушай, а ведь у тебя есть ко мне дело…

– Ну, да – просто ответил Дейос – Надо помянуть Киила. Как раз срок. Все наши собираются.

У них еще было время, и они решили не прыгать, а добраться пешком. Они шли по знакомым с детства местам, по которым оба могли бы дойти в абсолютной тьме, ни разу не споткнувшись. Отвечали на приветствия соседей. Это было хорошо, это давало Иллаю спокойствие. “Из-за того, наверное, я такой домосед” – думал он – “Никак не могу привыкнуть к чужим местам, тянет домой. Так и не поездил по свету. А теперь уже – всё, теперь особо и некуда“. Он вздохнул и осмотрелся вокруг: “Краски играют как-то тревожно. Похоже, будет ненастье…“

Раньше пропавших без вести не поминали. Считалось, что они живы. Только до сих пор никто не вернулся оттуда, из-за распавшейся грани, и пропавших теперь поминали как мёртвых. Разве что, вместо тела несли по очереди символический знак. С именем. Иллаю странно было видеть имя Киила, добродушного и щедрого, громкого и смешливого, на огранённом знаке. Ему казалось, что знак жжётся.

– Мы поминаем Киила – сказал в ритуальном ключе Пауа-старший – который пропал без вести на Сорок Второй. Он, я знаю и теперь могу сказать, вызвался туда сам, чтобы исследовать и сообщить нам природу опасности. Спасибо тебе, братишка! Мы будем помнить о тебе, будем хранить твой образ, пока мы живы.

Он с силой сжал знак, как будто пытаясь выцарапать друга из лап вечности.

Расходились молча. Иллай всё пытался представить себе, как это бывает, что это, когда рвётся грань и окружающий тебя мир перестаёт существовать. Что ты видишь в этот последний миг? Что ты чувствуешь? Что ты можешь?

Он еще раз посмотрел вверх. Было время, и он еще застал его, когда в высоте переливались, сияя, десятки Границ. Раньше их были сотни. Сейчас осталась одна. Единственная, отделяющая их от глухого и страшного ничто. Еще недавно Границ было две. Туда, в смежное пространство, уже изъеденное тьмой, проникла Сорок вторая экспедиция, несущая все мыслимые средства наблюдения, передачи и защиты. Иллай понял, почему жёгся знак: имя было написано Кииловым почерком. Он представил себе, почти воочию, как тот, балагуря, кладёт последние штрихи и отдаёт знак. “Храните как следует! Вернусь – проверю!“

– Как мы еще можем жить? – сказал Иллай словно бы про себя – Как мы еще живём? Сколько нас осталось здесь: двести тысяч, триста? Сколько осталось нам?

Оказалось, он говорил это в полный голос. Пауа и Дейос, а только они и шли рядом, обернулись и сбавили шаг. Дейос вздохнул:

– Ты же знаешь, Лаи. Всё на свете имеет свой конец. Наша Вселенная – тоже. Нам не очень повезло, мы – его свидетели. Но наши судьбы ничем не лучше и не хуже тех, кто был до нас.

– Но раньше-то можно было уходить, зная, что другие останутся! – Иллай уже не сдерживался, он кричал – Раньше ты мог надеяться на продолжение, пусть в других, но всё же. А здесь – здесь всё. Крышка нашему миру, и цивилизации, и всем нам! Кранты, гаплык!

Он бы еще долго так кричал, поливая мир бесчестящей бранью, но подошёл Пауа и встретил его отчаявшийся взгляд своим, и у Иллая поубавилось безнадёжности.

– Вот ты, который видит всему конец – сказал Пауа, и голос его был твёрд и спокоен – вот ты, побежишь ли ты ломать свой чудесный сад только потому, что он не вечен?

Иллай слабо улыбнулся.

– Вот видишь – в ответ улыбнулся Пауа – и никто из нас тоже не будет. Если хочешь, я кое-что вам покажу. Пойдёмте, а я пока буду рассказывать.

Пауа был неразговорчив, и меньше, чем о другом, не любил говорить о своих штудиях и экспериментах. Только всё тщательно проверив и отладив, он выкатывал очередное творение разума и рассылал о нём вести. Раньше ему помогал Киила. Раньше…

– Наша цивилизация за всё её развитие слишком многое воспринимала как данность – начал он. – Оттого достаточно много проблем мироздания оставались уделом философов, так и не став предметом изучения экспериментальной науки. Вы меня слушаете?

Очевидно, Иллай и Дейос слушали его недостаточно внимательно. Пауа хищно ухмыльнулся:

– Например, кто из вас может сказать, откуда берётся свет? Да-да, тот самый свет, который освещает всё в нашем мире. Движущая сила и так далее?

Иллай посмотрел на него. Взгляд у него был уже другой, растерянный.

– Вот именно! – провозгласил Пауа – Поколение за поколением считали свет чем-то данным, присущим, и никто не пытался в нём разобраться. А между тем, в нём самом – огромная загадка Мироздания. Идём дальше?

Два молчаливых согласия были ему ответом.

– Что требуется, чтобы попасть из одного Мира в другой?

– Ну, это как бы просто – ответил Дейос, но тон его выдавал сомнение – пешком или прыжком до Границы, и по ней – в другой Мир.

– Правильно! А напрямик, значит, нельзя?

– А напрямик – это как? – удивился Иллай, но тут же застыл, поражённый, некой аллегорией Великой Догадки.

– Вот, наш поэтический друг уже начинает понимать! И последний вопрос: сколько нас может находиться в одной точке пространства? Только не надо жеманиться, здесь все свои!

– Ч-четверо… запинаясь, ответил вполголоса Дейос.

– А почему не трое и не пятеро? Что в этом такого? Опять категория не философии, а науки, что бы не думали себе моралисты.

– Смотрите – ярился Пауа – Сколько поколений эти путеводные знаки были у нас не то, что на дороге – вокруг нас, везде! И, пока нас вот так вот не прижало – никто, туда их всех, никто!! Ни единой мыслью!!!

Он смолк и только яростно глядел по сторонам. Успокоившись, продолжил:

– У меня был друг. Там – и он указал ввысь, за Границ у – Он был очень хороший теоретик, не то, что я. И он построил очень интересную гипотезу. О том, что мы живём в псевдотрёхмерном мире.

– Псевдо – это как? – удивился Дейос.

– Псевдо – это значит, есть два измерения, по которым мы можем двигаться, ходить, прыгать. В них расположены наши дороги, постройки и чудесный садик Иллайя. А третье – мы движемся в нём ограниченно, в основном, когда… ну, то есть, тогда. Короче, во время продолжения рода. И он выдвинул гипотезу, что свет приходит как раз оттуда.

– А откуда он там берётся? – хмыкнул Дейос – Ты объясняешь неизвестное через непонятное. Да любой философ за такое…

– А вот я – не философ!! – прорычал Пауа – Я провёл эксперимент. И рассчитал размерность этого третьего измерения. Уже.

– То есть, ты хочешь сказать – Иллай, наконец, снова подал признаки жизни, – Что теперь можно будет прыгать между Мирами? Без Границ? Ведь, если свет проникает, то, значит, и мы?

– Этим мы как раз занимались, мы, с Киила – Пауа как-то сразу устал – Он передавал, я принимал. К сожалению, на той толщине, что мы имеем, точная фокусировка не удаётся. Я не теоретик, я грубо подсчитал, нужна огроменная площадь. Удаётся только частичная передача, фрагментами. Он как раз передавал, когда случилось это… Но вот мы и пришли.

Здесь явно была лаборатория. Или испытательный стенд, или стартовая площадка, короче – то самое нагромождение всякой всячины, которое обычно представляют себе при слове «наука». На самом входе переливался красками некий прибор. Пауа обошел его со всех сторон.

– Вот, первый практический результат. Измеритель третьей размерности. Мне кажется, оно должно истончиться, перед тем, как порвётся.

Он поманил друзей дальше в глубь своих развалов. Те пошли, пытаясь глазеть во все стороны сразу. Получалось плохо.

– Вот – сказал Пауа, когда они, наконец, вышли на открытое место – Вот он, передатчик в третьем измерении.

Передатчик был огромен. И еще он был неописуемо, вопиюще, невообразимо похабен.

– Теперь вы понимаете – вздохнул Пауа – из-за чего этой проблемой никто раньше не занимался. Из-за того же самого я ограничен в размерах. Ни один из моих соседей попросту не разрешит построить у себя такое.

Иллай и Дейос ошарашенно кивнули.

– Я что-нибудь придумаю – уверенно сказал Пауа – А теперь – идите сюда, здесь пульт.

Пульт управления этой штуковиной был ладным и удобным. Когда Иллай сел за него из любопытства, всё оказалось под рукой и не давило сложностью. “Вот так-то“ – подумал он – “Не только у меня есть чудесный садик“, а вслух сказал:

– Можно попробовать включить и что-нибудь передать?

– Можно, но только… вот, что…. – Пауа замялся – Разрыв грани на Сорок Второй случился как раз в момент передачи. Четвёртой по счёту, первые три прошли нормально. Но всё-таки… Я просто боюсь, что сама она как-то истончает ткань мира, или делает её неустойчивой. На одной пятой мощности я уже гонял, на ней не страшно. Можно попробовать.

Он сделал что-то, отчего пульт ожил и огоньки индикаторов поползли в разных направлениях.

– Сейчас, вот только нагреется… еще немножко… Пятая часть мощности есть. Вот, здесь нажимаешь и говоришь.

Иллай нажал где было сказано, отчего вся огромная конструкция озарилась, и вдруг оторопел: он не знал, что сказать. Только строчки, придуманные недавно, вертелись в памяти.

– Ты помнишь былое? – начал он.

И вдруг из-за лабиринта всякой технической рухляди, с того места, откуда они вошли, что-то заголосило, зазвенело и завыло.

– Гадство! – закричал Пауа – Гадское гадство!! Оно истончается!

Высоко над ними линия Границы задрожала и лопнула с тихим неслышным звоном, от которого сотрясся весь мир. Пауа, ощерясь, потянул что-то внутри конструкции, отчего она засияла ослепительным светом.

– Говори – приказал он – Читай! Оно пойдёт дальше, даю тебе слово!

…

Когда последние клочья пенной шапки развеялись над садом, Иринка снова принялась стирать. Но что-то не давало ей покоя, будто какая-то невидимая заноза угнездилась в груди. Всё ей виделся последний пузырь. Перед тем, как лопнуть, он брызнул в стороны какой-то сумасшедшей радугой. «Нездешнее» – пришло в голову книжное слово.

Даже мама забеспокоилась и отпустила её к подружкам раньше времени, сначала потрогав лоб и попросив надеть косынку. С подружками она тоже не бегала и не играла в мяч. Как-то так получилось, что они сели в саду в их тайном местечке среди кустов сирени и принялись рисовать. У Натки были цветные карандаши «Тактика», их привезла её тётка из самой Москвы. Разложив их на листьях, девчонки погрузились в работу. Через полчаса любопытная Мила заглянула за Иринкино плечо.

– Ой, как красиво!

У Иринки получился садик с малюсенькими деревьями, но словно настоящими, с игрушечным утёсом и речкой с мостиком. На горке стояла скамеечка на низеньких резных ножках, отчего и было понятно, что все деревья, и речка, и валуны на самом деле крошечные, немногим выше колена. Над ними Иринка почему-то изобразила звёзды, тесно-тесно друг к другу, огромной синей полосой.

– Таких звёзд не бывает! – заявила Натка.

– А у меня бывает – спокойно ответила Иринка – Я их как будто во сне видела.

Она вернулась под вечер, помогла соседке доить корову и получила за это крынку молока. Сняла с верёвки уже подвысохшее бельё и отнесла ближе к кухне, чтобы мама погладила. Мама была на кухне и варила похлёбку из крупы и костлявой пайковой говядины. Посмотрела на Иринку сначала чуть встревоженно, потом спокойно:

– Набегалась, доча? Есть хочешь?

Иринка быстро-быстро закивала.

– Витьку с Вовкой зови. Здесь вот вам черемша есть, и щавель. Поснедайте пока.

Пока готовились, да пока ели, да пока мыли плошки, настал вечер. Стемнело, на небо высыпали звёзды. Иринка смотрела на них и всё пыталась что-то вспомнить. Откуда-то из глубины выплывали строчки:

– Что с тобой, дочка? – склонилась над ней мама – Ты не заболела?

Иринка смотрела на неё снизу вверх. В маминых глазах отражались звёзды.

– Мама! – спросила она – Скажи мне, мама, зачем мы живём?