Зыбкий предрассветный сумрак теперь окутывал башню. Бурая пыль продолжала устилать все ржавым слоем, и коричневый лишайник, как раньше, покрывал основание башни.

Тень ее теперь падала в другую сторону, но по-прежнему не двигалась с места… Однажды Фастина сказала Кловису Марка, что беременна.

– Это хорошо, – ответил он, сидя неподвижно подле окна, в которое лился тусклый свет нескончаемого рассвета.

Фастина обняла его, поцеловала в холодные губы и прижалась к бесчувственному телу. Теперь к ее любви примешивалась жалость.

Машинально он поднял руку и коснулся ее руки, продолжая смотреть в окно и думать об Орландо Шарвисе. Его по-прежнему мучил вопрос: действовал ли ученый из побуждений добра или зла, или же не испытывал ни того, ни другого. Размышляя, он вспоминал себя прежнего и удивлялся, почему его жена так тихо плачет? Почему он не может и никогда не сможет плакать вместе с ней? Он ничего не хотел, ни о чем не сожалел и ничего не боялся.