ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВСТРЕЧА КОРОЛЕЙ

Итак, Ралина умерла.

И Корум встретил Медбх, дочь короля Маннаха, и спустя короткое время (таковым оно было для Корума) ей тоже придется умереть. И если уж он наделен слабостью влюбляться в женщин мабденов, чей век на земле столь краток, то должен был утешаться пониманием, что он обречен пережить многих своих возлюбленных, перенести много потерь и много страданий. Принц старался не думать об этом и гнал из головы эти мысли, как бы ни были они важны. Кроме того, воспоминания о Ралине все тускнели, и теперь Корум уже с трудом мог вспомнить радостные подробности их жизни в те давние века, когда он выступил против Повелителей Мечей.

Корум Джайлин Ирси, которого называли Принцем в Алом Плаще (но с тех пор, как он отдал плащ волшебнику, Корум стал известен под именем Корум Серебряная Рука), оставался в Кер Махлоде два месяца после того дня, как бег черного быка Кринанасса принес плодородие этой земле, и в краях Таха-на-Кремм Кройх, народа холма, внезапно расцвела весна. Прошло два месяца с того страшного дня, когда уродливые фой миоре пытались уничтожить жителей Кер Махлода, отравить и сковать льдом эти места, чтобы и они напоминали преисподнюю, откуда вышли фой миоре и куда больше не могли вернуться.

Похоже, теперь фой миоре отказались от завоеваний. Выброшенные в эту плоскость, они не чувствовали любви к ее обитателям, но и не вели войн ради собственного удовольствия. Фой миоре осталось всего шестеро.

Когда-то их было много. Но они умирали от долгих болезней, которые в конце концов и уничтожили их. Тем не менее, фой миоре старались поудобнее устроиться на Земле, превращая этот мир в безжизненный тусклый Самайн, где вечно царит зима. Но прежде им надо было уничтожить расу мабденов.

Однако мало кто из мабденов имел желание думать о таком будущем. Они раз и навсегда одержали победу над фой миоре и завоевали себе свободу. И этого было достаточно, потому что мало кто мог вспомнить такое урожайное и жаркое лето (кое-кто, потея и задыхаясь на жаре, шутил, что был бы рад возвращению народа холода), поскольку солнце, скупо дарившее тепло всей земле мабденов, отдавало свой жар этому клочку земли.

Дубы зеленели, вязы крепли, ясени и клены никогда еще не покрывались такими густыми кронами. И народ, который уже не надеялся дожить до следующего урожая, радовался, видя, как в полях обильно колосится пшеница.

Повсюду цвели маки и васильки, ноготки и лютики, жимолость и маргаритки.

И лишь ледяная вода рек, текущих с востока, напоминала Таха-на-Кремм Кройх о погибших соплеменниках, о вассалах фой миоре или о тех и о других одновременно; их верховный король — главный друид Амергин — оставался под властью чар пленником в своем городе Кер Ллуд, который фой миоре избрали столицей. И стоило людям собраться за столом и бокалом вина, как только о нем и вспоминали. Многие мрачнели, сознавая, что им не под силу отомстить за погибших братьев, ибо они могли лишь защищать свою землю от народа холода — да и это не получилось бы без помощи магии сидов и полубога, восставшего из глубокого сна под холмом. Этим полубогом был Корум.

Воды текли с востока, наполняя широкие рвы, вырытые вокруг конического холма, где высился город-крепость Кер Махлод, старое поселение из грубого серого гранита; город отличался не столько красотой, сколько надежностью. Кер Махлод был брошен однажды, но во времена войн его снова заняли люди. Это был единственный город, оставшийся у Таха-на-Кремм Кройх. Когда-то они владели несколькими, куда более красивыми городами, но все их снесли льды, которые пришли с фой миоре.

Но теперь многие из тех, кто было обосновался в городе-крепости, вернулись отстраивать разрушенные фермы и обрабатывать поля, что вернулись к жизни благодаря крови черного быка Кринанасса, — и в Кер Махлоде остались лишь король Маннах с воинами и слугами да дочь короля Маннаха с Корумом.

Порой Корум, поднявшись на стены крепости, долго смотрел в сторону моря и руин своего дома — он обрел название замка Оуйн; принц думал об изменениях, что происходят в природе, о копье Брийонак, черном быке Кринанасса и магии, с которой ему пришлось иметь дело. Ему казалось, что все это было во сне, потому что он не мог объяснить ни магии, ни того, как она пришла к ним на помощь. Ему виделись мечты людей, прежде звавших его во снах. Его все устраивало. С ним была Медбх Длинная Рука (прозванная так за свое искусство владения пращой и татлумом) с ее рыжими волосами и неподдельной красотой, с ее умом и жизнерадостностью. Он обрел достоинство. Он пользовался уважением соратников-воинов. Теперь они к нему привыкли и полностью принимали: и странную внешность вадхага («Ты похож на эльфа», — говорила ему Медбх,), и искусственную серебряную руку, и единственный желто-пурпурный глаз, и повязку на другой глазнице — она была расшита Ралиной, маркграфиней с утеса Мойдель, который лежал в прошлом, отделенном тысячью лет.

Да, Корум держался с достоинством. Он был честен и перед народом, и перед самим собой — и этим гордился.

Кроме того, он находился в прекрасном обществе. Не было никаких сомнений, что судьба стала благосклонна к нему после того, как, оставив замок Эрорн, он откликнулся на призыв этого народа. Он гадал, что случилось с Джери-а-Конелом, Спутником Героев. Ведь именно Джери посоветовал ему ответить на просьбу короля Маннаха. Джери был последним из известных Коруму смертных, кто еще мог по своей воле путешествовать между пятнадцатью плоскостями. В свое время все вадхаги могли перемещаться между ними, как и нхадраги, но после поражения Повелителей Мечей последние остатки этой силы покинули их.

А иногда Корум приглашал к себе менестреля, чтобы тот пел ему старые песни Таха-на-Кремм Кройх, потому что они нравились ему. Одна из песен была посвящена первому Амергину, предку верховного короля, ныне плененному фой миоре. В ней говорилось о прибытии на новую родину:

А потом бард исполнял собственную песню, прославляющую Амергина:

В этих древних песнях Корум слышал отзвуки своей собственной судьбы, как ему объяснил ее Джери-а-Конел — принц был обречен вечно возрождаться, порой зрелым человеком, в роли воина, чтобы принимать участие в великих битвах смертных, будь то мабдены, вадхаги или какая-то другая раса; он был обречен бороться за свободу смертных, угнетенную богами (хотя многие считали, что богов создают сами смертные). В этих песнях он видел отблески снов, что порой приходили к нему, в них он был всей вселенной и вселенная была им, он вмещал в себя весь мир, и все в этом мире было одинаково достойно — живое и неживое, все имело для него равную ценность. Камни, деревья, кони или люди — все были равны. Таковы были и мистические верования многих подданных короля Маннаха. Пришельцы из мира Корума могли считать это примитивным поклонением природе, но Корум знал, что в этом кроется нечто гораздо большее. Многие из фермеров на землях Таха-на-Кремм Кройх, которые вежливо кланялись камню и, бормоча, извинялись перед ним, когда хотели переместить его с одного места на другое, относились к своей земле, своим быкам и плугу с той же вежливостью, с которой разговаривали с отцом, женой или друзьями.

В результате жизнь Таха-на-Кремм Кройх текла со спокойным вежливым достоинством, что отнюдь не лишало их жизнелюбия и чувства юмора, а при случае они могли и гневаться. Поэтому Корум и испытывал гордость от того, что вступил в бой с фой миоре, ибо те угрожали не только жизни. Фой миоре угрожали спокойному достоинству этого народа.

Терпимо относясь к своим страхам, своим тщеславным помыслам, к своим глупостям, Таха-на-Кремм Кройх столь же терпимо относились к таким же качествам и у других. И Корум воспринимал как иронию судьбы то, что его собственную расу, вадхагов (теперь их называли сиды), что в конце концов обрела такие же воззрения, разбили предки этого народа. Принц пытался понять: не будет ли обречен и уязвим тот народ, который достиг столь благородного образа жизни, перед другим, который его еще не обрел. Нет ли в этом какой-либо закономерности? В таком случае это была бы ирония космической соразмерности. Корум пытался освободиться от подобных размышлений, потому что после встречи с Повелителями Мечей, во время которой и открылось его предназначение, мысли о космических соразмерностях чрезвычайно утомляли его.

*

Прибыл с визитом король Фиахад, для него плавание с запада было сопряжено с немалым риском. Его посол прискакал на взмыленной лошади и рывком остановил ее на краю широкого рва с водой, опоясывавшего стены Кер Махлода. Посол был облачен в свободную бледно-зеленую безрукавку, серебряный нагрудник и железные рукавицы, серебряный шлем и плащ из четырех цветных полос — желтой, синей, белой и алой. Переводя дыхание, он крикнул о своем прибытии стражнику башни над воротами. Корум, с другой стороны спустившийся со стены к башне, увидел его и удивился, потому что никогда раньше ему не доводилось встречать одеяние такого рода.

— Я человек короля Фиахада! — крикнул посланник. — Прибыл объявить, что на ваш берег высадился наш король! — он показал на запад. — Там пристали наши корабли. Король Фиахад просит гостеприимства у своего брата, короля Маннаха!

— Подожди! — крикнул стражник. — Сообщим королю Маннаху!

— Тогда прошу тебя, поторопись, ибо мы ищем укрытия за вашими стенами. В последнее время мы слышали много рассказов об опасностях, которые подстерегают путешественников на вашей земле.

Пока Корум с вежливым любопытством разглядывал посла с башни, появился король Маннах.

Он удивился в силу других причин.

— Фиахад? Что привело его в Кер Махлод? — пробормотал он, обращаясь к послу. — Король Фиахад знает, что в нашем городе он всегда может рассчитывать на гостеприимство. Но почему вы пустились в путь с земли Таха-на-Мананнана? На вас напали?

Посол все еще был не в силах перевести дыхание и лишь помотал головой.

— Нет, сир. Мой хозяин всегда хотел посоветоваться с вами, но лишь недавно мы узнали, что Кер Махлод свободен от морозов фой миоре. Тогда мы спешно подняли паруса и прибыли без обычных формальностей. Король Фиахад хочет, чтобы вы извинили его.

— Тут нечего прощать, разве что уровень нашего гостеприимства. Так и скажи королю Фиахаду. Мы с удовольствием будем ждать встречи с ним.

Еще один поклон — и облаченный в шелк рыцарь, развернув своего коня, поскакал в сторону скал; складки его безрукавки и плаща развевались на ветру, а серебряный шлем и конская сбруя блеснули на солнце, когда он исчез вдали.

Король Маннах рассмеялся:

— Принц Корум, тебе понравится мой старый друг Фиахад. По крайней мере, мы получим свежие новости о том, как живет народ западных королевств. Я боялся, что их уже завоевали.

*

— Я боялся, что вас уже завоевали, — повторил король Маннах, раскрывая объятия.

Теперь большие ворота Кер Махлода были распахнуты настежь, и сквозь проход (теперь он шел подо рвом) двигался поток рыцарей, девиц и оруженосцев; они несли копья с флажками, на них были парчовые одеяния с изящными пряжками и застежками красного золота, усеянного аметистами, сапфирами и жемчугом, при них были круглые щиты с выписанными красивыми сложными гербами, украшенные серебром ножны и блестящие сапоги. Высокая красивая женщина сидела боком на лошади с украшенными лентами гривой и хвостом. Мужчины тоже отличались высоким ростом и носили длинные густые усы ярко-рыжего или охряного цвета; волосы их или свободно падали на плечи, или затягивались ремешками, или же собранные в узел придерживались маленькими золотыми и медными заколками.

В центре этого красочного шествия верхом ехал гигант с выпуклой бочкообразной грудью, с огненно-рыжей бородой, проницательными глазами и обветренным лицом; на нем был длинный плащ из красного шелка, отороченный зимним мехом лисы; он был без шлема, и на голове красовался лишь старинный металлический обруч, на котором золотились руны, выведенные тонким витиеватым почерком.

Стоя с распростертыми объятиями, король Маннах радостно обратился к нему:

— Добро пожаловать, старый друг, добро пожаловать, король Фиахад с далекого запада, из древней зеленой земли наших предков!

Рыжебородый гигант открыл рот и разразился громовым хохотом; перекинув ногу через луку седла, он соскользнул на землю.

— Ты видишь, Маннах, я явился в своем обычном стиле! Со всей своей помпой, со всем своим напыщенным величием!

— Вижу, — сказал Маннах, обнимая гиганта, — и очень рад. Что еще ждать от Фиахада? С тобой в Кер Махлод явились краски и очарование. Видишь — мой народ улыбается от радости. Видишь, в каком они воодушевлении? Сегодня вечером мы будем пировать. Будем праздновать. Ты принес нам радость, король Фиахад!

Услышав слова короля Маннаха, Фиахад снова радостно рассмеялся, а потом повернулся к Коруму, который стоял в отдалении, пока старые друзья приветствовали друг друга.

— А это ваш герой-сид, и имя твое — Кремм Кройх!

Подойдя к Коруму, он положил ему на плечо огромную руку, внимательно всмотрелся в лицо и, похоже, остался доволен.

— Благодарю тебя, сид, за все, что ты сделал для спасения моего брата короля. Позже мы должны поговорить о той магии, что я привез с собой. Это к тому же очень серьезно… — он повернулся к королю Маннаху, — и мы должны все обсудить.

— Поэтому вы и навестили нас, сир? — вышла вперед Медбх.

Она навещала подругу в соседней долине и вернулась как раз перед прибытием короля Фиахада. Она оставалась в костюме для верховой езды, в кожаной куртке, под которой виднелась белая льняная рубашка, и ее рыжие волосы падали на спину.

— Это основная причина, дорогая Медбх, — король Фиахад наклонился, чтобы поцеловать ее в подставленную щеку. — Как я и предсказывал, ты выросла красавицей. Ах, в тебе ожила моя сестра.

— Во всех смыслах, — сказал король Маннах, и в словах его была многозначительность, которой Корум не понял.

Медбх засмеялась:

— Твои комплименты так же велики, как и твое тщеславие, дядюшка!

— И столь же искренни, — сказал Фиахад. И подмигнул.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

СОКРОВИЩЕ КОРОЛЯ ФИАХАДА

Король Фиахад прихватил с собой арфиста, и от его неземной музыки Корума сразу же пробила дрожь. Ему показалось, что он слышит арфу, которая играла в замке Оуйн, но это была не та арфа. Этот инструмент звучал мягче и нежнее. Голос барда сливался со звуками струн, и порой их было трудно отличить. Вместе с остальными Корум сидел в большом зале Кер Махлода за просторным столом. Под скамейками шныряли собаки в поисках брошенных им костей или пролитых лужиц сладкого меда. Весело и ярко полыхали факелы, и по всему залу то и дело раздавались взрывы смеха. Беря пример со своих суверенов, рыцари и дамы короля Фиахада смешались с мужчинами и женщинами Кер Махлода, повсюду звучали песни, хохот и чудесные истории.

Корум сидел между двумя королями, а Медбх устроилась рядом со своим дядей — все они возглавляли пиршественный стол.

Король Фиахад ел с такой же страстью, с какой и разговаривал, хотя Корум заметил, что он почти не пил меда и, конечно же, был далеко не так пьян, как его подданные. Не слишком много пил и король Маннах; Корум и Медбх последовали его примеру. Если король Фиахад решил не напиваться, то, значит, на то у него была основательная причина, поскольку, как правило, он любил выпить. Пока они ели, он потчевал их нескончаемыми историями о своих подвигах.

Пиршество прошло как нельзя лучше, и постепенно зал пустел; гости и жители Кер Махлода обычно родили парами — кланяясь, они желали остающимся доброй ночи и исчезали, и скоро осталось лишь несколько оруженосцев, храпящих прямо на столах, а могучий рыцарь из Таха-на-Мананнан, раскинув руки и ноги, разлегся под столом; вдоль стен обнимались воины и девушки Таха-на-Кремм Кройх.

— Ты последний, кого я посетил, мой старый друг, — низким серьезным голосом сказал король Фиахад, в упор глядя на короля Маннаха. — Я заранее знал, что ты скажешь. И боюсь, ты повторишь слова других.

— Повторю? — нахмурился король Маннах.

— В ответ на мое предложение.

— Вы уже навещали других королей? — спросил Корум. — Всех остальных, чьи народы еще свободны?

Король Фиахад склонил в знак согласия свою массивную рыжую голову.

Король Фиахад склонил в знак согласия свою массивную рыжую голову.

- Всех. Я вижу, как важно, чтобы мы объединились. Нашей единственной защитой против фой миоре может быть только наш союз. Сначала я отправился в земли к югу от моих владений — к Таха-на-Ану. Затем поплыл на север, где среди прочих живут Таха-на-Тир-нам-Бео. Горцы, отважные и яростные. Далее двинулся под парусами вдоль побережья и погостил у короля Даффина, который владеет королевством Таха-на-Гвиддеу Гаранхир. И, наконец, прибыл к Таха-на-Кремм Кройх. Все три короля ведут себя очень осторожно, считая, что стоит привлечь внимание фой миоре, как их земли будут немедленно опустошены. Что скажет четвертый король?

- А что хотел бы узнать король Фиахад? — рассудительно спросила Медбх.

- О возможности объединения тех, кто остался, — насколько я знаю, это четыре великих человека. У нас есть кое-какие сокровища, и вместе с мощью сида мы можем обратить их себе на пользу. У нас есть отважные воины. У нас есть ваш пример, как наносить поражение врагам. Мы можем атаковать Крэг Дон или Кер Алуд, где обитают шестеро оставшихся фой миоре. У нас огромная армия, в которую вольются оставшиеся свободными мабдены. Что скажешь ты, король?

- Я бы сказал, что готов согласиться, — бросил Маннах, — А кто не согласен?

- Три короля. Каждый из них думает, что ему безопаснее сидеть в своих владениях, и не хочет ничего ни говорить, ни делать. И все три короля боятся. Они считают, что, пока Амергин в руках фой миоре, нет смысла начинать войну. И фой миоре это знали, когда оставили Амергина в живых…

- Вашему народу нужно отказаться от предрассудков, — мягко сказал Корум. — Почему бы не изменить закон и не выбрать нового верховного короля?

- Это не предрассудки, — без обиды объяснил король Маннах. — С одной стороны, чтобы избрать нового верховного короля, все короли должны встретиться, а я предполагаю, что они боятся оставлять свои владения, чтобы в их отсутствие на них никто не напал. Избрание нового верховного короля занимает много месяцев. Со всеми необходимо посоветоваться. Все должны послушать кандидатов и при желании поговорить с ними. Можем ли мы нарушить такой закон? Если мы откажемся от наших древних обычаев, стоит ли бороться за них?

— Сделайте Корума вашим военачальником, — сказала Медбх. — И пусть силы всех королевств перейдут под его руководство.

— Такое предложение было высказано, — сказал король Фиахад. — Мною. Никто не захотел и слышать. Большая часть из нас не склонна доверять богам. В прошлом они предавали нас. И мы предпочитаем не иметь с ними дела.

— Я не бог, — сказал Корум.

— Ты скромничаешь, — сказал король Фиахад, — но все же ты бог. По крайней мере, полубог, — он погладил свою рыжую бороду. — Так я думаю после встречи с тобой. И только представь себе, что думают короли, которые не знают тебя. Они слышали сказания о тебе, а на сказания, пока дошли до них, наслоились преувеличения. Например, я был уверен, что встречу создание двенадцати футов ростом! — король Фиахад улыбнулся, поскольку сам был выше Корума. — Нет, единственное, что может объединить наши народы — это освобождение короля Амергина и его полное выздоровление.

— А что стало с Амергином? — спросил Корум. Он никогда не слышал подробностей судьбы, постигшей верховного короля, ибо Таха-на-Кремм Кройх не любили говорить об этом.

— На него наложено заклятие, — грустно сказал король Фиахад.

— Заклятие? Какого рода?

— Мы точно не знаем, — сказал король Маннах и неохотно продолжил: — Говорят, что сейчас Амергин считает себя животным. То ли козлом, то ли овцой, то ли свиньей…

— Ты понимаешь, как умны те, кто служит фой миоре? — сказала Медбх. — Они держат нашего главного друида живым, но унизили его достоинство.

— И все, кто сохранил свободу, полны скорби, — вмешался король Фиахад. — В этом все и дело, Маннах, почему они не хотят драться. Они пали духом, потому что Амергин ползает на четвереньках и ест траву.

— Не продолжай, — вскинул руку Маннах. На его сильном старческом лице отразилась печаль. — Наш верховный король — олицетворение нашей гордости…

— Тем не менее, не стоит смешивать символы с реальностью, — сказал Корум. — У расы мабденов гордости в избытке.

— Да, — подтвердила Медбх. — Это правда.

— Тем не менее, — сказал король Фиахад, — наши народы объединятся только тогда, когда с Амергина будут сняты заклятия. Амергин мудр. Он великий человек, — и его голубые глаза заплыли слезами. Он отвернулся от собеседников.

— Значит, Амергин должен быть спасен, — просто сказал Корум. — А не попробовать ли мне найти вашего короля и доставить его на запад? — он говорил без излишней запальчивости. С самого начала он понимал, что это будет лишним. — Переодетым я могу добраться до Кер Алуда.

Когда Фиахад снова посмотрел на Корума, слезы его уже высохли.

Он улыбался.

— И я могу переодеться, — сказал он.

Корум расхохотался. Он тут же, на месте, принял решение, которое обдумывал и король Фиахад — но, скорее всего, куда дольше.

— Ты сид… — начал король Таха-на-Мананнан.

— Имею к ним отношение, — подхватил Корум, — как выяснил во время своего последнего похода. У нас схожая внешность, и, предполагаю, нам подчиняются те же силы. Хотя не могу понять, почему они мне подчиняются…

— Потому что все в это верят, — просто сказала Медбх и, прильнув к Коруму, коснулась его руки. Прикосновение было легким, как поцелуй. Он нежно улыбнулся ей.

— Очень хорошо, — сказал Корум. — Потому что все верят. Так что можете звать меня «сид», если вас это устраивает, король Фиахад.

— В таком случае, сир сид, вам стоит кое-что узнать. Последний гость на землях далекого запада, где живет мой народ, был примерно год назад. И имя его было Онраг…

— Онраг из Кер Алуда! — выдохнул король Маннах. — В чьем владении были…

— Были сокровища Алуда, дары сидов, не так ли? Да, Онраг потерял их, когда в колеснице спасался от фой миоре и их вассалов. За ним по пятам следовали псы Кереноса, и он не смог вернуться. Поэтому и потерял их — все, кроме одного. Это сокровище Онраг по морю доставил на далекий запад, в землю легких туманов и дождей. Онраг из Кер Алуда умер от многочисленных ран. Половина руки была оторвана собаками. Ухо отсечено мечом гулега. Несколько ударов ножом выпустили ему кишки. Умирая, он оставил мне на хранение единственное спасенное им сокровище, хотя ему оно не пригодилось. Он не мог им воспользоваться. Пользоваться им могут только сиды, хотя я не понимаю почему — ведь это подлинный дар сидов, как и большинство сокровищ Кер Ллуда, и должен был помогать нам. Онраг, обреченный на смерть, считая, что наша раса погибла, принес известия о судьбе верховного короля Амергина. В то время Амергин находился все еще в большой башне, которая стоит у реки неподалеку от центра Кер Ллуда. Башня всегда являлась домом верховных королей. Но на Амергина уже было наложено заклятие, которое заставило его считать себя животным. Его охраняло множество вассалов фой миоре — часть из них пришла вместе с ними из их собственной реальности, а другие, как, например, полумертвецы-гулеги, созданы из убитых или плененных мабденов. Но, как считал Онраг, охраняли они короля очень хорошо, друзья мои. И как я слышал, не вся охрана имеет человеческий облик. Вот в таких условиях, вне всяких сомнений, и находится Амергин.

— Мне понадобится безукоризненная маскировка, — пробормотал Корум. Про себя он подумал, что в этом походе его ждет поражение, но в то же время он чувствовал, что должен сделать эту попытку, — хотя бы чтоб выразить уважение к этим людям.

— Думаю, что могу предложить ее, — сказал король Фиахад, и его мощная фигура нависла над столом. — Там ли мой сундук, брат, куда я попросил его доставить?

Король Маннах тоже поднялся, пригладив седые волосы. Корум припомнил, что еще не так давно волосы короля имели больше рыжих прядей. Но это было еще до появления фой миоре. Теперь и борода короля Маннаха почти полностью поседела. Он по-прежнему оставался красивым мужчиной, ростом почти не уступал широкоплечему Фиахаду, а высокая шея украшена золотым ожерельем, знаком королевского достоинства.

— Здесь, — сказал он. — Здесь он.

Подняв тяжелый сундук за золотые ручки, король Фиахад поднес его к столу и, крякнув, водрузил на него. Затем он вытащил из кошелька на поясе несколько ключей, открыл тугие замки и замер, не сводя с Корума проницательных голубых глаз.

— Значит, ты не предатель, Корум, — произнес он загадочную фразу.

— Нет, — сказал Корум. — Значит, нет.

— Раскаявшемуся предателю я верю больше, чем самому себе, — ухмыльнулся король Фиахад, откидывая крышку сундука.

Но открыл он ее таким образом, что Корум не увидел содержимого.

Король Фиахад запустив сундук руку и начал бережно вынимать какой-то предмет.

— Вот, — сказал он. — Последнее из сокровищ Кер Ллуда.

Коруму пришло в голову, что король Таха-на-Мананнан продолжает шутить, ибо на руках короля Фиахада лежал потрепанный плащ, который постеснялся бы накинуть и беднейший из крестьян. Он был весь в дырах и заплатах и так выцвел, что определить его первоначальный цвет было просто невозможно.

Осторожно и в то же время заботливо держа старый плащ, словно испытывая перед ним благоговение, король Фиахад протянул его Коруму.

— Вот твоя маскировка.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КОРУМ ПРИНИМАЕТ ДАР

— Его носил какой-то герой? — спросил Корум. Это было единственное объяснение того почтения, с которым король Фиахад протянул ему потрепанный плащ.

— Да, как гласят наши легенды, его носил некий герой во время первой битвы с фой миоре, — похоже, короля Фиахада удивил вопрос Корума. — Его часто называли просто мантией, а порой — плащом Арианрод. Так что его можно в самом деле считать плащом героини, ибо Арианрод была сидом, женщиной великой судьбы, перед которой преклонялись все мабдены.

— Значит, вы сберегли его, — сказал Корум. — Но можете ли вы считать…

Медбх рассмеялась, ибо она догадалась, что он имеет в виду.

— Снизойди до нас, сир Серебряная Рука, — сказала она. — Неужели ты считаешь короля Фиахада дураком?

— Ни в коем случае, но…

— Если бы ты знал наши легенды, то понял бы, какой силой обладает эта изношенная мантия. В ней Арианрод совершила много великих подвигов, прежде чем фой миоре убили ее в последней страшной битве между сидами и народом холода. Говорят, что в этом плаще она одной рукой смела с лица земли целую армию фой миоре.

— Он делает его владельца неуязвимым?

— Не совсем, — ответил король Фиахад, все еще протягивая плащ Коруму. — Так ты возьмешь его, принц Корум?

— Я с благодарностью приму любой дар из твоих рук, король Фиахад, — сказал Корум и с почтением протянул к плащу и настоящую руку, и блестящую серебряную кисть.

Но едва прикоснувшись к материи, обе руки исчезли от запястий, словно Корума снова изувечили, но на этот раз куда основательнее. Тем не менее, он чувствовал плоть своей правой руки, ощущал пальцами плотность ткани, хотя самой мантии не было видно.

— Значит, действует, — с огромным облегчением сказал король Фиахад. — Я рад, что ты, хоть и помедлив, все же принял его, сир сид.

Тут только Корум начал все понимать. Он вытянул из-под материи здоровую руку, и она снова появилась на свет!

— Плащ-невидимка?

— Да, — потрясенно сказала Медбх. — В этом плаще Гифех вошел в спальню Бен, хотя ее отец спал у порога. Он обладает огромной ценностью, даже среди сидов.

— Не сомневаюсь, что знаю, как он должен действовать, — сказал Корум. — Эта вещь явилась из другой плоскости. Так же, как Ги-Бресейл — часть другого мира, ему же принадлежит и плащ. Того, на чьих плечах он надет, плащ переносит в другое измерение — так же, как вадхаги могли перемещаться между плоскостями, зная, что делается в каждой из них…

Присутствующие ничего не поняли из его слов, но были слишком тактичны, чтобы спрашивать.

Корум засмеялся.

— Доставленный из измерения сидов, плащ на самом деле тут не существует. Но почему же он не действует в руках мабденов?

— Он не всегда будет действовать и для сидов, — сказал король Фиахад. — Есть люди — и мабдены, и другие — обладающие каким-то шестым чувством, которое предупреждает о твоем присутствии, пусть даже для всех прочих ты остаешься невидимым. Мало у кого оно есть, так что ты можешь носить плащ почти все время, и тебя никто не заметит. Тем не менее, те, у кого шестое чувство хорошо развито, будут видеть тебя так же четко, как я вижу тебя сейчас.

— Значит, под ним я и должен буду скрываться, чтобы попасть в башню верховного короля, — осторожно принимая плащ, сказал Корум. Он отнесся к нему с той же почтительностью, что и король Фиахад, с удивлением глядя, как в его складках исчезает то одна часть его тела, то другая. — Да, отличная маскировка, — он улыбнулся. — Лучше и быть не может. — Корум вернул плащ королю. — Храни его в своем сундуке, пока он не понадобится.

И когда сундук был снова заперт на все пять ключей, Корум задумчиво откинулся на спинку кресла.

— А теперь, — сказал он, — многое надо обдумать.

*

Было очень поздно, когда Корум и Медбх очутились в своей низкой широкой постели; они лежали рядом, глядя на летнюю луну за окнами.

— Было пророчество, — сонно сказала Медбх, — что Кремм Кройх предстоит совершить три похода, столкнуться с тремя большими опасностями, завязать три надежные дружбы…

— Откуда эти пророчества?

— Из старых легенд.

— Ты раньше о них не говорила.

— Казалось, не было смысла. В легендах не было ничего конкретного. Кроме того, ты не такой, каким представал в легендах, — тихо улыбнулась она.

Он тоже ответил ей улыбкой.

— Что ж, значит, завтра я отправляюсь во второй поход.

— И тебя долго не будет у меня под боком, — вздохнула Медбх.

— Боюсь, такова уж моя судьба. Меня ведет долг, а не любовь, милая моя Медбх. Любовь должна радовать, когда она не мешает исполнению долга.

— Но ведь тебя могут убить, не так ли? Ты же сказочный принц!

— Да, я могу погибнуть от меча или от яда. Я даже могу свалиться с коня и сломать себе шею!

— Не смейся над моими страхами, Корум.

— Прости.

Приподнявшись на локте, он посмотрел в глаза любимой. И нагнувшись, поцеловал ее в губы.

— Мне очень жаль, Медбх.

*

Под седлом у принца был рыжий жеребец, на котором Корум впервые появился у холма. Его сбруя блестела в лучах раннего утреннего солнца. Из-за стен Кер Махлода доносился птичий щебет.

На Коруме были парадные боевые доспехи — древнее снаряжение вадхагов. Корум надел рубашку из синей парчи и натянул штаны из тонкой выделанной кожи. Голову защищал остроконечный серебряный шлем с его именем (для мабденов руны были непонятны), а нагрудник состоял из слоев серебра, переложенных слоями меди. На нем не было лишь его алого плаща, имя которой он носил, ибо он отдал ее волшебнику Калатину в том месте, которое он когда-то знал как утес Мойдель. Круп лошади покрывала желтая попона, а седло и упряжь были из красной кожи с белыми разводами.

Из оружия Корум взял копье, топор, меч и кинжал. Длинное древко копья было оковано медью, а острие блестело полированным металлом. Топор был двусторонним, и его длинная рукоять также была окована медью. Ножны меча висели у стремени. Ручку его обтягивала кожа, которую держали витки золотой и серебряной проволоки, а круглый тяжелый набалдашник был выкован из бронзы. Кинжал был сделан тем же мастером и походил на меч.

— За кого тебя можно принять, как не за полубога? — одобрительно сказал король Фиахад.

Принц Корум слегка улыбнулся и взял поводья серебряной рукой. Другой рукой он коснулся прямого щита, который висел за седлом вместе с вьюком, где лежали и припасы, и туго скатанный меховой плащ — он понадобится, когда Корум окажется в краях фой миоре. Другой плащ, плащ сида, который принадлежал Арианрод, он, скатав, обвязал вокруг пояса. За него он заткнул перчатки, которые понадобятся ему позже — защитить одну руку от холода и спрятать другую, чтобы враги не опознали его.

Медбх, откинув длинные рыжие волосы, подошла и припала поцелуем к его руке; в ее глазах были гордость и тревога за него.

— Побереги свою жизнь, Корум, — пробормотала она. — Если можешь, сохрани ее, ибо она очень понадобится нам даже после окончания похода.

— Я постараюсь не расставаться с ней, — пообещал он. — У меня началась хорошая жизнь, Медбх. Но смерти я не боюсь.

Он вытер испарину со лба. Облаченному в доспехи, принцу было очень жарко под прямыми лучами солнца, но он понимал, что это будет длиться недолго. Корум поднял руку к шитой повязке, прикрывавшей пустую глазницу, и осторожно коснулся ее.

— Я вернусь к тебе, — пообещал он.

Король Маннах, сложив на груди руки, откашлялся.

— Верни нам Амергина, принц Корум. Верни нашего верховного короля.

— Только если Амергин захочет вернуться со мной в Кер Махлод. А если я не смогу сам доставить его, то приложу все усилия, чтобы отослать его к вам, король Маннах.

— Ты отправляешься в великий поход, — сказал король Маннах. — Прощай, Корум.

— Прощай, Корум, — рыжебородый Фиахад положил огромную сильную руку на колено вадхага. — И удачи тебе.

— Прощай, Корум, — сказала Медбх, и на этот раз голос ее был столь же спокоен, как и взгляд.

Затем Корум пришпорил своего рыжего коня и покинул их.

На душе у него было спокойно, когда, оставив за спиной Кер Махлод, он пересек гряду пологих холмов и углубился в густой прохладный лес, держа путь к востоку, где лежал Кер Ллуд. Он слушал пение птиц, журчание мелких прозрачных ручьев, бегущих по истертым камням, шепот дубовых крон.

Корум ни разу не оглянулся. Он ни разу не испытал сожаления, страха или нежелания отправляться в этот путь, ибо знал, что выполняет предназначение, отвечающее великим идеалам, — и в данный момент он испытывал удовлетворение.

«Чувство покоя редко посещало меня, — подумал Корум, — я обречен принимать участие в вечной борьбе». Может, удовлетворение пришло потому, что сейчас он действовал в полном соответствии Со своей судьбой, потому что исполнял свой долг, — и взамен принц был награжден столь странным ощущением внутреннего покоя. Он задумался: не потому ли этот покой пришел к нему, что он покорился своей судьбе? Какой-то парадокс — он обрел спокойствие, готовясь к бою.

Ближе к вечеру небо посерело, и в восточной стороне горизонта стали клубиться низкие грозовые тучи.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

МИР, ПОЛНЫЙ СМЕРТИ

Поежившись, Корум накинул на плечи тяжелый меховой плащ и надвинул капюшон на шлем. Он глубоко погрузил здоровую руку в тепло меховой перчатки, которую держал наготове, и спрятал серебряную руку в другой перчатке. Затоптав остатки костра, он огляделся. Дыхание белыми клубами висело в воздухе. Небо, с которого исчезло солнце, нависло над ним ровной мертвенной голубизной, поскольку рассвет еще не наступил. Окружающее пространство дышало унынием, земля, покрытая изморозью, была черной и мертвой. Повсюду стояли безжизненные деревья без листьев. Вдали тянулась череда темных, как земля, холмов, вершины их были покрыты снегом. Корум принюхался к ветру.

Это был ветер смерти.

Единственный запах различался в его порывах — это запах смердящего холода. Эти земли были настолько пустынны, что не подлежало сомнению — здесь побывал народ холода. Может, именно здесь они разбили свой лагерь перед тем, как двинуться на Кер Махлод и начать войну против крепости.

До Корума донеслись какие-то звуки, и ему показалось, что он уже раньше слышал их. Они заставили его отпрыгнуть от кострища и разогнать тлеющий дымок. Он посмотрел на юго-восток, откуда доносился топот копыт. Там местность шла вверх, заслоняя линию горизонта. Конский топот раздавался откуда-то из-за подъема.

И тут же Корум услышал и другие звуки.

Слабый собачий лай.

Единственные собаки, которых он мог встретить в этих местах, были дьявольскими псами Кереноса.

Корум кинулся к коню, начавшему нервничать, вскочил в седло, вырвал копье из гнезда и положил его поперек луки. Наклонившись, он потрепал коня по шее, чтобы успокоить животное, и тронулся с места, готовый встретить любую опасность.

Солнце только начало подниматься из-за горизонта, и в его лучах показался одинокий всадник. Кроваво-красные отблески сверкнули на его доспехах. В руке он держал обнаженный меч, тоже отражавший лучи солнца. На мгновение они ослепили Корума. Затем доспехи полыхнули синевой — и Корум узнал всадника.

Визг, лай и тявканье зловещих псов стали громче, но пока они так и не появились.

Корум погнал коня на подъем.

Внезапно наступила тишина. Голоса собак стихли, всадник неподвижно сидел в седле, и лишь его доспехи снова сменили цвет с синего на желтовато-зеленый.

Корум различал лишь звук собственного дыхания и ровную поступь копыт коня по твердой заиндевелой земле. Держа копье наготове, он одолел подъем и приблизился к всаднику.

Из-под безликого шлема, прикрывавшего голову, раздался его голос:

— Ха! Так я и думал. Это ты, Корум.

— Доброе утро, Гэйнор. Ты готов к поединку?

Принц Гэйнор Проклятый, откинув голову, издал глухой сдавленный смешок. Его доспехи снова сменили цвет с желтого на блестящий черный, и он кинул меч в ножны.

— Ты меня знаешь, Корум. Я устал. И пока я не собираюсь совершать еще одно путешествие в преисподнюю. По крайней мере, тут я занимаюсь делами, которые заполняют мое время. А там… ну, там вообще ничего нету.

— В преисподней?

— Да. В преисподней.

— Тогда присоединись к благородному делу. Дерись вместе со мной. Так ты сможешь обрести искупление.

— Искупление? Ох, Корум, до чего ты простодушен. Да кто же даст мне отпущение?

— Никто.

— Тогда почему ты говоришь об искуплении?

— Ты сам сможешь искупить свои грехи. Это я и имею в виду. Я не говорю, что тебе придется справиться с Владыками Порядка — если они еще где-то существуют — или нужно будет, смиряя гордость, склониться перед чьей-то силой. Я хочу сказать, что где-то в твоей душе, принц Гэйнор Проклятый, таится то, что спасет тебя от безысходности, которая ныне снедает тебя. Ты понимаешь, что те, кому ты служишь, — омерзительные создания, лишенные величия духа, преданные лишь делу разрушения. Тем не менее, ты охотно следуешь за ними, охотно служишь их целям, совершаешь ужасные преступления и приносишь чудовищные беды; ты распространяешь зло и несешь с собой смерть — ты знаешь, что делаешь, и знаешь так же, что эти преступления обрекают тебя на вечные мучения духа.

Черные доспехи вспыхнули гневным красным цветом. Принц Гэйнор повернул свой безликий шлем и уставился прямо на восходящее солнце. Его конь дернулся, и он сильнее натянул поводья.

— Присоединяйся к моему делу, принц Гэйнор. Я знаю, что оно вызовет у тебя уважение.

— Порядок отверг меня, — глухим усталым голосом произнес принц Гэйнор Проклятый. — Все, чему я когда-то следовал, все, что я когда-то уважал и чем когда-то восхищался, чему подражал, — все отвергло Гэйнора. Видишь ли, принц Корум, слишком поздно.

— Нет, не слишком поздно, — возразил Корум, — и ты забыл, Гэйнор, что я единственный видел твое лицо, которое ты скрываешь под шлемом. Я видел все твои облики, все твои мечты, все твои тайные желания, Гэйнор.

— Да, — тихо сказал принц Гэйнор Проклятый, — и именно поэтому ты должен исчезнуть, Корум. Именно поэтому я не могу выносить даже мысли, что ты еще жив.

- Тогда дерись, — со вздохом сказал Корум. — И тут же, на месте!

— Сейчас я не могу рисковать. Не сейчас, поскольку однажды ты уже нанес мне поражение. Я не могу позволить, чтобы ты снова взглянул мне в лицо, Корум. Нет, ты должен умереть иным образом, а не просто в бою. Эти псы…

Осознав, что задумал Гэйнор, Корум внезапно бросил коня в галоп и, нацелив копье в безликий шлем Гэйнора, обрушился на давнего врага.

Но Гэйнор, рассмеявшись, развернул коня и по-мчался вниз по склону — белая изморозь искрами разлеталась во все стороны от него, и земля, которую бил копытами его конь, казалось, пошла трещинами.

Гэйнор мчался с холма туда, где на задних лапах сидела свора белесых псов — вывалив красные языки, они поблескивали желтыми глазами, и с желтых клыков стекала желтая слюна, а длинные пушистые хвосты хлестали по косматым бокам. Их тела отливали мертвенной белизной проказы, кроме кончиков ушей цвета свежей крови. Некоторые из собак, самые большие, превосходили ростом пони.

Пока Гэйнор скакал к ним, они поднялись на ноги. Хрипло дыша, псы зловеще скалились, когда Гэйнор им что-то кричал.

Корум пришпорил лошадь, надеясь пробиться сквозь свору и настичь Гэйнора. Он врезался в нее с такой силой, что несколько собак кубарем покатились по земле, а голову другой он насквозь пробил копьем. И то, и другое заставило его приостановиться, к тому же ему пришлось выдергивать копье из тела пса, которого он прикончил. Конь заржал, встал на дыбы и обрушил на псов подкованные копыта.

Корум оставил в покое копье и, выхватив из-за спины топор, стал рассыпать удары налево и направо, проломив череп одной из собак и перебив позвоночник другой. Но псы продолжали издавать леденящий вой, смешивающийся с ужасающим визгом собаки с перебитой спиной. Желтые клыки вцепились в край плаща, вырвав из него большой клок меха. Псы, подпрыгивая, старались вырвать из рук Корума топор, который со свистом разрезал воздух. Корум рывком высвободил из стремени правую ногу и пнул пяткой морду одного из псов, одновременно опустив топор на собаку, которая вцепилась в упряжь. Но конь, быстро терял силы, и Корум понимал, что он продержится всего лишь несколько минут, после чего рухнет под ним с разорванным горлом — против них дрались шестеро псов.

Точнее, пять. Корум успел рубануть по задним ногам пса, который прыгнул на него, но не рассчитал дистанцию. Зверь рухнул на землю рядом с перебитой собакой, которая все никак не могла сдохнуть. Она дотянулась до своего извивающегося собрата, запустила клыки в его окровавленный бок и жадно рвала его, стремясь насытиться в последний раз.

Корум услышал какой-то возглас, и ему показалось, что справа мелькнула чья-то черная фигура. Конечно же, прибыли люди Гэйнора, чтобы прикончить его. Он наудачу махнул топором за спиной, но ни в кого не попал.

Псы Кереноса перестроили ряды, готовясь к более продуманной атаке. Корум понимал, что не сможет драться и с ними, и со свежими подкреплениями, кто бы они ни были. Он увидел брешь в рядах псов, сквозь которую мог прорваться, пустив коня в галоп. Но конь, задыхаясь, стоял на месте, ноги у него подрагивали, и Корум понял, что от него ничего не добьешься. Он перекинул топор в серебряную руку и, выхватив меч, рысью двинулся на собак — пусть лучше они прикончат его в бою, чем вцепятся в спину, когда он будет удирать.

И снова мимо промелькнуло что-то черное. Это был стремительный всадник, прильнувший к спине пони. В каждой руке он держал по кривой сабле, которыми полосовал белесые спины. Удивленно взвизгивая, собаки разлетались в разные стороны, а Корум, выбрав одну, погнался за ней. Пес повернулся и прыгнул, пытаясь вцепиться коню в горло, но Корум сделал выпад и вогнал ему меч меж ребер. Длинные когти скользнули по шкуре всхрапнувшего коня, после чего собака рухнула на землю.

Но в живых остались еще три пса. Они пустились вслед за черной точкой, в которую превратился далеко ускакавший всадник — Гэйнор Проклятый — доспехи его продолжали менять цвет далее на скаку.

Корум спешился и глубоко вздохнул, о чем тут же пожалел, ибо мертвые псы воняли куда сильнее, чем живые. Он оглядел груды белого меха и кровавых потрохов, лужи запекшейся крови и повернулся к союзнику, который спас ему жизнь.

Тот продолжал сидеть в седле. Ухмыльнувшись, он кинул в ножны сначала один кривой клинок, потом другой и поглубже напялил широкополую шляпу, из-под нее торчали длинные волосы. Взяв сумку, висевшую на задней луке, он открыл ее — и вытащил маленького черно-белого кота, к спине которого были плотно прижаты крылья.

Улыбка этого неожиданного союзника стала еще шире, когда он заметил изумление Корума.

— По крайней мере, эта ситуация для меня не нова, — сказал Джери-а-Конел, называющий себя Спутником Героев. — Я часто успеваю вовремя, чтобы спасти жизнь какого-нибудь воителя. Такова моя судьба. Так же, как его судьба — вечно драться во всех великих битвах истории. Я уловил кое-какие намеки, что могу тебе пригодиться, и отправился искать тебя в Кер Махлоде, но ты уже ускакал. Почувствовав, что твоей жизни угрожает опасность, я со всей доступной мне скоростью помчался вслед за тобой, — Джери-а-Конел стащил с головы широкополую шляпу и, сидя в седле, поклонился — Приветствую тебя, принц Корум.

Корум все еще не мог отдышаться после схватки, не мог вымолвить ни слова. И лишь улыбнулся старому другу.

— Ты составишь мне компанию в походе, Джери? — наконец, произнес он. — Ты отправишься со мной в Кер Ллуд?

— Если такова моя судьба — да. Как тебе живется, Корум, в этом мире?

— Лучше, чем я думал. А теперь, когда ты здесь, Джери, стало еще лучше.

— Ты знал, что я обязательно окажусь здесь?

— Я это понял из нашего последнего разговора. А ты? Наверное, у тебя было немало приключений в других плоскостях после нашей последней встречи?

— Одно или два. Не больше. Мне пришлось принять участие в более чем странном приключении, имеющем отношение к природе времени. Можешь вспомнить Рунный Посох, откликнувшийся на наш призыв во время истории с башней Войлодьона Гагнасдиака? Словом, мри приключения касались миров, которые находились под его мощным влиянием. Появление этого извечного героя… он называл себя Хоукмуном. И если ты думаешь, что пережил большую трагедию, то, услышав о трагедии Хоукмуна, поймешь, что она ровно ничего не значит…

И Джери рассказал Коруму историю своих приключений с Хоукмуном: тот обрел друга, потерял возлюбленную и двоих детей, понял, что обитает в чужом теле, и провел, по мнению Корума, очень нелегкие времен *в другом мире.

Пока Джери рассказывал, оба друга покинули место бойни и двинулись по следам принца Гэйнора Проклятого, который торопливо скакал к Кер Ллуду.

До него оставалось еще много дней пути.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЗЕМЛЯ, В КОТОРОЙ ПРАВЯТ ФОЙ МИОРЕ

— Да, — сказал Джери-а-Конел, потирая руки в перчатках над костром, который никак не хотел разгораться. — Фой миоре явно обрели братьев во Владыках Энтропии, ибо и тех и других привлекает один и тот же конец. Насколько мне известно, фой миоре стремятся стать такими же, как эти владыки. Наше время полно неустойчивости и колебаний. Я бы сказал, что в какой-то мере они — результат дурацких манипуляций со временем барона Калана, а в какой-то — следствие того, что миллион сфер начинает расползаться. Хотя для окончательного завершения этого процесса потребуется еще какое-то время. А пока мы продолжаем жить в эпоху, полную совершенной неопределенности. Мне кажется, что на кону стоит судьба жизни, наделенной чувствами. Но боюсь ли я этого? Думаю, что нет. Чувства как таковые не обладают для меня особой ценностью. Я с удовольствием стал бы деревом!

— Кто признается, что он лишен чувств? — Корум улыбнулся, ставя на огонь котелок и бросая ломтики мяса в медленно закипавшую воду.

— Ну, скажем, кусок мрамора…

— И снова мы не знаем… — начал Корум, но Джери, нетерпеливо фыркнув, прервал его:

— Я не буду играть в эти детские игры!

— Ты не понял меня. Понимаешь, ты затронул тему, над которой я стал размышлять значительно позже. И тоже стал понимать, что способность мыслить не несет в себе никакой особой ценности. Строго говоря, она влечет за собой массу неудобств. Условия существования смертных объясняются их способностью анализировать вселенную и полным неумением понимать ее.

— Кое-кого это не волнует. Я, например, согласен плыть по течению — чему быть, того не миновать, и мне совершенно не хочется интересоваться, почему это происходит.

— Готов согласиться, что это восхитительное чувство. Но природа не наделила нас такими эмоциями. Одни культивируют в себе чувства. Другим это не под силу, и в результате они ведут несчастную жизнь. Но какое это имеет значение — счастливы ли мы в жизни или нет? Надо ли ценить радость больше, чем скорбь? Разве исключено, что и то, и другое имеет равную цену?

— Я знаю лишь, — деловито сказал Джери, — что большинство из нас предпочитают быть счастливыми…

— Тем не менее, мы обретаем счастье самыми разными путями. Кое-кто беззаботностью, другой нагружает себя заботами. Один служит лишь себе, а другие — всем окружающим. Сейчас я нашел радость в служении другим. И вопрос морали…

— Ровно ничего не значит, когда бурчит в животе, — перебил Корума Джери, заглядывая в котелок. — Как ты думаешь, Корум, мясо готово?

Корум расхохотался:

— Похоже, я становлюсь занудой.

— Ничего страшного, — Джери выловил из котелка кусок мяса и кинул его в свою миску. Один ломтик он отложил в сторону, чтобы потом, когда остынет, скормить коту. Тот мурлыкал, сидя у него на плече и терся головой об ухо Джери. — Просто ты нашел себе религию, вот и все. А что еще ты мог найти в снах мабденов?

*

Они скакали вдоль замерзшей реки по следам, почти полностью занесенным снегом, поднимаясь все выше и выше на взгорье. Друзья миновали дом, чьи каменные стены были расколоты трещинами, словно по ним ударил огромный молот, и лишь подъехав поближе, увидели, что в окнах скалятся выбеленные черепа и кости рук воздеты в жесте ужаса. Кости поблескивали в бледном солнечном свете.

— Замерзли, — сказал Джери. — И камни растрескались, конечно же, от холода.

— Работа Балара, — заметил Корум. — У него один глаз, который несет смерть. Я его знаю. Мне пришлось с ним схватиться.

Миновав этот дом, они поднялись на холм, где нашли поселение, заваленное окоченевшими трупами. Тела имели плоть, и ясно было, что люди погибли еще до того, как их сковал мороз. Каждый мужской труп был жутко изуродован.

— А это работа Гоим, — сказал Корум, — единственной женщины из оставшихся в живых фой миоре. Она любит полакомиться мясом смертных.

— Мы на границе земель, где безраздельно властвуют фой миоре, — сказал Джери-а-Конел, показывая вдаль, где клубились мрачные тучи. — Выдержим ли? А что, если Балар или Гоим найдут нас?

— Вполне возможно, — согласился Корум.

Джери ухмыльнулся:

— Уж очень ты спокоен, старина. Что ж, утешай себя мыслью, что, если и нас постигнет та же участь, морально мы будем выше их.

Корум тоже ухмыльнулся:

— Это меня в самом деле утешает.

Рысью они покинули город и, спускаясь вдоль глубокой колеи, заваленной снегом, миновали повозку, полную окоченевших детских тел — видно было, что дети хотели покинуть город до прихода фой миоре.

Затем они въехали в долину, где пала целая армия. Тела воинов были изорваны собаками. Здесь друзья нашли свежие следы одинокого всадника и трех огромных псов.

— Гэйнор тоже придерживается этого пути, — сказал Корум, — и опережает нас всего на несколько часов. Но почему он убегает от нас?

— Может, наблюдает за нами. Может, пытается понять наши цели, — предположил Джери. — С этой информацией он может вернуться к своим хозяевам, которые поблагодарят его.

— Если фой миоре вообще кого-то благодарят. Такие помощники им не нужны. У них есть другие — и среди них воскресшие мертвецы — у которых нет выбора, кроме как следовать за ними и выполнять для них работу, потому что они не нужны больше нигде и никому.

— Как фой миоре воскрешают мертвых?

— Насколько я знаю, одного из шести зовут Раннон. Он вдыхает в мертвых ледяное дыхание и оживляет их. Если он целует живых, то обрекает их на смерть. Так гласит легенда. Но мало кому что-то известно о фой миоре. Даже они сами с трудом понимают смысл своих действий и вряд ли знают, почему очутились в этой плоскости. Когда-то их отбросили сиды, которые сами пришли из другого измерения, чтобы помочь людям Ливм-ан-Эш. Но сиды стали терять свою мощь и не заметили, как силы фой миоре возросли настолько, что они смогли вернуться на эти земли и начать завоевывать их. Однако рано или поздно они должны погибнуть от своих болезней. Насколько я понимаю, лишь некоторые из них проживут дольше отпущенной им тысячи лет. Но когда фой миоре вымрут, весь этот мир уже будет царством смерти.

— Сдается мне, — сказал Джери-а-Конел, — что нам стоило бы обзавестись хоть несколькими союзниками из числа сидов.

— Единственного, кого я знаю, зовут Гованон, и он устал от сражений. Он считает, что мир обречен и изменить его судьбу невозможно.

— Может, он и прав, — вздохнул Джери, озираясь.

Корум тоже вскинул голову, осматриваясь, и его лицо помрачнело.

— В чем дело? — удивился Джери.

— Ты не слышишь? — Корум посмотрел на холмы, с которых они спустились.

Теперь-то он совершенно ясно слышал ее — мелодию, в которой звучала и исступленная грусть, и насмешка. Звуки арфы.

— Что тут может быть за музыка? — пробормотал Джери. — Разве что погребальная песнь? — он снова прислушался. — Похоже, именно она.

— Да, — мрачно согласился Корум. — Это по мне играют. Я не раз слышал арфу, оказавшись в этой плоскости, Джери. И мне сказали, чтобы я опасался арфы.

— И все же до чего красиво, — вздохнул Джери.

— Мне было сказано, чтобы я боялся и красоты, — Корум так и не мог понять, откуда доносится музыка. Ощутив сильный озноб, он попытался взять себя в руки и направил коня вперед. — Кроме того, мне было сказано, — продолжил он, — что я погибну от руки брата.

Какие бы Джери ни задавал вопросы, он не мог заставить Корума и дальше говорить на эту тему. Несколько миль они одолели в молчании, пока не покинули долину. Теперь перед ними простиралась широкая равнина.

— Равнина Крэг Дона, — сказал Корум. — Тут она и должна быть. Мабдены считают ее святым местом. Теперь, думаю, мы на полпути к Кер Алуду.

— И далеко в землях фой миоре, — добавил Джери-а-Конел.

В это мгновение оба внезапно увидели, как сноп молний исполосовал бескрайнюю равнину с востока на запад и снежная пелена заискрилась белизной, как свежая простыня, которую женщина стелит на кровать.

— За нами останутся глубокие следы, — сказал Джери.

Когда отблеск молний померк вдали, Корум удивленно воззрился на странное зрелище. Солнце было полностью затянуто клубящимися облаками. Они непрестанно перемещались с места на место, меняя свои очертания.

— Мне тут что-то напоминает плоскость Хаоса, — сказал ему Джери. — Мне говорили, что такие замерзшие пространства — это конечные картины миров, в которых восторжествовали Владыки Энтропии. Они добились многоообразия опустошения. Но я говорю о других мирах и о других героях — точнее, о других снах. Ну что, понадеемся, что нас не заметят на этой равнине, или не будем рисковать и обогнем ее?

— Мы пойдем напрямую через равнину Крэг Дона, — твердо сказал Корум. — А если, когда нас остановят, представится возможность объясниться, скажем, что идем предложить свои услуги фой миоре, поскольку поняли, что положение мабденов безнадежно.

— Похоже, среди них мало кто наделен интеллектом, если я правильно понимаю смысл этого понятия, — сказал Джери. — Как ты думаешь, успеем ли мы проронить хоть слово?

— Будем надеяться, что тут есть не только Гэйнор.

— Странное основание для надежды! — воскликнул Джери. Он улыбнулся коту, но тот просто замурлыкал, пусть даже и не понял смысла шутки хозяина.

Ветер взвыл, и Джери склонился под его напором, делая вид, что ждал его появления.

Корум запахнулся в меховой плащ. Хотя кое-где он был изодран псами Кереноса, но еще мог использоваться по назначению.

— Двинулись, — сказал Корум. — В путь через равнину Крэг Дона.

*

Снег безостановочно летел из-под копыт коней, водоворотами вскипая вокруг них, как течение реки у скал. Ветер налетал то с одной стороны, то с другой, вздувая и перекидывая с места на место снежные сугробы. Он пронизывал до костей, и порой путникам казалось, что лучше уж чувствовать в теле холодную сталь, чем такой ветер. Ветер вздыхал и хрипел, как охотник, жаждущий убийства, стонал, как насытившийся любовник, рычал голодным зверем, издавал победные вопли и шипел, как змея перед броском. Он взметал до неба свежие охапки снега, которые скапливались у путешественников на плечах — и стоило отряхнуться, как на их месте тут же вырастали новые. Ветер заносил следы, по которым они двигались, и тут же обнажал их снова. Он дул со всех четырех сторон света. Порой казалось, что он летит одновременно с севера и с юга, с востока и запада, стараясь сбить путников с ног, по мере того как они пробивались сквозь равнину Крэг Дона. Порывы ветра воздвигали снежные замки и тут же разрушали их. Ветер нашептывал обещания и ревел угрозами. Он играл с людьми.

Затем сквозь снежную круговерть Корум увидел впереди какие-то темные очертания. Подумав, что столкнулся с врагами, он выхватил меч и спрыгнул с седла, ибо конь, утопавший в снегу, был бы не в силах помочь ему. Он и сам по колени утонул в снежных заносах. Однако Джери остался в седле.

— Не бойся! — крикнул он Коруму. — Это не люди. Там камни. Камни Крэг Дона.

Корум понял, что неправильно оценил расстояние и эти предметы все еще довольно далеко впереди.

— Это святилище мабденов, — сказал Джери.

— Здесь они выбирают верховного короля и проводят самые важные церемонии, — вспомнил Корум.

— Точнее, они когда-то тут этим занимались, — поправил его Джери.

Похоже, ветер умерил свою ярость, когда они добрались до огромных камней. Казалось, что и он испытывал уважение к этому древнему величественному месту. Тут было выложено семь каменных кругов, и каждый включал в себя круг поменьше. В центре последнего стоял каменный алтарь.

Когда Корум, забравшись на холм, посмотрел вниз, ему пришло в голову, что каменные овалы напоминают круги на воде, которые бегут по плоскостям реальности, не имея ничего общего с земной геометрией.

— Священное место, — пробормотал он. — Так оно и есть.

— И смысл его мне совершенно непонятен, — добавил Джери. — Оно не напоминает тебе Танелорн?

— Танелорн? Может быть. Это их Танелорн?

— Я думаю, что с точки зрения географии так оно и есть. Танелорн — это не всегда город. Порой всего лишь предмет. Вещь. Иногда просто идея. А вот это… это — воплощение идеи.

— При всей примитивности материала и исполнения, — сказал Корум, — до чего тонкий замысел. Интересно, чьей мудростью создан Крэг Дон?

— Мабденов. Тех, кому ты служишь. В этом тоже кроется причина, по которой они не могут объединиться против фой миоре. Тут покоится центр их мира. Напоминание об их вере и об их достоинстве. И теперь, когда они не могут совершать два ежегодных великих паломничества к Крэг Дону, их души голодают и в истощении лишаются силы воли.

— Значит, мы должны найти способ вернуть им Крэг Дон, — твердо сказал Корум.

— Но сначала надо вернуть им верховного короля, воплощающего в себе всю мудрость тех, кто всю неделю постится и медитирует у алтаря Крэг Дона, — Джери прислонился к одной из огромных каменных колонн. — Во всяком случае, так они говорят, — добавил он, смутившись оттого, что и на него подействовало величие этого места, о чем он и сказал. — Не то что это мое дело, — продолжил он. — То есть, если…

— Смотри, кто идет, — перебил его Корум. — И похоже, один.

Это был Гэйнор. Он появился у внешнего круга камней и с этого расстояния казался таким маленьким, что его можно было узнать лишь по доспехам, которые, как обычно, постоянно меняли цвет. Он шел пешком. Гэйнор прошел по своеобразному туннелю, образованному семью огромными арками, и, приблизившись, сказал:

— Для кого-то эта конструкция, этот Крэг Дон, представляет собой миллион сфер или различные плоскости существования. Но я не думаю, что местные обитатели достаточно умны, чтобы разбираться в подобных материях, не так ли?

— Ум не всегда оценивается способностью ковать хорошую сталь или строить большие города, принц Гэйнор, — ответил Корум.

— В самом деле. Уверен, что вы правы. Я знавал миры, где изощренность мышления туземцев могла сравниться лишь с убогостью их существования. — Безликий шлем повернулся к небу, кипящему облаками. — Я бы сказал, что скоро навалит еще больше снега. Что вы на этот счет думаете?

— Ты уже давно здесь, принц Гэйнор? — спросил Корум, кладя руку на эфес меча.

— Отнюдь. Похоже, это вы опередили меня. Я прибыл только что.

— Но ты знал, что мы здесь?

— Я подозревал, что вы направитесь сюда.

Корум попытался скрыть свою заинтересованность. Гэйнор ошибался. Крэг Дон не был их целью. Но, может, Гэйнор знает какую-то его тайну? Секрет, который сможет пригодиться мабденам.

— Кажется, тут нет ветра, — сказал он. — Во всяком случае, меньше, чем на равнине. Да и тут, в самом Крэг Доне, нет и следа пребывания фой миоре.

— Конечно, нет. Поэтому вы и искали тут убежища. Вы надеетесь понять, почему фой миоре боятся этих мест. Хотите найти тут способ нанести им поражение, — Гэйнор расхохотался. — Я знал, что вы тут появитесь.

Корум подавил усмешку. Гэйнор, сам того не понимая, предал своих хозяев.

— А ты умен, принц Гэйнор.

Гэйнору пришлось остановиться под аркой третьего круга. Дальше он не мог сделать ни шага.

Вдали Корум слышал лай псов Кереноса. Теперь он не скрывал улыбки.

— Твои собаки тоже боятся этого места?

— Да… они принадлежат фой миоре и пришли вместе с ними. Инстинктивно они сторонятся Крэг Дона. Здесь могут бывать только сиды и смертные — даже такие, как я. Но и я боюсь этого места, хотя у меня нет причин для страха. Водоворот не может поглотить Гэйнора Проклятого.

Корум подавил желание и дальше задавать Гэйнору вопросы. Его старый враг не должен понять, что до этого момента он понятия не имел об особенностях Крэг Дона.

— Но ведь и ты вышел из преисподней, — напомнил Корум Гэйнору. — И я не могу понять, почему… почему пучина не может поглотить тебя.

— Преисподняя — это не мой дом от рождения. Я был вышвырнут отсюда — вышвырнут тобой, Корум. Лишь те, кто родом из преисподней, должны бояться Крэг Дона. Но я не знаю, чего ты хотел добиться, явившись сюда. Ты, как всегда, наивен, Корум. Ты, без сомнения, надеялся, что фой миоре ничего не знают о Крэг Доне и явятся за тобой сюда. Так вот, друг мой, должен сообщить тебе, что мои хозяева пусть кое в чем и глуповаты, но испытывают определенное уважение к этому месту. За внешний круг они не продвинутся ни на дюйм. Так что ваше путешествие — впустую, — Гэйнор гнусно захихикал. — Лишь раз твоим предкам сидам повезло, и они заманили своих врагов в это место. Лишь раз воины фой миоре попали в окружение и были выкинуты обратно в преисподнюю. Это было много веков назад. Оставшиеся фой миоре напоминают животных и, даже не понимая, почему они так делают, держатся от Крэг Дона на безопасном расстоянии.

— Тогда почему бы им не вернуться в их собственную плоскость мироздания?

— Они не понимают, что могут это сделать. И это явно в интересах таких, как я, которые пытаются внушить им это. Я не испытываю желания остаться здесь, лишенный их могучей защиты!

— Значит, — словно про себя произнес Корум, — мое путешествие оказалось бесплодным.

— Да. И более того — я думаю, что вряд ли ты живым вернешься в Кер Махлод. Когда я вернусь в Кер Ллуд, то расскажу им, что видел их врага сида. И сюда явятся все псы. Все псы, Корум. Я предполагаю, что ты будешь сидеть здесь, где тебе ничто не грозит. — Гэйнор снова засмеялся. — Оставайся в своем убежище. В этих краях ты никуда не сможешь деться от фой миоре и псов Кереноса.

— Но у нас почти нет еды, — ответил Корум, делая йид, что не обратил внимания на зловещий намек Гэйнора. — Мы тут умрем с голоду, Гэйнор.

— Возможно, — с заметным облегчением сказал Гэйнор. — Но я буду время от времени являться с едой — когда мне этого захочется. Так что вы сможете прожить тут несколько лет, Корум. И ты испытаешь кое-что из того, что досталось мне, когда я был ввергнут в преисподнюю.

— Вот, значит, на что ты надеешься. Вот почему ты не обогнал нас, когда мы шли сюда! — Джери-а-Конел начал спускаться по склону, обнажив одну из своих кривых сабель.

— Нет! — крикнул Корум своему другу. — Тебе не удастся его поразить, Джери, а он сможет убить тебя!

— Мне будет очень приятно, — сказал Гэйнор, медленно отступая перед Джери, который неохотно остановился на полпути. — Мне будет очень приятно видеть, как вы деретесь из-за отбросов, которые я буду вам приносить. До чего приятно будет видеть, как ваша дружба скончается от приступов голода. Может, я принесу вам труп собаки — одну из тех, кого ты прикончил, Джери. Что скажете? Понравится ли он вам? Или, может, вы начнете жрать человеческое мясо? Кто первый из вас решит прикончить другого и съесть его?

— До какой гнусной мести ты опустился, Гэйнор, — сказал Корум.

— Это ты обрек меня на гнусную судьбу, Корум. Кроме того, я никогда не утверждал, что обладаю благородной душой. Это скорее присуще тебе, не так ли?

Гэйнор повернулся и, легко шагая, покинул их.

— Я оставлю тут собак, — бросил он через плечо. — Не сомневаюсь, вам понравится их общество.

Корум смотрел вслед Гэйнору, пока тот не миновал внешний круг и не вскарабкался на лошадь. Вдалеке грустно и тихо завывал ветер, словно хотел пробиться сквозь семь каменных колец, но не мог.

— Итак, — задумчиво сказал Корум, — кое-что из этой встречи мы извлекли. Крэг Дон не просто святилище. Это место обладает огромной силой — это портал между пятнадцатью плоскостями, а может, их даже больше. Мы были правы, увидев в нем сходство с Танелорном, Джери-а-Конел! Но как образовать проход? Какой ритуал открывает его? Наверное, это должен знать верховный король.

— Да, — сказал Джери, — кое-что, как ты говоришь, мы в самом деле выяснили. Но кое-что и потеряли. Как нам теперь добраться до верховного короля? Послушай…

Прислушавшись, Корум услышал яростный лай злобных псов Кереноса, которые бесновались у внешнего круга камней. Стоит им покинуть убежище Крэг Дона, как псы тут же набросятся на них.

Нахмурившись, Корум поежился и плотнее закутался в меховой плащ. Пока Джери мерил шагами пространство, а лошади нервно фыркали и прядали ушами, слыша завывания собак, Корум присел на корточки у алтаря. По мере того, как над семью каменными кругами сгущался вечер, все холодало. Свойства Крэг Дона могут защитить их от фой миоре, но не от холода, пронизывающего до мозга костей. Не было тут и никакого топлива для костра.

Спустилась ночь. Ветер усилился, но его порывы не могли заглушить злобный вой псов Кереноса.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

СКОРБНЫЙ ГОРОД В ТУМАНЕ

Они стояли между двух огромных каменных колонн Крэг Дона, глядя на беснующихся собак фой миоре. Псы Кереноса были полны ярости и в то же время настороженности; они щелкали клыками, рычали, но держались от каменного круга на почтительном расстоянии. Другие собаки сидели поодаль от него, и их было еле видно в снежных завихрениях, которые топорщили их косматые шкуры. Откуда-то Гэйнор добыл еще пять собак.

Прищурившись, Корум остановил взгляд на ближайшей собаке, отвел руку с длинным тяжелым копьем, чуть опустил конец для равновесия и метнул копье со всей силой, в которую вместились и его гнев, и страх, и отчаяние.

Копье попало точно в цель, глубоко вонзившись псу в бок и свалив его с ног.

— Давай! — крикнул Корум Джери-а-Конелу.

Тот, держа в руках конец веревки, сразу же стал подтягивать ее. Корум помогал ему. Веревка была надежно привязана к копью, которое так глубоко вошло в тело пса, что пришлось втащить и его в пределы каменного круга. Собака была еще жива и, поняв, что произошло, стала биться, тщетно стараясь освободиться. Взвизгнув, она попыталась укусить древко копья, но когда ее втащили под арку, она внезапно повалилась навзничь, словно смирилась со своей судьбой, и подохла.

Корум и Джери-а-Конел обрадовались. Придавив сапогом труп, Корум вырвал копье и тут же снова бросился к арке, таща за собой оружие с веревкой. Наметив новую цель, он метнул копье, поразив второго пса в горло и тут же подтянул копье. На сей раз оно свободно вышло из раны и заскользило по снегу обратно. Теперь осталось всего шесть зверей. Но они стали осторожнее. Корум не в первый раз пожалел, что не взял с собой лук со стрелами.

Один из псов подобрался поближе и понюхал труп собрата. Потом ткнулся мордой в горло, откуда текла свежая кровь, и начал лакать ее длинным красным языком.

Этот пес дорого заплатил за свое пиршество: меж высоких колонн снова мелькнуло копье и вонзилось ему в левый бок. Собака взвыла и закрутилась на месте, пытаясь избавиться от копья. Извиваясь, она — рухнула на окровавленный снег, снова вскочила и уползла, на наконечнике копья был кусок ее плоти. Оставляя за собой потоки крови, она отползла от трупа, который только что рвала, ярдов на сто и рухнула замертво.

Держась на почтительном расстоянии от смертельно опасного копья, остальные псы подобрались к ней и начали рвать еще живую плоть.

— Эго большое преимущество для нас, — сказал Корум, когда они с Джери-а-Конелом садились в седла, — что у псов Кереноса нет морального запрета поедать своих же собратьев! Думаю, это их слабое место.

Пока собаки жадно насыщались, Корум и Джери-а-Конел миновали все семь каменных кругов, проехали мимо высеченного из камня алтаря в центральном круге и снова двинулись сквозь круги, пока не оказались далеко от собак.

Те пока не догадывались о плане Корума. В распоряжении людей было несколько минут.

Изо всей силы пришпоривая коней, они понеслись вскачь, стараясь как можно дальше убраться от Крэг Дона. Но путь они держали не в Кер Махлод (как должен был подумать Гэйнор), а туда, куда собирались — в Кер Ллуд. Им повезло: ветер заметал следы и рассеивал их запах. Они могли успеть добраться до Кер Ллуда и найти главного друида Амергина прежде, чем Гэйнор и фой миоре догадаются об их замысле.

Гэйнор был прав, сказав, что они никогда не доберутся до Кер Махлода, если их по пятам будут преследовать псы Кереноса. Однако когда Гэйнор увидит, что путешественники исчезли, можно не сомневаться, сначала он впустую потеряет время, бросившись в другую сторону, пока собаки будут вынюхивать запах беглецов. Но завидная уверенность Гэйнора в том, что он отлично разбирается в психологии смертных, на этот раз оказала ему дурную услугу. Долго не размышляя о Коруме и Джери-а-Конеле, он не принял во внимание их решимость и готовность рискнуть жизнью ради дела. Слишком много времени он провел в компании слабых, алчных и извращенных личностей. Можно понять, почему он предпочитал их общество — он заметно выделялся на их фоне.

На скаку Корум обдумывал, что они узнали от Гэйнора Проклятого. В самом ли деле Крэг Дон сохраняет те свойства, о которых поведал Гэйнор, или же они применимы только для сидов? А может, Крэг Дон стал сейчас неким анклавом, которого фой миоре избегают больше из суеверия, чем из-за уважения перед его силой? Корум надеялся, что со временем выяснит истину. Если Крэг Дон в самом деле обладал такой мощью, то, может быть, удастся найти способ снова воспользоваться ею.

Однако теперь он должен забыть Крэг Дон, колонны которого постепенно превращались в темные тени, и теперь глаза путникам застилали лишь снежные вихри. Теперь он должен думать о том, что ждет их впереди, о Кер Ллуде и Амергине, который под властью заклятия находится в своей башне у реки, где его охраняют и люди, и создания, с людьми ничего общего не имеющие.

*

Было холодно, и друзья проголодались. Спины лошадей заиндевели, и плащи Корума и Джери покрылись инеем. Лица онемели от ледяного ветра, и каждое движение доставляло боль.

Наконец они добрались до Кер Ллуда. Поднявшись на холм, они остановили коней. Перед ними лежала широкая река, покрытая льдом. На обоих ее берегах, соединенных надежными деревянными мостами, лежал город верховного короля, светлый гранит которого был припорошен снегом. Некоторые здания имели несколько этажей. Для этого мира это был большой город, может, самый большой, в котором, должно быть, обитали двадцать или тридцать тысяч жителей.

Однако сейчас город имел заброшенный вид — все его очертания едва проступали сквозь туман, заполнивший улицы.

Туман лежал повсюду. Кое-где он был реже, дырявым саваном закрывая Кер Ллуд. Корум узнал этот туман — он свидетельствовал о присутствии фой миоре. Туман, который повсюду тащился за народом холода, куда бы они ни двигались в своих огромных неуклюжих боевых колесницах. Корум опасался этого тумана так же, как боялся примитивной, тупой и аморальной силы уцелевших властителей преисподней. Наблюдая за городом, Корум и Джери заметили какое-то движение у берега реки, где туман временами редел. Коруму показалось, что он увидел темные очертания головы, украшенной рогами, гигантского торса, смутно напоминавшего тело лягушки, и огромной скрипучей повозки. Ее тащило какое-то странное создание. Затем все исчезло.

С окоченевших от мороза губ Корума сорвалось единственное слово:

— Керенос.

— Тот, кто командует псами? — фыркнул Джери.

— И еще много чем другим, — добавил Корум.

Джери высморкался в большой клетчатый платок, который вытащил из-под куртки.

— Боюсь, что эта погода плохо влияет на мое здоровье, — сказал он. — И я был бы не прочь отпустить пару затрещин тем, кто ею командует!

Корум покачал головой.

— Мы с тобой еще недостаточно сильны. Придется подождать. Мы должны быть очень осторожны, чтобы избегать стычек с фой миоре — так же, как Гэйнор избегал прямого конфликта со мной, — он всмотрелся в туман и снежные вихри. — Кер Ллуд не охраняется. Они явно не боятся нападения мабденов. Почему? Однако это нам на руку, — принц посмотрел на Джери, лицо которого посинело от холода. — Думаю, если мы сейчас отправимся в Кер Ллуд, то вполне сойдем за живые трупы. Если остановят, скажем, что мы люди фой миоре. Обитающие здесь совершенно примитивны, и они не смогут разобраться, служим мы фой миоре или находимся у них в рабстве. Они не успеют понять, что их обманывает. Идем.

Корум пустил коня вниз с холма, и друзья поскакали к мрачному печальному городу, некогда великому Кер Ллуду.

После относительно чистого воздуха оказаться в тумане Кер Ллуда было тем же самым, что из лета сразу же попасть в зиму.

И если еще недавно Корум и Джери-а-Конел считали, что им холодно, то теперь они попали в объятья ледяного мороза. Туман вел себя едва ли не как одушевленное существо. Он пробирал до костей, грыз плоть и внутренности; они с трудом удерживались, чтобы, как обыкновенные люди, не орать от его укусов. Для Гэйнора Проклятого, для живых мертвецов-гулегов, для братьев сосен, подобных Хью Аргеху, с которым когда-то Корум сошелся в бою, — для всех них, конечно же, этот холод ничего не значил. Но только не для простых смертных. Корум, задыхаясь и содрогаясь, сомневался, что они вообще смогут остаться в живых. С каменными окоченевшими лицами они продолжали ехать дальше, стараясь избегать сгущений тумана. Они искали высокую башню у реки, где, как они надеялись, все еще под стражей находится Амергин.

Они молчали, опасаясь выдать себя, ибо невозможно было определить, кто или что со всех сторон следит за ними из тумана. Лошади спотыкались и скользили, словно этот проклятый туман действовал и на них. Наконец Корум склонился к своему спутнику и, кривясь от боли в потрескавшихся губах, сказал ему:

— Слева от нас стоит дом. Кажется, он пуст. Давай посмотрим. Дверь открыта. Въезжай прямо туда.

Направив коня в дверной проем, он оказался в узком коридоре, где лежали тела старухи и девочки. И мертвыми они обнимали друг друга, скованные морозом. Спрыгнув с седла, Корум по коридору провел лошадь в помещение.

Похоже, грабители побывать тут не успели. Ледяная корка покрывала еду на столе, собранном примерно для десяти человек. В углу стояли несколько копий, а у стены валялись мечи и щиты. Из этого дома мужчины бросились в бой против фой миоре и не вернулись обратно, где их ждал очаг. Старуха и девочка погибли под мертвенным взглядом Балара. Конечно, предстоит найти тела и других — мальчиков и стариков — которые не вступили в бесполезную битву с фой миоре, когда те впервые вступили в Кер Ллуд. Коруму отчаянно хотелось разжечь огонь, согреть ноющие кости, изгнать из тела дыхание тумана, но он понимал, что это слишком рискованно. Живые мертвецы не нуждаются в тепле, чтобы согреться — так же, как и люди сосен.

Когда Джери-а-Конел ввел в комнату своего коня и вытащил из-под куртки дрожащего черно-белого кота с крылышками, Корум прошептал:

— Наверху должна быть одежда, может, даже одеяла. Я проверю.

Кот, жалобно мяукая, уже успел забраться обратно под куртку Джери.

Корум осторожно поднялся по деревянной лестнице и оказался на узкой площадке. Как он и предполагал, здесь лежали и другие обитатели дома — два глубоких старика и трое малышей. Погибая, старики пытались согреть детей теплом своих тел.

Войдя в комнату, Корум нашел большой комод, полный одеял, задубевших от холода. Однако замерзли они не полностью. Он вытащил из середины столько, сколько смог унести, и понес их вниз. Джери с благодарностью принял их и сразу же стал кутаться.

Корум размотал то, что было у него на поясе, — невзрачную мантию, дар короля Фиахада. Плащ сида.

Они составили план дальнейших действий. Пока Корум будет искать Амергина, Джери вместе с лошадьми останется ждать его тут. Разворачивая плащ, Корум снова удивился, когда руки исчезли из виду. Джери, закутанный во множество одеял, увидел его в первый раз и задохнулся от изумления.

И тут Корум замер на месте.

С улицы доносились какие-то звуки. Он осторожно подошел к занавешенному окну и посмотрел сквозь щель. За завесой вязкого тумана Корум увидел движение каких-то фигур — их было очень много. Кто-то шел пешком, другие ехали верхом, но все были одного и того же зеленоватого цвета. Корум узнал их — эти странные братья сосен, которые когда-то были людьми, но затем кровь в их жилах уступила место древесным сокам, и теперь они черпали жизненные силы не из пищи и воды, а прямо из земли. Это были самые отчаянные бойцы фой миоре, самые умные из стада их рабов. Кони под ними того же странного зеленоватого цвета — и их жизненные силы поддерживались тем же, что и народ сосен. «Но даже они обречены», — думал Корум, глядя на них. Когда фой миоре отравят всю землю, погибнут и самые стойкие деревья. Однако к тому времени фой миоре уже не будут нуждаться в услугах своих зеленых солдат.

Если не считать Гэйнора, наибольшие опасения Коруму внушали именно эти создания, ибо у них сохранились немалые остатки былого интеллекта. Жестом он дал понять Джери, что надо хранить полное молчание и даже почти не дышать, пока не пройдет вся эта вереница.

Она была лишь частью большой армии, готовившейся к выступлению. Похоже, братья сосен оставляли Кер Ллуд. Чтобы продолжить штурм Кер Махлода? Или они шли куда-то в другое место?

За ними клубился густой туман, из толщи которого доносилось какое-то странное урчанье и хрюканье — звуки эти можно было принять за речь. Туман стал расползаться, и в просветах Корум увидел очертания какого-то грузного бесформенного животного и шаткой колесницы. Подняв глаза, он вгляделся в нечеткий силуэт того, кто ехал в колеснице. Принц увидел рыжеватый мех и восьмипалые кисти рук, узловатые и покрытые бородавками; они держали предмет, смахивающий на чудовищный молот, но плечи и голова были полностью скрыты из виду. Когда мимо окон со скрипом проползла боевая колесница, на улице снова воцарилась тишина.

Корум завернулся в плащ сида. Похоже, он был скроен на более крупного человека, потому что складки плаща полностью скрывали его.

И тут, к своему удивлению, он увидел перед собой две комнаты, словно глаза расфокусировались. Тем не менее комнаты слегка отличались. В одной, где, закутавшись в одеяла, сидел Джери, витала смерть, а другая была светлой, полной воздуха и солнечного тепла.

И тут Корум понял, какими свойствами обладал плащ сида. Прошло много времени с тех пор, как он мог перемещать тело из одной плоскости в другую. Плащ делал это за него. Подобно Ги-Бресейлу, он не полностью принадлежал этому измерению, он как бы передвигал его несколько в сторону, в пространство, которое отделяло одно измерение от другого.

— Что случилось? — спросил Джери-а-Конел, глядя в сторону Корума.

— А что? Я исчез?

Джери покачал головой.

— Нет, — сказал он, — но ты стал каким-то размытым, словно вокруг тебя повис густой туман.

Корум нахмурился.

— Значит, плащ в общем-то не работает. Мне стоило проверить его перед отъездом из Кер Махлода.

Джери-а-Конел задумался.

— Может, зрение мабденов он и обманет, Корум. Ты забыл, что я привык путешествовать между плоскостями. Но те, кто не умеет видеть, те, кто не обладает нашими знаниями, они, может быть, и не увидят тебя.

Корум с горечью усмехнулся:

— Что ж, — сказал он, — нам остается только надеяться на это!

Он двинулся к двери.

— Будь осторожнее, Корум, — предупредил его Джери-а-Конел. — Гэйнор — как и сами фой миоре — во многом не принадлежит этому миру. Кто-то из них сможет четко увидеть тебя. У других возникнет впечатление, что они видят твои очертания. И в этом кроется большая опасность для твоего плана.

Корум ничего не сказал в ответ. Покинув дом, он вышел на улицу и ровным спокойным шагом, как человек, идущий навстречу неминуемой смерти, направился в сторону башни у реки.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

КАК НИЗКО ПАЛ ВЕРХОВНЫЙ КОРОЛЬ

Стражник возник прямо у Корума на пути, когда тот, войдя в открытые ворота, стал подниматься по пологим ступеням, которые вели ко входу в высокую гранитную башню. Он был огромен, с выпуклой грудью, затянут в кожу и в каждой руке держал по ятагану. Красные глаза блестели. Бескровные губы кривила гримаса, которую можно было принять и за усмешку, и за злобный оскал.

Таких существ Корум встречал и раньше. Это был один из вассалов фой миоре — гулег, живой мертвец. Часто они егерями сопровождали псов Кереноса, ибо их отбирали из тех, кто еще до появления фой миоре обитал в лесах.

Эта встреча должна стать проверкой, подумал Корум. Стоя менее чем в шаге от красноглазого гулега, он принял боевую стойку, положив руку на рукоятку меча.

Но гулег не шелохнулся. Он продолжал смотреть прямо сквозь Корума. Ясно было, что он его не видит.

Корум с облегчением снова обрел веру в плащ сида. Он обошел стражника и продолжил путь, пока не оказался у входа в башню.

Здесь стояли еще два гулега, но и они, подобно их собрату, не подозревали о присутствии Корума. Принц едва не рассмеялся, когда прошел мимо них и стал подниматься по винтовой лестнице, которая вела в самое сердце башни. Широкая, она имела почти квадратную форму. Ступени были старыми и истертыми, а стены по обеим сторонам раскрашены или покрыты удивительно красивыми резными изображениями. Как и большинство произведений искусства мабденов, они изображали знаменитые деяния великих героев, любовные истории, подвиги богов и полубогов — и все работы были подчинены концепции чистой безукоризненной красоты, рядом с которой не находилось места мрачным аспектам суеверий и чрезмерной религиозности. Все мабдены прекрасно понимали метафорическую образность старых историй и ценили ее.

Повсюду со стен свисали обрывки гобеленов. Хотя они покоробились от мороза, были изъедены туманом, все же можно было понять их почти что бесценность — темно-красные, желтые и синие ткани, вышитые золотыми и серебряными нитями. Корум нахмурился при виде разрушений, оставленных фой миоре и их прислужниками.

Добравшись до первого этажа башни, он оказался на широкой площадке, вымощенной каменными плитами, которая сама по себе была комнатой — вдоль стен стояли скамьи, и над ними на стенах висели декоративные щиты. Из-за дверей одной из комнат, выходивших на площадку, он услышал голоса.

Теперь уж не сомневаясь в могуществе плаща, он подошел к полуоткрытым дверям и, к своему удивлению, почувствовал, как из-за них тянет теплом. Ощущение было приятным и в то же время озадачивало. С предельной осторожностью Корум заглянул в дверной проем — и испытал потрясение.

У огня, пылавшего в большом камине, сидели двое. Оба были в плотных одеяниях из белого меха. У обоих были меховые перчатки. Оба никоим образом не могли оказаться в Кер Ллуде. В другом конце комнаты накрывала на стол девушка с такой же белой кожей и красными глазами, как у стражников-гулегов. Не подлежало сомнению, что и она принадлежала к числу живых мертвецов. Все это означало, что эту пару доставили в Кер Ллуд отнюдь не силой. Видно было, что они тут гости, в распоряжение которых предоставили даже прислугу.

Одним из этих гостей фой миоре был высокий стройный мабден. На пальцах перчаток у него сверкали перстни с драгоценными камнями, а шею украшало золотое ожерелье с такими же камнями. Его длинные седые волосы и такая же седая длинная борода обрамляли красивое старческое лицо. На груди висел длинный рог на ремешке, украшенный золотыми и серебряными поясками. Корум знал каждую подробность этих поясков, изображавших различных лесных животных. Мабде-ном этим был тот, кого он встретил у утеса Мойдель и и с кем обменялся плащом — плащ в обмен на рог, который мабден, по всей видимости, себе вернул. Это был волшебник Калатин, втайне лелеявший планы измены и своим соотечественникам-мабденам, и их врагам фой миоре — по крайней мере, Корум так думал.

Но еще больше его потрясло присутствие спутника Калати-на — того, кто клялся, что никогда больше не будет иметь отношения к делам мира сего. Вот кто, действительно, должен быть ренегатом. Этот человек называл себя карликом, хотя был восьми футов ростом и четырех футов в плечах; у него были тонкие черты лица, как у близкого родственника вадхагов, хотя почти все лицо заросло густыми черными волосами. Под обилием мехов поблескивал металлический нагрудник, на ноги надеты блестящие поножи с золотой вязью, а голову прикрывал блестящий шлем той же работы. Рядом стоял огромный обоюдоострый боевой топор, куда больше, чем топор Корума. Это был Гованон, кузнец-сид с Ги-Бресейла, который дал Коруму копье Брийонак и мешочек со слюной для Калатина. Как мог Гованон стать союзником фой миоре, не говоря уж о Калатине? Он же клялся, что впредь никогда не позволит себе ввязаться в войну между смертными и богами преисподней! Неужели он обманул Корума? Неужели он все время был в одной команде с фой миоре и колдуном Калатином? Но в таком случае почему же он дал Коруму копье Брийонак, которое послужило причиной поражения фой миоре у Кер Махлода?

Словно почувствовав присутствие Корума, Гованон стал медленно поворачиваться к дверям, и Корум торопливо отпрянул — а вдруг сид может увидеть его?

В лице Гованона было что-то странное, какая-то мрачная трагичность, но у Корума не было времени пристально вглядываться в него, дабы понять, что оно выражает.

С тяжелым сердцем, огорченный предательством Гованона (хотя его не слишком удивило решение Калатина присоединиться к фой миоре), Корум, на цыпочках возвращаясь на площадку, услышал, как Калатин сказал:

— Завтра мы должны будем вместе с ними двинуться в поход.

До него донесся низкий голос Гованона:

— Завтра начинается самое решительное завоевание Запада.

Значит, фой миоре в самом деле готовятся к битве, и, скорее всего, они снова двинутся на Кер Махлод. На этот раз в союзниках у них сид, а в Кер Махлоде больше нет оружия сидов.

Корум с величайшими предосторожностями преодолел еще один лестничный марш, но, повернув за угол, на полпути увидел какую-то огромную бесформенную тушу, заполнявшую все пространство, не оставляя ему места, где он мог бы проскользнуть незамеченным.

Туша не увидела его, но подняла морду и принюхалась. В трех ее глазах разных размеров отразилось удивление. Розовая ворсистая тварь дрогнула и, опираясь на свои пять рук, приняла сидячее положение. Три руки были человеческими и по внешнему виду принадлежали женщине, юноше и старику, четвертая рука была обезьяньей, скорее всего гориллы, а пятая могла бы служить огромной рептилии. Ноги, которые туша выпростала из-под себя, были короткими и заканчивались соответственно человеческой ступней, коровьим копытом и собачьими когтями. Туша была голой, не обладала признаками пола и не имела при себе оружия. От нее несло зловонием экскрементов, пота и прогнившей пищи. Хрюкнув, она сменила положение тела.

Корум бесшумно вытянул меч. Три века сомкнулись над тремя бесформенными глазами, поскольку туша, ничего не увидев, снова устроилась спать.

Как только глаза закрылись. Корум нанес удар.

Удар пришелся прямо в округлый рот, меч проткнул небо и вошел в мозг. Корум понимал, что может нанести только один убийственный удар, прежде чем туша взревет и поднимет других стражников.

Глаза открылись, и один тут же захлопнулся в каком-то гнусном подмигивании.

Остальные два изумленно уставились на клинок, поскольку он, похоже, возник из воздуха. Обезьянья лапа поднялась было, чтобы потрогать лезвие, но, так и не закончив движение, упала без сил. Остальные глаза тоже закрылись, и Корум, кинув меч в ножны, перескочил через груду содрогающегося мяса; ему оставалось только молиться, чтобы никто не нашел этот труп до того, как он выяснит местонахождение главного друида Амергина.

Два стражника-гулега, прижимая к груди ятаганы, стояли по стойке смирно на верхней площадке, но ясно было, что они ничего не слышали.

Корум стремительно проскользнул мимо них, поднялся еще на один пролет и тут на верхней площадке увидел двух огромных собак — самых больших из всех псов Кереноса, что попадались ему на глаза.

Собаки старательно принюхивались. Видеть они его не видели, но запах улавливали. Обе тихо и грозно рычали.

Действуя с той же быстротой, как и при встрече с тушей, Корум проскочил между собаками и с удовлетворением увидел, как они, лязгнув клыками, чуть не вцепились друг другу в глотки.

Здесь была высокая арка, закрытая бронзовыми дверями с изысканным сложным литьем. Король Фиахад описал их. Это были двери в апартаменты Амергина. На медном крюке у дверей над головой одного из огромных стражников-гулегов висел металлический ключ. Ключ от этих прекрасных бронзовых дверей.

За спиной Корума псы Кереноса, не получившие приказа покинуть свой пост, скулили и ерзали по каменным плитам, на которых сидели. На мрачной физиономии гулега мелькнуло выражение любопытства. Он наклонился.

— В чем дело, псы? Кто-то чужой?

Корум прошел ему за спину и тихонько снял ключ с крюка. Вставив в замок, он повернул его, открыл дверь и притворил ее за собой. Поскольку медленно соображающий гулег сейчас был занят поведением собак, он мог и не заметить отсутствия ключа.

Корум очутился в помещении, занавешенном плотными темными портьерами. Принюхавшись, он с удивлением ощутил запах свежей травы. Здесь тоже было тепло, и жар шел от камина, еще более крупного, чем тот, у которого двумя этажами ниже сидели Калатин и Гованон.

Но где Амергин?

Корум тихонько перешел из одной комнаты в другую. Опасаясь ловушки, он не снимал руки с меча.

И тут, наконец, он увидел… Сначала ему показалось, что это животное, поскольку оно стояло на четвереньках и, склонившись над золотым подносом, ело стебли какого-то растения.

Голова его повернулась, но глаза не видели Корума, все еще закутанного в плащ сида. Большие добрые глаза смотрели в пустоту, челюсти медленно двигались, пережевывая стебли. Тело было прикрыто овечьей шкурой с сохранившимися клочками грязной шерсти, в которой торчали головки репейника и колючки шиповника, словно ее содрали с дикой горной козы. Куртка, рубашка и брюки были скроены из жестких кусков таких же шкур, и кожаный капюшон покрывал голову, оставляя открытым только лицо. Человек производил смешное и жалкое впечатление. Корум понял, что это и есть Амергин, верховный король мабденов, главный друид Крэг Дона, и что он в самом деле находится под властью заклятия.

У него было красивое и, может, даже умное лицо, но сейчас на нем не было и следа ни того, ни другого. Немигающие глаза смотрели в пустоту, а челюсти продолжали пережевывать траву.

— Амергин? — пробормотал Корум.

Тот перестал жевать. Потом открыл рот и испуганно заблеял.

Затем Амергин пополз в тень, где, без сомнения, надеялся найти убежище.

Не скрывая огорчения, Корум обнажил меч.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПРЕДАТЕЛЬ СПИТ, ДРУГ БОДРСТВУЕТ

Корум без промедления перехватил меч за другой конец и с силой опустил круглую тяжелую рукоятку на затылок Амергина. Взяв на руки тело, он удивился, какое оно легкое. Растительная диета чуть не довела его до голодной смерти. Корум помнил, как ему сказали, что с Амергина нелегко будет снять заклятие, пока они не отдалятся от Кер Алуда. Ему придется доставить Амергина в безопасное место.

Кое-как прикрыв плащом и Амергина, Корум посмотрел в зеркало и убедился, что оба они невидимы. Еще раз оглядевшись в комнате, он повернулся и двинулся обратно к бронзовым дверям; меч, прикрытый плащом, принц продолжал держать в руке.

Корум осторожно повернул ключ и приоткрыл дверь. Гулег все так же стоял рядом с собаками. Оба дьявольских пса нервничали, что-то подозревая, но сидели на месте, их морды почти достигали плеча гулега. Красные глаза гулега сначала тупо посмотрели на лестницу, затем на площадку — Корум был уверен, что стражник заметил, как закрывается дверь, — но потом он перевел взгляд на лестницу внизу, и Корум успел вернуть ключ на место.

Однако действовал он слишком поспешно. Ключ звякнул о каменную стену. Собаки настороженно подняли уши и зарычали. Но не успел гулег, стоявший на верхней площадке, повернуться, как Корум бросился к нему и сбил охранника с ног. Тот завопил и кувырком покатился по гранитным ступеням. Псы уставились на него, и один из них рявкнул на Корума, но вадхагский принц, выхватив меч, перерезал собаке сонную артерию, сделав это столь же четко и быстро, как незадолго до этого расправился с тушей.

Но тут он почувствовал мощный удар в спину, который чуть не столкнул его с лестницы. Корум, державший на плече безжизненное тело верховного короля, с трудом устоял на ногах и еле успел повернуться, когда с верхней площадки на него прыгнул второй пес — оскалив красные челюсти, обнажив желтые клыки, с которых текла слюна; ощетинившись и вытянув передние лапы, он летел на Корума, и тот лишь в последнюю долю секунды успел вскинуть меч, но огромные лапы уже ударили его в грудь. Принца отбросило к стене, и лишь краем глаза он успел заметить, что гулеги уже бегут сюда, чтобы выяснить причину шума.

Но острие меча все же нашло сердце пса, и зверь погиб еще в полете. Крепко держа Амергина, Корум оттолкнул собачий труп, вытащил из него меч и снова запахнулся в плащ сида.

Гулеги, которые все же что-то видели, затоптались на месте. Они поглазели на труп собаки, затем посмотрели друг на друга, толком не понимая, что им теперь делать. Отступив назад, Корум с облегчением улыбнулся, глядя, как гулеги, размахивая оружием, двинулись вверх по ступенькам — они явно были уверены, что тот, кто убил собаку, все еще наверху.

Споткнувшись о бездыханную тушу, Корум одним махом пролетел следующий лестничный марш и, задыхаясь, остановился на площадке.

Но Калатин и Гованон, услышав шум схватки, вышли из своего помещения. Впереди шел Калатин.

— Что это? — заорал он. — Кто напал? — он смотрел прямо сквозь Корума.

Тот сделал шаг вперед.

— Корум! — тихим голосом, в котором было больше удивления, чем гнева, пробурчал Гованон. — Что ты делаешь в Кер Ллуде?

Корум приложил палец к губам, надеясь, что Гованон сохранил хоть какую-то верность своему брату-вадхагу. Действительно, кузнец держал свой огромный топор лезвием вниз и, похоже, не собирался вступать в бой.

— Корум? — Калатин, стоявший на первой ступеньке, резко развернулся. — Где?

— Тут… — показал Гованон.

Калатин сразу же все понял.

— Невидимка! Его надо уничтожить. Убей его! Убей его, Гованон!

— Очень хорошо, — Гованон поудобнее перехватил топор.

— Гованон! Предатель! — крикнул Корум и, вскинув меч, переместился поближе к Калатину, который, вытащив из-за пояса кинжал, сделал шаг в его сторону.

Гованон двигался медленно и неуклюже, словно пьяный. Корум решил первым делом разобраться с Калатином. Он взмахнул мечом — удар пришелся Калатину по голове и сбил того с ног, но, поскольку был нанесен плашмя, колдун лишь потерял сознание. Теперь все внимание Корума было обращено на Гованона. Корум отчаянно надеялся, что тело Амергина, продолжавшее висеть у него на плече, не помешает в схватке.

— Корум? — Гованон нахмурился. — Я должен убить тебя?

— Мне бы этого не хотелось, предатель.

Гованон неторопливо опустил топор.

— Но что было нужно Калатину?

— Ничего ему не было нужно, — Корум вроде стал понимать, что делается с сидом. Амергин был не единственным обитателем башни, на которого наложили заклятие. — Он желал лишь, чтобы ты защитил меня. Вот что ему было нужно. Чтобы ты пошел со мной.

— Очень хорошо, — спокойно сказал Гованон и очутился рядом с Корумом.

— Быстрее, — Корум нагнулся к телу Калатина и что-то взял.

Сверху донеслись удивленные голоса гулегов, и один из них, которого Корум заставил кувыркаться по ступенькам, побежал вниз, хотя у него должны были быть переломаны все кости. Их трудно прикончить, ибо они и так уже мертвы.

Те, что у башни, скоро поймут — тут что-то происходит!

Они стали спускаться по последним ступенькам марша.

Снизу раздался голос, и из-за поворота показался оставшийся гулег. В это же время Корум услышал, как вниз бегут его соратники, решившие, что их враги как-то ускользнули от них.

Двое наверху и трое внизу. Гулета, видя перед собой только Гованона, замялись. Им, без сомнения, сообщили, что кузнец не враг, и теперь они растерялись. Со всей возможной быстротой Корум проскочил мимо тех, кто преграждал ему путь вниз, и, когда те двинулись к Гованону, он сделал единственное, чем мог остановить живых мертвецов, — перерубил им сухожилия на ногах: Но и свалившись, они продолжали подбираться к Гованону, теперь уже ползком. Тот взмахнул топором и рубанул по ногам двух оставшихся гулегов. Когда стражники рухнули, из них не вытекло ни капли крови.

Выскочив из дверей, они окунулись в холодный ядовитый туман и побежали из башни вниз по ступенькам, через ворота, на обледеневшие улицы. Гованон держался рядом с Корумом, приноравливаясь к его шагам; брови его были по-прежнему сведены, словно он напряженно о чем-то раздумывал.

Они влетели в дом. Джери-а-Конел, закутанный в одеяла так, что из их вороха выглядывало только лицо, уже был в седле, держа наготове оседланную лошадь Корума. Он не мог скрыть удивления, увидев перед собой кузнеца-сида.

— Ты Амергин?

Но Корум сдернул плащ-невидимку, и стало видно исхудавшее тело в овечьей шкуре, лежавшее у него на плече.

— Вот Амергин, — коротко сообщил он. — А другой — мой брат, которого я счел предателем, — Корум перекинул через седло бесчувственное тело главного друида и повернулся к Гованону — Ты идешь с нами, сид? Или остаешься служить фой миоре?

— Служить фой миоре? Сиды никогда не пойдут на это! Гованон никому не служит! — говорил он по-прежнему с трудом, и глаза еще были затянуты мутной пеленой.

Не имея возможности тратить время на размышления о странном поведении Гованона или на объяснения с кузнецом-великаном, Корум резко бросил:

— Значит, вместе с нами уходишь из Кер Ллуда!

— Ага, — пробормотал Гованон. — Мне бы лучше оставить Кер Ллуд.

Они помчались сквозь холодный туман, избегая скопления воинов в дальнем конце города. Может, именно поэтому им удалось незамеченными проникнуть в город и так же покинуть его — фой миоре думали только о войне с Западом, и этой единственной цели уделялись все силы, все внимание.

Но как бы там ни было, вскоре им удалось покинуть предместья Кер Ллуда и подняться в заснеженные холмы. Карлик Гованон легко бежал рядом, держа топор на плече; его длинные волосы и борода развевались за спиной, а шумное дыхание вырывалось изо рта клубами пара.

— Гэйнор скоро поймет, что случилось, и будет вне себя от ярости, — сказал Корум Джери-а-Конелу. — Он сообразит, что оказался в дураках. Вскоре он кинется за нами в погоню, и милости от него ждать не придется.

Джери выглянул из-под вороха одеял, не желая расставаться со своим теплым гнездышком.

— Чтобы добраться до Крэг Дона, — сказал он, — мы должны лететь на полной скорости. А там уж у нас будет время подумать, что делать дальше. — Он попытался улыбнуться. — По крайней мере, у нас есть то, что нужно фой миоре, — у нас есть Амергин.

— Да. Они не осмелятся уничтожить нас, если придется рисковать жизнью Амергина. Но мы не можем рассчитывать только на это, — Корум понадежнее устроил тело, лежавшее поперек седла.

— Исходя из того, что я знаю о фой миоре, особо миндальничать они не будут, — согласился Джери, — и такие опасения их не остановят.

— И наши удачи, и наши потери всегда связаны с образом мышления фой миоре! — улыбнулся Корум старому другу. — И хотя основные опасности еще ждут нас впереди, Джери-а-Конел, я более чем доволен сегодняшними успехами. Еще недавно я считал, что иду на верную смерть, что не добьюсь своей цели. Но если мне сейчас придется погибнуть, то буду знать, что по крайней мере хоть в чем-то нам повезло.

— Тем не менее, много радости мне это не доставит, — в сердцах бросил Джери-а-Конел. Он из-за плеча посмотрел на далекий Кер Алуд, словно уже слышал лай псов Кереноса.

Они оставили за собой полосу тумана, и вроде стало теплеть. Джери начал на скаку стягивать с себя одеяла и бросать их на снег. На этот раз лошадей понукать не требовалось. Они были так же рады вырваться из Кер Ллуда и его зловещих туманов, как и их всадники.

Лишь через четыре дня они услышали лай собак. Крэг Дон все еще лежал впереди.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЗАКЛЯТИЯ И ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ

— Я мало чего боюсь, — сказал Гованон, — но перед чем, действительно, испытываю страх — так перед этими собаками, — после того, как Кер Алуд остался далеко за спиной, речь его стала разборчивее и соображать он стал куда лучше, хотя почти ничего не рассказывал о пребывании в обществе Калатина. — Нам предстоит не меньше тридцати миль тяжелого пути, прежде чем мы доберемся до Крэг Дона.

Им пришлось остановиться на вершине холма, чтобы сквозь завесу летящего снега разглядеть преследующих их псов.

Корум был задумчив. Он посмотрел на Амерги-на, который, проснувшись на следующую ночь после бегства из Кер Ллуда, напоминал заблудившегося ягненка. Порой верховный король издавал блеяние, но понять, чего он хочет, было невозможно, разве что он давал понять, что голоден, ибо почти ничего не ел, покинув Кер Алуд. Большую часть времени он спал, но, даже проснувшись, был вял и слаб.

— Как ты оказался в Кер Ллуде? — спросил Корум у Гованона. — Помню, ты говорил мне, что хочешь остаток дней провести на Ги-Бресейле. Неужто Калатин явился на зачарованный, остров и предложил сделку, которая тебя устроила?

— Калатин? — Гованон фыркнул. — Явился на Ги-Бресейл? Конечно же, нет. И какую сделку мог он мне предложить лучше той, что мы с тобой заключили? Никакой. Но боюсь, что ты оказался тем орудием, которое и привело меня во власть мабденского колдуна.

— Я? Каким образом?

— Помнишь, как я потешался над предрассудками Калатина? Помнишь, как я, ничего не подозревая, сплюнул в тот маленький мешочек, что ты мне дал? Да, Калатину очень хотелось заполучить мою слюну. У него силы было куда больше, чем я подозревал, — силы, источника которой я не мог понять. Понимаешь, первым делом я ощутил сухость во рту. И сколько бы я ни пил, жажда меня не покидала — жуткая жгучая жажда. У меня постоянно пересыхало во рту, Корум. Я умирал от жажды, хотя чуть не осушил все речки и ручьи на моем острове. Я беспрерывно глотал воду, но так и не мог напиться. Я был перепуган. Я погибал. И тут пришло видение — видение, посланное могущественным человеком, Корум. Этим мабденом. Оно заговорило со мной и сказало, что Ги-Бресейл отвергает меня, как он отверг мабденов, что мне предстоит умереть, если я останусь на нем. Умереть от ужасной жажды.

Карлик-сид пожал могучими плечами.

— Я задумался над этим, но уже буквально сходил с ума от жажды. Наконец я поднял паруса и поплыл на материк, где меня встретил Калатин. Он дал мне что-то выпить. И это питье утолило жажду. Но вместе с тем лишило всех чувств. Я полностью оказался во власти этого колдуна и стал его рабом. Он и сейчас еще может дотянуться до меня. Он все еще может загнать меня в ловушку и заставить выполнять его приказы. Моя слюна дала ему власть надо мной — и этой властью колдун вызвал у меня неутолимую жажду. Она же полностью подчинила ему все мои мысли. Калатин как-то обосновался у меня в мозгу и заставлял тело совершать определенные действия. И пока он сидел у меня в голове, я не отвечал за то, что делаю.

— Так что, дав Калатину по голове, я освободил тебя из-под его власти?

— Да. А когда он окончательно придет в себя, мы уже будем вне пределов действия его магии, — Гованон вздохнул. — Я никогда не думал, что мабден может обладать таким магическим даром.

— Таким же образом к Калатину вернулся и рог?

— Ну да. Так что от сделки с тобой я ничего не получил, Корум.

Тот улыбнулся и что-то извлек из-под плаща.

— Ничего, — согласился он. — А вот я приобрел нечто во время нашей последней встречи.

— Мой рог!

— Ну-ну, — сказал Корум. — Я-то помню, друг мой Гованон, как ты корыстен в сделках. Откровенно говоря, я считаю, что рог принадлежит мне.

Гованон с философским видом кивнул огромной головой.

— Это честно, — сказал он. — Ладно, рог твой, Корум. Кроме того, я потерял его по собственной глупости.

— Которой я бессознательно потворствовал, — уточнил Корум. — Так что позволь мне всего лишь одолжить у тебя рог, Гованон. Когда придет время, я верну его тебе.

— Это лучшая сделка, которую я заключил с тобой, Корум. Мне совестно.

— Итак, Гованон, что ты собираешься делать? Возвращаться на Ги-Бресейл?

Кузнец отрицательно помотал головой.

— Что меня там ждет? Похоже, мои интересы совпадают с твоими, Корум, ибо, если ты одолеешь Калатина и фой миоре, я навсегда освобожусь от необходимости служить этому колдуну. А если вернусь на свой остров, Калатин всегда снова найдет меня.

— Значит, ты с нами?

— Да.

Джери-а-Конел, нервничая, заерзал в седле.

— Прислушайтесь, — сказал он. — Они все ближе. Похоже, собаки нас почуяли. Думаю, что нам угрожает серьезная опасность, друзья мои.

Но Корум лишь рассмеялся.

— А я думаю, что нет, Джери-а-Конел. Во всяком случае, не сейчас.

— Почему? Прислушайся к их свирепому лаю! — Джери с отвращением скривил губы. — Будто волки гонят овец, не так ли?

И словно в подтверждение его слов, Амергин тихонько заблеял.

Корум снова засмеялся.

— Пусть они подойдут поближе. Чем ближе, тем лучше.

Он понимал, что не прав, держа Джери в таком напряжении, но не мог преодолеть искушения — Джери так часто мистифицировал его.

Они поскакали дальше.

Псы Кереноса настигали их. Когда они появились у них за спиной, Крэг Дон уже был виден, но беглецы понимали, что эти проклятые собаки мчатся быстрее, чем они. У них не было ни одного шанса, опередив собак, успеть добраться до семи каменных кругов.

Корум из-за плеча оглянулся на преследователей, надеясь увидеть доспехи, постоянно меняющие цвет, но их не было видно. Мелькали белые лица, красные глаза — егери-гулеги вели свору. Они обладали огромным опытом в этом деле, ибо из поколения в поколение были рабами фой миоре; они росли и воспитывались в восточных землях за морем, откуда фой миоре и двинулись в новый поход на Запад. Гэйнор потребовался фой миоре, чтобы возглавить войска, которые пешим порядком двинулись к Кер Махлоду (если они шли именно к нему), — конечно, он подчинился этому приказу против своей воли, и поэтому не участвовал в погоне. Оно и к лучшему, подумал Корум, снимая рог с перевязи и поднося к губам его резной мундштук.

— Спешите к Крэг Дону, — сказал он своим спутникам. — Гованон, возьми Амергина.

Кузнец снял с седла Корума обмякшее тело главного друида и легко вскинул его на могучее плечо.

— Но ты же погибнешь… — начал Джери.

— Этого не случится, — сказал Корум. — Не случится, если я буду точен в своих действиях. Идите. Гованон расскажет тебе об этом роге.

— Рога и рога! — воскликнул Джери. — Я сыт ими по горло. Рога, чтобы вызвать светопреставление, рога, чтобы призывать демонов, — а теперь рог, чтобы укрощать собак! Боги теряют воображение! — поделившись этим сомнительным наблюдением, он ткнул пятками коня и понесся к высоким камням Крэг Дона. Гованон не отставал от него.

Корум один раз дунул в рог, и, хотя псы Кереноса насторожили красные с кисточками уши, они продолжали мчаться за добычей — огромной сворой, во главе которой упорно держались как минимум два пса. Но гулеги на белесых лошадях, похоже, растерялись. Корум видел, что они отстали, хотя обычно держались сразу же за сворой.

Напав на след Корума, псы взвыли от восторга и, чуть сменив направление, кинулись к нему сквозь снежные заносы.

Корум второй раз дунул в рог, и в желтых горящих глазах псов, которые он уже видел перед собой, появилось растерянное и удивленное выражение.

Взвыли и другие рога, ими гулеги в панике отзывали собак, ибо они знали, что их ждет, если рог прозвучит в третий раз.

Псы Кереноса были так близко от Корума, что он чувствовал их жаркое зловонное дыхание.

И вдруг они разом остановились и, повизгивая, начали неохотно отступать через снежные завалы к гулегам, те поджидали их.

И когда псы Кереноса бросились вспять, Корум в третий раз дунул в рог.

Он увидел, как гулеги схватились за головы. Он увидел, как они начали падать с седел. Он понял, что все они погибли, ибо третий звук рога всегда убивал их: этим карающим звуком Керенос наказывал тех, кто медлил подчиняться ему.

Псы Кереноса, для которых последним указанием был приказ возвращаться, потрусили к трупам гулегов. Корум лишь присвистнул про себя и, засунув рог за пояс, неторопливой рысью поскакал к Крэг Дону.

*

— Возможно, это и святотатство, но тут самое подходящее место, где его можно пристроить, пока мы обсудим наши проблемы, — Джери посмотрел на Амергина, который лежал на большом каменном алтаре во внутреннем круге каменных колонн.

Уже стемнело. Жарко пылал костер.

— Не могу понять, почему он ест только овощи и фрукты, что мы прихватили с собой. Словно и внутренности у него стали как у овцы. Корум, если так будет и дальше, мы доставим в Кер Махлод лишь труп верховного короля.

— Ты как-то говорил, что можешь проникнуть в глубины его сознания, — вспомнил Корум. — Это в самом деле возможно? В таком случае мы, наверное, сможем понять, как помочь ему.

— Да, с помощью своего кота-малыша я попробую этим заняться. Но потребуется много времени и сил. Сначала я поем.

— Сколько угодно.

Насыщаясь, Джери-а-Конел скормил своему коту почти столько же еды, сколько съел сам. Коруму и Гованону досталась лишь малая доля от его трапезы, а бедный Амергин вообще ничего не ел. Их запасы сушеных овощей и фруктов подходили к концу.

Сквозь просветы в облаках выглянула луна, и ее бледные лучи упали на алтарь и на овечью шкуру, которая поблескивала в этом свечении. Затем луна снова скрылась, и теперь на древние камни падали лишь красноватые блики мерцающего костра.

Джери-а-Конел пошептался с котом. Он погладил его, и кот замурлыкал. Медленно, держа кота на руках, он двинулся к алтарю, на котором лежало исхудавшее изможденное тело Амергина; он еле заметно дышал во сне.

Джери-а-Конел приблизил голову маленького крылатого кота к виску Амергина и сам опустил голову так, что она прижалась к коту с другой стороны. Воцарилось молчание.

И тут послышалось блеяние, громкое и тревожное, но слушатели не могли понять, откуда оно исходит — то ли от Амергина, то ли от кота или от Джери.

Блеяние смолкло.

Костер потух сам по себе, и темнота стала еще непрогляднее. Корум видел лишь смутные светлые очертания тела Амергина на алтаре, кота, прижимавшего свою маленькую головку к виску верховного короля, и напряженное лицо Джери-а-Конела.

— Амергин… Амергин… благородный друид… — Это был голос Джери. — Амергин, гордость своего народа… Амергин… вернись к нам…

Еще одно блеяние, на этот раз дрожащее и неуверенное.

— Амергин…

Корум вспомнил призыв, заставивший его явиться из принадлежащего ему мира, мира вадхагов, в этот. Напевный голос Джери не походил на голос короля Маннаха. Скорее всего, он старался снять заклятие, наложенное на Амергина: теперь Джери-а-Конел полностью ушел в другую жизнь, жизнь овцы, в мир, который не имел ничего общего с этим. И если дело только в этом, может, и удастся добраться до настоящего «я» Амергина. Корум так и не смог понять, что люди этого мира называют магией, но он кое-что знал о многообразии Вселенной со множеством плоскостей, которые временами пересекаются, и верил, что у них хватит сил уловить смутное подсознательное знание этой реальности.

— Амергин, верховный король… Амергин, главный друид…

Блеяние становилось все слабее, и его стали перемежать звуки, напоминающие человеческую речь.

— Амергин…

Раздалось тихое далекое мяуканье, которое могло исходить от любой из трех фигур, застывших на алтаре.

— Амергин из рода Амергинов… искатель знаний…

— Амергин! — это уже был голос Джери, странный и напряженный. — Амергин! Ты понимаешь, на какую ты обречен судьбу?

— Заклятие… я больше не человек… Почему это должно огорчать меня?

— Потому что твой народ нуждается в тебе. В твоем руководстве, в твоей силе, в твоем присутствии!

— Я стал всем… это есть во всех нас… это нематериально, формы, которые мы принимаем… дух…

— Может, это и важно, Амергин. Но сейчас судьба всего народа мабденов зависит от того, возложишь ли ты на себя прежние обязанности. Что ты принесешь своему народу, Амергин? Вдохнешь ли ты в них прежнюю силу?

— Только силу дуба и барана. Меня может призвать домой только Женщина Дуба. Если для вас так важно, чтобы я вернулся, то найдите золотой дуб и серебряного барана, найдите того, юно поймет их свойства… Только… Женщина Дуба… сможет… вернуть меня… домой…

Дальше последовало возбужденное овечье блеяние. Джери сполз с алтаря, а кот, раскинув крылья, взлетел на верхушку одного из каменных столбов и съежился там, словно скованный страхом.

Издалека доносился ровный печальный гул ветра, небо, затянутое тучами, окончательно потемнело, а блеяние, заполнявшее весь каменный круг, стихло.

Первым подал голос Гованон. Запустив пятерню в густую черную бороду, он проворчал:

— Значит, дуб и баран. Два талисмана из тех, что мабдены называют своими сокровищами. И то, и другое — дары сидов. Сдается мне, вроде я что-то припоминаю. Один из мабденов, который явился на мой остров, умирая, рассказывал мне о них, — Гованон пожал плечами. — Хотя многие мабдены, оказавшись на моем острове, говорили о таких вещах. Ведь их привлекал на Ги-Бресейл интерес к талисманам и заклинаниям.

— Так что он сказал? — спросил Корум.

— Рассказал сказку о потерянных сокровищах — как старый воин Онраг, покидая Кер Ллуд, растерял их. Эти два были потеряны у границ земли Таха-на-Гвиддеу Гаранхир, что лежит к северу от владений Таха-на-Кремм Кройх, за морем — хотя туда можно добраться и посуху. Одно из этих племен и нашло золотой дуб и серебряного барана. И то, и другое — крупные талисманы, прекрасные изделия сидов. Они доставили их своему народу, где, насколько я знаю, сокровища хранятся и сейчас, окруженные поклонением.

— Значит, чтобы вернуть Амергину здравый ум, мы должны найти дуб и барана, — сказал Джери-а-Конел. Он был бледен и измотан. — Все же боюсь, что, прежде чем мы доберемся до них, его уже не будет в живых. Амергина нужно подкармливать, а единственная еда, что помогает ему выжить, — та трава, которой его кормили слуги фой миоре. В ней есть какие-то магические элементы. Они, с одной стороны, надежно держат его под властью заклятия, а с другой — удовлетворяют телесные потребности. И если он, друзья мои, вскоре не восстановит свою человеческую сущность, то погибнет.

Джери-а-Конел говорил спокойным усталым голосом, но ни Корума, ни Гованона не надо было убеждать в его искренности. Одно не подлежало сомнению — Амергин постепенно уходит от них, тем более, что запасы овощей и фруктов практически подошли к концу.

— Если мы в состоянии найти предметы, которые спасут его, то должны отправиться в страну Таха-на-Гвиддеу Гаранхир, — сказал Корум. — Но он, конечно же, умрет, пока мы будем туда добираться. Похоже, мы потерпели поражение.

Он опустил глаза и посмотрел на беспомощно раскинувшуюся спящую фигуру того, кто когда-то был символом гордости мабденов.

— Мы отправились спасать верховного короля. Вместо этого мы убили его.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

СНЫ И РЕШЕНИЯ

Коруму снилось поле, полное овец. Картина была очень милой, если не считать, что все овцы, подняв головы, смотрели на него и у всех были лица мужчин и женщин, которых он знал.

Ему снилось, что он торопится укрыться в своем старом доме, замке Эрорн, но едва он оказался вблизи него, как разверзся огромный провал, отделивший принца от входа в замок. Ему снилось, что он с силой дунул в рог, и звук призвал всех богов Земли, которая стала полем их последней битвы. Его снедало огромное чувство вины за те поступки, которые, проснувшись, Корум никак не мог вспомнить, — убийства друзей и возлюбленных, предательство народов, уничтожение слабых и невинных. И хотя чей-то тихий голос напомнил, что за долгий путь в тысячах перевоплощений он уничтожал и зло, и жестокость, это его не утешило, потому что он вспомнил Амергина: близкая смерть великого друида ляжет на его совесть. И снова идеализм принца влек за собой гибель другой души, и Корум никак не мог успокоить свой мятущийся дух.

Зазвучала веселая музыка, насмешливая и нежная — звуки арфы.

Корум отвернулся от пропасти и увидел три фигуры. Одну из них он узнал с удовольствием. Это была Медбх, любимая Медбх с распущенными рыжими волосами, в платье из синей парчи, на запястьях и щиколотках позвякивали золотые браслеты. В одной руке она держала меч, а в другой — пращу. Корум улыбнулся ей, но она не ответила. Принц узнал и другую стоящую рядом с ней фигуру, и его охватил ужас. То был юноша, тело которого отливало цветом бледного золота. Юноша, который с мрачной улыбкой, насмешливо перебирал струны арфы.

Коруму снилось, что он, выхватив меч, собрался напасть на юношу с золотым телом, но появилась третья фигура со вскинутой рукой. Из всех трех она была самой сумрачной и темной, и Корум понял, что ее он боится больше, чем юношу с арфой, хотя не мог различить черты этого лица. Он видел, что вскинутая рука поблескивала серебром, что на фигуре алый плащ, и он снова в страхе повернулся к ней спиной, не осмеливаясь взглянуть в лицо, ибо боялся, что увидит самого себя.

Музыка арфы становилась все громче и громче, в ней все отчетливее звучали торжественные нотки, и Корум прыгнул в бездонную пропасть.

В ней полыхало слепящее свечение, поглотившее его, и тут только он понял, что открыл глаза навстречу занимающемуся рассвету.

Размытые очертания камней Крэг Дона медленно обретали четкость; мрачные и темные, они стояли на фоне окружавших их снегов. Корум почувствовал чью-то хватку и попытался высвободиться, полный опасений, что Гэйнор настиг его, но тут он услышал низкий голос Гованона:

— Все кончилось, Корум. Ты проснулся.

У него перехватило горло.

— Такие ужасные сны, Гованон…

— А чего еще ты ждал, если спал в самом центре Крэг Дона? — пробурчал карлик-сид. — Особенно после того, как прошлой ночью понаблюдал за работой Джери-а-Конела…

— Похоже на то, что мне снилось, когда я впервые оказался на Ги-Бресейле, — Корум растер замерзшее лицо и набрал полные легкие холодного воздуха, словно хотел стряхнуть воспоминания о сне.

— Потому что у Ги-Бресейла те же особенности, что и у Крэг Дона. В том и причина, что ты видишь такие же сны, — сказал Гованон. Он поднялся, и его огромное тело нависло над Корумом. — Хотя мне говорили, что кое-кому в Крэг Доне снятся приятные сны, а другим — величественные.

— Сейчас они мне не помешали бы, — ответил Корум.

Гованон переложил боевой топор из правой руки в левую и протянул свободную руку принцу, который ухватился за нее. Кузнец-сид помог Коруму подняться. Амергин, прикрытый плащом, продолжал спать на алтаре, а Джери пристроился рядом с потухшим костром; кот свернулся колечком рядом с его лицом.

— Мы должны отправляться в земли Гаранхир, — сказал Гованон. — Я обдумал эту проблему.

Корум растянул в улыбке окоченевшие губы:

— Значит, ты окончательно в нашей команде?

Гованон неуклюже пожал плечами:

— Похоже, что так. Выбора у меня, можно считать, и нет. Чтобы добраться до тех краев, часть расстояния мы должны пройти по морю. Это будет самый быстрый путь.

— Но у нас нелегкий груз, — возразил Корум, — и с Амергином мы будем двигаться очень медленно.

— Один из нас должен доставить Амергина в Кер Махлод. Там он будет в относительной безопасности, — сказал Гованон. — А остальные отправятся в долгое путешествие к Кер Гаранхиру. Предположим, что нам удастся найти золотой дуб и серебряного барана. Мы вернемся по морю и без особых трудностей доберемся до Кер Махлода. И если есть хоть слабая надежда, что Амергин выживет, то нам не остается ничего другого.

— Значит, так и будем действовать, — подвел итог Корум.

Джери-а-Конел зашевелился. Вытянув руку, он ощупью отыскал широкополую шляпу, напялил ее на голову и сел, моргая. Кот жалобно мяукнул, и, пока Джери потягивался да протирал глаза, он пристроился у него на коленях и снова заснул.

— Как Амергин? — спросил Джери. — Он мне снился. Тут, в Крэг Доне, было большое сборище мабденов с ним во главе, и все они дружно пели. Это был прекрасный сон.

— Амергин продолжает спать, — сообщил Корум. И рассказал Джери о результатах их с Гованоном размышлений.

Джери кивнул.

— Но кто из нас доставит Амергина в Кер Махлод? — взяв на руки своего черно-белого кота, он поднялся. — Думаю, что этим стоит заняться мне.

— Почему ты так решил?

— С одной стороны, задача довольно проста: проделать путь из одной точки до другой и доставить нашего «овечьего» друга. Во-вторых, я не так уж важен на пути к вашей цели. Народ Гаранхира проявит куда больше уважения к двум героям сидам, чем к одному.

— Хорошо, — согласился Корум. — Вместе с Амергином ты отправишься в Кер Махлод и расскажешь там обо всем, что произошло и что мы собираемся делать. Кроме того, предупреди их, что на них снова двинулись фой миоре. Когда Амергин окажется за стенами Кер Махлода, леденящий взгляд Балара не посмеет угрожать им, в результате чего, может быть, появится лишнее время. К счастью, фой миоре не торопятся, и есть шанс, что мы успеем вернуться еще до того, как они доберутся до Кер Махлода…

— В таком случае тебе, действительно, надо скакать в Кер Махлод, — сказал Гованон. — Об их планах мы знаем лишь то, что они идут на запад. Может, их цель — сам Крэг Дон, и они прикидывают, как бы разрушить его.

— Почему они его так боятся? — спросил Корум. — Неужели он все еще на них действует?

Гованон пригладил бороду.

— Возможно, — сказал он. — Крэг Дон был построен сидами и мабденами во времена нашей первой великой битвы с фой миоре. Он был возведен в соответствии с некоторыми метафизическими принципами, и у него есть несколько предназначений — и практических, и символических. Одна из практических задач заключается в том, что он действует как ловушка, которая засасывает всех фой миоре, находящихся поблизости. Это место обладает силой — или, точнее, обладало — переносить тех, кто не из этой плоскости, в ту реальность, откуда они родом. Но вот на сидов оно не действует, а то я уже давно, расстался бы с этим миром. Такая уж судьба нам досталась — мы обрели это сооружение, но не можем воспользоваться им для своих целей. Нам не удается заманить сюда фой миоре, а те из них, которым удалось спастись, уже хорошо представляют, что это за место. К тому же тут необходимы определенные ритуалы…

Гованон впал в задумчивость, словно вспоминая те далекие времена, когда он и его собратья вели эпические битвы с могучими фой миоре. Он обвел взглядом расширяющиеся круги каменных колонн.

— Да, — пробормотал он, — великой мощью обладал он когда-то, этот Крэг Дон.

Корум протянул Джери-а-Конелу два предмета. Одним был длинный изогнутый рог, а другим — плащ сида.

— Бери их, — сказал он. — Ведь в дорогу ты пустишься один. Рог защитит тебя от псов Кереноса и егерей-гулегов. Плащ скроет тебя от людей сосен и остальных, кто будет преследовать тебя. И если хочешь живым добраться до Кер Махлода, тебе понадобится и то, и другое.

— Но как же ты с Гованоном?.. Неужели вам не понадобится защита?

Корум покачал головой:

— Мы будем рисковать, лишь когда без этого нельзя будет обойтись. Кроме того, нас двое и у нас нет такого груза, как Амергин.

Джери кивнул:

— В таком случае принимаю твои дары.

Вскоре они оседлали коней и двинулись в путь из-под сводов каменных арок. Гованон шел впереди, неся на широченном плече боевой топор; на его шлеме из полированного металла играли блики холодного небесного света.

— Теперь скачи на юго-запад, а мы двинемся на северо-запад, — сказал Корум. — Скоро наши пути разойдутся, Джери-а-Конел.

— Будем надеяться, что они снова пересекутся.

— Будем.

Друзья пришпорили коней и какое-то время ехали бок о бок. Они были рады обществу друг друга, но почти не разговаривали.

Немного погодя Корум остановил коня и долго смотрел вслед Джери, который, набирая скорость, скакал к Кер Махлоду — за его спиной развевался плащ, и безжизненное тело верховного короля покачивалось, привязанное к крупу коня.

Дкери-а-Конел скакал по заснеженной равнине; его фигура становилась все меньше и меньше, пока окончательно не исчезла в снежных вихрях. Дкери исчез из поля зрения Корума, но не из его мыслей.

Дкери и его судьба часто всплывали у него в памяти, пока он ехал к побережью, а неутомимый Гованон всегда держался рядом.

Иногда принцу вспоминался сон, что пришел к нему в Крэг Доне, и тогда он пришпоривал коня, как будто надеялся оставить за спиной эти воспоминания.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СКВОЗЬ ВОЛНЫ

Корум вытер капли пота со лба и с удовольствием бросил кирасу и шлем на дно маленькой лодки. Высоко в безоблачном небе стояло солнце, и, хотя был обычный теплый день в начале весны, Коруму и Гованону казалось, что они попали в тропическую жару, потому что, добираясь до побережья, привыкли к режущему холоду земель, завоеванных фой миоре. Теперь на Коруме были лишь рубашка и плотные штаны. Меч и кинжал висели на поясе, а остальное снаряжение он прикрепил к седлу. Ему не хотелось оставлять коня, но животное оказалось невозможным переправить через океан, расстилавшийся перед ними. В лодке, которую они нашли, с трудом размещалось могучее тело Гованона, и для Корума почти не оставалось места.

Стоя на причале заброшенной рыбацкой деревушки, Корум прикидывал, были ли здесь прислужники фой миоре или же жители деревушки оказались среди тех, кто ушел в Кер Махлод во время первого вторжения народа холода. Каковы бы ни были обстоятельства их бегства, они многое оставили после себя, включая несколько небольших суденышек. Суда побольше, предположил Корум, были отогнаны к берегам земли Таха-на-Гвиддеу Гаранхир или еще дальше, во владения Таха-на-Мананнана, в земли короля Фиахада. Тут не было следов разгрома и резни, которые обычно оставляли по себе фой миоре. Корум был уверен, что жители деревушки успели принять решение как можно скорее сняться с места. И белые домики, и сады, в которых росли цветы и фрукты — все выглядело так, словно в домах живут, а за садами ухаживают. Должно быть, селение покинули сравнительно недавно.

Гованон, тоже сетовавший на жару, все же отказывался снять нагрудник и шлем. Не выпуская из рук топор, он спустился по короткому маршу каменных ступенек к пристани и залез в лодку, которую Корум придержал для него, затем осторожно устроился на банке и, положив копье и топор на дно лодки, вставил весла в уключины (Гованон заявил, что ничего не понимает в искусстве гребли). Корум отдал бы все что угодно за парус, но ему не удалось найти ничего, что могло бы послужить таковым. Оттолкнувшись от причала, принц развернул лодку, пока не оказался спиной к далекому берегу, смутно маячившему на горизонте, — туда они и стремились. Корум стал грести длинными мощными гребками, сначала утомившими его, но по мере того, как он входил в ритм, требовали все меньше и меньше усилий, поскольку вес Гованона, сидящего на корме, помогал суденышку легко скользить по спокойной воде.

После холодного воздуха снежных равнин, которым путники так долго дышали, соленые ароматы моря приятно щекотали легкие. — Над водным пространством стояли мир и покой, которых принц давно не ощущал, даже когда отплывал в лодке Калатина на Ги-Бресейл, где его ждала встреча с огромным человеком, называвшим себя карликом — сейчас тот сидел на корме и наслаждался, опустив в воду мускулистую, похожую на лопату руку; и вел себя как девица, отправившаяся на приятную прогулку с дружком. Корум улыбнулся. Принц все больше проникался симпатией к кузнецу-сиду.

— Может, в Кер Махлоде они найдут растения, способные поддержать жизнь Амергина, — произнес Гованон, рассеянно оглядываясь на береговую линию, исчезавшую за его спиной. — По крайней мере, люди смогут их вырастить. Эти травы растут кое-где в заповедных местах страны мабденов.

Корум, решив передохнуть, поднял весла и перевел дыхание.

— Да, — сказал он, — на это я и надеюсь. Но если траву, которой Амергин питался в Кер Ллуде, выращивали специально, найти что-то похожее будет трудновато. Хотя, — он улыбнулся, — под этим солнцем я чувствую себя куда увереннее.

Корум снова сел на весла.

Прошло какое-то время, прежде чем Гованон снова заговорил. Нахмурившись, он посмотрел в сторону, куда греб Корум.

— Вроде впереди морской туман. Странно, что он пришел в такую погоду и поднимается лишь в одном месте…

Корум, не желая нарушать ритм гребли, не оглянулся и продолжал с силой загребать воду.

— И к тому же густой, — помолчав, добавил Гованон. — Наверно, лучше обойти его.

На этот раз Корум прервал работу и оглянулся.

Гованон был прав. Морской туман затягивал огромное пространство, почти полностью скрывая очертания земли впереди.

И теперь, когда Корум перестал грести, он почувствовал, что холодает, хотя солнце все так же висело в небе.

— Нам не повезло, — сказал он, — но огибать его на веслах… потребуется слишком много времени. Рискнем пройти сквозь туман — авось его полоса не слишком широка. — И Корум снова погрузил весла в воду.

Однако вскоре холод стал довольно ощутим, и он опустил закатанные рукава. Но этого оказалось недостаточно, и, приостановившись, принц натянул плотную куртку, водрузил на голову шлем, но грести стало труднее, словно он окунал весла в вязкую грязь. Щупальца тумана все настойчивее тянулись к лодке. Гованон нахмурился, а Корум поежился.

— Что это может быть? — проворчал карлик, привставая. Лодка заметно качнулась, и оба чуть не вылетели в воду. — Что это может быть?

— Ты думаешь, это туман фой миоре? — пробормотал Корум.

— Думаю, что он его здорово напоминает.

— Я тоже так считаю.

Теперь они были в самой гуще тумана, и видимость во все стороны не превышала нескольких ярдов. Корум бросил грести. Лодка двигалась все медленнее, пока окончательно не остановилась. Корум огляделся.

Море замерзло. Оно заледенело почти мгновенно, волны стали торосами, и на гребнях некоторых из них висело тонкое ледяное кружево, которое только что было пенными барашками.

Корум пал духом и с отчаянной решимостью нагнулся за копьем и топором.

Гованон тоже поднялся и носком мехового сапога осторожно ткнул лед. Вывалившись из лодки, он утвердился на замерзшей поверхности моря и туго затянул завязки плаща. Дыхание пошло клубами пара. Корум последовал его примеру и, закутавшись в плащ, стал озираться по сторонам. Издалека доносились какие-то звуки. Ворчание. Возглас. Кажется, до него донеслись скрип огромной боевой колесницы и тяжелая поступь по льду странных уродливых созданий. Не потому ли фой миоре проложили эту дорогу через море, чтобы обойтись без кораблей? Не стал ли этот лед для них мостом? Или они знали, что Корум и Гованон движутся в эту же сторону, и решили остановить их?

Скоро все станет ясно, подумал Корум, присев за лодкой и наблюдая. Фой миоре и их приспешники движутся с востока на запад, в том же направлении, что и Корум с Гованоном, но чуть под другим углом. В далекой дымке Корум видел темные очертания всадников и пеших колонн; до него донесся знакомый сосновый запах, и он увидел очертания грузных возниц фой миоре и как-то раз уловил блеск доспехов, в которые мог быть облачен только Гэйнор. И только тут принц начал осознавать, что фой миоре идут не на Кер Махлод, а скорее всего, к Кер Гаранхиру, куда направляются и они сами. И если враги окажутся у Кер Гаранхира раньше, то шансы найти дуб и барана сойдут практически на нет.

— Гаранхир, — пробормотал Гованон. — Они идут на Гаранхир.

— Да, — с отчаянием согласился Корум. — И у нас нет иного выхода, кроме как следовать за ними, а когда они выйдут на берег, обогнать их. Если удастся, мы должны предупредить Гаранхир. Гованон, мы обязаны предупредить короля Даффина!

Гованон пожал могучими плечами, пригладил бороду и потер нос. Затем вытянул вперед левую руку, правой рукой вскинул двойной боевой топор и улыбнулся.

— Конечно, должны, — сказал он.

Им оставалось лишь радоваться, что армию вторжения не сопровождают псы Кереноса. Они, без сомнения, продолжают рыскать вокруг Крэг Дона в поисках трех друзей и Амергина. И будь эти собаки здесь, они их, конечно, выследили бы. С предельной осторожностью Корум и Гованон двинулись через застывшие волны в надежде, что впереди откроется земля. Идти было трудно, ибо волны превратились в заструги и торосы, рассеченные опасными трещинами. Друзья изрядно вымотались к тому времени, как увидели высадку на берег фой миоре и людей сосен, которые еще час назад, покрытые льдом, двигались точно мертвые, но на берегу тут же налились сочным зеленым цветом.

Когда фой миоре прошли, море стало таять, и Корум с Гованоном теперь брели в ледяной воде, доходившей Коруму до подбородка, а кузнецу до груди.

Когда принц, спотыкаясь, выбрался на обледеневший берег, в горле у него першило от морской воды и едкого тумана. Внезапно Корум почувствовал, что его вместе с оружием, обхватив за пояс, понесли прямо к холмам. Это был Гованон, который, не теряя времени, легко подхватил Корума под мышку и, не замедляя шага, понес — борода и волосы развевались на ветру, а доспехи на могучем теле звенели и побрякивали.

У Корума ныли все ребра, но он нашел в себе силы заметить:

— Ты самый полезный карлик, Гованон. Я просто восхищен энергией, заключенной в таком маленьком создании.

— Я возмещаю малый рост физической силой, — серьезно ответил Гованон.

Прошло всего два часа, и путешественники заметно опередили силы фой миоре. Разместившись в какой-то канаве, они с наслаждением вдыхали запахи трав и диких цветов, с грустью понимая, что скоро цветы и травы обледенеют и погибнут. Может, именно поэтому Корум и спешил надышаться запахами зелени.

Гованон шумно вздохнул и, не прикасаясь к растению, нежно обласкал взглядом дикий мак.

— Здешние земли мабденов считаются самыми красивыми в этой плоскости, — сказал он. — И теперь им предстоит исчезнуть, как погибли и все другие земли, завоеванные фой миоре.

— Что представляют собой другие земли данной реальности? — спросил Корум. — Что ты знаешь 6 них?

— Давным-давно их покрыл лед, отравленный ядовитыми останками расы фой миоре, — сказал Гованон. — А эти места спаслись частично потому, что фой миоре помнили о Крэг Доне и старались здесь не появляться, а частично потому, что уцелевшие сиды возвели тут себе дома. И фой миоре потребовалось немалое время, прежде чем они вернулись из-за восточных Морей, — он встал. — А не сесть ли тебе мне на плечи? Думаю, так будет куда удобнее.

Корум с благодарностью принял предложение и взобрался Гованону на плечи. Они снова двинулись в путь, ибо времени терять уже было нельзя.

— Все это доказывает необходимость союза всех мабденов, — сказал сверху Корум. — Если бы оставшиеся в живых племена мабденов поддерживали между собой надежную связь, они могли бы объединить силы и напасть на фой миоре со всех сторон.

— А как же Балар и остальные? С каким оружием мабдены могут противостоять убийственному взгляду Балара?

— У них есть их сокровища. Я уже видел в деле одно из них — полученное от тебя копье Брийонак может нанести немалый урон фой миоре.

— Копье Брийонак было единственным, — не скрывая грусти, сказал Гованон, — и ныне оно исчезло. Конечно же, вернулось в мое родное измерение.

Они вошли в узкую лощину между белыми известняковыми скалами, поросшими зеленым мхом.

— Насколько я припоминаю, — сказал Гованон, — город Кер Гаранхир лежит недалеко отсюда по другую сторону лощины.

Но когда лощина, извиваясь меж скалами, сузилась в дальнем конце, путники увидели, что их там поджидает группа из нескольких всадников.

Сначала Корум подумал, что это вооруженные рыцари Гаранхира. Предупрежденные об их появлении, они вышли им навстречу. Но тут он заметил зеленоватый оттенок лошадей и всадников и понял, что их ждут отнюдь не друзья. Зеленая шеренга расступилась, и вперед выехал другой всадник — его доспехи постоянно меняли цвет, а лицо полностью скрывалось под гладким глухим забралом.

Гованон остановился, помог Коруму утвердиться на светлой глинистой почве и, услышав сзади какие-то звуки, обернулся. Корум тоже оглянулся.

По крутым склонам ущелья спускался еще один отряд зеленых всадников, и воздух наполнился густым сосновым запахом. Спустившись на дно лощины, всадники остановились.

Голос Гэйнора эхом отразился от стен узкого ущелья. В нем были радость и торжество.

— Ты так легко мог бы продлить свою жизнь, Корум, согласись ты остаться моим гостем в Крэг Доне. А где наша маленькая овечка Амергин, которую вы похитили?

— Когда я в последний раз видел его, Амергин был при смерти, — ответил Корум, расстегивая за спиной крепления топора.

— Думаю, Корум, — пробормотал Гованон, — что настало время вырубки сосен. — Он зашел Коруму за спину, оказавшись лицом к лицу с теми, кто возник сзади. Корум же стоял перед всадниками, что преградили им путь. Гованон подкинул на руке свой огромный топор, и отполированный металл блеснул в ярком солнечном свете. — По крайней мере, нам доведется умереть в тепле, и наши кости не будут изъедены туманом народа холода.

— Ты должен был это знать, — сказал принц Гэйнор Проклятый. — Ему предписана диета лишь из редких трав. Великий король мабденов исчез, на его месте оказалась тощая овца. Которая никому не нужна.

Откуда-то издалека из-за спины Корум услышал громовой рев и решил, что это, должно быть, фой миоре на марше — двигались они куда быстрее, чем ему казалось это возможным.

Гованон склонил голову набок и не без интереса прислушался. И тут зеленые всадники с обеих сторон бросились на них; стены ущелья вздрогнули от грохота копыт и дикого хохота Гэйнора.

Корум взмахнул топором и глубоко рассек шею первой лошади. Он увидел, как из разреза потекла липкая зеленоватая жидкость. Удар на скаку остановил лошадь, но не убил ее. Зеленые глаза коня закатились, он лязгнул зеленоватыми зубами, а зеленый всадник обрушил тусклое лезвие меча на голову Корума. Корум дрался с Хью Аргехом, одним из людей сосен, и знал, как отражать такие удары. Когда рука с мечом опускалась, он ударил точно по запястью, и кисть с мечом взлетела в воздух, как срубленная с дерева ветвь. Затем он подрубил лошади ноги, та рухнула наземь и осталась лежать, тщетно стараясь подняться. Это помогло справиться с очередным всадником, который налетел на Корума, но не смог нанести четкий удар, поскольку лошадь споткнулась о раненое животное. Из ран, нанесенных Корумом, обильно тек сок, и сосновый запах заглушал все остальные. В свое время этот запах нравился Коруму, но сейчас его тошнило — аромат был сладким и душным.

Гованон справился самое малое с тремя нападавшими и сейчас обрубал им конечности, чтобы они не шевелились, хотя те продолжали жить — зеленые глаза сверкали, а зеленые губы злобно кривились. Когда-то они составляли цвет воинства мабденов, возможно, сами были из Кер Ллуда, но из их жил выпустили человеческую кровь, и ее место заняла сосновая живица. Теперь они служили фой миоре. Хотя люди сосен и стыдились нового облика, но в то же время были откровенно горды своим предназначением.

Сражаясь, Корум старался оглядеться, чтобы присмотреться, нельзя ли как-то отступить из ущелья, но Гэйнор выбрал наилучшее место для нападения — самые крутые стены и самый узкий проход между ними. Это означало, что, как бы долго ни сопротивлялись Корум и Гованон, у них не было никаких шансов выйти из боя живыми. В конце концов, люди сосен раздавят их, им придется уступить натиску живых деревьев, соснам, самым старым врагам дубов. Словно живой лес, они двинулись на одноглазого вадхага с серебряной рукой и восьмифутового сида с развевающейся черной бородой.

Гэйнор, держась на безопасном расстоянии, продолжал смеяться. Он был поглощен своим любимым занятием — уничтожать героев, сокрушать честь, истреблять доблесть и веру. Он всецело предавался ему, ибо Гэйнору никогда не удавалось обрести эти качества в себе самом. Гэйнор старался избавиться от голосов, напоминавших ему о надеждах, о том, что он так и не смог оправдать их, о желании, которого боялся больше всего — желании спастись.

Корум устал, он уже спотыкался, обрубая зеленые руки, круша зеленые головы, раскалывая черепа зеленых коней; у него кружилась голова от густого запаха сосновой живицы, расплывавшейся липкими лужами под ногами.

— Прощай, Гованон! — крикнул он другу. — Мне стало тепло на душе, когда ты присоединился к нам, но, боюсь, это решение погубило тебя.

И Корум удивился, когда услышал смех Гованона, заглушивший хриплый хохот Гэйнора.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ДАВНО ПОТЕРЯННЫЙ БРАТ

И только сейчас Корум понял, что слышит хохот одного лишь Гованона.

Гэйнор больше не смеялся.

Корум вгляделся в дальний конец ущелья, перекрытый стеной зеленых бойцов, где он в последний раз заметил Гэйнора, но там больше не было блеска его доспехов. Похоже, что принц Гэйнор Проклятый покинул сцену своего торжества.

Теперь и воины сосен, испуганно глядя в небо, подались назад. Корум рискнул поднять взгляд и увидел всадника. Тот сидел на блестящем вороном коне, весь в красной и позолоченной коже, пряжки его ремней были вырезаны из кости морского зверя и усыпаны крупным жемчугом.

Удушающий сосновый запах уступил место свежему и терпкому дыханию моря. Корум понял, что источником его являлся улыбающийся всадник, который сидел в седле, подбоченившись одной рукой, другой — придерживая поводья.

Легким небрежным движением он приказал коню перепрыгнуть через ущелье, чтобы посмотреть на него с другой стороны. Только сейчас Корум получил представление о размерах всадника и его коня.

У наездника были легкая золотистая бородка и лицо юноши с внимательными серо-зелеными глазами — судя по лицу, всаднику минуло никак не больше восемнадцати лет. Его золотые волосы, перехваченные шнурком, падали на грудь. На нем был бронзовый нагрудник, украшенный изображениями солнца, кораблей, а также китов, рыб и морских змей. На огромных белых руках поблескивали обручи, золотистый металл напоминал материал кирасы. За спиной развевался синий плащ, заколотый у левого плеча большой круглой булавкой, у бедра висел тяжелый меч, длина которого превышала рост Корума. На сгибе левой руки висел щит той же сверкающей бронзы, что и нагрудник.

Не прекращая сражаться с людьми сосен, Гованон весело крикнул гигантскому всаднику на огромном коне:

— Я слышал, как ты скачешь, брат! Я слышал тебя и понял, что это ты!

Смех всадника громом прокатился по ущелью:

— Привет, карлик Гованон. Ты отлично дерешься. Как и всегда.

— Ты пришел к нам на помощь?

— Похоже, что да. Мой покой был нарушен этими гнусными фой миоре, они покрыли мой океан льдом. Годами я мирно почивал в своем подводном доме, считая, что народ холода меня больше не побеспокоит. Но они все же явились со своим льдом, своими туманами и своими тупыми солдатами. Так что я должен преподать им урок.

Легким движением он вытянул из ножен свой чудовищный меч и плашмя рубанул им по ущелью, отчего братья сосен в панике бросились во все стороны.

— Жду тебя в дальнем конце долины, — гигант, дернув за поводья, заставил лошадь отойти от края провала. — Боюсь, что если тут спущусь к тебе, то могу застрять.

Земля вздрогнула, когда огромный всадник исчез из виду, путники же, еле волоча ноги, вышли к другому концу ущелья навстречу ему. Гованон, несмотря на усталость, кинулся к наезднику с распростертыми объятиями и, бросив топор, радостно закричал:

— Илбрек! Илбрек! Сын моего старого друга! Я и не знал, где ты обитаешь!

Илбрек, вдвое выше Гованона, смеясь, выпрыгнул из седла.

— Ну, маленький кузнец, знай я, что ты выжил, давно бы нашел тебя!

Корум с удивлением увидел, как сид Гованон утонул в объятиях Илбрека. Наконец тот обратил внимание на Корума и сказал:

— Ты становишься все меньше и меньше! А это кто такой, который так напоминает наших давних братьев вадхагов?

— Он и есть вадхаг, братец Илбрек. С тех пор, как ушли сиды, он лучший среди мабденов.

Корум чувствовал себя до смешного крохотным, когда поклонился огромному веселому юноше.

— Приветствую тебя, брат, — сказал он.

— Какая судьба постигла твоего отца, великого Мананнана? — спросил Гованон. — Я слышал, он погиб на западных островах и теперь лежит под своим холмом.

— Да… мабдены насыпали холм в его честь. Его почитают в этой реальности.

— И вполне заслуженно, Илбрек.

— Многие ли из нашего народа остались в живых? — спросил Илбрек. — Мне казалось, что я по-следний.

— Вот уж чего не знаю, того не знаю, — признался Гованон.

— Сколько тут фой миоре?

— Шестеро. Было семеро, но черный бык Кринанасса, уходя из этой реальности — или погибнув — уничтожил одного из них, хотя не знаю, кого именно. Черный бык был последним из великого стада сидов.

— Значит, шестеро, — Илбрек, сев на мох, мрачно свел золотистые брови. — Как их зовут, этих шестерых?

— Одного — Керенос, — сказал Корум. — Другого — Балар, еще одного — Раннон, и есть еще Гоим. Двух других я не знаю.

— И я их не видел, — добавил Гованон. — Они, как всегда, прячутся в своем тумане.

Илбрек кивнул.

— Керенос со своими псами, Балар со своим глазом, Раннон со своим дыханием и Гоим… Гоим с зубами. Мерзкий квартет, не так ли? С одной этой четверкой нелегко справиться. Эти четверо самые сильные. Не сомневаюсь, поэтому они тут и болтаются. Я-то думал, что они давно сгнили и о них забыли. Живучи они, эти фой миоре.

— Это живучесть Хаоса и Древней Ночи, — согласился Гованон, проверяя пальцем остроту своего топора. — Эх, были бы с нами все наши друзья! Вот бы мы их разнесли! А если бы друзья сковали Оружие Света, мы бы отбросили и холод, и тьму…

— Нас всего лишь двое, — грустно сказал Илбрек. — И величайших из сидов больше нет с нами.

— Тем не менее, мабдены — храбрый народ, — произнес Корум. — И обладают кое-какой силой. А если к ним вернется верховный король…

— Это верно, — согласился Гованон и начал рассказывать старому другу о событиях последних месяцев, начало которым положило появление фой миоре у островов мабденов. Лишь рассказывая о Калатине и о его заклятиях, Гованон кое о чем умолчал, но, тем не менее, выложил и эту историю.

— Значит, золотой дуб и серебряный баран все еще существуют, — пробормотал Илбрек. — Отец рассказывал о них. И Фанда Прекрасная пророчила, что придет день, когда они вернут силу мабденам. Моя мать Фанда считалась великой прорицательницей, хотя во всем остальном была слаба, — улыбнувшись, Илбрек не стал больше упоминать о ней. Поднявшись, он подошел к своему вороному коню, щипавшему траву. — Я думаю, что теперь мы, не теряя времени, должны скакать к Кер Гаранхиру. Посмотрим, как они готовы обороняться и чем мы можем им помочь при нападении фой миоре. Ты считаешь, что на город идут все шестеро?

— Возможно, — сказал Корум. — Но обычно фой миоре не возглавляют своих вассалов, а держатся за их спинами. По-своему они довольно хитры, эти фой миоре.

— Они всегда были такими. Ты поедешь со мной, вадхаг?

Корум улыбнулся:

— Если твой конь не примет меня за блоху на его спине, я поскачу с тобой, Илбрек.

Засмеявшись, Илбрек легко поднял Корума и усадил его верхом на переднюю луку, украшенную морским жемчугом. Не в силах привыкнуть к великанским размерам сида (теперь-то Корум понял, почему Гованон считал себя карликом), Корум в присутствии Илбрека чувствовал, насколько он слаб и уязвим.

Илбрек, скрипнув кожаными штанами и упряжью, вскочил в седло и крикнул:

— Вперед, Густая Грива! Вперед, мой конь-красавец, к мабденам!

Когда Корум приспособился к движению коня, летящего размашистым галопом, он начал испытывать удовольствие от этой скачки-полета; принц прислушивался к разговору двух сидов, ибо Гованон продолжал держаться рядом с конем.

— Сдается мне, — задумчиво сказал Илбрек, — что отец оставил мне в наследство сундук с доспехами и парой копий. Может, они и пригодятся в войне, которая нас ждет, хотя к ним никто не притрагивался вот уже много лет. Хотел бы я знать, где его найти.

— Желтое копье и красный дротик? — серьезно спросил Гованон. — И меч — его твой отец называл Мстителем?

— Как ты знаешь, большая часть его оружия потерялась в последней битве, — ответил Илбрек. — Остальное относилось к тому виду оружия, что обладает силой лишь в нашей настоящей реальности. Тут его нельзя пускать в ход — или всего лишь однажды. Тем не менее, в том сундуке должно быть что-то стоящее. Наверное, он в одной из морских пещер, где я не бывал после той последней битвы. Насколько я знаю, оно исчезло, или проржавело, или же… — он улыбнулся, — было проглочено каким-нибудь морским чудовищем.

— Ну, скоро мы это выясним, — сказал Гованон. — И если Мститель все еще там…

— Нам бы лучше прикинуть свои собственные силы, — снова засмеялся Илбрек, — чем рассчитывать на оружие, которое, возможно, больше и не существует в этой реальности. Даже с ним мы слабее фой миоре.

— Но вместе с мабденами, — сказал Корум, — наши силы могут быть достаточно велики.

— Мне всегда нравились мабдены, — ответил Илбрек, — но сомневаюсь, что готов разделить твою веру в их силы. Хотя времена меняются, а вместе с ними и народы. Я поделюсь с тобой мнением о мабденах, когда увижу их в бою с фой миоре.

— Такая возможность скоро представится, — сказал Корум, показывая вперед.

Перед ним появились высокие башни Кер Гаранхира, превосходившие красотой и высотой строения Кер Ллуда. Башни с развевающимися флагами были сложены из белоснежного известняка и обсидиана с черными прожилками, их окружали укрепления, массивность стен которых говорила о несокрушимой мощи.

Тем не менее, Корум понимал, что это впечатление было обманчивым, что страшный взгляд Балара может расколоть гранит и уничтожить всех, кто укрывается за ним. Даже имея в союзниках гиганта Илбрека, будет трудно оказать сопротивление силам фой миоре.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВЕЛИКАЯ БИТВА У КЕР ГАРАНХИРА

Корум не мог сдержать улыбки, когда увидел лица тех, кто высыпал на стены при приближении Илбрека. Однако, оказавшись в величественном зале короля Даффина, увешанном драгоценными флагами, и пытаясь заговорить с человеком, который, еле стоя на ногах, так и не мог оторваться от чаши с медом, Корум заметно помрачнел.

Половина рыцарей короля Даффина в бесчувственном состоянии валялась под лавками, покрытыми грязной, испятнанной парчой. Половина оставшихся на ногах пыталась где-то найти опору; другие, размахивая мечами, провозглашали идиотские тосты, пока остальные, открыв рты, изумленно глазели на Илбрека, еле протиснувшегося в двери зала и присевшего на корточки рядом с Корумом и Гованоном.

Здесь, в Таха-на-Гвиддеу Гаранхир, явно не были готовы к войне. Обитатели замка безостановочно пили, ибо праздновали свадьбу — сын короля принц Гайвин женился на дочери одного из великих рыцарей Кер Гаранхира.

Те, кто еще держался на ногах, были несказанно поражены, когда перед их глазами предстали трое сидов, все разного роста; кое-кто из пирующих был убежден, что на них оказали влияние слишком долгие и обильные возлияния.

— На вас идут силы фой миоре, король Даффин, — сказал Корум. — Многие сотни воинов, и с большинством из них справиться будет нелегко!

Опухшее от выпитого лицо короля Даффина было багровым. В данный момент в глазах от природы умного человека не было даже проблеска разума.

— Боюсь, ты переоценил мабденов, принц Корум, — мягко сказал Илбрек. — Нам придется справляться без них.

— Подождите! — король Даффин нетвердыми шагами спустился по ступенькам трона, держа в руках рог с медом. — Нас что, прирежут прямо на месте?

— Похоже, что так, король Даффин, — сказал Корум.

— В пьяном виде? Нас позорно перебьют те, кто убил… кто убил наших братьев на востоке.

— Именно так! — бросил Гованон, с досадой отворачиваясь от короля. — И ничего лучшего вы не заслуживаете.

Король Даффин вцепился в большой знак — символ королевской власти, висящий на на шее.

— Я потеряю свой народ, — пробормотал он.

— Послушайте еще раз, — сказал Корум. Он медленно и внятно повторил свой рассказ.

Король Даффин делал отчаянные усилия понять его. Он даже отбросил свой рог с медом и отказался от еще одной порции напитка, которую шумно предложил ему один из рыцарей.

— Сколько часов пути осталось им до Гаранхира? — спросил король, когда Корум замолчал.

— Может быть, три. Мы мчались во весь опор. Может, четыре или пять. А возможно, до утра они вообще не пойдут на штурм.

— Три часа… значит, три часа у нас есть точно.

— Думаю, что да.

Король Даффин неверными шагами двинулся по залу, тормоша спящих рыцарей и окликая тех, кто еще как-то держался на ногах. Корум был в полном отчаянии.

Илбрек озвучил его состояние.

— Это ничего не даст, — сказал он, снова протискиваясь в двери. — Ровным счетом ничего.

Корум почти не расслышал его, ибо продолжал увещевать короля Даффина, который отчаянно не хотел слушать плохие новости в такой радостный день.

Развернувшись, Гованон кинулся из зала.

— Не бросай их, Илбрек! — крикнул он. — Ты застал их не в лучшем…

Дрогнула земля, раздался грохот копыт, и Корум, успевший выбежать из зала, увидел, как огромный вороной конь перемахнул через стену Кер Гаранхира.

— Значит, — сказал Корум, — его не будет. Конечно же, он решил поберечь силы для более достойного дела. И, откровенно говоря, я не могу осуждать его.

— Он своеволен, — ответил Гованон. — Как и его отец. Но тот не бросил бы друзей.

— Ты тоже хочешь уйти?

— Нет. Я останусь. Я говорил тебе, что уже принял решение. Хорошо, что мы не пали под натиском народа сосен и оказались здесь. Мы должны быть благодарны Илбреку, который однажды спас нас.

— Это да, — Корум устало вернулся в зал, где увидел, как король Даффин трясет двух своих валяющихся воинов.

— Очнитесь! — кричал он. — Придите в себя! Идут фой миоре!

*

Моргая, с красными глазами, с трясущимися руками те поднялись на крепостную стену, где то и дело припадали к мехам с водой, которыми их обносили мальчишки. Часть защитников была в парадных нарядах, в которых прибыла на свадьбу, а другие уже успели напялить на себя доспехи. Они стонали, вздыхали и держались за головы, пока в ожидании врага смотрели со стен Кер Гаранхира.

— Вон они! — сказал Коруму мальчишка, бросив мех с водой и показывая пальцем. — Я вижу облако!

Присмотревшись, и Корум увидел его. Вдали на горизонте клубился туман.

— Да, — сказал он. — Это фой миоре. Но посмотри, многие идут перед ними. Смотри ниже. Видишь всадников?

На мгновение показалось, что к Кер Гаранхиру подкатывает зеленая волна прибоя.

— Что это, принц Корум? — спросил мальчик.

— Это люди сосен, — ответил Корум, — и их практически невозможно убить.

— Туман двигался в нашу сторону, но сейчас он остановился, — заметил мальчик.

— Да, — согласился Корум. — Так обычно и поступают фой миоре — сначала, чтобы ослабить нас, они пошлют в бой своих вассалов.

Он посмотрел, что делается на стенах. Один из рыцарей короля Даффина стонал, содрогаясь в приступах рвоты. Корум, полный мрачного отчаяния, отвернулся от него. Другие бойцы поднимались по каменным ступеням, примеряя стрелы к длинным лукам. Эти, похоже, не отмечали свадьбу принца Гайвина с таким размахом, как рыцари. На них были блестящие бронзовые кольчуги и бронзовые же шлемы на рыжих головах; некоторые были в кожаных штанах или в кольчужных поножах. За спинами у них, кроме колчанов, висели связки дротиков, а на поясах — мечи и топоры. У Корума слегка улучшилось настроение при виде этих бойцов, но снова испортилось, когда он услышал вдали мрачные, трубные, бессвязные крики фой миоре. Как бы смело они ни дрались сегодня, враги остаются, и они полны желания смести с лица земли величественные стены Кер Гаранхира.

Гул копыт заглушил голоса фой миоре. Бледно-зеленые кони несли на себе одинаковых бледно-зеленых всадников в бледно-зеленых одеждах, держащих в бледно-зеленых руках бледно-зеленые мечи. Подойдя к стенам, конная армия растянулась во все стороны. Кольцом охватывая крепость, люди сосен искали в ее обороне самые слабые места.

Порыв ветра принес на стены тошнотворный сосновый запах, и вместе с ним прилетел леденящий холодок, заставивший поежиться всех, стоящих на стенах.

— Лучники! — крикнул король Даффин, высоко вздымая меч. — Пускайте стрелы!

Туча стрел взметнулась в воздух и встретила накатывающуюся волну зеленых всадников, но не оказала на них никакого воздействия — словно лучники стреляли в деревья. Стрелы вонзались в лица, тела, в руки и ноги, в лошадей, но люди сосен не дрогнули.

Молодой рыцарь в длинной рубашке из белого шелка, поверх которой была наспех накинута кольчуга, с мечом у пояса, торопливо взбежал по ступенькам на стену. Он был юн и красив, его каштановые волосы растрепались, а в темных глазах застыло удивление. Корум заметил, что он был бос.

— Отец! — крикнул юноша, обращаясь к королю Даффину, — Я здесь! — вероятно, это был принц Гайвин — не такой пьяный, как его друзья. И Корум подумал про себя, что принц много потерял в этот день, потому что, должно быть, соскочил прямо с брачного ложа.

Корум увидел, как вдали блеснули огненные отблески, и понял, что на поле боя спешит Гэйнор. Возглавляя пешие отряды гулегов, Гэйнор Проклятый вскинул безликий шлем, разыскивая Корума среди защитников крепости; его желтый плюмаж трепыхался на ветру, обнаженный меч переливался то серебром, то пурпуром, то синевой, на нагруднике пульсировали восемь стрел Знака Хаоса, а странные доспехи, как и меч, переливались самыми разными цветами. Могучий конь Гэйнора гарцевал перед рядами белолицей пехоты гулегов.

Коруму показалось, что вдали, вдоль кромки пелены тумана фой миоре, полыхнули огненные отблески. А что, если это новая форма вражеского нашествия, с которой Корум еще не сталкивался?

Люди сосен были все ближе, и из их ртов вырывался смех — скрипучий, шелестящий смех, как шорох ветра в листве. Коруму доводилось слышать его раньше, и этот смех наводил на него страх.

Он увидел, как изменились лица рыцарей и воинов, ждавших на стенах. Их черты исказились страхом, когда они в полной мере осознали, что должны встретиться со сверхъестественным, но каждый из защитников приложил все силы, чтобы подавить испуг и с оружием в руках встретить братство деревьев.

Взметнулась еще одна туча стрел, затем следующая, и каждая из них нашла себе цель. Воины сосен двигались вперед, буквально утыканные стрелами с красным оперением.

Но скрипучий смех все нарастал.

Всадники подкатывались к стенам медленно и неуклонно. Многие с головы до ног были покрыты стрелами. Некоторые из нападавших были насквозь проткнуты дротиками. Однако их бесстрастные лица щерились холодными улыбками, а ледяные глаза не отрывались от защитников на стенах. У их подножья они спешились.

Воздух пронзила очередная туча стрел, и некоторые из нападавших, утыканные стрелами с головы до ног, стали напоминать каких-то странных колючих животных.

Люди сосен начали карабкаться на стены.

Они лезли так, словно для подъема им не были нужны ни руки, ни ноги, они ползли подобно лозам плюща. Зеленые щупальца тянулись к защитникам.

Несколько рыцарей с криками отшатнулись, не в силах выдержать это зрелище. Корум не мог осуждать их. Стоящий рядом Гованон что-то с отвращением буркнул.

Первые из бледно-зеленых воинов, на лицах которых застыли улыбки, не отрывая глаз от противников, были уже меж зубцами, готовые перемахнуть через стены.

Боевой топор Корума блеснул на солнце и снес голову первому же увиденному врагу. Тот отлетел назад и рухнул, но на его месте мгновенно появился другой, которого так же уложил топор Корума. Из обрубка шеи потек зеленый сок, забрызгавший камни стены, потек по лезвию, но Корум обрушил оружие на очередную голову. Он понимал, что рано или поздно на него навалится усталость или же этот отряд защитников ослабеет и ему придется отражать атаки с обеих сторон, но он продолжал драться, пока люди сосен толпами лезли на стены.

Когда в горячке боя возникла минутная пауза, Корум, успев посмотреть в просвет между телами воинов сосен, увидел Гэйнора, гнавшего вперед своих гулегов. Те тащили на кожаных подвесках огромное бревно. Ясно было, что они собирались высаживать ворота. Уже зная, что мабдены не привыкли драться на улицах осажденных городов, Корум не мог сообразить, как и чем противостоять тарану. В течение столетий мабдены дрались лицом к лицу, каждый выбирал себе равного соперника из числа врагов. Многие племена даже не прибегали к убййству, считая неблагородным добивать уже поверженного противника. Можно было рассматривать это как силу мабденов, но в противостоянии с фой миоре сила оборачивалась бесспорной слабостью.

Корум крикнул королю Даффину, чтобы тот подготовил своих людей к появлению гулегов на улицах города, но король, заливаясь слезами, стоял на коленях, а вдоль зубцов стены к Коруму бежал воин сосен.

Корум увидел, что король стоял на коленях у тела бойца, только что сраженного воином сосен. Убитый был в белой рубашке и кольчуге. Принцу Гайвину не придется вернуться на брачное ложе.

Корум взмахнул топором и разрубил нападавшего пополам, так что торс его отлетел и рухнул, как падающее дерево. Еще несколько мгновений тот продолжал жить — ноги сделали пару шагов вперед, а торс, валявшийся на каменных плитах, махал руками. Однако он быстро умер, почти сразу став коричневого цвета.

Корум кинулся к королю Даффину.

— Не оплакивайте сына! — яростно крикнул он. — Мстите за него! Деритесь, король Даффин, или же и вас, и ваш народ ждет гибель!

— Драться? Зачем? Тот, ради кого я жил, мертв. И скоро все мы погибнем, принц Корум. Почему не сразу? Теперь меня не волнует, ради чего я погибну.

— Ради любви, — сказал Корум. — И ради красоты. Вот за что вы должны сражаться. Ради мужества и гордости, — но даже эти слова прозвучали впустую, когда он посмотрел на труп юноши и увидел, как на глаза его отца снова навернулись слезы. Он отвернулся.

Снизу, где таран продолжал неустанно взламывать ворота, доносились треск и грохот. Людей сосен на стенах было почти столько же, сколько и защитников города. В этой неразберихе возвышалась огромная фигура Гованона, его ужасающий топор вздымался и падал с размеренностью маятника, уродуя и калеча древесный народ. Во время боя с уст его срывались слова погребальной песни, и Корум уловил часть из них.

Корум понял, что слышит предсмертную песнь Гованона, что кузнец-сид уже готовится к своей неизбежной гибели.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ОБОРОНА КОРОЛЕВСКОГО ЗАЛА

Поняв, что бой на стенах практически проигран, Корум прорубился сквозь толпу воинов сосен к Гованону и крикнул:

— В зал, Гованон! Отступай к залу!

Завершив песнь, Гованон спокойно взглянул на Корума.

— Очень хорошо, — сказал он.

Не прекращая сражаться, они бок о бок медленно спускались по ступеням, сметая обступавших их со всех сторон людей сосен, на лицах которых были все те же застывшие улыбки и неподвижные взгляды, руки с мечами вздымались и падали. С уст врагов постоянно срывался все тот же ужасающий скрипучий смех.

Оставшиеся в живых рыцари и стрелки последовали примеру Корума и высыпали на улицу. Тяжелые ворота трещали, и медные засовы гнулись под громовыми ударами тарана. Двое рыцарей сопровождали короля Даффина, который продолжал рыдать. Оказавшись наконец в королевском зале, они закрыли высокие бронзовые двери и перегородили их.

Повсюду в зале виднелись следы недавнего пиршества. Здесь оставалось еще несколько упившихся гуляк, которым, скорее всего, придется умереть, так и не поняв, что случилось. Коптили факелы, колыхались расшитые драгоценными камнями стяги. Бросив взгляд в узкое окно, Корум увидел, что Гэйнор торжествующе гарцует во главе своей армии полумертвецов; на груди его, как обычно, расходились лучами восемь стрел Знака Хаоса. Корум испытал прилив надежды, что хоть какое-то время горожане будут в безопасности, когда Гэйнор бросит все свои силы на штурм зала. За его спиной он увидел гулегов, продолжавших раскачивать таран. Но фой миоре пока так и не сдвинулись с места. Корум подумал, что, возможно, они вообще не появятся, зная, что Гэйнор, его гулеги и люди сосен смогут сломить сопротивление защитников Кер Гаранхира и без их помощи.

Но Корум понимал, что, пусть даже в тяжелом бою удастся отбиться от вассалов фой миоре, самих фой миоре им не одолеть.

В окнах стали появляться бледно-зеленые лица, зазвенели разбитые витражи: люди сосен пытались прорваться в зал. И снова рыцари и воины Таха-на-Гвиддеу Гаранхир вступили в бой с захватчиками чуждой людям расы. Блестящие мечи отражали удары бледно-зеленых клинков народа сосен, и сражение продолжалось под грохот ударов таранов, взламывавших бронзовые двери зала.

В центре яростной битвы на троне, уронив голову на руки, сидел король Даффин, оплакивая гибель принца Гайвина и не проявляя никакого интереса к ходу битвы.

Корум кинулся в ту часть зала, где самое малое десять людей сосен наседали на двух рыцарей короля Даффина. Топор его уже затупился, а здоровая рука ныла и кровоточила. Если бы не серебряная рука, ему бы давно пришлось бросить топор. Но и она дрожала, когда он в очередной раз принц вскинул оружие, чтобы нанести удар по шее бледно-зеленого воина, готового всадить меч в незащищенный бок высокого рыцаря, дравшегося с двумя другими противниками.

Несколько воинов сосен тут же набросились на Корума. Мечи их мелькали в воздухе, бледно-зеленые губы кривил скрипучий смех, и Коруму пришлось сделать шаг назад, а потом и другой, пока он не оказался прижатым к дальней стене зала. Гованон дрался с тремя другими противниками и не мог прийти ему на помощь. Вадхагский принц рубил топором во все стороны, вверх и вниз, но чужие мечи уже несколько раз пробили его мятые доспехи, добравшись до тела, и из десятка ран обильно текла кровь.

Корум почувствовал за спиной каменную кладку стены и понял, что дальше отступать некуда. Над ним горел факел, бросая отблески на солдат народа сосен, которые, ухмыляясь, готовились покончить с ним.

В рукоятку топора врубился чей-то меч. Корум отчаянным рывком высвободил оружие и нанес удар тому, кто держал меч — воину (правильное лицо его было проткнуто тремя стрелами с красным оперением). Топор глубоко погрузился в череп, расколов его. Из него выползла какая-то зеленая масса, и противник рухнул, потянув с собой отломившуюся половину топора Корума. Корум развернулся и отскочил под прикрытие уступа над головой. Там он обнажил меч, ухватившись для надежности серебряной рукой за кольцо, в котором полыхал факел. Воины сосен вдоль стены двинулись к нему. Он отбросил одного, рубанул мечом другого, но они остались на ногах и с холодными усмешками продолжали подступать. В отчаянии он отпустил кольцо и, схватив факел, ткнул им в лицо ближайшего противника.

Тот завопил.

В первый раз воин сосен закричал от боли. Его лицо занялось пламенем, и в ранах, которые, казалось, не причинили ему никакого вреда, зашипел, сворачиваясь, древесный сок.

Остальные в ужасе отпрянули от своего пылающего товарища, он, занявшись пламенем, с криком побежал по залу, пока наконец не рухнул на останки другого собрата. Его коричневое тело тоже занялось огнем, превращаясь в пепел.

Корум обругал себя за то, что не догадался раньше: единственным оружием, которого, по всей видимости, боялся народ сосен, был огонь.

— Хватайте головни! — крикнул он остальным. — Огонь уничтожит их! Срывайте факелы со стен!

Он видел, что бронзовая дверь уже пошла буграми, и понял, что ей долго не выдержать под мощными ударами тарана гулегов.

Но тут все, кто еще был в состоянии держаться на ногах, бросились срывать факелы и, размахивая ими, кинулись на врагов. Вскоре весь зал заполнился клубами дыма — дыма, который душил Корума и остальных, но это был запах горящего дерева.

Люди сосен начали отступать, пытаясь прорваться к окнам, но на пути их вставали рыцари Таха-на-Гвиддеу Гаранхир, они крушили тела врагов горящими поленьями. С воплями разлетаясь в стороны, люди-деревья падали на окровавленные плиты и сгорали.

И наконец в зале воцарилось тишина — тишина, нарушаемая только ритмичными ударами тарана в двери. Не осталось никого из людей сосен — только кучки серого пепла, от которых шел дымок, полный сладковатого тошнотворного запаха.

Повсюду валялись сорванные флаги, которые уже начинали тлеть. Повсюду горели опрокинутые лавки, но защитники зала не обращали на них внимания. Собравшись у дверей, они ждали появления гулегов.

У каждого из них, включая Корума и изрядно помятого кузнеца-сида Гованона, в руках был факел.

Бронзовая дверь выгнулась в зал. Петли и засовы треснули.

По мере того, как дверь слетала с петель, в зал сквозь проломы начал просачиваться свет.

Еще один мощный удар. И снова заскрипела дверь.

Сквозь щель Корум видел, как Гэйнор руководит действиями гулегов.

Очередной удар. Один из засовов хрустнул и отлетел в дальний конец зала к ногам короля, продолжавшего плакать, сидя на троне.

Еще удар. Треснул второй запор, и на каменных плитах пола звякнула сорванная петля. Дверь, дернувшись, начала подаваться внутрь.

Еще удар.

Бронзовая дверь рухнула, и гулеги изумленно попятились перед напором людей, которые из дымной темноты зала Кер Гаранхира — факелы и головни в левой руке, мечи или топоры в правой — ринулись на них в атаку.

Черный конь Гэйнора попятился, и проклятый принц едва не уронил блестящий меч, потрясенно глядя на измотанных боем, черных от дыма воинов, возглавляемых вадхагом Корумом и сидом Гованоном. Они рванулись к нему с криками: «Ну что? Что? Ты еще жив?»

Корум кинулся прямо к Гэйнору, но тот, как и прежде, отказался вступить с ним в схватку. Он развернул вставшего на дыбы коня и, разбрасывая своих полумертвецов-гулегов, проложил себе сквозь них путь к отступлению.

— Вернись, Гэйнор! Дерись со мной! Дерись же! — воззвал Корум.

Но, убегая, Гэйнор хрипло рассмеялся:

— Я не вернусь в преисподнюю — пока в этой реальности меня не встретит смерть.

— Ты забыл, что фой миоре уже умирают. Что, если ты переживешь их? Что, если они исчезнут и мир оживет?

— Этого не произойдет, Корум. Их яд повсюду, и они вечны! Ты поймешь, что сражаешься впустую!

Гэйнор исчез, а гулеги с их короткими кривыми ятаганами и ножами опасливо двинулись вперед — их пугали горящие поленья, ибо в землях фой миоре огню не было места. Хотя гулеги не превращались в золу, как люди сосен, они действительно боялись огня и не хотели двигаться дальше, тем более что Гэйнор бросил их и, лишь отдалившись на безопасное расстояние, развернул коня, чтобы понаблюдать за схваткой.

Гулетов было раз в десять больше, чем уцелевших защитников Гаранхира, но рыцари и воины, издавая боевые кличи, оттесняли их, рубя и кроша этих полумертвецов, тыкая им в лица факелами, а они, ворча и повизгивая, лишь вскидывали руки, пытаясь защититься от пламени.

Гованон больше не пел свою предсмертную песнь. Хохоча, он крикнул Коруму:

— Они отступают! Они отступают! Смотри, как они бегут, Корум!

Но Корум не испытывал радости, поскольку знал, что фой миоре еще не пошли в наступление.

И тут он услышал голос Гэйнора.

— Балар! Керенос! Гоим! — взывал он. — Время! Пришло время!

Гэйнор Проклятый подскакал к воротам Кер Гаранхира.

— Раннон! Арек! Сренг! Время! Время!

Пока Гэйнор продолжал взывать из проема разрушенных ворот Кер Гаранхира, его гулеги собрались за ним, поняв, что он отступает.

Увидев, как бегут враги, Корум, Гованон и оставшиеся рыцари и воины разразились радостными криками.

— Сегодня это будет нашей единственной победой, — сказал Корум Гованону. — И я высоко ценю ее, друг мой сид.

Теперь осталось лишь ждать появления фой миоре.

Но хотя начало темнеть, фой миоре так и не появлялись. Вдалеке продолжал висеть их туман, тут и там вперемежку с людьми сосен брели отставшие гулеги, но, скорее всего, фой миоре, не привыкшие к поражениям, совещались, что делать дальше. Может, они вспомнили копье Брийонак и черного быка Кринанасса, которые как-то одержали над ними верх и уничтожили их собрата. И теперь, видя, как бегут их слуги, испугались, что против них выступит еще один бык. Они старались не появляться у Крэг Дона, возможно, будут избегать Кер Махлода, где потерпели поражение. По той же причине, может быть, они будут держаться вдали и от Кер Гаранхира.

По какой бы причине фой миоре не выходили из-за горизонта — Корума это не волновало. Он был рад передышке, когда можно было пересчитать павших, перевязать раненых, перевести стариков и детей в более безопасные места, как следует вооружить рыцарей и воинов (среди которых было много женщин) и как-то привести в порядок ворота.

— А они осторожны, эти фой миоре, — задумчиво сказал Гованон. — Ведут себя, как трусливые пожиратели падали. Думаю, именно поэтому они и живут так долго.

— И Гэйнор следует их примеру. Насколько я знаю, у него нет особых оснований бояться меня, но сегодня он сыграл нам на руку. И все же, думаю, скоро появятся фой миоре, — ответил Корум.

— Я тоже так думаю, — согласился сид. Он стоял на стене рядом с Корумом и куском известняка точил лезвие топора. Гованон нахмурил густые черные брови. — Но ты видишь, как что-то мелькает в тумане фой миоре? И как с туманом смешивается что-то черное.

— Я заметил это еще раньше, — сказал Корум, — но не могу объяснить. Думаю, это какое-то новое оружие фой миоре и ждать его осталось недолго.

— Ага, — сказал Гованон. — Вот и Илбрек скачет. Он, конечно, увидел, что мы одержали победу, и спешит снова присоединиться к нам. — В голосе Гованона звучала горечь.

Они смотрели, как к ним приближается огромный золотой юноша на гордом вороном жеребце. Улыбающийся Илбрек держал в руке меч. Оружие было не то, что он обычно носил на поясе, а другое. В сравнении с ним тот меч, что висел у него на поясе, казался грубым, потому что клинок у него в руке блестел ярко, как солнце, ножны, усеянные драгоценными камнями, были из чистого золота, а рукоятка — из рубина величиной с голову Корума. Илбрек бросил поводья и высоко вскинул меч.

— Ты был прав, напомнив мне об Оружии Света, Гованон! Я нашел сундук и обнаружил в нем меч. Вот он! Вот он, Мститель, меч моего отца, которым он дрался с фой миоре. Вот он, Мститель!

Когда Илбрек приблизился к стене и его огромная голова оказалась на одном уровне с ними, Гованон мрачно бросил ему:

— Но ты появился слишком поздно, Илбрек. Мы уже завершили сражение.

— Слишком поздно? А не я ли пустил в ход меч, чтобы окружить кольцом фой миоре: они и сейчас не знают, что делать, — не могут ни двинуться к городу, ни собрать свои силы!

— Значит, это твоя работа! — Корум не смог удержаться от смеха. — Значит, когда мы решили, что ты бросил нас, на самом деле ты пришел нам на помощь и спас нас.

Илбрек изумился:

— Бросить вас? Не принять участия, может быть, в последней битве между сидами и фой миоре? Я бы никогда так не поступил, маленький вадхаг!

Теперь расхохотался и Гованон:

— Я так и знал, что ты не мог бы. Добро пожаловать обратно к нам! И мы рады приветствовать великий меч Мститель!

— Он сохранил все свои силы, — сказал Илбрек, поворачивая лезвие, чтобы оно блеснуло еще ярче. — Он остается самым могучим мечом, когда-либо поднятым против фой миоре. И они это знают! Я очертил пылающий круг вокруг их ядовитого тумана. Они остались в нем с туманом и не могут сдвинуться с места, пока вместе с ними не сдвинется и туман. Они прикованы к месту.

— Навсегда? — с надеждой спросил Корум.

Илбрек покачал головой и улыбнулся.

— Нет. Не навсегда, но на какое-то время. Прежде чем мы снимемся отсюда, я воздвигну защиту и вокруг Кер Гаранхира, так что фой миоре и их бойцы побоятся напасть на него.

— Боюсь, нам придется отправиться к королю Даффину и положить конец его скорби, — сказал Корум. — У нас остается мало времени, если мы хотим спасти жизнь Амергина. Нам нужны золотой дуб и серебряный баран.

Король Даффин поднял покрасневшие от слез глаза и посмотрел на стоящих перед ним Корума и Гованона. Тоненькая девочка, которой вряд ли было больше шестнадцати лет, сидела на подлокотнике трона и гладила короля по голове.

— Теперь вашему городу ничего не угрожает, король Даффин, и какое-то время будет так. А сейчас мы хотим обратиться к вам с просьбой!

— Уходите, — сказал король Даффин. — Позже я выражу вам свою благодарность. Но не сейчас. Пожалуйста, оставьте меня. Вы, воины сидов, и напустили на нас фой миоре.

— Фой миоре явились к вам еще до нас, — возразил Корум. — И спасло вас лишь наше предупреждение.

— Оно не спасло моего сына, — произнес король Даффин.

— И моего мужа, — прошептала девушка, сидевшая рядом с королем.

— Но спаслись другие сыновья и другие мужья. И многие еще спасутся с вашей помощью, король Даффин. Мы ищем два предмета из сокровищ мабденов — золотой дуб и серебряного барана. Они у вас?

— Они больше не принадлежат мне, — сказал король Даффин. — И будь они моими, я бы не расстался с ними.

— Они — единственное, что может вернуть к жизни главного друида Амергина, сняв с него заклятие, наложенное фой миоре, — объяснил Корум.

— Амергина? Он же в плену в Кер Ллуде. Или уже умер.

— Нет. Амергин жив — пока. Мы спасли его.

— Вы? — Король Даффин с совершенно другим выражением лица посмотрел на них. — Амергин жив и свободен? — Похоже, отчаяние стало отступать, тая, как снег фой миоре, орошенный кровью черного быка. — Свободен? И возглавит нас?

— Да, если мы вовремя успеем в Кер Махлод. Потому что он там, в Кер Махлоде. Он умирает. Спасти его могут только дуб и баран. Но если они не принадлежат вам, к кому мы можем обратиться с этой просьбой?

— Они были подарком к нашей свадьбе, — сказала девушка. — Сегодня утром, когда Гайвин был еще жив, король подарил их своему сыну и мне. Вы получите золотой дуб и серебряного барана.

Покинув зал, она вскоре вернулась со шкатулкой в руках. Открыв ее, девушка извлекла изображение раскидистого дуба, отлитое из золота с такой точностью и изяществом, что миниатюрное дерево казалось настоящим. Рядом с ним она положила фигурку серебряного барашка; каждый завиток его был тщательно вырезан мастером. У барашка были крутые раскидистые рога. Он стоял на задних ногах, и его серебряные глаза со странной мудростью смотрели из-под серебряного лба.

Девушка склонила голову, закрыла шкатулку и протянула ее Коруму, который почтительно принял ее. Он поблагодарил девушку и короля Даффина.

— Теперь мы возвращаемся в Кер Махлод, — сказал Корум.

— Скажите Амергину, если он вернется к жизни, что мы подчинимся любому его решению, какое бы он ни принял, — сказал король.

— Скажу, — пообещал Корум.

Затем вадхагский принц и карлик-сид покинули скорбящий зал, и, пройдя через ворота Кер Гаранхира, присоединились к своему другу Илбреку, сыну Мананнана, величайшему из героев сидов.

В далекой пелене тумана еще мерцали огни, но теперь огненная завеса начала расползаться и вокруг стен Кер Гаранхира.

— Огонь сидов защитит город, — сказал Илбрек. — Жить ему недолго, но, думаю, он удержит фой миоре от нападения. А теперь в путь! — Илбрек заткнул Мститель за пояс и нагнулся к Коруму — и тот, не выпуская из рук шкатулки, взлетел в воздух и устроился за лукой седла Илбрека.

— Мы доберемся до моря, и нам понадобится лодка, — сказал Корум, когда они снялись с места.

— Думаю, что обойдемся, — бросил Илбрек.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДОРОГА ЛЕЖИТ ЗА МОРЕ

Они уже достигли берега, когда Корум забеспокоился, что Гованон отстал. Повернувшись назад, он увидел, что карлик сид, держась на расстоянии, идет неровной спотыкающейся походкой и мотает головой из стороны в сторону.

— Что с Гованоном? — спросил Корум.

Пока Илбрек не замечал его отсутствия. Но теперь он тоже оглянулся.

— Может, устал. Сегодня он долго был в бою, да и пробежал немало миль, — Илбрек посмотрел на запад, где солнце медленно опускалось. — Не отдохнуть ли нам перед дорогой через море?

Огромный конь Густая Грива замотал головой, словно говоря, что, он, мол, не хочет отдыхать, но Илбрек засмеялся и потрепал его по шее.

— Густая Грива терпеть не может отдыха. Ему нравится лишь мчаться галопом по миру. Он слишком долго спал в подводной пещере и теперь рвется скакать! Но мы должны дождаться Гованона и узнать, как он себя чувствует.

Корум услышал за спиной тяжелое дыхание Гованона и снова с улыбкой повернулся, чтобы спросить у кузнеца-сида, что ему хотелось бы делать.

Но у Гованона горели глаза, в углах рта пузырилась пена; ощерившись, он зарычал и, взметнув огромный двойной топор, примерился нанести удар по голове Илбрека.

— Илбрек! — Корум спрыгнул на землю и откатился в сторону, успев надежно засунуть шкатулку с дубом и бараном под мышку левой руки.

Вскочив, он выхватил меч, а Илбрек, повернувшись, изумленно воскликнул:

— Гованон! Старина! Что с тобой?

— Он заколдован! — закричал Корум. — Мабденский колдун снова наложил на него заклятие! Калатин где-то поблизости!

Илбрек успел перехватить рукоятку топора Гованона, но тот не уступал ему в силе. Он сорвал Илбрека с седла, и двое бессмертных схватились на земле, рядом с водой. Коруму и Густой Гриве осталось лишь наблюдать за схваткой, и конь был неподдельно изумлен поведением хозяина.

— Гованон! — закричал Корум. — Гованон! Ты дерешься с братом!

Сверху донесся другой голос, и, вскинув голову, Корум увидел на краю утеса высокого человека, над плечами которого колыхались две полосы тумана.

Солнце закатилось, и окружающий мир померк, окрасившись в серый цвет.

Фигурой на краю утеса был волшебник Калатин в темно-синей мантии из мягкой кожи. На его длинных тонких пальцах блестели кольца с драгоценными камнями, шею обхватывал золотой обруч, а мантия расшита мистическими знаками. Он погладил длинную бороду и загадочно улыбнулся.

— Теперь он мой союзник, Корум Серебряная Рука, — сказал колдун Калатин.

— А ты союзник фой миоре! — Корум увидел тропку, по которой он мог добраться до волшебника, пока Илбрек и Гованон, хрипя и задыхаясь, катались по песку.

— По крайней мере, в данный момент, — согласился Калатин. — Но если человек не хранит верность мабденам или фой миоре — или сидам, — он может хранить верность себе, не так ли? И кто знает, может, и ты скоро присоединишься ко мне!

— Никогда! — Корум стал стремительно подниматься по крутой тропе, держа меч в здоровой руке. — Этого никогда не будет, Калатин!

Задыхаясь, Корум добрался до вершины утеса и двинулся на колдуна, который, усмехаясь, неторопливо отступил назад.

Вот тогда Коруму и бросилась в глаза пелена, висящая за волшебником, и он понял, что это за туман.

— Фой миоре! Один из них высвободился!

— Он никогда и не был в плену меча Илбрека. Он следовал в отдалении от главных сил. Это Сренг. Сренг с Семью Мечами.

По мере того, как мир окутывала тьма, туман пополз к Коруму. Снизу, с берега, доносились хриплые возгласы двух сражающихся сидов.

Сквозь пелену тумана Корум увидел огромную боевую колесницу, способную вместить даже такого великана, как Илбрек. Повозку волокли два чудовищных создания, напоминавшие ящериц, но они не были таковыми. Из колесницы показалась огромная белесая масса, покрытая красными пульсирующими бородавками. Тело было совершенно голым, если не считать пояса, на котором висели мечи, — что-то вроде юбки-килта. Подняв взгляд, Корум увидел лицо, напоминающее человеческое, — принцу показалось, что он его уже когда-то видел, как и глаза, полные мрачной ярости. Это были глаза графа Гландита-а-Крэ — именно он отрубил Коруму руку и вырвал глаз, начав тем самым длинную историю войны с Повелителями Мечей. Но эти глаза не узнали Корума, хотя, когда их взгляд упал на серебряную кисть, в них блеснула какая-то искорка.

Изуродованный рот издал гудящий звук.

— Господин мой Сренг, — сказал колдун. — Это он способствовал вашему поражению под Кер Махлодом. Это он сегодня разбил вас. Это Корум.

Корум опустил шкатулку с золотым дубом и серебряным бараном, прикрывая ее серебряной рукой, расставил ноги, сорвал с пояса кинжал и приготовился к бою со Сренгом с Семью Мечами.

Тот двигался медленно, словно страдая от боли. Он снял с пояса два огромных меча.

— Убей Корума, господин мой Сренг, и отдай мне его тело. Убей Корума — и фой миоре никогда больше не столкнутся с сопротивлением мабденов!

Снова из искаженного рта вырвался низкий гудящий звук. На бледной плоти пульсировали налитые кровью бородавки. Корум заметил, что одна нога гиганта короче другой и на ходу он переваливался. Во рту у него было всего три зуба, а мизинец правой руки покрыт желтоватой плесенью с черно-белыми пятнами. Затем Корум увидел, что и все тело великана, особенно у бедер, покрыто пятнами такой же плесени. От Сренга с Семью Мечами шло зловоние, напоминавшее Коруму запах протухшей рыбы и кошачьих экскрементов.

Из темноты снизу доносилось тяжелое дыхание сцепившихся сидов. Калатин был чуть виден в ночи, из сумрака доносилось лишь его похмыкивание. Ясно был виден только Сренг, окутанный пеленой тумана, который он, должно быть, всегда таскал за собой.

Коруму не хотелось погибать от рук этого уродливого бога Сренга. Тот и сам уже на грани смерти, как и остальные фой миоре, но грызущая его болезнь может продлиться еще сотню лет.

— Сренг, — сказал Корум, — не вернуться ли тебе в преддверие ада, откуда ты уже никуда не денешься? Я могу помочь тебе вернуться в твой мир, в ту плоскость, где тебя не будут терзать болезни. Оставь этот мир в покое, пусть он радуется. Забери с собой холода и смерть.

— Он обманывает тебя, господин мой Сренг, — промолвил из темноты Калатин. — Верь мне. Он тебя обманывает.

Слово, одно лишь слово гулом вырвалось из разорванных губ. Оно было эхом на то, что произнес Корум, будто это было единственное слово человеческого языка, которое губы Сренга могли произнести.

И слово это было «смерть».

— Твоя реальность ждет тебя — и путь к ней существует.

Уродливая рука вскинула тяжелый меч из грубо выделанного металла. Корум осознавал, что не в силах парировать удар. Меч свистнул над его головой и с ужасающей силой врезался в землю. Он заметил, что промах Сренга был неслучаен, ибо этому фой миоре было трудно контролировать свои движения. Поняв это, Корум нагнулся, схватил шкатулку с дубом и бараном и, пробив защиту Сренга, глубоко всадил меч ниже подбородка гиганта.

Фой миоре гулко взревел от боли. Корум проскользнул между его ногами и сзади рубанул по сухожилиям колена, где гуще всего росла отвратительная плесень. Сренг начал разворачиваться, но ноги у него подломились, и он рухнул под вопли Калатина:

— Вот он, господин Сренг! Вот он! Сзади!

Корума передернуло, когда ледяной туман прошиб его до костей. Все инстинкты подсказывали, чтобы он вынырнул из тумана и скрылся в ночи, но принц лишь покрепче утвердился на ногах, пока гигантская рука шарила в поисках его. Он рубанул по ней, но в тот же миг над его головой, чуть не сбив с ног, свистнул другой огромный меч, заставив Корума пригнуться.

Сренг, опрокинулся на спину, придавив Корума, и шея фой миоре прижала вадхагского принца к земле, руки продолжали искать воина, с такой отвагой сражавшегося с ним.

Корум взмок, пытаясь освободиться. Он не знал, целы ли у него кости, пока изуродованные пальцы скользили по его плечу, срывались и начинали снова искать его. От зловония гниющей плоти фой миоре Корум чуть не потерял сознание, прикосновения ее заставляли содрогаться, ледяной туман лишал последних сил, но он сказал себе, что мужественно погибнет в бою с одним из самых страшных врагов, с которыми ему приходилось сходиться.

Калатину ли принадлежал голос, который донесся до него?

— Сренг! Я знаю тебя, Сренг!

Нет, то был голос Илбрека. Значит, он победил в схватке, и Гованон, без сомнения, лежит мертвый на берегу. Корум заметил, что над ним появилась огромная рука, но она схватила Сренга за остатки волос и приподняла голову, чтобы Корум смог выползти из-под нее. И когда Корум, пошатываясь, встал на ноги, продолжая прижимать к себе шкатулку с дубом и бараном, он увидел, как золотоволосый Илбрек выхватил из-за пояса Мститель, меч своего отца, приставил острие к груди Сренга и глубоко вонзил его в уродливое сердце фой миоре. Сренг издал ужасающий вопль.

Он испугал Корума больше, чем все, что ему довелось сейчас пережить. Ибо в последнем крике Сренга были и наслаждение, и радость — наконец Сренг обрел смерть, о которой так долго мечтал.

Илбрек отошел от тела фой миоре.

— Корум? Ты в порядке?

— В полном, благодаря тебе, Илбрек. Только в синяках, вот и все.

— Благодари себя. Трудно оценить, с какой отвагой ты сражался с фой миоре. Даже не подоспей я вовремя, ты бы и сам спасся.

— Калатин! — спохватился Корум. — Где он?

— Удрал. Теперь нам тут больше нечего делать, и надо как можно скорее покидать это место.

— Почему Калатин просил у Сренга мое тело?

— В самом деле? — кинув Мститель в ножны, Илбрек посадил Корума на сгиб руки. — Представления не имею. Я ровно ничего не знаю, что нужно мабденам.

Илбрек спустился к берегу, где Густая Грива пощипывал травку, растущую в расщелинах утеса, его усыпанная жемчугами упряжь поблескивала в свете луны, которая уже взошла над горизонтом.

Корум посмотрел на тело, лежащее на песке.

— Гованон? — спросил он. — Тебе пришлось убить его?

— Он явно намеревался прикончить меня, — ответил Илбрек. — Я вспомнил, как он рассказывал о заклятии Калягина. Предполагаю, что Калатин крался за нами и, наконец, подобрался так близко, что Гованон снова оказался во власти его чар. Бедный Гованон…

— Похороним его здесь? — спросил Корум. Только сейчас он понял, как был привязан к кузнецу-сиду, и теперь его переполняла жалость. — Я не хочу, чтобы его нашли фой миоре. Не хочу даже и думать, чтобы его тело досталось Калатину.

— Согласен, это никуда не годится, — сказал Илбрек. — Но, видишь ли, я думаю, что хоронить его не стой, — он посадил Корума в седло Густой Гривы и вернулся к лежащему ничком телу. Закинув безжизненную руку Гованона себе на шею, он не без труда взвалил его на спину. — Для карлика он здорово тяжелый, — сказал Илбрек.

Корума поразил его легкомысленный тон. Но, может, гигант просто скрывает свою печаль?

— Так что будем делать?

— Думаю, возьмем его с собой в Кер Махлод. — Илбрек вставил ногу в стремя и попытался сесть в седло. Потерпев неудачу после нескольких попыток, он хмыкнул и выругался. — Ох! От этого карлика у меня синяки по всему телу! Черт бы его побрал! — увидев выражение лица Корума, он ухмыльнулся в свою золотистую бородку. — По кузнецу Гованону еще не стоит скорбеть. Этих карликов-сидов нелегко прикончить. Вот у этого, например, всего лишь пришлось на время вышибить из головы его дурацкие мысли.

Илбрек, наконец, уселся в седло, и Густой Гриве пришлось принять на себя и вес Гованона. Рукой, держащей поводья, Илбрек подхватил боевой топор Гованона и положил его поперек седла за спиной Корума.

— Что ж, Густая Грива, тебе придется нести нас троих. Думаю, ты ничего не утратил из своих бывших способностей.

Корум расплылся в улыбке:

— Значит, он жив! Но все же мы должны как можно скорее убраться подальше от чар Калатина. Где-то здесь мы бросили нашу лодку. Как мы переберемся через море?

— Густая Грива знает пути через него, — ответил Илбрек. — Пути, находящиеся не в этой плоскости, если ты меня понимаешь. Ну же, конь моего отца, в галоп! Ищи тропы через море. Вперед!

Густая Грива всхрапнул, на мгновение вздыбился и рванулся в море.

Илбрек весело рассмеялся, видя откровенное изумление Корума, который смотрел, как копыта Густой Гривы лишь касались воды, не погружаясь в нее.

Они мчались над поверхностью океана, освещенные круглым диском луны, бросавшим на воду голубоватые отблески; по тропам, что тянулись через все море, всадники галопом летели к Кер Махлоду.

— Ты много знаешь о пятнадцати плоскостях, вадхаг, — на скаку произнес Илбрек, — так что ты поймешь талант Густой Гривы находить, так сказать, тропы, которые не совсем относятся к этой реальности — так же, как мои подводные пещеры. Эти пути лежат в основном на поверхности моря, а порой даже в воздухе. Удивляясь, мабдены называют такие особенности колдовством, но мы-то знаем, что это не так. Тем не менее, когда хочешь поразить бедных мабденов, с их помощью можно устроить хороший спектакль.

И Илбрек снова рассмеялся, на скаку покачиваясь в седле:

— Мы будем в Кер Махлоде до наступления утра!

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

МЕСТО, ГДЕ ЖИВЕТ СИЛА

Народ Таха-на-Кремм Кройх изумленно уставился на эту троицу, когда она появилась на коническом холме, где был возведен Кер Махлод.

Гованон уже пришел в себя и теперь бежал рядом с Густой Гривой. Он сетовал на синяки и ссадины, оставленные Илбреком, но тон у него был добродушно-насмешливый, ибо он понимал, что на самом деле Илбрек спас и жизнь его, и честь.

— Значит, это и есть Кер Махлод, — сказал златовласый сын Мананнана, остановив Густую Гриву у рва, окружавшего и защищавшего крепость. — Он немного изменился.

— Ты раньше бывал тут? — заинтересовался Корум.

— Конечно. В старые времена тут неподалеку было место, где собирались сиды. Я помню, как меня приводил сюда отец — незадолго до того, как он ушел в сражение, где и отдал жизнь.

Спешившись, Илбрек осторожно снял Корума с седла и поставил на землю. Корум чувствовал усталость, ибо они всю ночь скакали через море по странным, из другой реальности тропам; но он продолжал крепко держать шкатулку, дар короля Даффина и его невестки. Кольчуга у него была изорвана, а шлем весь во вмятинах; теперь он чувствовал боль от ран и поэтому двигался медленно и с трудом. Но в голосе звучала гордость, когда он крикнул, требуя опустить мост:

— Это Корум! Я вернулся в Кер Махлод с двумя друзьями, союзниками мабденов! — он вскинул шкатулку, держа ее двумя руками — серебряной и здоровой. — И тут, в этой шкатулке, золотой дуб и серебряный баран, которые вернут вашего верховного короля!

Мост опустился. На другой стороне уже ждали Медбх Длинная Рука и Джери-а-Конел в надвинутой на глаза шляпе; на плече его сидел кот. Медбх кинулась к Коруму на шею. Стащив с него шлем, она гладила его по волосам и целовала израненное лицо.

— Любовь моя, — сказала она. — Моя волшебная любовь, ты вернулся домой, — Медбх заплакала.

— Амергин при смерти, — грустно сказал Джери. — Еще несколько часов, и, боюсь, мы услышим его последнее блеяние.

Появился Маннах с серьезным и мрачным лицом. Он с достоинством приветствовал двоих сидов.

— Это большая честь для нас. С Корумом в Кер Махлод пришли двое прекрасных добрых друзей!

Но на утренних улицах Корум не увидел никого из людей короля Фиахада.

— Король Фиахад уехал?

— Ему пришлось, ибо дошли слухи, что фой миоре по ледяному мосту идут на его земли.

— Да, фой миоре идут, — подтвердил Корум, — и они только что проложили через море ледяной мост, но напали они не на народ короля Фиахада. Они вышли к Кер Гаранхиру, где мы и вступили с ними в бой — Гованон, Илбрек и я, — и Корум рассказал королю Маннаху все, что случилось с ним после того, как он и Гованон расстались с Джери-а-Конелом. — А теперь, — закончил он, — я бы поел, поскольку проголодался и не сомневаюсь, что мои друзья тоже голодны. И отдохнул бы час-другой, потому что мы мчались всю ночь, чтобы успеть к вам.

— Ты убил фой миоре! — воскликнула Медбх. — Значит, с ними могут справиться и другие, а не только черный бык?

— Мне помогли справиться, — улыбнулся Корум, — лишь с самым маленьким и очень больным. Но если бы не Илбрек, я бы так и скончался, раздавленный чудовищем.

— Я перед тобой в неоплатном долгу, великий Илбрек, — сказала Медбх, склонив голову перед сидом. Ее густые рыжие волосы упали на лицо, и, откинув их, она посмотрела в смеющиеся глаза гиганта. — Если бы не ты, я бы сейчас скорбела.

— Он и сам отважен, этот маленький вадхаг, — засмеялся златобородый юноша, осторожно присаживаясь на плоскую крышу соседнего дома.

— Да, он храбр, — согласилась Медбх.

— Идем же, — король Маннах торопливо взял Корума за руку. — Ты должен увидеть Амергина и сказать мне, что ты думаешь о его состоянии, — задрав голову, король Маннах посмотрел на Илбрека. — Боюсь, что ты не пройдешь в наши низкие двери, великий сид.

— С удовольствием подожду здесь, пока не понадоблюсь, — сказал Илбрек. — Но если тебе надо, Гованон, ты иди.

— Я хочу увидеть, что случилось с главным друидом, которого мы с таким трудом спасли, — он поставил топор рядом с правой ногой Илбрека и последовал вслед за королем Маннахом, Медбх, Джери-а-Конелом и Корумом.

Войдя в королевский зал, они пересекли его и стали ждать, пока король Маннах распахнет перед ними другую дверь.

Комната была ярко освещена факелами. Не было предпринято никаких попыток снять с Амергина его овечью шкуру, но, по крайней мере, ее почистили. Верховный король лежал рядом с вереницей блюд, на которых были разложены различные растения.

— Мы тщетно искали травы, которые устроят его, но ни одна из них не в состоянии продлить жизнь Амергина хоть на несколько часов, — сказал король Маннах. Он открыл шкатулку, которую вручил ему Корум, и нахмурился, рассматривая два изящных изображения. — Как их использовать?

Корум покачал головой.

— Не знаю.

— Он не сказал нам, — уточнил Джери-а-Конел.

— Значит, ваш поход оказался бесплодным? — спросила Медбх.

— Думаю, что нет, — Гованон вышел вперед. — Я кое-что знаю о свойствах дуба и барана. В нашем народе ходит легенда, что их сделали для определенной цели, когда расе мабденов угрожала большая опасность, и кое-кто из сидов помогал им в борьбе. Я припоминаю, что была сид, называвшаяся Женщиной Дуба, она дала обещание мабденам, но сути его я не знаю. Мы должны отнести дуб и барана в то место, которое обладает силой, может, в Крэг Дон…

— Это слишком далеко, — рассудительно сказал Корум. — Посмотри… пока мы говорим, жизнь в Амергине еле теплится.

— Это верно, — согласилась Медбх.

Дыхание верховного короля было слабым и прерывистым, а бледность кожи сливалась с шерстью покрова. Лицо стало старым и морщинистым, хотя раньше оно было куда моложе — может, потому, что его никто не беспокоил в облике овцы.

— Холм Кремм, — сказал Джери-а-Конел. — Это и есть то место, которое обладает силой.

— Да, — со слабой улыбкой поддержал его король Маннах. — Так и есть. У этого холма мы просили тебя, принц Корум, прийти к нам на помощь.

— Может, там и дадут себя знать магические силы дуба и барана, — нахмурившись и теребя свою лохматую черную бороду, сказал Гованон. — Джери-а-Конел, спроси у Амергина, устраивает ли его это место?

Но Джери отрицательно покачал головой.

— Мой кот сообщает, что главный друид слишком слаб. И разговор может стать для него таким потрясением, что он лишится последних жизненных сил.

— Ирония судьбы, которая мне не нравится, — сказал король Маннах. — Совершить столько подвигов — и потерпеть поражение на пороге победы.

И, словно соглашаясь с королем, лежащая на полу фигура издала слабое жалобное блеяние.

Содрогнувшись от переполняющих его чувств, король Маннах отвернулся.

— Наш верховный король! Наш верховный король!

Гованон положил Маннаху на плечо огромную узловатую руку.

— Как бы там ни было, давайте отнесем его на холм Кремм, в место, обладающее мощью. Кто знает, что там может произойти? Сегодня будет полнолуние, и свет луны упадет на омелы и дубы. Мне говорили, это самая лучшая ночь для заклятий и псалмов, ибо полнолуние указывает, что пятнадцать плоскостей соприкасаются теснее всего.

— Поэтому и считается, что полная луна обладает особыми свойствами? — Медбх что-то слышала о плоскостях, что лежат за землей Корума. — Это не просто суеверие?

— Сама по себе луна не обладает никакими свойствами, — объяснил Гованон. — В данном случае она всего лишь инструмент. Она приблизительно сообщает нам, как разные плоскости Земли соотносятся с другими.

— Странно, — произнес король Маннах, — как мы склонны отбрасывать эти знания лишь потому, что они искажены примитивными умами. Еще год назад я не верил ни в легенды о сидах, ни в легенды о Кремм Кройх, ни в сказания нашего народа, ни во многие другие суеверия. В определенной мере я был прав, потому что есть такие представители рода человеческого, которые пытаются использовать легенды и суеверия лишь себе во благо. Они лелеют их не ради подлинного содержания, а лишь ради того, что могут извлечь из них. Бедные измученные люди, они не способны любить жизнь, а ищут в ней нечто, что будет для них лучше, чем сама жизнь и в результате искажают открывающиеся им знания и считают, что их слабости — это и есть подлинные знания, по крайней мере, для всех прочих — таких, как мы. Но то знание, что ты принес нам, Корум, соответствует нашему пониманию жизни. Оно говорит о множественности миров, в которых процветает человечество. Ты снабдил нас сведениями, которые пролили свет на наше понимание мира, где растерянные и потерявшиеся люди говорят лишь о тайнах и темных предрассудках, стараясь возвыситься в своих собственных глазах и в глазах ближних.

— Я понимаю тебя, — сказал Корум, которому и самому довелось испытать нечто подобное тому, о чем говорил король Маннах. — Но если даже мышление примитивно, а знания искажены, они могут обладать огромной уродливой силой. Разве может власть света существовать без власти тьмы? Может ли благородство жить без алчности, а знание — без невежества?

— Это вечная загадка снов мабденов, — как бы про себя сказал Джери-а-Конел, — и, без сомнения, именно потому я и предпочел остаться во сне, который во всех пятнадцати плоскостях ярче всего заявил о себе, — теперь он говорил четко и коротко. — Но этот сон скоро исчезнет — если мы не найдем способа вернуть к жизни Амергина. Двинулись! Осторожно несите его на холм Кремм.

Но едва лишь они двинулись к холму в дубовой роще, Корум осознал, что ему страшно не хочется сопровождать их.

Принц понял, что боится этого места, ибо именно там он увидел короля Маннаха и его народ, зов которых вырвал его из прошлого, из замка Эрорн, где он, тоскуя, вспоминал Ралину.

Корум посмеялся над собой. Он устал и голоден, а когда отдохнет, перекусит и проведет хоть толику времени в обществе своей обожаемой Медбх, он больше не будет испытывать столь глупых чувств.

Тем не менее, эти мысли не оставляли его до самого вечера, когда король Маннах, Медбх Длинная Рука, Джери-а-Конел, карлик Гованон, сид Илбрек на Густой Гриве, Корум и подданные короля Маннаха, подняв на руки еле живое тело верховного короля Амергина, двинулись к лесу, где на поляне высился холм, под которым, как гласила легенда, покоился Корум — или его предыдущее воплощение.

Слабые последние проблески солнца пробивались сквозь листву леса, бросая глубокие таинственные тени, в них, как казалось Коруму, скрывались не только рододендроны и ежевика, не только белки, лисы и птицы.

Дважды он покачал головой, кляня себя за то, что позволяет разным глупым мыслям лезть в голову.

И, наконец, процессия достигла холма на поляне в дубовом лесу.

Они достигли того места, где жила сила.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЗОЛОТОЙ ДУБ И СЕРЕБРЯНЫЙ БАРАН

Стоило им войти в дубовую рощу, как Корум почувствовал холод, пронизавший его до костей — он был даже более жгуч, чем мороз в Кер Алуде, и Корум понял, что это холод смерти.

Он начал вспоминать предсказания Ивин Пророчицы, которую встретил по пути в Ги-Бресейл. Она велела ему бояться арфы — что ж, он в самом деле боялся ее. Она велела ему опасаться брата. Не его ли «брат» почивает под этим травянистым холмом в дубовой роще, под искусственным курганом, окруженным вековыми дубами — в святом для всех мабденов месте? Был ли там другой Корум — может, настоящий герой Кремм, который встанет из земли и убьет его за самозванство?

Не этот ли холм он видел во сне, когда уснул на Ги-Бресейле? Его силуэт вырисовывался на фоне заходящего солнца, и на небо уже поднималась луна. Сотни лиц были обращены к ее диску, но это были лица мужчин и женщин не суеверных, не верящих в предрассудки. На каждом из них читались лишь любопытство и несказанное изумление. Все кольцом окружили холм, и в дубовой роще воцарилась полная тишина.

Мощные сильные руки Илбрека подняли обмякшее тело верховного короля. Он поднялся на холм и положил Амергина на самой вершине. Затем Илбрек поднял голову и посмотрел на луну.

Медленно спустившись с холма, Илбрек остановился рядом со своим старым другом Гованоном.

Затем на холм поднялся король Маннах. Он шел медленно и неторопливо, держа в руках открытую шкатулку, в которой поблескивали золото и серебро. Золотой дуб король Маннах поставил у головы Амергина, на него падали лучи заходящего солнца — и дуб вспыхнул сиянием, словно собрав в себе последние лучи светила. А изображение серебряного барашка король Маннах утвердил у ног Амергина, чтобы на него падал лунный свет, и серебряный баран тут же вспыхнул белым холодным сиянием.

Корум подумал, что, если не обращать внимания на размеры, эти две фигурки вполне могли быть и настоящим деревом, и живым бараном — настолько безукоризненно они сделаны. Когда король Маннах спустился, собравшиеся теснее сомкнулись вокруг холма. Все взгляды были обращены на безжизненно распростертое тело верховного короля, на дуб и барана. Только один Корум подался назад. Холод оставил его, но принца все еще охватывала дрожь, он продолжал бороться со страхом, которым были полны его мысли.

Затем появился кузнец Гованон, неся на широком плече двойной топор, выкованный им столетия назад. На его шлеме, перчатках и нагруднике из полированного металла отражались блики от золотого дуба и серебряного барана. Поднявшись до середины склона, Гованон остановился, опустил топор лезвием в мох и сложил кисти на рукоятке.

Корум вдыхал сильные душистые ароматы деревьев, папоротника, рододендронов и лесной травы. Запахи казались теплыми, добрыми и должны были уничтожить страхи Корума, но этого не произошло. Он все так же не мог присоединиться к толпе и держался у самого края ее, надеясь, что Медбх не уйдет вперед вместе с остальными; ему хотелось, чтобы ее присутствие рядом успокоило его. Но никто не знал, как он себя чувствует. Все взгляды были устремлены к фигуре верховного короля, к изображению дуба у его головы и барана у ног. Корум почувствовал тишину, воцарившуюся в лесу, — смолкло все живое, и даже листья не шелестели: стояла такая тишина, словно сама природа ждала развития событий.

Гованон поднял к луне огромную бородатую голову и запел чистым сильным голосом, таким лее, как и раньше в своей погребальной песне, когда он думал, что братья сосен убьют его. Слова были на языке сидов, но тот настолько походил на языки вадхагов и мабденов, что Корум понимал почти каждое слово.

Никто не шевельнулся, пока Гованон не завершил песню. Кузнец-сид умолк и в ожидании низко опустил голову.

Со стороны тела, беспомощно распростертого на вершине холма, донесся слабый звук, почти ничем не отличающийся от уже знакомого трагического блеяния.

Гованон вскинул голову и прислушался. Блеяние на мгновение изменилось и тут же стихло.

Сид повернулся к тем, кто ждал.

— Это слово — Дагда! — сказал он тихим усталым голосом.

Услышав его, Корум задохнулся, потому что оно так потрясло принца, что он еле устоял на ногах, сердце заколотилось, и голова пошла кругом, хотя умом он понимал, что это слово для него ничего не значит. Он увидел, как Джери-а-Конел повернулся и, побледнев, посмотрел на него.

Раздались звуки арфы.

Корум и раньше слышал эту арфу. Мелодия приходила из замка Эрорн, когда он впервые оказался в Кер Махлоде. Эту арфу он слышал в своих снах. Только мелодия сейчас была другая. Сейчас она росла и торжествовала; в ней звучали и непоколебимая уверенность, и радостный смех.

Илбрек изумленно шепнул:

— Арфа Дагды! А я думал, что она замолчала навечно.

Коруму показалось, что. он тонет. Он судорожно набрал воздух в легкие, пытаясь справиться со своими страхами, в ужасе оглянулся, но не увидел ничего, кроме темных деревьев и падавших от них теней.

Но когда вадхагский принц снова посмотрел на холм, то чуть не ослеп. Золотой дуб рос на глазах, золотые ветви распростерлись над головами тех, кто стоял в ожидании, и от них шло волшебное сияние. Страхи Корума исчезли, уступив место изумлению. Золотой дуб продолжал расти, пока не закрыл собой весь холм, и в его тени скрылось тело Амергина.

И все, кто стоял вокруг холма, испытали потрясение, когда из дуба вышла высокая, как Илбрек, девушка; волосы ее отливали зеленью дубовых листьев, одежда была темно-коричневой, как кора дуба, а кожа — белой, точь-точь дубовая древесина в самой его глубине. Это была Женщина Дуба. Улыбнувшись, она сказала:

— Я помню свое обещание. Я помню пророчество. Я знаю тебя, Гованон, но не знаю остальных.

— Они все мабдены, кроме Корума и Илбрека, и славные люди, Женщина Дуба, они поклоняются дубам. Видишь, всюду растут дубы, ибо тут их святое место, — Гованон говорил, запинаясь, потому что его, как и мабденов, поразило это зрелище. — Илбрек — сын твоего друга, сын Мананнана. Из сидов остались только он и я. А Корум — близкий наш родич из расы вадхагов. Фой миоре вернулись, и мы деремся с ними, но мы слабы. Амергин, верховный король мабденов, лежит у твоих ног. Он под властью заклятия. Его душа стала душой овцы, и мы не можем найти его потерянную душу.

— Я найду ее, — улыбнувшись, сказала Женщина Дуба, — если она вам необходима.

— Так и есть, Женщина Дуба.

Она посмотрела на Амергина. Встав на колени, приложила ухо к его сердцу и пригляделась к движениям губ.

— Его тело умирает, — произнесла она.

Из всех уст вырвался стон — из всех, кроме Корума, потому что он продолжал прислушиваться к испугавшим его звукам арфы, но ее больше не было слышно.

Женщина Дуба подняла серебряного барана, стоявшего у ног Амергина.

— Было пророчество, — сказала она, — что баран должен получить душу. Та душа, что обитает в Амергине, начинает покидать его тело, превращаясь в душу барана. Амергин должен умереть.

— Нет! — сорвалось со всех уст.

— Подождите, — с улыбкой остановила их Женщина Дуба. Она поставила барана у головы Амергина и запела:

Снова раздалось блеяние, но на этот раз оно было звонким и сильным, как у новорожденного ягненка. И когда лунный свет упал на серые завитки шерсти барана, он подал голос и стал расти у всех на глазах, а блеяние все крепло, превратившись, наконец, в низкий мощный звук. Когда баран повернул голову, Корум увидел в его глазах тот же ум, что светился во взгляде черного быка Кринанасса, и понял, что это животное, как и бык, из того стада, которое сиды взяли с собой, явившись в эту реальность.

Баран увидел Женщину Дуба и, подойдя, ткнулся мордой ей в руку.

Снова улыбнувшись, Женщина Дуба вскинула голову к небу и запела:

И верховный король потянулся, словно во сне, глаза его открылись, на безмятежном лице появилось выражение покоя и мудрости, разгладились морщины, лицо обрело молодость, а неподвижные руки и ноги налились силой. Спокойным звучным голосом с некоторым удивлением он произнес:

— Я Амергин…

Затем, встав, он откинул капюшон из овечьей шкуры, и густые волосы упали ему на плечи. Он сорвал с себя одеяние и предстал обнаженным и прекрасным, украшенным лишь браслетами из красного золота.

И теперь Корум понял, почему народ скорбел по своему верховному королю, ибо Амергин излучал достоинство и скромность, мудрость и человечность.

— Да, — изумленно сказал он, прикасаясь к груди. — Я Амергин.

В лунном свете блеснули сотни вскинутых мечей, которыми мабдены приветствовали своего главного друида.

— Слава тебе, Амергин! Слава, Амергин из рода Амергинов!

Многие плакали от радости, обнимались, и даже сиды, Гованон и Илбрек, вскинули оружие, приветствуя Амергина.

Женщина Дуба подняла руку и белым пальцем указала сквозь толпу туда, где стоял Корум, все еще полный страха, не в силах разделить с другими их радость.

— Ты Корум, — сказала Женщина Дуба. — Ты спас верховного короля, ты нашел дуб и барана. Теперь ты слава мабденов.

— Так мне говорили, — тихим измученным голосом ответил Корум.

— Твое величие останется в памяти этого народа, — сказала Женщина Дуба, — но ты узнаешь, как недолговечно будет твое счастье.

— Я это уже понял, — вздохнул Корум.

— Твоя цель благородна, — продолжила Женщина Дуба, — и я благодарю тебя за преданность ей. Ты спас верховного короля и дал мне возможность сдержать слово.

— Ты все время спала в золотом дубе? — спросил Корум. — И ждала этого дня?

— Я спала, и я ждала.

— Но какая сила держит тебя в этой плоскости? — задал он вопрос, который мучил его с того мгновения, как появилась Женщина Дуба. — Что это за великая сила?

— Это сила моего обещания, — сказала она.

— И больше ничего?

— А зачем нужно что-то еще?

И Женщина Дуба отступила к стволу золотого дерева в сопровождении серебряного барана, и свечение дуба стало меркнуть, а затем расплылись и его очертания — и вот исчезли и золотой дуб, и серебряный баран, и сама Женщина Дуба, и в землях смертных никто никогда больше не видел их.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

АРФА ДАГДЫ

Народ Кер Махлода радостно доставил своего верховного короля Амергина в город-крепость, и пока они шли сквозь залитый лунным светом лес, многие танцевали, а лица Гованона и Илбрека, ехавшего верхом на Густой Гриве, расплывались в широких улыбках.

Только Корум был мрачен, ибо он услышал от Женщины Дуба слова, которые его отнюдь не обрадовали. Он держался позади и последним вошел в королевский зал.

Все были настолько полны радости, что ничего вокруг себя не замечали. Никто не обращал внимания на то, что Корум не улыбается. Принца хлопали по плечам, провозглашали здравицы в честь его, отдавая ему почти такие же почести, как и верховному королю.

Началось пиршество, сопровождаемое обильными возлияниями и всеобщими песнопениями под звуки мабденских арф.

Корум, по одну сторону которого сидела Медбх, а по другую — король Маннах, выпил изрядное количество сладкого меда, стараясь изгнать из памяти мысли об арфе.

Он увидел, как король нагнулся к Гованону, сидящему рядом с Илбреком (тот мужественно скрывал неудобство, ибо ему приходилось сидеть съежившись, с трудом подогнув ноги под скамью) и спросил:

— Откуда ты знал песнь, которая призвала Женщину Дуба, сир Гованон?

— В общем-то, я ее не помнил, — ответил Гованон, отнимая от губ кубок с медом и ставя его на стол. — Я доверился своей памяти и своему народу. Сам я почти не слышал слов этой песни. Они как бы сами собой срывались с моих уст. Я доверился им, чтобы воззвать и к Женщине Дуба, и к душе Амергина, где бы они ни обитали. Амергин сам подсказал мне эти слова, за которыми в свою очередь пришла музыка, а та начала превращение.

— Дагда, — произнесла Медбх, не обратив внимания, что Корум содрогнулся, услышав сказанное. — Древнее слово. Может, это имя?

— Или звание. Это слово имеет много значений.

— Имя, принятое у сидов?

— Думаю, что нет — хотя оно наводит на мысль о сидов. Дагда не раз вел сидов в бой. Понимаешь, по меркам сидов я был еще очень молод и принимал участие лишь в двух из девяти исторических битв с фой миоре, а к тому времени о Дагде больше не упоминали. Я не знаю почему, разве что были какие-то намеки, что Дагда предал наше дело.

— Предал? Но, конечно же, не в эту ночь?

— Нет, — сказал Гованон, слепо сдвинув брови. — Не в эту, — он задумчиво поднес к губам кубок и сделал глоток.

Джери-а-Конел покинул свое место и подошел к Коруму.

— Почему ты так печален, старина?

Корум был благодарен Джери, который заметил, в каком он настроении, но в то же время не хотел мешать его веселью. Он изобразил непринужденную улыбку и покачал головой.

— Скорее всего, просто устал. В последнее время я мало спал.

— Эта арфа, — продолжила Медбх, и Коруму захотелось, чтобы она замолчала. — Припоминаю, что слышала похожую, — она повернулась к Коруму — У замка Оуйн, когда мы верхом поехали к нему.

— Да, — пробормотал он. — У замка Оуйн.

— Таинственная арфа, — сказал король Маннах. — Но я все же благодарен ей и был бы не против снова услышать ее звуки, если они сделают такой же подарок, как возвращение нашего верховного короля, — и он поднял свой кубок в честь Амергина. Тот сидел во главе стола, улыбающийся и спокойный, но пил мало.

— Теперь мы созовем весь оставшийся народ мабденов, — сказал король Маннах. — Мы соберем огромную армию и двинемся против фой миоре. На этот раз никто из них не уйдет живым!

— Смелые слова, — сказал Илбрек, — но нам нужна не только смелость. Нам нужно такое оружие, как мой меч Мститель. Нам нужны хитрость — да и осторожность, когда в ней возникнет необходимость.

— Твои слова мудры, сир сид, — сказал Амергин. — Они отвечают моим мыслям, — его старческое и в то же время на удивление юное лицо искрилось добрым юмором, словно его совершенно не беспокоила тяжелая проблема фой миоре. Теперь на нем был широкий плащ из желтой парчи с синей и красной оторочкой, а расчесанные волосы падали на спину.

— С Амергином во главе и с Корумом, который поведет нас в бой, — сказал король Маннах, — у нас есть все основания для оптимизма, и думаю, что не покажусь глупцом, если выскажу его, — он улыбнулся Коруму. — Мы стали сильнее. Не так давно казалось, что все мы погибнем и нашему народу придет конец, но сейчас…

— А сейчас… — Корум опустошил целый рог с медом и вытер рот тыльной стороной серебряной кисти, — сейчас мы празднуем великую победу, — не в силах и дальше сдерживаться, он поднялся со скамьи, перешагнул через нее и вышел из зала.

Он шел в ночи по улочкам Кер Махлода, заполненным веселящимися людьми, музыкой и смехом, и, миновав ворота, пересек травянистую пустошь, за которой вдали грохотало море.

Наконец принц, оставшись один, остановился на краю провала, что отделял Корума Серебряную Руку от его старю го дома, замка Эрорн, который здесь считали просто скалой и называли замком Оуйн.

Руины мерцали в лунном свете. Коруму хотелось перемахнуть через пропасть, найти дорогу обратно в свой мир и войти в замок Эрорн. Там он был одинок — но не тем одиночеством, которое испытывал сейчас. Им владело чувство полной пустоты.

И тут он увидел лицо, глядевшее на него из оконного проема замка, — красивое лицо с золотистой кожей смотрело на него с усмешкой.

— Дагда! — хрипло крикнул Корум. — Это ты, Дагда?

Он услышал смех, превратившийся в звуки арфы.

Корум выхватил меч и приготовился перепрыгнуть провал, чтобы найти златокожего юношу и потребовать ответа, почему тот его преследует. Море пенилось и кидалось на скалы. Корума не волновало, что он может упасть и погибнуть.

Но тут принц почувствовал на плече нежную и сильную руку. Он попытался стряхнуть ее и снова крикнул:

— Дагда! Пусти меня!

— Дагда — наш друг, Корум, — шепнула ему на ухо Медбх. — Он спас нашего верховного короля.

Корум повернулся к ней и увидел, с какой тревогой она вглядывается в его единственный глаз.

— Убери меч, — сказала она. — Тут никого нет.

— Разве ты не слышала арфу?

— Я слышала музыку ветра в развалинах замка Оуйн. Вот и все, что я слышала.

— И не видела его лица, его насмешливого лица?

— Я видела, как облако закрыло луну, — сказала она. — Вернемся, Корум, к нашему празднику.

Вздохнув, он вложил меч в ножны и покорно пошел за Медбх обратно в Кер Махлод.