Настоящее имя – Шейндля Сура Лейбова Соломониак-Блювштейн. Изобретательная воровка, аферистка, способная перевоплощаться в светскую даму, монахиню или простую служанку. Ее называли «дьявол в юбке», «демоническая красавица, глаза которой очаровывают и гипнотизируют»…

Популярный в конце XIX века журналист Влас Дорошевич назвал легендарную авантюристку «всероссийски, почти европейски знаменитой». А Чехов уделил ей внимание в книге «Сахалин».

Софья Блювштейн, в девичестве Шейндля Сура Лейбова Соломониак, прожила на воле не слишком долго – едва ли лет сорок. А талант, красота, хитроумие и абсолютная аморальность сделали эту молодую провинциалку гением аферы, легендарной авантюристкой.

Золотая Ручка занималась, в основном, кражами в гостиницах, ювелирных магазинах, промышляла в поездах, разъезжая по России и Европе. Шикарно одетая, с чужим паспортом, она появлялась в лучших отелях Москвы, Петербурга, Одессы, Варшавы, тщательно изучала расположение комнат, входов, выходов, коридоров. Сонька изобрела метод гостиничных краж под названием «гутен морген». Она надевала на свою обувь войлочные туфли и, бесшумно двигаясь по коридорам, рано утром проникала в чужой номер. Под крепкий предрассветный сон хозяина тихо «вычищала» его наличность. Если же хозяин неожиданно просыпался – нарядная дама в дорогих украшениях, как бы не замечая «постороннего», начинала раздеваться, как бы по ошибке приняв номер за свой… Кончалось все мастерски разыгранным смущением и взаимными расшаркиваниями. Вот таким манером однажды оказалась Сонька в номере провинциального отеля. Оглядевшись, она заметила спящего юношу, бледного как полотно, с измученным лицом. На столе лежали револьвер и веер писем. Сонька прочла одно – к матери. Сын писал о краже казенных денег, пропажа обнаружена, и самоубийство – единственный путь избежать бесчестья, уведомлял матушку злосчастный Вертер. Сонька положила поверх конвертов пятьсот рублей, прижала их револьвером и так же тихо вышла из комнаты.

Так что широкой Сонькиной натуре не чужды были и добрые дела. Когда Сонька узнала из газет, что вчистую обворовала несчастную вдову, мать двух девочек, украв у нее 5000 рублей, которые были единовременным пособием по смерти ее мужа, мелкого чиновника, она, долго не раздумывая, почтой отправила вдове пять тысяч и небольшое письмецо. «Милостивая государыня! Я прочла в газетах о постигшем вас горе, которого я была причиной по своей необузданной страсти к деньгам, шлю вам ваши 5000 рублей и советую впредь поглубже деньги прятать. Еще раз прошу у вас прощения, шлю поклон вашим бедным сироткам».

Особое мастерство Сонька демонстрировала в ювелирных магазинах. В присутствии многих покупателей и с помощью своих «агентов», которые ловко отвлекали внимание приказчиков, она незаметно прятала драгоценные камни под специально отращенные длинные ногти, заменяя кольца с бриллиантами фальшивыми, прятала украденное в стоящий на прилавке горшок с цветами, чтобы на следующий день прийти и забрать похищенное.

Особую страницу в ее жизни занимают кражи в поездах – отдельных купе первого класса. Жертвами мошенницы становились банкиры, иностранные дельцы, крупные землевладельцы, даже генералы – у Фролова, например, на Нижегородской железной дороге она похитила 213 000 рублей.

Изысканно одетая, Сонька располагалась в купе, играя роль маркизы, графини или богатой вдовы. Расположив к себе попутчиков и делая вид, что поддается их ухаживаниям, маркиза-самозванка много говорила, смеялась и кокетничала, ожидая, когда жертву начнет клонить ко сну. Для этого Сонька пускала в ход снотворное – одурманивающие духи с особым веществом, опиум в вине или табаке, бутылочки с хлороформом и т. д. У одного сибирского купца Сонька похитила триста тысяч рублей (огромные деньги по тем временам).

Она любила бывать на знаменитой Нижегородской ярмарке, но часто выезжала и в Европу – Париж, Ниццу, предпочитала немецкоязычные страны: Германию, Австро-Венгрию, снимала роскошные квартиры в Вене, Будапеште, Лейпциге, Берлине.

Сонька не отличалась красотой. Была небольшого роста, но имела изящную фигуру, правильные черты лица, глаза ее излучали сексуально-гипнотическое притяжение. Сонька постоянно пользовалась гримом, накладными бровями, париками, носила дорогие парижские шляпки, оригинальные меховые накидки, мантильи, украшала себя драгоценностями, к которым питала слабость. Жила с размахом. Излюбленными местами ее отдыха были Крым, Пятигорск и заграничный курорт Мариенбад, где она выдавала себя за титулованную особу, благо у нее был набор разных визитных карточек. Денег она не считала, не копила на черный день. Так, приехав в Вену летом 1872 года, заложила в ломбард некоторые из похищенных ею вещей и, получив под залог 15 тысяч рублей, истратила их в одно мгновение.

Постепенно ей прискучило работать одной. Она сколотила шайку из родственников, бывших мужей, вора в законе Березина и шведско-норвежского подданного Мартина Якобсона. Члены шайки безоговорочно подчинялись Золотой Ручке.

…Михаил Осипович Динкевич, отец семейства, почтенный господин, после 25 лет образцовой службы директором мужской гимназии в Саратове был отправлен в отставку. Михаил Осипович решил вместе с дочерью, зятем и тремя внуками переехать на родину, в Москву. Динкевичи продали дом, прибавили сбережения, набралось 125 тысяч на небольшой дом в столице.

Прогуливаясь по Петербургу, отставной директор завернул в кондитерскую – и в дверях чуть не сшиб нарядную красавицу, от неожиданности выронившую зонтик. Динкевич невольно отметил, что перед ним не просто петербургская красотка, а женщина исключительно благородной породы, одетая с той простотой, какая достигается лишь очень дорогими портными. Одна ее шляпка стоила годового заработка учителя гимназии.

Спустя десять минут они пили за столиком кофе со сливками. На вопрос об имени прекрасная незнакомка ответила:

«Графиня Тимрот, Софья Ивановна».

«О, какое имя! Вы ведь из московских Тимротов, не так ли?»

«Именно так».

«Ах, Софья Ивановна, кабы вы знали, как в Москву-то тянет!»

И Михаил Осипович, испытав вдруг прилив доверия, изложил графине свою нужду – и про пенсию, и про скромный капитал, и про грезу о московском не самом шикарном, но достойном хорошей семьи особнячке…

«А знаете что, любезный Михаил Осипович, – после краткого раздумья решилась графиня, – мы ведь с мужем ищем надежного покупателя. Граф получил назначение в Париж, послом его величества…»

«Но, графиня… Да я и мезонина вашего не осилю! У вас ведь имеется мезонин?»

«Имеется, – усмехнулась Тимрот. – У нас много чего имеется. Но муж мой – гофмейстер двора. Нам ли торговаться? Вы, я вижу, человек благородный, образованный, опытный. Другого хозяина я бы и не желала…»

Договорились встретиться через пять дней в поезде, куда Динкевич подсядет в Клину.

Сонька хорошо помнила этот городок, а вернее, небольшую станцию, так как из всего города ей был знаком только полицейский участок. Свое первое приключение Сонька вспоминала всегда с удовольствием. В ту пору ей не исполнилось и двадцати, при небольшом росте и изяществе выглядела на шестнадцать. Это через шесть лет ее стали называть Золотой Ручкой, когда Шейндля Соломониак, дочь мелкого ростовщика из Варшавского уезда, прославилась как мозговой центр и финансовый бог «малины» международного размаха. А тогда у нее были лишь талант, неотразимое обаяние и школа «родового гнезда», которым она гордилась не меньше, чем графиня Тимрот. Гнезда не генеральского, а блатного, где она росла среди ростовщиков, скупщиков краденого, воров и контрабандистов. Была у них на побегушках, легко выучивая их языки: идиш, польский, русский, немецкий. Наблюдала за ними. И как истинно артистическая натура, пропитывалась духом авантюры и беспощадного риска.

Ну а тогда, в 1866-м, она была скромной воровкой «на доверии» на железной дороге. К этому времени Сонька уже успела, кстати, сбежать от своего первого мужа, торговца Розенбада, прихватив на дорожку не так уж много – пятьсот рублей. Где-то «у людей» росла ее маленькая дочка.

Итак, подъезжая к Клину, в вагоне третьего класса, где она промышляла по мелочи, Сонька заприметила красавца юнкера. Подсела, поклонилась, польстила ему «полковником» и так простодушно, во все глаза (силу которых уже знала хорошо) разглядывала его кокарду, сверкающие сапоги и чемоданчик возле них, что молодой военный немедленно ощутил порыв, свойственный всем мужчинам, встречавшимся на Сонькином пути: защитить и опекать эту девочку с лицом падшего ангела – по возможности до конца своих дней. На станции Клин ей уже ничего не стоило послать покоренного юнкера – ну, допустим, за лимонадом.

Это был первый и последний раз, когда Сонька попалась с поличным. Но и тут сумела выкрутиться. В участке она разрыдалась, и все, включая облапошенного и отставшего от поезда Мишу Горожанского, поверили, что девушка взяла чемодан попутчика по ошибке, перепутав со своим. Мало того, в протоколе осталось заявление «Симы Рубинштейн» о пропаже у нее трехсот рублей. Спустя несколько лет Сонька отправилась в Малый театр. И в блистательном Глумове узнала вдруг своего клинского «клиента». Михаил Горожанский в полном соответствии с псевдонимом – Решимов – бросил военную карьеру ради театра и стал ведущим актером Малого. Сонька купила огромный букет роз, вложила туда остроумную записку: «Великому актеру от его первой учительницы», – и собралась послать премьеру. Но по дороге не удержалась и добавила к подношению золотые часы из ближайшего кармана. Все еще молодой Михаил Решимов так никогда и не понял, кто разыграл его и почему на крышке дорогого сувенира было выгравировано: «Генерал-аншефу N за особые заслуги перед отечеством в день семидесятилетия».

Но вернемся к «графине» Софье Тимрот. В Москве ее, как положено, встречал шикарный выезд: кучер весь в белом, сверкающая лакированной кожей и пышными гербами двуколка и классическая пара гнедых. Заехали за семейством Динкевича на Арбат – и вскоре покупатели стояли у ворот чугунного литья, за которыми высился дворец на каменном цоколе с обещанным мезонином.

Затаив дыхание, Динкевичи осматривали бронзовые светильники, павловские кресла, красное дерево, бесценную библиотеку, ковры, дубовые панели, венецианские окна… Дом продавался с обстановкой, садом, хозяйственными постройками, прудом – и всего за 125 тысяч, включая зеркальных карпов! Дочь Динкевича была на грани обморока.

Служанка с поклоном вручила графине телеграмму на серебряном подносе, и та, близоруко сощурившись, попросила Динкевича прочесть ее вслух:

«Ближайшие дни представление королю вручение верительных грамот тчк согласно протоколу вместе супругой тчк срочно продай дом выезжай тчк ожидаю нетерпением среду Григорий».

«Графиня» и покупатель отправились в нотариальную контору на Ленивке. Когда Динкевич следом за Сонькой шагнул в темноватую приемную, услужливый толстяк резво вскочил им навстречу, раскрыв объятия.

Это был Ицка Розенбад, первый муж Соньки и отец ее дочки. Теперь он был скупщиком краденого и специализировался на камнях и часах. Встретившись года через два после побега молодой жены, бывшие супруги стали «работать» вместе. Ицка с его веселым нравом и артистичным варшавским шиком, часто оказывал Соньке неоценимую помощь.

Итак, нотариус, он же Ицка, теряя очки, бросился к Соньке. «Графиня! – вскричал он. – Какая честь! Такая звезда в моем жалком заведении!»

Через пять минут молодой помощник нотариуса оформил изящным почерком купчую. Господин директор в отставке вручил графине Тимрот, урожденной Бебутовой, все, до копеечки, накопления своей добропорядочной жизни. 125 тысяч рублей. А через две недели к ошалевшим от счастья Динкевичам пожаловали двое загорелых господ. Это были братья Артемьевы, модные архитекторы, сдавшие свой дом внаем на время путешествия по Италии. Динкевич повесился в дешевых номерах…

Главные помощники Соньки в этом деле через пару лет были схвачены. Ицка Розенбад и Михель Блювштейн (дворецкий) отправились в арестантские роты, Хуня Гольдштейн (кучер) – на три года в тюрьму, а затем – за границу «с воспрещением возвращаться в пределы Российского государства». Сонька любила работать с родней и бывшими мужьями. Все трое не были исключениями: не только варшавянин Ицка, но и оба «румынскоподданных» состояли в свое время с «мамой» в законном браке.

Попадалась она не раз. Соньку судили в Варшаве, Петербурге, Киеве, Харькове, но ей всегда удавалось либо ловко ускользнуть из полицейской части, либо добиться оправдания. Впрочем, охотилась за ней полиция и многих городов Западной Европы. Скажем, в Будапеште по распоряжению Королевской судебной палаты были арестованы все ее вещи; лейпцигская полиция в 1871 году передала Соньку под надзор российского посольства.

Так началась полоса неудач: ее имя часто фигурировало в прессе, в полицейских участках были вывешены ее фотографии. Соньке становилось все труднее раствориться в толпе, сохранять свободу с помощью взяток.

Она блистала в счастливые времена своей звездной карьеры в Европе, но городом удачи и любви была для нее Одесса…

Вольф Бромберг, двадцатилетний шулер и налетчик, по прозвищу Владимир Кочубчик, имел над Сонькой необъяснимую власть. Он вымогал у нее крупные суммы денег. Сонька чаще, чем прежде, шла на неоправданный риск, стала алчной, раздражительной, опустилась даже до карманных краж. Не слишком красивый, из разряда «хорошеньких» мужчин, с подбритыми в ниточку усиками, узкий в кости, с живыми глазами и виртуозными руками – он единственный рискнул однажды подставить Соньку. В день ее ангела, 30 сентября, Вольф украсил шейку своей любовницы бархоткой с голубым алмазом, который был взят под залог у одного одесского ювелира. Залогом являлась закладная на часть дома на Ланжероне. Стоимость дома на четыре тысячи превышала стоимость камня – и разницу ювелир уплатил наличными. Через день Вольф неожиданно вернул алмаз, объявив, что подарок не пришелся по вкусу даме. Через полчаса ювелир обнаружил подделку, а еще через час установил, что и дома никакого на Ланжероне нет и не было. Когда он вломился в комнаты Бромберга на Молдаванке, Вольф «признался», что копию камня дала ему Сонька и она же состряпала фальшивый заклад. К Соньке ювелир отправился не один, а с урядником.

Суд над ней шел с 10 по 19 декабря 1880 года в Московском окружном суде. Разыгрывая благородное негодование, Сонька отчаянно боролась с судейскими чиновниками, не признавая ни обвинений, ни представленных вещественных доказательств. Несмотря на то что свидетели опознали ее по фотографии, Сонька заявила, что Золотая Ручка – совсем другая женщина, а она жила на средства мужа, знакомых, поклонников. Особенно возмутили Соньку подброшенные ей на квартиру полицией революционные прокламации. Словом, вела себя так, что впоследствии присяжный поверенный А. Шмаков, вспоминая об этом процессе, назвал ее женщиной, способной «заткнуть за пояс добрую сотню мужчин».

И все же по решению суда она получила суровый приговор: «Варшавскую мещанку Шейндлю Суру Лейбову Розенбад, она же Рубинштейн, она же Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири».

Местом ссылки стала глухая деревня Лужки Иркутской губернии, откуда летом 1885 года Сонька совершила побег, но через пять месяцев была схвачена полицией. За побег из Сибири ее приговорили к трем годам каторжных работ и 40 ударам плетьми. Однако и в тюрьме Сонька не теряла времени даром: она влюбила в себя рослого, с пышными усами тюремного надзирателя, унтер-офицера Михайлова. Тот передал своей пассии гражданское платье и в ночь на 30 июня 1886 года вывел ее на волю. Но только четыре месяца наслаждалась Сонька свободой. После нового ареста она оказалась в Нижегородском тюремном замке. Теперь ей предстояло отбывать каторжный срок на Сахалине.

Без мужчины она не могла никак и еще на этапе сошлась с товарищем по каторжной доле, смелым, прожженным пожилым вором и убийцей Блохой.

На Сахалине Сонька, как и все женщины, вначале жила на правах вольного жителя. Привыкшая к дорогим люксам европейского класса, к тонкому белью и охлажденному шампанскому, Сонька совала копеечку караульному солдату, чтобы пустил ее в темные барачные сени, где она встречалась с Блохой. Во время этих кратких свиданий Сонька и ее матерый сожитель разработали план побега.

Надо сказать, что бежать с Сахалина было не такой уж сложной задачей. Блоха бежал уже не впервой и знал, что из тайги, где три десятка человек работают под присмотром одного солдата, пробраться среди сопок к северу, к самому узкому месту Татарского пролива между мысами Погоби и Лазарева ничего не стоит. А там – безлюдье, можно сколотить плот и перебраться на материк. Но Сонька, которая и здесь не избавилась от своей страсти к театрализованным авантюрам, а к тому же побаивалась многодневной голодухи, придумала свой вариант. Пойдут они дорожкой хоженой и обжитой, но прятаться не будут, а сыграют в каторжную инсценировку: Сонька в солдатском платье будет «конвоировать» Блоху. Рецидивист убил караульного, в его одежду переоделась Сонька.

Первым поймали Блоху. Сонька, продолжавшая путь одна, заплутала и вышла на кордон. Но в этот раз ей посчастливилось. Врачи Александровского лазарета настояли на снятии с Золотой Ручки телесного наказания: она оказалась беременной. Блоха же получил сорок плетей и был закован в ручные и ножные кандалы. Когда его секли, он кричал: «За дело меня, ваше высокоблагородие! За дело! Так мне и надо!»

Беременность Соньки Золотой Ручки закончилась выкидышем. Дальнейшее ее сахалинское заточение напоминало бредовый сон. Соньку обвиняли в мошенничестве, она привлекалась – как руководитель! – по делу об убийстве поселенца-лавочника Никитина.

Наконец, в 1891 году за вторичный побег ее передали страшному сахалинскому палачу Комлеву. Раздетой донага, окруженной сотнями арестантов, под их поощрительное улюлюканье палач нанес ей пятнадцать ударов плетью. Ни звука не проронила Сонька Золотая Ручка. Доползла до своей комнаты и свалилась на нары. Два года и восемь месяцев Сонька носила ручные кандалы и содержалась в сырой одиночной камере с тусклым крошечным окном, закрытым частой решеткой.

Чехов так описал ее в книге «Сахалин»: «Маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом… Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное…» К моменту описываемых Чеховым событий, то есть в 1891 году, Софье Блювштейн было всего сорок пять лет…

Отсидев срок, Сонька должна была остаться на Сахалине в качестве вольной поселенки. Она стала хозяйкой местного «кафешантана», где варила квас, торговала из-под полы водкой и устраивала веселые вечера с танцами. Тогда же сошлась с жестоким рецидивистом Николаем Богдановым, но жизнь с ним была хуже каторги. Больная, ожесточившаяся, она решилась на новый побег и покинула Александровск. Прошла около двух верст и, потеряв силы, упала. Ее нашли конвойные; через несколько дней Золотая Ручка умерла. Однако ходили легенды, что это была вовсе не она, а подставное лицо…