Гобийские заметки
1943
Вот и Гоби — великая центральноазиатская пустыня. Как мало она похожа на знакомые Каракумы! В Гоби мало песков, зато глинистые и каменистые пустыни — гамады занимают огромные площади. Окатанной мелкой гальки или щебня местами так много, что путешественники такое покрытие грунтов называют «каменным панцирем».
Гоби в пределах Монгольской Народной Республики высоко поднята над уровнем моря, её поверхность лежит на высоте 800—1200 метров, а в горах поднимается до 2500— 3000 метров. Это также существенно отличает Монгольскую Гоби от среднеазиатских пустынь, которые расположены очень низко. Высокое положение Гоби несколько умеряет здесь летний зной, уменьшает испарение, поэтому Гоби в своей северной окраине обладает растительностью и животным миром полупустынь. На юге полупустыня постепенно переходит в настоящую пустыню, особенно сухую и мрачную южнее Монгольского и Гобийского Алтая. Безжизненные пространства Заалтайской Гоби производят на путника удручающее впечатление: «каменный панцирь», покрытый лоснящейся коркой «пустынного загара», редкие кустарники приземистого парнолистника или хвойника. Даже саксаул избегает эту каменистую пустыню.
«Гоби» — монгольское слово, но известно оно во всём мире. Термином «гоби» монголы обозначают равнинную или волнистую местность, покрытую скудной полупустынной растительностью, где нет реки, где вода обычно имеется только в колодцах или редких скудных родниках, где почвы каменисты, глинисты, песчаны, засолены. Такие пустынные местности могут быть разными по размерам — от маленькой котловинки до большой площади во много тысяч квадратных километров. На картах Центральной Азии можно найти много географических названий, в составе которых фигурирует слово «гоби»: Шаргаин-Гоби, Нарин-Хуху-Гоби, Бордзон-Гоби и другие.
Сами араты-монголы, авторы этого термина, не называли всю центральноазиатскую пустыню таким собственным именем. Теперь же из школьных учебников они узнали, что в географии условились все пространство между горами Хангая и Нань-Шаня называть Гоби.
Мы долго бродили по Заалтайской пустыне. Кончилось жаркое гобийское лето, на смену которому пришло хорошее и тихое время года — осень. В августе мы испытывали 40-градусную жару, а осенними ночами поглубже забирались в спальные мешки. На рассвете термометр опускался ниже нуля, и вода покрывалась тонкой искристой корочкой льда.
Компания у нас собралась тогда хотя и небольшая, но хорошая, тесно спаянная научными интересами. Ботаник, зоолог и географ дополняли друг друга.
Старая грузовая машина «ЗИС» честно служила нам в течение всей экспедиции. Спасибо ей и нашему опытному шофёру-механику Ульдзейту, молодому арату из Дзабханского аймака. Благодаря его осторожности и знанию машины мы благополучно проходили через канавки, размытые дождём, через пески или солончаки, долго шли по сухим днищам оврагов, переваливали через Монгольский Алтай и при возвращении в Улан-Батор брали глубокие реки вброд.
Ульдзейту был горячий и энергичный человек, интересовавшийся всем. Он подолгу и подробно расспрашивал нас о Советском Союзе, где умеют делать такие прекрасные машины, как наш грузовик.
Помню, примерно в 100 километрах от ближайших монгольских кочевий, когда мы беспечно ехали по едва заметной дороге, шофёр забеспокоился и остановил машину. На наши недоуменные вопросы он ответил: «Ехать дальше нельзя, нужен ремонт». Казалось непонятным, зачем нужен ремонт здесь, в пустыне, вдали от жилья, под южным склоном Монгольского Алтая, когда машина хорошо идёт. Но ремонт действительно был нужен. Шофёр определил на слух поломку шатунного подшипника. Дальнейшее движение могло усугубить дефект и привести к аварии.
Въехали на крутую гору. На её вершине разбили палатки, а машину поставили круто под уклон. Мы бродили в окрестностях лагеря, пугая песчанок и мелких зайцев — толаев. Внизу сверкала полоса воды. Это было небольшое солёное озерко, густо заросшее тростником. Оно оазисом выделялось среди пустыни. В тростниках и на воде подняли массу пернатых, и скоро выстрелы нарушили тишину.
К вечеру машина наша была готова. Шофёр показал нам искрошенный металл подшипника. Но завести автомобиль рукояткой мы не могли, рукоятка не трогалась с места: крепко-накрепко подтянутые подшипники не давали возможности это сделать. В таких случаях берут отремонтированную машину на буксир и заводят её на ходу. У нас была одна машина, её нечем было буксировать. Но для того Ульдзейту и поставил свой автомобиль под уклон. Освободив колеса от упора, спустив тормоза, мы толкнули машину вниз. Увлекаемая собственной тяжестью, она набирала скорость. Шофёр включил зажигание и рычаг скоростей. Машина на долю секунды запнулась, а затем мы увидели сизые облачка газа, с напором вылетавшего из выхлопной трубы. Путешествие продолжалось.
В Заалтайской Гоби поднимаются горы Атас, Цаган-Богдо, Хуху-Тумурты. Это последние на востоке отзвуки великой горной системы Тянь-Шаня. Здесь, в Заалтайской Гоби, происходит стык Тянь-Шаня, Алтая и Джунгарских хребтов. В горах видны плоские плато, на них местами выдаются неострые пики — вершины высотой 2300—2700 метров над уровнем моря. На всех этих горах лежит печать пустыни. Скалы, сухие овраги, низкорослая растительность, безводье, камни. Тем приятнее было встретить у южного подножия гор Цаган-Богдо монгольский посёлок, живописно расположенный на предгорной террасе, у обильного водой ключа Цаган-Булак.
Монголы очень хвалили воду Цаган-Булака. Она действительно оказалась вкусной, холодной и совершенно пресной. Мы уже давно не пили такой воды и сразу же с кружками направились к ключу и неторопливо наслаждались чистой, мягкой водой. Потом энергично мылись и стирали нашу порядком загрязнённую одежду.
Ручеёк стремительно несёт свою воду на юг и скоро исчезает в сухих грунтах пустыни. На площадке у источника монголы устроили небольшой огород и здесь, в Гоби, выращивали лук, морковь, картофель. Ниже огорода я заметил правильные квадраты заброшенных посевов и аккуратную, но уже сглаженную временем сеть арыков. Меня заинтересовали следы былого земледелия. Судя по правильным фигурам площадок и устройству оросительной системы, здесь некогда работали руки опытных земледельцев.
Араты рассказали нам историю этих следов, и я с их слов написал любопытный рассказ из недавнего прошлого Гоби. Вот он.
В Заалтайской Гоби стояла тишина. На склоне пустынных гор у родничка приютился одинокий аил. Родников в этой части пустыни мало, да и вода их часто солоновата. Но есть родник, который знают все, — это Цаган-Булак, то есть «белый ключ», а «белый» у нас значит «чистый», «хороший». В самые засушливые годы иссякает вода в родниках Заалтайской Гоби, а живая вода Цаган-Булака льётся весёлым, говорливым ручейком, и неумолимое солнце не в силах заставить его замолчать.
И горы Цаган-Богдо высоки, не выгорают их горные степи, зеленеющим островом возвышаются они среди бурых безжизненных пустынь. Замечательные горы Цаган-Богдо, и гобийцы любят их, и имя дали им «белые», «святые». На их вершинах и перевалах в честь добрых духов горы араты построили много жертвенных каменных куч — обо; на южном склоне у Цаган-Булака тоже высится обо.
Гобийцы верили в божественное происхождение родника и почтительно называли его аршаном, и значит оно «святая вода», «питьё богов», «нектар».].
Звери Гоби, и те хорошо знают Цаган-Булак. За десятки километров приходят они к ручью испить ключевой воды. В тёплую летнюю ночь небольшими группами прибегают антилопы и красивые куланы во главе со старым жеребцом — вожаком табуна. Широко и тихо ступая круглыми, мягкими подошвами, идут дикие верблюды, высоко поднимая головы, осторожно, прислушиваясь к ночной тишине. Спускается с гор гобийский медведь-отшельник, сохранившийся только в горах Цаган-Богдо. После живительной воды снова вкусными покажутся сухие солёные корма пустыни, да и много ли нужно неприхотливым зверям Гоби? Веточка корявого саксаула, острый хвощ, сухая колючка парнолистника, терпкая, но влажная солянка, и уже совсем хорошо, если встретится пряный лук.
Часто появлялись у источника караваны верблюдов. Со всех концов Заалтайской Гоби, из отдалённых стойбищ приходили араты за водой, делились новостями с жителями аила и увозили с собой воду в овальных приплюснутых бочках. И не только воду — много интересного узнавали они из долгих бесед с Цэрэном, самым старшим, самым почтенным человеком в Цаганбулакском аиле.
Приезжие почтительно здоровались с Цэрэном, сидя в юрте, пили солоноватый чай с молоком и бараньим жиром и расспрашивали о том, каковы пастбища, как чувствует себя скот, жиреют ли овцы и верблюды и, наконец, как здоровье семьи. Очерёдность этих вопросов была традиционная, и нарушать её считалось невежливым. Затем гости вынимали из голенищ длинные трубки, туго набивали их пылеобразным табаком — дунзой и, глубоко затягиваясь, подолгу дымили.
Сквозь лёгкую пелену сизого дыма Цэрэн следил за приезжими, которых знал давно и с которыми не раз беседовал. Иногда дольше обычного он останавливал свой взгляд на Очире, молодом арате, лихом наезднике и охотнике. «Мергень», — говорили о нём араты, а это означало высшую похвалу: «меткий стрелок», «смелый». Очир охотился за крупным зверем, бил кулана. Язык этой дикой лошади он почтительно подносил отцу. Пахнувший знакомыми терпкими гобийскими травами язык кулана ценился высоко, а жир этой лошади считался целебным.
Глубокой осенью Очир уходил в пустыню в погоню за дикими верблюдами. Трудное это дело. Иногда неделями шёл он по следам осторожного и неутомимого зверя, и часто безрезультатно. Но зато когда убивал свою жертву, тогда надолго обеспечивал семью прекрасным мясом. Особенно хороши верблюжьи горбы, осенью наполненные жиром. Известно, что, кто ест мясо верблюда, тот сам делается быстрым и неутомимым, как верблюд.
Даже на ирбиса, эту крупную хищную и опасную кошку, охотился Очир. Большая пятнистая шкура ирбиса украшала юрту его семьи. За этим зверем он с товарищами ездил в далёкие горы Монгольского Алтая, в ясные дни голубевшие далеко на севере. Хорошие эти горы, о них славно поётся в монгольских песнях, много там кормов и воды. Бесчисленные стада овец и лошадей пасутся на могучих боках бело-горного Алтая.
Цэрэну нравился Очир, всегда скромный и почтительный, и Цэрэн считал, что лучшего молодца не сыскать в Заалтайской Гоби.
Долго молча курили араты, добавляя дунзу в маленькие трубочки.
— Странные вести принесли из Сучжоу хангайские монголы, — сказал как-то Цэрэн. — Будто не станет китайского богдыхана и вся наша страна не будет управляться амбанями и цзян-чжунями.
Поражённые такими удивительными новостями, араты молчали, и только Очир тихо спросил:
— Богдыхана не будет, китайских губернаторов не станет, а наши монастыри, ламы, князья и сборщики налогов останутся?
— Кто знает. Судьбу нашей планеты не всегда могут предсказать даже самые учёные ламы, гадающие по звёздному небу. Впрочем, как можно без князей и монастырей, кто и где будет молиться богам о благополучии нашего скота, о кормах на пастбищах и о наших детях? Все это в руках лам.
Цэрэн молчал. Каждый думал о своём: как сложится жизнь его семьи в дальнейшем, что случится с их аилами, заброшенными на край света.
Очир вышел собирать пасущихся верблюдов, и вскоре караван, нагруженный свежей пресной водой, ушёл в обратный путь.
Это было в 1911 году, когда события в Китае привели к смене власти в стране. Рухнула Срединная империя.
Ползли тревожные слухи о том, что в Джунгарии появились люди, живущие грабежом мирных жителей, что они, объединившись в шайки, на маленьких быстрых конях совершают набеги на селения и уходят в пустыню, где грабят и убивают людей, угоняя их жён и стада.
Неспокойно стало в Заалтайской Гоби. Окончились тихие дни, похожие друг на друга, как капли воды из скудного родника тамц, не дающего струи. Рассказывали даже, что в оазисе Торой грабители угнали весь скот, а араты, оказавшие сопротивление, были убиты, да и оставшиеся живыми должны были погибнуть: разве можно прожить человеку в пустыне без своего стада, без верблюда — ни прокормиться, ни уехать. А пешком в безграничных просторах Гоби далеко ли уйдёшь? Страшно стало в родной, знакомой пустыне, ночи казались длинными, пугающими.
Араты из Цаган-Богдо покинули родные места. Они разобрали юрты, погнали скот на север, к предгорьям Монгольского Алтая, подальше от непрошеных гостей. Ушёл и Цэрэн из Цаган-Булака.
Только в глубоких ущельях Цаган-Богдо, в сложных лабиринтах, недоступных для чужих, осталось несколько молодых монголов во главе с Очиром. У них были верблюды: на них надежды больше, чем на лошадей. Монголы жили в небольших выцветших и прокопчённых палатках — майханах, питались верблюжьим молоком и мясом диких животных. Охотники били диких горных баранов аргали, мясо которых очень вкусно.
На одной из вершин Цаган-Богдо, среди скал Очир устроил наблюдательный пункт, откуда дежурный следил за пустыней. В случае приближения врагов Очир должен был на быстрых верблюдах уйти на север и предупредить об опасности аратов.
Легко обозревалась пустыня с вершин Цаган-Богдо: покатые подгорные равнины, бесплодные, каменистые, пересечённые глубокими оврагами обширные «шала», глинистые понижения, дно которых оказывалось иногда настолько гладким и крепким, что кованая лошадь, несущая всадника, не оставляла следа. Далеко на юге, уже невидимые, лежали китайские земледельческие густонаселённые оазисы с городами, куда араты караванами ходили за мукой и чаем.
На юг от Цаган-Богдо Пустыня Хух-Номин-Гоби казалась громадной голубой чашей с неясными, далёкими краями. Прославляя родину, араты с гордостью упоминают Хух-Номин-Гоби — светлый, манящий край.
Проходили дни. Пустыня будто замерла. Лишь изредка наблюдатели замечали пыль, поднятую табуном куланов, стада диких верблюдов, которые, проходя вблизи гор, спокойно паслись на скудных пастбищах подгорной равнины. Но не видно было мирных караванов. Боясь грабежей, монголы не ходили уже в китайские оазисы за товарами.
Наступила осень — лучшее время года в пустыне. Жара спала, ветры стихли, ночи стали прохладными. В Цаган-Булаке у края ручейка по утрам можно было видеть тонкую иглистую корочку ночного льда. Косые лучи утреннего солнца зайчиками играли на льдистых берегах и напоминали о скорой зиме — сухой, бесснежной и солнечной, но по-северному студёной.
В безветренные дни воздух был по-особенному прозрачен, приближались отдалённые гряды, возвышенности и солончаки, отчётливо были видны овраги и обрывы скал. В один из таких дней под вечер дежуривший на посту заметил пыльную дымку. «Это не ветер, — решил он, — не похоже это и на табун куланов». Действительно, облачко пыли приближалось настолько медленно и так прямолинейно плыло к Цаган-Булаку, что уже через час стало ясно — прямо к роднику движется караван, ничем, однако, не напоминавший шайки разбойников: не было ни одной лошади, и весь-то караван состоял из трёх верблюдов и двух ослов, на которых сидели всадники.
«Это и не монголы, — заключил дежурный, — наши люди из Халхи никогда не ездят на ослах». Он поспешно спустился в лагерь. Выслушав его, Очир согласился, что это не монголы, возвращающиеся из Китая в родные кочевья. «Китайцы? — подумал Очир и тут же усомнился:—Зачем трём китайцам с маленьким караваном идти в Гобийскую пустыню? Может быть, с торговыми целями? Вряд ли. Торговые караваны обычно бывают большими, по 100—200 и больше верблюдов, да к тому же они ходят по торным караванным дорогам, лежащим к востоку и к северу от Цаган-Богдо. Возможно, это русские». Очир слышал, что большая страна русских далеко на севере, но маленький караван шёл из Китая.
О русских рассказывал старый Цэрэн, он их видел лет десять назад, когда по ущелью через Цаган-Богдо в сопровождении незнакомых алтайских монголов прошло несколько русских людей. Они были какие-то странные: торговлей не занимались, никаких особенных грузов с собой не везли, почему-то собирали разные травы и веточки кустарников, даже такие, которые не ест и гобийский верблюд. Русский начальник хорошо говорил по-китайски, понимал по-монгольски и расспрашивал лишь о том, где какие горы, где какие реки, какие дикие животные водятся в Цаган-Богдо.
Странные и ненужные вопросы он задавал. Цэрэн признавался, что ему нелегко было отвечать. В самом деле, горы всюду, большие и малые, громоздятся они и на востоке и на западе. Да мало ли их: Хух-Тумурты, Атас, Тосту, Ясту… А что рек нет в этом краю, известно даже гобийскому мальчику. Короткие худосочные ручейки, быстро иссякающие в пустыне, — вот наши реки, а о настоящих реках рассказывали только проезжие монголы.
Русские ходили по горам, что-то писали в толстых книгах. Но больше всего удивились они рассказу Цэрэна о том, что в пустынных горах Цаган-Богдо живут медведи, совсем особые медведи. Они напоминают человека и живут в подземных, но хороших юртах. Почему-то не поверил русский начальник, но все записывал и спрашивал, что едят медведи, много ли их, кто из аратов их видел. Многие видели, медведей, но не трогали их: это ведь почти люди; настоящие медведи не могут жить в пустыне, они водятся только в далёких лесах Северной Монголии, где высятся прекрасные Хэнтэйские горы, где, по сказаниям, давным-давно зародилось великое племя монголов.
Вскоре русские погрузили ящики и тюки на верблюдов, попрощались с Цэрэном, крепко пожали ему руку и ушли на юг. Начальник пожелал ему, и семье, и скоту полного благополучия. Хороший человек был этот русский: тихий, вежливый, понимающий монгольскую жизнь и нужды простого арата. А вот занимался он не настоящим делом: старательно закладывал в бумагу высушенные травы, ловил маленьких зверушек, сушил их шкурки и прятал в ящики, будто можно из них сшить доху. Бегал с белым мешочком за насекомыми — у источника их много. Собирал ящериц, особенно усердно охотился за большими агамами. Ящериц положил в стеклянную банку с хорошей крепкой водкой и, конечно, испортил её. Водка, которую варят женщины из кислого молока или кумыса, гораздо слабее и мутнее, а у начальника водка была чистая, как слеза ягнёнка.
И имена у русских какие-то странные, непонятные. Цэрэн запомнил лишь одно, самое лёгкое: Лад-гын. А вот монгольские имена легко запомнить, они простые и понятные: Бату, Болот, Эрдэни, Нима, Дава, Мигмар и много других звучных и красивых.
Ушёл Лад-гын из Цаган-Булака, и монголы долго и хорошо вспоминали о нём. Цэрэн хранил подарки русского начальника: небольшой складной нож и в юрте на бурхан-ширэ рядом с медными и бронзовыми молчаливыми богами большой, тоже молчаливый будильник. Когда-то эти часы весело тикали и мелко-мелко звонили, пугая маленькую Дулму. А потом девочка уронила часы на землю, и они остановились. Жалко, очень жалко: когда у арата в Гоби появятся новые часы?
С тех пор не видели «оросов» в Цаган-Булаке.
У Очира приход маленького каравана в Цаган-Булак не вызвал особенных подозрений. Он не стал посылать нарочного в аилы, а распорядился лишь о том, чтобы дежурные зорко следили за приезжими, не показываясь им на глаза: в скалах ведь легко остаться незамеченным!
Между тем приезжие обосновались у родника и, сидя на камнях, медленно пили воду из маленьких плоских деревянных чашечек. Видимо, им нравилась вода Цаган-Булака, и в этом не было ничего удивительного. Странно было другое: ни монголы, ни китайцы обычно не пили сырой воды на стоянках, они всегда варили чай. Гости ходили вдоль ручья, осматривали землю, брали в руки кусочки земли и растирали их на ладони. Сухой, пылеватый грунт быстро превращался в тонкий серый порошок. Люди размахивали руками, оживлённо говорили о чём-то и, видимо, наконец, договорившись, взяли в руки небольшие лопатки и стали рыть ими землю. Может быть, они хотели найти или спрятать клад, но тогда зачем это делать у самого родника?
Но гости не рыли глубоко, не делали ям, а копали мелкие канавки, которые располагали правильными прямоугольниками на слабопокатом участке высохшей, в трещинах почвы, в том месте, где обычно по ночам отдыхал скот или останавливались проходящие караваны. С наблюдательного пункта было видно, как возникала сеть канавок. Три дня дружно работали незнакомцы. Канавки росли быстро, и к вечеру третьего дня весь участок был ими исчерчен, как лист бумаги.
На четвёртый день утром приезжие подошли к ручью, перегородили его русло и соединили ручей с вырытыми канавками. Вода, поблёскивая, побежала по новому ложу и стала медленно растекаться. Вскоре все линии канавок зеркальными полосками отражали солнечные лучи.
Такие тщательно подготовленные к посевам участки монголы видели в китайских земледельческих оазисах в провинциях Ганьсу и Нинся. Сами же монголы сеяли ячмень, но, конечно, не в сухой Заалтайской Гоби, а севернее, где с Монгольского Алтая стекают в Гоби речки. Воду этих речек араты отводили на пашни и дважды в год поливали посеянный ячмень или просо. Урожай обычно бывал скудный: много сорняков мешало нормальному росту растений, а появлявшиеся над участками тучи птиц выклёвывали ещё не полностью созревшие семена. Но всё же кое-что оставалось.
Основное хозяйство у аратов — скотоводство, повседневные продукты питания — молоко в разных видах, а зимой и мясо; просо же и ячмень всегда пригодятся в качестве приправы. Их зерна можно поджарить в казане, истолочь в деревянной ступке и заваривать с жирным чаем. Это вкусная еда. Мука из поджаренных зёрен — дзамба — питательна, долго хранится и очень удобна в длинном пути.
Но земледельцы не собирались сеять. Отдохнув день, под вечер собрали они своих животных, погрузили пожитки, заполнили два небольших бочонка водой и ночью ушли в том направлении, откуда пришли. Ночь холодна — можно сильно ограничить расход воды при переходе через Хух-Номин-Гоби.
Утром Очир спустился к роднику. Здесь по-прежнему весело журчал ручеёк, но вода его, теперь уже разливаясь по канавкам, поила сухую гобийскую землю.
Скоро Очир с товарищами ушёл из Цаган-Богдо. На быстрых, сильных двугорбых верблюдах, специально приученных идти иноходью, за два перехода преодолели они более двухсот километров и дошли до Монгольского Алтая. Здесь, в горных долинах, защищённых от северных ветров, лежали аилы Очира и его спутников.
Пришла зима, ручей Цаган-Булака оделся льдом, канавки с водой покрылись стеклянной корочкой, у выхода родника образовалась большая наледь. Умолк ручей, не приходили звери на водопой, улетели птицы. Но солнце и зимой щедро посылало свои лучи на остывшую землю пустыни.
Весной сильные ветры дуют в Гоби. Они поднимают с земли миллионы и миллиарды частиц мелкозёма и песка и несут их на юго-восток. Пыльная мгла днём стоит над пустыней. К вечеру стихает буйный ветер, воздух очищается от пыли. Перед красным закатом уже можно разглядеть местность и ориентироваться по дальним горам, впрочем очень похожим друг на друга. Холодными весенними ночами хорошо идти, оставаясь незамеченным, проверяя направление по ярким спелым звёздам. Днём, спасаясь от ветров, пыли или от случайной встречи, можно спрятаться в мелкосопочнике, отдохнуть в палатке и на скудных пастбищах подкормить животных.
В такую пору из Китая в Монгольскую Гоби шёл караван. Временами в тишине раздавался негромкий окрик погонщиков и слышалась китайская речь. Путешественникам, видимо, хорошо была известна местность, караван легко ориентировался в пустыне.
— К утру будем в Цаган-Булаке, — сказал рослый китаец Сун Ли, — интересно, возвратились ли сюда монголы?
Уже при приближении к источнику путникам стало ясно, что людей близко нет.
— Вот и хорошо! — обрадованно сказал старший, по имени Ясан Шин. — Благодаря нашей работе земля хорошо пропиталась влагой, и, если лето будет спокойное, осенью мы соберём здесь хороший урожай.
На следующий день приезжие разрыхлили почву, обрабатывая её так тщательно, как это делают китайские крестьяне.
Скоро установилась хорошая летняя погода, утихли ветры. На грядках показались первые зелёные ростки. Вода Цаган-Булака оказалась пригодной для орошения. Ею китайцы поливали участки и остаток сбрасывали в пустыню, не давая воде застаиваться. Такой способ поливки гарантировал почву от губительного засоления, столь обычного в жарких; сухих странах.
Как-то неспокойно чувствовали себя земледельцы. Они с тревогой поглядывали вдаль и частенько посылали своего самого молодого товарища на разведку, посмотреть, не появились ли люди в горах Цаган-Богдо и нет ли проходящих караванов.
Чем выше поднимались стебли растений, тем тревожнее становилось в маленьком лагере. Вот уже показались крупные цветы с большими лепестками. На пустынном фоне бурого и мрачного пейзажа белело поле маков, среди которых выделялись одиночные фиолетовые и розовые цветы.
Ранней осенью цаган-булакская колония стала собираться в обратный путь. Стебли уже побурели, постепенно подсыхая, поникли крупные узорные листья. Но коробочки Качались под ветром зелёные, свежие. По вечерам земледельцы надрезали головки мака, делали узкие параллельные канавки. Растения выделяли густое белое молоко, выступающее в углублениях полосок, как бы затягивая свои ранки. Подсыхая, молоко превращалось в сгустки буроватой мастики. Китайцы скребками собирали их в небольшие деревянные чашечки — это был драгоценный опиум. Так продолжалось До тех пор, пока коробочки не отдали весь млечный сок. Растения больше уже не выделяли густого молока, а внутри коробочек созревали маленькие коричневые зёрнышки.
Собрав сухие маковые стебли, земледельцы сожгли их на костре и прохладным сентябрьским утром ушли на юг — в Китай. Теперь важно было прийти в город, не вызывая подозрения у городской полиции. Поэтому Ясан Шин выбрал такой маршрут, который сразу из пустыни приводил к крупному центру. Таким оказался город Сучжоу, куда в базарные дни стекаются десятки больших и мальве караванов. Ясан Шин предполагал в окрестностях города погрузить на своих верблюдов пшеницу и овощи. Кто сможет подумать, что во вьючных верблюжьих сёдлах среди соломы спрятаны узелки с опиумом?
На вес золота ценился опиум в старом Китае. Законом воспрещалось возделывать опиумный мак. В прошлом в Китае было много тайных опиекурилен, где отравлялись миллионы простых людей.
Бедному крестьянину всё равно — с голоду умереть или рискнуть оказаться на каторге за посевы мака. Жизнь китайского бедняка была немногим лучше каторги. Вот почему, доведённые беспросветной нуждой до отчаяния, Ясан Шин с товарищами ушли в пустыню, посеяли опийный мак в надежде собрать хоть немного драгоценного продукта, продать его в больших городах и тем самым спасти свои семьи от голодной смерти.
Революция 1921 года принесла освобождение монгольским аратам. Не стало ни дворян, ни князей, ни монастырей. Вольготно и свободно проходила жизнь в аилах, ничто не тревожило мирную жизнь. Лучше зажили кочевники: в два раза увеличились стада домашних животных, и уже была забыта старая пословица: «Лучше родиться хангайским быком, чем гобийским человеком». Дурные люди выдумали эту пословицу. Гобийцы живут теперь в кочевьях, таких же, как и хангайцы, и в их далёкие аилы пришла спокойная жизнь.
Ожил и Цаган-Булак. У его ручья возник большой аил, вокруг которого по вечерам собирается много верблюдов, овец и коз. Они приходят с сухих пастбищ, подолгу стоят по обе стороны ручья и утоляют дневную жажду. Путник, попавший в аил Цаган-Булак, видит антенну. Население слушает радио из Улан-Батора, а молодёжь, окончившая школу в аймачном центре и владеющая русским языком, по вечерам ловит волны Москвы. Русских хорошо знает теперь население Цаган-Булака. Оно знает, что освобождение и светлую жизнь монгольский народ получил при помощи Советского Союза.
Уже нет в живых старого Цэрэна, умер и отец Очира. Очир живёт теперь в юрте Цэрэна вместе с Дулмой. Она хозяйничает и ухаживает за животными. Дулме помогают её сыновья. Родились они у неё хорошими, крепкими мальчиками, ни один не умер, всех вырастили родители.
— Это хорошо, — говорил Очир, когда рождался сын, — в Гоби так мало людей, ещё один счастливый человек появился в наших привольных просторах.
Ему казалось, что лучше Гоби нет местности, лучше Цаган-Богдо нет гор. И уж известно, что лучше Цаган-Булака, его живой воды не найти в гобийских землях, ищи хоть целые месяцы.
В зимние дни, в свободное от хозяйства время, Дулма садилась за маленький столик и шила на швейной машинке халаты. Они отличались только размерами и окраской, покрой же был одинаков. Сшитые из ярких материй, они ловко и нарядно сидели на сыновьях. Опрятно было в юрте Очира. Дулма строго следила за чистотой. Она любила смотреть, как на хорошей кошме сидит её муж, ещё не старый, с иссиня-чёрной шапкой волос, без единого седого, и рассказывает о прошлом. И хотя Дулма давно знала всё, что рассказывал Очир, ей каждый раз доставляло удовольствие вновь слушать его.
На бурхан-ширэ уже не было ни одной статуэтки Будды, но торжественно стоял старый, давно замолкнувший будильник, а рядом с фотографии смотрел гладко причёсанный юноша с косо разрезанными глазами и чуть припухшими веками. На тёмной фотографии резко выделялся белый воротник и полосатый галстук европейского костюма. Это был Сухэ-Нима — сын Очира, студент медицинского факультета Монгольского государственного университета в Улан-Баторе. Очир и Дулма гордились сыном и мечтали, что он будет работать врачом в центре родного аймака. Кто может быть почётнее человека, изгоняющего болезнь? Очень нужная, очень полезная профессия.
В далёком Улан-Баторе побывал и сам Очир, куда его пригласили для участия в съезде знатных скотоводов страны. Большой, знаменитый город Улан-Батор! Во всей Заалтайской Гоби нет столько людей, сколько в одном этом городе. Какие там высокие и красивые дома, сколько там автомашин, как гладки его дороги!
На съезд собралось много народу. Некоторые из аратов рассказывали о своей жизни, и делегаты слушали внимательно их простые рассказы. Потом позвали и его, Очира, и он рассказал о жизни в Цаган-Булаке, о том, что раньше было в Заалтайской Гоби и как течёт жизнь теперь.
Честному человеку все можно рассказать, ему нечего утаивать от народа. Очир говорил о Цаган-Булаке, о своей тревожной юности и прекрасной, спокойной старости. Он рассказал, как добился быстрого умножения стада домашних животных, почему они не болеют, почему не падают от истощения ветреной сухой весной и как сохранил он овец и коз от волков.
— Приезжайте к нам в Цаган-Богдо, аилов там мало, но все, кого ни спросите, покажут вам дорогу на Цаган-Булак, к моей юрте. У монголов есть старый хороший обычай — принимать путника с радостью и гостеприимством, я и моя семья будем рады видеть вас в Цаган-Булаке, я покажу вам свой аил, скот и огороды, дающие нам прекрасные овощи. Вы увидите и следы тех канавок, которые когда-то копали бедные китайские земледельцы, пришедшие на наши земли, чтобы спастись от нужды, голода и бесправия.
Когда он кончил говорить, все сидящие в большом зале громко захлопали в ладоши.
На новые пастбища. Центральная Монголия
Монгольский аил в горах Хангая. Антенна у юрты связывает аратов со всем миром.
Караван экспедиции, поднимается по долине реки Арасан в Тянь-Шане
Живописные ущелья, стремительные речки украшают горы Киргизии
Фисташковые редколесья в предгорьях Таджикистана
Фисташковые редколесья в предгорьях Таджикистана
Водопад Уланусу на притоке Орхона в Хангае
Большая редкость — лошадь Пржевальского. Молодые лошадки (по второму году).
Кулан — дикая лошадь пустынь Средней и Центральной Азии
В горах Монгольского Алтая. Суровые горы, заснеженные вершины
Монгольские двугорбые верблюды в одной из южных долин Хангая
Пустынные долины, заваленные валунами, обломками скал, щебнем, характерны для Куньлуня
Вид реки Керия выше одноимённого города. Истоки её лежат высоко в Куньлуне, а воды иссякают в пустыне Такла-Макан
Монгольский Алтай на востоке делается все более сухим. Лес растёт в затенённых местах, где лучше сохраняется влага и формируется почвенный покров
Джунгария. Лагерь экспедиции в тополевом оазисе
Южный склон Тянь-Шаня окаймляется пустыней Такла-Макан. Здесь очень сухо: пустыня поднимается в горы. Это бедленды — «дурные земли»
В спокойной воде памирского озера Рангкуль отражаются как в зеркале окружающие горы
Памирскаябиологическая станция Чечекты в долине Мургаба
Над горами Восточного Тянь-Шаня к полудню собираются тучи. Что ждёт нас на перевале?
Хамада — каменистая пустыня на северном склоне Турфанской впадины (для масштаба положена шапка-ушанка)
Лодка-долблёнка, выделанная из ствола тополя. Река Кончедаръя
Прошёл сель. За несколько часов он похоронил в своих наносах трёхтонный грузовик
В городе Куча ходит конный «автобус»
Участники Куньлунъской экспедиции 1959 года (справа налево: почвовед В. А. Носин, геоморфолог Б. А. Фёдорович, ботаник А. А. Юнатов, гидролог Н. Т. Кузнецов и автор)
Паромщики уйгуры на реке Тарим
Куньлунь — позвоночный столб Азии. Пустынно. Скалы и снега
Древняя крепость Ташкурган, построенная на морене, некогда охраняла торговый караванный путь из Индии в Кашгар
Минарет в Кашгаре — городе, существовавшем ещё в первые века нашей эры
Через несколько дней после этого памятного собрания автомашина увезла Очира в Гоби. Выехали из столицы под вечер. Когда настала ночь и зажглись звезды, Очир заметил, что машина шла в переднюю сторону, на юг, за спиной виднелся Золотой Кол — замечательная Полярная звезда, известная каждому арату чуть ли не с трёхлетнего возраста. Путеводная звезда — друг кочевника.
Летняя ночь коротка. Скоро первые лучи занимающегося дня осветили далёкие горы, тёмным влекущим силуэтом возникшие на горизонте.
Над Азией вставало большое красное солнце. Очиру очень хотелось, чтобы этот радостный день, полный света, воздуха и манящей дали, счастливо встречали не только в его свободной Монголии, но и во всех других азиатских странах.
Машина быстро катила по гладкой дороге. Под колёсами шуршала мелкая округлая галька. Уже недалеко было до аймачного центра, откуда Очир поедет на своём любимом белом верблюде-иноходце. Он с нежностью подумал о седле. В седле свободнее и легче чувствовал себя Очир, чем в машине, где было пыльно, тесно и затекали ноги.
Совсем скоро, через несколько дней он опять будет в Цаган-Булаке, в родном аиле, где его встретят Дулма и сыновья.
«Сколько хороших новостей я расскажу им», — подумал он. Много народу приходит в Цаган-Булак за водой и вестями. Сколько раз можно будет поделиться со слушателями рассказами о виденном и слышанном в Улан-Батор-Хото — городе Красного Богатыря.
Старая печальная быль забывается, а счастливое настоящее радует. И песни новые поют араты на праздниках — весёлые, живые.
Только Цаган-Булак по-прежнему тянет свою древнюю журчащую песню без слов.
Горы Цаган-Богдо служили нам в течение нескольких дней базой. Сотрудники экспедиции по утрам расходились в разные маршруты, а вечерами, собираясь у костра за поздним обедом, делились новостями.
Мы убедились в большой гипсоносности поверхностных слоёв почвы в районе Цаган-Богдо. Исследователи, работавшие до нас, знакомые с почвами гобийских полупустынь, отмечали отсутствие в них гипсовых накоплений, что резко отличает Гоби от наших среднеазиатских сухих областей. Но в пустынях Заалтайской Гоби мы впервые увидели громадные площади, сложенные мелкими кристалликами гипса с песком и мелкозёмом. Рыхлые поверхности таких пустынь были особенно мрачны. Здесь не было видно даже маленького кустика солянки. Наша машина с трудом проходила по гипсовой коре, колеса проваливались в ней, оставляя параллельные полоски следов.
Хребет Атас привлёк нас своей высотой. Он резко возвышается среди гобийских вершин, поднимаясь до 2702 метров над уровнем моря. Представлялось интересным познакомиться с формами рельефа этого хребта и вертикальным распределением растительности на его склонах.
Наша экспедиция долго и трудно преодолевала путь до Атаса по рыхлым гипсовым коркам. Машина тысячу раз содрогалась при пересечении мелких водотоков, размытых редкими ливнями. Но всему бывает конец, и под вечер мы раскинули палатки у подножия Атаса, в месте выхода сухой долины, где ливневые воды нанесли с гор камни, землю, песок.
На следующий день мы изучали Атас, его долины и ущелья, растительность и наблюдали за животными, обитающими здесь. За целый день мы не встретили ни одного человека. Горы были не только безлюдны, но и безводны.
Вершины Атаса округлы. Почвы, покрытые злаковой растительностью, одевают горы, скрывая под своим покровом скалы и камни. И кажется непонятным, откуда взялся здесь сплошной лабиринт оврагов и скалистых ущелий, которыми изъедены склоны массива. Ответ на этот вопрос подсказывает история рождения и развития гор Гоби. Геологически недавно они были подняты на значительную высоту. Это вызвало их усиленный размыв текучими водами. Так создались овраги и ущелья. Однако этот размыв ещё не успел коснуться самых верхних частей хребта, где сохранились почти нетронутые участки древних поверхностей, поднятых на большую высоту. Поэтому рельеф вершинного пояса Атаса отличается от рельефа его склонов.
Мы долго бродили глубокими и длинными ущельями, стараясь пробраться к вершине горы. Одни ущелья внезапно кончались, другие бесконечно ветвились, и только к закату солнца мы наконец попали на главную вершину высотой в 2702 метра. Отсюда Гоби была видна не только на юг; северные пустыни также легко обозревались вечерней порой, когда утихали ветры и воздух становился прозрачным. С горы Атас в далёкой синеве мы увидели снеговые вершины
Восточного Тянь-Шаня — горы Карлыктаг. От Атаса до китайских городов Хами и Баркуля, до абрикосовых оазисов Синьцзяна очень близко.
Когда мы спускались с вершины Атаса, солнце уже зашло. В ущельях сразу стало сумеречно и холодно. Было легко идти вниз, и мы, разговаривая, не замечали расстояния. Услышав шум падающих камней, все замолкли и остановились. Мы увидели горного барана аргали, стоящего на противоположной отвесной стене каньона. Высоко подняв гордую голову с большими спиралеобразными рогами, он едва выделялся на фоне скал. Очень красив был этот дикий баран! Сколько грации и силы в его напряжённой фигуре! Такого крупного аргали мне больше не пришлось видеть. Он был размером с небольшого оленя, и в первый миг показалось, что перед нами не горный баран, а благородный олень.
Опять покатились камни: аргали, карабкаясь, быстро уходил вверх по отвесной стене. Где он находил точки опоры? Он исчез, слышен был только шум камней. Ещё долго мы молчали, очарованные виденным, глядя в сторону уходящего в темноту зверя.
Через час, когда совсем стемнело, ущелье кончилось. Мы шли на мигающий свет костра. В лагере нас ждали друзья, горячий ужин и много чая.
Как-то в горах Цаган-Богдо мы остановились в юрте пастуха. Он пас овец и верблюдов, принадлежавших пограничной заставе. До заставы было далеко. Но там нет кормов, пустыня не могла прокормить даже небольшое количество скота, поэтому пастух с семьёй забрался в горы Цаган-Богдо, где корма были сносные. Юрта охранялась громадными чёрными собаками, которые встретили нас свирепым лаем. Вскоре показался хозяин и пригласил нас к себе. Мы сели в северной стороне: здесь место гостям, правила монгольского гостеприимства нам были хорошо знакомы.
Мы благословляли судьбу, которая на пустынном пути послала нам эту одинокую юрту. Она была очень кстати: гремел гром и собиралась гроза. Дождь, ливень в Заалтайской Гоби — редкое явление, тем более значительным оно кажется.
Сильно грянул гром, и первые крупные капли дождя зашумели по войлоку крыши. Гроза разошлась не на шутку. Сверкали молнии, дождь всё усиливался, и через пять минут перешёл в стремительный ливень с градом. Наша юрта бомбардировалась крупинками града, и отдельные градины, пробившие в худых местах крышу, валялись у наших ног или шипели в огне очага. Подул ветер, и стало пронизывающе холодно, на полу показалась вода.
Я выглянул в дверь. На земле была зима. Я не поверил этой зиме: ведь было 2 августа, и ещё вчера мы мучались от гобийской жары. А сегодня бедные овцы сгрудились у стен юрты, забрались под скалы, спасаясь от непогоды. Их порядком побил град, вид у них был неприглядный. Мокрые, они мёрзли и жалобно блеяли.
Через 20 минут дождь прекратился. Мы вышли из юрты и увидели редкое зрелище. Вокруг все бело от града, точно в одно мгновение мы попали в Арктику. По обычно сухому руслу, в пяти метрах от юрты, нёсся бешеный поток уира — селя. Силем, или селем, в Средней Азии и на Кавказе называют ливневые разрушительные потоки воды, которые текут с гор и несут громадное количество земли, щебня, камней. Монголы же называют такие потоки уирами.
Селевой поток с шумом уносил камни и глину. На глазах подмывались берега, и земля с плеском падала в воду. Глубина потока превышала метр, а ширина достигала 20 метров. Долго стояли мы над потоком и с интересом смотрели на быстро меняющуюся, кипящую его поверхность. В ушах стоял шум мчащейся воды, двигающихся по дну русла камней; мы не говорили, а только изредка выкрикивали короткие фразы.
Через 30—40 минут вода стала постепенно убывать, а через час осталась лишь маленькая речка метров шести-семи шириной. На поверхности воды плыли ещё не успевшие растаять градинки.
Поток унёс воду в межгорные гобийские котловины. Там, испаряясь и фильтруясь в рыхлых грунтах, он пополнит запас грунтовой влаги низин. В отдельных местах подземная вода, выклиниваясь на дневную поверхность, создаёт источники.
Н. М. Пржевальский описывает, как 1 июля 1873 года его застал сильный ливень в Алашанских горах; ливень, а затем дождь продолжался несколько часов и совершенно промочил палатку, поставленную в горном ущелье, по которому скоро потекла вода:
«Глухой шум ещё издали возвестил нам о приближении этого потока, масса которого увеличивалась с каждой минутой. Мигом глубокое дно нашего ущелья было полно воды, мутной, как кофе, и стремившейся по крутому скату с невообразимой быстротой. Огромные камни и целые груды меньших обломков неслись потоком, который с такой силой бил в боковые скалы, что земля дрожала, как бы от вулканических ударов. Среди страшного рёва воды слышно было, как сталкивались между собой и ударялись в боковые ограды огромные каменные глыбы. Из менее твёрдых берегов и с верхних частей ущелья вода тащила целые тучи мелких камней и громадными массами бросала их то на одну, то на другую сторону своего ложа. Лес, росший по ущелью, исчез — все деревья были выворочены с корнем, переломаны и перетерты на мелкие кусочки…
Не далее трёх саженей от нашей палатки бушевал поток, с неудержимой силой уничтожавший все на своём пути. Ещё минута, ещё лишний фут прибылой воды, и наши коллекции, труды всей экспедиции, погибли бы безвозвратно. Спасти их нечего было и думать при таком быстром появлении воды; в пору было только самим убраться на ближайшие скалы. Беда была так неожиданна, так близка и так велика, что на меня нашёл какой-то столбняк; я не хотел верить своим глазам и, будучи лицом к лицу со страшным несчастьем, ещё сомневался в его действительной возможности.
Но счастье и теперь выручило нас. Впереди нашей палатки находился небольшой обрыв, на который волны начали бросать камни и вскоре нанесли их такую груду, что она удержала дальнейший напор вод, — и мы были спасены».
Монголы рассказывали, что в горах Гобийского Алтая иногда бывают уиры исключительной силы. Внезапно начинаясь, они уносят скот, юрты, иногда гибнут и люди. На короткое время тогда оживает густая сеть многочисленных оврагов, сухих русел, мёртвых гобийских долин. Такие сухие русла в Монголии называют сайрами.
Путешествующему по Гоби эти сайры резко бросаются в глаза. Они настолько часты, что местами образуют сайровый ландшафт. Мы видели сухие русла, до основания пропилившие высокие горные хребты и уходившие на сотню километров от своих истоков. На первый взгляд кажется необъяснимой картина бесконечных русел и долин в пустыне, густая сеть оврагов. Но мы знаем, что в прошлом в Гоби были другие климатические условия, более влажные, чем теперь, а гидрографическая сеть тогда была действующей, и становится понятным наличие здесь древних мёртвых долин.
Зрелище гобийского уира легко объясняет происхождение и современных сайров — форм рельефа, целиком обязанных разрушительной деятельности текучей воды в пустыне. Быстрому стоку и выносу материала немало способствует большая разница в высотах гор, где зарождаются уиры, и низин, а также ничтожное покрытие почвы растительностью. Это делает грунты легко размываемыми, подвижными. Картина уира, которую нам удалось видеть в сухих гобийских горах Цаган-Богдо, в этом отношении весьма поучительна.
Из Цаган-Булака мы втроём — проводник, ботаник и я — выехали на верблюдах в северном направлении, к оазису Эгин-Гол. Слава о нём в Гоби очень громкая. Говорили, что Эгин-Гол — самый богатый из оазисов, с разнообразной пышной растительностью, но теперь там нет кочевий. В летнее время насекомые мучат скот, и монголы избегают Эгин-Гола, да к тому же трудно туда добираться: кругом лежит глухая безводная пустыня.
Рано утром наш маленький караван ушёл в далёкий путь. Монголы дали лёгких на ходу верблюдов, вьюка с нами не было. В небольших перемётных сумах лежали хлеб, по куску вареного мяса, луковицы и по две фляги воды. При этом лёгком снаряжении мы могли передвигаться быстро, часто рысью. Верблюжья рысь стремительна: верблюд бежит широким шагом, далеко выбрасывая ноги. Лошадь не угонится на ним.
Очень утомительно ехать верхом на верблюде. Но я уже давно был знаком с такой ездой: на спинах верблюдов проделал тысячи километров в Средней Азии и постепенно научился, как настоящие туркмены, на ходу садиться на животных, хватаясь за хатыб — луку верблюжьего вьючного седла. Сначала было нелегко бесконечно качаться на верблюжьей спине, перегибаясь в пояснице. В Туркмении ездили только шагом в караванах. В Монголии же двугорбые верблюды более легки на ходу. Гобийские кочевники часто используют этих животных специально как верховых и при этом гонят их быстрой рысью, покрывая в день 100-километровое расстояние, а в случае необходимости и больше.
И теперь нам нужно было быстро двигаться, скромные запасы воды и продовольствия не позволяли медлить. Наш проводник имел хорошего ездового верблюда: он долго мог идти лёгкой иноходью, без устали делал восемь — десять километров в час, и всадник, с большим удобством сидя в седле, не замечал трудности путешествия. Я же с товарищем ехал то шагом, отставая от проводника, то быстрой рысью, нагоняя его. Когда верблюды переходили в рысь, мы болтались в седле, как вьючные мешки, нас высоко бросало, и каждый раз мы тяжело хлопались на спину животного. Прямо скажем, это было неприятно: казалось, вот-вот наши внутренности разорвутся. Долго ехать рысью мы не могли. Как только догоняли проводника, немедленно переводили верблюдов на шаг и облегчённо вздыхали. На некоторое время получали успокоение и отдых.
Постепенно мы научились заставлять верблюдов идти трусцой и тогда почти не отставали от проводника. Мы возомнили себя уже настоящими монголами, но к концу дня чувствовали такую разбитость, что с трудом передвигали ноги.
К середине следующего дня — 3 августа — подошли к оазису Эгин-Гол. Он виднелся издалека. Его высокие тополя были действительностью, а не миражем. К миражам мы уже привыкли в пустынях, они больше не обманывали нас.
Эгин-Гол занимает большую площадь. Проводник говорил нам, что здесь выбивается двенадцать родников, они увлажняют и местами заболачивают землю. Оазис зеленел в широких и пологих долинах, по которым во время редких ливней с гор приходят мутные потоки воды. Они нанесли большое количество суглинков, под ними видна плохо обкатанная галька. В этих наносах и скапливается грунтовая вода, выходящая источниками на земную поверхность.
Растительность Эгин-Гола поражает своей свежестью. Больше всего здесь тростника. Это великолепный тростник, густой и высокий; когда входишь в него, то сразу исчезает горизонт, растения смыкаются за человеком плотной стеной. Я срезал тростник высотой в 3 метра 60 сантиметров.
Разнолистные тополя растут рощами и одиночными деревьями. Тополя мощные, высокие. В болотах обычна осока, по засолённым почвам — белена, пырей, чий, селитрянка. На окраинах оазиса широкими массивами растут саксаульники. Саксаула тут много. Отдельные деревья-кусты достигают 2,5 метра высоты.
Сухие русла — сайры — обрамляются пышными, густыми тёмно-зелёными тамарисками. В них находят убежище многочисленные животные.
К родникам Эгин-Гола издалека приходят быстрые и осторожные звери пустыни. Их влечёт сюда пресная вода. Частые звериные тропы радиусами сходятся к оазису. Свежие следы говорят о том, что он посещается каждой ночью. Вот большой чёткий след кулана, вот два сердечка раздвоенного копытца антилопы джейрана, вот широкий, почти круглый след дикого верблюда. Озираясь и боязливо прислушиваясь к шорохам, подолгу пьют они живительную влагу.
Мы бродили по оазису, удивляясь его богатству. Как необычно было видеть такое разнообразие растительности в Заалтайской пустыне. Под широкой кроной громадного тополя пили чай. Наши верблюды паслись в стороне. Их животы сильно раздулись от выпитой воды и съеденного корма.
К вечеру подул западный ветер. Исчезли мухи, жуки, клещи, мошкара. Сразу дружно заговорили тростники и шумно зашелестели листья на тополях. Мы отвыкли от неумолчного шороха зелени и, засыпая под деревьями, долго слушали эти звуки, как музыку, напоминающую родные мотивы и пейзажи средней полосы далёкой Отчизны.
На сухой и твёрдой гобийской земле, ворочаясь с боку на бок, мы думали о Родине, о её лесах и привольных пашнях, мечтали: придёт время, и вновь будем слушать шелест белых берёз и серебристых вётел.
Обратный путь с Эгин-Гола совершили в один день, пройдя на верблюдах 85 километров. Это было нелегко. Мы быстро ехали по равнине, но затем долго блуждали в сухих оврагах и долинах северных предгорий Цаган-Богдо. Здесь оказался сложный лабиринт ущелий, и не так просто было выбрать нужное направление. Проводник ориентировался по каменным знакам, поставленным в местах слияния оврагов. Потом мы искали перевальную тропу через хребет и нашли уютный, окружённый хорошим лужком родничок Суджи, в котором оказалась прекрасная вода.
Лунная ночь спустилась на горы. Мы шли узким каньоном. Скалистые стены каньона давили. Кругом вздымались мраморы, граниты, сланцы. Луна обманывала: тень скал казалась пропастью без дна. Горы спали.
Верблюды шагали бесшумно, ничто не нарушало ночной тишины. Уставшие, молчали и путники. Шли пешком, ведя животных на поводу.
В полночь подошли к лагерю. Костёр давно погас, и угли едва тлели. Но пища в котле была ещё горячая. Заботливый дежурный крепко укутал котёл шубой: такой «термос» долго сохраняет тепло.
Так закончилась наша трёхдневная экскурсия к оазису Эгин-Гол. Она много дала нам, и не жаль было ни трёх дней, ни наших трудов. Экскурсия была также памятна одним приключением: на обратном пути нам повезло — мы встретили гобийского медведя.
Монголия — своеобразный заповедник таких диких животных, которые или нигде в мире больше не встречаются, или ещё остались в соседних областях, но в очень ограниченном количестве. Громадная площадь страны, редкое население, привольные пастбища, отсутствие больших городов способствовали выживанию редких животных. В Монголии обычны ещё куланы, дзерены, джейраны.
В западной части Гоби, на границе с Синьцзяном, сохранились лошади Пржевальского. В Заалтайской Гоби, вдали от населённых пунктов, пасутся дикие верблюды, в полупустынях запада водится антилопа сайга, а в горах Цаган-Богдо — малочисленный гобийский медведь.
Лошадь Пржевальского мне не пришлось увидеть на воле, в природной обстановке, но зато посчастливилось встретить диких верблюдов, сайгу и медведя.
Сначала о встрече с косолапым.
До заката солнца оставалось часа четыре. За день пути мы уже порядком устали. Верблюды шли своим обычным широким шагом. Однообразная картина мелкосопочных предгорий гобийского хребта Цаган-Богдо казалась утомительной и малоинтересной. До лагеря ещё было далеко, хорошо если придём до темноты: ночью ехать трудно, да к тому же какой прок географам от ночных хождений?
Ещё утром, отправляясь в путь, мы говорили о медведе-отшельнике, живущем в пустыне. Хорошо было бы его встретить и убедиться, что это животное лесов или высоких влажных гор живёт в сухой пустыне Гоби.
Сведения о гобийском медведе проникли в литературу уже давно. Я уже упоминал, что ещё в самом конце прошлого столетия В. Ф. Ладыгин, участник Камской экспедиции П. К. Козлова, пересекая по меридиану Заалтайскую Гоби, записал, что, по сообщениям монголов, в горах Цаган-Богдо и Хух-Тумурту водятся медведи. Но встретить медведя ему не удалось. Позже экспедиции Комитета наук Монгольской Народной Республики подтвердили сведения Ладыгина. Действительно, по сообщениям монголов, медведь сохранился в Гоби: питается он различными кореньями, особенно любит ревень, который обычен в Цаган-Богдо.
Ареалы антилопы сайги, дикого верблюда и гобийского медведя
Монголы говорили, что гобийский медведь очень умён, осторожен, его трудно увидеть. Легенда добавляла, что гобийский медведь отлично понимает человеческую речь, живёт в неприступных скалах, где у него имеются благоустроенные жилища, человеку он не показывается и ходит на задних лапах. Эти качества гобийского медведя суеверные кочевники объясняли так: гобийские медведи — это какие-то волосатые люди, они умеют говорить и живут в пещерах, где их редко кто может увидеть. Так родилась легенда о волосатых гобийских людях — аламасах.
Участники экспедиции Комитета наук МНР много времени провели в горах Цаган-Богдо и близлежащих к ним участках пустыни. Ранним утром они с винтовкой за плечом направлялись в горы и искали зверя. Но уходили часы, дни, недели, и никто из охотников не встретил медведя. Уже возникло сомнение, есть ли в действительности гобийский медведь, или его выдумала народная молва, богатая и неистощимая в своей фантазии.
Легенда или действительность — гобийский медведь, зверь-человек, волосатый аламас? Так и не получив окончательного ответа, возвратилась экспедиция в Улан-Батор. В её отчёте можно прочитать, что, несмотря на тщательные поиски медведя, увидеть его не удалось. Научные сотрудники обнаружили свежие откопки корней ревеня. Но кто сделал эти откопки, определённо сказать трудно, возможно, медведь.
Так на специальных зоогеографических картах распространения медведей появился закрашенный кружок в Заалтайской Гоби, а рядом с кружочком заметно выделялся большой вопросительный знак.
Когда наша экспедиция попала в пустынный район Цаган-Богдо, мы, конечно, знали о предыдущих бесплодных попытках увидеть гобийского медведя. Мы не надеялись встретить зверя: ведь это никому из путешественников до сих пор не удавалось. Не располагая временем, для того чтобы неделю посвятить поискам таинственного животного, мы считали, что загадку эту решат другие, — специально поставит перед собой цель найти медведя или убедиться, что рассказы о нём — легенда.
Между тем монголы, сопровождавшие нас, категорически утверждали, что зверь этот живёт именно здесь. Говорили также, что за год перед нашим приездом охотник убил медведя и шкуру его где-то закопал. В случае нужды можно найти это место, и если шкура сохранилась, то по ней нетрудно будет опознать зверя. Это уже звучало убедительно. Говорили ещё, что медведь изредка нападает на куланов, внезапно набрасывается на них из засады. Места для засады в скалистых мелкосопочниках сколько угодно. Однажды, увлечённый охотой на куланов, медведь вышел прямо на цирика-пограничника и был убит им наповал. Арат, в юрте которого мы спасались от грозы, утверждал, что в горах Цаган-Богдо он несколько раз видел медведей.
Мы поверили этим свидетелям и записали их рассказы в дневники.
Случилось так, что мы оказались счастливцами. Мой спутник ботаник А. А. Юнатов и я были первыми путешественниками, увидевшими живого гобийского медведя. Это было 4 августа 1943 года.
В свободной долине предгорьев Цаган-Богдо, окружённой пустынными мелкосопочниками, наш маленький караван бесшумно двигался по мягкому песчаному грунту дна долины. Осматривая местность, я увидел что-то медленно двигающееся в нашу сторону. В первый момент ничего не понял. Зверь бежал в неглубоком русле, не замечая нас, и что то вынюхивал. Видна была только тёмная спина, которую вообще можно было бы не заметить, если бы животное не двигалось.
Но скоро всё стало ясно: медленно бежал медведь, не видя нас и не чувствуя, так как ветер дул ему в спину.
— Медведь, медведь! — зашептал я и сразу остановил караван. Мой спутник заторопился слезть со своего верблюда и уже снимал из-за спины винтовку: только бы не опоздать.
Верблюд, на котором ехал мой спутник, был ворчливым животным. Все ему не нравилось. Идти ли в путь, останавливаться, сгружаться — он всегда выражал своё недовольство тягучим рёвом. Когда А. А. Юнатов остановил верблюда и начал с него слезать, верблюд, верный своим привычкам, начал реветь. Более противного рёва я никогда не слышал.
Верблюд ревел долго, неуёмно.
Конечно, медведь сразу обнаружил нас. Он встал своими передними лапами на уступчик русла, по которому бежал, и несколько секунд внимательно смотрел на нас, изучая неожиданное для него явление в пустыне. Затем, видимо решив, что случайная встреча ничего хорошего не сулит, резко повернул и стал быстро, галопом уходить в сторону, иногда оглядываясь.
Мы уже бежали за медведем в надежде, что представится удачный случай для выстрела. Вот медведь вышел из долины и карабкается по её склону. Ещё мгновение — и он скрылся в мелкосопочнике.
Как быстро и ловко бежал этот неуклюжий зверь, с какой ловкостью он поднимался по склону долины! Мы отстали от него, а затем долго бродили в мелкосопочнике. В скалистых холмах, покрытых щебнем, никаких следов не было видно. Больше часа нас не покидала надежда ещё раз увидеть зверя-отшельника. Уставшие и недовольные неудачным преследованием, мы вернулись к верблюдам.
Мы успели заметить, что гобийский медведь не отличался большими размерами, был меньше бурого лесного медведя. Гобийский отшельник был тёмно-бурого цвета, поверх молодой тёмной шерсти виднелись пучки старого, линялого волоса, торчавшие на шкуре животного.
Медведь, когда мы его увидели, выискивал себе пищу. Что из скудной растительности могло привлечь его внимание? На дне сайра росли эфедра (хвойник), полынь, солянки и кустарники — карагана и джузган.
В Северном Тибете известен медведь-пищухоед, он откапывает норки пищухи (сеноставки) и питается ею. Сколько же надо этих маленьких симпатичных зверьков, чтобы тибетский великан был сыт? Монголы не могли ответить на вопрос, питается ли гобийский отшельник какими-либо зверьками. Но гобийская пишуха недоступна медведю. Эта разновидность сеноставки не роет нор в мягких грунтах, она устраивает свои гнёзда в узких расщелинах между скалами, на склонах гор между большими камнями, и даже медвежьей силы недостаточно, чтобы разворотить крепкие скалы и добыть зверька.
Область распространения гобийского медведя очень небольшая — всего километров 50—60 в длину, особей здесь ничтожно мало, но всё же они сохранились в Гоби. Я пишу «сохранились», потому что они остались в Гоби как реликтовые животные, живые свидетели другого климата и другого ландшафта, который существовал в прошлом в Центральной Азии. Видимо, климат и ландшафт прошлого Гоби были более подходящими для таких зверей, как медведь, которому нужна не пустыня, а лес или горы с хорошей и разнообразной растительностью, как, например, Тянь-Шань; кстати сказать, среди реликтов гобийский медведь не одинок.
Но может быть и другое мнение. Доктор биологических наук С. В. Кириков много лет изучал распространение млекопитающих в прошлые времена, до того как человек активно стал изменять ландшафты, а тем самым и оказал воздействие на многие виды животных. Одни из них исчезали, другие переместились, оставив прежние места обитания, третьи сохранились в каком-то малом количестве. Вот что пишет С. В. Кириков о гобийском медведе: «Вопрос о происхождении и местах обитания этого зверя вообще представляет большой интерес, и на нём стоит остановиться подробнее.
Группа белокоготных медведей (гобийский, тянь-шаньский и другие) очень близка к обыкновенному бурому медведю, и некоторые зоологи считают белокоготных медведей лишь подвидами бурого. Белокоготные медведи могут жить в горных безлесных местностях в различных условиях: гобийский медведь живёт в пустынных горах, тянь-шаньский — на сыртах.
Да и обыкновенный бурый медведь всего лишь несколько столетий назад жил не только в лесах, но и в степях. Путешественник XVI века М. Броневский писал о степных медведях, водившихся в то время на Очаковской земле и Перекопском перешейке. В одном из древних актов, относящихся к XVII веку, я читал недавно о том, как елецкие «дети боярские», шедшие на службу в город Усерд, «на степи гоняли медведя». А в заволжских степях (по реке Самаре и Большому Кинелю) медведи жили в степных кустарниках ещё позднее — во второй половине XVIII столетия, когда там путешествовал Даллас (вторая половина XVIII века). Всё это даёт право думать, что медведи могли жить в самых разных условиях — от лесных местностей до пустынных безлесных гор.
Обыкновенного бурого медведя выгнали из степей не изменение климата, а человек. А гобийский медведь мог искони жить в пустынных горах Цаган-Богдо».
Читатель легко представит нашу радость, когда мы наконец увидели загадочного гобийского медведя-отшельника, и нашу досаду, что не смогли его добыть.
Ушёл от нас косолапый, ушёл, посмеялся над нами…
И ещё посчастливилось нам в 1943 году увидеть диких верблюдов.
Учёных уже давно занимает вопрос о диком верблюде. Это животное мало где сохранилось, мало экземпляров его и в музеях. Дикий верблюд водится только в самых глухих пустынях Центральной Азии; он, как и домашние верблюды в этой стране, двугорбый. Население здесь не разводит одногорбых верблюдов, одногорбые дромадеры живут западнее: в Туркмении, Иране, странах Передней Азии и в Африке. Не существует дикого одногорбого верблюда, они науке не известны.
В Монголии я ни разу не видел дромадеров, хотя двугорбый верблюд здесь — обычное домашнее животное.
Дикий верблюд мало чем отличается от двугорбого монгольского верблюда, поэтому понятно, что учёных занимает вопрос о том, представляют ли дикие верблюды особую форму исконно диких животных или это одичавшие домашние животные. Ведь домашние верблюды могли убежать в пустыню, потерять свои аилы, остаться одинокими в результате войн, набегов, разбоев, которыми богата история народов Центральной Азии. Такие верблюды могли приспособиться к жизни в пустыни, и уж там рождалось новое поколение, никогда не знавшее ни повода, ни седла, ни человека. В таком случае это были бы одичавшие домашние животные.
Первым, кто подтвердил сведения средневековых путешественников о существовании диких верблюдов в Центральной Азии и привёз в Петербург в Зоологический музей Академии наук шкуру дикого верблюда, был Н. М. Пржевальский.
Путешествуя в горах Алтын-Таг, он видел дикого верблюда, но не смог убить его, а позже из Лобнорских пустынь местные охотники привезли Пржевальскому шкуру этого редкого зверя. Путешественник торжествовал.
Пржевальский старательно собирал сведения о жизни, привычках, местах обитания, перекочевках животного. Когда учёный описывал дикого верблюда, то он вначале сомневался, исконна ли эта дикая форма, но через несколько лет убедился, что в Центральной Азии действительно сохранились эти дикие животные.
Со времени путешествий Пржевальского прошло больше 60 лет, однако новый материал, добытый последующими исследователями, оказался настолько ограниченным, что не пролил света на этот спорный вопрос.
Встреча с дикими верблюдами, неожиданная для нас и для животных, состоялась в безлюдных пустынях Заалтайской Гоби.
Мы ехали на грузовом автомобиле среди обширного мелкосопочника, по чистому твёрдому такыру. Легко катилась машина. Тихо работал мотор. Такыр пересекался поперёк низкой грядой. Переехав через неё, мы заметили небольшое стадо верблюдов. Было жарко, и верблюды лежали, поджав ноги: это был их полуденный отдых. Чуть в стороне во весь рост стоял сторож-самец. Когда машина выехала на стадо, то все верблюды сразу поднялись и несколько мгновений смотрели на остановившийся автомобиль. Вытянутые шеи с высоко поднятыми головами указывали на сильное волнение животных.
На машине наши зоологи уже установили прицелы. Вот-вот вспыхнут выстрелы и упадёт редкий драгоценный зверь. Участники экспедиции молчали, секунды казались медленными, напряжение охватило всех.
В то мгновение, когда палец охотника уже сгибался, чтобы нажать курок, мы услышали взволнованный шопот: «А что если это верблюды домашние?» Так сказал, положив руку на винтовку, один из участников. Все усомнились: домашние или дикие животные перед нами? Ведь различить их даже на близком расстоянии невозможно.
Между тем момент был упущен. Самец сделал прыжок. Это было сигналом всему стаду. Все шесть верблюдов мгновенно побежали, уходя галопом, и так стремительно помчались, что мы не успели опомниться, как животные исчезли за ближайшей грядой. Мы пошли вслед за ними и потом ещё долго видели наших знакомых, удаляющихся в пустыню, но уже рысью, а временами и шагом. Верблюды уходили гуськом. В бинокль было видно, что стадо ведёт сторож-самец.
Потом, уже во второй половине дня, мы опять заметили стадо верблюдов в опесчаненной кустарниковой пустыне. На этот раз животных было 11. Они не подпустили нас так близко, как в первую встречу.
Каких же верблюдов мы видели — диких или домашних? На добрую сотню километров вокруг не было ни постоянного населения, ни случайной юрты охотников-монголов. Это как будто свидетельствует о том, что встреченные нами верблюды дикие.
На следующий день мы достигли южной подошвы Монгольского Алтая. Впереди простиралась наклонная подгорная равнина, на которой отвесной стеной поднимался магистральный хребет, скалистый и высокий, безлесный и опустыненный. Только в глубоких ущельях южного склона кое-где появлялись кустарниковые заросли, рощи деревьев, а западнее нашего маршрута — и лиственничный лес.
Радостно было разбить лагерь в прекрасном оазисе Дзахой, широко раскинувшемся у подножия Алтая. Большие ветвистые тополя в своей тени приютили наши палатки. Вечерний ветер с гор шелестел листвой и освежал воздух. Нам здесь очень понравилось. В Заалтайской Гоби мы уже отвыкли от мягкой пресной воды, поэтому с жадностью запасались хорошей, чистой водой из колодцев. От дождя, прошедшего в горах, текли речки. Они-то и способствовали образованию оазиса и озерка в котловине Дзахой.
Вечером у палаток собрались монголы. Они радушно приветствовали нас. Наш приезд был сюрпризом для жителей аила, лежащего передовым постом у границы безлюдной Заалтайской Гоби.
Монголы рассказали нам о диких верблюдах, их повадках. По мнению аратов, два стада встреченных нами верблюдов, без сомнения, дикие.
— Почему же монголы не кочуют со своими стадами домашних животных в тех местах, где мы видели диких верблюдов, ведь там встречаются родники, которые могут обеспечить скот водопоем? — спросили мы.
— Там царство диких верблюдов хабтагаев, — отвечали араты, — они не позволяют нам пасти свой скот.
Самцы хабтагаев очень злы, особенно в январе — феврале, когда наступает любовный период. Тогда хабтагаи нападают на пасущихся домашних животных, избивают верблюжьих самцов — буров, часто убивают их и угоняют самок с собой в пустыню. Эти самки, таким образом, участвуют в воспроизводстве верблюжьего стада в пустыне. Большой урон несут араты от диких верблюдов-одинцов: в поисках самок они прибегают за сотни километров даже к Монгольскому Алтаю и здесь отбивают верблюдиц. Чтобы не потерять своих животных, араты в январе угоняют домашних верблюдов в горы, подальше от пустыни.
Мы заметили, что дикие верблюды пасутся в пустынях, где растут парнолистники, саксаул, солянки, луки, ковыльки; в оазисах они охотно едят листья тополя. Араты утверждали, что в летнее время дикие верблюды нуждаются в водопоях, регулярно посещают родники, хотя до них иногда приходится пробегать десятки километров.
Очень трудна охота на хабтагаев. Звери эти большого роста, они осторожны, обладают хорошим зрением, слухом, далеко видят и слышат. Вспугнутые, они, не останавливаясь, уходят за 50—80 километров, и преследовать их летом невозможно из-за жары и недостатка воды. Верблюд прекрасно бегает. Если домашнего верблюда невозможно догнать на лошади, то легко себе представить, что хабтагаи, сухой, лёгкий на ходу, выносливый и привыкший быстро уходить от врага, обладает такой резвостью, которой может позавидовать любой верховой верблюд.
Всё же находятся любители-охотники за дикими верблюдами. Несмотря на трудности охоты, охотники увлекаются ею и подолгу преследуют животных, главным образом зимой, когда нет безводья и жары, препятствующих охотникам уходить далеко в глубь пустыни. Если охотник добывает хабтагая, то он надолго обеспечен мясом, а добротная шкура используется в хозяйстве.
В оазисе Дзахой мы простились с пустыней Заалтайской Гоби. Впереди нам предстоял не менее увлекательный путь через Монгольский Алтай. Араты, прощаясь с нами, принесли с собой к палаткам горячие чайники. Мы пили монгольский чай с молоком, чуть присоленный, вкусный. Пожимая монголам руки, мы благодарили их за гостеприимство и внимательно слушали дружеские советы мудрых хозяев пустыни.
Мало кому приходилось встречаться с осторожным диким верблюдом хабтагаем и гобийским медведем-отшельником. Мне посчастливилось: я видел таких зверей, о которых можно прочитать только в книгах. Думаю, что и о Заалтайской Гоби Пушкин написал бы эти памятные нам с детства слова:
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей…
Эти редкие встречи надолго сохранятся в моей памяти.
И ещё мне хочется коротко сказать об одной изящной и стройной антилопе, о газели, которую у нас называют джейраном. Это милое и беззащитное животное когда-то было обычным в пустынях Закавказья, Средней Азии, Казахстана, Западного Китая и Монголии. И теперь джейрана можно встретить в Каракумах и в Гоби, но уже не в таком изобилии, как раньше. Автоматическое оружие, автомобили сделали своё чёрное дело.
Джейраны — быстрые и выносливые животные, приспособленные к жизни в безводной пустыне. Окраска их соответствует цвету окружающих степей и песков, что помогает антилопам скрываться среди песчаных гряд и оставаться незаметными даже на близком расстоянии.
На своих тонких и сильных ногах джейран с большой скоростью проходит через бесплодные и выжженные солнцем пространства. Пробежать в день 50—70 километров для него не составляет большого труда. Ходят обычно джейраны небольшими группами, от двух до пяти голов, реже собираются в стада в несколько десятков особей. Самцы выделяются лирообразными кольчатыми изящными рогами. Размером газели чуть выше домашней овцы, но тоньше её. На станциях Среднеазиатской железной дороги от Мары до Ашхабада можно встретить ласковых приручённых молодых джейранов, равнодушных к станционной толпе и шуму проходящих поездов. Эти изящные животные с большими чёрными глазами сразу завоёвывают симпатии пассажиров.
В течение нескольких лет наших работ в пустынях Средней и Центральной Азии я много раз встречал быстрых и грациозных джейранов. Если группа животных издали замечала приближение человека, то она спокойно уходила в глубь пустыни. Газели изредка поворачивали головы и наблюдали за нами. Случалось, что какой-либо молодой джейран подпускал близко к себе человека. На миг глупыш замирал на месте, вытянув шею и недоумевающе глядя, а через мгновение исчезал за ближайшей грядой. Охота на джейранов — обычное, хотя и очень трудное дело.
Однажды близ развалин крепости Кызылча-Кала, недалеко от Хорезма, лошадь, резко шарахнувшись в сторону, едва не сбросила меня с седла. Я совершенно не ожидал этого, но, увидев молодого джейрана, стоявшего недалеко от дороги, понял причину странного поведения лошади. Подъехав ближе, с удивлением заметил, что животное не убегает от меня, а тихо передвигается в сторону, с трудом волоча за собой какой-то предмет. Скоро картина стала ясна. Железный капкан, в который попалось животное, перебил его заднюю ногу, повис на сухожилии и цеплялся за траву и кусты, мешая движению и вконец изнуряя выбившуюся из сил жертву. Сухожилие было настолько крепкое, что не оборвалось под тяжестью капкана. Нам не стоило большого труда взять джейрана живым.
На юге Туркмении, под горами Копетдага, ещё лет двадцать назад охотились на газелей на автомобилях. Ровные степи с сухой и редкой растительностью не мешают быстрому передвижению автомашин в любом направлении.
Я не охотник, но из любопытства принял участие в такой погоне за джейранами. Машина шла полным ходом, спидометр показывал скорость 50, 60, а местами даже 65 километров в час. В первые минуты такой гонки расстояние между животным и автомобилем не сокращалось. Быстроногие газели убегали вперёд, надеясь на свои ноги, которые всегда выручали их в борьбе с многочисленными врагами.
Километр за километром бежит джейран, но вскоре силы изменяют ему в неравном соревновании. Расстояние между животным и машиной постепенно уменьшается, и, когда дробь охотничьего ружья может достигнуть цели, начинается стрельба. Израненная, окровавленная и загнанная газель бежит из последних сил, а затем на полном ходу переворачивается через голову. За день «охотники» привозили несколько туш джейранов. Мне эта «охота» не понравилась: она напоминала избиение животных, бойню.
Варварское истребление прекрасных животных привело к резкому сокращению количества джейранов в равнинах у подножия Копетдага и грозило полным исчезновением. Часть была бы перебита, а остальные, напуганные, откочевали бы в глубь Каракумской пустыни. Но, к счастью, советскими законами «охота» за джейранами на автомашинах запрещена.
Особенно много джейранов сохранилось в юго-западной Туркмении, на равнинах между горами Копетдаг и Каспийским морем. Здесь нередко табуны джейранов виднеются на горизонте. Рассказывают, как в этом районе на одном твёрдом участке, окружённом со всех сторон песчаными грядами, загнали на грузовике каракумскую газель и без единого выстрела взяли её живой, но совершенно обессиленной. Джейран, увидя машину, стал уходить по краю твёрдого участка, боясь повернуть в пески, потому что в песках бежать ему значительно труднее, чем по твёрдому грунту. Джейран не мог знать, что и врагу, гнавшемуся за ним, свойственны те же качества. Так, боясь песков, джейран кружил по глинистому участку на одном и том же месте. В нескольких десятках метров за ним мчался грузовик. Такое кружение продолжалось 10—15 минут, а затем лишившаяся сил газель свалилась у самых колёс автомобиля. Так она и погибла. Но стоило ей только сделать несколько прыжков в сторону, в пески, и машина не угналась бы за быстрым животным.
Джейраны очень неприхотливы в пище и воде. В центре пустыни, на обрывах Унгуза, мы встречали на солончаках, прекрасно сохраняющих любые отпечатки, тысячи маленьких сердцевидных следов джейранов. Небольшие группы животных бродили вокруг, и одну газель нам даже удалось убить из винтовки. Как жили здесь джейраны в жаркое каракумское лето? От этих мест до ближайшей открытой воды сотни две километров. Редкие колодцы с водой недоступны для животных. Нельзя же предположить, что джейраны пробегают 200 километров на водопой и возвращаются обратно. Туркмены утверждают, что джейраны пьют воду, когда она есть, то есть после дождей весной и поздней осенью. В это время на глинистых такырах собирается дождевая вода. Летом же, в самые жаркие и невыносимо знойные дни, эти замечательно приспособленные животные ничего не пьют. Предполагают, что джейраны едят солянки — растения, содержащие большое количество воды, но очень солёной; поэтому они и обходятся без питья. Заменяет ли солянка целиком воду, сказать трудно.
В Монголии я также много раз видел джейранов, или, как их здесь называют, хара-сульта, то есть чернохвостов. В самых бесплодных местах Гоби мелькали эти изящные животные. Монголы ценят мясо джейранов и охотятся на них, как и другие народы Средней и Центральной Азии. Но в Монголии гораздо более обычна другая антилопа — белый дзерен. Дзерен типичен для высоких степей Монголии, почему его и называют часто монгольской антилопой. В Советском Союзе он встречается только в высоких Чуйских степях на Алтае и в Забайкалье, в Акшинских степях, у Борзи. На Алтае русские охотники монгольскую антилопу называют зереном, ереном и, неправильно, козой.
Дзерена мне приходилось встречать на высоких всхолмлённых равнинах Монгольской Народной Республики, на горных увалах, в межгорных котловинах и даже в настоящих горах, как, например, в Монгольском Алтае. Но в горах животные предпочитали открытые долины, где легко обозревается горизонт и где нетрудно уйти от волка или другого врага. Как и у каждой антилопы, у дзерена много врагов. В лесную зону и в пустыню дзерен не идёт: он типичный степняк. Открытая всхолмлённая степь с разнообразной травянистой растительностью, где часты ковыль, вострец, полынь, лучки, где есть участки солончаков, — вот излюбленные места обитания дзерена. Самки дзерена, как и джейрана, безроги, самцы имеют лирообразные рога.
В начале лета дзерены собираются громадными табунами, до 6—8 тысяч голов. Это незабываемое зрелище. Кажется, что движется сама степь. Дзерен менее лёгок в движениях, чем джейран, но он так же крепок на рану. В Восточной Монголии я долго гнался за антилопой, у которой выстрелом была перебита задняя нога. Животное на трёх ногах убегало от меня, но примерно через километр я, запыхавшись, наконец нагнал дзерена и схватил его за рога. Со мной не было оружия, и пристрелить его я не мог. Так и стоял я над ним, пока не подоспели товарищи.
В жизни дзеренов иногда наступает тяжёлое время, когда, собираясь в тысячные стада, они перекочёвывают на далёкие расстояния, уходя за сотни километров от прежних пастбищ. Так, большие снегопады зимой 1944/45 года вынудили дзеренов идти на юг, в Гоби, и на север Монголии, поближе к лесам. Но и здесь скопилось много снега. Истощённые животные входили даже в лес в поисках пищи и кормились опавшими листьями. Часть животных поднялась с равнин на южные склоны гор. Дзерены голодали, слабели, многие из них стали жертвами хищных зверей и птиц.
В пустынных местах обитания джейранов не бывает больших снегопадов, но эти антилопы страдают от гололедицы и засухи, когда пустыня остаётся голой, бескормной. Тогда джейраны уходят на поиски пастбищ, но кочуют они обычно в отличие от дзеренов небольшими табунами. В Туркмении зимой джейраны уходят в пески Каракумов, где хорошо сохраняется растительность, а в межгрядовых понижениях безветренно и более тепло, чем на подгорных равнинах.
Обе антилопы в отличие от оленей, куланов живут попарно, в апреле — мае телятся, обычно одним, реже двумя или тремя телятами. Первые два дня новорождённые лежат в зарослях кустарника, притаившись под растением, не привлекая внимания хищных зверей и птиц. Но дня через три или четыре они уже резво бегают и поспевают за своими родителями. Осенью же молодняк настолько силён, что может обходиться без помощи взрослых.
Монголы увлекаются охотой на дзеренов. Опытные охотники за сезон (с сентября по январь) добывали 50—100 дзеренов и даже больше.
Во время Великой Отечественной войны монгольский народ посылал подарки воинам Советской Армии. Среди подарков были тысячи туш замороженных дзеренов.
Антилопы дзерены и джейраны — ценные промысловые звери, они представляют также большой интерес для любителя природы.
Гоби — центральноазиатская пустыня, но это не значит, что она вовсе лишена растительности.
В гобийской части Монгольской Народной Республики ботаники насчитали около 250—300 видов растений: солянок, злаков, полыней, кустарников. Крупных древесных растений мало: саксаул, на юго-западе джида (лох), редко встречающаяся в Монголии, разнолистный тополь, на востоке гобийский вяз. Два последних — это настоящие большие деревья, они очень характерны для Гоби. Хозяйственное значение имеют кустарник селитрянка, или нитрария, и солянка-цульхир.
Тополь разнолистный растёт только в западной части Гоби, на востоке Монголии его нет совершенно, зато в Синьцзяне он обычное дерево. Молодые листья его продолговатые, овальные, с заострённым концом. По своей форме они напоминают листья ивы, только подлиннее. Старые листья имеют форму сердечка.
Тополь не может жить без воды, поэтому он растёт в гобийских котловинах, где близок уровень грунтовых вод или где они выступают на земную поверхность в виде ключей. В таких местах образуются оазисы. Здесь на засолённых почвах пышно разрастается своей широкой, раскидистой кроной тополь разнолистный. Растёт тополь рощами, в них деревья расположены редко, нигде не образуя сомкнутых насаждений. Иногда тополя растут красивыми аллеями, окаймляя гобийские сайры.
Среди безжизненных, мрачных пустынь Заалтайской Гоби тополя манят своими свежими красками. Под тенью деревьев хорошо отдохнуть от знойных и ослепляюще ярких солнечных лучей. На радость путнику сохранила природа разнолистный тополь в пустыне.
На востоке Монголии тополь сменяется другим пустынным деревом — ильмом приземистым. Иногда его ещё называют гобийским вязом, а монголы — хайлясом. Хайлясы образуют негустые рощи по понижениям и подобно тополям растут вдоль сайров, но можно увидеть и одинокое дерево, издалека заметное на однообразно буром фоне пустыни. Хайлясы достигают больших размеров; иногда ствол старого дерева имеет до метра в диаметре.
Ильм приземистый испытывает угнетающее влияние пустыни, его жизнь протекает в борьбе с засушливыми климатическими условиями, поэтому древесина хайляса узловатая, перевитая, твёрдая, но хрупкая. Листва на дереве редкая. Несмотря на суровые условия Гоби, хайляс не вымирает, а возобновляется. В ряде мест мы видели молодые, хорошо растущие экземпляры. Домашние животные охотно лакомятся листьями хайляса. Старое дерево от этого мало страдает: слишком оно высоко, чтобы до ветвей достал даже верблюд, но молодые деревца от этого обычно гибнут.
Хайляс — пришелец из степей, в пустыне он реликт, свидетель более влажных условий, существовавших в восточной части Гоби.
Гобийские араты используют древесину хайляса при строительстве колодцев, из стволов делают водопойные корыта и различную хозяйственную утварь, деревянную посуду.
В средней полосе Гоби мы часто видели низкорослый колючий кустарник, широко расползающийся по земле, — это селитрянка. Монголы называют её сундулом. На глинисто-песчаных или солончаковых почвах встречаются её большие заросли. В песках селитрянка растёт на буграх, образуя песчаные скопления. Она задерживает песчинки, которые скапливаются у корней растения. В пустынной озёрной котловине Улан-Нур мы видели такие узкие и высокие песчаные бугры, каракулевой шапкой они возвышались над землёй на метр — полтора, а ветви селитрянки свисали по их склонам. В других местах кустарник собирает небольшие песчаные подушки.
В мае селитрянка нарядно цветёт белыми густыми цветами. Проходит лето, и в августе кустарник покрывается вишнёвого цвета ягодами — хармыком. Ягод бывает очень много. По своей форме, да и по величине, они похожи на чёрную смородину.
Хармыком лакомятся птицы и животные. Их усиленно клюют пернатые, и там, где поспел хармык, всегда слышны их голоса. Ягоды привлекают зверей, даже хищники любят побродить среди селитрянок, охотно поедая хармык. В громадном солончаке Цайдам, у северной окраины Тибетского нагорья, селитрянка растёт кустами гораздо больших размеров, чем в Гоби. Цайдамский хармык тёмный и вкусный. Осенью тибетские медведи-пищухоеды спускаются с гор специально для того, чтобы полакомиться ягодами, и так ими объедаются, что у зверей начинается расстройство желудка. Не только медведи, но и лисы, волки, различные грызуны любят хармык.
Мы пробовали хармык несколько раз. Сначала отнеслись к нему с недоверием, а потом он всем очень понравился. Хармык — сочная ягода, охлаждающая, имеет кисло-солёный вкус. В ягоде очень чувствуется соль, и этим хармык отличается от всех известных нам ягод. Впрочем, солёность бывает различная: она то больше, то меньше, в зависимости от степени засоления почв, на которых растёт селитрянка.
Гобийские араты в большом количестве собирают хармык. Они едят ягоды сырыми, сушат впрок, а затем заваривают, кипятят подобно компоту и пьют кисло-солёный напиток. Ведь и чай монголы пьют солоноватый. Сушёные ягоды сохраняются очень долго, месяцами. Араты говорят, что хармык — это дар Гоби, дар пустыни, которая редко балует человека полезными растениями.
К дарам пустыни нужно отнести оригинальную солянку — кумарчик гобийский, или цульхир. Это небольшое, до полуметра высотой, стройное растение встречается только на песках и, как многие другие песколюбы, имеет большую разветвлённую корневую систему, помогающую ему обеспечить себя влагой. Цульхир замечателен своими мелкими, величиной с маковое зерно, семенами. Когда осенью созревают семена, араты выходят в пески собирать их. Во влажные урожайные годы монголы заготовляют зерно пудами. Мелкие зёрна цульхира по питательности не уступают хлебным злакам.
Монголы едят семена цульхира поджаренными или толкут их в ступе, получая таким образом муку, которую подмешивают к еде и заправляют жиром. Из этой муки приготовляют также болтушку, вкусную и сытную.
Для аратов, живущих в песках Гоби, Алашаня, Ордоса, цульхир представляет дополнительный источник питания.
О цульхире хорошо писал Н. М. Пржевальский: «Вопреки поговорке: „Не посеешь — не пожнёшь“, алашанцы, в особенности в более дождливое лето, собирают в конце сентября обильную жатву на своих песках. Затем тут же на готовых токовищах, каковыми служат все оголённые места лёссовой подпочвы, обмолачивают собранный цульхир».
И пустыня Гоби приносит плоды.
