Все герои моего повествования зовут друг друга и вообще всех вокруг не настоящими именами – не в силу особенной испорченности или желания быть похожими на представителей преступных группировок. Причем коверкаются не только имена, подменяемые прозвищами. У всех обычных процессов тоже есть тайные обозначения, понятные лишь тем, кому это нужно понимать.

У этой традиции есть сугубо практическое применение. Все, кто вовлечен в нашей стране в политику, уверены, и небезосновательно, что их всегда и везде подслушивают. Соответственно, говорить открытым текстом и называть всех реальными именами – это зачастую, как говорил Кирпич в говорухинском фильме, «самому себе с пола срок поднять».

Представьте, например, что перехвачен разговор какого-нибудь замминистра со своим советником примерно такого содержания:

– Николай, здравствуйте! Давайте вернемся к начатому ранее обсуждению вопроса о получении нами с Вами незаконного обогащения.

– Здравствуйте, Иван Иванович! Действительно, получить незаконное обогащение в данной ситуации довольно несложно. Закрытому акционерному обществу «Свисток» жизненно необходимо продление разрешения на разработку месторождения имени Грибакина, без которого у них может остановиться производственный цикл. Владельцы компании предлагают нам ежемесячно взятку в размере 60 тысяч долларов лишь за одну подпись. Данный вопрос находится в компетенции Вашего сотрудника Шахримовского, который имеет возможность принять соответствующее решение на законных основаниях.

Такой разговор даже начинающий следователь мог бы, особенно не напрягаясь, передавать в суд и сажать обоих коррупционеров почти навсегда. Но коррупционеры тоже не дураки и сказали бы все то же самое совсем по-другому, например, так:

– Коля, привет! Че там по ТОМУ вопросу?

– Да, Иван Иваныч, я все пробил, тема хорошая. Свисткам по грибам кровь из носу продляться надо, пока не встало все. Черканём – они доклад на 60 страницах в месяц готовы делать. Шахермахер решает, там все чисто.

Ну и как эти все «свистки по грибы с шахер-махером» вообще к делу пришить можно? Никак, правильно. К тому же коррупционеры наши – люди занятые, а обратите внимание, их «птичий язык» еще и в три раза более содержательный. Текста – меньше, смысла – больше. А время – деньги, как вы уже догадались.

Интересно, что диалектов у этого птичьего языка – бесчисленное множество. Каждая группа коррупционеров предпочитает говорить так, чтобы для любого индивида за пределами группы их речь была языком индейцев Навахо.

Время от времени, если общение ведется в основном в пределах группы, случаются казусы, и кто-то заговаривает с иноязычными контрагентами на непонятном для них языке.

Я сам однажды видел, когда некий федеральный министр радостно вышел из-за стола к прибывшему к нему губернатору, обращаясь к нему:

– Индус, здравствуйте! Очень рад!

Министр просто был не в курсе, что подчиненные, брифуя его на тему – что стребовать с этого губера, называют принятую среди них кличку, а не реальное имя. «Индус» долго не мог понять, с кем его перепутал министр, но виду не подавал, опасаясь не получить от министра новых трансфертов. Так и был губернатор Рашид Делиев «индусом» целый час, видимо, потому, что в фамилии у него присутствует название вполне себе индийского города Дели.

Птичий язык возник не на пустом месте. Рынок прослушки в стране – гигантский. У нас есть многочисленные легальные спецслужбы, обладающие необходимым оборудованием и, между нами говоря, охотно сдающие его в аренду, а именно – предоставляющие расшифровки разговоров любых людей любым заказчикам за деньги. Небольшие, кстати, деньги. Стоимость суток прослушки не превышает сейчас уровня среднего чека средней компании среднего столичного ресторана.

Кроме того, стоимость приборов для прослушки стремительно приближается к нулю, и любой, кому это нужно, может купить тысяч на 50 долларов железяк, позволяющих слушать, кого угодно.

Среди тех, кто опасается прослушки, гуляют терабайты достоверных фактов и мифов о прослушке. Например, считается, что могут быть подслушаны не только сами телефонные разговоры, но и вообще любые разговоры в радиусе пары метров через микрофон того же телефона. Любой конфиденциальный разговор в этой связи элитарные собеседники начинают с вытаскивания батареи из телефона (считается, что только так микрофон можно деактивировать) или, если это айфон – запихиванием его под подушку (тогда микрофон тупо перекрыт физически).

Выходцы из спецслужб на все эти действия смотрят скептически и тайн своих раскрывать не спешат. По обрывочным сведениям, все же полученным от них, можно догадываться, что, в принципе, писать можно и через микрофон выключенного телефона. Можно сканировать звук с поверхности окна (именно поэтому многие задергивают шторы перед коррупционными беседами). Но все эти способы не слишком надежны и применяются не с утра до вечера, а когда нельзя сделать все просто и эффективно.

Самый простой способ – отправить официанта к вашему столу с солонкой (тарелкой, вазой с цветком, подсвечником), к которой прикреплен микрофон. Микрофон при этом не выглядит, разумеется, как то, во что вы поете в караоке. Это просто некая выпуклость с отверстием, обнаружить которую практически невозможно. Способов заставить официанта поставить вам на стол именно эту солонку – миллион. Самый банальный – тысяча рублей. Жалко тысячу – светаните корочкой чекиста, не важно – настоящей или поддельной, спорить – дураков нет.

Вся эта паранойя создает чиновнику или жулику, вроде меня, массу неудобств. Например, когда подрастают его дети, они начинают задумываться, чем промышляет папа, и не могут дать ответа на этот вопрос. Однажды я невольно стал свидетелем примерно такого разговора моих детей с друзьями во дворе о роде моих занятий:

– Наш папа вообще непонятно чем занимается! С утра до вечера кричит в телефон, что Пельменю нужен Гусь, что Гоша и Турист куда-то кинули Скалозуба, что бурундуки должны окрыситься на желтых зверят… Бред какой-то!

– Может, он суперагент?

Суперагент – отличная версия, но дети – существа чуткие и со временем понимают, что со спасением планеты папины мутки ни разу не связаны. Пытался врать, что обсуждаю с коллегой сценарий мультфильма, который он пишет, но в это тоже долго никто не верил: «В мультфильмах все время что-то происходит, а у тебя всегда одни и те же гуси и пельмени чем-то в кого-то кидают, кому нужен такой сценарий?»

Потом решаешь сдаться и говоришь, что занимаешься пиаром, получая в ответ просто приговор от дочери-подростка:

– То есть ты помогаешь плохим людям делать вид, что они хорошие??? Серьезно?!

Ну, типа, они не плохие, просто таковы правила игры, это политика…

– Те, кто нами управляет? А они не могут просто выглядеть теми, кто они есть?!

О, черт! Говорила же мне мама идти в юристы!!!

Эти муки выстраивания своей репутации в глазах собственных детей знакомы, по моей оценке, процентам 95-ти тех, кто вертится в политике и смежных сферах.

Исключения, конечно, случаются. Наповал меня сразила лет десять назад на семейной вечеринке одна суровая сибирская семья, глава которой трудился в федеральном министерстве чего-то промышленного.

– Не помню я, сколько в моем доме на Рублевке этажей! Кнопок в лифте у нас – шесть! – гордо заявила мамаша всем собравшимся.

Вышедшая покурить дочь сообщила мне, что эта норковая кофта от Зилли вообще-то у нее дачная:

– Вы, наверное, хотите спросить, если у них такие вещи – дачные, то какие же у них все остальные? – с вызовом спросила она.

Потом приехал ее 18-летний братик на еще пахнущем новой тачкой Порш Кайене (на чем же еще?). Начал ныть, что задолбался стоять в рублевских пробках и хочет отселиться от родителей в центр:

– Ну что, нельзя мне дать ключи от хаты на Патриках? – надулся он на отсутствие молниеносной реакции отца на нежелание ребенка жить в тесноте и в обиде.

Семья светилась гордостью своим положением, козыряла именами знакомых из политбомонда и культурной богемы. Дети прекрасно знали, чем промышляет папа, и нисколько этого не стеснялись, напротив, гордились, будучи преисполненными презрением к черни, не имеющей таких возможностей.

«М-да… Джавахарлал Неру вертится в гробу волчком», – думал я и сетовал, что нет на них генерала Асмодеева.