Нет более трагического места на планете, чем кабинет чиновника перед отставкой. Отставка всегда выглядит трагично. Даже если она ожидаемая. Даже если отставник – юнец, или, наоборот, он – давно пенсионер и его нахождение на службе каждый год продлевалось каким-нибудь специальным указом из столицы, потому что нахождение пенсионеров во власти вообще-то бюрократическими распорядками не поощряется.

Ближайшее сравнение к последним дням отставника – это, конечно же, последние дни жизни человека и его похороны.

Ваш покорный слуга в прошлый раз уходил из чиновников в мальчишеские 35 лет, но от возраста это не зависит – все было дико траурно.

Так же, как и в случае с умирающим: обычно о том, что на днях все будет кончено, все знают заблаговременно. Новость быстро облетает всех, с кем ты взаимодействовал «при жизни», и твой кабинет замирает в звенящей тишине.

Только несколько дней назад веселые трели десятка разновидностей видов связи занимались в 9 утра и не смолкали до глубокой ночи, а теперь ты ходишь из угла в угол и не понимаешь, чем себя занять.

Просто свалить куда-нибудь на рыбалку или в запой – нельзя. Тот, кто тебя выгоняет, может об этом узнать и еще «строгача» влепить на дорожку. Или, чего доброго, «по статье» уволить, а не «по собственному», а это создаст дикие проблемы при новом трудоустройстве.

Не звонят тебе и домашние – потому что они приучены, что звонить тебе в рабочее время бессмысленно, все равно ты не сможешь толком поговорить.

В приёмной рыдает секретарь. Не только от горя предстоящей разлуки с шефом, к которому прикипела за годы работы. Ей теперь тоже предстоит искать работу, поскольку любой новый шеф, абсолютно любой, секретаря шефа предыдущего выгонит первым делом. Это человек, который слишком много знает. Ближайшее доверенное лицо. Доверять ему тайны, которые могут дойти до предшественника, смертельно опасно для зародившейся новой карьеры.

Как говаривал перед возможной отставкой Иван Палыч, старейший наш вице-губернатор и великий мудрец, «две вещи я им, сукам, не сдам – секретаршу и водилу».

В моем случае этих двоих супер-профи и родных людей я бы тоже не сдал, а забрал с собой, но беда была в том, что забирать их с собой было пока некуда. Отставка случилась неожиданно, нового местечка я себе пока не присмотрел. Так что Элеоноре было от чего рыдать.

Я уже написал нескольким знакомым столоначальникам, что освобождается супер-специалист на позицию персонального ассистента, получив в ответ вялые «подумаю, старик, положил в голову», и заниматься было решительно нечем.

Покидал какие-то личные вещи в коробки. Сохранил на флешку личные документы из компа. Порылся в каких-то бумажках на столе. Наткнулся на письмо от швейного ателье, типа «высылаем инструкцию, как снять мерку, чтобы пошить вам индивидуальные рубашки». Тогда уже вошло в моду рубашки не покупать, а шить на заказ, чтобы на лацкане красовались инициалы важного человека. Я тоже собирался это сделать, но все было некогда. А теперь вот – времени вагон. А рубашки мне на новой работе тоже, скорее всего, пригодятся, не пойду же я в грузчики.

– Элеонора! Хватит ныть. Будем мерки с меня снимать.

Раз у нас похороны – то сделать замеры сам бог велел. Элеонора раздобыла где-то тряпичный замеряющий девайс и начала действовать по инструкции. Разумеется, в самый пикантный момент, когда она, стоя за моей спиной, замеряла мне объем грудной клетки, кто-то пинком открыл сразу обе двери моего кабинета и оказался перед нами:

– О!.. Ничосе! Не помешал?

Это пришел Слон. Верный и надежный Слоняра. Который тоже служил тут большим начальником, и его пока еще не выгнали вслед за мной. Показываться лишний раз в компании отставника – остающимся опасно. Тот, кто меня выгнал, внимательно смотрит сейчас, кто побежит меня утешать. Это означает, что таких утешителей больше интересует мое мнение, чем нашего бывшего общего шефа.

Исключения составляют только те, кого сам бывший шеф отправляет меня утешать. Ему ведь тоже важно знать, что я буду делать после изгнания – точить кинжал и пытаться отомстить или смирюсь с увольнением, поняв, что было за что, и просто буду искать новую работу.

Такие «друзья» ко мне тоже тогда заходили, но были довольно быстро распознаны и отправлены в сад.

Слон – другое дело. Мы с ним чуть с детского садика друг за другом ходим. Он меня называет своим «учителем и учеником». Он – крупный мужчина, добродушный неповоротливый увалень на вид, но стремительный, резкий и злой самурай, когда это нужно. Если вывести его из равновесия – то в глубине добрых глаз отчетливо просматриваются два кинжала. Девушки видят там не кинжалы, а что-то другое. Он им нравится. Крупность им в этом не мешает, они считают, что она ему идет, как борцу сумо. Я тоже так считаю, хотя в этом аспекте его мое мнение не очень волнует. Слон – один из лучших в нашей профессии из всех, кого я знаю. Не потому, что знает какие-то волшебные формулы, каковых в нашем плутовстве попросту не может существовать, а потому, что тонко чувствует любых людей, что позволяет ему безошибочно прогнозировать, как и где отзовется то или иное сказанное слово.

– Слышь, колхозник, тебя стучаться не учили, когда к большим начальникам заходишь?

– Какой ты, на хрен, теперь большой начальник? Иди, в приемной у меня посиди теперь! На биржу труда записался уже?

Мы обнялись. Вообще, в тусовочке обниматься принято в последнее время почему-то всем со всеми, если виделись больше двух раз, даже когда встретились двое люто ненавидящих друг друга. То ли это такое показное желание попытаться договориться без драки, то ли так просто можно бегло осмотреть контрагента на предмет пистолета в кармане. Но это опять-таки не наш случай.

Элеонора направилась к выходу:

– Кофе?

Слон повернулся к ней, его сканер на всякий случай привычно прошел путь сверху вниз по стройной фигуре:

– Не, у меня с собой все.

Интересно, что там такого в портфеле у него, чего нет в моем баре в комнате отдыха, ежедневно загружавшемся всевозможными посетителями, которых сейчас ветром сдуло?

Он положил портфель на стол и хитро прищурился, как он делает всегда, прежде чем «продать» какую-то интересную новость собеседнику:

– Вот ты думаешь, зачем я к тебе зашел?

– Ну как зачем – сопли мне подтереть.

От Слона я мог не пытаться скрывать, что мне плохо. Это для остального окружающего мира я, типа, крутой, молодой, востребованный, без работы и дня не просижу, бла-бла-бла. Даже если все и так, увольнение – всегда отличный повод для самобичевания. Тебя ведь выгоняют не только потому, что гады, идиоты и не распознали, какой ты гениальный и честный. Выгоняют еще и потому, что и сам ты – тупица, испортил со всеми отношения, «поймал звезду», ну и так далее. И вот ты сидишь, такой, и думаешь, чего же в конкретно сегодняшнем увольнении больше.

– Нужны мне твои сопли. Своих хватает. Обещал мне новогоднее поздравление для корпоратива записать? Записывай давай. А то знаю я тебя, щас смоешься куда-нибудь в Танзанию, ищи потом, кто еще похоже спародирует Ельцина в Тришурупе.

Он изъял из портфеля диктофон. Я действительно умел изображать Ельцина, попугайские способности – с детских лет. А Слон проводил какой-то большой медийный тусыч, и ему хотелось, чтобы это выглядело не слишком занудно.

– Ну, запишем, чо. А это… На сухую будем писать, что ли?

Он опять залез в портфель и изъял оттуда запотевшую бутылку из-под «Хеннесси». Именно из-под, потому что жидкость в ней была прозрачная. Я просиял:

– Офигеть!!! У деда был?

Его дед в дальнем уезде Бабаестана делал медовуху. А потом из этой медовухи гнал для семейных нужд небольшие партии самогона. В любой день недели я бы, не задумываясь, променял весь свой бар на этот волшебный напиток, но столько медового самогона у деда не было. Мы называли напиток волшебным, потому что пился он как сладковатая вода, эйфорию вызывал не хуже кокаина (хотя кокаин, конечно же, я не пробовал и вам не советую – вредно ведь!), последствий наутро не было с него никаких, как и с кокаина, который я не пробовал.

Мы разлили волшебный напиток и сели писать «обращение дедушки Ельцина». Креативилось под медовуху отлично. Текст был готов примерно за час и полбутылки. Дальше началась озвучка. Мы ржали, как два коня, иногда прерываясь на новый стаканчик, как вдруг…

– Я, собственно, что хотел сказать…

На пороге моего кабинета стоял мой бывший начальник. Мы смотрели на него, как на привидение. Он никогда не покидал своего этажа. Это было неписаное правило – он входил в здание, поднимался на лифте «для руководства» (всего для десятка человек) на свой этаж и перемещался только по нему же – в комнату отдыха, столовую, зал заседаний. Я засуетился:

– Да-да, добрый день! Мы тут, эээ… Работаем… Готовим медиафорум… Ну я же должен до завтра доработать еще…

Губернатор жестом велел мне заткнуться.

– Я, собственно, хотел пожелать удачи. Еще пересечемся. Счастливо!

– Спасибо большое, я…

Но он уже развернулся и вышел.

Я волновался, что не успел чего-то сочинить по поводу случайности нахождения здесь Слона. Хотя начальник – не идиот, прекрасно и так понимал, что мы там делали с ним под самогончик. Слон же сидел, ничуть ни о чем не беспокоясь, и смотрел на меня уважительно. Он-то понимал, что все это значило.

На языке обычных людей это прозвучало бы примерно так:

– Да, я тебя выгнал. Но не только потому, что ты мудак, а еще и потому, что так карта легла. Человек ты неглупый и еще можешь пригодиться, так что не бросайся в оппозицию.

Настроение было хорошее. На прощание я разослал всем, с кем работал, клип на песню Валентина Гафта «Прощание бюрократа с кабинетом». Повеселю, думаю, друзей-товарищей этими, очень хорошо подходящими к моменту строками:

Песня и правда подходила к ситуации. Особенно строки «Что ж вы друга бросили, друзья?» и «Кто и есть на свете сирота – это гражданин без кабинета». Из примерно двухсот адресов, по которым я разослал этот клип, ответы, хотя бы формальные, пришли от двоих. Одним из них – была сидящая за стеной Элеонора.

Мы допили волшебный напиток, закончили запись и разошлись по домам. А Слона вслед за мной начальник не выгнал, до сих пор работает.