Как сбываются предсказания

Однажды мне довелось ужинать в маленьком китайском ресторане недалеко от городка Фалс-Черч под Вашингтоном. Всего несколько столиков - и все свободные - показывали, что ресторанчик не слишком популярен. И, как оказалось, не случайно: еда была неважная. Обслуживал сам хозяин-китаец, который, встречаясь со мной глазами, кланялся и растягивал губы в улыбке. Я бы, конечно, об этом никогда не вспомнил, если бы на десерт к чаю хозяин не принес мне небольшую трубочку из сухого печенья, наподобие вафли. Я раскусил трубочку и с удивлением обнаружил в ней полоску бумаги с каким-то текстом, как выяснилось, предсказанием судьбы. Хозяин, убедившись что послание дошло, поклонился и улыбнулся, а я прочел напечатанный на машинке текст: "Вам предстоит путешествие в пустыню". Вот еще, - подумал я, - пустынь мне не хватало. Тем не менее, этот случай занимал меня несколько дней, и в конце концов я решил: "А почему бы нет?" Пока я летел домой, решение окончательно созрело: "Еду в пустыню!" Да, видно, не простой был китаец.

Выбор пустынь у нас богатый, но я давно слышал про пустыню Ероюландуз, что означает "Земля, покрытая солью". Расположена эта пустыня в Бадхызском заповеднике на самой границе с Афганистаном, недалеко от известной всем Кушки. И вот в начале апреля с любезного разрешения директора заповедника Валерия Ивановича Кузнецова я приехал в поселок Моргуновку, где находится управление заповедника.

Весна была в разгаре. В долине реки Кушки уже поднялись во весь двухметровый рост ферулы - ооподы, или "яйценогие", местами еще краснели поляны отцветающих маков, желтые крокусы и сине-фиолетовые гиацинты-мускури рассыпались среди яркой зелени злаков. Местами на прогретых склонах появились огненно-красные тюльпаны. Заросли тамарикса уже укутались фиолетовым туманом цветов.

Ферула яйценогая. На заднем плане тамариксы.

Солнце, еще по-весеннему не злое, торопило природу. Но я не радовался этому. Я опоздал. Я надеялся застать самых ранних бабочек, а может и самых поздних: в этих краях осень сходится с весной, и всю зиму летают особенные, зимние бабочки. Они еще мало известны. Достаточно сказать, что сравнительно недавно один из ленинградских исследователей мух, К.Б.Городков, проезжая на поезде через Кара-кумы, увидел среди зимы на станции Репетек у фонаря рой мух. Он вышел и поймал их. Оказалось, что это маленькие мохнатые бабочки. Внешность их была столь необычной, что вначале было не ясно, к какому семейству их отнести. Теперь известно, что это пяденицы. Самки у них бескрылые, а гусеницы питаются саксаулами. В апреле они зарываются в песок, а куколки ждут прихода зимы.

Пяденица-замакра (Zamacra diaphanaria Pungler).

А в Бадхызе зимой летает другая пяденица - диафанария, или веерная. Ее крылья напоминают маленькие веера, да и усы у самцов тоже, как веер. В покое эта бабочка сворачивает передние крылья в трубочки, которые торчат в стороны и очень похожи на короткие веточки миндаля, в изобилии растущего на холмах. Не менее удивительна и гусеница, живущая на эспарцете. Она сворачивается калачиком и поразительно похожа на плод эспарцета. В начале мая вся растительность сгорает под палящим солнцем, но к этому времени гусеница уже вырастает, зарывается в песок и ждет зимы. Летают бабочки с декабря по март.

Гусеница диафанарии.

В окрестностях Моргуновки я не раз находил длинные ленты голой земли, на которой вся зелень была съедена под корень, а на несъедобных сухих остатках прошлогодней травы блестела паутина. Лента, вначале очень узкая, на протяжении десятка метров все расширялась, и в конце ее я каждый раз находил огромное стадо мохнатых гусениц, штук сто. Они с жадностью пожирали все, что попадется - полынь, одуванчики, астрагалы... Я не знал тогда, что это за гусеницы, собрал и привез в Москву. В Москве лежали сугробы, корм найти было невозможно. Пришлось покупать на рынке салат, который пришелся им весьма по вкусу. Мои труды вознаградились. В мае гусеницы окуклились, а в ноябре вывелись бабочки. Это оказались медведицы окногины, что означает "ленивая женщина": самка этой бабочки бескрылая, сидит неподвижно на сухой былинке в конце осени или зимой, ждет, когда ее найдет кавалер. Действительно, ленивая.

 

Пустыня Ероюландуз

Пустыня Ероюландуз представляет собой огромную впадину глубиной пятьсот метров и диаметром около двадцати километров. Дно её находится ниже уровня моря. С трех сторон она огорожена обрывами, а в середине голубеют озера и возвышаются лавовые конусы несостоявшихся вулканов - лакколитов. Говорят, что впадину создал ветер, ведь Бадхыз означает "рождение ветра".

В Ероюландуз я приехал вместе с сотрудниками заповедника, направлявшимися туда для учета численности животных. Добрались мы уже в сумерках. Солнце скрылось, на небе проступали первые звезды, контуры вулканов и блеск водной глади создавали впечатление чего-то неземного.

Мы подъехали к маленькому фургончику без колес, и навстречу нам вышли двое молодых людей, как оказалось, герпетологи. Уже в темноте Алексей и Владимир (так их звали), угостили нас чаем, и, естественно, я поинтересовался бабочками.

- Бабочки? Какие здесь бабочки? Нет здесь бабочек, пустыня здесь, - очень уверенно сказал Владимир.

- А мы вчера видели каких-то белых, - возразил ему Алексей.

- А, белые может и есть, и еще желтая летала.

Ладно, завтра разберемся. А сейчас - спать. В фургончике места мало, и я разложил спальник поблизости на песке. Затихли голоса моих спутников, огромная красная луна выползла из-за горы и осветила пустыню. Опять заблестели озера, проявились силуэты спящих вулканов, вдоль горизонта стала видна полоска обрывов, ограничивающих впадину.

Непонятные звуки рождала пустыня. Жалобная нота повисла в воздухе, долго тянулась, а затем оборвалась хриплым воем. "У-ху", - отозвался кто-то совсем рядом. "У-ху". Опять кто-то тянет заунывно: "Уау-уау", потом собачий лай, и опять в ответ: "У-ху".

Луна поднялась выше, посветлела, а пустыня стала голубоватой. Россыпи светлых пятен - это тюльпаны, метелки пушистых злаков застыли, как нарисованные, и сверкают искрами. Пустыня быстро остывает, холод пробирается в спальник, появляются иголочки инея на травинках, а я все не сплю.

Смотрю.

Легкий порыв ветра донес откуда-то звон серебряных колокольчиков. Кто это? Что это? Слушаю.

Нет, надо спать.

...Проснулся я от звонких ударов. "Мои спутники куют железо?", - мелькнула первая мысль. Зачем бы это? Я открыл глаза. Было светло, солнце уже взошло, но тень от горы закрывала меня от его лучей. Лимонно-желтые головки тюльпанов поникли под тяжестью инея, все было голубоватое. Маленький грузовичок, на котором мы приехали, стоял притихший и тоже покрылся изморозью. Фургончик безмолвствовал, все спали. "Бом, бом",- раздавались звонкие удары совсем с другой стороны. Я приподнялся и огляделся. Метрах в двадцати от меня на зеленой лужайке, уже согретой солнцем, несколько черепах выясняли отношения. Вот одна, тяжелая, как танк, спрятав голову, неотвратимо надвигается на другую, все ускоряя движение. Удар настолько силен что соперник отлетает в сторону. Еще удар и еще. Неудачник поворачивает в сторону и спасается бегством. "Танк" разворачивается. Где очередной соперник? Ах, вот он. "Бом"! И новая жертва летит кувырком. А рядом, на небольшом возвышении, ждет исхода поединка дама. Этот бой всего лишь прелюдия к черепашьей свадьбе...

Долина Ероюландуз (весна).

Наконец солнце выползло из-за горы, и сразу становится жарко. Я вылезаю из спальника. Иней быстро исчезает, тюльпаны прямо на глазах раскрывают навстречу солнцу свои головки. Вокруг меня в песке какие-то довольно широкие норки, и около некоторых стоят палочки с привязанными лоскутками-бантиками, штук десять. Что бы это могло быть?

Из фургончика выходит один из моих новых знакомых, и я спрашиваю его о загадочных бантиках.

- Ах, это? Мы норки отмечали, где эфы поселились. - И видя на моем лице замешательство, "успокоил" меня: - Они сейчас малоактивны, прохладно еще.

Умываюсь в голубом озере. После весеннего таяния снега и дождей вода здесь не очень соленая. Завтрак на скорую руку и в поход: пустыня зовет и торопит.

 

День змеи

Глубина впадины Ероюландуз пятьсот метров, а я хочу подняться на самый верх, где располагается степная часть заповедника. Лезу по крутому откосу к отвесным обрывам - чинкам. Склоны все в цвету. Вокруг бушует праздник Весны, украшенный красными знаменами маков и тюльпанов. Кроме них крокусы и огромные зонтики - даремы, со стеблями в руку толщиной, колючие кузинии.

Первомайский наряд пустыни.

Желтые клейкие цветы дарем привлекают массу мух, пчел и ос. Тут же копошатся черные длинноусые жуки. А вот и те самые белые бабочки проносятся над склоном - рапсовая и степная белянки, вездесущая репница, белянка пульверата. Без труда вылавливаю десяток бабочек и вдруг... Что это? Очередная рапсовая белянка оказывается вовсе не рапсовой! Это же редкость - белянка иранская! А что это за желтые бабочки? Ну конечно, степная желтушка! Этой все нипочем. Степь, пустыни, горы до альпийских лугов - она всюду. В горах холодает - спускается вниз, пустыня высохла - летит в горы. С марта до декабря летает эта бабочка. А вот очаровательная "зеленянка" закаспийская (ее латинское название "Евхлоэ" переводится как "хорошая молодая зелень"). Она не носится над склоном, как другие. Греется на солнце. Вспугнешь ее - взлетит и вскоре вернется. Появится другая, - прогонит. Ее территория, ее она и сторожит.

Zegris fausti.

Euchloe pulverata.

Впереди какие-то кустики. Ах, это кандым - и весь в цвету. Мелкие белые цветочки, а аромат непередаваемый - спелая земляника с оттенком ландыша? Нет, не берусь сказать. И вокруг кустика рой бабочек, маленькие черно-коричневые из семейства Голубянок - голубянка Тенгстрема. Но привлекает их не запах цветов, они собираются и у кустиков без цветов. Наверное, кустики служат им ориентирами при встречах. "Встретимся под часами!" Неторопливо иду вверх, солнце уже разыгралось вовсю. Поджаривает, как на сковородке. А вот и белянка фауста, похожая на подмосковную зорьку, промелькнула и скрылась. Сатиры, крупные, серые с белыми пятнами, вылетают из-под ног и уносятся неизвестно куда. Поднебесницы фуска, сверху рыжие, а снизу совершенно под цвет песка, появляются и исчезают. Самцы этой бабочки неизвестны.

Пустыня - от слова "пусто"? Пустыня пуста? Пустыня полна жизни!

Вот наконец и чинки - отвесные стены, полуразрушенные, поднимающиеся вверх на сотню метров. От них пышет жаром. Солнце свирепеет. Иду вдоль стены. Тут и там валяются обломки скал, крупные и помельче. Смотрю под ноги, чтобы не оступиться, и вдруг вижу, как впереди почти из-под ног, не далее двух метров, целая стайка змей срывается с места и прячется в расщелину у подножья обрыва. Змеи разной длины и толщины. Некоторые, как мне показалось, не менее метра. Невиданные змеи и разные. Я присел на обломок стены, жесткий и шершавый. Жду. Недолго. Из расщелины появляется изящная головка, другая, третья... С любопытством смотрят на меня, а я на них. Глаз круглый, как у рыбки, удивленный, головка заостренная, полосатенькая. Какое чудо! Наклоняюсь немного в сторону, чтобы получше разглядеть ту, справа покрупнее, и все головки (да их уже десяток!) как по команде, наклоняются в ту же сторону. Я наклоняюсь в другую сторону, - вся компания повторяет движение. Вот одна, видимо, самая смелая, решается рассмотреть меня поближе. Вылезает, тонкая, но какая длиннющая! И заползает под обломок скалы, совсем рядом со мной. Спряталась, но подглядывает, и хвост наружу. Что же это за змейки? Похожи на стрелку, но явно что-то другое. Встаю с камня, но змейки уже не разбегаются, мы подружились.

Иду дальше вдоль обрыва и любуюсь открывающимся видом. Внизу, как на макете, вся котловина. Голубые озера причудливой формы, местами в белом обрамлении - выступает, выпаривается соль. Черные конусы вулканов, как острова, возвышаются над пустыней, но их вершины далеко внизу подо мной. Вдали все тает в дымке, и противоположного края впадины не видно. Простор, красота, голубое, зеленое, желтое - пастельные тона, мягкие, тающие...

В этот момент я, вероятно, подпрыгнул на месте, так неожиданно у меня под ногами раздалось зловещее шипение. Огромная эфа лежала на каменистом склоне, завиваясь в спираль, и шипела, как яичница на сковородке. Ее голова, увенчанная знаком летящей птицы, угрожающе раскачивалась. Мне не показалось, что она "малоактивна", как уверял меня утром мой приятель-герпетолог. Ей я не решился предлагать свою дружбу и обошел стороной.

Но это был воистину День змеи, и мои приключения на этом не кончились. Теперь я уже не любовался открывающейся панорамой, а больше глядел под ноги. И не напрасно. Не прошел я и двух десятков шагов, как увидел еще одну змею. Теперь я был настороже и заметил ее вовремя,- она не успела скрыться. Это было странное создание. Серое трехгранное тело со светлыми отметинами неожиданно переходило в черно-синюю, цвета вороненой стали блестящую голову. Удивительная змея, довольно крупная. Может быть, ядовитая?

Устал я от хождения по жаре изрядно, да и день уже клонился к вечеру. Я взял направление на фургончик.

Спуск не занял много времени, и часов в пять я подходил к лагерю. Склон одной из гор у дороги был усеян камнями, и я по привычке перевернул один из них: под камнями иногда прячутся гусеницы бабочек или даже ночные бабочки. Перевернул я камень и даже оцепенел. Ну и денек сегодня! Под камнем лежала небольшая изящная, словно сделанная из фарфора змейка с темно-коричневым рисунком, длиной чуть больше четверти метра. Что за чудеса, подумал я, неужели еще не все на сегодня? Я осторожно сгреб змейку в коробочку. Она не очень удивилась, как мне показалось, и спокойно свернулась на дне коробки.

Мои новые знакомые давно меня заприметили, так что к моему приходу обед из концентратов был уже готов. Мне не терпелось задать им массу вопросов. Искупавшись в соленой речке, я почувствовал себя снова свежим и бодрым.

За обедом я начал свой рассказ. Так и так, говорю, у самих чинков нашел змейку, тонкую длинную, похожую на стрелку, но не стрелку. В общем, рассказал им все как было. Они переглядываются и вновь расспрашивают меня о том же, прямо, как на допросе.

- То, что Вы рассказали, очень странно, - сказал Володя. - В это трудно поверить. Описанная змейка очень смахивает на зеринге, редкостную змейку, известную лишь по нескольким экземплярам, ее мало кто видел. То есть, конечно, заспиртованную. Мой шеф даже труд написал про зеринге, но живьем ее никогда не видел. Скорее всего, Вы что-то напутали.

 Зеринге (Psammophis schokari).

Меня это, конечно, задело.

- Я хоть и сильно устал, но готов прямо сейчас доказать, что ничего не напутал. Пойдемте!

- Ну, сейчас бесполезно. Доберемся туда уже в темноте. А вот завтра...

Завтра, так завтра

- Но это не все, - и я рассказываю про змею с металлической головой.

- Бойга! - в один голос сказали специалисты. - Это, несомненно, была бойга.

Бойга.

- А вот это что такое? - я раскрыл коробку с фарфоровой змейкой.

- Так это же афганский литоринх! - воскликнул Алеша. - Ну и повезло же Вам. За один день столько находок. Жаль, конечно, что бабочек нет, но и змеи - тоже интересно.

Афганский литоринх (Lytorhynchus ridgewayi Boul).

Тут я показал им свои сборы бабочек и удивил еще больше.

- Столько бабочек в пустыне? Невероятно! Но мы Вас тоже можем кое-чем удивить. Пойдемте, - сказал Алексей.

Мы поднялись на склон, и он отвернул небольшой плоский камень. Жирный розово-красный дождевой червь начал втягиваться в норку, но был бесцеремонно извлечен оттуда.

- Ну и что? - сказал я. - Дождевой червь. Конечно, любопытно - дождевой червь в пустыне.

- А вам приходилось видеть дождевого червя с глазами?

Бог ты мой, как же это я сразу не заметил? На голове у червя темнели глаза, два маленьких, как точки, глаза.

- Слепозмейка, - пояснил Володя. - Как видите, есть, что посмотреть в пустыне.

Слепозмейка (Typhlops vermicularis Mer.)

День змеи заканчивался, но на всякий случай я лег спать в другом месте, так как у меня возникли сомнения относительно "малой активности" эф. От усталости я уснул сразу, но всю ночь в моей возбужденной голове копошились змеи.

На следующий день ранним утром мы отправились к чинкам. Мои молодые спутники задали хороший темп, так что я быстро выдохся и еле переставлял ноги. Они были уже у чинков, когда я прошел едва половину пути. Стало жарко, и идти было тяжело. Наконец и я добрался до них, но это было незнакомое место. Узкие ущелья уходили вглубь чинков, хищные птицы с тревожными криками проносились мимо, осуждая наше вторжение. Но здесь в ущелье была небольшая тень, и, укрывшись в ней я ждал, пока успокоится сердцебиение. Мои спутники понимающе молчали. Судя по всему, мы поднялись значительно западнее того места, где я видел змей накануне, и мы двинулись вдоль обрывов на восток. Я полагал, что таких змеиных мест много, и поэтому шел не спеша, внимательно приглядываясь к щелям и обрывам, переворачивая камни и обломки скал. Но везде было пусто. Конечно, не совсем пусто. То и дело попадались агамы, другие ящерицы, но змеи не попадались. И только через час пути я, наконец, стал узнавать вчерашние места. Я шел впереди и первым дошел до шершавого обломка, на котором сидел и разглядывал змеек. Но где же они? Я устроился на обломке и стал ждать. Да вот же они! Из расселины выглянула первая любопытная головка. Рукой я дал знак моим приближающимся друзьям быть осторожнее. Когда они бесшумно подошли, я показал им на расщелину. Оттуда смотрело на нас уже несколько пар удивленных глаз. На лицах герпетологов был написан восторг.

- Зеринге! - театральным шепотом произнес Володя.

- Зеринге! - подтвердил Алексей.

Дальнейшее было делом техники. Скоро десяток несчастных животных извивались в руках специалистов. Правда, произошел инцидент. Самый крупный зеринге, длиной больше метра, вцепился в руку Алексея. Змей повис, как бульдог, и потребовалось много усилий, чтобы разжать мертвую хватку. К счастью ядовитые зубы у этих змей находятся глубоко, почти в горле, и для людей они не опасны.

Несмотря на происшествие, мои друзья были счастливы, их лица сияли радостью. И я радовался вместе с ними. Как мало (или много?) требуется увлеченным людям для счастья.

Измерив змей вдоль и поперек, подсчитав все, что надо, сделав надрезы на определенных чешуйках, чтобы пометить каждый экземпляр, мы их отпустили в родную щель...

Счастье герпетолога.

На следующий день уезжали сотрудники заповедника, приезжавшие со мной. С ними решили уехать и герпетологи. Я оставался один в пустыне. На десятки километров вокруг никого. Никого? То есть как это - никого? А мои друзья зеринге, а эфы, а бабочки, а те, кто по ночам тянул печальные ноты, рассыпал серебряный звон и поддерживал меня бодрым "у-ху"? Все они остаются со мной. С этого момента я становлюсь гражданином республики Ероюландуз, самого свободного государства в мире, без правителей и господ. Урчание мотора, добрые пожелания и напутствия и уже издалека - прощальный взмах рукой...

Знакомлюсь с хозяйством. Несколько канистр с водой, канистра с бензином для примуса, запас консервов и концентратов, сухари, спички и многое другое - все переношу в фургончик. Мешок с провизией подвешиваю к потолку - дверей нет, а граждане в стране Ероюландуз могут быть, как и всюду, разные.

Посидел на крылечке, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Вспомнил об услужливом китайце и его предсказании. Вот оно и сбылось. Утренняя пустыня, еще не горячая, ласкала меня свежим ветерком. Судьба? Попал бы я сюда, если бы не китаец? Пустыня! Ответь мне: ждала ли ты меня? Скажешь ли мне что-то такое, что западает в душу и привяжет к тебе навсегда? Пойму ли я тебя и твое предназначение? Ответа нет. Надо идти. Мы перипатетики - истины откроются нам в пути.

 

В поисках бога Солнца

Если в пустыне есть свой бог, то это должен быть бог Солнца. У древних греков он звался Гелиос. Сегодня я собирался найти бабочку с таким же гордым и красивым названием. Эта ближайшая родственница аполлонов, любителей гор и снегов, поселилась в пустынях Центральной Азии. Без этой бабочки моя коллекция не могла бы считаться полной. Любительница пустынь и горячего солнца, она и облик имеет солнечный: желтовато-белая с красными и темными пятнами. В самые жаркие часы дня она порхает над раскаленными барханами. Однако я не знал, водится ли она в Бадхызе. Можно сколько угодно ходить по самым красивым и горячим барханам и не встретить ни одной бабочки. Нужно еще одно условие: поблизости должен расти парнолистник, корм для гусениц Гелиоса. Итак, пустыня есть, оставалось найти парнолистник, невысокий кустарничек с темно-зелеными листьями, сидящими парами на коротких черешках.

Кеды и плавки, полевая сумка и сачок - вот и все снаряжение. В какую сторону идти? Какая разница? Кругом слегка волнистая равнина с отдельными скалистыми сопками, и озера в обрамлении белоснежной соли. Насколько хватает глаз - весенняя пустыня, зеленая от злаков, желтеющая полями тюльпанов, со свечками бело-розовых роголепестников и отдельными деревцами саксаула. Звенят в небе жаворонки, кружат грифы, и неподвижно висит раскаленное солнце. Берега озер, там, где сырой песок, покрыты массой следов. Все население пустыни гуляло ночью у озер. Крупные следы волка, круглые кошачьи, совсем особенные следы гиены, мелкие лисьи и множество птичьих. Теперь к ним добавились и мои. Я представил себе, как прогуливаются по набережной мои сограждане, чинно и благопристойно, по ранжиру. Хотя нет, здесь что-то произошло, следы путаются, песок взбаламучен, перья. Кто-то съел гражданку птицу. Но следствие - не мое дело.

Надо взобраться на гору, чтобы лучше оглядеть окрестность. Передо мной небольшая сопка, в шутку называемая "Паж", рядом более солидная, в широкой юбке - "Царица Тамара". Еще дальше огромный круглый "Казан", а совсем на краю земли сверкает белоснежная сахарная голова. Сопки побольше окружены крутыми обрывами, и влезть на них не просто, но "Паж" вполне доступен. Я не без труда добрался до вершины. Невелика горка, но вид с нее захватывающий.

"Царица Тамара и паж".

За несколько дней, пока я здесь, озера значительно подсохли. Там, где была водная гладь, сейчас мелеющие заливчики, да и оттенок у пустыни уже желтоватый. А вдалеке, в одной из низинок, я вижу пятна темной зелени. Похоже, именно то, что я ищу. Выбираю ориентиры, намечаю пути обхода голубых разливов и спускаюсь. Казалось, не так далеко, солнце уже давно перевалило за полдень, когда я увидел заросли парнолистника. Теперь надо смотреть в оба. Но сколько я ни ходил по жестким кустам, гелиосы не появлялись. Попадались красивые золотистые жуки-златки юлодис, огромные осы шныряли по песку, взлетали из кустов маленькие розовые пяденицы, только нет солнечного аполлона.

Масса сомнений появляется в таких случаях. Во-первых, может быть, они здесь не водятся; во-вторых, они могут летать неделей раньше или позже. А в-третьих...

Гелиос - бог солнца - выезжает на своей золотой колеснице рано утром. Так утверждали знатоки жизни богов - древние греки. Может, уже притомились огнедышащие кони, и отправился на покой славный Гелиос? Может, утром появляется аполлон гелиос? Надежды, надежды...

Только сейчас почувствовал, что спина горит, больно прикоснуться. Целый день на пустынном солнце. Это, конечно, не горы, там бы я давно сгорел бы до костей, но все же. И пить сразу захотелось.

Всю ночь бог Гелиос жег костер на моей спине, а я не мог повернуться, чтобы избавиться от пылающего жара и посмотреть, как выглядит бог.

Утром я быстро добрался до знакомой низинки: знакомый путь всегда короче. Солнце еще невысоко, тени от вулканов длинные. Поднимаясь на последнюю гряду, сейчас откроется низинка с парнолистником. Мысленно намечаю план поиска: сначала вдоль, потом...

Нет, не надо ничего потом. Подхожу и сажусь на полынную кочку. Ничего не надо искать. Над низиной в солнечном свете мелькают яркие праздничные бабочки гелиосы, боги Солнца, солнечные аполлоны. Гляжу на них, и чем-то полнится душа. Радостью? Нет, больше! Счастьем? Нет, пожалуй, поменьше. Маленьким счастьицем, но незабываемым.

 

Разные встречи

На третий или четвертый день я отправился в северо-восточную часть впадины, где, как я знал, ровная стена чинков нарушается огромным оврагом. Этот овраг зарождается в восемнадцати километрах севернее, у кордона Кзыл-Джар, получившего название по имени самого оврага из-за красноватых обрывов, составляющих его стены (Кзыл-Джар означает "Красный обрыв"). Хотя в нижней части оврага обрывы достигают стометровой высоты, они не кажутся высокими. Ширина оврага много больше. По дну течет соленый ручей, но не он виновник его рождения. Вероятно, гигантский разлом породил овраг: по верху обрывов, вдоль всего оврага, тянется земляной вал. За ним - холмистая равнина степной части заповедника, фисташковая саванна. Вдоль ручья и по склонам оврага заросли тамарикса, кандыма, саксаула и разнообразных мелких растений. Вот туда я и отправился. Одежда, как всегда, парадная - плавки и кеды. Я уже прокоптился и цветом кожи стал подобен аравийским аборигенам.

Путь был неблизкий. По дороге я вышел к соленой речке, которую всегда приходилось пересекать по дороге к чинкам. В первый момент, увидев реку и убедившись, что она не просто соленая, а очень соленая, я был поражен. Море - это понятно. Но соленая река. Потом, поразмыслив, решил: а что тут особенного? Есть же минеральные источники. Да, конечно. Но река! Целая река, текущая в небольшом скалистом ущелье. Откуда она берется? И я двинулся вверх, против течения. Вода была прозрачная, густая, текла медленно, без журчания на перекатах. Белая соль припорошила берега, а под водой у самого дна, виднелись причудливые перистые веточки кристаллов. По дну ущелья росли разнообразные солянки, полынь, на склоне все еще цвели желтые тюльпаны. Каждый поворот ущелья открывал новые заводи, нагромождения камней, то красноватых или синеватых, то целые площадки пухлой белой соли. Конца речки не видно, а я уже устал. В ущелье было жарко и даже душно, ветерок сюда не наведывался. Поэтому, увидев очередную глубокую заводь, я решил искупаться. Прямо в парадной одежде, снял только кеды. Вода у берега показалась мне теплой, но когда я сделал следующий шаг в глубину и под ногами захрустели колючие кристаллы, она оказалась горячей, очень горячей. Я лег на воду, стараясь не погружаться слишком глубоко, это мне удавалось без труда - соленая вода держала меня и лишь горячила спину. Вот такой парадокс: горячая вода не поднималась наверх, а держалась внизу. Вероятно, там концентрация соли была больше, и вода нагревалась за счет ее кристаллизации. А сверху струилась менее соленая прохладная вода.

Минут десять отдыха восстановили силы, и я решил выбраться из ущелья, чтобы оглядеться. Наверху гулял ветерок, быстро высушив и плавки и спину, а когда я поднялся на пригорок, открылось мне чудесное видение: два десятка бело-розовых коней застыли метрах в двадцати застигнутые врасплох моим появлением. В следующий миг они сорвались с места и помчались в глубь пустыни. Потом, как по команде, остановились, внимательно глядя на меня, стараясь оценить меру опасности, я же не успел даже пошевелиться. Какие-то воспоминания, память поколений или недавний опыт, тревожили их. А я мысленно уговаривал: "Стойте, не бойтесь, я не причиню вам вреда!" Нет, не поверили, умчались. Розовые кони в желтеющей пустыне на голубом фоне неба. Куланы.

Я шел вдоль речки и, закрыв глаза, старался запомнить это сочетание - голубое и бело-розовое. Как облачка на утренней заре.

А с ущельем что-то происходило. Оно вырождалось, мелело и, наконец, совсем кончилось. Впереди виднелась равнина, прочерченная извилистыми линиями, как следы на песке. Русло реки терялось, и проследить его было невозможно. В некоторых местах блестела вода, в других белела соль. Где-то недалеко были истоки Соленой речки. Я ступил на песок, след, оставляемый мною медленно наполнялся водой. Я решил было идти дальше, где совсем недалеко виднелась какая-то коряга, но остановился и, быть может, вовремя. Приглядевшись, я понял, что не коряга ждала меня впереди, а скелет животного, полузасыпанного песком, пытавшегося вырваться из трясины, но так и оставшегося там. Солнце давно высушило остатки шкуры и отбелило кости. Зыбучие пески? Песок, пропитанный водой, обычный на первый взгляд, засасывающий и поглощающий на самом деле? Мало шансов вырваться попавшему в ловушку. Страшное мертвое пространство. Место казней в стране Ероюландуз. Посланное мне предупреждение, говорило, что я не отношусь к числу приговоренных. Я повернулся и направился к чинкам, где местность явно повышалась. Впереди, в полукилометре, виднелся зеленый склон, который резко выделялся на фоне выгоревшей пустыни.

Я не упоминал о бабочках потому, что ничего нового в этот день не увидел. Все те же белянки, степные желтушки и сатиры летали вокруг, а там, в зеленом оазисе, меня могло ждать что-то новое. Действительно, место было любопытное - кусочек степи с высокими злаками, полынями и другими растениями, как будто нарочно перенесенный из другого места. Бабочек не видно, но пройдя с десяток метров, я чуть не наступил на маленького джейраненка. Он неподвижно лежал в густой траве, лишь черный глаз следил за мной. Не делая никаких попыток спастись бегством, он ждал своей участи, примирившись с судьбой. Говорят, джейранихи оставляют своих детенышей без присмотра и лишь приходят их кормить в положенное время. Сегодня джейраненку повезло, его нашел я. Завтра его может найти волк или гиена. Жалко малыша? Да, жалко, такой беззащитный, такой испуганный. Расти быстроногим и осторожным. Но почему я жалею его? Почему я не жалею волка или гиену? Если они не найдут джейраненка, то их дети останутся голодными или даже умрут от голода. Не жалко? Опять я со своей человеческой моралью лезу в дела свободных народов Ероюландуза. Природа создала джейрана и гиену, значит они равны в своих правах! Природа создала также определенное число джейранов для прокорма волчат. Значит, так надо. Не будем мешать Природе, у нее свои цели, своя мораль и планы. Постараемся ее понять.

Местность стала подниматься все круче, появились обломки скал, цветущие даремы, прошлогодние кусты колючих кузиний. Впереди открылось устье оврага.

Проходя вдоль нагромождения камней, я вдруг увидел, как огромная черная змея пытается скрыться среди камней. Среагировал я быстро и прижал палкой хвост ускользавшей змеи. Мгновенно она вывернулась из камней, и я отбросил ее концом палки подальше. Описав в воздухе весьма сложную фигуру, змея плюхнулась на землю и заскользила к камням. Я бросился наперерез. Она остановилась, свилась клубок и вдруг подняла вверх, больше чем на полметра, голову. Шея стала раздуваться, расширятся, красный язычок мелькал, как струйка огня. Это была благородная кобра. Я давно мечтал сфотографировать кобру, и вот, кажется, судьба дает мне шанс. Пытаюсь поймать в фокус, но змея вдруг падает на землю и устремляется к убежищу. Я едва успеваю поддеть ее и отбросить обратно. Она вновь принимает свою классическую позу, она мне не угрожает, она просит оставить ее в покое. Я прямо слышу: "Да, я кобра. Что тебе нужно, иди своей дорогой". И опять я не успеваю сделать снимок. И в третий раз я преграждаю ей дорогу. Поднявшись на краткий миг, продемонстрировав мне свой капюшон (весь ее вид выражал недоумение: "Неужели не видишь. Я же кобра!"), она устремилась прочь от меня вниз, к видневшемуся там обрыву.

Я почувствовал себя неловко. Прости меня за назойливость.

 

Хризипп

Я подошел к оврагу. Мне пришлось немного спуститься, и я вышел на ровное плоское дно оврага. Здесь весна уже заканчивалась. Кусты кандыма покрылись красочными плодами, еще нежными и мягкими шариками. Летом они высохнут, и ветер будет катать их по пустыне. Тамариксы цвели, а длинные плети каперсов начали пробуждаться к жизни.

Плоды кандыма.

И тут я увидел хризиппа. Прекрасная бабочка пролетела совсем близко от меня и села на цветущую ветку тамарикса. По преданию, прекрасный юноша Хризипп был убит своими братьями, и вот он возродился в новом облике. Еще в детские годы я увидел изображение этой бабочки в энциклопедии и узнал, что она очень редко встречается в нашей стране. Я заболел этой бабочкой, я видел сны, во всех красках, где рядом летала эта бабочка. Правда, там она была еще красочней, она была темно-вишневой, а не оранжево-коричневой. Красота хризиппа не моя выдумка. Она ценится всей природой. В Африке, Индии, других тропических странах можно найти множество бабочек, подражающих наряду хризиппа. Никому не зазорно надеть его бархатную одежду и открыто демонстрировать ее всем. Ученые дают этому другое объяснение? Говорят, что хризипп сильно ядовит, и подражание ему является лишь средством защиты? Ох, уж эти ученые. Не верю им. Просто они завидуют красоте хризиппа и стараются его очернить.

Хризипп (Danais chrysippus).

Родина хризиппа здесь. Но зима у нас слишком холодная, и зимой он гостит в Индии. Поздней осенью молодое поколение хризиппов улетает на юг, как перелетные птицы. Летать они умеют. Мой товарищ, Тулкун Тиллаев, рассказал мне, что в октябре 1978 года большая стая хризиппов появилась под Ташкентом. Бабочки летали над клумбами, залетали в окна. Как они оказались в Ташкенте? Заблудились?

Есть у хризиппа брат, монарх, очень они похожи. Только монарх живет в Америке. Вот о нем-то теперь все известно. Ранней весной огромные стаи монархов устремляются на север. Долетают до Канады. Населяют молодыми особями всю Северную Америку и погибают. А молодые, вставшие на крыло, не зная своих родителей, не имея возможности научиться, вдруг при первом похолодании снимаются с места и летят на юг за 2500 километров. Прилетают и рассаживаются на деревьях.

Однажды зимой в Америке получаю письмо. В нем записка: "Приглашаем Вас в Азиломарский заповедник посмотреть на «бабочкины деревья»". Азиломарский заповедник находится в Калифорнии. Представьте себе, стоят деревья с листочками, как у кипарисов, все сверху донизу покрыты бабочками. Сколько их! Миллионы? Некоторые взлетают, но тут же садятся. Каждый год бабочки прилетают на одни и те же деревья. Что или кто ведет их? Тайна. И не только в Азиломаре есть бабочкины деревья. Несколько маленьких городков южнее Сан-Франциско буквально живут бабочками. Всего-то несколько деревьев с Монархами, но город полон ими. На первой странице местной газетки цветной портрет Монарха. Да не какого-то там Британского, а настоящего. На каждой рекламе в газете Монарх. Небольшая заметка (дело было в Октябре): "Вчера прибыло на зимовку 5000 монархов". Самая престижная гостиница в городе "У Монарха". Ресторан "Монарх". Объявление: "Школьники организуют спортивные соревнования по случаю прибытия Монархов".

Бабочки в городке выбрали для зимовки не хвойные деревья, а эвкалипты. Почему это произошло? Эвкалипты здесь появились уже в историческое время. Городок называется Монтрэ. Есть в Калифорнии и другие.

Монарху повезло. В Америке нашлись люди и средства для изучения путей его полетов. И вот что выяснилось.

Неторопливое движение на юг начинается ранней весною. Сначала монархи летят маленькими группками, а затем, собирая по пути всех местных монархов, стаи растут, как снежный ком. Число бабочек в стае, самцов и самок, достигает многих тысяч. Монархи из западных штатов летят в Калифорнию, а вот куда деваются восточные? Долгое время оставалось загадкой. Видно было, что движутся они пролетая в день более 100 километров, но над Техасом их следы терялись. И только в 1976 году зимняя квартира восточных монархов была открыта. Зимуют они в Мексике, в крохотной долинке площадью в 1.5 гектара на высоте 3000 метров. 14 миллионов бабочек в одной крохотной долинке.

Хризиппом никто не заинтересовался, и никто не знает, куда он летает. Видел я его на городских клумбах в столице Индии. Важно, что он прилетел обратно, преодолев все невзгоды. Вернулся на родину, чтобы радовать нас своей красотой, а ведь мог бы остаться в благодатных теплых краях. Нет, не мог, хотя сколько хризиппов погибло в пути! Родина? Не пустой звук для хризиппа.

 

Я верю

Вернулся я сравнительно рано, а по дороге со мной произошел странный случай. На меня напала лисица. Так, ни с того ни с сего. Иду я, уже фургончик вижу, и вдруг выскакивает из-за кочки малопримечательная лисица, облезлая, и то ли с рычанием, то ли с хриплым хрюканьем набрасывается на меня, пытаясь укусить за ногу. Слава богу, не волк и не гиена. Но все же. Еле отбился от нее палкой от сачка. Убежала. Что побудило лисицу напасть? Позднее я узнал, что в тот год была эпидемия бешенства. Вероятно, бедное животное было не в себе.

Устал я в тот день больше обычного. Есть не хотелось, но воды выпил целый литр. И решил полежать в тени за фургончиком, прежде чем браться за приготовление обеда. Расстелил спальник, лежу и гляжу в голубое небо, и кажется мне, что оно все глубже, все темнее, все куда-то плывет, уплывает...

Меня разбудило фырканье коней. Никаких гостей я не ждал, да и откуда быть им здесь. Я не поднимался, а лежал, раздумывая, кто бы это мог быть, и хорошо сделал. Я вдруг догадался. Осторожно, бесшумно встал и выглянул из-за фургона. Да, конечно, это были куланы, совсем близко, рядом. Гривка торчком, ушки в стороны. Все-таки поверили мне! Пришли загладить свою вину за невежливое поведение днем. Скажете, не может быть? Что я слегка "сдвинулся" в одиночестве? Но вот они, куланы! Спокойно щиплют травку около моего фургона. Как вы это объясните? Я думаю, что пустыня мне поверила именно потому, что я один. Она показывает мне все, чем богата, а богатства ее неисчислимы. В конце концов, я не навязываю вам свою точку зрения. Думайте, что хотите, а я верю, что это так. Я гражданин Республики Еройландуз!

Вот они, куланы!

 

Ночная музыка

Я долго прятался за фургоном, чтобы не испугать куланов, но пришлось выйти. Нужно было готовить обед. Куланы не удивились; вероятно, они уже давно знали о моем присутствии. Они просто отошли метров на пятьдесят и продолжали пастись. Когда я кончил обедать и записал свои дневные впечатления, уже стемнело. Спать не хотелось, днем выспался. Я сидел в спальнике и ждал наступления ночи. Вот наконец, мой сосед заявил о себе: "у-ху", и словно по его команде где-то вдали зазвенели серебряные колокольчики. Однажды я уже слышал такую музыку очень далеко отсюда, около соленого озера Индер в зауральской степи. И я решил отправиться на концерт, познакомится с музыкантами. Музыка доносилась из небольшой впадины, заросшей солянками, метрах в двухстах от моего лагеря.

Через несколько минут я был там, занял место в партере, благо других зрителей не было, и слушал, слушал, вспоминая первую встречу с чудными музыкантами.

Это произошло несколько лет назад, когда мой друг А.В.Гражданкин пригласил меня участвовать в экспедиции в Заволжские степи. Целью экспедиции было изучение методов охраны хищных птиц, во множестве гибнущих на линиях высоковольтных передач.

- Будет машина, - сказал он.

Ну как не воспользоваться такой возможностью.

В первой декаде мая мы двинулись в путь. Бескрайние степи, миражи, плывущие в перегретом воздухе, огромные, от горизонта до горизонта, стада сайгаков, озера, вокруг которых невиданные птицы - все мелькнуло, как один миг, но остались неизгладимые впечатления.

И вот, наконец, краткая остановка, где можно перевести дух. Переправившись на пароме через реку Урал у города Индерборска, мы подъехали к глубокой котловине, где залегло озеро Индер. Соленое, я бы даже сказал, пересоленое. Западный берег пустынный, а на восточном по ночам сверкают огни. Берег озера крутой и высокий и даже середина мая не радует здесь зеленью. Только сизые кустики полыни до горизонта, пыль, вьющаяся над проселками, да степные орлы в небе - вот и весь пейзаж.

Вечер подкрался незаметно, тихий и прохладный. Когда стемнело, заныли комары, обещая муки. Отбиваясь от них, я и мой спутник стали распаковывать спальные мешки, готовить марлевые пологи.

И вдруг в нудный стон комариных стай включился мощный высокий тон, как будто заиграли тысячи маленьких флейт. Или зазвучало самое высокое сопрано. Возник этот голос из тишины, и, постепенно нарастая, в течение нескольких секунд заполнил степь, подавив все остальные звуки. Он шел оттуда, с озера, где склон, поросший солянками, переходил в ровную поверхность бывшего дна.

Что же это, что за музыка? Мы остановились в недоумении, а затем, не сговариваясь, схватили фонари и ринулись вниз. Скоро мы оказались в центре оркестра. Звуки неслись со всех сторон, но вблизи от нас смолкали. И куда мы ни шли, все вокруг пело. Установить, откуда исходит звук, было невозможно.

Мы присели на кочки, пронизанные веточками солянок и затаились. Ждать пришлось долго. Казалось, звучит сам воздух. Мелодия была неуловима, она была всюду и нигде. Прекрасная, тонкая и нежная музыка.

Но вот дождались. Включился певец совсем рядом, слегка подстроился и зазвучал в унисон со всем хором. Тотчас подхватил мелодию второй, еще ближе, этот был послабее, у него проскальзывали хриплые нотки. А следующий, совсем лишенный слуха, тоже вступил в игру, но никак не мог подстроится и все сбивался. Где-то здесь, рядом! Сейчас раскроется тайна! Да, вот он, певец. В луче фонарика на песке крошечное существо песочного цвета с круглой головкой и черными узорами на ней, черные глазки, как маковые зернышки, а над спиной вертикально, как парус стоят полупрозрачные трепещущие с неимоверной частотой крылышки. Они выглядят, как туманное облачко. Не обращая внимания на яркий свет, существо с упоением звенит на всю степь. Да это же сверчок! Но какой он странный, совершенно сливается с поверхностью земли и как громко и непрерывно поет! Но вот он замолк, и сразу стали видны четкие контуры крыльев. Он их не опускает - сейчас запоет снова. Луч фонаря смещается вправо. В нескольких сантиметрах сидит еще один певец. У этого голос чистый и высокий. И над степью плывет мелодия чудная, неуловимо переливающаяся волнами. По велению невидимого дирижера музыка возникает справа, нарастает, перекатывается к нам все ближе, и вот вспыхивает высокое сопрано совсем рядом, оттеняя другие голоса.

Мой товарищ подставляет коробку и слегка подталкивает сверчка. Тот прыгает и оказывается в коробке. Так же попадает туда и второй. Мы возвращаемся, а степь поет не смолкая.

Вечерние силуэты.

Стелим спальные мешки и забираемся в них. Сильно похолодало, и комары исчезли, полог можно не ставить. Мы лежим и смотрим в черное небо; по-видимому, его затягивают облака. Сверчки звенят по-прежнему, но после того, как мы побывали в самом центре оркестра, их пение кажется далеким. И вдруг песня возникает совсем рядом, один тон чистый и ясный, а другой чуть с вибрацией. Это запели сверчки в коробке. Так я и заснул под эти звуки, овеваемый душистым полынным ветром.

Вспоминая ту давнюю встречу, я вновь слушаю сказочную музыку. И вновь различаю в ней разные голоса. Хотя все певцы стараются петь в унисон, но все же они чуточку разные. Это не механический звук, это живая песня, это живой оркестр.

А сверчки долго жили у меня дома в сухом аквариуме, где я соорудил им кусочек степи. Кормил я их свежей капустой, но больше всего они любили белый хлеб. Когда я им клал кусочек, они затевали между собой драку и растаскивали его в разные углы. Один из сверчков, по-видимому, во время потасовки, лишился задней прыгательной ноги, но это не мешало ему петь. Как только я гасил свет и ложился спать, начинал звучать мой маленький оркестр. Мне сразу вспоминалась душистая ночь у озера Индер. И я засыпал, как говорили мои близкие, с улыбкой.

 

День испытаний

Хороша ночь в пустыне. Но утро вполне может с ней соперничать. Когда я проснулся, уже вовсю звенели жаворонки. Пустыня, выполненная в желтых тонах, освещена солнцем, лишь моего ночлега оно еще не коснулось. Каменистый отрог закрывал меня от него. Но вот луч солнца скользнул по лицу, я зажмурился, и в тот же миг что-то холодное и сухое легло мне на лоб. Я, признаюсь, слегка перетрусил, боялся пошевелиться, даже открыть глаза. Я вспомнил, нет не вспомнил, откуда то из подсознания выскочило ощущение: "Это та, `малоактивная'. Эфа". А холодное поерзало на моем лбу, греясь на солнышке и устраиваясь поудобнее. По-видимому, надолго. Успею ли я быстрым движением сбросить это холодное, или, если это эфа, она успеет пустить в ход свои зубы? Нет, спешить не надо. Погреется и уйдет. В общем, лежу ни жив, ни мертв. А холодное опять завозилось. И вдруг я почувствовал, как что то остренькое впивается мне в переносицу. Когти! Не когти, конечно, маленькие коготки. Но откуда у эфы когти? Ящерица всего лишь. Ну и перепугала ты меня, голубушка! Я помотал головой и она покинула мой лоб.

Все еще не отделавшись от испуга, я вылез из спальника. Озерко, где я умывался в первые дни, высохло, и для умывания я совершал пробежку до Соленой речки. Мыло, конечно, в такой воде не мылилось, но зубы почистить было можно, да и окунуться в колючую от кристаллов заводь приятно. Я трусцой бежал к облюбованному мною заливчику, когда почувствовал сзади какое-то движение. Не смогу объяснить, какое чувство сработало. Вероятно, во мне пробуждалось нечто древнее, утраченное. Я обернулся. Метрах в тридцати от меня, низко пригнув голову к земле, трусил волк. Когда я остановился, он остановился тоже и стал внимательно меня рассматривать. Какие мысли зрели в его хищной голове? А у меня с собой только зубная щетка. Даже сачка не взял с собой, - все-таки металлическая палка, какое-никакое оружие. Но путь к фургону отрезан. В поисках убежища я оглядываю окрестность и вижу справа, метрах в тридцати - довольно высокий камень. Там наверняка есть обломки, да и позиция наверху неплохая. Но успею ли я туда добраться? И вдруг замечаю у подножья камня еще двух волков. Один их них лежит, другой стоит рядом, оба смотрят в мою сторону. Уж не облава ли? Речка! Вот, что может мне помочь! Там у реки много камней, глубокая заводь, там я дам бой. Я разворачиваюсь и мчусь со всех ног к уже близкой реке. Оборачиваюсь, ожидая преследования. Но волки спокойно сидят на прежних местах. Вот и спуск к реке. Как же наивен я был, думая, что смогу найти здесь спасение. Речушка-то всего ничего. Я еще раз останавливаюсь. Волки двигаются в мою сторону, но не торопятся. Они уже сошлись вместе. Нет, кажется, они мной не интересуются, направляются левее. Я умываюсь, и когда собираюсь возвращаться, вижу, как волки бегут по другому берегу, в десяти шагах от меня. Мне показалось, что старший из них ухмыляется.

Озера высыхают. Берега покрываются солью.

Я все откладывал поход к горе Казан, так как нужно было обходить довольно большой залив, но теперь озеро высохло, покрылось соляным настом, и прямой путь был открыт. Я ступил на белую гладь. Абсолютно ровная и, как оказалось, слегка скользкая поверхность была твердой, как камень. Я шел, стремясь выдерживать направление на макушку горы, но путь оказался значительно длиннее, чем я предполагал. Я иду, а конца белой пустыне не видно. Иду, а белая соль слепит глаза. Стараюсь смотреть вдаль, где темнеют сопки. Они кажутся черными по контрасту с белизной озера. А я все иду. Солнце бьет сверху и снизу, отражаясь от равнины. Опираюсь на палку от сачка. Иду, прикрыв глаза, боясь ослепнуть от белизны. И вдруг палка протыкает соляной пласт и погружается почти на метр, а я едва удерживаюсь на ногах. Подо мной не твердая земля, подо мной жидкая соленая грязь. Я узнаю об этом, когда с трудом вытаскиваю палку. Она вся черная и маслянистая, а из отверстия, проделанного палкой, начинает бить черный грязевой и к тому же вонючий фонтан. Сначала полметра, потом почти метр. И тут я чувствую, что соль подо мной потрескивает при каждом шаге, вижу, как мелкие трещинки разбегаются по поверхности. А под солью - черная гиблая трясина. И неизвестно, какой глубины. А фонтан все бьет под давлением соляной корки, плавающей на поверхности гнилого болота. Надо возвращаться, но не по своим следам, где корка уже ослаблена. Да и следы, где они? Слепящая белая поверхность, и ничего больше. Но стоять тоже опасно. Вот в том направлении берег кажется ближе. И я выбираю это направление. Соль потрескивает, и я ступаю осторожно, постепенно перенося тяжесть с одной ноги на другую. Иду долго. Кажется, потрескивание становится меньше. Я оборачиваюсь и далеко-далеко вижу черный фонтан и вокруг него уже целое озеро черной грязи. Пустыня, в чем я провинился?

Гора Казан.

Я вышел на берег и попал на тропку, протоптанную джейранами или архарами. После случая на озере я уже не искал коротких дорог. Я стал подниматься на гребень. И только сейчас, впервые за весь день, я взглянул на небо. Оно приобрело какой-то неопределенный мутный оттенок. Я заметил также, что окружающие горы видны неясно, словно туман их окутывает, но не белый туман, а красноватый. Южная сторона долины была во мраке. Я почувствовал, что и ветер усиливается, но не освежающий и ласковый, а горячий, как дыхание дракона. Надвигается "афганец", южный ветер, приносящий с собой тучи пыли, заволакивающей все вокруг, поглощающей даже солнце. И действительно, вскоре солнце смотрелось, как красный диск. А ветер нес пыль, она забивалась в глаза, хрустела на зубах.

"Афганец". Небо приобрело какой-то неопределенный мутный оттенок.

Я шел по тропке, размышляя, чем это мне может грозить, когда чуть не наступил на огромный куст, или "перекати поле", принесенное ветром, а может это была груда грязной шерсти. Я даже сообразить не успел, что это, и собирался наподдать ее кедом. В этот момент из груды высунулась черная головка с маленькими глазками. Груда шерсти преобразилась в зверя, и в одно мгновение он скрылся за гребнем. Крупная тяжелая голова, обвислый зад, полосы на грязно-рыжих боках и опущенный драный хвост не оставляли сомнений, что это была гиена. Что заставило ее лежать на тропинке, как прозевала она мое приближение - ума не приложу. То ли "афганец" на нее так подействовал, то ли недуг ее подвел. Когда я поднялся на гребень, гиена все еще стояла недалеко. Мельком взглянув на меня, она тотчас отвернулась. Она смотрела куда-то в другое место. Проследив направление ее взгляда, я вдруг понял, почему ей неинтересен. Внизу, в пожелтевшей долинке, длинная цепочка архаров двигалась в сторону чинков. Пустыня выгорела, архары уходили в степь. Гиена провожала их печальным взглядом.

Архары уходили в степь. Гиена провожала их печальным взглядом.

 

Последние находки

"Афганец" все висел мутно-серой пеленой над долиной. Чинки были совсем не видны, ближайшие сопки проступали плоскими силуэтами, как дешевые декорации. Живность куда-то скрылась. Горячий ветер шелестел высохшими листьями дарем. Солнце просвечивало все тем же мутным пятном. Я подумал, что в овраге Кзыл-Джар должно быть потише, и отправился туда.

Я оказался прав, ветер туда почти не попадал, и воздух оказался прозрачней, вероятно, пыль успела осесть. Даже солнце казалось здесь ярче.

Растительность почти высохла, только каперцы зеленели, да цвели даремы. Их толстые стволы были окружены воротниками из полностью сухих листьев. Кандым украсился красивыми гроздьями беловатых или ярко-рыжих плодов. Но кое-что осталось неизменным - у знакомого куста тамарикса все так же кружил хризипп.

Пустыня засыхает. Дарема еще цветет.

Я пошел вверх по оврагу. Здесь жизнь била ключом. То и дело дорогу мне пересекали черепахи, агамы провожали меня медленным поворотом головы, всего не перечислишь. А в одном месте огромный варан преградил мне путь. Он надувался до неприличных размеров, а затем шипел, как проткнутая шина. Вдобавок ко всему норовил хлестнуть меня по голым ногам длинным костяным хвостом. Потом вдруг развернулся и убежал, вихляя задом.

А что это на рыжем обломке, скатившемся с обрыва? Это медведица-пульхелла - маленькая красавица, - так переводится название бабочки с латинского. Очаровательное создание. Узкие передние крылышки испещрены красными и черными точками по белоснежному фону, а задние полупрозрачные и кажутся голубоватыми. Ситцевая - так определяют ее многие, увидевшие в первый раз. В общем-то простенькая, но пульхелла. Все ее любят и привечают везде. Поэтому маленькую красавицу можно встретить и в Индии и в Африке.

Медведица пульхелла [4]Медведица точечная.
(Utetheisa pulchella L.).

В этот день овраг порадовал меня еще двумя находками. Над склоном летало много белянок, но эта выделялась. Она была крупнее других и полет был более тяжелый. Белянка аурота, бабочка, известная из Индии, Африки, Аравии, а у нас считавшаяся большой редкостью. Она совсем выцвела, вероятно, много невзгод претерпела, пока добралась до этих мест, но ее многочисленное потомство осенью составит заметную часть всех бабочек. Почему? Может быть, здесь меньше врагов или корм получше. Во всяком случае осенью они встречаются в изобилии, листья каперцев бывают съедены до основания, куколки висят гроздьями.

Но еще желаннее была находка белянки фауста. Хотя она и белянка, но цвет ее непередаваемый, розовато-оранжевый. Редкостный цвет. Заметил я ее издалека. Ох, и помучила она меня, пока я догонял ее, стремительно проносящуюся над высохшим склоном. Эта бабочка с юга. Даже в Ливане она не переносит зимних холодов, погибает, но каждый год летит на север. Что их влечет сюда, кто указывает путь? И возвращаются ли они обратно? Где их родина? У нас или "там", за бессмысленной линией, проведенной людьми, неизвестно зачем. Хризипп, белянка аурота, белянка фауста - все они дают в Бадхызе одно или несколько летних поколений. Здесь они родились, здесь их родина. А что происходит дальше? Улетают ли они осенью "с милого севера в сторону южную"? Или погибают здесь, на родине? А может, летят, как перелетные птицы на зимовку, и те немногие, кому повезло, возвращаются? Множество вопросов, и нет ответов. Если они и в теплых краях дают потомство, то для прилетающих к нам родина "там", а для летящих "туда" - родина здесь. Их родина - Земля, они не знают границ. И это хорошо.

Возвращаясь, я наткнулся на стадо архаров. Некоторые заволновались, приготовившись к бегству. Но я остановился, и они успокоились. Я сделал несколько шагов. Они опять забеспокоились, но я вновь стал неподвижен, и они вскоре опять начали щипать траву. Так и подошел шагов на двадцать. Лишь после этого они построились в колонну и неторопливо ушли.

А в одном месте творилось что-то непонятное - птичий переполох. Целая стая разных птиц, здесь были и золотистые щурки, и голубые сизоворонки, и каменки, и даже мелкие хищные птицы. Они кружились над одним местом и истошно кричали, каждая на своем языке. Когда я подошел ближе, увидел, что над склоном вьется то ли пыль, то ли легкий дымок. Это был брачный полет термитов, из гнезд непрерывно вылезали сотни крылатых термитов и отправлялись в полет. Бескрылые рабочие термиты выволакивали их из нор и кусали до тех пор, пока крылатые не взлетали. Черные стрижи с пронзительными визгами рассекали облачко взлетающих термитов, хватая неудачников. Тут же золотистые щурки и многие другие. И даже лисица-корсак, кося на меня глазом, слизывала насекомых с поверхности термитника. Пир на весь мир. Я еще раньше обращал внимание на земляные трубочки, лежащие на земле. Оказалось, это дело термитов, тайное дело. Обмазывая веточки, термиты съедают древесину, так что остаются только земляные трубочки. Даже телеграфные столбы в Моргуновке обмазаны грязью.

Пиршество на свадьбе термитов - пример расточительности природы. Многие тысячи взрослых термитов погибнут, и лишь немногие оставшиеся в живых смогут основать новые колонии. А, может быть, это не расточительство, а стратегия. Поддержать многообразие живых форм, ускорить прогресс путем запланированного истребления миллионов живых существ. Не говорите, что это жестоко. Природа не знает этого слова. Она мыслит не отдельными существами, а видами. Она заботится, чтобы ни один из них не угас.

Шли дни. Пустыня высохла и пожелтела. Озера уже не голубели, укутались в белые покрывала - до новых дождей, до снега.

Прощай, Пустыня, я был рад встрече с тобой.

P.S. Меня часто спрашивают: а почему я ничего не говорю о бытовых трудностях, о лишениях, которые приходится испытывать в пустыне?

Но посудите сами: какие же бытовые трудности в Раю.