Записки военного советника в Египте

Мурзинцев Василий Куприянович

Часть вторая

К югу от Суэца. (27 ноября 1970 года)

 

 

Глава 1

Дороги

7 ноября 1970 года истекал срок соглашения о прекращении огня. Поэтому зенитные стрельбы было решено закончить в последних числах октября и батареям предстояло вернуться на свои позиции, хотя у меня отстрелялись только две батареи, а третья на полигоне занималась тренировками. В это время пришел приказ о перемещении полка из Кебрита в район Рас-Гариба, что южнее Суэца километров на триста.

Полк немедленно приступил к перемещению тремя батареями, а я с одной оставался на полигоне с надеждой отстрелять учебные задачи. Прошло около недели, но стрельб почему-то не было. Так не отстрелявшись, батарея во главе с начальником штаба мистером А. Гамой убыла в Рас-Гариб. Рассчитав, что полк уже занял новый порядок и окопался, я задержался в Каире на три дня.

1 ноября Ахмет Газуля на своем джипе ГАЗ-69 повез меня в Рас-Гариб. Дорогу туда я совершенно не знал. На географической карте перед выездом нашел маленький кружок на берегу Суэцкого канала с надписью Рас-Гариб и поэтому определил общее направление от Каира на юго-восток.

От Ахмеда Газули узнал, что в Рас-Гариб из Каира ведут две дороги: одна вдоль Нила через Кураимет, через Зафарану, другая — через Суэц и тоже на Зафарану. В Зафаране дороги сходятся, и дальше идет один путь.

Не имея никакого понятия об этих дорогах, я предоставил А. Газуле право выбора маршрута. Он выбрал почему-то дорогу через Суэц. Выехали рано утром. Солнце еще не прогрело воздух и ехать было легко. По знакомой дороге Каир-Суэц ехали часа два. На окраине Суэца, обогнув гору Атака с востока, свернули направо. Промелькнул крупный цементный завод, безлюдный с начала войны. Слева открылся Суэцкий залив. При полном штиле вода в заливе была цвета изумруда у берега, постепенно переходила от синего к голубому и где-то сливалась с таким же голубым небом. Привычной черты горизонта не было. На восточном берегу залива на фоне безоблачного неба были четко видны горы Синайского полуострова.

Сразу же за Суэцом дорога приближалась к берегу. Справа, вплотную к дороге, невысокие, но отвесные скалы. Повторяя все изгибы берега, дорога то упиралась в скалы, то неожиданно устремлялась к морю. Ахмет Газуля «газовал», не обращая внимания на крутые повороты. Мне неоднократно пришлось сжимать пальцы руки в щепоть и подносить к его носу. Каждый раз при этом жесте Ахмет Газуля говорил «тамам» — порядок и сбавлял скорость.

Вскоре я увидел красноватые скалы, а когда подъехали ближе, то удивился их цвету. Это был цвет марганцовки, словно кто-то щедро, не жалея раствора, продезинфицировал скалы на участке межу Суэцом и Сохной длиной 50–60 километров. Горы шли сплошной стеной, иногда опасно нависая глыбами над дорогой. Кое-где встречались узкие ущелья с круглыми валунами на дне.

По этим ущельям в зимнее время мчатся мощные потоки дождевой воды. Но сейчас, отшлифованные водой, камни напоминают поток. В одном месте у выхода из ущелья пять небольших пальм. Каким-то чудом зацепились за каменную почву. У корней ли нанесло немного земли или наоборот, намытая земля взрастила пальмы на этом диком безжизненном берегу.

После Сохны горы постепенно отходят от залива, и асфальтовая дорога несколько выпрямляется: уже не такие крутые повороты, и встречные машины видны издалека. Ехать спокойнее. Меньше риска свалиться в воду или врезаться во встречную машину.

Проезжая опасный участок дороги, я невольно подумал; как удалось здесь мистеру Усэме провести три батареи и машины с имуществом и боеприпасами? Ожидал увидеть под обрывом машину и пушку, но, видимо, все обошлось благополучно. Следов аварии не было. Это меня успокоило, несмотря на то, что Ахмед Газуля не один раз заставлял меня хвататься за ручку, чтобы удержаться на сиденьи.

Километров за десять до Зафараны открывается широкая плоская равнина. Гряда гор ровной отвесной стеной уходит на запад и скрывается за горизонтом. Впереди, за невысокой отлогой возвышенностью, виднеется маяк — конусообразная двухступенчатая круглая башня. Нижняя часть башни желтоватого цвета служит основанием для верхней, заостренной, похожей на минарет башни, в которой помещен фонарь.

Когда подъехали поближе, стали видны брошенные полуразрушенные израильтянами домики. Строения у маяка взорваны во время высадки израильского десанта в декабре 1969 года. Сейчас маяк не действует. Его используют пограничники для наблюдения за Суэцким заливом и Синайским полуостровом.

Это и есть Зафарана.

К Зафаране с запада, перпендикулярно прибрежной дороге, подходит асфальтированное шоссе от самого Нила. Низкий берег не балует моряков закрытыми бухтами и заливами. Только в нескольких километрах южнее Зафараны имеется небольшой залив, где постоянно стоят с полсотни рыбачьих судов.

Горы отступили от берега на несколько километров, но видно их хорошо: они значительно выше, чем в районе Сохны.

Горы не дают разгуляться горячему ветру пустыни, поэтому рыбаки чувствуют себя в относительной безопасности. На восточном берегу Суэцкого залива горы видны настолько отчетливо, что не верится, что до них три десятка километров, примерно столько же, сколько от Франции до Англии. Разница в том, что Англию можно увидеть с побережья Франции лишь в ясную погоду, а Синай изредка не видно. Это бывает во время песчаного «дождя».

В Зафарану из Каира можно проехать и другой дорогой. Она проходит рядом с Нилом на юг через Хелуан, Соф и Кураимет. Прекрасная автострада, рассчитанная на движение автомашин в четыре ряда, идет до Хелуана, известного своими металлургическими заводами. Там, где автострада поворачивает от Нила налево, в 40 километрах от Каира, ответвляется неширокое асфальтированное шоссе, проложенное вдоль Нила до самого Асуана.

Как и большинство дорог в заселенной части Египта, шоссе проходит по дамбе, насыпанной в древние времена для защиты от наводнений. Нынешние поколения расширили эти дамбы и покрыли их асфальтом. Получились ровные, с редкими плавными поворотами, вполне современные дороги. Влево и вправо отходят многочисленные полевые дорожки и дороги, по которым египтяне на верблюдах и ослах вывозят с полей плоды своего нелегкого круглогодичного труда.

Дороги эти зачастую настолько узки, что по ним может пройти только в одном направлении навьюченный верблюд или осел. Объясняется это просто — мало плодородной земли.

После Хелуана шоссе отклоняется от Нила и его видно за пальмами, сахарным тростником, зарослями камыша и невысокими, но густыми цитрусовыми и бананами.

Соф считается городом, но впечатление, как о деревне с одной пыльной и грязной улицей, на которой магазины, мастерские и базар. Из-за домишек и пальм кое-где выглядывают довольно большие и красивые здания.

В Кураимете видно всего несколько зданий и одну высокую трубу. Трудно понять, город, деревня ли? Арабы уверяют — город.

Здесь дорога раздваивается: одна продолжается на юг, другая под прямым углом уходит на восток в пустыню. На развилке этих дорог небольшой, но очень шумный базар. Здесь автобусы делают получасовую остановку для отдыха приехавших из пустыни и для подкрепления сил тех, кому предстоит проехать 200 километров от Кураимета до Зафараны и дальше. Прибывающие в Кураимет автобусы буквально штурмуют толпы мальчишек и девчонок с кока-колой, лимонадом, сигаретами, огурцами, бананами, помидорами, кактусами и прочими дарами щедрой поливной земли. В длинных гальбеях, черные от природы и грязи, сверкая зубами и белками глаз, юные продавцы с громкими криками устремляются к автобусам. В окна и двери суют свой товар и тут же устремляются под камышевые навесы за новым. Стада овец, масса ослов, мальчишки и пассажиры снуют в разных направлениях и все это кричит, блеет, орет… В жарком воздухе плывут аппетитные запахи шашлыка, кабачков и других неведомых мне яств. К этим приятным запахам густо примешивается запах навоза, гниющих отбросов от многочисленных «туалетов». И все это по сторонам дороги шириной в сто метров.

Раздается громкий сигнал автобуса, похожий на сигнал нашей электрички, и теперь его штурмуют пассажиры. Одни пассажиры первого класса солидно проходят через дверь впереди и занимают каждый свое место.

Остальные, бог знает каких классов, устремляются к задней двери. Тут пробка: шум, крики, бурная жестикуляция. Все это отнюдь не ускоряет посадку, самые нетерпеливые занимают места через окна. Часть пассажиров со всех сторон лезет на крышу. Там ехать прохладнее и можно даже лежать. Набитый до отказа внутри, с веселой компанией сверху, подавая громкие сигналы, автобус осторожно трогается. Прощальные крики мальчишек и пассажиров постепенно затихают. Автобус набирает скорость.

Дорога от берега Нила до Суэцкого залива примечательна своим однообразием. Нужно много раз проехать по ней, чтобы в памяти остались какие-то ориентиры: песчаные холмы, россыпи камней, заросли колючек, мелкие лощины. Исключение составляют два холма в пятнадцати минутах езды от Кураимета. Видно их издалека, но только вблизи поражают отвесные скалы, карнизы, крышеобразные четырехскатные выходы твердых пород на плоских вершинах холмов. Трудно отделаться от впечатления, что это творения природы, а не рук человеческих: настолько скалы похожи на древние крепости. За холмами виднеются скалы, по форме напоминающие Сфинкса у пирамид в Гизе, только еще больших размеров. А может это забытые людьми и полузасыпанные песком древние крепости, прикрывавшие в свое время подходы к Нилу с востока? Кто знает. В Египте много неразгаданного, скрытого толщей веков и песка.

Два с половиной часа мчится автобус по пустыне, продуваемый насквозь горячим ветром через открытые окна. Однообразие и духота утомляют. В автобусе тихо. Многие дремлют. Наконец появляется белая головка маяка. По мере приближения автобуса башня все выше и выше поднимается вверх, четко вырисовывается на голубом фоне неба. Пятиминутная остановка. Часть солдат сходит. Оставшиеся устраиваются поудобнее, и автобус мчится мимо рыбачьих судов на юг к Рас-Гарибу. За тридцать километров от Рас-Гариба справа от дороги начинает вырисовываться синий силуэт самой высокой горы в этой местности, давшей имя городку нефтяников. Длинная гряда с тремя выступающими вершинами издали похожа на стадо лежащих верблюдов. Вблизи это сходство значительно уменьшается. Хотя от КП полка до горы 45 километров, солидная высота Гебель-Гариб 1750 метров и прозрачный воздух позволяют видеть и крутые скаты, и отдельные скалы, и затененные ущелья.

Полк занял боевой порядок в пяти километрах от берега Суэцкого залива.

Недели через три после моего приезда в полк я уже подумывал о поездке в Каир для отдыха. В это время и произошел следующий разговор с мистером Усэмой.

Разговор, как обычно, шел на смешанном русско-арабском языке.

— Мистер Васили, ти хочешь видеть Египет?

— Хочу.

— Тебе надо видеть Египет. Тебе надо знайт араби нэс, понимаешь?

— Понимаю. Нэс — люди, народ.

— Араби народ, бедни народ, но это отличны народ.

— Да, народ не может быть плохим.

— Букра (завтра) начальник тила едет Кена. Тебе можно ехать вместе. Ти хочет?

— Я хотел ехать в Каир.

— Потом можно Каир. Кена можно машина, потом Каир дизель. Вместе с мистером Фавзи — начальником тила.

— Почему так далеко ехать?

— Мистер Фавзи получить Кена цемент и другой, как это.

— Материал?

— Правильно. Материал. Нада делать мэльга, маука. Понимаешь, маука?

— Понимаю, позиция.

— Правильно. Позиция. Ти едешь видеть. Как турист. Понимаешь?

— Понимаю.

— Потом Каир. Фантазея. Потом здесь. Я приказ мистера Фавзи. Мистер Фавзи организейшен.

— Хорошо, — согласился я, не устояв перед искушением увидеть новые места к югу от Каира.

На следующий день выехали, как обычно, значительно позже назначенного времени.

Путь от Гас-Гариба до Гордаги, центра Красноморского губернаторства, длиной в 165 километров мы на двух грузовиках египетской марки «Наср» (Победа) проделали за два с половиной часа.

Дорога почти не отличалась от той, что соединяет Зафарану с Рас-Гарибом. Только горы имели несколько другой вид. Многочисленные острые вершины резко выделялись на голубом небе, словно гигантские зубы допотопного чудовища, как их рисуют в книгах «фантастики и приключений.

В одном месте красноватого цвета горы довольно близко подходят к берегу и тянутся сплошной грядой несколько километров вдоль залива. Весь этот участок густо усеян черными камнями величиной с булыжник. Издали создается впечатление вымощенной площади.

Вскоре показались два стройных словно плывущих в мареве минарета. Это Гордага или Гордэга — центр Красноморского губернаторства. Никто точно не знает, как этот город называется. С севера при въезде стоит табличка с надписью на арабском и английском языках Гордэга, с юга Гордага. «Мумкен кеда, мумкен кеда» можно так, можно так. Промелькнули глинобитные домики арабов, и снова дорога устремилась вдоль залива на Сафагу. Не один раз мне пришлось ездить по этой дороге, но сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить ни одной особенности или достопримечательности на участке 65 километров от Гордаги до Сафаги. Перед Сафагой поворачиваем направо, причем так круто, что левые колеса отрываются от земли, но мы, к счастью, не переворачиваемся: шофер успевает повернуть машину влево. Машина сходит с дороги, врезается в песок и останавливается. Задним ходом выбираемся на дорогу и пытаемся догнать первую машину с начальником тыла. Но догонять долго не пришлось, через десяток километров мы увидели ее перед закрытым шлагбаумом. Когда подъехали, мистер Фавзи о чем-то беседовал с полицейскими. Оказалось, что навстречу нам движется какая-то колонна, и дорога занята. Разъехаться же в пути нет никакой возможности. Пока мистер Фавзи Фаттах уговаривал полицейских, я осмотрелся.

Мы находились в узком извилистом ущелье, по дну которого проложена асфальтированная дорога. По обе стороны дороги шириной от 10 до 30 метров дно усеяно камнем и глыбами скал, сорвавшихся с отвесных стен.

Хотя был полдень и солнце висело прямо над головой, ярко освещая все вокруг, ущелье имело довольно мрачный вид. Черные, как антрацит, скалы, черная дорога тускло поблескивали, и от этого казалось, что наступают сумерки. Если не считать нас и нескольких полицейских, перекрывших дорогу, ничего живого, ничего яркого. Даже ветер не шумел в этом неприветливом месте. Хотя скалы едва ли превышали двести метров, ущелье казалось гораздо глубже. Переговоры закончились тем, что мы повернули обратно, быстро проехали по единственной улице Сафаги, прижатой скалами к самому морю, и снова такая же дорога на юг к Кузейру.

Кузейр оказался довольно большим городком. Множество узких, кривых и грязных улиц, осыпающиеся стены старинной крепости. Мужчины, женщины и дети почти все в национальных одеждах времен фараонов. Верблюды и ослы. Горячее солнце и отсутствие зеленых насаждений, дающих тень.

Все это вместе создает впечатление чего-то нереального, настолько древнего мира, точно он по волшебству вызван из небытия. Только современные машины постоянными сигналами напоминают, что город живет в нашем веке.

Сразу же за городом дорога идет по узкому черному ущелью, почти не отличающемуся от ущелья в Сафаге. Такие же черные скалы, такая же тишина.

Машины мчатся на запад. Ущелье постепенно расширяется, скалы светлеют и становятся ниже. Иногда встречаются ответвления, словно притоки большой реки, и вообще впечатление такое, как будто мы едем по дну реки с отвесными берегами. Примерно на полпути между Кузейром и Кеной ущелье сходит на нет, и мы выезжаем в пустыню. Солнце висит у самого горизонта. Оно уже не ослепляет. Красное, цвета раскаленного, не остывающего железа, солнце быстро опускается. Мы догоняем караван верблюдов. Это кочевники бедуины по холодку меняют стоянку. Десяток верблюдов, нагруженный всяким скарбом, медленно шагают по пустыне. Несколько человек идут пешком, остальные качаются на верблюдах.

— В каком веке живут эти люди? — думаю я, высовываясь из окна кабины, чтобы лучше их рассмотреть. Когда мы догоняем караван, до меня доносится музыка. Кто-то из кочевников включил транзисторный приемник: да, это двадцатый век.

Бедуины позади, я снова смотрю на солнце. Коснувшись земли, оно не расплылось по горизонту, не расплющилось, а, не меняя формы, спускалось за горизонт. Вот уже виден краешек, словно кончик верблюжьего горба, вот уже верхний край коснулся горизонта и исчез. Сразу же высыпали звезды, словно в театре повернули сцену и сменили декорации. Еще минут пятнадцать чуть розовело небо, но потом потемнело и стало темно-синего цвета. Пустыня замерла.

В Кену приехали в полной темноте. До отхода поезда оставалось четыре часа. Взяли билеты, мистер Фавзи Фаттах, отправив машины, повел меня ужинать. На слабо освещенных улицах было мало машин, но много экипажей, запряженных худыми лошадьми.

— Такси феллаха, — сказал Фавзи, показывая на один из экипажей.

Такие экипажи мне приходилось видеть в кино, когда показывали события прошлых веков — крытые кареты на рессорах с облучком для кучера. Керосиновые фонари спереди и сзади. Очень похожи на кареты из кинофильма «Большой вальс».

Подошли к длинному зданию и поднялись на второй этаж. Заняли свободный столик и заказали ужин. Просторный зал с колоннами заполнен посетителями. За столиками сидели и пожилые, и молодые люди. О чем-то оживленно разговаривали. Некоторые играли: бросали косточки и передвигали фишки.

Только закончился ужин, подошел чистильщик сапог и тут же навел блеск на наши армейские ботинки. В спальном вагоне оказалось прохладно. Кондиционные установки работали усердно. Пришлось укрыться одеялом. Черная ночь, словно пологом, закрыла окна и рассмотреть ничего не удалось. Если бы не редкие огоньки, проносившиеся иногда мимо окна, можно было бы подумать, что кто-то на месте качает и трясет наш вагон с довольно большой силой.

Рассвет мы встретили в Каире.

Былое и настоящее.

Нет, ты не русская землянка С накатом бревен в три ряда, В которой пела нам тальянка В былые прошлые года. Но мэльгу помнить буду свято: Москиты, мухи, духота… Как ту, сырую, в три наката В победоносные года!

 

Глава 2

Рас-Гариб и Гордэга

Получилось так, что два городка на берегу Красного моря стали объектами моего любопытства. Между ними нет большой разницы, однако есть такие особенности и достопримечательности, которые заслуживают внимания.

Одной из достопримечательностей Рас-Гариба является то, что жители его живут на всем привозном, исключая песок и морскую воду. Пресная вода привозится танкером из Адена, а морская вода плещется рядом. Но ни той воды, ни другой население не имеет в избытке. Еще подъезжая к Рас-Гарибу, я почувствовал сильный запах нефти. Нефть так близко выходит к поверхности, что на самом берегу лежит толстый слой загустевшего и смешанного с песком асфальта, водоросли черные от нефти. Вокруг города большие черные пятна песка, словно политые нефтью. Да они на самом деле политы нефтью, только снизу. Десятки нефтяных вышек и насосов-качалок теснятся на берегу залива. Некоторые из них шагнули по широким дамбам в море на 20–30 метров и качают нефть со дна морского. Не нужно быть особо проницательным, чтобы определить, почему именно здесь, на пустынном и безжизненном берегу, вдали от других населенных пунктов, лет 20 назад возник город, а точнее рабочий поселок. Нефть — вот причина того, что «Петроль компани» не пожалела средств на строительство городка и асфальтированных дорог к нему. В наши дни Рас-Гариб — довольно благоустроенный поселок с населением примерно 10000 человек. Широкие асфальтированные, но без тротуаров улицы, торговая площадь с двухэтажным полукруглым магазином, больница, школа, два клуба, гостиница и другие заведения придают поселку городской вид. Многочисленные козы и собаки, бегающие свободно по улицам и между домами, а также местное население, большей частью в национальной одежде, вероятно, сохранившее склонность феллахов к своему хозяйству, накладывают на поселок отпечаток деревни. Поэтому, как это часто бывает в небольших городах, в Рас-Гарибе город мирно сосуществует с деревней на небольшом полуострове. Козы — тоже одна из достопримечательностей города-деревни. На сотни верст ни деревца, ни травинки, а между тем козы процветают. Чем их кормят владельцы, неизвестно, но я часто видел коз, подбирающих остатки пищи и отбросы: куски лепешек, арбузные корки, выброшенные бананы и …бумагу. Обыкновенную оберточную или газетную бумагу, которую ветер в изобилии гоняет из Одного края города в другой. Козы не жуют бумагу, как теленок простыню, а одной ногой наступают и рвут ее на куски зубами. Если оторвется большой кусок, коза не станет жевать его целиком, а наступит ногой и оторвет поменьше. В ход идет и тонкий картон.

Два клуба — украшение города. Один из них для рабочих и солдат, другой для ИТР и офицеров. Второй клуб имеет зимний кинозал, площадку для демонстрации кино летом с небольшой сценой для выступления артистов. Небольшой, 25x12 метров, бассейн наполняется чистой морской водой. Бассейн красиво выложен белым кафелем. Имеется подводное освещение. После бассейна можно принять душ с пресной водой, сильно прогретой солнцем. Имеется и кафе с прохладительными напитками. Странно бывает купаться в бассейне с морской водой в 20 метрах от моря.

Мечеть низкая, похожа на склад. Приземистый минарет похож на силосную башню с конусообразным куполом, увенчанным полумесяцем.

Небольшой причал для рыболовных судов на литых металлических ногах, словно половинка моста, шагнул в море.

В Рас-Гарибе свежей рыбы почти не бывает, хотя в Гордэге ее можно купить свободно. Мест для купания почти нет из-за нефти и мин. Побережье минировали разные люди и в разное время. Схемы минирования затерялись, и теперь никто толком не знает, где опасные места.

Мне удалось купаться в Рас-Гарибе всего два раза. Второе купание запомнится надолго. На «газике» мы приехали к причалу, проверенному месту, в полдень. В море уже купались человек десять солдат и офицеров нашего полка. Я поспешил раздеться и побежал к морю, чтобы не сгореть под солнцем. На этот раз захватил с собой маску, рассчитывая полюбоваться морским дном и обитателями моря. Меня радостно приветствовали купающиеся:

— Добрый день, мистер Васили! Иди сюда, здесь много рыбы. Это очень красиво!

Все дружно показывали в сторону. Я надел маску, сунул в рот трубку и лег на воду. Никаких усилий для того, чтобы держаться на поверхности воды, делать не нужно. Вода настолько насыщена солью, что прекрасно держит на себе человека. Я потихонечку плыл в указанном направлении, но кроме песчаного дна ничего не видел. Потом впереди показалось темное пятно не то водорослей, не то кораллов. В прозрачной воде видимость отличная, и я повернул к темному пятну, рассчитывая там увидеть красивых рыбок, каких во множестве довелось видеть в Сафаге и Гордэге. Вдруг я увидел, как прямо на меня мчится серая акула. Я оцепенел. Акула внезапно остановилась в одном метре от меня и уставилась своими круглыми немигающими глазами. Через какое-то мгновение она, не разворачиваясь, поплыла обратно, словно пятилась для нового прыжка. Вероятно, сработал инстинкт самосохранения, и я буквально выпрыгнул из воды и стал обеими руками бить по ее поверхности.

По-моему, от страха я ничего не соображал и только одна мысль давила на мозг: Сейчас откусит ногу!

Я старался как можно выше поднять ноги и бил и бил руками по воде. Появилось страстное желание оторваться от воды, взлететь птицей от акулы, пока она собирается бросится на меня снова. Не знаю, почему я не кричал. Возможно и тут инстинкт подсказал, что криком от акулы не спасешься, а нужно сопротивляться. Может поэтому в моей руке оказалась трубка и я начал орудовать ею как шпагой. В это время за моей спиной раздался громкий дружный смех, а чуть в стороне один из солдат за жабры держал голову акулы на уровне своего лица и тоже смеялся.

Я понял, что надо мной пошутили и чтобы с достоинством выйти из этого положения, присоединился к шутникам, своим смехом давая понять, что оценил их остроумие по достоинству. От этой шутки целый день у меня внутри что-то дрожало, как натянутая струна.

Оказалось, что солдаты достали где-то акулью голову с изрядным куском тела, привязали к ней веревку и шутили. От сильного толчка акулий обрубок стремительно мчался вперед и только веревка останавливала и возвращала его обратно. Я попросил одного солдата открыть рот акуле. Меня занимал этот хищник. Солдат взялся одной рукой за плоский, как весло, длинный акулий нос, другой рукой оттянул вниз небольшую треугольную челюсть, точно открыл крышку люка, на внутренней стороне которой оказались белые, необычайно острые зубы, загнутые как крючки у вешалки.

На мой взгляд, подобное устройство не очень удобно для захвата добычи, но акулы имеют на этот счет свое мнение.

Перед окончанием купания акулу отбуксировали к темному пятну, оказавшемуся зарослями кораллов. Я видел как стаи мелких рыб набросились на внутренности акулы и пожирали ее с не меньшим удовольствием, чем до этого акула пожирала их живыми.

Жизнь на позиции не богата событиями в мирное время. Развлечений никаких, если не считать нескольких партий в шахматы да чтения книг. Но книг не привезешь на целый месяц. Газеты я читал во время отдыха в Каире сразу за две-три недели, поэтому два-три посещения клуба для просмотра кинофильма вносили некоторое разнообразие, особенно после прибытия переводчика с английского Юры Бутенко. Кинофильмы шли большей частью английские и американские. Сначала было интересно, а потом оказалось, что все кинофильмы сделаны на одну колодку, однообразны и скучны, как пустыня.

Но один вечер запомнился.

Я с переводчиком сидел в мэльге мистера Усэмы. Закончив обсуждение деловых вопросов, мистер Усэма сказал:

— Мистер Васили, сегодня большой праздник день революции. В Рас-Гарибе будет хороший концерт. Командир сектора и я приглашаем вас на праздник. Начало в 21 час.

Я поблагодарил за приглашение и обещал приехать. Мы приехали за 15 минут до назначенного времени. Смело направились в клуб. У ворот нас остановили и сказали, что сегодня пропускают только приглашенных. Неудобно было доказывать, что мы тоже приглашены и я хотел, извинившись, повернуть обратно. Но сзади подошел знакомый капитан, начальник местного госпиталя. Он что-то сказал одному из дежуривших у ворот, и тот быстро ушел. Пока мы обменивались любезностями с начальником госпиталя, вернулся посланец и нас пропустили. Все стулья на площадке оказались занятыми, мистера Усэмы нигде не было видно. Побродив безуспешно в поисках свободных мест, мы решили уехать, но подошел араб, по всей видимости, один из распорядителей вечера, и повел нас к сцене. Во втором ряду согнал двух мальчишек и усадил нас. В первом ряду я увидел командира сектора, мистера Усэму и других знакомых офицеров. Они о чем-то оживленно беседовали.

Концерт самодеятельности нефтяников «Петроль компани» и солдат местного гарнизона начался с большим опозданием. Что-то не ладилось с- микрофонами. Микрофоны визжали, свистели и трещали так громко, что заглушали голос конферансье и тот смущенно разводил руками. Наконец занавес оттянули в сторону, и открылась небольшая сцена, украшенная пейзажем побережья Красного моря. На сцене десяток парней, подогнув под себя ноги и выставив вперед колени, уселись на собственные пятки. Справа у стены оркестр из четырех музыкантов.

Парни спели две песни, громко и ритмично хлопая перед лицом ладонями, словно дощечками. Потом занавес надолго закрыли. Мы думали, что готовится какой-то сложный номер, но вышли два парня и начали танцевать что-то похожее на буги-вуги, но в восточном варианте. Самый продолжительный и смешной был третий номер. Сержант с четырьмя солдатами занимался строевой подготовкой. Появился новичок — доброволец. Он-то и оказался главным героем. Постоянно наступал на ноги товарищам, перепутал где «лево», где «право», пререкался с сержантом и т. д. Все это вызывало громкий смех зрителей. Мы тоже смеялись, глядя на мимику и красноречивые жесты самодеятельного артиста. Потом еще раз выступили танцоры и хор. Это был большой концерт. Занял он часов пять, хотя было всего пять номеров и десятка полтора участников, включая хор.

После концерта, когда все поднялись, мы как-то потеряли мистера Усэму и других знакомых. Не спеша прошли к своей машине и уехали. Шел второй час ночи. Оказалось, что мы зря поспешили. На другой день мистер Усэма нам об этом сказал и добавил:

— Был хороший ужин, было много сладкого, так нада в День революция.

А потом спросил:

— Как понравился концерт вам? Мы такого еще не видели, очень интересно, — дипломатично ответил я.

Мистер Усэма моим ответом остался доволен. Так для нас прошел праздник в Рас-Гарибе.

Соседний городок Гордага или Гордэга имеет значительно больше достопримечательностей, чем Рас-Гариб. Да и не удивительно, это столица Красноморского губернаторства.

Издали, километров за пятнадцать, на фоне неба возникают, словно белые свечи два минарета. Их верхние части парят в воздухе и невольно восклицаешь: «О чудо»! И это действительно чудо. Но не божественное, обыкновенное чудо рук человеческих. Подъезжая ближе, видишь, как постепенно между верхней и нижней частью минарета воздух сгущается, темнеет, и вот уже минарет соединился в целое круглыми тонкими колоннами. Чуда нет, но в душе остается восхищение арабскими умельцами. Это ли не доказательство, насколько глубоко в глубь веков уходит культура арабов. Жаль только, что и в наши дни энергия и талант умельцев используется не всегда рационально.

Здесь уместно рассказать услышанный мною анекдот, как араб победил в споре европейца, чья культура глубже. Рассказал его мистер Усэма.

Европеец: — Когда мы строили метро, то на глубине сто метров нашли телефонный кабель.

Араб: — Ну и что?

Европеец: — Это значит, что уже сотни лет назад мы пользовались телефоном.

Араб: Когда мы пробурили скважину для добычи нефти на 1000 метров, то ничего не нашли.

Европеец: Ну и что?

Араб: — Это значит, Что уже тысячи лет назад мы пользовались радио.

Европеец был посрамлен.

Также издали видно четырехэтажное прямоугольное здание, самое большое в Гордэге. Это резиденция губернатора. Перед зданием пятиметровая статуя русалки, красивой полногрудой женщины с рыбьим хвостом. С застывшей улыбкой, опираясь на хвост, русалка смотрит в море. Она очень довольна, что стала символом губернаторства. И здание губернатора, и красивая мечеть, и больница, и гостиница, и ратуша — атрибуты губернских городов.

Но есть в Гордэге два объекта, столь примечательных и своеобразных, что в другом месте подобное вряд ли увидишь.

Первый объект ихтиологический музей. Он размещен в двух небольших зданиях. Одно из них стоит на берегу залива и имеет три комнаты. В первой, самой маленькой, есть двери справа и слева, ведущие в другие помещения побольше. Все комнаты буквально напичканы флорой и фауной Красного моря. У входной двери по обе стороны стоят трехметровые чучела морской коровы или по-арабски арусабахр («аруса — невеста, бахр — море).

Морская невеста — млекопитающее и живородящее животное, строением скелета очень похожее на человека. Особое сходство имеют передние плавники с пятью длинными пальцами, плоские зубы, челюсти, грудная клетка.

«Лицо» морской невесты напоминает человеческое расположением глаз, носа, рта с большими плоскими губами. Оно расположено не так, как у рыбы, а под углом примерно 45 градусов. Поставленная на хвост арусабахр очень похожа на человека, стоящего на ногах. Не эти ли животные явились первоосновой сказок и баллад о русалках?

Если принять во внимание, что в этих местах зарождалась цивилизация человечества, то такое предположение не лишено оснований.

Неподалеку отсюда люди придумали самую живучую сказку о боге. Чтобы показать благородство и доброту бога, люди же придумали много сказок о дьяволе или, как его называют арабы, шайтане. Со дня сотворения людей бог получил прекрасную возможность проявлять свое могущество и мудрость в борьбе с нечистой силой. Но, несмотря на всемогущество победить нечистую силу ему не удалось. Напротив Рас-Гариба, по ту сторону Суэцкого залива, возвышается над хребтом Тор гора святой Катерины. По преданию на этой горе Аллах продиктовал пророку Магомету свои знаменитые заповеди.

Голые, абсолютно лишенные растительности раскаленные скалы дики и угрюмы. Чем руководствовался Аллах, выбирая для беседы столь уединенное и труднодоступное место, сказать трудно. Ведь пути господни неисповедимы. Неясным остается вопрос, как пророк Моисей смог добраться до вершины св. Катерины. Может быть, он был альпинистом? Впрочем, для Аллаха сущий пустяк перенести человека с одного места на другое. Просто он не упустил случая показать людям, что он все может.

Но я отвлекся.

Итак, музей сразу поражает обилием и разнообразием экспонатов. Для их описания потребовалось бы немало фолиантов, многие годы, а главное специальные знания. Даже простое перечисление всех диковинок заняло бы очень много времени. Да и как описать рыбу-пилу, рыбу-шило, рыбу-шар, рыбу-молот и множество других больших и малых рыб, разукрашенных во все существующие цвета и самых разнообразных форм. Чучела разных пород акул, дельфинов, черепах, электрических скатов. А сколько прекрасных кораллов и ракушек! Экспонатами увешаны все стены, лежат они на полу, и на столах, и на разных подставках. Ими забиты до отказа стеклянные шкафы. Из-за тесноты многие из интересных вещей плохо видны. Чтобы разместить все содержимое музея, нужно увеличить его площадь по крайней мере в три раза.

Второе здание разместилось на искусственном островке, соединенном с берегом дамбой длиной 30–40 метров. В этом здании размещено несколько аквариумов. Можно полюбоваться красивыми рыбами. За зданием каменной стеной огорожен участок моря. В свою очередь, в нем на дне прекрасно видны две морские звезды, актинии, медузы, ракообразные, водоросли. Все это плавает, ползает, шевелится. Трудно разобрать, где начинается животный, а где растительный мир: животные маскируются под растения, растения похожи на животных.

Во втором отделении медленно плавают две черепахи, панцирь каждой из них достигает более метра. В третьем отделении — две небольшие акулы, электрический скат, не уступающий по размерам черепахам, стайки мелких рыб, вероятно корм акулам. Акулы природой обречены на вечное движение, поэтому в своей загородке они плавают кругами. Прозрачная мелкая вода позволяет видеть все мельчайшие детали живых экспонатов музея.

Второй интересный объект — местный базар или сук. Примечателен он не привозными овощами и цитрусовыми. Этим Гордэга беден, как никакой другой город в дельте Нила. Богат и знаменит базар ракушками и кораллами. В нескольких убогих лавчонках и просто под открытым небом местные жители ведут оживленную торговлю своим оригинальным и красивым товаром. Сбор кораллов и ракушек превратился в Гордэге в целую отрасль. Спрос растет, а вместе с ним растут и цены. Нашлись умельцы по изготовлению сувениров: светильников, птиц, пепельниц и тому подобных изделий. Кораллы раскрашивают во все цвета радуги, прикрепляют чучела рыбок. Создается иллюзия морского дна.

Из ракушек же ухитряются изготавливать суда со всеми атрибутами парусного флота: мачтами, парусами. Для кораллов изготовляют из гипса подставки, и можно часами любоваться неповторимым рисунком созданным природой. На мой взгляд, раскраска только портит вид кораллов. Куда более привлекательней они в первозданном виде, с их белизной и свежестью. Такие ветви словно усыпаны инеем. Коралл настолько хрупок, что звенит если на него дунуть. От более грубого прикосновения ветки с тихим и печальным звоном отваливаются. Иные кораллы очень похожи на ветвистый густой дуб, на пушистую березку, на неведомые кусты.

Есть кораллы похожие на оленьи рога. Хотя они тяжеловаты, но ослепительная белизна превосходит белизну первого снега, изумительная симметричность создает такую красоту, что она не отпускает от себя ни туристов, ни моряков, никого из тех, кто намеренно или случайно приедет в Гордэгу. Ничего не остается делать, как с великими предосторожностями за умеренную плату везти дорогие сувениры с собой.

Необыкновенно красивы и ракушки. Есть ракушки, по форме и цвету очень похожие на маленьких ежиков, усыпанные темными пятнами вместо колючек. Эти ежики так отполированы, что вряд ли на земле найдется мастер, который рискнет соревноваться с природой.

Большие раковины в форме улитки, отполированные внутри, чаще имеют светлый цвет от белого до темно — красного с нежными переходами.

Хотя дары моря почти ничего не стоят тем, кто их собирает и продает, за них получают деньги и тем живут целые семьи.

Мне не довелось видеть богатых продавцов ракушек и кораллов, но приходилось бывать в их домах. Думаю, что основной доход, позволяющий сводить концы с концами, эти люди получают от своего промысла. Кораллы сравнительно недороги, а ракушки стоят от 5-10 пиастров до 10 египетских фунтов. Это немалая сумма, если вспомнить, что ежемесячный доход феллаха равен семи фунтам. Но такие ракушки (десятифунтовые) очень редкие и отправляются перекупщиками в другие города и за границу.

Остается добавить, что несмотря на разницу между Рас-Гарибом и Гордэгой у них есть одно очень важное общее свойство запах нефти. Этот запах чувствуется по всему побережью между двумя городами, забирается и в ближайшие к берегу горы. И газовые факелы озаряют небо. Не только оба берега залива, но и сам залив освещены четырьмя гигантскими свечами, что день и ночь горят над морем даже в сильный ветер.

Запах нефти и газа настолько силен, что прекрасно чувствуется в далекой Америке. Недаром США вложили свой капитал в нефтяную компанию «Петроль компани», а неблизкая Япония поставила южнее Рас-Гариба плавучую буровую вышку в четырех километрах от берега и сверлит морское дно вовсе не для доказательства или опровержения версии, что Египет пользовался радио много тысяч лет назад.

 

Глава 3

Переводчик при переводчике

Однажды в жаркий день второй половины февраля ко мне на квартиру в Каире пришел лет двадцати, очень худенький и бледный юноша.

— К вам переводчиком, — застенчиво улыбаясь, представился он и добавил. Бутенко Юрий.

Я пригласил его сесть. Поправив очки, Юрий от смущения или по привычке, несколько кривя губы улыбкой, сел в кресло.

Он, конечно, не подозревал, с каким нетерпением я ждал его. Точнее, не его лично, а любого русского переводчика. Девятимесячное одиночество уже изрядно тяготило меня, и я больше нуждался в собеседнике и соотечественнике, чем в переводчике. Я имел весьма скромные успехи в арабском языке, Но этого было вполне достаточно для жизни и работы, если не считать вопросы, связанные со сложными теоретическими и абстрактными понятиями. Прибытие переводчика значительно расширяло мои возможности. Меня смущали Юрины далеко не могучая фигура и бледное худое лицо.

«Как-то он приживется в пустыне?» — не без тревоги подумал я.

Но опасения мои оказались напрасными. Уже через несколько дней переводчик мой загорел, а арабскую пищу ел с завидным аппетитом, не отказываясь ни от фуля, ни от атца, а иногда прихватывал и мои порции. Спокойный и выдержанный, Юра никогда не жаловался на неудобства нашей довольно однообразной жизни. В свободное время много занимался, помимо английского языка, французким. Естественно, что первое время мне пришлось быть у него переводчиком с арабского языка. Мы выяснили, кто из офицеров знает английский язык. Таких оказалось гораздо меньше, чем я думал. Оказалось, что некоторые офицеры, зная несколько фраз и десятка два-три английских слов, предлагали мне говорить по-английски, а когда я отвечал им «ноу» — они огорченно разводили руками. Весь вид этих офицеров говорил: «Очень жаль, мистер Василий. Но мы этого не ожидали… Мы думали… Ах, как жаль… русский советник… Да, да, очень жаль… но ничего не поделаешь…»

Я предлагал говорить по-немецки и услышав «ноу» или «ана муш ариф» (я не знаю), так же огорченно разводил руками: «очень, очень жаль мистер Ахмед, но и так далее». А вскоре часть офицеров, наиболее опытных и прилично знавших английский язык, перевели с повышением в другие полки. У нас осталось только четыре офицера, с которыми Юра мог общаться. Кроме мистера Усэмы, английский язык знали инженеры, капитаны Усэма и Ахмед, а также полковой врач мистер Мухамед. В повседневной работе и жизни мы встречались с офицерами, сержантами и рядовыми. Со всеми нужно было говорить. Нередко разговор проходил примерно таким образом. Я приглашал офицера, знающего английский язык, с собой на батарею. Там собирал необходимых мне специалистов или просто солдат и говорил Юре то, для чего я, собственно, и приехал к ним. Юра переводил на английский приглашенному офицеру, тот переводил на арабский. Если возникали вопросы или просто желание со мной поговорить, а это было довольно часто, то все шло в обратном порядке. Такой способ хоть и давал некоторые результаты, но был страшно утомителен для всех, так как десятиминутная беседа в обычных условиях отнимала не менее часа. Но иного выхода не было, если нужно было что-нибудь сделать. Приходилось и Юре обращаться ко мне за помощью, когда солдаты или офицеры хотели удовлетворить свое любопытство. Чаще всего спрашивали, сколько ему лет, есть ли жена и дети. Тут уж мне приходилось выступать в роли переводчика. Иногда Юра обращался ко мне с просьбой что-нибудь сказать Ахмеду Фергали или в столовой, при общем разговоре.

Положение умной собаки, которая все понимает, а сказать не может, удовольствия не доставляет. Я это испытал на себе и поэтому провел с Юрой несколько занятий по изучению арабского языка. Занятия эти сводились в основном к следующему примитивному способу. Я называл вещи по-русски, а затем по-арабски, а потом только по-русски и Юра должен был отвечать мне по- арабски. Обучение шло довольно успешно. Молодость, навыки в изучении иностранных языков, полученные в Киевском университете, отличная память и прилежание способствовали этому. Предлоги я выписал крупными буквами и повесил на стенку мэльги.

Примерно через месяц, когда я уезжал в отпуск, Юра уже мог объясняться с арабами и задавать им простейшие вопросы, а когда я вернулся из отпуска, позабыв там часть арабских слов, Юра не уступал мне, а вскоре превзошел меня. Я же, обрадованный тем, что имею переводчика, значительно снизил свои усилия и практически запас слов не увеличивал. Так и закончилась моя роль переводчика при переводчике. Юра отлично знал английский язык, и с его помощью я с мистером Усэмой вел длинные беседы или, как говорил мистер Усэма, дискуссии. Чаще всего — это дискуссии на военные и политические темы. При этом мы часто говорили о мировых проблемах. Мистер Усэма любил порассуждать в глобальном масштабе. При этом его красноречие не прерывалось по часу и более, а любое мое возражение или даже отдельное слово действовало на него, как бензин на огонь. Он словно вспыхивал и с еще большим жаром развивал свои идеи, почерпнутые в основном из местных газет и английских радиопередач. Когда же мы вынуждены были прерывать свои дискуссии по независящим от нас причинам, мистер Усэма извинялся, что он много говорил, что это его недостаток, что мы продолжим нашу дискуссию в другой раз, и он внимательно выслушает меня. Но в другой раз было то же самое: он говорил, я слушал. Я, конечно прощал ему его небольшую слабость, но добавлял:

— Я не со всем согласен. У меня по некоторым вопросам другое мнение.

— Завтра мистер Васили, я буду только слушать, — заверял меня мистер Усэма.

Однажды я все-таки не выдержал и вежливо заметил:

— Мистер Усэма, наверное, боится советской пропаганды?

— Почему? — удивился он.

— Не хочет выслушать меня. У нас получается не дискуссия, а лекции мистера Усэмы. Но я не боюсь пропаганды.

Мистер Усэма засмеялся и ничего не ответил.

Неоднократно возникал разговор о религии. И каждый раз я больше слушал, чем говорил.

Если до приезда Юры я сожалел, что образованный и умный мистер Усэма безнадежно отравлен религией, то теперь, с помощью Юры, с удивлением обнаружил, что мистер Усэма сожалеет, что я не верю в бога. Он как-то прямо сказал, что если бы я знал арабскую грамоту и прочитал Коран, то поверил бы, что Аллах есть.

— Дай мне Коран в английском переводе, — предложил я.

— Нельзя, Коран нужно читать только на арабском языке. Перевод Корана — это как обед без соли.

Юра добросовестно переводил мне все, что говорил мистер Усэма и другие офицеры. Передо мной открывалась своеобразная жизнь египтян, их нравы и традиции.

Жаль, что переводчик появился у меня поздновато.

 

Глава 4

Встреча в пустыне

По служебным делам раз в месяц мне приходилось выезжать в Гордэгу, что в 165 километрах к югу от Рас-Гариба.

Обычно накануне мой северный сосед советник Мокроус, или как его называли арабы, мистер Макариос, звонил по телефону и предупреждал о своем приезде. В Рас-Гарибе он со своими советниками ночевал в гостинице, а рано утром я приезжал к ним, и мы вместе ехали дальше.

Так было и 14 марта 1971 года. На востоке небо чуть посветлело, и мы выехали на двух машинах ГАЗ-69. Ровная, однообразная дорога, шум мотора нагоняли сон. Да и ночью спали мало. Примостившись поудобнее, надвинув темные очки от встававшего солнца и от бликов залива, мы дремали. Иногда на выбоинах нас подбрасывало. Недовольно ворча, поправляем очки и снова склоняемся в дреме. Примерно на полпути, там, где горы наиболее близко подходят к заливу, а дорога вьется среди рассыпанных черных камней, после очередного толчка я сонными глазами глянул в окно и удивился. Мне показалось, что камни вдруг двинулись нам навстречу, да еще с какими-то белыми хлопьями.

Что это? — спросил я, протирая глаза. Оказалось, что мои спутники с недоумением смотрят в окно.

Да это аисты! — воскликнул кто-то. — Остановите машину!

На первой машине тоже заметили аистов, и она стала притормаживать. Когда вышли из машины, холодный ветер и то, что мы увидели, окончательно прогнали остатки сна. По обе стороны дороги, растянувшись от горизонта до горизонта, двумя колоннами шли аисты.

Сильный северный ветер прижал аистов к земле, и они шли по камням, сгорбившись от холода и усталости. Иногда порывы ветра шатали колонны в стороны, некоторые аисты подпрыгивали, взмахивали крыльями и снова опускались на камни.

В полной тишине, в плотном строю аисты шли по безжизненной пустыне на север, в родные края. Только шорох тысяч ног доносился к нам, на дорогу. Нас разделяли каких-нибудь двадцать метров. Я хлопнул в ладоши, на меня недовольно зашикали товарищи, но аисты не обратили на это никакого внимания. Они продолжали невозмутимо идти к своей цели, сберегая силы для долгого и трудного пути. Мы долго стояли и смотрели на это трагическое и героическое шествие. И невольно думали о той могучей силе, что ведет этих мирных птиц на преодоление огромных трудностей из года в год, из века в век.

Глядя на аистов, мы вспомнили места, где они найдут родные гнезда, пищу и отдых.

Все продрогли от ветра и уселись в машины, а аисты шли и шли. Сна как не бывало. Всю дорогу мы говорили об аистах, о себе, о родных местах. Мне же пришлось оправдываться за легкомысленные хлопки.

 

Глава 5

Дела военные

Когда Ахмед Газуля привез меня в полк, там уже все было готово к боевым действиям. И командный пункт, и материальная часть, и инженерное оборудование позиций оказались в хорошем состоянии, с чем я и поздравил мистера Усэму.

Мистер Усэма поблагодарил меня, но особого удовлетворения от похвалы я в нем не заметил. Только через несколько дней, после того как я проверил все батареи и еще раз выразил свое удовольствие, мистер Усэма с обидой сказал:

— Меня командир бригады ругать.

— За что?

— Долго ехал сюда польк.

— Сколько дней?

— Десять днея.

— Да, многовато, — ответил я.

— Почему много ваты? — удивился он.

— Не ваты, дней много, — поправил я.

— А как можно меньше. Ти знай, сколько машин?

— Знаю.

— Давай считать, — мистер Усэма взял лист бумаги, — смотри здесь. Больших машин столько, пушек, приборов столько, снарядов столько. Машины могут столько тонн, нужно столько. Сколько километров? Надо пить, кушать надо? Надо. Бензин, соляр, надо? Надо. Машин мало? Мало. Понимаешь ты?

— Понимаю.

— Смотри сам, — мистер Усэма подал мне лист, исписанный цифрами. Это был умелый и грамотный расчет. Было учтено все: и грузоподъемность машин, и вес всех грузов, и их объем, и личный состав, и количество рейсов, и очередность доставки грузов, и время на прием пищи и отдыха водителей, и время погрузки и разгрузки машин.

После изучения всех расчетов я убедился в правоте мистера Усэмы. А если учесть мастерство водителей, то с перемещением полка мистер Усэма справился успешно, хотя десять дней для перемещения полка на 300 километров очень, очень много, если не знать и не учитывать его возможностей. Я, как мог, успокоил мистера Усэму, пообещав поговорить с командиром бригады.

Через несколько дней такой разговор состоялся. Действительно, командир бригады был недоволен мистером Усэмой, но когда я привел ему расчеты, несколько смягчился.

Место, где занял боевой порядок полк, представляло собой почти ровный участок пустыни с тонким слоем сыпучего песка. Грунт — тот же песок и гравий, спрессованный в плотную массу, рассыпавшуюся от ударов кирок и лопат. В таком грунте копать окопы нетрудно, и солдаты постарались. Быстро вырыли окопы глубиной до 1,5 метра, разбросали песок, стенки выложили мешками с песком и облили цементным раствором. Закопались, как говорится, с головой. В таком окопе может поразить только прямое попадание. В секторах для стрельбы по наземным целям сделали углубление, а в других местах уложили мешки так, что при нужде их легко можно сбросить.

Оборудовали землянки, ходы сообщения, погребки для боеприпасов. И нигде никаких брустверов. Брустверы в условиях пустыни не нужны. Во-первых, они демаскируют окопы, создавая вокруг них как бы рамку, во-вторых, постоянно осыпаются. Без брустверов окопы трудно заметить даже с близкого расстояния.

Началась обычная полковая жизнь на позициях: дежурства, занятия, тренировки, учения.

Поскольку полк выполнял боевую задачу, нам разрешили проводить тактико-строевые занятия побатарейно.

По графику снимали очередную батарею и ставили задачу занять запасную позицию, что находилась километрах в пяти севернее Рас-Гариба. Во время марша я давал вводные о внезапном нападении авиации, танков, о применении противником отравляющих веществ.

Помню, что батарея, которая первой была выведена на занятия, все делала правильно, но, как говорится все наоборот.

Так, при нападении танков, которые имитировал на ГАЗ-69 посланный мною переводчик, машины с пушками повернули навстречу и стали сближаться. В результате не успели привести орудия в боевое положение и «танки» их смяли. То же самое получилось при «налете авиации».

Для дегазации техники машины поставили радиаторами не против ветра, а по ветру и так далее.

Пришлось повторять. А ведь перед этим я провел с офицерами занятия. На большом листе бумаги составил схему действий батареи на различных этапах и был уверен, что меня поняли. В общем-то поняли, но ума не приложу, почему все делалось наоборот. Может, сказалось то, что я по схеме делал пояснения как бы справа налево, а мои друзья делали записи слева направо?

Трудно сказать. С другими батареями дело пошло лучше, потому что на занятиях присутствовали почти все офицеры и солдаты. Но если главные вопросы решались довольно усердно и настойчиво, то на «мелкие» почти не обращали внимания.

Месяца два я доказывал и убеждал, что машины-тягачи должны иметь шплинты, которыми стопорится крюк после сцепления с орудием. Со мной соглашались, обещали сделать, но то проволоки не было или хотя бы подходящего гвоздя, то еще чего-нибудь. Помог случай. На одном из занятий отцепилась пушка, подготовленная к стрельбе с хода. К счастью, ни солдаты, ни орудие не пострадали. Я, признаться, обрадовался этому случаю. Собрал всех офицеров и долго втолковывал о возможных последствиях, отцепись пушка на большой скорости. Дня через три все тягачи имели шплинты. Долго после этого, когда я, даже случайно, подходил к машине, водитель обязательно показывал шплинт.

— Кюлю тамам, мистер Василий. Ана шлятер? Все в порядке, мистер Василий. Я молодец?

— Куаис, куаис. Инта шлятер. Хорошо, хорошо. Ты молодец, — отвечал я.

Очень мешали работе сильные ветры. Точнее, не ветры, а пыль и песок. Словно градом, сечет лицо крупными песчинками, пыль забивает глаза, рот, уши. Дышать становится нечем, потное тело чешется, но помыться негде. Да и смысла в этом нет, так как спрятаться от пыли невозможно. В мэльге она висит, словно дым. Жизнь на батареях замирает. Только наблюдатели в капюшонах, как суслики из нор, торчат из своих окопов. Пища тоже обильно приправлена песком. Приходится жидкое есть только сверху, густое — снизу.

Однажды я предложил мистеру Усэме сделать на песке макет местности. Он охотно согласился, но спросил:

— Кто будет делать?

— Я буду делать с мистером Юрием. Только выдели мне в помощь четырех солдат.

— Можно. Солдат у нас много. Я приказ восемь солдат, один сержант и один офицер.

— Отлично, — согласился я. — Через два дня карта будет готова. Потом из жести вырежем условные знаки, будем проводить занятия по тактике.

— Это хороший идея, — одобрил мое предложение мистер Усэма, и работа закипела.

Макет местности мы сделали дней за десять, да еще столько же понадобилось, чтобы вырезать условные знаки пехоты, танков, авиации. Задержка получилась не из-за недостатка материала. Песок не нужно было искать. Просто я отошел метров на двадцать от мэльги мистера Усэмы и шагами отмерил нужный участок. По углам положил большие черные камни и палкой прочертил между ними границы. Осталось собрать в изобилии валявшиеся кругом белые, черные и красные камни и уложить по контуру. Красные камни изображали канал, белые — города, черные — дороги. Карта получилась на славу, хотя и сделана была с большими потугами. Приезжали представители из Каира, крепко жали мне руку, но занятий на ней провести не удавалось — полк ушел в Каир. Осталось довольствоваться тем, что солдаты, работавшие со мной, изучали часть своей Родины, узнали города и дороги к востоку от канала. Да еще тем, что по инициативе командира первой батареи мистера Абдельазиза в батарее сделали подобный макет, только меньших размеров, и командир батареи проводил на нем занятия с сержантами. Остальные батареи ограничились горячей поддержкой и большим желанием сделать у себя то же самое.

В этот период в полку произошли важные изменения. Мистер Усэма получил звание «муккаддем» — подполковник, что повысило его авторитет не только в глазах подчиненных, но и в собственых. В другой полк ушел по неизвестным для меня причинам способный офицер накиб (капитан) Абдельазиз Гама. Перевели с повышением накиба Аделя Ширази, лучшего командира батареи. В 24 года он стал начальником штаба полка. Очень симпатичный, а главное грамотный и смелый офицер. Такие, как накиб Адель Ширази надежда и будущее египетской армии. Уехал еще один опытный командир батареи. Начальником штаба стал накиб Фавзи Сайд, его на должности начальника тыла сменил командир батареи старший лейтенант Ибрагим Хоррас. Командирами батареи стали молодые лейтенанты, правда, успевшие повоевать, но не набравшиеся опыта в командовании батареями. А пополнения офицеров не было. В батареях осталось по одному-два офицера. В таких условиях нам стало известно, что на 2 июля намечены учебно-боевые стрельбы на полигоне в Гардэге. Оставалось примерно неделя, и полк стал готовиться к стрельбам. Проверялась техника, ремонтировали автотранспорт. По плану каждой батарее отводился один день на перемещение и один день на стрельбы. Наши батареи должны были стрелять по четным числам. Но вдруг поступил приказ: стрельбы переносились на 6 июля. Это всех обрадовало, так как отведенного времени на подготовку, как всегда, не хватало. Как показало будущее, не хватило и дополнительных дней. Накануне выезда мистер Усэма собрал командиров батарей и подробно изложил план марша в Гордэгу. Выезд наметили на пять часов утра 5 июля 1971 года.

В три часа ночи к моей мэльге подошел тягач, и мы с Юрой в полнейшей темноте быстро собрали подготовленные с вечера вещи и уселись в кабину. Через несколько минут мы были на батарее. Натужно гудя моторами и ярко светя фарами, машины с пушками медленно выходили на асфальт и вытягивались в колонну.

Подсвечивая фонариком, я пошел проверять готовность батареи к маршу.

Бог мой, чему я научил офицеров и солдат! Ни один поезд не был готов к длинному пути. Все гремело, болталось и стучало. На крюках некоторых машин не было шплинтов. Прямо-таки печальное зрелище представляла кухня, которую на учения ни разу не выводили. Мало того, что она была грязной снаружи и внутри. Стучали крышки котлов и ящиков, гремели в котлах кастрюли, тарелки, бачки и половники. Пришлось водить вдоль колонны начальника штаба, начальника тыла и командира батареи.

— Сами не спите и противнику на том берегу залива не даете, выговаривал я им. — Там, наверное, тревогу объявили из-за нашей кухни.

Офицеры сердились, плевались и кричали на солдат. Колонна тронулась при ярком свете взошедшего солнца и сразу взяла хороший темп, превышающий нормативы примерно в два раза. Мне с Юрой пришлось ехать в середине колонны, скорее в роли пассажира, чем в роли советника. Мои попытки заставить хоть своего шофера ехать медленней ни к чему не привели. Он мотал головой и на мои доводы отвечал:

— Мущ мумкен. Нельзя. Калабудж. Арест, тюрьма, — при этом бросал руль и складывал руки так, будто на них уже наручники.

Столь красноречивый жест охлаждал мой пыл и возмущение. Я оглянулся назад и не увидел второй половины батареи. Только пушка за нашей машиной виляла задом на всю ширину дороги. Примерно через час такой гонки головная машина остановилась.

Я пошел в голову колонны к мистеру Ибрагиму Хоррасу, назначенному старшим.

— Ты назад оглядываешься? — спросил я его как можно спокойней. — Половину батареи потерял.

— Ле? Почему? Сува аэриз тари, водители знают дорогу, — ответил он.

— Но ведь это же батарея. Она должна идти в одной колонне.

Действительно, не прошло и часа, как отставшие машины подошли. Оказалось, что две машины заглохли вскоре после начала движения, а остальные стали помогать. Я напомнил мистеру Ибрагиму о порядке вождения колонн и предупредил, чтобы скорость не превышала 40 километров в час.

— Тамам, порядок, мистер Василий, — ответил мистер Ибрагим и начался второй этап гонки. Когда на горизонте показалась Гордага, головная машина остановилась снова. Я опять подошел к мистеру Ибрагиму.

— Куда ты так спешишь? — спросил я его.

— Мы поздно выехали. Это нехорошо.

— Действительно нехорошо. Но если ты придешь на полигон один, тоже будет нехорошо.

— Мы подождем все машины, и вся батарея будет вместе.

— Это будет правильно, — вздохнул я с облегчением.

На этот раз долго ждать не пришлось. Все машины на большой скорости подошли и пристроились в хвост колонны.

Я прошел вдоль колонны, проверил крепления, ступицы колес. Заставил слезть с кузовов командиров орудий и со мной осматривать технику.

— Можно ехать, — сказал я мистеру Ибрагиму, вернувшись в голову колонны.

— Нельзя, мистер Василий.

— Почему?

— Сейчас будем пить чай.

К нам с подносом шел солдат с горячим чаем в стаканах.

— Но мы поздно выехали. У нас нет времени, — напомнил я мистеру Ибрагиму. — Ехать осталось совсем немного. Вот она, Гордага!

— Мы быстро ехали. Теперь у нас есть время пить чай. Рано приехать в Гордагу нехорошо.

Я посмотрел вокруг. Солдаты оживленно разговаривая, расстилали в тени машин одеяла, раскладывали лепешки, копались в сумках.

Солдат с подносом терпеливо ждал. Ждали и офицеры. Я молча взял стакан и сел в холодке под кузов машины.

После чая был перекур, после перекура снова чай. К двум часам дня батарея пришла на полигон. Было время обеда, но обедать не пришлось. Примерно в километре от полигона нам встретилась полоса сыпучего песка метров 300 шириной, и почти все машины забуксовали.

Только вечером батарея заняла свое место и подготовилась к стрельбе. Расстроенный, я с Юрой уехал ночевать в Гордагу. Там, на берегу Красного моря, в легких двухэтажных гостиницах жили наши советники.

Горячий ветер пустыни сменился не столь горячим морским ветром. Главное, не было духоты. Ветер к ночи стих, и я устроился ночевать на балконе второго этажа. В одних трусах я лежал на койке и смотрел в звездное небо. Только начал дремать, как вдруг над ухом нудно зазвенел москит, потом еще и еще. Пришлось укрыться простыней. Тело сразу покрылось потом. Сон пропал. Выкурив за ночь пачку сигарет, утром уехал на полигон. Там меня ожидала неприятность. Все пушки при вращении дергались и дрожали как в лихорадке. Первый признак неисправности ПУАЗО и ЦРЯ.

Молодой инженер в поте лица, в буквальном и переносном смысле, старался найти неисправность, но это ему удалось не скоро. Уже появились самолеты, когда батарея смогла начать тренировку.

На другой день утром на полигон приехал мистер Усэма. Я рассказал ему, как проходил марш.

— При такой скорости на марше не только приборы выйдут из строя, но и колеса у пушек отвалятся. Когда машина буксует на песке, она трясется так, словно ее специально поставили на вибратор для испытания на прочность, — убеждал я мистера Усэму. — Нельзя так с техникой обращаться.

— Я накажу командира батареи, — успокоил меня мистер Усема.

— Если другие батареи не будут после этого выполнять правила марша, то нужно наказать командира батареи. Только я не уверен, что наказание поможет. Командиров батарей нужно учить, как совершать марш. Учить практически.

— Я приказ. Другой батарея будет хорошо, — перешел мистер Усэма на русский язык.

Но дело было не в наказании и не в приказе. Даже не в занятиях. И занятий, и технической литературы и наставлений всего этого было вполне достаточно.

Главная беда заключалась в недооценке технических требований по эксплуатации техники и присущей арабам беспечности. Они на технику смотрят, как на что-то вечное, и обращаются с ней соответственно. Если же техника ломается, значит, по их мнению, плохая техника.

Но нужно отдать должное арабам в одном. Если техника выходила из строя по халатности или небрежности, то виновный производил ремонт за свой счет. Это относится и к солдатам, и к офицерам в равной степени.

Если солдат разобьет стекло, сломает ключ и так далее, то ему приходилось порой отдавать последние пиастры. Но если изо дня в день медленно, но верно машина выводилась из строя из-за неправильного ухода и технического обслуживания, за это ни с кого не спрашивали. Низкая техническая культура — вот основная причина небрежного отношения к технике. А если брать шире, то отсталость страны. Но было бы несправедливо не сказать, что в последние годы много делается, чтобы вековую отсталость ликвидировать в короткие сроки.

Отстрелялась батарея хорошо и ушла. Другая батарея пришла в тот же день вечером. Не знаю, как она совершала марш, но ПУАЗО тоже оказалось неисправным. Неисправность устранить не удалось, и мистер Усэма принял решение срочно вызвать ПУАЗО первой батареи, уже проверенное стрельбой. Но и это ПУАЗО пришло неисправным. Видно, очень спешили. Провозились с двумя ПУАЗО несколько дней и вынуждены были вызвать третью батарею, которая и отстрелялась благополучно. Во время смен батарей у меня оказалось свободное время, которое я с Юрой проводил в основном на море и за шахматной доской. За многие месяцы жизни в пустыне это был словно подарок. Хотя бытовые условия были не очень хороши, пресная вода бывала только утром, пищу готовили сами. Были и другие неудобства. Но все это компенсировало море и морской свежий ветер. По ночам дул несильный ветер, отгонявший москитов. Разгоряченное тело так нежно овевалось со всех сторон, словно его окутывали легкой прохладной тканью.

А вскоре после стрельб у меня с мистером Усэмой произошел разговор, имевший хорошие последствия как для мистера Усэмы, так и для всего полка.

— Надо война, мистер Василий, — сказал мистер Усэма, просматривая газеты.

— Почему мистер Усэма вдруг заговорил об этом? — поинтересовался я.

— Если так будет долго, мы забудем, что Синай наша земля. Надо война, — повторил он.

— Значит, надо перейти канал? — спросил я.

— Да, надо наступать.

После некоторого раздумья я осторожно заметил:

— Но вы не готовы наступать.

— Сколько можно говорить? Мы четыре год готовить? Это мало? — в голосе у мистера Усэмы явно слышалась досада.

— Я не говорю за всю египетскую армию. Я имею в виду наш полк. А полк не готов.

— Почему не готов? Мой польк отличный, не без гордости ответил мистер Усэма. — Это лучший польк в округе.

— Хороший полк, не спорю, но к наступлению не готов, — гнул я свое.

— Нужны факты, мистер Василий.

— Пожалуйста, факты. Тягачей мало, а без них мы не двинемся с места.

— Машины дадут.

— Это будет хорошо. Но водители не подготовлены.

— Это правильно. Нужна тренировка.

— Тренировка нужна всем солдатам. Сколько времени, например, нужно батарее для смены позиции?

— Два часа.

— К сожалению, это много, если учесть, что до запасной позиции всего пять километров. Я считаю, что позицию можно сменить за час и даже меньше.

— Это невозможно.

— Это возможно. Я могу доказать.

— Хорошо. Что для этого нужно делать? — не без труда согласился мистер Усэма.

— Лист бумаги и карандаш.

Мистер Усэма с недоверием посмотрел на меня и вынул из папки бумагу.

— Сделай, пожалуйста, расчет времени на перемещение батареи.

Через несколько минут мистер Усэма с довольным видом протянул мне свои расчеты. Действительно, по его расчетам батарее на смену позиции нужно было два часа. Я без труда нашел уязвимые места, но мне хотелось, чтобы мистер Усэма понял свои ошибки, и я стал давать ему наводящие вопросы:

— Водители далеко от машин живут?

— Вместе с машинами.

— Сколько времени нужно на заводку машины?

— Одна минута.

— До батареи два километра. Сколько времени нужно, чтобы машина пришла на батарею?

— 3–4 минуты.

— Зачем ты даешь 15 минут?

— Водителям нужно отдать приказ, машины проверить.

— А ты отдай приказ и проверь машины сегодня, а действовать они будут завтра. И так каждый день. Это можно?

— Можно.

— Дальше. Время подготовки батареи к маршу ты прибавляешь к времени машин. Можно делать лучше. Телефон к машинам проведен?

— Да.

— Давай сигнал одновременно и машинам, и на батарею. Пока машины идут, батарея готовится к маршу. Это сбережет нам время. Это можно?

— Можно.

Так пункт за пунктом выбрасывал я минуты, а когда сложил, осталось час пять минут.

— Согласен, мистер Усэма? — спросил я.

— На бумаге согласен. Надо практик.

— Хорошо. Проведем учение с батареей. На одну батарею хороших машин хватит. Пригласи на учения офицеров штаба и батарей. Пусть видят, что будет хорошо и что плохо.

— Я приказ, — ответил мистер Усэма на мои предложения.

Надо отметить, что в разговоре с мистером Усэмой и другими арабами, хоть немного знавшими русский язык, приходилось сознательно упрощать свою речь, избегать синонимов, а порой искажать слова, так как некоторые из них в другом падеже или лице становились непонятными. Так «многовато» превратилось в «много ваты» и тому подобное.

Для первого учения выбрали первую батарею. Договорились, что я выеду на батарею и там проведу занятия на песке, то есть расскажу, в какой последовательности что делать, и на песке с помощью разноцветных камней изображу графически ход учения по этапам. А еще через день проведем показное учение.

Занятия, на мой взгляд, прошли успешно. Но мистер Усэма после занятий сказал, что учений проводить нельзя.

— Мы прикрываем объект. Если налетит авиация, а батареи не будет. Это нехорошо.

— А если не будем учить, то полк не сможет наступать. А ты говоришь, нада война, — в тон ответил я. — Сам-то ты понимаешь, что нужно провести учения?

— Понимай.

— Тогда звони командиру бригады. Я надеюсь, он тоже поймет.

Не знаю, звонил ли мистер Усэма или нет, но через несколько дней сообщил, что учения проводить можно.

Учения начались успешно. Расчет мой подтверждался на практике. Но с СПО вышла заминка. Подошедший ЗИЛ-157 не мог вытащить ее из глубокого окопа. Колеса буксовали в песке. А причина была простой. Во время работы СПО вибрация от мотора загоняла колеса в песок все глубже. Аппарель была крутой и тоже песчаной. ЗИЛ задними колесами находился в аппарели и тянул не только СПО, но и себя в гору, а троса для буксирования не оказалось. Подогнали второй тягач, но и это не помогло. Только когда принесли от орудия, уже стоявшего на шоссе, трос, СПО вытащили из окопа. Провозились с СПО ровно час, и все мои расчеты рухнули.

Мистер Усэма торжествовал.

— Это практик.

— Да, это практик, — согласился я, — столько камней валяется кругом, а уложить их на дно окопа и на аппарель некому. Наверное, потому, что это нужно делать практически.

Я не стал напоминать мистеру Усэме, что и про окопы, и про тросы уже много раз говорил ему и командирам батарей. Я щадил его самолюбие и не хотел, чтобы он тут же наказал командира батареи. А самолюбия у мистера Усэмы было несколько больше нормы.

Он понял. Собрал командиров батарей и что-то быстро (чтобы я не понял) и сердито стал им говорить. Но я все понял несколько позже. Во всех батареях, там, где нужно, были уложены камни, появились тросы.

Вскоре мистер Усэма убедился, что все батареи могут за час сменить позицию и подготовиться к стрельбе.

— Я думал, что польк отличный. Это было неправильно. Теперь польк отличный. Это правильно? — говорил он мне.

— Хороший полк, — стоял я на своем. И видя, что это обижает мистера Ус эму, добавлял: Вот если еще устраним недостатки, тогда будет отличный полк.

При этом я перечислил недостатки.

— Это невозможно. Ти хочешь, как у вас. У меня нет всего, что у вас.

— Но к этому надо стремиться, — убеждал я мистера Усэму. — Надо еще много работать.

— Я много работай. Ти знаешь это.

Что и говорить, любит мистер Усэма прихвастнуть, любит быть впереди, любит чтобы его хвалили. Переживает за недостатки и упреки. Но мне это не мешало, а помогало. Только всегда нужно было быть настороже и не перейти невидимую грань, за которой начинаются обиды, недоверие и отчужденность. И при всем этом говорить. не всегда приятную правду. Но если друг не скажет правду, то кто ее скажет?

Ради дела приходилось выбирать выражения, место и время, чтобы сохранить дружеские отношения и убедить офицеров в своей правоте. Учения с батареями проходили успешно. Меня радовало то, что и офицеры, и солдаты с большим желанием и интересом выполняли все мои советы и требования. Кроме того учения вносили разнообразие в монотонную окопную жизнь.

Иногда делали, как говорится, «все правильно, но наоборот». Живо выслушивали мои замечания и с готовностью повторяли неудавшийся маневр. Обычно подобные учения с остановками, вводными, повторениями занимали 3–4 часа. Это немного, но… жара. Жалко было смотреть на солдат в противогазах, в накидках, когда и так пот заливал глаза, пересыхало горло. Но так было нужно, и все понимали это.

Зато и я получил большое удовлетворение, когда полк совершал марши на несколько сот километров без происшествий и точно по рассчитанному графику. Я выразил по этому случаю свое одобрение, и мистер Усэма буквально расцвел в улыбке. Я напомнил ему марш батареи в Гордагу.

— Это был хороший урок, — ответил мистер Усэма. Ответ прозвучал искренне. Заслуги мистера Усэмы и двух командиров батарей были отмечены орденами «За храбрость» 1-й степени. Ордена вручал президент Анвар Садат в Каире.

Но это приятное событие случилось несколько позднее, когда мы были в Порт-Саиде.

Хамду лиллах [18] !

Написал письмо недавно Я в родимые края, Что живу здесь очень славно, И вообще, хамду лиллах! Что здесь солнце греет жарко В темно-синих небесах, Нет «Московской», нету «Старки», В остальном — хамду лиллах! Что закуски нет в помине — Не готовит их таббах. [19] Скучновато жить в пустыне, Впрочем, все хамду лиллах! Что нас «Фантомы» бомбили, Громко ахала земля. Но мы это пережили. Потому — хамду лиллах! Что мечтаем поминутно О родных своих краях. Ветерок бы нам попутный И домой! Ин-ша Аллах [20] !

 

Глава 6

Автомобиль или вертолет?

Вечером 3 августа мы с Юрой, как обычно, до захода солнца слушали радио. Прослушав последние известия, вошли в мэльгу, разделись и стали ждать Ахмеда Фергали с ужином.

Уже больше года нахожусь в полку, но никак не могу привыкнуть к позднему ужину между 22 и 24 часами. Иногда вообще ожидание ужина было напрасным. То ли его не готовили, то ли забывали приносить, выяснить было трудно.

Вот и в этот вечер мы гадали:

— Будем ли ужинать?

Я решил позвонить в столовую. Как ни скуден ужин, а все же он нужен. К моему удивлению, у телефона оказался мистер Усэма.

— Мистер Васили? Польк тревога. Самолеты Израиль.

— Где ты находишься?

— Я КП.

— Иду.

Через несколько минут мы с Юрой были на КП. На планшете я увидел изломанную линию — курс вертолета. След тянулся из пустыни через горный хребет к морю. Ближайшая точка от нашего КП находилась в девяти километрах. Другая, короткая линия обозначала курс самолета. Судя по отметке, самолет появился и исчез внезапно, находясь в поле видимости не более десятка километров. Я сел на низкое кресло, стоявшее между столом и планшетом. Это было обычное мое место на КП. Здесь было удобно наблюдать за работой планшетистов и в то же время я никому не мешал.

— Какие распоряжения сделал мистер Усэма? — спросил я у переводчика, стоявшего за спиной командира полка.

— Я доложил в бригаду и командиру сектора. Командир сектора объявил тревогу и выслал бронетранспортеры сюда.

Мистер Усэма указкой показал точку, где оканчивался у самого берега курс вертолета.

— Я думаю, — продолжал мистер Усэма, — что геликоптер сел здесь, чтобы высадить или забрать своих разведчиков.

— Есть ли сообщения из сектора или от пограничников? Видели они вертолет или самолет?

— Сообщения пока нет. Два офицера видели самолет.

— Наши офицеры?

— Нет, офицеры сектора.

— На какой высоте летели вертолет или самолет?

— Очень маленькая высота. Не больше 100 метров.

— Для самолета ночью в горной местности это очень опасная высота. Нет ли ошибки? — усомнился я.

— Офицеры подтверждают. Они сказали, что видели что-то блестящее, пролетало у них над головой.

Я задумался. Появление вертолета у меня не вызывало сомнений. Но вот самолет — дело другое. Вызывали сомнение не только малая высота, но и то, что самолет можно было увидеть. На этот счет у меня уже был опыт. Много раз в ночное время я слышал близкий гул «Фантома», но только один-единственный раз я видел его силуэт, мелькнувший над головой черной тенью. Это было недалеко от Суэца, где местность ровная, как степи Казахстана. «Фантом» действительно мелькнул, но не блестящий, а черный. Его видели десятки людей, находившихся рядом со мной. А тут из сотен людей видели что-то «блестящее» только двое, и никто не слышал гул моторов. Я напомнил мистеру Усэме, как мы с ним вместе ночами пытались увидеть самолет, и высказал ему свои сомнения.

Мистер Усэма согласился с моими доводами, но закончил неожиданно:

— Я верю офицерам.

Я не стал с ним спорить, но посоветовал искать новых подтверждений своего предположения.

К утру поступило сообщение от коменданта сектора. Ни бронетранспортеры, ни пограничники, ни посты наблюдения не обнаружили следов вертолета. Никаких данных о пролете вертолета нет.

Но это нисколько не поколебало уверенности мистера Усэмы в том, что вертолет был.

— Все радары видели вертолет, значит, вертолет пролетел, — убежденный в своей правоте, говорил мистер Усэма. Не могут все командиры батарей ошибаться.

Это был, конечно, веский довод в пользу мистера Усэмы, и я полностью согласился с ним.

Но червь сомнения все же шевельнулся. Как могло случиться, что десятки наблюдателей не услышали шума мотора вертолета, в тихую ночь пролетевшего полсотни километров на малой высоте? Вертолет своим шумом способен разбудить даже самого большого любителя поспать. Курс вертолета пролегал по тем самым местам, где постоянно на верблюдах курсируют пограничники, на вершинах холмов стоят посты наблюдения, день и ночь работают нефтяные вышки под специальной охраной. У нас, кроме докладов командиров батарей, доказательств о пролете самолета и вертолета нет. Значит, нужно иметь эти доказательства или признать, что все это нам померещилось.

— Мистер Усэма, потребуй от командиров батарей схемы пролетов самолета и вертолета, — предложил я. — И все параметры высоту, азимут каждой точки засечки, угол места. Мы сравним их данные и уточним курс самолета или вертолета. Наложим этот курс на карту и днем посмотрим на местности. Может, найдем новые доказательства.

— Зачем? — недовольно отозвался мистер Усэма. — Я верю своим офицерам.

— Я тоже верю. Но нам нужны доказательства, так как их потребуют старшие начальники.

После некоторого раздумья мистер Усэма отдал необходимые распоряжения.

Перед рассветом мы с Юрой ушли в мэльгу спать. Подул предутренний прохладный ветерок, в мэльге стало легче дышать, и мы быстро уснули. Но поспать долго не пришлось.

Солнце только успело оторваться от земли и приобрести свой обычный цвет раскаленного добела металла, как в дверь постучал Региб, ординарец мистера Усэмы.

— Мистер Васили, мистер Усэма, — понял я из довольно длинного обращения Региба.

— Фейн, где мистер Усэма?

— Мэльга.

— Куаис, хорошо.

В мэльге мистера Усэмы уже сидели несколько офицеров, знакомых мне по службе. Это был, если можно так выразиться, высший военный совет сектора Рас-Гариб. По лицам офицеров я понял, что решают они весьма важный вопрос, и мистер Усэма, едва мы уселись, подтвердил это:

— Мистер Василий, — переводил Юра. — О вертолете Израиля доложили в Каир. Оттуда требуют новых подтверждений. Это очень серьезно. Если вертолет был, правительство сообщит в ООН. Израиль будет отказываться. Мы должны доказать, что вертолет был. Ты понимаешь, как это серьезно?

Взгляды всех присутствующих обратились ко мне. Под этими взглядами я, как никогда до этого, почувствовал всю ответственность за свои слова и действия. Речь идет не о моем личном авторитете, а о гораздо большем. Вряд ли офицеры в этот момент думали обо мне. Они видели перед собой «руси» — русского советского офицера и ждали ответа. Ошибки не должно быть.

Мистер Усэма воспользовался паузой и добавил:

— Мистер Василий, ты имеешь большой опыт. Поэтому будет, как ты скажешь.

— Можно ли посмотреть, что принесли от командиров батарей? — спросил я.

Мистер Усэма молча протянул мне несколько листов бумаги. Сомнений не могло быть. Все радиолокаторы провели одну и ту же цель.

Господа офицеры, начал я. Кроме мистера Усэмы, здесь нет других специалистов, поэтому я постараюсь говорить так, чтобы понятно было всем. Эти схемы, я показал листы бумаги, подтверждают слова мистера Усэмы, что все батареи действительно обнаружили и сопровождали какой-то движущийся предмет. Нам нужно разобраться, был ли это вертолет, или что другое. Нужно иметь в виду, что операторы у нас хоть и хорошие, но недостаточно опытные, и в сложных случаях могут допустить ошибку. Вместо вертолета на экранах индикаторов может появиться отметка от стаи больших птиц, песчаного смерча, грозовых облаков, автомашин, катера или большой лодки. Подробно объяснив возможность ошибки операторов, я разобрал все возможные причины и закончил тем, что наиболее вероятной причиной тревоги является грузовой автомобиль с железным кузовом. Он может дать отметку на индикаторе не меньше, чем вертолет и при этом показать немалую скорость.

Чтобы убедиться в этом окончательно, я предложил немедленно выехать на грузовой автомашине по проложенному курсу, а всем радиолокаторам следить за автомашиной и к ее возвращению представить на КП полка результат наблюдения.

— Попутно нужно искать следы вертолета или тех, кто его видел. Часа через три соберемся снова.

С моим предложением согласились, и вскоре две машины пылили в сторону горного хребта. Впереди на ГАЗ-69 мистер Усэма за рулем, я, Юра и шофер Рефад. Сзади на тягаче типа «Наср» десяток солдат с автоматами. С десяток километров проехали прямо по пустыне без дорог. Когда подъехали к холмам, наткнулись на узкую, всю в трещинах асфальтированную дорогу. Дорога по лощине привела нас к нефтепромыслам. Скважина не работала, людей не оказалось, и мы поехали дальше. Извилистая дорога медленно поднималась вверх. Вскоре выехали на самый гребень и вышли осмотреться и сориентироваться. Мы оказались на гребне застывшей, если так можно выразиться, песчаной волны, протянувшейся от горизонта до горизонта с севера на юг. На востоке отлично просматривался Суэцкий залив и Синайский полуостров, на западе громоздились одна за другой такие же волны, как и та, что находилась под нашими ногами. Волны, как и полагается, разделялись такими же длинными лощинами, по которым кое-где виднелись дороги, нефтяные ручьи и запруды.

На отлогих местах дороги поднимались на гребне плоской волны и извивались, словно черная полоса по спине буланой лошади.

Определив направление, решили ехать по гребню до тех пор, пока это будет возможно.

Вскоре в одном месте дорога привела нас в лощину с буровыми вышками. Подъехали к шлагбауму. Нас встретил полицейский. После недолгой беседы выяснили, что охрана о вертолете данных не имеет. Мимо буровых снова поднялись на гребень и беспрепятственно подъехали почти к самому заливу по отлогому спуску. Сориентировались по карте, нашли свою точку стояния. Оказалось, что наше местонахождение почти совпадает с точкой, где обрывался на карте курс вертолета. Все стало ясно. Вечером по этому маршруту прошла неизвестная автомашина. Я облегченно вздохнул: не попал в орбиту международных отношений. Вздохнул и мистер Усэма, но совсем по другой причине. Обратную дорогу мы молчали. Уже подъезжая к позиции полка, мистер Усэма сказал по-русски:

— Плохой я командир. Польк плохой. Оператор плохой.

Я понял его переживания. Да и как было не переживать? Шум поднялся большой, дошел до Каира, а теперь нужно объяснять ошибку. А так хотелось показать себя и свой действительно неплохой полк. Оставалась слабая надежда, что курсы, проложенные на радиолокаторах, не совпадут, но надежда эта лопнула с первым взглядом на кальки, доставленные с батарей. Курс «вертолета» полностью совпадал с нашим маршрутом.

Очень переживал мистер Усэма неудачу. Я, как мог, успокаивал его. Доказывал, что он действовал решительно и совершенно правильно, что операторы действовали отлично, что все батареи действовали согласованно и весь полк действовал (тут я не поскупился на оценку) отлично! Пообещал найти причину ошибки.

Найти ошибку оказалось несложным. Я выехал на батарею, которая первой обнаружила «вертолет». При беглом осмотре обнаружил разбитый уровень для горизонтирования радиолокатора. Вышел наружу и внимательно посмотрел на кабину. Даже на глаз было видно, что кабина имеет наклон, что и дало большую ошибку в определении угла места цели, а следовательно и в определении высоты. Эта ошибочная высота была принята за истинную, несмотря на то, что остальные станции давали точные данные. Так «мелочь» чуть не выросла до международных масштабов. А желание отличиться способствовало этому. Виновные получили бы серьезные наказания, но мне удалось без особого труда оградить их от гнева командира, так как и мы не получили никаких упреков за оплошность.

 

Глава 7

В Каир!

Прошел почти год как я прибыл на Красное море в район города Рас-Гариба. Нелегким оказался для меня этот год. Четыреста километров от Каира, где в то время жила моя жена, где можно было вволю пить пресную воду из холодильника, в любое время принять душ, спать в чистой постели без мух и мышей и целыми днями говорить по-русски.

Все это так тянуло к себе, что я начал подумывать, как бы переехать в другое место, если не с полком вместе, то хотя бы одному. Срок моего пребывания в АРЕ подходил к концу, а вместе с ним иссякала и моя выдержка.

Самым тяжелым испытанием оказалось испытание одиночеством, чувством заброшенности. Особенно остро это проявлялось в дни недомоганий и песчаных бурь, когда из мэльги не выходил по два-три дня. С прибытием Юры Бутенко стало, конечно, значительно легче. Можно было сколько угодно говорить на родном языке, играть в шахматы, вспоминать былое, поверять друг другу думы, обмениваться мнением и впечатлениями об увиденном и услышанном.

Я часто рассказывал о боевых действиях, они были еще свежи в моей памяти. То ли под впечатлением моих рассказов, то ли от юношеской романтики, только Юра сожалел, что приехал поздновато, не увидел ни взрывов бомб, ни стрельбы зениток по самолетам. Пришлось довольствоваться наблюдениями за стрельбой на полигонах.

Однажды, вернувшись после очередного отдыха в Каире, мы вошли в свою мэльгу, и Юра пластом повалился на койку. Длинная дорога через пустыню выматывала его так, что он потом два дня приходил в себя. У меня еще остались силы покурить и идти к мистеру Усэме узнавать новости.

Но на этот раз новости принес ординарец начальника тыла Сауди, самый веселый солдат в полку.

Несмотря на серьезное ранение в ногу осколком израильской бомбы Сауди всегда улыбался своим широким ртом с белоснежными зубами. Общительный, всегда готовый помочь любому, кто в этом нуждается, Сауди пользовался большим уважением офицеров и солдат.

Общий смех всегда вызывало его подвижное, выразительное лицо, когда он закрывал глаз двумя черными пальцами, одну сторону рта крепко сжимал, а другую сторону раскрывал так, что видны были зубы. Все узнавали Моше Даяна, каким его обычно изображают карикатуристы в газетах. Сияя улыбкой, словно полумесяц на темном небе, Сауди приложил черный палец к красным губам и сказал:

— Мистер Васили, секрет.

— Секрет?

— Айва, да секрет. Букра, завтра или послезавтра полк едет в Каир. Мистер Фавзи сказал. Вы не говорите, что я вам сказал секрет.

— Спасибо, Сауди. Никому не скажу.

Сауди довольный, что сообщил приятную новость, ушел. Я поспешил в мэльгу к мистеру Усэме. Новость действительно была приятной. Хотелось скорее получить подтверждение. Хотя идти мне нужно было не более 30 метров, несколько встречных солдат, в том числе часовой, охранявший наши мэльги, сообщили мне «секрет» Сауди.

Мистер Усэма встретил меня улыбаясь:

— Мистер Василий, мы едем Каир. Но это большой секрет.

— Мумтаз, отлично! — не удержался я от восклицания.

— Нас сменит дивизион 37 мм. зенитных пушек, — продолжал мистер Усэма. — Надо ждать 2–3 дня.

Эти два-три дня оставили сомнения. Но вот появился майор, командир дивизиона, и вскоре за ним запылила колонна машин. Только тогда я окончательно поверил, что мои испытания на одиночество в Аравийской пустыне закончились. Тут-то и оказалось, что большой секрет не только всем известен, но и многое сделано, чтобы не задержаться в Рас-Гарибе лишнего часа. Несмотря на некоторые льготы за отдаленность и офицеры, и солдаты были обрадованы новым перемещением. Да еще куда — в самый Каир! Полк поступал в распоряжение командира зенитной дивизии, прикрывавшей Каир.

Я тоже не скрывал своей радости. Но вот уже все готово. Произведен расчет времени, составлен график движения. Я намеревался на марше провести учения, проверить, как выполняются мои рекомендации, но мистер Усэма все мои планы поломал:

— Мистер Васили, — сказал он мне, — нада ехать вперед, в Кайро. Там надо много работать. Новый командир нада доклад! Смотреть помещени, смотреть позици. Нада.

— Лязим, надо, — согласился я. А что мне оставалось делать? Машины у меня не было, а на тягаче я, в лучшем случае, был бы привязан к одной батарее. Или, по опыту, превратился в простого пассажира. Пришлось согласиться с командиром полка и ехать с ним.

Чуть порозовело небо над острыми вершинами Синайского полуострова, мы двинулись в путь, оставив полк на руках начальника штаба мистера Фавзи Хегаг. Это было 26 октября 1971 года.

В тот же день мы с Усэмой прибыли в Каир, а на следующий день с балкона гостиницы, где проживали советники и их семьи, мы с мистером Усэмой наблюдали движение полка, так как маршрут на окраину Каира «Алмаз» проходил рядом с «Мединат Наср» (городок Победы). Надо было видеть лицо мистера Усэмы в этот момент.

Взвод за взводом, размеренно и на одинаковых дистанциях, равномерно следовали мимо нас; не подозревая, что с 8-го этажа за ними наблюдают советник и его гость, командир полка.

Это действительно было внушительным зрелищем. Многие прохожие останавливались и приветливо махали руками воинам.

Возможно, что некоторые видели среди них своих знакомых или родственников. У меня возникло впечатление, что все египтяне знакомы между собой. То ли большая общительность арабов, то ли сознание, что Египет все-таки страна маленькая, но впечатление всеобщего знакомства египтян друг с другом не проходило.

А может, прохожих привлекала своеобразная красота воинской колонны и они простодушно радовались непредвиденному зрелищу?

Стоя на балконе рядом с Усэмой, я также радовался и невольно вспоминал, каким табором выглядел этот же полк полтора года назад.

Осколок

Осколок я нашел у самого канала [21] . Кусочек рваного и ржавого металла. В него был мирный труд когда-то вложен, Но вырван для войны, как меч из ножен. Его ковали где-то в Новом Свете. В Египте без отца остались дети.

Египетская застольная.

Редко, друзья, нам встречаться приходится, Редко мы ездим в Каир. Но коль пришлось, то мы выпьем, как водится, Первую чарку за мир. Выпьем за тех, кто познал одиночество, Но не стонал, не вздыхал, Кто заслужил, чтоб по имени-отчеству Каждый его называл. Выпьем за тех, кто совместно с арабами Был на канале убит, Кто был отмечен чужими наградами, Но был своими забыт. Выпьем за тех, кто в пустыне египетской Мэльгу назвали жильем. Кто тосковал о березке под Липецком, Выпьем и снова нальем. Выпьем за нашу удачу солдатскую, Выпьем за то, что живем. Выпьем за то, чтоб вернуться со славою, Выпьем и снова нальем.

Никто не знал.

Другу юности подполковнику в отставке В. В. Лебедеву — участнику войны во Вьетнаме посвящается.

А мы с тобой безвестными остались. Такие были, братец, времена. Никто не знал, куда мы подевались, Никто не знал, что где-то шла война. Никто не знал, не знают и поныне Про жуткий зной и жгучие пески, Как в Аравийской огненной пустыне Страдали мы от жажды и тоски. Мы защищали кров и жизнь феллаха, Но не сказал никто спасибо нам. Никто, за исключением аллаха, Не знал, как было там, что было там. А там в песках Суэцкого канала Все было так, как было на войне. Моих друзей судьба не миновала, А помнить их она велела мне. И помнить буду я до дней последних О тех, кто жизнь отдал в борьбе. И пусть «афганец», друг мой и наследник, Споет об их и о своей судьбе.