Ланс показался мне очень странным человеком, но у меня было неподходящее настроение, чтобы задумываться о чужих странностях. Собственных проблем хватало с головой.
Я уже почти пожалел, что не рассказал инквизитору правду о своем происхождении и причинах нашей схватки с подосланным Гаррисом убийцей, и решил, что если меня вызовут еще на один допрос, то молчать я не буду. Не думаю, что у инквизитора есть полномочия, чтобы решать участь принца, так что меня скорее всего отправили бы в Брекчию, где заседал совет кардиналов. А это помогло бы мне выиграть время, даже если впоследствии мной решат усилить первую линию обороны самой Брекчии.
Но допросов больше не было.
Тюремщик появлялся только для того, чтобы просунуть в окошко двери очередную порцию пищи. Если еда в последнее время стала лучше, как говорит Ланс, то чем же здесь кормили заключенных раньше? Держали только на хлебе и воде?
Много мы им навоюем с такой баландой.
Впрочем, даже если кормить нас с королевского стола, мы тоже много не навоюем.
Я прикинул, что нас ждет в ближайшем будущем. Доспехов нам не дадут, это понятно. Даже легких кожаных, которые могут спасти только от удара мечом плашмя или падающей на излете стрелы. Не тот мы ресурс, чтобы нас беречь. Выдадут по мечу, в лучшем случае, они даже будут острые. Или, если Гаррис двинет вперед конницу, могут раздать длинные пики.
Но конницу Гаррис против Каринтии двинет вряд ли. Конные рыцари — слишком ценные боевые единицы, а Каринтия — не та цель, ради которой ими стоит рисковать в первой волне атаки.
Но даже закованные в тяжелую броню пехотинцы способны нарубить в мясной фарш любой отряд плохо вооруженного и необученного ополчения, при этом потери сторон будут соотноситься, как один к десятку, если не к сотне.
Ланс прав. Для нас там будет ад на земле. А для имперских войск — легкая прогулка.
Не знаю, каким образом в таких заварушках удавалось выживать самому Лансу, если он не врет о своем в них участии, что тоже не исключено, но свои шансы я расценивал не слишком высоко.
Меня учили владеть мечом, и я мог биться почти на равных с одним бойцом, вооруженным так же, как я. Или же успешно защищаться от троих, но тогда уже о нападении речи не шло. И конечно же я уверен, что рыцари Тире-на не бились со мной в полную силу. Во-первых, это все же были учебные бои, а во-вторых, кому охота покалечить или хотя бы пустить кровь наследнику престола, без пяти минут королю?
Имперские пехотинцы наверняка уступают тиренским рыцарям в индивидуальном мастерстве владения оружием, однако это не предоставляет мне никаких преимуществ, ибо берут они, как правило, не индивидуальным мастерством, а война сильно отличается от учебного боя.
Порядок бьет класс. А я вряд ли смогу показать класс с тем набором вооружения, который нам тут предоставят.
Я проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо.
Да что же такое делается в этом мире, мысленно возопил я, если даже в тюрьме покоя нет?
Я открыл глаза, но рука с плеча не исчезла и продолжала немилосердно меня тормошить. Тут я сообразил, что в камере темно, и тот, кто меня будит, просто не может увидеть, что я уже проснулся.
Пришлось подать голос.
— Чего еще?
— Подвинься, — сказал Ланс. Я опознал его по голосу. Ну и еще по тому, что богатырский храп Густава продолжал доноситься из противоположного угла.
Я сел на тюфяке, стараясь понять, чего вдруг этому странному типу понадобилось от меня посреди ночи. Ланс присел рядом и ткнул острым локтем меня под ребра.
— Рассказывай, — сказал он.
— Что именно рассказывать?
— Как мне кажется, у тебя есть какая-то история, которую ты не поведал местным дознавателям, — сказал Ланс. — Вот ее и хотелось бы услышать.
— Если у меня и есть такая история, с чего бы мне делиться ею с тобой?
— Потому что мне любопытно, — сказал Ланс.
— Весомый аргумент.
— Куда уж весомее.
— А до утра это потерпеть никак не может?
— Утром проснется наш здоровяк, — сказал Ланс. — А я не думаю, что ему так уж нужно тебя слушать.
— А тебе, значит, нужно?
— Мне любопытно, — повторил Ланс. — А любопытство — это один из немногих мотивов, которые еще способны побудить меня к действию. Если не единственный.
— А мне что с того?
— Ты все равно скоро умрешь, — сказал Ланс. — Так чего тебе стоит уважить незатейливый каприз старого человека?
— А с чего ты вообще взял, будто у меня есть какая-то история, которую стоит рассказывать?
— Печать предназначения лежит на твоем лице, — па-фосно сказал Ланс. Пожалуй, даже излишне пафосно. — А, нет, я перепутал, это след от чьего-то сапога.
— Смешно.
— Ты не бродяга, — сказал Ланс. Говорил он тихо, но, так как мы сидели почти вплотную, большего и не требовалось. — Иначе бы ты не поверил во всю ту чушь про бродяг, которую я нес днем. Густав поверил, но наш не отягощенный интеллектом сокамерник поверит даже в страну цветочных фей, если о ней расскажу я. Ты не крестьянин и не ремесленник, это видно по твоим нежным ручкам. И ты даже не из купеческого сословия, потому что слишком умен и немного разбираешься в военном деле. Ты ведь из дворян, верно? И не просто так отправился в долгий пеший путь по дорогам континента?
— Почему мне надо отвечать? — спросил я. — Сам ты кто такой, что задаешь мне вопросы?
— А еще я не мог не заметить, когда ты узнал о том, что Кларенса подозревают в связях с магическим сообществом, тебе явно хотелось с ним о чем-то поговорить. — (Он же лежал лицом к стене, как он умудрился хоть что-то разглядеть? Или у него глаза на затылке?) — Может быть, ты не дворянин? Может быть, ты и сам из магов?
— Так сдай меня инквизиции, — предложил я.
— Вряд ли этот шаг удовлетворит мое любопытство.
— Тебе и твоему любопытству придется смириться с тем, что я ничего вам обоим не скажу.
— Когда я задаю вопросы, я обычно получаю на них ответы, — сказал Ланс. — Рано или поздно, но получаю.
— В таком случае, к терпению тебе не привыкать.
— Поздно в данном случае может быть для тебя, — сказал Ланс. — Впрочем, как знаешь.
Он на прощание еще разок вонзил локоть мне под ребра и отвалил на свое место.
Испортил мне весь сон, скотина. Я ж теперь буду до утра думать над этим странным ночным разговором и не смогу заснуть… — …пни нашего юного друга, а то он проспит завтрак.
— Я не сплю, — быстро сказал я, на миг представив, что будет, если Густав примет слова Ланса как руководство к действию и на самом деле попытается меня пнуть. У меня счце прошлые синяки не зажили.
На завтрак была каша. Ну вроде бы каша. Из чего ее варили, я определить так и не смог. Какая-то бесформенная серая масса в миске, совершенно неаппетитная на вид и совершенно безвкусная.
Пришлось запивать ее водой, чтобы хоть как-то протолкнуть внутрь. Если Ланс не ошибается насчет того, что мае ждет, а вряд ли он ошибается, надо есть все, что дают, чтобы поддерживать себя хоть в какой-то форме. Конечно, шансы выжить увеличатся не сильно, но все же…
Ланс первым прикончил свой завтрак. Сегодня он опять был разговорчив и жизнерадостен.
— А вот скажи мне, Густав, существует ли для тебя принципиальная разница, кто будет управлять страной, в которой ты живешь — Гаррис, а точнее, кто-то из его наместников, или же кардиналы из Церкви Шести? — поинтересовался он. — Хотя кого я спрашиваю? Ты же уголовник, асоциальный элемент, налогов все равно не платишь и законов не соблюдаешь.
— Я не всегда был конокрадом, — оскорбился Густав.
— А кем же ты был?
— Я торговал лошадьми.
— Прогресс твоей карьеры налицо, — сказал Ланс. — И что заставило тебя встать на скользкую дорожку?
— Церковники рек… ревизи… забрали моих лошадей в пользу своей церкви, — сказал Густав. — А в этих лошадок были вложены все мои деньги.
— То есть ты остался без средств к существованию и тебе надо было как-то выживать? — уточнил Ланс. — Что ж, сначала церковники забрали у тебя лошадок, твое единственное средство обеспечить себе достойную благопоря-дочную жизнь, а теперь они хотят, чтобы ты убивал ради них. А точнее, чтобы ты за них умер, несмотря на то что они сделали тебе много плохого. Ирония судьбы заключается в том, что так и будет, и при этом ты будешь сражаться с солдатами Империи, которые тебе ничего плохого не сделали.
— И к чему ты ведешь? — нахмурился здоровяк.
— Я просто поддерживаю светскую беседу, — сказал Ланс, — Для кого-то война является искусством, для кого-то ремеслом, а для кого-то легким путем покинуть этот мир, вот и все.
— И что война для тебя? — спросил я. — Искусство или ремесло?
— Я занимался войной на всех уровнях, — сказал Ланс. — В какой-то момент моей жизни война и была самой моей жизнью. Я даже долгое время думал, что мне суждено умереть в бою.
— А сейчас ты так не думаешь?
— Нет, — сказал Ланс. — Сейчас я так не думаю. Такие, как я, обычно умирают какой-нибудь глупой смертью. В лучшем случае меня уложат ударом в спину в какой-нибудь трактирной потасовке, которую и боем-то приличным не назовешь. Но и этот способ уже кажется мне весьма сомнительным. Впрочем, мне все равно.
— Ты только и говоришь, что о нашей смерти, — возмутился Густав. — Как будто тебя с нами не будет.
— Да куда ж я денусь? — ухмыльнулся Ланс. — Чужая страна, чужие интересы, чужая война… Отчего ж не повоевать?
— А ты вообще откуда?
— Издалека.
— На тхайца ты не похож. С одного из островов?
— Можно и так сказать.
На тхайца он не был похож совершенно, это факт. Но и на кого-то из островных жителей тоже. Еще недавно Ти-рен был дипломатической столицей нашего мира, и мне казалось, что я видел представителей всех стран и континентов.
Странно.
Разговаривал Ланс совершенно без акцента, и у меня даже не возникала мысль о том, что он откуда-то издалека.
Многое повидал — наверное. Участвовал во многих войнах — тоже может быть. Но вот то, что он не является жителем Срединного континента, весьма сомнительно.
Или когда он говорил «издалека», он просто имел в ииду какую-то далекую провинцию, какую-нибудь глухую дыру, которую и на карте-то не найдешь? Я не стал спрашивать. Все равно не ответит или ответит так уклончиво, что лучше бы вообще ничего не говорил.
Он все время вел какие-то странные разговоры, и я бы не удивился, если бы в итоге Ланс оказался служителем Церкви Шести, специально подсаженным в нашу камеру для сбора информации. Хотя тут и было слишком мало народу и вряд ли церковники могли подозревать меня или Густава в каких-то страшных преступлениях, но все же я не сбрасывал со счетов такую возможность.
Он постоянно разглагольствовал о том, что все плохо и мы все умрем, но совершенно не выглядел подавленным. Наоборот, с каждым лишним днем, который, по его уверениям, приближал нас к «аду на земле», он становился все (»живленнее и активнее. Даже пару раз проделал какой-то комплекс физических упражнений, чтобы, по его собственным словам, «быть готовым к мясорубке, которая нас всех ждет».
А мясорубка не заставила ждать себя слишком долго.
Через шесть дней после того, как на костре казнили Кларенса, заключенных вывели во двор, предварительно заковав в ножные кандалы. Было хмурое сырое утро, а на стенах стояли хмурые арбалетчики в отсыревшей одежде.
Заключенных оказалось всего несколько сотен. Сильное подспорье в бою, ничего не скажешь. Похоже, дела Ка-ринтии обстоят совсем плохо.
На земле лежала длинная толстая цепь.
— Ну да, — буркнул Ланс, оказавшийся у меня за спиной. — Чего-то в таком роде я и предполагал. Со скованными ногами-то биться куда сподручнее. Особенно когда справа и слева лежит по трупу, мешающему тебе сдвинуться с места.
Видимо, местное церковное руководство придерживалось такого же мнения, потому как скоро во дворе появился угрюмый кузнец, и в результате его нехитрых манипуляций все заключенные оказались скованными одной цепью.
Гипотетические шансы на выживание стали еще меньше. Если убьют хотя бы треть всех моих товарищей по несчастью, остальные не смогут даже убежать, ибо мертвый груз повиснет у них на ногах.
Я оказался между здоровяком Густавом и Лансом, примерно в середине цепи. Сложно сказать, хорошо это или плохо с точки зрения тактики, которую каринтийские военачальники выберут для битвы.
Когда кузнец закончил свою работу, присоединив к общей цепи последнего заключенного, перед нами появился инквизитор. Тот самый, который меня допрашивал.
Когда он заговорил, последние надежды на то, что нас отправят на рудники, а не на войну, растаяли, как утрен ний туман.
— Вы все — воры и убийцы, — сообщил нам этот любезный человек все с теми же добрыми глазами. — Вы все нераскаявшиеся в своих грехах преступники и всем вам суждено было отправиться в ад. Но Шесть Богов милостивы, и они представляют вам последний шанс на спасе ние. Мерзкое войско богопротивного чародея Гарриса, самопровозгласившего себя императором этих земель, надвигается на Каринтию, и мы должны дать ему досто йный отпор.
— Ну да, — еле слышно буркнул Ланс. — Вот именно так я себе спасение всегда и представлял.
Мне же больше всего понравилось произнесенное инквизитором слово «мы». Можно было подумать, что он лично поведет нас в битву, шансов выиграть которую у нас нет, а не отбудет в Брекчию при первых же признаках опасности.
Конечно, у меня не было сомнений в том, что, расправившись с Каринтией, Черный Ураган обрушится и па Брекчию, и церковникам все равно придется дать ему бон хотя бы потому, что бежать оттуда уже некуда — Брекчия упирается в океан, за которым лежит Тхай-Кай, а в Тхай-Кае есть своя религия и свои боги, и в новых он точно не нуждается.
Но когда дело дойдет до Брекчии, там уже в ход пойдут совершенно другие расклады.
Брекчия — большая страна с могучей армией, которая гораздо лучше готова к войне.
— Я призываю вас пойти в бой с именами Шести на устах, — продолжал инквизитор. — Если мы выстоим, то все ваши грехи будут списаны, а светские преступления — прощены. Если же вы сложите свои головы в этой битве, то своей смертью искупите свои прегрешения перед богами и попадете в рай.
Почему-то заключенные совсем не воодушевились, услышав о подобных радужных перспективах, но я не думаю, что церковник, на самом деле инквизитор, желал добиться какого-то эффекта своей речью, а скорее прочитал ее просто для проформы.
Инквизитор быстренько покинул двор, стражники открыли ворота, и мы отправились на место своей последней битвы.
Жители Каринтии не провожали нас на бой, как героев. Они вообще нас никак не провожали. Город как будто вымер.
Все, кто мог его покинуть и кому было куда бежать, уже сбежали. Остальные попрятались по подвалам, а те, у кого не было подвалов, просто сидели дома, забаррикадировав мебелью дверь и забив окна досками.
У городских ворот стоял небольшой отряд, на самих же стенах солдат было немного. Впрочем, как я уже говорил, стены у Клагенфурта были скорее символические и могли защитить городских жителей разве что от шайки ленивых разбойников. Для обычной регулярной армии служить препятствием они не могли.
Для армии Гарриса — тем более.
— Разумный ход, — одобрительно буркнул Ланс, чьи мысли текли в том же направлении. — К чему длить агонию осадой? Лучше встретить врага в поле — так оно гораздо быстрее закончится.
— Гаррис брал приступом и более крупные города, — заметил я.
— Так и я о том же говорю. Если все заранее знают результат, зачем растягивать удовольствие?
— Если следовать твоей логике, зачем же тогда вообще воевать?
— Ну, не скажи, юноша. Для того чтобы повоевать, все гда есть причины.
— Например?
— Воины скучают в походах, — пояснил он. — Поэтому надо периодически давать им разминаться на более слабом сопернике, дабы они окончательно не заскучали перед серьезной заварушкой. А победы, пусть даже и незначите льные, поддерживают в солдатах боевой дух и все такое.
— С Империей мне все ясно, — сказал я. — А вот какие причины для драки у каринтийцев? Неужели они веря i что смогут отстоять свою независимость?
— Яж тебе уже говорил, у них давно нет никакой независимости, так как всем здесь заправляют брекчианекпе церковники, — сказал Ланс. — Заметь, именно один из них произнес напутственную речь, хотя было бы логичнее, если бы это сделал кто-то из местного дворянства. Но даже если бы они были независимы, неужели ты думаетпь. они сдались бы без боя?
— А что бы им помешало? Силы-то слишком неравны.
— Могут быть разные причины, чтобы не сдавать свою страну без сопротивления. — Я не мог этого видеть, но готов был поклясться, что сейчас Ланс пожал плечами. — Например, национальная гордость.
— Довольно глупая причина, на мой взгляд, — сказал я.
— Решение о сопротивлении обычно принимают правители, — сказал Ланс. — Их участие в непосредственных боевых действиях минимально, но зато после номиналь ного отпора, даже после демонстрации своих воинствен ных намерений, они могут получить гораздо более выгодные условия сдачи. Правда, это не всегда срабатывает. Иногда победители их просто казнят. Человеческие войны обычно запутаны, и для начала каждой из них всегда есть более одного повода. Потому зачастую события могут развиваться непредсказуемо. Наверное, он прав.
В войнах между видами всегда существует одна главная причина — эти самые видовые различия и взаимная ненависть, которую они порождают.
В древности люди бились с магическими тварями и целыми расами, не имеющими с людьми почти ничего общего, но сейчас о тех войнах остались только легенды. Сравнительно недавно, по историческим меркам, завершилась война с норнами, которая закончилась их полным уничтожением и победой человеческой расы. Это на Срединном континенте.
Тхайцы до сих пор ведут постоянные войны на юге своего материка, и ходят слухи, что там им тоже противостоят не только люди.
Каринтийская армия ожидала врага всего в нескольких километрах от города и представляла собой довольно жалкое зрелище.
Навскидку численность ее вряд ли превышала пять тысяч человек, при этом больше половины составляло наспех, набранное ополчение. Люди необученные, одетые и вооруженные как попало, они просто сидели на земле и жгли костры.
Регулярная армия разбила палатки, над некоторыми даже можно было разглядеть штандарты рыцарей.
Над самым большим шатром вилось знамя с изображенным на нем стилизованным числом шесть. Там наверняка разместился кто-то из командиров.
Повышенной активности в лагере не наблюдалось.
Впрочем, я и не ожидал, что нас сразу бросят в бой. Ведь нам даже оружие не успели раздать.
— Сброд, — констатировал Ланс. Увиденное его тоже не вдохновило. — Если армия Империи хороша хотя бы вполовину, как о ней говорят, то хватит и одного батальона, чтобы разметать это отребье.
Мы прошествовали мимо лагеря. Ополченцы провожали нас хмурыми взглядами, профессиональные военные даже не смотрели в нашу сторону. Мы были «мясом», и нас списали в расход еще до начала сражения.
Сопровождавшие нас стражники приказали нам остановиться на склоне небольшого холма. На самом холме занимал позицию отряд лучников.
Ланс в очередной раз не смог удержаться от комментария.
— Заградотряд, — сказал он. — Надо отдать ребятам должное, в этом есть смысл. С одной стороны, мы защищаем лучников, с другой стороны, если мы побежим, эти же лучники нас и расстреляют.
Получилось так, что наша цепь разместилась в самом центре обороны. На обоих флангах стояли отряды ополчения, куда более многочисленные по сравнению с нашим, и на месте генералов Гарриса я ударил бы именно в центр — здесь оборона казалась слабее всего.
Однако за нашими спинами находились лучники, а с другой стороны холма ждал отряд тяжелой бронированной пехоты, готовый закрыть прорыв. Что ж, местные военачальники продемонстрировали хоть какое-то владение тактикой, но нам от этого легче не придется. Нас-то в любом случае поубивают первыми.
Едва стражники удалились, заключенные попадали на землю. Сковывающая нас цепь была тяжелой, и этот переход дался нам с большим трудом.
— Идеальное место для того, чтобы умереть, — пробормотал Ланс. — Даже если бы не эта чертова цепь, бежать-то все равно некуда.
— Ты же вроде бы собирался пережить эту битву, — буркнул Густав.
— Сейчас я оцениваю свои шансы более пессимистично, — признал Ланс. — Хотя загадывать в любом случае не стоит.
— Интересно, а пожрать перед боем нам дадут?
— Это вряд ли. Ты видишь где-нибудь поблизости выгребные ямы?
Выгребных ям поблизости не обнаружилось. Из-за невозможности выйти из общего строя, заключенные облегчались прямо на траву. Прелестно.
— Война — это всегда грязно, — ухмыльнулся Ланс, перехватив мой взгляд. — Но не волнуйся, скоро здесь все будет залито кровью, а не мочой и дерьмом.
Умеет этот человек вселять надежду.
Вместо обеда нам привезли телегу с оружием.
Конечно, если эту невразумительную гору железок можно было назвать оружием. Большую часть составляли мечи, выкованные из плохой стали, плохо отбалансированные, тупые, на некоторых из них было столько зазубрин, что они больше напоминали пилы дровосеков.
Я выбрал себе более-менее достойный клинок, у которого режущая кромка сохранилась в довольно приличном состоянии. Впрочем, он все равно был отвратительно заточен. В Тирене при виде такого меча начал бы плеваться даже самый зеленый оруженосец, а о том, чтобы пойти с ним в бой, речи вообще не было. Ни один уважающий себя рыцарь не осмелился бы показаться на людях с таким оружием.
Здесь же выбирать не приходилось.
Я сделал пару взмахов мечом, приноравливаясь к его весу и балансу.
Густав нашел себе большой боевой топор, похожий на те, которыми орудуют островные жители. В умелых руках это просто страшная штука, но Густав, я полагаю, руководствовался вовсе не умениями, а размерами. Взял самое большое, что смог найти.
Ланс, к моему удивлению, особо привередничать не стал и схватил первый попавшийся клинок. Он был еще отвратительнее, чем мой, его и мечом-то можно было назвать с большой натяжкой.
Просто полоска ржавого металла с рукояткой, обернутой потертой кожей.
— Судя по виду, у твоего меча отвратительный ба ланс, — сказал я.
— Баланс оружия — штука сугубо индивидуальная, юноша, — отрезал Ланс. — Хотя для человека твоего возраста ты подозрительно хорошо разбираешься в колюще-режущем. И даже машешь своей железкой так, как будто знаешь, что делаешь. Доводилось драться на мечах?
— Только тренировочные бои.
— Ого, — сказал Ланс. — Тренировочные бои не имеют ничего общего с настоящей рубкой, но это все же лучше, чем ничего. А где же тебя учили сему благородному делу, юноша?
— Это сейчас так важно?
— В общем-то нет. Просто любопытно, где бродягам могут преподавать такие уроки.
— Как и ты, я не всю жизнь был бродягой, — отрезал я.
— Это я уже понял, — сказал Ланс. — Осталось только выяснить, кем же ты был раньше.
Вместо ответа я сделал резкий выпад и обнаружил, что меч слишком тяжел на конце. Но менять его было уже поздно — телега с остатками оружия уже давно уехала в другой конец строя.
— Если против нас бросят латников в тяжелой броне, мы их этими железками даже не поцарапаем, — заметил Ланс. — Разве что здоровяк промнет пару панцирей или проломит какой-нибудь своим топором. Правда, особой в том выгоды для нас я все равно не вижу.
— А как же идея продать свою жизнь как можно дороже? — спросил я. Среди тиренского рыцарства эта идея пользовалась большой популярностью. Пусть Белый Рыцарь, гордость и краса королевства, не сумел взять большую цену, но в том, что он даже не попытался, его никто не упрекнет.
— Это сильно зависит от того, кому ты свою жизнь продаешь, — сказал Ланс. — Я не имею ничего личного против имперских солдат, знаешь ли. Поэтому не испытываю непреодолимого желания убить как можно больше этих молодцов.
— Они попытаются убить тебя, — сказал я. — Как тебе такой мотив?
— Они ж не из личных побуждений, — сказал Ланс. — Полагаю, в данном случае им безразлично, кого убивать.
Вечером к нам присоединились пятеро пехотинцев в легкой броне и один латник. Скорее всего, их сослали на передний край за какую-то провинность, и им предстояло стать нашими командирами.
— Вы все скоты и ублюдки, — сообщил нам латник. — И вы все умрете. И мне на это наплевать.
Заключенные в несколько голосов объяснили ему, что он тоже умрет, и им тоже на это наплевать. Латник выслушал их и согласился.
— Обычно ополчению принято объяснять, что их ждет и что они могут сделать, чтобы избежать смерти, — сообщил латник. — Но вы ведь не ополчение и сделать все равно ничего не можете. Я посоветовал бы вам держать строй, но вы и так будете его держать, независимо от вашего желания. А больше никаких полезных советов я вам дать не могу. Я не знаю, как вы жили. Полагаю, не очень честно и праведно. Теперь у вас есть хотя бы шанс принять смерть, как мужчины. Да, и еще. Если вы вдруг дрогнете и побежите — ну мало ли, вдруг в ваши тупые головы придет и такая м ысль, — враг зарубит вас в спину. А лучники еще и нашпигуют стрелами. А если вы будете стоять на месте, вас просто честно изрубят на части. Так вот подумайте прямо сейчас, оно вам надо — бежать?
Произнеся речь, толку от которой было не больше, чем от утренней речи инквизитора, латник сплюнул на землю И убрел куда-то на левый фланг нашей цепи, чтобы немного поспать.
— В сущности, он прав, — заметил Ланс, подытоживая услышанное. — Мы все скоты и ублюдки. И мы все умрем.