В деревне новости не задерживаются. Они шагают по улице на длинных ногах, перемахивают через плетни и заборы, заглядывают в каждую избу.
На другое утро по всем Родникам прошёл слух, что Варвара Степановна выступила на родительском собрании против председателя колхоза, и тот во всеуслышание назвал её кляузницей и сплетницей.
В деревне начались толки и пересуды. Одни говорили, что давно бы пора высказать Фонарёву в глаза всё то, что накипело у людей на душе, и честь и хвала учительнице, что она не побоялась поднять голос против Фонарёва. Другие, ухмыляясь, замечали, что наговорила учительница много, а доказать ничего не могла. За такое и отвечать придётся.
Самые осторожные многозначительно покачивали головой:
— Зря учительница с Фонарёвым схватилась…
Узнав о событиях на родительском собрании, Федя сразу пошёл к Канавиным.
Парамон вместе с братишками и сестрёнкой сидел за столом, завтракал. Запивая дымящуюся картошку холодным молоком, он читал газету.
— Слышь, Парамон!.. — не снимая шапки, торопливо заговорил от порога Федя. — О вчерашнем собрании знаешь?
Василиса, хлопотавшая у печки, высунулась из кухни и настороженно покосилась на Федю:
— Ты что, Федька, как бомба врываешься? Хоть бы шапку снял да ноги обмахнул.
Федя сорвал шапку, притопнул сапогами, но за веником нагибаться не стал.
— Тётя Васёна, я и к вам… Вы что же вчера на собрании наговорили? Почему Клепикова поддержали? Мы, мол, с Парамоном ничего не знаем, ничего не видели… А разве это так? — Федя обернулся к приятелю. — Ты почему молчишь?
Не отрывая глаз от газеты, Парамон продолжал есть.
— Зачем мне знать… Я на собрании не был, — буркнул он.
— Да ты что? — вспыхнув, Федя выхватил у Парамона из-под носа газету. — Ты же насчёт удобрений всё знаешь. Я думал, если нужно, и свидетелями вдвоём выступим. Клепиковы, конечно, подлипалы фонарёвские, с них взятки гладки. Ну, а с тобой что случилось?
Парамон украдкой взглянул на мать и уткнулся в миску с картошкой.
— Вот что, Федька… Ты на Парамона не нукай — не запрягал ещё, — еле сдерживая себя, заговорила Василиса. — Ни в какие свидетели мы не пойдём — ни он, ни я. Не нашего это ума дело — разбираться, кто там чего натворил.
— Как же так? Ведь Варвара Степановна поверила нам… За правду вступилась… — удивился Федя. — А теперь её склочницей назвали…
— Была ей охота во всякие дрязги встревать! Кто её просил?
— Эх вы… люди! — Федя растерянно поглядел на мать с сыном и выскочил из избы.
Как же так? Был Парамон парень как парень. Правда, угрюмый, недоверчивый, злой, но честный и смелый, душой не кривил, умел говорить в глаза людям самую неприятную правду, а тут почему-то испугался.
«Задобрили их, что ли, Канавиных?» — с недоумением думал Федя, шагая по улице.
У заледеневшего, словно облитого глазурью, колодца Настя качала воду. Скрипела несмазанная качалка, надсадно чавкал насос, вода по жёлобу текла тонкой струйкой.
— Давай я покачаю! — предложил Федя.
Настя отошла и принялась дуть на замёрзшие руки.
— А что Варвара Степановна собирается делать? — спросил Федя.
— Пока ничего… Знаю только, что в колхозе переполох начался…
И, помолчав, Настя рассказала, что рано утром к ним на квартиру прибежала разъярённая Марина Клепикова и кричала на мать, как на базаре, — не смейте, мол, на председателя клеветать, не втягивайте в это дело её мужа и сына.
Она вздохнула и отвернулась.
— Да ты что? — насторожился Федя. — Не веришь мне? Думаешь, сочинение зря написал?
— Не думаю. А только подтвердить некому. Один ты остался да моя мать. Даже твой дружок Парамон и тот помалкивает.
— Да, фонарёвская машина заработала, её, видно, хорошо смазали, — вслух подумал Федя. — Я и сам не пойму: то ли председатель запугал Канавиных, то ли подкупил чем… — И он принялся уверять, что всё равно они это дело распутают.
— Хорошо бы… — грустно сказала Настя. — Только как вот мама в школе будет работать… Сколько разговоров о ней пошло.
Федя подхватил вёдра и, расплёскивая воду, потащил их к дому Ведерниковых.
В это же утро, перед началом занятий, Дима Клепиков забежал к Фонарёвым.
Кузьма Егорович был уже на работе, бабушка Фёкла хлопотала у печки, Таня укладывала в портфель тетрадки и учебники.
— Слыхала, что наша Варвара отчубучила, — оживленно затараторил Дима; ему нравилось запросто, в любое время, заходить в дом к Фонарёвым и первым сообщать Тане деревенские и школьные новости.
— Знаю, можешь не рассказывать, — сухо перебила его Таня.
— Нет, ты только послушай, — Дима уже не мог остановиться, — ребята с собрания ушли, а я остался до конца… Варвара Федькино сочинение зачитала, потом целую речь произнесла. Ну… и шлёпнулась в лужу. Свидетелей-то никого, все против неё. Зато теперь разговоров в деревне… У каждого колодца митинг…
Таня продолжала молча собирать учебники.
— Хороша ж учительша, — продолжал Дима. — Ребятишек на взрослых науськивает, смуту меж людей сеет. Теперь это дело Варваре аукнется. — Он кинул взгляд на стенные часы и заторопил Таню в школу.
Девочка отвела глаза в сторону.
— Ты иди, я догоню.
С недоумением пожав плечами, Дима хлопнул дверью. Таня ещё немного посидела около стола, потом вышла на улицу. Но Диму догонять не стала, а сразу же выбралась на шоссе, где было меньше пешеходов. В это утро ей ни с кем не хотелось ни встречаться, ни разговаривать. Просто хотелось побыть одной.
Что ж в самом деле происходит?
Вчера вечером, когда Таня легла в постель, отец вернулся с собрания мрачнее тучи. Считая, что дочь уже спит, он, не стесняясь в выражениях, принялся ругать Варвару Степановну, которая вмешивается не в свои дела и настраивает против него детей и взрослых.
Верные люди, конечно, не дадут Кузьму Егоровича в обиду, но жить рядом с человеком, который подсиживает тебя на каждом шагу, радости мало. Нет, он не может больше терпеть около себя эту кляузницу!
Отец до того разошёлся, что бабушка Фёкла кивнула на перегородку:
— Ты бы остыл, Кузя. Татьяна может услышать. А ей ещё в школу ходить… Как же она у такой учительницы учиться будет?
— А пусть… Пусть слышит, может, таким, как Варвара, и не место в школе, — продолжал шуметь отец.
— А может, ты зря учительницу поносишь… Она человек с совестью, зря никого не оговорит, ты лучше на себя оглянись, может, тебе повиниться не мешает.
— Да ты что, мамаша! — взорвался Кузьма Егорович. — Тоже всяких разговоров наслушалась! — И он, хлопнув дверью, на весь вечер ушёл куда-то из дому.
«Как же так? — раздумывала Таня. — Почему отец и Варвара Степановна дошли до открытой схватки? Почему учительница поддерживает Федю? Значит, она уверена в том, что права и не может больше молчать».
Школа встретила Таню обычным гулом и шумом — до уроков оставалось ещё минут десять. Чтобы ни с кем не встречаться, она решила пройти в свой класс. Но там уже было полно ребят. Приперев к подоконнику Диму и Зою Стригалёву, они о чём-то азартно спорили. То и дело слышались имена Таниного отца и учительницы.
«И здесь уже знают…» — Таня зябко поёжилась и прислонилась к стене. Её не заметили.
— Нечего было Варваре Федькину ерунду подхватывать, — услышала она голос Клепикова.
— А ну… что ты сказал? — расталкивая ребят, грозно спросил Федя.
— А то, что слышал. Никто тебя с учительницей не поддерживает… — Димка кивнул на вошедшего в класс Парамона. — Вот хоть его спроси…
Федя шагнул навстречу Парамону, но тот, отведя глаза, обошёл его и сел на свою парту в заднем ряду.
— Оставь ты их, не связывайся! — Саша ухватил Федю за руку и отвёл в сторону.
— Имей в виду, Клепиков, — с угрожающим видом подступил к Димке взъерошенный Улька, — если про Варвару Степановну ещё раз такое брякнешь…
— А что будет? — ухмыльнулся Димка. — Драться полезете… Десять на одного.
— Драться не драться, а язычок мы тебе укоротим… — хмуро заметил Саша и обернулся к ребятам. — Давайте так сделаем. О вчерашнем собрании при Варваре Степановне никаких разговоров. Ни одного вопроса… Понятно?
— Будто ничего не случилось, — подхватил Улька и, услышав звонок, пошёл к своей парте.
В класс вошла Варвара Степановна. Как всегда, она была нетороплива, внешне спокойна, волосы, по обыкновению, гладко зачёсаны назад, костюм аккуратно отутюжен.
Да и урок начался как обычно. Ребята дружно встали, поприветствовали учительницу, потом разложили на партах тетради и учебники.
О вчерашнем собрании никто ничего не спрашивал, но по пристальным взглядам учеников, по тому, как они внимательно слушали её, Варвара Степановна поняла, что ребята знают всё.
У Феди Стрешнева это было откровенно написано на лице. Он смотрел на неё с такой тревогой и ожиданием, так хотел её о чём-то спросить, что Варвара Степановна старалась пореже встречаться с ним взглядом.
Знала, видимо, обо всём и Таня. Но она сидела ко всему безучастная, опустив глаза, втянув голову в плечи, и, не читая, прятала в карман записки, которые ей то и дело подбрасывал с задней парты Дима.
«Понимаю… Я причинила тебе большое горе… — хотелось сказать Варваре Степановне. — Но иначе я поступить не могла».
И, желая вывести девочку из оцепенения, она попросила её ответить домашнее задание по химии.
Таня поднялась из-за парты и, помолчав, глухо выдавила, что урока она не приготовила.
— И я не приготовил, — с готовностью поддержал её Дима. — Времени не хватило… Вчера взрослые такое собрание закатили…. Разве можно было не послушать!..
Ученики зашумели.
Варвара Степановна внутренне вздрогнула. Что это? Озорство, вызов ей?
— Между прочим, — сдержанно заметила учительница, — разговор вчера происходил между взрослыми. И вам подслушивать было незачем…
— А мы не подслушивали, — сказал Саша. — Как Григорий Иванович предупредил, так все и ушли. — И он сердито посмотрел на Диму. — Тебе кто дал право за всех говорить?
— И уроки мы приготовили! — выкрикнул Улька, и в ту же минуту в классе поднялось несколько рук.
Варвара Степановна спросила одного ученика, другого, третьего… Отвечали ребята как всегда, но подчеркнуто старательно, и даже те, кто явно не подготовил урока, никак не хотел показать этого.
На душе отлегло — значит, тревога оказалась напрасной, и Варваре Степановне неудержимо захотелось рассказать ребятам о своей вчерашней схватке с Фонарёвым. Они ведь всегда понимали её и верили ей. Поверят, наверное, и сейчас. Но пока она не докажет своей правоты взрослым, нельзя выносить этого на ребячий суд. И она сдержалась.
Урок шёл своим чередом.