Федя выскочил на улицу одним из первых в надежде перехватить по дороге Таню.
Он быстро дошёл до тропинки, что вела к дому Фонарёвых, и прислонился к дереву.
И действительно, вскоре показалась Таня.
— Ты сердишься? — спросил Федя и загородил тропинку. — Но ведь ребята не могли иначе…
— Что тебе надо? — отчуждённо спросила Таня. — Я трусиха… Я потеряла совесть.
— Да нет, ты пойми… Ты просто не разобралась с этим рапортом… Чужие слова повторила…
— Ну, знаешь, Стрешнев… — рассердилась Таня. — Ты говори, да не заговаривайся…
— А ты знаешь… — Федя хотел было рассказать об удобрениях в Епишкином овраге, но девушка, не слушая, обошла его стороной.
— Пусти… Не о чем нам больше разговаривать.
Задохнувшись от обиды, Федя бросился было за Таней, но потом, махнув рукой, направился к своему дому.
А наутро он встал с головной болью и долго вспоминал размолвку с Таней. Что же произошло, в конце концов?
С малых лет Таня ходила вместе с ним в лес по грибы и по ягоды, пасла в ночном коней, часами просиживала у тихой речной заводи с удочками, а когда Федя увлёкся машинами, трактором, девочка тоже записалась в тракторный кружок.
В школе они сидели за одной партой, вместе готовили уроки, учебники покупали на двоих и всегда оказывались в одном пионерском звене. Ребята нередко подшучивали над их дружбой. Особенно изводил Федю Димка Клепиков. На партах и скамейках он выцарапывал ножом: «Федя плюс Таня», при встречах с хохотом выкрикивал: «Жених и невеста — из одного теста» — и даже устраивал около своего дома «сторожевую заставу»: вставал с кнутом в руках на тропинке у палисадника и не пропускал Федю и Таню друг к другу.
Феде приходилось вступать с Димкой в драку, а Тане — обходить дом Клепиковых стороной.
Годы шли, мальчишки взрослели, а привязанность их к девочке всё крепла. Таня росла избалованной, капризной, ей нравилось командовать своими дружками.
И они без конца соперничали перед ней в ловкости, силе, озорстве и ухарстве. Победа чаще всего доставалась Феде. Он часами мог поджидать Таню на улице, по её просьбе забирался в чужие сады за яблоками; чтобы позабавить свою подружку, очертя голову прыгал с обрыва в омут, устраивал скачки на необъезженном жеребце.
«Тебе бы только тореадором быть или ковбоем, — насмешничал Димка. — Нет, я в такие игры не играю, себе дороже».
А в старших классах всё стало серьёзнее, и в колхозе начали поговаривать, что Федя Стрешнев не на шутку привязался к председателевой дочке. И теперь всё вдруг полетело вверх тормашками.
Федя зябко поёжился и, быстро одевшись, направился к Фонарёвым. Что бы там ни было, а он должен переговорить с Таней, объяснить всё спокойно. И она, конечно, поймёт.
Долго стучал Федя в дверь. В боковом окне мелькнуло лицо Тани, но тут же скрылось. Федя ещё раз погремел щеколдой. Наконец из сеней выглянул Кузьма Егорович.
— Ты чей, милок, будешь-то? — спросил он, глядя поверх Фединой головы.
— Как — чей? — опешил Федя. — Вы что, не узнали меня? Стрешнев я… мне Таню нужно.
— Ах, Стрешнев?! — деланно удивился Кузьма Егорович. — Так вот, милок, ты Таню не замай больше… То вы с ней голубки, дружки сердечные, а то вдруг помои девчонке на голову… До слёз её вчера довели…
— Так я ж всё объясню ей! — вскрикнул Федя.
— И вот ещё что: всякие там занятия на пару с Татьяной, прогулки по морозцу, билетики в кино — всё это придётся забыть и похерить. Рано ещё ухажёрством заниматься…
— Каким ухажёрством?! — Феде показалось, что он закричал на всю улицу.
— Ну, всё, всё, — поспешил закончить разговор Кузьма Егорович. — Прими-ка ногу, как бы не защемить. — И, закрыв дверь, он запер её изнутри.
Тяжело дыша, Федя рванулся с крыльца и налетел у палисадника на Сашу с Улькой.
— Что, брат, от ворот поворот? — посочувствовал ему Саша. — Разошлись ваши стёжки-дорожки с Таней. Вот оно как получается.
— Так не мог же я молчать, подлаживаться к ней, — вспыхнул Федя. — Что думал, то и говорил…
— А ты ладно, забудь про всё, — посоветовал Улька. — От этого не умирают. Пойдём лучше на рыбалку. Слыхал, вчера наш сосед окуней в проруби наловил… целое ведро.
Но Федя почти не слушал Ульку. Втянув голову в плечи, он исподлобья поглядывал на дом Фонарёвых. Что ж такое наговорил ему Кузьма Егорович? И неужели Таня тоже так думает? Нет, надо что-то делать! Может быть, попросить Ульку с Сашей, чтобы они вызвали Таню из дома, и ещё раз обо всём поговорить с ней? Или написать ей письмо? Она ведь поймёт, должна понять, что напрасно наговорила на слёте много лишнего, обманула ребят.
— Что, не веришь насчёт окуней? — допытывался Улька. — А знаешь, как мы с отцом летом сома на гречневую кашу ловили! — И он начал рассказывать ещё одну из тех рыбацких историй, каких знал великое множество.
— Да помолчи ты!.. — раздражённо отмахнулся Федя, заметив подходящего к дому Фонарёвых Звягинцева. — Я сейчас с директором поговорю.
— О чём? — обомлел Саша. — Как тебя к Фонарёвым не пустили?
— При чём тут — не пустили… Я насчёт Тани хочу сказать.
— Да Воблый Глаз тебя и слушать не будет, — заметил Улька.
Воблым Глазом ребята прозвали директора не зря. Сухой, сдержанный, Звягинцев никогда не откровенничал с учениками, встречался с ними редко, говорил лишь о деле и при этом обычно улыбался язвительно и тонко. И ребята не знали, добрый у них учитель или злопамятный, щедрый или скупой, душевный или чёрствый. Звягинцев был для них загадкой. Он не допускал ребят ни в квартиру, ни в директорский кабинет, ничего не приоткрывал им в своей жизни.
В класс Звягинцев обычно приходил в наглухо застегнутом френче сизо-стального цвета. Неизменно блестели и поскрипывали тяжёлые, на толстой подмётке, сапоги, ёжик волос на голове всегда был пострижен коротко и аккуратно.
Директора побаивались, на уроках у него царила гнетущая тишина. Алексей Маркович больше всего не терпел разговоров, смешков, неожиданных вопросов, и ребята сидели обычно с бесстрастными, окаменевшими лицами. Зато под партами шла своя жизнь: они передавали друг другу записочки, шпаргалки, бесшумно дрались ногами, щипались…
Но Звягинцев не хотел знать того, что делается под партами, — главное, чтобы внешне всё было тихо и пристойно.
Как Улька с Сашей ни пытались сейчас удержать приятеля, тот не послушался и шагнул навстречу директору.
Алексей Маркович, высокий, в длиннополом сером пальто, ответил на приветствие Феди и сам начал разговор:
— Вы что ж, девятый класс, Таню Фонарёву обидели? Она, можно сказать, за всю школу старалась, вашу бригаду прославляла, а вы её рапорт охаяли.
— Так, Алексей Маркович… — торопливо и сбивчиво заговорил Федя, — нехорошо у Тани получилось… Зачем она такой рапорт сочинила?.. Она сейчас обманщицей выглядит, бахвалкой.
— Обманщицей?!
— Ну да… Таня же заявила на слёте, что наша школьная бригада первая из первых в районе. Мы, мол, вырастили на сотнях гектаров кукурузу, картошку. А разве так это? Всё же взрослые сделали — они и пахали, и сеяли, и урожай собирали. А нас ни к машинам, ни к семенам не допускали. Мы только на окучку ходили да тяпками махали… Да и с утками этими тоже нехорошо…
— Вот ты как считаешь? — усмехнулся Звягинцев, пристально поглядев на Федю. — Плохо же ты в обстановке разбираешься. Школьники всё-таки немало потрудились для колхоза. А это главное. И Таня правильно на слёте выступила. А если чего не договорила, так это только на пользу дела. Вроде как боевая зарядка на будущий год для всей бригады…
— А если ребята в такой липовой бригаде и работать больше не захотят? — вырвалось у Феди. — Алексей Маркович, помогите вы Тане… Пусть она по-честному ребятам объяснит, как с рапортом всё вышло.
Звягинцев покачал головой:
— Ну и путаница у тебя в голове, Стрешнев. Придётся, видно, заняться тобой.
Он направился было к дому Фонарёвых, но Федя остановил его:
— Тут, Алексей Маркович, ещё одно дело… насчёт удобрений.
— Каких удобрений?
— Помните, осенью наша школа суперфосфат для колхоза заготовила? А какой прок в том? Заготовить-то заготовили, а удобрения до сих пор в овраге лежат.
— Это ещё что за фантазия? — удивился Звягинцев.
— Можете сами увидеть.
Федя рассказал, как они с Улькой и Сашей нашли в Епишкином овраге суперфосфат.
Звягинцев встревожился. Действительно, заготовка минеральных удобрений, когда старшие классы на целую неделю были сняты с занятий и направлены на станцию разбивать окаменевшие завалы суперфосфата, изрядно прославила родниковскую школу. Звягинцева всячески расхваливали на учительских совещаниях, районная газета писала, что школа шагает вровень с жизнью, называла её передовиком трудового обучения.
— Алексей Маркович, так вы проверьте, — попросил Федя.
— Да, да, непременно… Я выясню, узнаю, — пообещал Звягинцев и, покосившись на стоящих поодаль Ульку и Сашу, положил Феде на плечо руку. — Только прошу тебя пока помолчать об этом. Чтобы никаких разговоров до выяснения. И своих приятелей предупреди. Договорились? А?
Федя кивнул головой.