Дед Афанасий, Александра и ребята привели Митяя в правление колхоза. Сюда же были доставлены и вещественные доказательства — похрюкивающий поросёнок и кастрюлька с овсяной кашей.

Увидев на свету измазанных землёй и зеленью Митяя и Гошку, Александра только всплеснула руками и бросилась к сыну.

— Изувечил он тебя?

— Да нет… Я ему не очень-то поддавался. Мы больше по траве катались, — успокоил Гошка, хотя голова у него и побаливала.

— Ну и ну, — развёл руками Николай Иванович, узнав от Ельки о том, как Митяй прикармливал лагерных поросят и потом крал их. — Всех, значит, наших сторожей и хозяев обвёл. Я-то думал, какой-нибудь дошлый дядя орудует, а тут мальчишка, школьник. Так сколько же ты поросят на кашу приманил? И где они теперь?

— Ничего не скажу, — хрипло выдавил Митяй. — Хоть режьте меня, хоть жгите! — Втянув голову в плечи, он сидел перед столом председателя на длинной скамейке и волчонком поглядывал на собравшихся.

— Что же нам делать с тобой, молодой Кузяев? — вздохнув, спросил Николай Иванович.

— А что ж делать? — подал голос дед Афанасий. — Отправить завтра в милицию, и вся недолга. Малый хоть и беспаспортный, а управа на него должна найтись. В колонии пусть поживёт, ума-разума наберётся.

— Обождите вы с колонией, — с досадой сказала Александра, поглядывая на дверь. — У него же отец есть. Я его предупредила, сейчас зайти должен.

И верно, широко распахнув дверь, в правление вошёл старший Кузяев.

Он был лохматый, босой, в нижней рубахе, как будто бы только что поднялся с постели. В правой руке он держал свёрнутый колечком широкий солдатский ремень.

— Та-ак, — протянул он с порога. — Достукался, значит, дошёл до ручки. Ворюгой заделался. Всю нашу семью опозорил. — Кузяев подошёл к сыну и, схватив его за плечи, потряс ремнём. — Теперь пощады от меня не жди, три шкуры спущу!

Александра не сводила с брата глаз. Что-то фальшивое, ненастоящее почудилось ей во всей этой сцене. Ефим выходил из себя, бушевал, потрясал ремнём, а Митяй сидел как ни в чём не бывало. Он только отвёл руку отца и отодвинулся на другой конец скамейки.

«Уж опять не сговор ли, не обман ли какой?» — подумала Александра, вспомнив, как недели две назад вечером к ней зашёл Ефим.

«Ну, сестрица, видел я сегодня твой лагерь, — заговорил он, дождавшись, когда ребята вышли из избы. — Ты богачка теперь, миллионерша. Как там дальше всё пойдёт — дело, конечно, тёмное, но пока своя рука владыка, жить можно припеваючи».

«Как это припеваючи?» — насторожилась Александра.

«А так, скажем… Один боровок сбежал неизвестно куда, другой — приболел, третьего — в толчее придавили. Вот и списывай их по акту. Да нет-нет, — поправился Ефим, заметив протестующий жест сестры. — Не для себя, конечно! Ты в моё положение войди. — И он принялся рассказывать о том, как пришлось спасать из беды. Полину и залезть в долги. — Выручи ты меня по-родственному, удели с десяток поросят на продажу. Всё равно, сестрица, тысячную ораву в лагере никто не учтёт толком».

«Ты… ты и думать об этом не смей! — Побледнев, Александра поднялась с лавки. — Хватит мне и того, что со шпитомцами меня опозорил. Иди, Ефим, не сбивай ты меня!»

Она подошла к окну, распахнула раму и позвала Гошку, Клаву и Мишку, гулявших на улице, ужинать.

— Ты, Ефим, не лютуй, — остановила его сейчас Александра. — Ремнём человека не выучишь. Шкуру спустишь, а горб на душе так и останется.

— Я Митьке и душу вытрясу, шёлковым станет! — погрозил Ефим.

— А может, дело-то и не в Митьке? — заметила Александра.

— Обожди, Кузяев, — неожиданно раздался чей-то голос. Все оглянулись. У порога стоял дядя Вася. Рядом с ним неловко переминались с ноги на ногу Ульяна с Никиткой — никто в правлении не заметил, когда вошли Краюхины.

«Явились всё-таки!» — подумал Гошка, вспомнив перебранку дяди Васи с Ульяной. Он переглянулся с Елькой и ближе придвинулся к столу.

— Это ещё неизвестно, кому душу-то надо трясти в первую очередь — тебе или Митьке, — продолжал дядя Вася.

— Ты чего меня-то цепляешь? — Кузяев в замешательстве кинул взгляд на Краюхиных. — Тут речь о сыне идёт.

— О сыне само собой, а ты и о себе скажи. Слух идёт, что ты о колхозных поросятах побольше Митьки знаешь. Вот и признайся, как на духу!

— О каких поросятах? Что ты плетёшь несусветное?

— Ага, брат, заслабило, — усмехнулся Василий. — Ну-ка, Ульяна, помоги ему, развяжи язычок. — И он вытолкнул жену вперёд. — Да не трепыхайся, не дрожи — не заглотает он тебя. Будь же человеком, скажи всю правду.

— Ладно тебе. Я и отсюда могу. — Ульяна вытерла рукавом взмокшее лицо. — Ну, было такое дело, было. Притащил мне вчера вечером Митька Кузяев поросёнка. Вот, говорит, отец продаёт, купите. Хороший такой боровок, сытый, и цена подходящая. Ну, я и соблазнилась, купила. А утром смотрю, у поросёнка вся спина лиловая. И ещё палочка с нулём проглядывают. Никитка, как увидел такое, — с криком к отцу: «Это лагерный поросёнок!» Тут Василий и принялся трясти меня, как спелую грушу. Такая я, сякая, да как смела покупать, да с кем связалась. А только моей вины тут никакой нет. Откуда же было знать, что Кузяевы мне чужую живность подсунули? — Ульяна всхлипнула, засморкалась.

— Да ты… как ты смеешь! — прикрикнул на неё Ефим. — Связалась сама с мальчишкой, опутала его, перекупила у него поросёнка по дешёвке, а меня ещё дёгтем мажешь.

Ульяна, перестав сморкаться, на миг замерла, смерила Кузяева взглядом, словно видела его впервые, и вдруг решительно шагнула вперёд.

— Ах ты, оборотень! — закричала она. — Порода твоя криводушная! А не тебе ли я денежки за поросёнка вручила! Двести пятьдесят рубликов, как одну копейку. Вот при Митьке так и передала — из рук в руки.

— Ну-ну, ты полегче, — попятился Кузяев. — За такой наговор я на тебя и в суд могу. Николай Иваныч, Александра, будьте свидетелями. — Потом он обернулся к сыну: — Митька, да скажи ты всем. Никаких я ваших дел с Ульяной не знаю. И никаких денег не видел.

Уперев глаза в пол, Митяй молчал, и только тугие желваки перекатывались у него на щеках.

— Оглох, что ли, дуб ты стоеросовый? — заорал Кузяев. — Говори, чтобы все слышали!

— Ладно, батя, не шуми, — поморщившись, отмахнулся Митяй. — Ну чего я скажу?

— Ах вот как! И ты отцу яму роешь! — процедил Кузяев. Лицо его потемнело, глаза сузились, и он, взмахнув ремнём, бросился к сыну.

— Не смейте, Кузяев! — предупреждающе крикнул Николай Иванович, выходя из-за стола.

Но Митяй и без этого уже вскочил на ноги. Он хорошо знал отца и понимал, что в такую минуту ему лучше под руку не попадаться. Он быстро отодвинул скамейку в сторону, так что она отгородила его от отца, метнулся к окну, распахнул створки рам и выпрыгнул на улицу.

Споткнувшись о скамейку, Кузяев выругался, потом бросился было к двери, но его остановили дядя Вася и Николай Иванович.

— Хватит, Кузяев, — с досадой сказал председатель. — Спектакль у вас не получился, на сыне отыграться не удалось! Придётся, видно, самому ответ держать.

— Какой ответ?

— Помните, Кузяев, мы уже вас простили однажды. Поверили вашим обещаниям. Думали, что совесть у вас проснётся, работать будете по-честному. А вы и верно как оборотень. Затаились, переждали и опять за старое. Опять руку в колхозное добро запускаете. А самое страшное — ещё и сына за собой тянете.

— И что ты за человек, Ефим? — подступила к Кузяеву Александра. — До чего сына довёл. Душу ему поганишь, жизнь губишь. Куда вот он на ночь глядя скрылся?

— Ничего ему, найдётся, — отмахнулся Кузяев.

— Ладно, идите, — помолчав, сказал Николай Иванович. — Завтра мы о вас в район сообщим. Пусть уж теперь прокурор вами занимается.

— Так, значит, — криво ухмыльнулся Кузяев. — Разделаться со мной захотели… Из колхоза собрались вытурить. Ну да ничего! Прокурор, он разберётся, всяким там вздорным наговорам не поверит.

Он окинул всех недобрым взглядом и, с силой хлопнув дверью, вышел. В правлении наступило молчание.

Гошка с Елькой поглядели кругом. О чём все так задумались? Может быть, о Митьке. А ведь и в самом деле жизнь у него нелёгкая. Полина от Кузяевых уехала к матери, дядя Ефим занимается невесть чем, связался с какими-то подозрительными людьми, что крутятся около колхоза. В доме Кузяевых запустение, никто за Митькой не ухаживает, он живёт, как беспризорник. А теперь ещё будут говорить, что Митяй воришка, крал поросят из лагеря.

— Да-а, дела, — задумчиво протянул Николай Иванович. — Вот она, история с поросёнком-то, как обернулась. Я так думаю, что в этой краже мы все повинны.

— Это в каком же смысле? — встревожился дед Афанасий. — Я все ночи на посту, глаз не смыкаю!

— Верно, Николай Иваныч, верно, — заговорила Александра. — Все мы повинны, все в ответе! Разве мы не видели, как Кузяев в колхозе себя ведёт да на что он сына толкает, а вовремя не остановили. И про Митьку забыли. Я вот ему тётка родная, а до сих пор не пригрела его, не приютила. А уж с твоей совести, Ульяна, первый спрос. Как можно у мальчишки краденое перекупать?

— Я-то при чём? — обиделась Ульяна. — Меня обманули, а я ещё и виноватая…

— А ты вникай, — строго перебил её дядя Вася. — Александра дело говорит. Совсем ты совесть потеряла.

— Ну что ж, граждане, — поднимаясь, сказал Николай Иванович. — Будем уж честными до конца и признаемся, что чуть было не проглядели мальчишку. И давайте, пока не поздно, поможем ему, под присмотр возьмём. К работе надо его определить.

— И вот ещё что, — попросила Александра, — не клеймите вы Митьку, помолчите. А я с мальчишкой сама поговорю.

— Это, пожалуй, разумно, — согласился Николай Иванович, оглядев ребят и взрослых.

Но поговорить с Митькой оказалось не так просто. Сколько Александра с ребятами ни разыскивала его в этот вечер, но найти нигде не могла.

Митьки не было ни на улице, ни дома, ни у приятеля.

Александра решила, что тот спрятался у кого-нибудь в сарай. Да это, пожалуй, и хорошо. Митьке сейчас под горячую руку лучше отцу не попадаться — измордует он его.

— Тётя Шура, а мы ведь тоже виноваты, — призналась Елька. — Только и знай про Митю твердили: деляга да шарага… А Гошка, как встретится, так в драку с ним.

— Все мы хороши, — вздохнула Александра. — Вы мне его хоть завтра разыщите.

Но и на другое утро поиски ни к чему не привели. Только к вечеру Гошка с Елькой заметили над Карасиным островом синий дымок. Они переплыли озеро, осторожно пробрались через заросли лозняка и увидели на поляне небольшой шалаш. Около него горел костёр, и Митька жарил на огне карасей.

Гошка с Елькой вернулись в лагерь и к вечеру переправились на остров вместе с Александрой.

Костёр потух, рыба была съедена, и Митька уже спал.

Александра осторожно растолкала мальчика.

Заметив людей, тот ошалело вскочил на ноги.

— Что надо? Пустите! Всё равно ничего не скажу!

— А мы тебя и спрашивать больше не будем. — Александра усадила Митьку на сено и опустилась рядом. — Нам и так всё ясно.

— Что ясно? — насторожился Митька. — Разве я выболтал что-нибудь?

— Да нет, — усмехнулась Александра. — Молчал ты, как железный. За тебя другие обо всём сказали. И ты молодец, что не стал отцово враньё поддерживать. Ну да хватит об этом. Давай лучше подумаем, как ты дальше жить будешь.

— А чего ж думать, — насупился Митяй. — Отсижусь вот на острове да на работу подамся. Куда подальше. В город или в совхоз.

— Зачем же далеко так? Тебе и здесь работа найдётся. Мы тебя в лагерь определим, в помощники к деду Афанасию, поросят стеречь.

Митька вновь вскочил на ноги.

— А что? Не под силу тебе? Не справишься? — допытывалась Александра.

— Да вы… вы что? Смеётесь? — растерялся Митька. — Мне же проходу не будет! Вор, поросятник — и вдруг сторож.

— А ты сядь, послушай внимательно. — И Александра рассказала, как взрослые и ребята договорились в правлении никому ничего не говорить про краденых поросят.

— Так уж и не скажете? — не поверил Митька, покосившись на Ельку с Гошкой.

— Мы же люди взрослые, можешь нам вполне поверить, — заверила Александра. — И ребята, конечно, помолчат.

— Ничего мы про кражу не знаем. Не было её и не было, — решительно сказала Елька. — Правда, Гошка?

— Ладно, Митя, поехали, — поднимаясь с сена, сказала Александра. — На работу пора выходить. Тебя уже дедушка Афанасий в лагере ждёт.

Митька вздохнул, потоптался на месте и шагнул к лодке.