Часть первая. Маяк Петра Великого

В РОССИИ ИНСПЕКТОР всегда прав.

Вот в Европе он — человек маленький. Довелось мне по случаю бывать в Англии, так у них в Скотланд-Ярде инспектор всего на один ранг старше сержанта. Мелкая сошка, чего и говорить. У нас же в России всё наоборот.

Маленький человек, став инспектором, сразу превращается в гиганта. Инспектор из Санкт-Петербурга выступает, словно колосс, и все вокруг него кажутся скромными букашками, которых он того и гляди раздавит. Ну а инспектор, назначение которого утвердил самолично государь император, и вовсе человек-гора!

Надо сказать, что Вениамин Степанович Гаврилов и без императорского назначения выглядел как гранитная скала: под два метра ростом, крепкий и широкоплечий, а сверх того абсолютно лысый. Его костюм-тройка, рубашка под ним, галстук, ботинки и даже зонтик — всё это было одинакового темно-серого цвета. Говорил Вениамин Степанович так уверенно, словно бы опирался на несокрушимую стену из аргументов. Причем когда этих аргументов не было, всё равно казалось, будто бы они были, просто еще не прозвучали.

Вот и в этот раз он уверенно сказал:

— Это, Ефим, убийство. Тщательно продуманное убийство.

И, разумеется, оказался прав.

ДЛЯ МЕНЯ ЭТА история началась за день до убийства. Если быть совсем точным, то в ночь на седьмое октября 1908 года. В этот день, примерно в половину первого на окраине Кронштадта обокрали дом Фроловых. Добычей вора стало столовое серебро общей стоимостью рублей на сто и скатерть со стола. В ней он, по всей видимости, унес краденное.

Унёс недалеко. Городовой Матвеев, подоспев на крик: «Держи вора!», увидел убегавшего от дому мужчину. Догнать он его, к сожалению, не смог, но рассмотреть сумел. Вор был невысокий и худой — Матвеев употребил слово «плюгавенький» — и никакого свертка в руках не держал. Более того, с этим серебром он вряд ли сумел бы развить такую прыть. Матвеев-то у нас бегун известный, даже призы выигрывал. Удрать от него с грузом — затея безнадежная.

Собственно, от него и налегке редко кому удавалось сбежать. В этот раз вору, можно сказать, повезло. Он с ходу через забор перемахнул, а Матвеев там замешкался. Ненадолго, но этого времени хватило, чтобы беглец успел скрыться в темноте. Однако, опять же, сигать через забор лучше налегке.

Вот так по всему и выходило, что вор припрятал добычу где-то неподалеку. Отсюда идея с засадой напрашивалась сама собой. Тем же вечером я изложил ее Вениамину Степановичу, тот минуту подумал и сказал:

— Действуйте, Ефим.

Я спросил, будут ли какие-нибудь указания, и услышал в ответ фразу, которую мне потом доводилось слышать излишне, на мой взгляд, часто:

— Напоминаю вам, Ефим, что я приехал в Кронштадт для того, чтобы инспектировать вашу работу, а не делать ее за вас. Вы ведь, согласно платежной ведомости, агент сыскной полиции, а не мальчик на посылках. Вот будьте любезны соответствовать.

Я сказал: «Слушаюсь!», и отправился соответствовать.

По правде говоря, дом Фроловых не выглядел так, будто бы там можно было чем-то серьезно поживиться. Нет, конечно, это была не хибара, а деревянный дом в два этажа, но он точно знавал лучшие времена. К дому примыкал маленький дворик. Там были туалет, колодец и дровяной сарай с покатой крышей. Ее-то я и выбрал в качестве наблюдательного пункта.

С крыши был отлично виден вход в дом, весь двор и часть улицы поверх забора. Сам забор изрядно покосился и местами держался исключительно с опорой на сорняки, которые вымахали с него ростом. Бороться с ними тут было некому. В домике обитали две сестры-старухи — обеим далеко за девяносто — да племянница их Катерина двадцати лет отроду. Девушка была симпатичная, но такая худенькая, что я совершенно не представлял ее с косой в руках. Она, судя по сорнякам, тоже.

Зато я очень хорошо представлял себе, что именно легкомыслие девушки навело на дом преступника. Матвеев описывал его как прилично одетого человека: костюм, галстук, который на бегу наружу выбился, начищенные до блеска ботинки. Последнее городовой заметил, когда лихоимец перемахнул через забор перед самым его носом. Такой человек больше походил на гостя, чем на вора.

Правда, сама Катерина визит ночного гостя с жаром отрицала, однако ее горячность убедила меня только в одном: тот был для нее человеком не случайным и девушка все еще надеялась на возвращение вороватого визитера. Я не стал ее разочаровывать, тем более что и сам на это очень рассчитывал.

Едва стемнело, я устроился на крыше. С улицы, получив строгий наказ без команды носа не высовывать, меня прикрывали трое городовых, не оставив вору ни единого шанса на повторное бегство.

Вскоре после полуночи в дверях появилась Фекла Ильинична — младшая из двух сестер. В руках она держала лопату.

— Ну и ну, — не удержавшись, прошептал я, после чего мысленно поздравил себя с быстрым раскрытием дела.

Воровато оглянувшись по сторонам, бабка засеменила к забору. Я подобрался. Спустя час выяснилось, что поздравления были преждевременны. Бабка прошерстила все сорняки вдоль забора от угла дома почти до самого сарая, но без всякого видимого результата. Наконец, терпение у нее лопнуло — от моего к тому времени тоже мало что осталось — и, бросив в сердцах лопату на землю, старуха ушла обратно в дом.

Я разочарованно вздохнул и уставился в ночное небо. По небу плыли тучи, похожие на тени огромных аэростатов. Сами аэростаты, а вместе с ними и мои мысли, были в далеком Берлине. Там сегодня должен был состояться финал международного перелета воздушных шаров. Тридцать два аэростата из разных стран, и только меня там не было! А у меня бы, небось, шар не лопнул на высоте, как у тех бестолковых испанцев. Я снова вздохнул, и замер…

С улицы послышались шаги. Я осторожно выглянул. У калитки остановился мужчина. Лунный свет едва пробивался сквозь тучи, и мне удалось разглядеть лишь то, что он был среднего роста и носил широченное пальто с белым меховым воротником.

Мужчина вытащил из кармана то ли монетку, то ли пуговицу, и бросил ее в окно на втором этаже. Тихо звякнуло стекло. Метательный снаряд упал в сорняки под домом. Я склонен считать, что это всё-таки была монетка, поскольку мужчина не поленился залезть в сорняки и, чертыхаясь, отыскать там свою потерю. Для вернувшегося за добычей вора он вел себя малость шумновато, да и комплекцией никак не подходил под описание, которое дал мне Матвеев.

Спустя минуту из дома выскользнула Катерина. Она выскочила за калитку и, прикрыв ее за собой, прижалась к ней спиной. Мужчина с грацией контуженного медведя скакнул к девушке. Минут десять они шептались. Точнее, шептала в основном Катерина. Мужчина, когда ему представлялся шанс вставить слово, бубнил что-то себе под нос и смешно пожимал плечами — вначале левым, потом правым. Затем Катерина вновь скрылась в доме. Мужчина громко вздохнул и, понурив плечи, побрел прочь. Я проводил его взглядом и вытащил из кармана часы. Было ровно два часа ночи.

На крышу сарая запрыгнул серый кот. Заметив меня, он возмущенно мявкнул и в два прыжка перебрался под крышу. Я подумал, что это не такая уж плохая идея — начал накрапывать мелкий дождик, — но тут вновь появилась Фекла Ильинична.

На этот раз бабка держала в руках керосиновую лампу. Стекло лампы было замотано тряпкой, но спереди оставалась щель, превращая лампу в подобие фонаря. Фитиль едва горел, и свет был неярок. Бабка определенно не хотела, чтобы ее кто-то заметил.

— Ну что, Фекла Ильинична, — прошептал я. — Вспомнила, где лежит серебро?

Поначалу казалось, что да. Бабка первым делом отыскала лопату и решительно направилась к туалету. Она подступила к этому невзрачному домику с таким энтузиазмом, с каким, наверное, начинающий археолог раскапывал свою первую египетскую гробницу. Вот только сокровищ там не оказалось.

Отставив лопату к стене, бабка окинула взглядом двор и с не меньшей решимостью переключилась на кусты смородины. Те мирно соседствовали с сорняками у забора, и в темноте я не мог разобрать, где начинались одни и начинались другие. Бабка, подсвечивая себе лампой, начала шерстить исключительно смородину. Я ждал. Бабка шуршала в зарослях не меньше четверти часа, и нашла там свой радикулит. Так и уползла в дом, согнувшись, ведьма старая.

Едва она скрылась в доме, в небесах окончательно потемнело, загремело и налетел такой ветер, что я запросто мог улететь в Берлин своим ходом и даже поспел бы к финалу небесных соревнований.

С каждым новым шквалом мне казалось — вот теперь точно унесёт! Вместе с крышей. Я уж, грешным делом, представлял себе завтрашние заголовки в газетах: «Ефим Кошин летал по небу будто ангел». Или не ангел. В своем черном плаще я бы, скорее, сошел за беса, да и бабка моя всегда про меня говорила: «худой как чёрт». В общем, все зависело от настроения газетчиков.

Могли бы, к примеру, и такое написать: «Ефим Кошин проплыл рекордную дистанцию на крыше сарая». Дождь такой хлынул, будто бы кто-то наверху решил, что настало время второго потопа и этот дождь — единственный, кто отвечал за его водоснабжение. Поливал так, что я подчас чувствовал себя не только пловцом, но и ныряльщиком. Особенно ближе к утру. Помнится, за день до этого я читал в газетах про американский экипаж, который вместе со своим воздушным шаром упал в море, и газеты от души позубоскалили над едва не утопшими воздухоплавателями, так сказать, наглядно показав, что было бы, попадись я им на карандаш.

Вот чего бы они точно не написали, так это: «Кража столового серебра у Фроловых раскрыта». Вор, к сожалению, не воспользовался возможностью вернуться под шумок за добычей. То ли затаился, то ли махнул рукой на столь скудный улов. Когда буря утихла, а на востоке забрезжил рассвет, я стёк с крыши на улицу.

Рядом, словно бы из ниоткуда, возник городовой Матвеев.

— Рановато ты, — сказал он. — А хотя какая разница? Не придет он. Хотел бы, давно бы наведался.

— Что значит: рановато? — удивился я и обернулся.

На востоке было темно. Должно быть, я принял за рассвет последнюю молнию уходящей бури, но лезть обратно, на мокрую крышу, не было никакого желания. В борьбе с собственной совестью я положился на монетку. Подбросил, поймал — выпала решка, и я махнул рукой.

— Да, наверное, — ответил я городовому. — Тоже думаю, что не придет, но вы с ребятами всё-таки присматривайте за домом. Мало ли что.

Матвеев кивнул. Мол, конечно, само собой.

— Ну, тогда бывай, — добавил я и побрел докладывать, что идея с засадой оказалась неудачной.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ НАД городом занимался настоящий рассвет. Дождь всё еще накрапывал, но уже редкий и мелкий. С деревьев за ночь облетели последние листья. Вдоль по Соборной улице их прибило к тротуару, и получилась узенькая золотая тропинка на безысходно-черном фоне. Трава на газоне зеленела по-прежнему, будто еще на что-то надеялась, вопреки календарю. Ветер сгонял тучи прочь, расчищая путь солнечным лучам. Точь-в-точь наш дворник. Тот тоже, бывало, всю ночь куролесил, а утром глядишь — как ни в чём не бывало исправно мёл себе двор.

На улицах было немноголюдно. Большей частью всё те же дворники спешили прибрать учиненный природой беспорядок. У Гостиного двора двое торговцев торопливо перебрасывали с повозки свой товар под крышу. Рядом, лениво поглядывая по сторонам, скучал пузатый городовой.

За углом я свернул в сквер, и там мне навстречу попался какой-то оборванец. Он явно спешил, хотя еле переставлял ноги. Поначалу я принял его за нищего. За сквером возвышался Андреевский собор, где служил отец Иоанн, и эта братия завсегда подтягивалась к его выходу. По времени, кстати, он скоро должен был быть, но оборванец шел не к собору, а от него.

Едва мы с ним разминулись, как впереди кто-то взвыл. Звали на помощь. Кричали, скорее всего, не у собора, а чуть левее, около канала, но за изморосью я никого там не разглядел. Оборванец, втянув уши в плечи, торопливо засеменил прочь.

Высматривая, кому там понадобилась помощь, я поспешил к каналу. Как оказалось, кричала совсем юная барышня. Одета она была явно не по погоде: легкая шляпка, белое платье и кофточка поверх него. Последняя, промокнув под дождем, больше походила на подтаявший снег, который прилип к статуе в парке, чем на предмет гардероба. Сходство тем более усиливалось, что барышня застыла у ограды совершенно неподвижно. Вцепившись в чугунную решетку, она напряженно всматривалась вниз.

Что тут стряслось, спрашивать не потребовалось. Рядом с барышней на ограде висела белая рубашка. Ветер вяло трепал мокрые рукава. Под оградой прямо в луже валялись брюки. Поверх них — видимо, чтобы не уплыли — стоял сапог. Второй сапог, точно забытый часовой, понуро мок у самой ограды. На углу я заметил темно-зеленое полупальто. Хозяин одежды, по всей видимости, плескался сейчас в канале. Барышня, казалось, была готова нырнуть туда же.

— Стойте! — заорал я.

Барышня стремительно повернулась.

— Боже мой! — воскликнула она. — Скорее!

Барышня бросилась мне навстречу, но тотчас споткнулась и упала. Шляпка слетела с ее головы. Я успел заметить золотистые волосы, которые обрамляли лицо подобно ангельскому ореолу, но как следует разглядывать ее, увы, было некогда.

Из канала донесся хриплый вскрик, за которым последовал плеск. Я подскочил к ограде и успел заметить две руки, уходящие под воду. Барышня начала подниматься на ноги. Бедняжку так шатало, что она в любой момент могла грохнуться в обморок. Опираясь о мостовую левой рукой, барышня протянула ко мне правую.

— Оставайтесь там! — скомандовал я, торопливо сбрасывая одежду.

Стоило мне снять плащ, как холодный ветер сразу пробрал меня до самых костей. Я поежился и скинул сапоги. Когда вслед за ними последовали брюки, барышня тактично отвернулась. В этот момент руки вновь появились над водой, а вслед за ними на поверхности показался их обладатель — юноша с курчавыми, как у барышни, светлыми волосами.

— Держись! — крикнул я ему, перебираясь через ограду.

Канал ограждала высокая решетка с острыми наконечниками. По счастью, некоторые прутья отсутствовали. Зачем горожане с упорством, достойным лучшего применения, регулярно их выпиливали — до сих пор не понимаю — но конкретно в тот момент я был благодарен этим безвестным вандалам. Выдохнув, я одним рывком протиснулся на ту сторону. Юноша вскинул руки над головой и так быстро ушел под воду, словно бы кто-то утянул его снизу. Я нырнул следом.

Надо заметить, что октябрь у нас в Кронштадте — далеко не купальный сезон, а в этом году осень выдалась на редкость холодной. По утрам стоял такой колотун, словно природа уже репетировала зиму. Вода в канале оказалась просто ледяная, да еще и грязная. Ничего не видно! Искать тут можно было только на ощупь, а на ощупь я нашел лишь дно — илистое и ровное. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, я увидел, как барышня показывала мне руками через прутья — мол, он где-то там!

Увы, но и на «где-то там» результат оказался тот же самый. Повезло мне только на пятый раз, да и то, по правде говоря, случайно. Я всплывал на поверхность, потеряв всякую надежду спасти бедолагу и подумывая, что надо бы выбираться отсюда, пока сам не окочурился, когда я зацепил чью-то руку. Тонкая, с маленькой ладонью, она вполне могла принадлежать девушке. Молясь, чтобы это оказалась не барышня, нырнувшая-таки в канал, я потянул найденное тело наверх.

К счастью — хотя какое уж тут счастье?! — барышня по-прежнему металась в панике за оградой. Рука принадлежала юноше. Бедолага был бледен и, казалось, уже не дышал. Остекленевшие глаза смотрели в никуда. Я встряхнул юношу — насколько, конечно, можно было встряхнуть его в нашем положении — но абсолютно без толку.

Взгляд по сторонам прибавил моему настроению минорности. По обе стороны от меня вставали облицованные гранитом стены. Ровные, гладкие и очень высокие. Взобраться по ним без посторонней помощи лично мне представлялось задачей непосильной.

— Эй, внизу! — раздался зычный бас.

Я поднял голову. Через ограду мне махал рукой моряк в черном бушлате. Едва я повернул к нему голову, как моряк тотчас сбросил мне веревку. Ее конец плюхнулся в воду прямо перед моим лицом. Я вцепился в нее, что было сил и стараясь при этом не выпустить юношу.

— Тащи! — крикнул я.

На самом деле у меня получился не крик, а какой-то всхрап, но меня услышали. Веревка натянулась. Нас с юношей буквально выдернули из воды и мигом вознесли наверх. Я поначалу подумал, что матрос не иначе как Илья Муромец, однако тот оказался просто расторопным малым, успевшим привлечь на помощь еще троих прохожих.

Один из них подскочил слева и, схватив юношу под руки, выволок его на твердую землю. У меня еще хватило сил выползти самому, хотя на этом они и закончились. От холода уже зуб на зуб не попадал. Юноша по-прежнему не подавал признаков жизни. Барышня с криком бросилась ему на грудь. Она тормошила беднягу, называла по имени — Андреем — и ругала на чём свет стоит за то, что он, зараза такая, надумал покончить жизнь самоубийством. Юноша не отвечал.

Вокруг, как водится, невесть откуда появились зеваки. Они словно бы выпали с неба вместе с последними каплями дождя. Солидный мужчина в черном костюме принес мою одежду и помог мне натянуть ее. Притопал тот самый городовой, что дежурил у Гостиного двора — с его комплекцией глагол «прибежал» был бы абсолютно неуместен — и, грозно покрикивая, быстро оттеснил зевак.

— Надо послать за доктором, — предложил кто-то из них.

— Послали уже, — отозвался сердитый бас.

И верно.

— Пропустить! — прокаркал кто-то за спинами зевак. — Пропустить! Все пропустить! Врач!

Этот голос был мне хорошо знаком. Он принадлежал доктору Азенбергу. Сам доктор был из немцев и носил двойное имя — Клаус Франц, однако в Кронштадте, так уж повелось, к нему обращались Клаус Францевич.

На самом-то деле у батюшки нашего доктора тоже было двойное имя — Лев Альберт. Именно так! И вот попробуйте-ка выговорить: Клаус Франц Львович Альбертович. Тут и язык сломать недолго. Вот у нас все и переиначили. Доктор давно привык и нисколько не обижался. Тем более что у них, в Германии, величать по отчеству и вовсе было не принято.

Зеваки расступились, пропуская доктора, и вновь сомкнули ряды за его спиной.

— Барышня, пропустить врач, — попросил доктор.

Она даже головы не повернула. Городовой попытался тактично отстранить ее от тела, да куда там?! Барышня вцепилась намертво. У доктора тут и вовсе не было ни единого шанса. Маленький и жилистый, он, если бы не седая бородка клинышком, вполне сошел бы за подростка. Мне же лично Клаус Францевич больше напоминал оголодавшего гнома. Его неизменный темно-синий камзол, по словам доктора, считался невероятно модным в Германии. Считался, по крайней мере, когда Клаус Францевич был еще молод, но, вообще-то, с тех пор много воды утекло.

— Барышня, пропустить! — снова прикрикнул доктор.

Он опустился рядом с юношей на колени, не обращая внимания, что оказался прямо в луже, однако свой саквояж поставил туда, где посуше. Барышня продолжала тормошить утопленника.

— Ладно, будет! — строго прикрикнул на нее моряк.

Та удивленно подняла голову. Моряк приобнял ее за плечи и отстранил от тела.

— Вот так вот, — уже тише и куда добрее сказал он.

Доктор незамедлительно склонился над юношей. Зеваки подались поближе. Городовой прикрикнул на них, и те отпрянули обратно. Пока Клаус Францевич колдовал, моряк, аккуратно свернув веревку в кольцо, протянул ее мне:

— Ваша? — спросил он.

Я отрицательно помотал головой.

— Где вы ее в-взяли?

— Да вон, прямо тут на углу валялась, — моряк махнул рукой туда, где канал делал поворот. — Я еще подумал: как кстати. Прямо по размеру, да и крепкая, не гниль какая-нибудь. Не иначе, ваш ангел сегодня не дремал на посту.

В ответ я смог только кивнуть.

— Авось обронил кто, — заметил городовой. — Сегодня торговля рассуетилась спозаранку.

— Ну, тогда ищите, чья пропажа, — ответил моряк, отдавая ему веревку. — А у меня, извините, служба.

Он лихо козырнул на прощание и так быстро исчез за толпой, словно растаял в воздухе. Я же чувствовал, что превращаюсь в ледяной памятник самому себе.

Доктор медленно поднял голову.

— Ну что там, Клаус Францевич? — простучал я зубами.

Как морзянку отбарабанил. Барышня моментально умолкла, вся обратившись в слух.

— Я сказать плохой новость, — вздохнул доктор. — Он умирать. Вы, Ефим, должен греться. Быстро! Иначе будет еще один плохой новость. Тут я не могу помогать. Простите.

Последнее было обращено к барышне. Она медленно кивнула, стоически воспринимая «плохой новость», но не удержалась и спрятала лицо в ладонях. Я набросил ей на плечи свой плащ. Холодный ветер тотчас грубо напомнил, сколь непрактично благородство. Его поддержал доктор, велев мне незамедлительно убираться куда-нибудь в теплое место. То есть велел, конечно, со всей своей немецкой тактичностью, но суть была именно таковой.

— Иначе быть вам, Ефим, полный каюк! — пообещал он.

Надо сказать, тут я с ним был полностью согласен.

ОТ МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ до полицейского отделения было рукой подать. Не прошло и десяти минут, как я, переодевшись в сухое, сидел в начальственном кабинете. В углу пыхтел самовар, а Вениамин Степанович самолично заваривал нам чай.

Это дело он никому не доверял. Только один раз, сразу по приезде, Вениамин Степанович отведал чаю, который специально для него заварил наш вечный дежурный Семён. Приличный чай, кстати. Я себе домой такой же покупаю. Однако едва Вениамин Степанович сделал первый глоток, в воздухе запахло грозой. Во взгляде инспектора отчетливо читалось: «Если вы рассчитывали вытурить меня из Кронштадта вот этой вот пакостью, то вы, братцы, сильно просчитались». Впрочем, тогда гроза прошла стороной, но с тех пор Вениамин Степанович заваривал чай самостоятельно. Покупал он его, кстати, тоже сам, у китайцев в Гостином дворе. Причём за такие баснословные деньги, что по мне, так они еще должны были поднести инспектору фарфоровый сервиз, а не просто кланяться с хитрющими улыбками на физиономиях!

— Итак, что там стряслось, Ефим? — спросил Вениамин Степанович, когда священнодействие — иначе процесс заваривания чая в его исполнении никак нельзя было назвать — завершилось, и он поставил передо мной кружку. — Пейте и рассказывайте. В таком порядке.

— Спасибо, — сказал я и осторожно отхлебнул.

Чай был горячий, но уже не кипяток, и у него был странный привкус. Из кружки ощутимо тянуло паленым. А ведь китайцы знали, кому чай отпускали. Семен их сразу предупредил, кто их важный покупатель и чем это может для них кончиться, так что вряд ли они осмелились бы столичному инспектору какую-нибудь дрянь втюхать.

Я сделал еще глоток, решил, что на вкус всё-таки неплохо, даже оригинально, и сказал:

— Да, в общем, рассказывать толком нечего, Вениамин Степанович. Когда я появился, бедняга уже тонул, и спасти его, увы, не удалось.

В этом была вся суть, но инспектору подавай детали: кто где стоял, что делал, что говорил. Я понимаю, в сыскном деле всякая мелочь должна быть на своем месте, но не раздувать же ради этого из мухи слона! Вот скажите на милость, какая, к примеру, разница: «спасите» или «скорее» кричала барышня? Я, пока подробно изложил всю историю, успел обсохнуть и допить чай.

— Хорошо, Ефим, — сказал инспектор. — Последний вопрос. Почему он тонул?

Я даже не сразу нашелся, что ответить. Вроде бы это было абсолютно очевидно.

— Так вода холоднющая, Вениамин Степанович. Руки-ноги свело, и привет. Да и пловец из него, прямо скажем, неважный. Барахтался кое-как, да и только.

— Это объясняет, почему он утонул, — недовольно проворчал инспектор. — А вот почему он вообще в канале оказался?

— Наверное, он — самоубийца, — ответил я.

— Наверное? — строгим тоном переспросил инспектор.

— Барышня ругала его как самоубийцу, — сказал я. — Но действительно ли он сводил счеты с жизнью или так она оценила его идею искупаться — тут я сказать не берусь. В любом случае случайно он в канал упасть не мог. Там решетка. Дырявая, правда, но не настолько, чтобы ее не заметить. К тому же он разделся. Значит, собирался прыгать.

— Скорее всего, — согласился инспектор. — Но, возможно, у него были для этого какие-то другие причины.

— Например, барышня, — усмехнулся я. — Которая решила избавиться от настойчивого кавалера и перебросила его через двухметровую решетку.

— Как версия, это вполне допустимо, — неожиданно согласился инспектор. — Но в ней, Ефим, есть два изъяна: слабый мотив и слабая физическая подготовка самой барышни. Она не смогла бы перебросить через решетку даже такого, как наш утопленник. Если только заставила самого перелезть. Вы не заметили у нее в руках, к примеру, пистолет?

— Нет. Да не она это, Вениамин Степанович, — вступился я за девушку. — Стала бы она тогда на помощь звать?

Инспектор покачал головой.

— Ну, звала-то она, положим не слишком активно, — сказал он. — Другая бы на ее месте сиреной завывала.

— Главное, дозвалась, — возразил я. — Всего одним криком, можно сказать.

— Да, это важно, — согласился инспектор. — Но это не объясняет, почему юноша оказался в канале? Почему, Ефим?

Его указательный палец, как револьвер, нацелился на меня, требуя незамедлительного ответа. Вот так с ходу у меня была только версия о самоубийстве.

— Не иначе, умом тронулся, — сказал я.

Инспектор сложил пальцы домиком и задумчиво уставился поверх них на свою кружку с чаем. Она у него была достойна особого внимания: размером с пивную, из синего фарфора с золотым узором. Если повернуть ее к себе ручкой, то слева красовался герб Российской империи, а справа — императорский вензель. По слухам, это был подарок от самого государя.

— Положим, ум — потеря серьезная, — констатировал инспектор. — Действительно, есть о чём сожалеть. Опять же, без него глупости всякие легче совершаются. А с чего он так вдруг умом тронулся, вы, конечно, не знаете?

Я пожал плечами.

— Тогда спросите у свидетельницы, — сказал инспектор. — Где там, кстати, эта красавица?

— В приемной, — ответил я. — Семен ей обещал найти что-нибудь накинуть на плечи. Она тоже малость промокла под дождем.

— Вот как? — произнес инспектор. — Хорошо, зовите ее сюда.

Не успел я подняться со стула, как в дверь постучали и в кабинет заглянул Семен. Высокий, на голову выше меня, франтоватый и всегда одетый с иголочки, сейчас он более всего напоминал кота в самом конце марта. Глаза потухли, лапы заплетались и только грудь исключительно по привычке колесом. В руках Семен держал объемистый сверток и пару сапог.

— Ну что там барышня? — сразу осведомился инспектор.

— Плачет, Вениамин Степаныч, — ответил Семен. — Сейчас в приемной потоп будет почище чем на улице.

— Только этого не хватало, — проворчал инспектор и отхлебнул чаю: — Что-нибудь по делу есть?

— Так точно, — ответил Семен. — Наш утопленник — Золотов Андрей Викторович, шестнадцати лет отроду, уроженец Нижегородской губернии. Барышня — его родная сестра Маргарита Викторовна. Из других родственников — дядя, он же отчим Золотов Артём Поликарпович. Имеет какую-то третьеразрядную торговлю в Кронштадте. Вот… Тело, как вы распорядились, доставили к нам в холодную, а это вот его вещи.

Семен положил на мой стол сверток, а сапоги поставил рядом.

— Есть что-нибудь интересное? — осведомился инспектор.

— Виноват, Вениамин Степаныч, не смотрел, — ответил Семен.

— Ефим, посмотрите, — сказал инспектор.

Я развернул вещи утопленника на столе. На первый взгляд, тут было всё, что я успел заметить у ограды. Поиск по карманам принес мне серый конверт из парусины. Внутри оказался лист плотной бумаги, сложенный вчетверо. От воды он нисколько не пострадал.

На листе был карандашный рисунок, выполненный, надо сказать, с немалым мастерством. Я сразу узнал Андреевский собор и угол канала, где недавно искупался. Над каналом, именно там, где утонул этот Золотов, возвышалась гигантская каменная арка. Мне сразу показалось, будто бы я ее где-то видел, но никак не мог вспомнить, где именно. По крайней мере, не у собора точно. Ничего подобного там не было.

Под рисунком черными чернилами была сделана надпись:

Максимальная сила седьмого октября.

Буквы были такие мелкие и угловатые, что я поначалу принял их за орнамент. Сама же надпись мне ни о чем не говорила. Семену тоже, а вот инспектор сразу нахмурился. Оборотная сторона листа была чистой.

— Это всё? — спросил инспектор. — Ни денег, ни документов, ни предсмертной записки?

— Нет, больше ничего, — ответил я.

— Что ж, придется работать с тем, что есть, — вздохнул инспектор. — И, кстати, я хочу сразу обратить ваше внимание на дату.

— Сегодняшняя, — отозвался я. — Может быть, имелась в виду буря этой ночью? Если он собирался топиться, то у него были все шансы сделать это даже не прыгая в канал.

— Но он туда прыгнул, — возразил инспектор. — Причем уже после того, как прошла буря. Это, Ефим, делает вашу версию несостоятельной.

Других предположений у меня не было. Должно быть, это отразилось на моем лице, поскольку инспектор нахмурился и покачал головой.

— Мне это представлялось очевидным, — сказал он. — Впрочем, ладно, это не самая важная деталь. Сообразите по ходу расследования.

Последняя фраза со всей очевидностью подразумевала, что расследование предстоит проводить именно мне. Так оно и оказалось.

РАССЛЕДОВАНИЕ Я НАЧАЛ со знакомства с Маргаритой Викторовной. Теперь, наконец, у меня была возможность рассмотреть ее как следует.

Барышня была очень худенькой и очень красивой. В белом платье, с прекрасным лицом и ореолом золотистых волос она казалась мне ангелом. Старый пуховой платок на ее плечах, который Семен раздобыл не иначе как в чулане, топорщился в разные стороны, будто ощипанные крылья, но барышню это не портило. Даже напротив, прямо-таки взывало выступить на ее защиту.

Когда Семен пригласил барышню в кабинет, инспектор любезно предложил ей чаю. Она отказалась. Инспектор кивнул и погрузился в бумаги, всем своим видом давая понять, что всё последующее ему совсем не интересно. Я придвинул стул для посетителей к своему столу.

— Сюда, пожалуйста, — пригласил я.

Барышня едва заметно кивнула и опустилась на самый краешек стула.

— Я, наверное, должна вам всё рассказать, — почти прошептала она.

— Должны, значит, расскажете, — уверенно объявил я. — А мы вас внимательно выслушаем.

На моем столе лежала карта Кронштадта, расчерченная подробнейшей схемой ночной засады. Я убрал ее с глаз долой. Затем вынул из ящика бумагу, перо и чернильницу.

— Я… — начала барышня и запнулась, неуверенно посмотрев на меня.

— Ах да, простите, — спохватился я. — Ефим Родионович Кошин, агент сыскной полиции. Ваше имя, Маргарита Викторовна, мне известно. Я буду заниматься вашим делом… то есть делом вашего брата, так что рассказывайте всё смело и без утайки.

Барышня послушно закивала. В ее руках появился кружевной платочек. Я даже не заметил, откуда она его вытащила. Не иначе, из рукава. Промокнув глаза, она уже увереннее обратилась ко мне.

— Я должна сразу поблагодарить вас, Ефим Родионович…

— Вы, Маргарита Викторовна, как-то слишком легко делаете долги, — заметил я. — Давайте-ка по порядку. Как случилось, что ваш брат оказался в канале?

— Он прыгнул туда, — тихо ответила барышня.

— Почему?

— Боюсь, Андрей решил покончить с собой, — последовал печальный ответ. — Он к этому давно шел. Я, конечно, присматривала за братом, но…

— Да, финал я видел, — сказал я. — И что же его толкнуло на такой шаг?

Барышня замялась.

— Нехорошо, конечно, за глаза плохо говорить про людей, — неуверенно сказала она. — Только вот по-другому мне и сказать нечего будет, — тут она сделала паузу, после чего всё-таки решилась и выпалила единым духом: — До самоубийства Андрея довел наш дядя.

— Вот как? — удивился я.

— Наверное, мне лучше рассказать всё с самого начала, — всхлипнула барышня.

— Похоже, так будет лучше, — согласился я.

Барышня снова вздохнула, после чего начала рассказывать:

— Мы сами из Нижнего Новгорода. Четыре года назад наши родители погибли. Утонули. Говорят, это был несчастный случай. Лодка перевернулась. Нас с Андреем люди вытащили, а больше никого. До сих пор помню этот ужас.

— Он имеет отношение к нынешнему делу? — уточнил я.

Плохих воспоминаний ей сегодня и без трагедий детства хватало.

— Ее брат тоже утонул, — подсказал Семен.

Барышня подарила ему благодарный взгляд.

— Спасибо, Семен, — прошептала она. — Да, наверное, я начала слишком издалека. Но тут я должна рассказать вам про завещание отца, а без него, то есть без его гибели, наверное, рассказ будет неполным.

— Достаточно указать сумму завещания, — сказал я.

— Двести пятьдесят тысяч, — легко ответила барышня. — По крайней мере, в такую сумму оценили коммерцию отца.

Я тихо хмыкнул. Что и говорить, деньги не маленькие. Пару недель назад в Петербурге налетчики взяли баню штурмом, со стрельбой из револьверов, а там в кассе всего пятьдесят рублей было. Ради четверти миллиона, наверное, и тяжелую артиллерию подтянули бы.

— И кому всё это богатство завещано? — спросил я.

— Отец всё оставил дяде, — последовал ответ. — Но там есть несколько условий. Дядя должен был заботиться о нашей маме, а в случае ее смерти… — тут барышня запнулась, но быстро совладала с собой. — О нас с братом. Сразу после похорон дядя продал дело отца, а нас усыновил и привез в Кронштадт.

— Ясно, — сказал я. — Дальнейшая судьба этих денег вам известна?

Барышня опять закивала. Прямо как китайский болванчик, что стоял у инспектора на столе.

— Да, знаю, — произнесла она. — Большую часть денег дядя вложил в свое предприятие, а пятьдесят тысяч положил в банк под процент. Это, Ефим Родионович, наши с Андреем деньги. Я не сказала вам? По завещанию, когда нам с братом исполнится восемнадцать лет, дядя должен каждому из нас выплатить по двадцать пять тысяч. Как написал отец, чтобы мы могли устроиться в жизни. Я этого не видела, но Андрей читал завещание. Он на юриста учится… учился, так что разбирался в этих делах.

Она поникла и закрыла лицо платком. Ее плечи задрожали. Я, честно говоря, малость растерялся. Это мокрое дело совсем не по моей части. В таком у нас Семен специалистом слыл. Надо отметить, не зря он таковым считался. Всего несколько фраз, переполненных участием, но не отягощенных смыслом, помогли барышне взять себя в руки.

— Итак, Маргарита Викторовна, продолжим, — спокойно, как будто ничего и не было, прознес я. — Даже пятьдесят тысяч — сумма серьезная. Тут возможны любые варианты. Простите за нескромный вопрос, вам когда исполняется восемнадцать лет?

— Через две недели, — ответила барышня. — В завещании был пункт, что если я выйду замуж раньше, то эти деньги должны быть сразу же выплачены в качестве приданого.

— А вы собираетесь замуж? — спросил я.

— Если бы нашелся достойный человек, — тут она глянула на меня поверх платка и снова спрятала глаза за ним, — тогда, конечно, собралась бы. Только не думаю, что дядя бы это одобрил. Он считает, что с женитьбой никогда не следует торопиться, а без его одобрения я замуж выйти не могу.

Вообще-то, конкретно по этому пункту я с ее дядей был полностью согласен, но вслух говорить этого, конечно, не стал.

— Хм… — протянул я. — Скажите, а что за человек ваш дядя?

Барышня вздохнула, глядя в пол.

— Наверное, я должна вам сказать, что характер у него тяжелый, — ответила она. — Даже слишком. Он вообще человек суровый, чуть что не по нему, сразу в крик. А в последние дни вообще как с цепи сорвался. Я лишний раз боюсь ему на глаза попадаться. С Андреем они постоянно ругались. Вчера так кричали друг на друга, что их, наверное, на улице слышно было.

— По поводу чего?

— Из-за денег.

Дальше со слов барышни нарисовалась банальная история. Купец сверх прочих недостатков оказался человеком прижимистым, если не сказать больше. Какие-то средства он детям выделял на расходы, но этого было мало даже в тринадцать лет, а теперь и вовсе казалось сущими крохами. Как сказала барышня: «Расходы в этом возрасте чуть-чуть другие».

Просьбы о повышении содержания, как правило, заканчивались скандалами, а то и побоями. Андрей стал поигрывать в карты, надеясь хоть так поправить свое финансовое положение, но без особых успехов. Семен на это проворчал, что лучше бы он нашел себе работу или службу какую.

— Так мы работали, — возразила барышня. — Я в лавке товар продавала, Андрей бумагами занимался, но дядя нам ни копейки не платил. Говорил, что это, мол, семейное дело, мы и так на себя работаем. Когда он помрет, нам же больше останется. Только он по-прежнему живой, а вот Андрея уже нет.

Семен покачал головой. Мое мнение о купце тоже упало до весьма низкой отметки. Больше, чтобы отвлечь барышню от неприятной темы, чем с каким-то прицелом, я развернул найденный в кармане утопленника лист бумаги.

— Откуда это у вас?! — вскинулась барышня.

— Нашли в кармане вашего брата. Я так понимаю, композиция вам знакома.

Барышня кивнула.

— Я могу это забрать? — прошептала она. — Как память о брате.

— Конечно, Маргарита Викторовна, но чуть позже, — ответил я. — Вначале расскажите, что это за рисунок?

Барышня ненадолго задумалась. Потом спросила:

— Вы, конечно, слышали легенду о Петровской арке?

— Вообще-то, нет, — не стал лукавить я.

— Ну, нам Мартын рассказывал, — начала барышня. — Простите, не знаю, как его по батюшке. У него заведение неподалеку от нашего магазина, оно «У Мартына» называется.

— Знаю, — кивнул я. — Только я бы не стал верить на слово всему, что он рассказывает. Хотя легенда есть легенда. Как я понимаю, речь в ней шла вот об этой конструкции?

Я постучал указательным пальцем по рисунку.

— Да, Ефим Родионович, — кивнула барышня. — Это Петровская арка. Точнее, маяк в виде арки. Его царь Петр построить хотел, но не успел.

На этот раз для разнообразия кивнул я, сообразив, наконец, о чём шла речь. Про задумку Петра Великого построить маяк в виде огромной арки, под которой корабли проходили бы в Кронштадт, я слышал. Даже видел: в Морском собрании гравюра висела. Правда, особенно я ею не заинтересовался, а потому и не припомнил сразу. Да и сходство было не полным. Арка на гравюре демонстрировала размах замысла, тогда как на рисунке, который я держал в руках, она робко втискивалась в отведенный ей объем.

Однако если из-за каждого замысла Петра Великого в канал бросаться, то в нём от утопленников будет не протолкнуться. У него этих замыслов было столько, что потомкам на полвека хватило и еще осталось. Эта арка относилась к тому, что осталось. Не потянул бюджет российский такую задумку, хотя, согласен, было бы красиво.

— Мартын сказал, что увидеть эту арку может только по-настоящему заблудший человек, — продолжила свой рассказ барышня.

— И ваш брат считал, что это он и есть? — уточнил я.

В ответ снова последовал кивок.

— Да. Он к тому времени к картам всерьез пристрастился, каждую неделю ходил играть. А в легенде сказано, что если проплыть под аркой, то заблудший непременно найдет правильный путь. Маяк укажет. Вы, Ефим Родионович, только не думайте, что я — сумасшедшая. Я сама в это не верила. Но Андрей верил.

— Да, это важно, — процитировал я недавнюю фразу инспектора.

Барышня опять кивнула, прежде чем рассказывать дальше. По ее словам, за последний месяц брат ей все уши прожужжал об этой арке. Мол, если бы он только смог проплыть под ней, то тогда бы не только карты забросил, но и вообще бы со всеми проблемами расквитался, и стал бы приличным человеком. Дядя его, понятное дело, всецело в этом поддерживал.

— Бесовщина какая-то, — проворчал Семен себе под нос.

Барышня кивнула и, вздохнув, развела руками. Мол, ну а я то что могла тут поделать?

— М-да, история, — протянул я. — Стало быть, Маргарита Викторовна, ваш брат основательно загорелся идеей проплыть под этой аркой. С целью, скажем так, обрести правильный путь в жизни и всякие другие блага, какие за этот подвиг полагались. Так?

В ответ последовал еще один кивок и новая порция истории семьи Золотовых. Рисунок этот барышня видела по случаю, а вот приписку снизу — нет, и что она означала, Маргарита Викторовна не знала. Скорее всего, что в указанный период толку от арки должно было быть больше, чем обычно, но Маргарита Викторовна не поручилась бы за это. Саму картинку утопленник при жизни хранил в своем дневнике, и барышня подумать не могла, что он возьмет ее с собой.

— Ну, так я полагаю, он-то думал, что не топиться идет, — заметил я. — Проплывет под аркой, и выплывет прямиком в лучшую жизнь.

— Ага, — кивнула барышня. — Только он плавать не умел. Это настоящее самоубийство было, но он же упертый, как баран! Простите.

— Ничего.

Дальнейшее было очевидно. Излишне доверчивый, как сказала Маргарита Викторовна, Андрей сразу поверил в сказку, а регулярные скандалы с дядей только подогревали его решимость решить все проблемы одним заплывом. Барышня, справедливо опасаясь, что эта, как выразился Семен, бесовщина до добра не доведет, старалась как могла, присматривать за братом. До сегодняшнего утра ей это удавалось, но после вчерашней баталии с дядей, которую Андрей проиграл вчистую, он больше ничего не хотел слушать. Всё, что могла сделать Маргарита Викторовна — это побежать за ним, когда тот поутру выскользнул из дому. Даже одеться толком не успела.

— Дальше вы всё знаете, — закончила барышня.

— Не совсем, — возразил я. — Скажите, вы действительно видели нечто похожее на эту арку над каналом?

— Вообще-то нет. Но Андрей, конечно, видел, иначе бы не прыгнул…

— И тогда вы закричали, — подсказал я.

— Да, — вновь кивнула барышня. — И я вам очень благодарна за то, что пытались его спасти. Сама бы я, наверное, так и не решилась прыгнуть.

Я призадумался. В общем-то, всё мне в этом деле казалось ясным, за исключением одного вопроса: целенаправленно ли отчим доводил племянника до самоубийства или, что называется, не сошлись характерами? Лично я был склонен считать, что ближе к истине второй вариант. Это, впрочем, не отменяло необходимости вправить мозги распоясавшемуся купцу.

— Не волнуйтесь, Маргарита Викторовна, — объявил я. — Разберемся. Мы и не с такими делами разбирались.

Семен отобразил на лице необходимый минимум для сардонической ухмылки, однако барышня, конечно, не могла знать, что я на службе в сыскной полиции всего две недели и кража у Фроловых была моим первым самостоятельным делом.

— Я вам верю, Ефим Родионович, — прошептала она.

— Замечательно, — подытожил я. — Тогда вот как мы с вами поступим. Нужно оповестить вашего дядю, Артема Поликарповича, о смерти племянника.

— Я готова, — мужественно пообещала барышня.

— Могу составить компанию, — сразу предложил Семен. — Всякие переговоры — это по моей части.

«Барышня красивая по твоей части, — мысленно возразил я. — А тут дело серьезное».

— Идея хорошая, — произнес я вслух. — Но мне надо бы на месте осмотреться как следует. И еще. Маргарита Викторовна, у меня к вам будет просьба.

— Какая?

— Пожалуйста, ничего сами не предпринимайте и не провоцируйте вашего дядю. Будет лучше, если он вообще пока не узнает, что вы дали столь подробные показания.

— Понимаю, — послушно кивнула она.

— Ну и отлично. Семен, подбери Маргарите Викторовне накинуть что-нибудь потеплее. На улице, чай, не май-месяц.

— Будет сделано, — пообещал Семен.

Они вышли. Я оглянулся на инспектора. Тот по-прежнему держал в руках какой-то отчет, но внимательно смотрел поверх бумаги на меня.

— Что скажете, Вениамин Степанович?

По правде говоря, я ожидал услышать в ответ на свой вопрос всё ту же сентенцию о том, кто тут инспектор, а кто — агент сыскной полиции, которую, при должном нахальстве, вполне можно было в дальнейшем трактовать как карт-бланш на переговоры с купцом. Однако инспектор отложил лист в сторону и сказал:

— Это, Ефим, убийство. Тщательно продуманное убийство.

Должно быть, моё удивление отразилось на лице. Инспектор покачал головой:

— А я думал, Ефим, вы и сами обо всем догадались. Тут же всё просто.

— Ну, слово «заподозрил» будет ближе к истине, — ответил я.

Еще ближе к истине было бы слово «сомневаюсь», причем в значении: «сомневаюсь, что здесь имело место хотя бы целенаправленное доведение до самоубийства». С другой стороны, дело о краже у Фроловых тоже представлялось мне простеньким, а на практике я целую ночь мок и мерз в засаде, а воз, как говорится, и ныне там. Не хотелось бы второй раз подряд оплошать.

— Но… — я начал фразу, еще не будучи уверен, что именно «но», однако мозг отработал в правильном направлении; и это направление мне не понравилось: — Но тогда в ближайшие две недели может произойти еще одно убийство.

— Маловероятно, — немного подумав, ответил инспектор. — Тем не менее полностью исключать такую возможность нельзя. Поэтому вам следует разобраться с этим делом сегодня же. Действуйте, Ефим.

Я потратил еще минут десять на то, чтобы выудить у него хоть какие-то догадки. С таким же успехом я мог бы попытаться переспорить египетского сфинкса. Вениамин Степанович еще раз напомнил мне, что он тут инспектор. Я, в свою очередь, напомнил ему, что он тут еще и начальник сыскного отделения. Точнее, временно исполняющий его обязанности.

Сыскное отделение создали всего с месяц назад, и должность начальника отделения пока что оставалась вакантной. Кронштадт — город военный. У нас каждую серьезную должность надо вначале по всяким министерствам согласовать. Зато инспектора прислали чуть ли не в первый же день. Вот ему заодно и вручили бразды правления, пока настоящего начальника утвердят, и уже в качестве начальника отделения Вениамин Степанович мог бы принять самое деятельное участие в расследовании.

Увы, все мои доводы оказались тщетны. Инспектор остался непоколебим.

НА МОЙ ВЗГЛЯД, у сыска и воздухоплавания есть одна общая черта — успех во многом зависит от предварительной подготовки. Слишком уж велика цена ошибки. Импровизация по месту, конечно, штука хорошая, да только с ней, как говорится, раз на раз не приходится.

Вон, к примеру, этим летом дирижабль в воздухоплавательном парке испытывали. Мотор в полете отказал, и как ни импровизировали пилоты, а несколько заводских труб посшибали. Повезло еще, что летуны были люди военные и при исполнении, а то бы за такую импровизацию заводские им бы бока-то намяли. Обратно свой дирижабль они, точно бурлаки на Волге, доставляли волоком.

Поэтому, оставив барышню на попечение Семена, я первым делом отправился проведать Клауса Францевича.

Его практика располагалась рядом с полицией, в соседнем доме. Я прошел через двор. Так короче, хотя нельзя сказать, что удобнее. После дождя двор больше напоминал озеро. В дальнем углу, подобно серым карельским скалам, вставала у стены помойка. Над ней вились чайки. В отдалении рядком сидели голуби — ждали своей очереди. Высоко в небо ударил и тотчас пропал луч света. Вначале я подумал, что это пожарники всё еще пытались наладить свой прожектор, но потом решил, что нет, это где-то дальше.

Поднявшись на второй этаж, я старательно вытер ноги и только после этого позвонил. Доктор, по счастью, не был занят.

— Ох, Ефим, — приветствовал он меня. — Я ведь сказать вам: оставаться в тепле.

— Что поделаешь, Клаус Францевич, служба, — развел я руками.

Он покачал головой и пригласил меня в свой кабинет. Тот больше походил на рабочее место естествоиспытателя, а уж ряд черепов за стеклом и вовсе должен был отпугнуть от доктора любого случайно заглянувшего к нему больного. Ан нет! Клаус Францевич имел такую обширную практику, что мог позволить себе снимать квартиру на Николаевском проспекте. Доктором он был отличным, и всё же главной его страстью были всякие легенды да сказания.

Клаус Францевич ими полжизни занимался. Собственно, он и в Кронштадт-то приехал в погоне за какой-то легендой, да так и остался. Сам же доктор рассказывал, что по большому счету свои тайны в каждом приличном городе есть — где-то забавные, а где-то зловещие, со всякими мертвецами — и только у нас, мол, в России они все исключительно добрые. Не иначе, молитвами отца Иоанна.

Увы, смерть Золотова-младшего в эту благостную картину никак не вписывалась.

— Я так понимать, — вздохнул доктор. — Вы прийти спрашивать меня о бедный мальчик? Я очень его жалеть.

Он сокрушенно вздохнул.

— В общем, да, — ответил я. — Скажите, Клаус Францевич, не заметили ли вы на теле следы побоев?

— Нет, Ефим, — доктор покачал головой. — Никакой следы. Только есть ссадина на левом колене, и я полагать тут след падения. Больше ничего.

Другими словами, доказать факт избиения юноши его отчимом не получится.

— Ладно, тогда второй вопрос, — продолжал я. — Точнее говоря, мне нужна ваша консультация по поводу одной легенды.

— Вот как? Слушаю вас, Ефим, — сразу оживился доктор.

Я пересказал ему ту сказку, что поведала нам барышня. Клаус Францевич слушал молча и очень внимательно. Когда я закончил, он покачал головой и сказал:

— Удивительно.

— Не то слово, — хмыкнул я. — Но вот какая штука, Клаус Францевич. Я всегда считал, да и вы говорили, что тайнами окутаны старинные строения, а тут строение, так в старину и не построенное. Какая-то неправильность получается, вы не находите?

— Здесь всё есть неправильность, — уверенно заявил доктор. — Весь ваш рассказ.

— Доктор, я весь внимание, — сказал я.

Клаус Францевич, оседлав любимого конька, погнал на нем далеко и всерьез, но мне всё же удалось удержать беседу в рамках следствия. Легенда действительно существовала, но, по версии доктора, выглядела она значительно короче и куда как прозаичнее. Мол, если заблудиться в Кронштадте, то есть призрачный шанс эту арку увидеть.

— И что дальше? — спросил я.

— Дальше — всё, — сказал доктор. — Только шанс увидеть мечта великий Пётр.

— Не густо. И многие ее видели?

— Я, увы, не знать ни один случай, — с искренним сожалением сказал доктор. — Ваш Кронштадт нельзя заблудиться. Негде! Я пробовать!

— Но откуда-то же пошла эта история, — не сдавался я.

— Я не знать, Ефим, — вздохнул доктор. — Предполагать: это быть пьяный матрос.

Да уж, когда эта публика начинала чудить, куда там какой-то нечисти! Вон, три года назад матросы чуть по камушку Кронштадт не разнесли. Войска пришлось вызывать.

— То есть никакой арки нет и быть не могло? — констатировал я.

— Я этого не говорить, — неожиданно возразил доктор. — Легенда быть. Возможно, пьяный матрос заблуждаться и видеть. Но всё остальное — шелуха. Вы говорить, это говорить Мартын? Так я вам говорить — он много сочинять красивый сказка для барышня.

— С него станется, — согласился я. — А скажите-ка, Клаус Францевич: наш покойный был пьян?

Это, по словам доктора, было маловероятно. Однако столь же маловероятной представлялась ему и способность юноши проплыть под аркой. То, что он не пловец, это я заметил, еще когда его из канала вытаскивал, но вдобавок у Андрея не были развиты нужные мышцы. Клаус Францевич вообще удивлялся, как тому удалось продержаться на воде хотя бы до моего появления. Разве что с перепугу. Тогда — такое в практике доктора случалось неоднократно — человек задействовал скрытые резервы и совершал то, что обычно ему не под силу.

— Я так, Ефим, думать. Юноша потерять свой рассудок, — констатировал Клаус Францевич. — В таком состоянии он, конечно, мог увидеть не то что арку, но и самого Петра Великого.

— Клаус Францевич, — сказал я. — А нельзя ли определить, с чего это он так внезапно с реальностью раздружился?

— Так скоро я сказать не могу, — ответил доктор. — Я могу предполагать. Юноша слаб. Как вы говорить… хилый.

— Так жизнь у него была непростая, — философски заметил я.

Доктор аж фыркнул от возмущения.

— Непростой жизнь?! Как вы можете так говорить, Ефим?! Он жить в красивый город, в небедный семья. Ваша страна быть велик и богат. Он иметь свой молодость. Он жаловаться?! Ох, Ефим. Я быть военный врач. Мы строить новый страна и воевать Австрия, Бавария, Франция, — перечисляя, доктор резко загибал пальцы на левой руке. — Я в его возраст уже идти в битва при Кёниггреце! Вы, Ефим, не видеть война в глаза, и это есть большое счастье. А я видеть, как такие мальчик сражаться и умирать, когда австрийцы хотеть сбрасывать наша дивизия в река! Я лечить один, а рядом страдать и умирать еще пять. Вот они иметь непростой жизнь! Они, а не он!

— Полностью согласен с вами, Клаус Францевич, — сказал я. — Жаль, что он не понял этого раньше.

Доктор согласно кивнул и проворчал что-то на немецком. От вознаграждения за консультацию он отказался:

— Ох, Ефим, я есть врач. Я не брать деньги здоровый человек. Я брать деньги больной. И я вам сказать прямо: как вы относиться свой здоровье, я скоро получать мой гонорар.

Я заверил доктора, что при таком подходе не видать ему моих денег как своих ушей, и откланялся.

ЛАВКА КУПЦА ЗОЛОТОВА располагалась в самом конце Осокиной площади. На вывеске значилось «Магазин посуды». Дверь открывалась так туго, как будто посетителям здесь были вовсе не рады. Однако за дверью действительно располагался магазин.

Всякой кухонной утвари тут было просто завались. Вдоль трех стен от пола до потолка стояли стеллажи с посудой. Перед ними выстроились прилавки со всякой кухонной мелочёвкой. Когда мы с Маргаритой Викторовной вошли, из-за центральной витрины вынырнул приказчик. То, что это не купец, я понял сразу. Слишком неуверенно он держался.

Это был маленький худенький человечек, который, если бы не бородка, сошёл бы за подростка. Поверх белой рубахи он накинул безрукавку — такую потертую, что я совершенно не представлял ее на человеке купеческого сословия.

Бросив на меня один-единственный испуганный взгляд, человечек пробормотал:

— Чего изволите?

Он это произнес таким тоном, как будто спрашивал: «Бить будете?» Потом, заметив за моей спиной Маргариту Викторовну, малость просветлел лицом. Наверное, еще и добавил про себя: «Слава богу, не покупатели».

— Здравствуй, Антип, — сказала барышня и, сразу подтвердив мои предположения, представила нас: — Это наш приказчик, Антип. А это — Ефим Родионович из сыскной полиции.

Приказчик обратно спал с лица, пробормотав в витрину что-то вроде:

— А я что? Я ничего.

Не иначе, приворовывал.

— Дядя еще не ушёл? — спросила Маргарита Викторовна.

— Ушёл, — отозвался Антип.

Барышня кивнула.

— Может, оно и к лучшему, — сказала она и легко сбросила с плеч пальтишко, которое нашел ей Семен. — Ефим Родионович, не угодно чаю?

— Нет, спасибо, — отказался я. — Некогда нам чаи гонять. Если не возражаете, я бы пока осмотрел комнату вашего брата.

— Да, конечно, — снова кивнула она. — Сюда, пожалуйста.

Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Ступеньки тихо поскрипывали под ногами. Вдоль второго этажа шел коридор. Из широкого окна в него падал утренний свет. Окно было забрано решеткой. Справа в ряд выстроились три двери.

— Тут дядина комната, — сказала барышня, проходя мимо первой.

Я подергал за ручку. Дверь оказалась заперта.

— Тут комната Андрея, — сказала барышня, остановившись у второй. — А моя там, дальше.

Она открыла дверь, заглянула внутрь и кивнула сама себе.

— Всё пристойно, — сказала барышня мне. — Проходите, Ефим Родионович.

Я вошёл. Комнатушка была маленькая, а большое количество мебели делало ее еще меньше. У одной стены стояла кровать и, ближе к окну, стол с парой стульев. Стол был завален книгами и бумагами. Над ним висела лампа. С другой стороны выстроились три шкафа: один с одеждой и два с книгами. Я прошелся взглядом по корешкам. Какой-то системы в расстановке книг не было. Тоненькие брошюры соседствовали с толстыми томами, а учебники с беллетристикой.

В бумагах на столе царил такой же бардак. Тут были выписки из учебников и выступлений адвокатов, снабженные коротенькими пояснениями, расписания занятий и движения пароходов до Ораниенбаума, перечень книг по юриспруденции и даже стихи. Последние все без исключения были о любви и все — отвратительные. Что-то в духе: «Заяц грыз свою морковь, а ко мне пришла любовь». Буквы были мелкие и угловатые. Точь-в-точь такие, как на картинке с аркой.

На всякий случай я уточнил у барышни:

— Это написал ваш брат?

Маргарита Викторовна криво усмехнулась и кивнула.

— Да, он. Нашёл себе зазнобу.

— А кто она? — спросил я.

В этот раз барышня равнодушно пожала плечами.

Я еще покопался в ящиках стола. Там тоже без всякой системы были напиханы тетради, учебники и отдельные бумаги. Предсмертной записки — даже ее черновика — я не нашел. По всей видимости, Андрей Золотов действительно не планировал утонуть. В дневнике — я нашел его в самом нижнем ящике стола — он даже строил планы на будущее. Планы были такие же сумбурные, как и всё вокруг.

А еще я нашел между страниц дневника фотографию Катерины Фроловой. Девушка приветливо улыбалась. На оборотной стороне было чисто.

— Вот оно как, — шепотом отметил я.

А ведь Андрей Золотов полностью подходил под описание Матвеева. Я аккуратно вложил фотографию обратно в дневник и убрал его в ящик стола.

Внизу звякнул колокольчик.

— Полагаю, это ваш отчим, — сказал я.

— Или покупатели, — возразила барышня и, всплеснув руками, добавила: — Ох, Ефим Родионович, простите, я за горем совсем запамятовала. Дядя сегодня собирался по делам отъехать. Наверное, уже уехал.

— Вот как, — отозвался я. — Да, жаль, что вы не вспомнили об этом раньше. Но, по крайней мере, мы теперь можем предполагать, что именно означает сегодняшняя дата на рисунке. Кот из дома, мышки в пляс…

Барышня ответила осуждающим взглядом. Я извинился. Она кивнула и сказала, что если она мне не нужна, она бы вышла к покупателям. По ее словам, из приказчика продавец, как из коровы балерина. Я усмехнулся и ответил, что уже закончил обыск.

По лестнице мы спустились вместе. Внизу я чуть было не споткнулся о чемодан. Рядом с ним стоял саквояж, а поверх них обоих лежал зонт.

— Так, а это еще что? — строго спросил я у приказчика.

С его состоянием духа меня бы не удивил ответ: «Да вот, магазин грабанул, а вынести вещи не успел», но всё оказалось более прозаично.

— Ах, это дядино, — ответила вместо него барышня. — Неужели вернулся? Может, забыл чего?

— Было бы очень кстати, — сказал я. — Что ж, придется ему задержаться.

— Это еще почему? — раздался за моей спиной густой бас.

Я обернулся. Позади лестницы стоял здоровенный мужчина в черном пальто. Первый взгляд он метнул на барышню, второй — на меня. Оба они были далеки от симпатии.

— Ну и где ты шлялась? — буркнул он, делая шаг вперед.

— Дядя… — начала барышня, но тот не дал ей договорить.

— Что «дядя»?! Совсем распустилась! Шляется пёс знает где, пёс знает с кем. Вот сейчас всыплю обоим, да так, что мало не покажется!

Он замахнулся кулаком.

— Не советую, Артем Поликарпыч, — начал я. — Во-первых, я дам вам сдачи и мало не будет, а во-вторых, само по себе нападение на сотрудника полиции при исполнении — очень серьезное правонарушение.

— Полиции? — озадаченно протянул купец; его кулак опустился. — Эво оно как. Чем обязан?

Я собрался было произнести кратенькую речь, которую подготовил по дороге — новость-то из печальных, но барышня меня опередила:

— Дядя, Андрей мёртв.

Готов поклясться: первое, что промелькнуло в его глазах — это радость. Потом он начал кричать. Мол, как допустили, почему не уследили и тому подобное. Я мысленно дал ему на этот концерт пять минут, и купец аккуратно в них уложился. Откричавшись, он шумно выдохнул и спросил, как оно приключилось. Я вкратце обрисовал ситуацию.

— Самоубийство, значит, — вздохнул он. — Нехорошо это. Батюшка наверняка отпевать откажется, в расходы введет… А ты что же за братом не углядела?!

Последнее относилось уже к барышне.

— Я старалась, — ответила она, виновато опустив глаза.

— Старалась она, — фыркнул в ответ купец. — Вижу я, как ты старалась! Бездельница!

— Вы, Артем Поликарпович, лучше ответьте, куда сами смотрели, — поинтересовался я.

— А я что? — переспросил он. — А что я?!

И снова начал кричать. Опять уложился в пять минут, в ходе которых я узнал, что он, оказывается, день и ночь в трудах и заботах. Средства детям выделял, учителей нанимал, в общем, он решительно отказывался понимать, в чём его можно упрекнуть. При этом купец постоянно пожимал плечами, да так забавно — начинало левое, а потом правое подпрыгивало за ним вдогонку. Где-то я это уже видел. Почти вспомнил, но Маргарита Викторовна меня с мысли сбила:

— Я пока поднимусь к себе, переоденусь, — спокойно сказала она.

Ей определенно подобные шумные сцены были не в новинку. Купец ее уход проигнорировал. Я ждал, пока он выдохнется, и тут меня осенило. Точно так же пожимал плечами здоровяк в пальто на свидании с Катериной Фроловой.

— Артем Поликарпыч, — произнес я, когда купец начал выдыхаться. — Давайте-ка ближе к делу.

Он хмуро посмотрел на меня, но кричать перестал.

— Давайте, — бросил он и прошел в глубь магазина, на ходу скидывая пальто.

Сзади подскочил приказчик. Он вскинул руки, и хозяйское пальто накрыло его с головой. Как бедняга не упал, я так и не понял. Не иначе, опыт. Так и не высунув нос наружу, приказчик переместился ближе к вешалке, встрепенулся, и через секунду пальто уже висело на крючке. Купец тем временем открыл дверь позади прилавка.

— Прошу, — коротко буркнул он и первым шагнул внутрь, так что было непонятно: мне это он или самому себе.

Я проследовал за ним. За дверью оказалась комната, по всей видимости, служившая конторой. Чуть ли не половину всего пространства занимал большущий стол с письменным прибором и целой стопкой папок для бумаг. Вдоль стен выстроились шкафы. Дверцы на всех были деревянные и запирались на ключ. По крайней мере, замочную скважину я приметил на каждой без исключения.

Купец бухнулся на стул. Тот жалобно скрипнул под его весом. Я, не дожидаясь приглашения — оно, похоже, всё равно не последовало бы, — сел на второй. Купец молча уставился на меня.

— Что ж, — сказал я. — Во-первых, конечно, позвольте выразить вам сочувствие с таким горем…

Он коротко кивнул и совсем по-деловому добавил:

— Ты давай действительно ближе к делу.

— Извольте, — согласился я. — Вы, кстати, куда собирались?

— В Москву, — недовольно проворчал в ответ купец.

— Надолго?

— На месяц. Чего туда-сюда по каждому вопросу каждый раз мотаться? Сниму комнату, поживу там, пока всё не улажу. Здесь пока Маргаритка за делами присмотрит. Хотя теперь-то какая уж тут поездка.

— Это верно, — согласился я. — И я настоятельно прошу вас Кронштадт до окончания следствия не покидать.

— Не боись, не сбегу, — буркнул купец. — Давай к делу. Хлопот мне прибавили, а день, чай, длиннее не стал.

Пару вариантов нашего разговора я подобрал заранее, но ни один не казался мне подходящим, и я решил всё-таки сымпровизировать.

— Скажите, Артем Поликарпыч, в каких отношениях вы состояли с Катериной Фроловой?

— Ты Катюшу не замай! — снова взвился купец.

Грохнув сразу обоими кулаками по столу, он вскочил на ноги и начал орать, что не позволит кому ни попадя совать свой нос в его дела. Чуть на меня не бросился. Я даже пожалел, что револьвер с собой не взял. Он — кабан здоровый, а комнатушка маленькая. Тут не развернешься. На мое счастье, купец больше по крику специализировался. Высказавшись, он устало плюхнулся обратно на стул. Тот снова скрипнул.

— Это — мое личное дело, — объявил купец напоследок.

— Преступление — деяние общественное, — поправил я его, ловко ввернув услышанную недавно цитату от инспектора. — А Фроловых обокрали.

Здесь я ожидал нового взрыва с криками, однако купец только покачал головой.

— Эво оно как. А я-то думал, чего она меня не привечает как раньше, в дом не приглашает. Уж грешным делом подумал — разлюбила, — тут он вновь начал закипать: — Только не говорите, будто бы меня подозреваете. Я человек не бедный, сами видите. Да я ей сегодня же весь убыток покрою!

Я окинул взглядом скромную конторку и, честно говоря, признаков богатства не усмотрел. Впрочем, под описание вора он всё равно походил мало, в отличие от его племянника. А ведь счастливый соперник в любовных делах мог оказаться вполне себе мотивом для убийства, ничуть не хуже двадцати пяти тысяч.

— Не бедный, говорите, — протянул я, собираясь с мыслями. — А вот по нашим сведениям племянники ваши далеко не шиковали.

— А что их баловать-то? — пробасил в ответ купец. — В черном теле, чай, не держал. Выучил обоих. Андрей в институт пошел, а там, думаете, юристов за спасибо растят? Нет, только и успевай денежку выкладывать. Я уже сам подумываю книжную лавку открыть. А Маргаритка наша? Хотела научиться рисовать — нанял учителя. Четыреста рублей содрал, мазила хренов, а она бац! Передумала. Решила податься в машинистки, — последнее слово он сказал как сплюнул. — Но я опять препятствий чинить не стал. В делах, чай, пригодится, да только пока одна инвестиция получилась. Польза еще когда будет, а деньги уже сейчас — вынь да положь! И никуда не денешься. Время сейчас такое. Везде своя наука требуется. А что, ее даром на углу раздают?! Нет, все эти студенты или при деньгах должны быть, или работать вечерами.

— Ваши, как я понимаю, работали, — сказал я. — Только вы им, как нам известно, за работу не платили.

— Не платил, — неожиданно не стал отпираться купец. — Деньги-то им на что? На всякие расходы мелкие, а на то я и так давал. Каждый месяц давал.

— А им хватало?

— Ну мил человек! — даже удивился он. — Деньги — это ж такая вещь, которой завсегда мало. Хоть мульён дай — мало будет. Промотать — дело не хитрое.

— Что ж, неужели так много проматывали? — как можно небрежнее осведомился я.

— Да не так, чтобы слишком, — признал купец. — Только вот Андрей последнее время в карты играть повадился. Хоть и по маленькой, а деньга всё одно улетала.

Я малость прищурился.

— Вы, я вижу, даже в курсе, по каким он ставкам играл?

— Так должон быть, — развел руками купец. — Они ж на моем попечении оба. Да и ходил он к Мартыну, я того как облупленного знаю. Заходил на днях к нему. Просил, чтоб Андрея моего от своего клуба отвадил. А то я не знаю, что у него за клуб такой. Жулик на жулике, и Мартын у них главный пройдоха! Только лыбится, змей, всю дорогу, а как по делу заговорили, так с места не сдвинешь. Мол, насильно он никого за шкирку играть не тащит, но и двери у него, мол, для всех открыты. Вот кого ловить надо, а не со мной тут лясы точить!

— Придет время, до всех доберемся, — заверил я. — А здесь мы не лясы точим, как вы изволили выразиться, а проводим следственную работу.

— Что-то не вижу пока никакого следствия, — с некой долей язвительности пробасил купец.

Не иначе, уверенность обрел. Это он зря. Хотя, быть может, это я зря позволил ему оправиться.

— Желаете следствие? — спросил я. — Извольте. Самоубийство вашего племянника уж больно подозрительно выглядит.

Тут купец прищурился. Глазки щелочками стали, на скулах желваки заиграли. Сразу понял, куда я клонить собираюсь.

— Никак убийство подозреваешь?

— Именно, Артем Поликарпович, — заверил я. — Есть подозрение, что не так всё просто в этом деле. Вот скажите, кому смерть Андрея была выгодна?

Купец огляделся, словно ожидал увидеть убийцу в своей конторке. Жаль, зеркала там не было.

— Кому? — буркнул купец.

— Так вот ведь и выходит, что более всех вам. Во-первых, по достижении восемнадцати лет вы должны были выплатить Андрею двадцать пять тысяч.

— И что? — перебил купец. — Должен был, уплатил бы. Я сам полмильёна стою. У меня деньги на обоих в банке лежат, в дело просятся, а не трогаю.

— Как вы сами недавно сказали, — спокойно продолжил я, — денег много не бывает. Хотя в этом плане у них свой плюс всё-таки есть. Их поделить можно. А вот Катерину…

Наверное, надо было завернуть к этой новой версии как-нибудь поделикатнее, а я поторопился. Вскочив на ноги, купец метнул в меня папку с бумагами. Я едва увернулся. Удачно, кстати, поскольку вслед за папкой Золотов сам на меня бросился. Я рефлекторно ногой пихнул вперед свободный стул. Купец налетел на него и вместе с ним рухнул на пол. Стул с громким хрустом приказал долго жить.

— Убью! — проревел купец и начал подниматься.

Я смахнул на него со стола все папки. Купец зарычал, поднимаясь на четвереньки, и отряхнулся, точь-в-точь как собака. Бумаги разлетелись по всей комнате.

— Буйствовать изволите? — осведомился я. — Это вы напрасно.

— В шею! — прохрипел купец. — В шею гнать! Хлыщ поганый! Убью!

Я понял, что беседа расклеилась окончательно, и вышел, громко хлопнув за собой дверью.

— Дядя опять сердится? — донесся откуда-то сверху ангельский голос.

Маргарита Викторовна стояла на самой верхней ступеньке. Она уже успела переодеться в золотистое платье с кружевами и взирала сверху, словно опечаленный ангел.

— Похоже на то, — признал я. — Извините.

— Да бог с вами, Ефим Родионович, — барышня развела руками. — Дядя от любой искры готов вспыхнуть. Да вы и сами видите, что он за человек.

— Вижу, — согласился я. — На сопротивление властям это пока не потянет, но, в принципе, задержать его можно. Пока не остынет.

— В дверь еще бьет? — спросила сверху Маргарита Викторовна.

— Нет.

— Значит, уже остыл, — вздохнула барышня. — Спасибо вам, Ефим Родионович, но пусть он лучше там сидит. Он оттуда добрее выйдет, чем из камеры.

— Вот как? — ответил я. — Что ж, пусть остывает, а мне, Маргарита Викторовна, кое-что проверить надо. Прогуляетесь со мной?

На ее лице отобразилась неуверенность.

— Простите, Ефим Родионович, думаю, сейчас я буду нужнее здесь, — сказала она. — А за меня не беспокойтесь. Дядя уже на вас всех собак спустил, теперь он до завтра не опасен. Ступайте смело.

Честно говоря, не хотелось оставлять ее одну с этим башибузуком — на приказчика надежда слабая, — но барышня уверила меня, что с ней всё будет хорошо. Купец, конечно, будет ворчать, но к этому она уже привыкла, а до рукоприкладства дело не дойдет как минимум до завтра. Завтра же, если я проявлю должную расторопность в расследовании, купец уже должен будет сидеть в камере и ждать передачи его дела в суд.

Последнее меня слегла успокаивало, и всё же я покинул магазин с мыслью, что ни как сыщик, ни как рыцарь я сегодня что-то явно не на высоте.

ЗАВЕДЕНИЕ МАРТЫНА Я знал хорошо. Бывший моряк устроил что-то вроде «аглицкого клуба», на который быстро наложились российские реалии. Сейчас это был, скорее, ресторан. Далеко не из дешевых, но с приличным обслуживанием, отчего у Мартына предпочитали обедать те, кто не считал в кармане каждый рубль. А еще те, кто после еды был не прочь перекинуться в карты. Мартын никого не гнал, лишь бы они — это уже на французский манер было заведено — каждые полчаса хоть чего-нибудь, да заказывали бы.

До обеда время еще было, и посетителей, соответственно, почти не было. Я едва успел оглядеться, как рядом будто из ниоткуда возник официант. Выглядел он так, как не стыдно было бы выглядеть какому-нибудь чопорному англичанину. Не в смокинге, конечно — вместо него была аккуратная черная жилетка — но всё остальное — рубашка ослепительной белизны, брюки со стрелочками и лакированные туфли — куда больше подошли бы посетителю ресторана. Скажу даже больше: не каждому посетителю этого заведения удавалось похвастаться таким европейским шиком.

— Мартын у себя? — спросил я.

— Хозяин вышедши, — ответствовал официант, вложив в два слова столько провинциального акцента, сколько обычному провинциалу хватило бы на целую речь.

— Я подожду.

— Что заказывать будете?

— Свежие газеты и кружку горячего кофе.

Уточнять, что кофе должен быть по-настоящему горячим, у Мартына не требовалось. Когда я снял плащ, мой заказ уже ждал на столике. Прихлебывая обжигающий кофе, я бегло пролистал газеты, но ничего интересного на глаза не попалось. Международный перелет воздушных шаров официально закончился. В Берлине — точнее, под городом — благополучно финишировали одиннадцать экипажей. Еще трое потерпели крушение. Где до сих пор болтались остальные — газетчики не знали, и их это нисколько не волновало.

— Надо же, — раздалось под самым ухом, — как летит время.

Рядом со мной стоял Мартын. Когда в детстве я зачитывался английской книжкой про Остров сокровищ, то тамошнего Джона Сильвера представлял именно в его облике. Правда, нога у Мартына была только сломана, но так неудачно, что он всё равно ходил с костылем.

— Да-а, — продолжал тем временем Мартын. — Был Ефимка — да весь вышел. Ефим Родионович, агент сыскной полиции. А давно ли бил мне стекла из рогатки?

— Во-первых, давно, — ответил я. — Во-вторых, здравствуйте.

— Здоров будь, — сказал Мартын, устраиваясь на стуле напротив. — Откушать пожаловал, или по делу купца Золотова?

Я хмыкнул. Слухи, конечно, у нас разносятся быстро, но чтоб настолько…

— Про купца-то откуда знаете?

— Видел случайно, как ты из его лавки выходил, — пояснил Мартын. — Про твою службу слышал, а сейчас зеленщик рассказал, будто бы племяш Золотова в канале утоп. Я, конечно, не агент, — он произнес это слово с ударением на «а». — Но сложить одно с другим сумею. Помнишь, как тебя с рогаткой вычислил?

— Вы мне до самой смерти напоминать об этом будете? — фыркнул я.

— А мне, старику, одни воспоминания и остались, — развел руками Мартын. — Как кофе?

— Отличный, — похвалил я.

— Это хорошо. А то привезли мешок из Голландии, хвастались, будто самый что ни на есть замечательный, только я ведь был в тех краях. Не растет там кофе. Вот и решил проверить. Стало быть, можно брать.

Я усмехнулся.

— Ладно, будем считать, что кофе проверить я вам помог. Теперь за вами очередь.

Мартын издал звук, который — будь он раз в десять тише — можно было бы окрестить хмыканием.

— А палец тебе, как и раньше, в рот не клади. Хорошо, Ефимка, то есть, прости старика, Ефим Родионович, с чем пожаловал?

Взгляд у Мартына стал внимательный, с прищуром, будто что-то внутри меня высматривал. Почему-то в детстве мне всегда казалось, что такой взгляд только у пиратов может быть, чтобы добычу в чужих трюмах видеть. Однако, поступив на службу, я быстро убедился, что таким хищным прищуром каждый второй чиновник похвастаться может.

— Скажите, Мартын, вы племянника Золотова — Андрея — хорошо знали?

— Да как тебе сказать? — Мартын задумчиво огладил реденькую бороденку. — Бывал у меня регулярно, но общаться мы почти не общались. Здоровался он всегда вежливо. Вот «до свидания» забывал говорить. Кушать редко заказывал. Цены, мол, у меня кусаются. А сам пятьдесят рублей за раз в карты спустить мог. Нет, не скажу, что он мне нравился. Вот сестренка у него — умница, а он — нет.

— Сестренка? Вы говорите о Маргарите Викторовне?

— А других вроде и не было.

— Ага, — я задумчиво потер подбородок. — Ну, в отношении нее наши взгляды совпадают. Кстати, она говорит, будто бы вы ей легенду про Петровскую арку рассказывали.

— Я рассказывал? — переспросил Мартын. — Хотя постой-постой. Было такое дело. Она же тут вместе с братом бывала, смотрела, чтобы не заигрывался особо, но сама-то не играла. Чего ей за чашкой чаю скучать одной? Вот по случаю и травил ей всякие байки. Про русалок, про чудеса морские, про маяк этот петровский. Наверное, раза два или три про него пересказывал, ну так это ей-то, барышне, интереснее, небось, чем про девок морских.

Отхлебнув из чашки — уж не знаю, откуда он на самом деле, но в тех краях действительно знали толк в хорошем кофе, — я продолжил:

— Значит, рассказывали Маргарите Викторовне. А ее брат мог слышать ваш рассказ?

— Так он рядом сидел, — неспешно ответствовал Мартын. — А слушал или мимо ушей пропускал, этого тебе сказать не могу.

— По всему выходит, что слушал, — сказал я. — Что ж, с этим ясно. Значит, говорите, Маргарита Викторовна за братом постоянно приглядывала?

— Получается, так. По крайней мере, последнее время — точно. Он ведь тут, помнится, как-то в дым проигрался. На тридцать тысяч в долг.

— Вот те раз! — удивленно протянул я. — Было с чего канал прыгать.

— Да нет, с того раза не было. Тут такое дело, шулер у меня завелся, — Мартын произнес это так, словно речь шла о тараканах. — И давай внаглую гостей раздевать. А у меня так дела не делаются. Он сыграл да сбежал, а у меня клуб, репутация. В общем, попросили его вон через черный ход.

— Не убили? — без особого интереса спросил я.

— Да нет, что ты. Так, ребра малость посчитали.

Я недоверчиво покачал головой.

— Проверить можешь, — ничуть не обиделся Мартын. — Я тебе по книге посмотрю, какого числа то было, а ты потом на пароходе сверишься. Когда тело грузили, оно еще материлось.

— Если материлось, значит, живое, — согласился я. — А дальше что было?

— Ничего. Деньги проигравшим вернул всё до копейки, и всего делов. Зла никто на меня вроде не затаил.

— Андрею тоже?

— Конечно. Как сейчас помню, две расписки было — на десять и на двадцать тысяч. Я лично обе Маргарите и отдал с извинениями. Они тогда оба заходили, ну я и улучил момент, чтобы он не видел.

— А почему? — не понял я.

— Потому что у него глаза горели, — пояснил Мартын. — А скажу тебе, Ефимка, если у игрока глаза горят, так он до последней копейки отыгрываться будет. Только не отыграется. Азарт в этом деле только помеха. Вот, очень кстати, полюбуйся, — он с недовольным лицом кивнул в сторону дверей.

Я повернул голову. У дверей робко жался оборванец. Явно не из тех, по кому здешние цены.

— Купчик, между прочим, — бросил Мартын. — Тоже в дым проигрался, и всё отыгрываться ходит. Рубль где-то наскребет, кваса стаканчик закажет и, пока не вышвырну, так и сидит.

Рядом с оборванцем нарисовался официант. Казалось, еще секунда, и вылетит купчик за дверь, ее же головой открыв, но политика открытых дверей у Мартына соблюдалась неукоснительно.

— Деньги есть? — строго спросил официант.

Купчик согласно закивал и получил разрешение пройти. Точнее, просеменить, оглядывая посетителей просящим взглядом. Мол, не дадут ли монетку.

— Погодите-ка, — сказал я. — А я его этим утром видел.

Мартын тотчас щелкнул пальцами. Официант сгреб купчика за шиворот, и спустя буквально секунду тот уже сидел у нашего столика. Не за ним, но рядом. Надо бы этого официанта к нам в полицию переманить.

Купчик, скромно потупив глаза, молча ждал. Мне даже жалко его стало, столько покорности в человеке было. С Золотовым бы поделился, что ли.

— Вы не бойтесь, — сказал я. — Вы меня помните? Мы встретились сегодня утром у Гостиного двора.

— Простите, батюшка, запамятовал, — пробормотал купчик, даже не взглянув на меня.

Ну да ладно, не это главное.

— Не страшно. Вы шли от Андреевского собора. Так?

— Воля ваша…

— Да или нет?

Уразумев, что это был вопрос, купчик четко ответил — нет. Шел он от канала. На Екатерининской увязался за молодой парой. Тут купчик долго и чуть не со слезой стал уверять, что ничего дурного не имел в виду. Пришлось Мартыну на него рявкнуть. По описанию пара была очень похожа на Золотовых.

— Спешили они очень, — оправдывался купчик. — Еле догнал.

— Зачем? — спросил я.

— Так денежку малую попросить. Поиздержался я.

— Дали?

— Да. Барышня расщедрилась, двугривенным пожаловала.

Что было дальше, он, увы, не видел. Зажав монету в кулаке, он побежал отыгрываться, но никого из игроков в столь ранний час не застал.

— Батюшка, ссудили бы гривенничком, — жалобно попросил купчик. — С утра маковой росинки во рту не было.

— Не давай, — сказал Мартын. — Проиграет всё.

Я немного поколебался, потом дал гривенник официанту.

— Дай ему чего-нибудь перекусить.

Тот глянул на Мартына, получил утвердительный кивок и исчез, точно джинн арабских сказок. Купчик, получив разрешение, понуро побрел следом.

— Так на чем я остановился? — спросил я. — Ах да. Золотов-младший, стало быть, с тех пор проигрывался не так сильно?

— И рядом не стоял, — уверенно заявил Мартын. — Маргарита его прямо в ежовых рукавицах держала. В игру, конечно, не лезла, но контролировала жестко. Игроки, бывало, посмеивались, но лишнего себе никто не позволял.

— Стало быть, перед тем, как в канал прыгать, шансов наделать серьезных долгов у него не было?

— В моем заведении — точно нет. Если кому и должен по мелочи, то там не рубли — копейки. А он, получается, сам прыгнул?

— Сам, — сказал я. — Вроде как поверил он в вашу байку про маяк петровский. Мол, проплывет он под ним, и путь правильный увидит, и еще какие-то блага урвет. Какие, кстати?

— Да какие там блага? — искренне удивился Мартын. — Это ж маяк, Ефимка. Он только путь указывает. Ты ж сам кронштадтский, такие вещи знать должен.

Я кивнул и оглянулся. Купчик, забившись в угол, торопливо хлебал борщ. Ложка так и летала вверх-вниз. Должно быть, полученный утром от барышни двугривенный пошел на другие цели. С этой мыслью я распрощался с Мартыном и вышел из ресторана.

НА УЛИЦЕ ОПЯТЬ моросило. Я поднял воротник плаща и быстро зашагал по мостовой. Поначалу возникла идея прямиком отправиться к Фроловым и побеседовать еще раз с Катериной о ее ночных визитерах, чьи имена теперь были мне известны, однако я задумался, и ноги сами принесли меня на угол канала.

На первый взгляд, уже ничто не напоминало о недавней трагедии. Зеваки давно разбрелись. Вещи Андрея прибрали и доставили к нам в полицию. Вдали, сразу за воротами канала, ударил в небо и тотчас исчез луч света. Будто молния снизу-вверх сверкнула. Кто-то там продолжал бороться с прожектором, найдя в лице осветительного прибора достойного противника по части упрямства.

И всё же что-то здесь еще оставалось. Что-то крутилось у меня перед самым носом, точно назойливый комар. Я это нутром чувствовал, но никак не мог ухватить. Остановившись там, где я впервые увидел Маргариту Викторовну, я еще раз окинул взглядом всю панораму.

Разгадка должна была быть где-то здесь. Мое чутье сыщика подсказывало мне, что чутью Вениамина Степановича можно было доверять, а ему вполне хватило рассказа об утреннем происшествии, чтобы уверенно заявить — тут произошло убийство. Я такой уверенности по-прежнему не испытывал, но и сдаваться — как тот неведомый мне механик с прожектором — не собирался, а потому снова и снова прокручивал в голове моё утреннее купание, пристраивая по местам каждую мало-мальски значимую деталь.

Получалось, честно скажу, с большим трудом, а потом меня и вовсе отвлекли.

Как говорится, на ловца и зверь бежит. Мимо проходила Катерина Фролова. Я окликнул девушку, и та остановилась.

— Ох, это вы, господин агент? — громко воскликнула она. — Ну как, нашли уже наши ложечки?

— Пока нет, но я близок к разгадке, — заверил я ее. — И был бы еще ближе, если бы вы честно отвечали на мои вопросы.

— Ох, скажите, пожалуйста! Это когда я вас обманывала?!

— Вы не обманывали, но и не договаривали, а молчание в нашем деле…

— Ох, да говорили вы мне это уже, — отозвалась Катерина. — Говорили. А я вам сказала…

— Помню, — тотчас остановил я ее.

Катерина была девушкой бойкой и за словом в карман не лазала, умудряясь при этом так ничего и не ответить по существу. Вот и сейчас она задорно улыбнулась, готовая пронзить меня стрелами своего красноречия, но теперь-то я был готов.

— Вы, Катерина, утверждали, будто ваши, скажем так, ночные встречи с Золотовыми к краже не относятся.

На лице девушки появилось неподдельное изумление.

— Откуда? — прошептала она.

— Я, Катерина, всё-таки сыщик, — ответил я, постаравшись, чтобы это прозвучало не слишком самодовольно. — Так что я скажу вам большое спасибо, если вы сэкономите мое время и расскажите честно, но без интимных подробностей, о ваших отношениях с обоими Золотовыми и их отношениях между собой из-за вас.

— Ох ты ж какой ловкий, — Катерина покачала головой. — Ну, по второму я вам сразу скажу, господин агент, что никаких между ними отношений по мне не было. Зачем мне скандалы? А по первому — так я ведь дама свободная.

Я изобразил понимающую улыбку:

— Это не по моей части. Но извините, Катерина, есть у меня подозрение, что по второму вы, возможно, просто не в курсе.

— Ох, они сцепились? — Катерина удивленно приподняла бровь.

Судя по всему, девушка еще не знала о гибели Андрея Золотова, а я, по правде говоря, не хотел быть черным вестником.

— Давайте скажем так, — задумчиво протянул я. — Не всё там гладко в семье, но мое дело — расследование уголовных преступлений.

— Уголовных? — протянула Катерина.

— Именно.

Девушка кивнула — не так, как Маргарита Викторовна, а четко, основательно — и изобразила на лице серьезность.

— Ох, хорошо, — сказала она. — Слушайте. Андрюша, конечно, прелесть, но вы же понимаете: он гол как сокол.

— А я слышал, что ему по завещанию родителей приличная сумма причитается, — возразил я.

— Ой, да он их уже давно проиграл. Плохо вы всё-таки работаете, господин агент, — Катерина подарила мне зубастую улыбку, но продолжила серьезным тоном: — Так вот, беден Андрюша. А я ведь и так — кожа да кости. Поглядите, — и она прокрутилась передо мной, демонстрируя стройную фигурку, даже с поправкой на пальтишко из набивной ткани никак не попадающую под описание «кожа да кости». — Нет, я не против перекинуться парой слов с любезным собеседником, но жизнь предпочитаю строить на серьезном фундаменте.

— Логично, — сказал я. — А Артем Поликарпович, стало быть, такой фундамент и есть?

— Совершенно правильно. Да и человек он не плохой. Эмоциональный очень, но в определенных случаях это очень даже на пользу. Если бы их обоих можно было склеить в одного человека, я бы мигом за него выскочила.

— Вот как? А скажите, Катерина, Андрей был в курсе ваших прагматичных взглядов?

— Практичных, господин агент, — поправила меня Катерина. — Да, он знал, что вначале богатство, потом я. Согласитесь, было бы нечестно скрывать такое. А теперь, если позволите, я спешу, мне на пристани рыбки обещали привезти. Рада была поболтать! — и она поспешила прочь, но уже на углу обернулась и звонко, на всю улицу, крикнула: — А ложечки наши всё-таки найдите!

Я усмехнулся и проводил ее взглядом. Еще один элемент мозаики занял свое место. Впрочем, он-то был довольно предсказуемым. Когда у юноши, который проводил вечера с девушкой, возникает отчаянная нужда в деньгах, первопричину установить не трудно. Какое-то время я всерьез размышлял, не мог ли Андрей в свете такой нужды польститься на «ложечки» старушек, но потом отбросил эту мысль. Тогда бы он действительно пошел по кражам, вместо того чтобы гоняться за призрачной аркой.

За воротами канала опять мелькнул луч света. На этот раз он был куда ярче. Должно быть, механик повернул прожектор, и свет ударил мне по глазам. Пожалуй, слово «врезал» будет даже ближе к моим ощущениям. Я отшатнулся и на миг вдруг увидел эту арку.

Аккуратно набросанная четкими карандашными линиями — точь-в-точь как на рисунке из кармана Андрея, — она поднялась вслед за лучом, упираясь в небо двуглавым орлом. Широкое основание сжалось, пытаясь втиснуться по берегам канала, но места ему все равно не нашлось.

Справа еще куда ни шло: встало основание, напрочь перегородив Соборную улицу, и уперлось в ворота пожарной части, а вот слева вплотную к каналу примыкали армейские магазины. Их двери выходили прямо на канал, и там не то что основание арки, там столб фонарный воткнуть было некуда.

Словно возмутившись подобным отношением, арка частично исчезла. Основание скрылось за кирпичными корпусами, но вершину с двуглавым орлом я видел по-прежнему. Словно установленная где-то на берегу, арка из нарисованной вдруг обернулась самой настоящей, белокаменной. Под орлом вспыхнул огонь, да так ярко, что, не ослепи меня вспышка прожектора, это бы сделал он.

Я моргнул. Видение пропало. Я помотал головой. Да уж, ночные дежурства под дождем да кофе на голодный желудок определенно не пошли мне на пользу.

ВСЕ ЕЩЕ ПОД впечатлением от увиденного, я вернулся на Осокину площадь. Ветер так коварно изворачивался, что всё равно сумел надуть мне в ухо. Я остановился поправить воротник. Из дверей «магазина посуды» выскользнул Золотов Артём Поликарпович. Не вышел, а именно выскользнул.

При его комплекции это выглядело забавно. Вначале приоткрылась дверь. В проеме появилась физиономия, располагавшаяся на голову ниже, чем можно было бы ожидать исходя из роста купца. Зыркнув глазами по сторонам, Золотов бочком выбрался наружу и тихонько прикрыл дверь за собой. Меня он, по всей видимости, не заметил. Зато приметил городового на площади и застыл в тени дома.

Заинтригованный, я отступил назад за угол. Городовой пересек площадь по диагонали и скрылся за домами. Купец выждал еще минуту, снова зыркнул по сторонам и быстро зашагал прочь. Я позволил ему немного оторваться и пристроился следом. На Екатерининской улице купец свернул направо. Если бы он прошел ее до конца, то как раз добрался бы до места преступления.

Купцу оставалось пройти всего три дома, когда он остановился. Я на всякий случай отступил к дверям магазина, готовый юркнуть внутрь, если купец обернется. Он не обернулся. Только посмотрел по сторонам и решительно направился к дверям Морского собрания. Я прибавил шагу. У дверей купец вновь оглянулся через плечо — я укрылся за широкой спиной какого-то моряка, шагавшего вразвалочку впереди меня — и нырнул внутрь. У меня было два варианта: зайти следом, рискуя столкнуться нос к носу с Золотовым, или подождать снаружи. После короткой внутренней борьбы я выбрал первое.

Едва вошел, как сразу же столкнулся, но не с купцом, а со швейцаром. Тот заступил мне дорогу.

— Молодой человек, вы уверены, что вам сюда? — тихо, но твердо спросил он.

— Да. А вам, я смотрю, захотелось сменить обстановку? — нашелся я. — Так не проблема. Доложу по инстанции, что вы препятствовали полицейскому расследованию, и поедете в Сибирь, будете шишки лущить белкам.

— Так бы сразу и сказали, что по делу, — проворчал он, опуская глаза и отходя с дороги. — Чего пугать-то?

— Только что сюда вошел купец, — сказал я.

Швейцар одними глазами показал вправо. Золотов стоял в холле, у лестницы, внимательно рассматривая гравюру на стене. Я отошел в сторону, чтобы случайно не попасться ему на глаза. Швейцар буравил меня неприязненным взглядом. Я его игнорировал. Флотские никогда особенно не жаловали полицейских. Даже когда эти флотские давно списаны на берег и единственная их связь с морем — открывать двери и подавать верхнюю одежду в Морском собрании.

Купец не задержался. Он что-то буркнул себе под нос — громко и совершенно неразборчиво — и решительно направился на выход. Швейцар, распахнув перед ним дверь, коварно косил глазом в мою сторону. Белок он явно любил больше, чем полицию.

Купец на швейцара даже не взглянул. Я быстро подошел к гравюре. Если быть более точным, на стене висела целая серия картинок, но купца заинтересовала только одна. Третья справа. На ней красовался уже знакомый мне маяк в виде арки. Вольготно раскинувшись над входом в петровский док, он занимал всё пространство от итальянского дворца и аж до дома Миниха. Слева вперед выдавались Рыбные ряды. Задумчиво почесав затылок, я поспешил на выход, не преминув напомнить швейцару, что в Сибири очень холодно.

Купец быстрым шагом направлялся обратно. Я подумал, что он идёт домой, но тот свернул раньше. Перешел по мостику на Якорную площадь и так прибавил, что я еле поспевал за ним.

Такой легкой рысью мы добежали до итальянского дворца. Купец буквально вылетел на мост через канал и там встал, как вкопанный, озираясь по сторонам. Не иначе, высматривал, где тут должна была быть эта арка. Судя по гравюре, чуть дальше от ворот, чем сам мост, но в целом место было то самое.

Заметив по другую сторону городового, я махнул ему рукой. Тот посмотрел на меня. Я показал ему на купца, стоявшего посреди моста, и сам двинулся к нему. Мое приближение Золотов проморгал, а вот городового в форме приметил почти сразу, а приметив, стремительно развернулся в другую сторону. То есть навстречу мне.

— И снова здравствуйте, Артем Поликарпович, — как можно радушнее произнес я. — Ищете что-нибудь? Помочь?

В следующий момент пролетая над мостовой, я подумал, что Артем Поликарпович всё-таки очень эмоциональный человек. А еще он не только кричать умеет. Дальнейшие размышления были прерваны встречей с ограждением моста. В голове зазвенело. Я грохнулся на бок. Мимо тяжело протопал Золотов. Затем мелькнули форменные сапоги городового. Его свисток воззвал ко мне, как трубы небесные, и я кое-как поднялся на ноги.

Золотов бежал прочь. Городовой едва не наступал ему на пятки. Судя по тому, как купец мне врезал, это не ему от нас бегать следовало, но на сейчас расклад был именно таков. Я скорее зашагал, чем побежал следом.

Откуда-то сбоку выскочил дворник с лопатой. Купец бежал прямо на него. Дворник замахнулся лопатой. Купец вырвал ее из рук дворника и врезал ею ему по лбу. Тот рухнул на землю, а Золотов побежал дальше. Я прибавил шагу. Городовой догнал купца и повис у него на плече. Тот продолжал бежать.

Кто-то в синем костюме, оказавшийся впоследствии таможенником, бросился купцу под ноги. Тот со всего маху грохнулся о мостовую. Городовой покатился дальше. Купец начал подниматься на ноги, но таможенник крепко ухватил его за ноги и старательно мешал беглецу. Потом подоспел городовой, за ним я, а потом еще пара дворников, прибежавших на свист.

Всей этой компанией мы дружно навалились на купца и с грехом пополам связали его портупеей городового. Задачка оказалась та еще. Тумаков отхватил каждый, не говоря уже о словесных оскорблениях. Матерился купец однообразно, но уж очень громко. Как из пистолета в ухо стрелял.

Наконец, мы его скрутили. Я присел на купца, вытирая пот со лба. В голове еще слегка звенело. Рядом тяжело дышал городовой с шашкой в руке. Портупею пришлось пожертвовать для общего дела, и он вертел оружие в руках, не понимая, куда его теперь девать. Мне б его заботы!

— Куда бежали, Артем Поликарпович? — осведомился я.

Тот прохрипел снизу что-то недоброе. Я вздохнул. Вокруг начал собираться народ. Послышались вопросы: что, мол, тут творится средь бела дня?

— Задержан преступник, — оповестил всех городовой.

— Подозреваемый, — поправил я его. — Хотя сопротивление властям тут налицо.

— Точнее, на лице, — фыркнул кто-то.

Послышался смех. Я осторожно потрогал левую щеку.

Она вся горела. Похоже, остряк был прав. Чиновного вида старичок с пенсне на носу затребовал доказать, что я тут «власть». Пришлось предъявить документ.

— Сыскная полиция, — прошелестело по рядам. — А дело-то серьезное.

И нет бы людям успокоиться на этом и разойтись. Куда там! Толпа прирастала как на дрожжах. Когда я попросил городового найти коляску для перевозки арестанта, ему уже пришлось проталкиваться.

Люди, нисколько не смущаясь, переговаривались в полный голос. Версии о возможных грехах пойманного купца сыпались как из рога изобилия. Кто-то помянул утреннее самоубийство, и я навострил уши, но ничего интересного для следствия не услышал. Даже имя покойного, и то переврали. Другой остряк с претензией на юмор громко строил догадки на предмет того, куда я поскачу на этом борове, если сумею его обуздать.

Затем кто-то признал меня, кто-то купца — Кронштадт город маленький, — и остроты стали более адресными. Мол, нашел Ефимка замену воздушному шару и сейчас на этом нечистом полетит прямиком в Санкт-Петербург, с докладом к самому государю императору. Одни просили и их в докладе помянуть, другие просто зубоскалили. Купец подо мной взбрыкивал и щедро осыпал проклятиями всех вокруг.

К счастью, тут подкатила коляска, и мы на ней, если быть честным, попросту сбежали.

— НЕ БУДУ СПРАШИВАТЬ, раскрыл ли ты дело, — фыркнул Семен, когда я ввалился в приемную. — Всё прямо на лице написано.

— Ну хоть ты не язви, — попросил я. — Я эту шутку сегодня раз сто в разных вариациях слышал. Лучше запри вот этого вот, — я кивнул на купца. — В камеру. И не в службу, а в дружбу, съезди за Маргаритой Викторовной.

Поникший было купец снова стал кричать и брыкаться, но у нас и не таких буянов по камерам расселяли. Справились. Семен пообещал быть «одной ногой здесь, а другой уже там» и добавил:

— Да, совсем из головы вылетело. Тебя только что инспектор спрашивал.

Значит, не судьба мне передохнуть. Впрочем, какой-то лимит времени мне свыше всё-таки выделили. Инспектора в кабинете не оказалось. Заварив себе кофейку, я устроился за столиком у окна. Своего помещения для простых агентов не выделили, так что отчеты мы писали тут же, под бдительным оком начальства.

Туман в голове малость рассеялся, и я отчетливо увидел всё дело: преступление и преступника, мотив и средство. Да, действительно всё просто. Вздохнув, я отставил кружку и начал аккуратно переносить мысли на бумагу. Дошел примерно до середины, когда в кабинет зашел инспектор.

— Я так понимаю, всё готово и можно передавать дело в суд, — сказал он таким тоном, словно бы ни на йоту не сомневался в положительном ответе.

Не отрываясь от бумаги, я кивнул. Кивок отозвался ноющей болью в голове, заставившей меня поморщиться.

— Сейчас, Вениамин Степанович, — пообещал я. — Рапорт закончу, и будет всё.

Инспектор прошелся по комнате и остановился у самовара. На какое-то время его внимание полностью поглотило священнодействие заваривания чая, а я практически закончил отчет.

— За Маргаритой Викторовной вы Семена послали? — спросил инспектор. — Ладно, пусть прогуляется. Кстати, купца-то за что арестовали?

— Да буянил он не в меру, — пояснил я и осекся. — Погодите, Вениамин Степанович, только не говорите, что вы и без моего рапорта знаете, кто убийца.

— Мне всё было ясно с самого начала, — спокойно ответил инспектор. — Это, как говорил Шерлок Холмс, дело на одну трубку, — и, заметив мой недоуменный взгляд, добавил: — Он имел в виду, что пока выкуривал трубку — раскрывал подобное дело. Вы не читали рассказы сэра Артура Конан-Дойля?

— Нет.

— Напрасно. Его даже в Китае читают, предпочитая собственным авторам, а это кое-что да значит. Китайцы — народ замкнутый. До них не так-то просто достучаться.

Я хмыкнул. Не знаю, как там этот Холмс, а я, пока бегал туда-сюда, весь на табачный дым изошел. Скоро рассеиваться начну.

С улицы донесся стук копыт. Я выглянул в окно. Семен привез Маргариту в наемном экипаже. Это правильно. Дождь опять закапал, да и вообще погода к прогулкам не располагала. Не в нашей же карете с решетками ее везти. Хотя инспектор вряд ли думал так же. Наперед могу сказать, что Семен включит двадцать копеек в расходы, а Вениамин Степанович их оттуда вычеркнет. Забегая вперед, скаажу, так оно и случилось.

— Маргарита Викторовна приехала? — спросил он.

— Да, Вениамин Степанович.

— Пригласите ее сюда, и купца тоже.

— Слушаюсь.

Пребывание в камере пошло Артему Поликарповичу на пользу. Он больше не ругался и не размахивал руками. Когда мы с Семеном доставили его в кабинет, инспектор задумчиво изучал рисунок с аркой, который был найден в кармане Андрея, а Маргарита Викторовна, сидя на стуле, бросала на него встревоженные взгляды из-под бровей. Купцу достался табурет. Семен присел за столик рядом, а я прошел к своему столу. Купец злобно зыркнул на меня, потом на Маргариту Викторовну.

— Ну что же вы, Артем Поликарпович, — заговорил инспектор. — Общественный порядок нарушаете, сотрудников полиции бьете. Они ведь при исполнении.

— Спужался я, — нехотя признал купец. — Пошел посмотреть, где Андрей утоп. Мне ж Маргарита рассказывала про его фантазию с маяком, вот я и решил пойти самому глянуть. Ваш-то, — тут он снова злобно глянул на меня. — Под меня копал. Только вышел к мосту, а он уже тут как тут.

— Быть может, не зря копал, — тихо сказала Маргарита Викторовна.

Купец побагровел и начал было подниматься, но вовремя одумался. Сел обратно сам.

— Наверняка не зря, — заметил инспектор. — Теперь мы знаем, что Артем Поликарпович Золотов к хулиганству и рукоприкладству склонен. Но сейчас мы занимаемся убийством Андрея Викторовича Золотова, в смерти которого обвиняется присутствующая здесь Маргарита Викторовна.

Барышня вздрогнула и вскинулась.

— Я, Ефим, с вашим рапортом ознакомиться не успел, — продолжил инспектор. — Так что вам слово.

— Как?! — вскинулась барышня. — Неужели вы, Ефим Родионович, верите в то, что я могла убить своего брата?!

— Думаю, не могли, — сказал я. — Иначе избавились бы от него как-нибудь попроще. Без легенды про Петровскую арку и без вот этой композиции, — я указал на рисунок в руках инспектора. — Это ведь вы нарисовали?

— Вы можете это доказать? — вопросом на вопрос ответила барышня.

— Конечно, — сказал я. — О ваших уроках рисования мне рассказал Артем Поликарпович, и вряд ли это ваш единственный рисунок. Найдем их, найдем вашего учителя, подключим экспертов, и, уверен, они установят авторство. Вот только они сделают экспертизу не бесплатно, а мы, в свою очередь, вчиним это вам в иск.

Барышня кивнула.

— Не нужно. Это я нарисовала. Как запомнила легенду, так и нарисовала, — в ее глазах на миг мелькнуло «что, съел?», но тотчас исчезло, уступив место кроткому недоумению. — Но ведь рисование — это не преступление.

— Само по себе — нет, а вот как часть преступного замысла — уже да, — продолжал я. — Так же и с легендой. Можно приукрасить сказку ради красного словца, а можно — ради убийства.

— Скажите на милость, и как же я его совершила?

— Сейчас расскажу, — ответил я, моментально оказываясь в центре внимания. — Не знаю, когда вы решили избавиться от брата, но полагаю, случилось это, когда он проиграл в карты тридцать тысяч. Наследство, как я понял, у вас общее, и хотя карточный долг…

— Сколько?! — проревел купец так, что стекла задрожали. — Убью!

— Успокойтесь, Артем Поликарпович, — сухо бросил инспектор. — Его уже убили.

— Так ведь он и убил, — тотчас вскинулась барышня. — Своими придирками.

— Ах ты тварь!

Сжав кулаки, купец рванулся было к ней, но Семен был начеку. Удар по затылку вернул буяна на место. Барышня, быстро встав, отступила к стене.

— Садитесь, Маргарита Викторовна, — сказал инспектор. — Противоправных действий мы не допустим. Вас будут судить исключительно по закону.

— Простите, Вениамин Степанович, — сказала она, вновь опускаясь на стул. — Но я пока не услышала — судить за что?

На дядю она даже не взглянула. Тот застыл, выпучив глаза и открыв рот.

— Разумно, — согласился инспектор. — На чём мы остановились? Итак, деньги промотаны, легенда рассказана, рисунок нарисован. Дальше, Ефим.

— Один момент, — сказал я. — Деньги не промотаны. Мартын отобрал у шулера расписки Андрея и отдал их Маргарите Викторовне. Однако, судя по моему сегодняшнему разговору с Катериной, до Андрея они так и не дошли.

— Катерина Фролова? — уточнил инспектор.

— Она самая, — ответил я. — Оба Золотовых были к ней неравнодушны. Младший мог бы стать фаворитом, не будь он без гроша за душой. Катерина откуда-то знала, что он всё проиграл.

— Откуда? — сразу спросил инспектор. — Такими вещами обычно не хвастаются.

— Пока не знаю, но обязательно спрошу, — ответил я. — Может, проболтался, а может, и подсказал кто. Так или иначе, дела у Андрея последнее время шли неважнецки. Как недавно заметил Клаус Францевич, на жизнь ему жаловаться было рано, но что-то предпринять — уже пора. Однако был он не «предприниматель» — вон, купец, когда в Москву собрался, все дела на Маргариту Викторовну оставил, — так что наверняка просто плыл с печальной миной по течению, пока на горизонте не появилась легенда, способная одним махом решить его проблемы. Думаю, убедить его на этот трюк было не сложно.

На словах «не сложно» Маргарита Викторовна криво усмехнулась и едва заметно покачала головой. По всей видимости, тут я был категорически не прав. Однако перебивать меня барышня не стала.

— Так или иначе, он согласился на дополненный вариант легенды, — акцентировался я на главном.

— Дополненный? — переспросила барышня.

— Оригинал легенды купания не предполагал, — сказал я.

— Андрей считал иначе, — ответила барышня.

— Разумеется, — согласился я. — Иначе бы он в канал не прыгнул.

— То есть вы утверждаете, что прыгнул он всё-таки сам? — вкрадчиво, будто кошка, уточнила барышня.

Инспектор внимательно посмотрел на меня. Семен оторвался от своих записей и вопросительно изогнул бровь, сигнализуя: мне это записывать?

— Да, я полагаю именно так, — твердо сказал я. — Прыгнул он сам. Сил скинуть его в канал у вас, Маргарита Викторовна, не хватило бы. Заставить вы его тоже вряд ли сумели бы. Тут ведь сразу возникает вопрос — как? Пригрозить пистолетом? Даже если бы он у вас был, не факт, что вы стали бы стрелять там, где выстрел наверняка услышат, да и пугать легкой смертью человека, чтобы он решился на смерть куда более страшную — это не самое разумное предприятие. Остается легенда.

Последовал утвердительный кивок, после чего барышня со знанием дела возразила:

— Тогда, Ефим Родионович, какая же я убийца? Лгунья — возможно. Можете меня за это отшлепать.

— Я бы с удовольствием, — ответил я. — Но мы будем действовать по закону.

— А по закону, — барышня чуть закатила глаза и процитировала: — Согласно «Уложению о наказаниях», статье 491, я, будучи свидетелем опасности для жизни другого лица и не доставив ему должной помощи, подлежу аресту на срок не более одного, заметьте, Ефим Родионович, всего одного месяца, или же штрафу не более ста рублей. Да и простите, какую помощь может оказать такая бестолковая барышня, как я? Ну, кроме как метаться и взывать о помощи? Что я, кстати, и делала.

Инспектор покачал головой.

— Это не всё, — не сдавался я. — Вы не просто свидетель. Именно вы привели брата к каналу. Вы отшили нищего, дав ему двугривенный, чтобы он поскорее убрался, вместо того чтобы попросить о помощи.

— Я… Я просто боялась, что кто-то узнает о глупом поступке брата, — вывернулась барышня.

— О нём уже весь город знает, — сказал я. — Что, полагаю, вам и требовалось, иначе бы Андрей нырял в другом месте. Вот это, — я указал на рисунок в руках инспектора. — Форменная липа. Или, если хотите, художественный вымысел. Потому как маяку здесь не место. Он должен быть на берегу, но там утром практически никого, а здесь вот рядом Андреевский собор. Прихожан на службу собирается много, особенно когда служит отец Иоанн.

— Так не многовато ли свидетелей для убийства? — с едва уловимой полуулыбкой спросила барышня.

— Кто-то же должен был вашего брата из канала вытаскивать, — сказал я. — Вряд ли он согласился бы на самоубийство. Нет, он наверняка рассчитывал увидеть «правильный путь» в жизни. Судя по рисунку, ему всего-то предстояло проплыть или даже пролететь, если хорошо оттолкнуться, буквально метр-два, однако из канала без посторонней помощи не выбраться. Поэтому вы прихватили с собой веревку.

— Мы? — переспросила барышня.

— Уверен, что принесли ее вы. Впрочем, чего гадать? Веревка не маленькая, в кармане не спрячешь. Нищий, которому вы денег дали, тащился за вами по всей Екатерининской и, конечно, успел ее заметить. Сейчас он сидит у Мартына, проедает мой гривенник и проигрывает ваш двугривенный. Мы привлечем его как свидетеля и…

— Хорошо, — барышня кивнула и задумалась. — Как я помню, статья 489 об оставлении в опасности…

— Можно подумать, что это вы учились на юриста, — хмыкнул я.

— Да уж не дурака валяла, — бросила в ответ барышня.

— Не пойдет, — сказал инспектор. — Я понимаю, куда вы клоните, но там есть специальное разъяснение…

— Нет, — возразила барышня и улыбнулась.

Улыбка получилась хищная, но твердая: мол, меня на мякине не проведешь.

— Есть, — столь же твердо парировал инспектор. — Оно относится к предыдущей редакции уложения, но всё еще в силе. И оно прямо говорит, что если оставлением в опасности была цель лишить жизни, то в данном случае речь идет об убийстве, и нам следует смотреть статью 453. Ведь так, Ефим?

Я со всей уверенностью подтвердил, что так, хотя, по правде говоря, лично мне бы пришлось по каждому номеру лазать в томик уложения и читать, чего там понаписано.

— И как обстоит дело с оставлением в опасности с целью убийства? — спросил инспектор.

— Тут я могу только предполагать, — честно ответил я. — Но уверен, что предполагаю верно. Итак, Маргарита Викторовна, сигналом к прыжку послужил ваш крик о помощи. Он должен был привлечь внимание первого же замеченного вами прохожего. Дальше прохожий слышал плеск в канале, героически бросался на помощь и вытягивал Андрея с помощью веревки. Вот только крикнув раз, вы сразу замолчали, да и веревка, не угляди ее матрос, так бы и осталась валяться на углу канала, где ее быстренько присвоил бы какой-нибудь нищий. Так?

Барышня молча смотрела в пол. Семен старательно скрипел пером. Купец очухался и заозирался.

— А? Что? — пробасил он.

— Помолчите пока, Артем Поликарпович, — попросил инспектор, продолжая разглядывать барышню.

Та подняла голову, собранная и готовая к бою. Я вновь восхитился ею, но на этот раз не внешностью, а умением держаться.

— Суд может и не поверить в вашу версию, — сказала она.

— Но может и поверить, — парировал инспектор. — Вы хотите сделать заявление?

— Да. Если я правильно помню, статья 462 или 463…

— Думаю, 463, — сказал инспектор. — По первой из них регламентируется только наказание за доставление средства к самоубийству, тогда как по второй — подговор к оному лица, не достигшего двадцати одного года, и опять же содействие. Максимальное наказание, конечно, сурово, но оно же равно тому минимуму, который полагается за убийство.

— Подговор еще надо доказать, — задумчиво протянула барышня, явно соображая на ходу. — А за одно только содействие плюс чистосердечное признание и раскаяние максимума, полагаю, не должно быть.

— Это верно, — сказал инспектор. — Правда, статья всё равно будет 463.

Барышня кивнула, принимая информацию к сведению. Я хмыкнул. Тело утопленника лежало у нас в холодной, прямо под нами. Согласен, наша профессия предполагает изрядный запас цинизма, но такое жонглирование цифрами над трупом лично мне представлялось уже откровенным перебором.

— Маргарита Викторовна, — сказал я. — Не для протокола. Семен, не пиши. Вам брата хоть немного жалко?

— Очень жалко, — кивнула барышня.

— Но упустить возможность прибрать к рукам полмиллиона было бы еще жальче, — уточнил инспектор.

— Полмиллиона? — переспросил я.

Барышня мелко кивнула, опасливо косясь на дядю, но тот, похоже, и сам пока не понял.

— Смерть брата приносила ей лишних двадцать пять тысяч, — пояснил вместо барышни инспектор. — Которые можно было бы получить и проще, прижав брата через посредника долговыми расписками. А вот если бы мы арестовали Артема Поликарповича за доведение до самоубийства лица, оставленного на его попечение, или если бы он, с его-то импульсивностью, прослышав про следствие, подался в бега, то Маргарита Викторовна могла бы распоряжаться всем его предприятием.

— Паскуда, — зарычал купец. — Я ж на тебя все бумаги оформил.

— С седьмого октября? — спокойно уточнил инспектор.

— Ага. Что?! Уже в моих бумагах порылись?!

Вместо ответа инспектор показал ему подпись под рисунком. О том, что самая сила арки должна была наступить именно седьмого октября. Барышня не теряла времени попусту.

Купец рыкнул и бросился-таки на нее. Одну оплеуху она словила. Потом мы с Семеном его скрутили. Пришлось даже разок табуреткой приложить.

— Теперь вы видите, что этот человек опасен для общества? — сказала барышня, потирая щеку ладошкой.

— До вас ему еще далеко, — строго возразил инспектор. — Семен, отправьте его в камеру. Пусть там в себя приходит. Потом гоните в шею. Нечего казенное место занимать. Ну а вам, Маргарита Викторовна, придется задержаться у нас до суда.

— В хорошей компании отчего ж не задержаться, — очень спокойно ответила она.

Потом встала и в сопровождении Семёна отправилась в камеру.

КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ МЫ молчали. Инспектор пил чай и читал мой рапорт. На его лице застыла гримаса отвращения. Час назад я бы с интересом гадал: это потому что чай остыл, или это я там чего-то эдакого понаписал. Сейчас же мне было всё равно. Я просто сидел на стуле, пытаясь сознать, как вышло, что ангел небесный обернулась сущей дьяволицей. Мысль эта в голове не укладывалась.

— О чём задумались, Ефим? — раздался голос инспектора.

Отложив рапорт, он смотрел на меня.

— Да так, ни о чем. Скажите, Вениамин Степанович, а как вы сразу сообразили, что это убийство?

— Логика, Ефим, — последовал ответ. — Логика и знание жизни. Начнем с утопленника. Он прожил в Кронштадте четыре года, а плавать так и не научился. Значит, действительно воды боялся. Это бывает. Особенно если чуть не утонул, как нам Маргарита Викторовна рассказывала. Видел я такое, и не раз. Но только если он воды боялся, то должен был страх свой преодолеть, чтобы в канал прыгнуть. А что такое самоубийство? — он щелкнул пальцами и сам же ответил на свой вопрос: — Это, Ефим, бегство от трудностей. Если он себя смог преодолеть, какие после этого трудности могли его испугать? Да никаких. Нет, будь юноша слаб духом, он бы в петлю полез или яду наглотался. На несчастный случай тоже не похоже. Юноша разделся, рядом заблаговременно приготовлена веревка. Хорошая веревка, такая долго бы не завалялась. Плюс картинка с указанием на сегодняшнюю дату как день силы.

— Ну, это уже мистика, — сказал я.

— Это чушь, — строго поправил меня инспектор. — То есть, конечно, в данном деле она — важная деталь, как причина, побудившая жертву пойти на поводу у преступника, но сама по себе вся эта мистика не существует. За каждой тайной стоит вполне реальный человек, который не хочет делиться своими секретами. В нашем случае секрет заключался в том, ради чего стоило седьмого октября отправить юношу в канал. Тут были возможны варианты, но даже сама по себе эта дата говорила о том, что купание в канале не было случайным или, скажем, совершенным под влиянием душевного порыва. Оно было подготовлено загодя. С учетом того, что плавать юноша не умел — это было убийством.

— Логично, — признал я.

— Конечно, поведение Маргариты Викторовны могло быть следствием глупости, а веревку мог очень кстати обронить проходивший мимо торговец, но, как я вам уже говорил, за всякой случайностью прячется своя закономерность, которую необходимо отыскать, — инспектор покачал головой. — Должен признать, преступление у нее получилось почти идеальным. Жертва сама прыгает в канал, сама тонет, и даже с тем фактом, что к каналу эта парочка пришла подготовленной — доказать в суде именно убийство будет не так-то просто.

Раздался стук, и в дверь заглянул Семен. Инспектор поднял голову.

— Прошу прощения, Вениамин Степаныч, — сказал дежурный. — Ефим, там по твою душу бабка пришла.

— Какая бабка? — не понял я.

— Фролова Фекла Ильинишна. Говорит, пришла каяться.

Инспектор взглянул на часы.

— Как раз вовремя, — проворчал он так, что и не поймешь: рад или не рад он, что старуха сама в полицию пришла. — Ну что встал? — фыркнул он на Семена. — Зови, коли пришла. Чего старого человека в коридоре держишь.

Дежурный тотчас исчез. Дверь распахнулась, пропуская согнувшуюся старушку. Видать, радикулит так и не отпустил. Фёкла Ильинична тяжело опиралась на палку.

Инспектор уступил ей своё мягкое кресло, предложил чаю, а каяться переориентировал на меня. Мол, вот он всё запишет, что вы сочтете нужным сказать. Бабка первым делом рассыпалась в извинениях, что не сразу пришла в полицию, да так многословно, что пришлось ее прервать.

— Фекла Ильинишна, — попросил я. — Ваше раскаяние отмечено и будет учтено. Про ваши ночные поиски с лопатой мне тоже всё известно. Давайте уже по самому факту кражи.

Бабка выпучила на меня глаза.

— Это ж откуда тебе известно, милок?

— Работа такая, — кратко ответил я.

Бабка опять запричитала. Мол, конечно, молодой да грамотный, куда ей за мной угнаться. Кое-как я всё-таки направил беседу в более конструктивное русло.

Как оказалось, в ту ночь бабка мало того что видела вора, так еще и опознала его. Это был приказчик из лавки купца Золотова. Купец, как и его молодой племянник, не только через забор беседы беседовал. Катерина их и ближе допускала. Тайком — так она думала! — по ночам впускала то одного, то другого к себе, а рано утром провожала. Дело, как говорится, житейское, молодое, но той ночью влюбленные ненароком спугнули вора.

На профессионала он, по мнению бабки, никак похож не был. Видать, решил за молодым хозяином пошпионить, да как влез в дом — не удержался пошарить по полкам. Тут мы с инспектором переглянулись. По всей видимости, Артем Поликарпович либо знал, либо догадывался о том, что он — не единственный кавалер у Катерины, и установил за племянником слежку.

Соблазн прикарманить кое-что оказался слишком велик — тем более что работая в посудной лавке, приказчик вполне мог сбыть краденый товар покупателям за его полную стоимость — но в ту ночь гость не задержался. Катерина его через дверь на кухне выпускала, вот вор и заметался, а заметавшись — малость нашумел.

Бабка, выглянув на шум, увидела, как вор на цыпочках выскочил из кухни, держа в руках большущий сверток. К дверям он уже не успевал — там были Катерина с Андреем — и выскочил в окно. Свет луны, очень вовремя выглянувшей из-за тучи, позволил разглядеть его лицо. Торопливо натянув на себя одежду, бабка с кочергой выскочила из дому — вот ведь не робкого десятка оказалась! — и увидела вора на улице уже без свертка. Тот тоже ее увидел и со всех ног бросился бежать. Угнаться за ним старуха, конечно, не могла, однако смекнула, что вор припрятал добычу где-то во дворе. Сказала бы сразу, и дело с концом. Мы бы обшарили двор и нашли пропажу.

Ан нет! На девяносто шестом году жизни бабка надумала поиграть в Пинкертона! Сама преступника разоблачить решила, и ночью, едва стемнело, засела в сенях в засаде. Вор, однако, за добычей не вернулся. Бабке стало скучно, и она полезла сама сверток искать, вобла вяленая! Весь двор перерыла, только к дровяному сараю подходить опасалась.

— Чую, батюшка, бес там затаился! — вещала она треснутым голосом. — И на меня из темноты зыркал. А ну как затащил бы в сарай и что срамное сотворил?!

Инспектор бросил на меня ехидный взгляд из-под бровей. Я его проигнорировал…

ПРИКАЗЧИКА МЫ ВЗЯЛИ тем же часом. Бедняга так устал бояться, что, едва завидев меня с Матвеевым, сам во всем покаялся. Спрятал он добычу в сарае, в дровах, во втором ряду, под самым потолком. Получается, я всю ночь на ней и пролежал.

БАРЫШНЮ И ПРИКАЗЧИКА судили в один день.

Нищий действительно видел в то утро веревку у Золотовых, и это, вместе с долговыми расписками Андрея, найденными в шкатулке Маргариты Викторовны, основательно укрепило позиции обвинения, однако те по-прежнему были далеки от идеальных. Да еще Артём Поликарпович подсуропил. Не иначе как из вредности пригласил лучшего адвоката. Не самого Плевако, конечно, тот на наше счастье как раз от дел отошел, но одного из его учеников!

Говорят, прокурор после суда выглядел как Наполеон после Ватерлоо. Впрочем, он тоже был не лыком шит, и совсем отвертеться от наказания Маргарите Викторовне не удалось. Однако приказчику за кражу ложек и то больше досталось.

Сам я на суде не был — всё-таки простудился, и две недели провалялся в постели.

 

Часть вторая. Семейное дело

НОВЫЙ, 1909 ГОД я встречал на посту. Точнее говоря, дежурил по нашему сыскному отделению. Семен попросил его подменить. Сам он отправился с очередной пассией за город, а я, по правде говоря, хотел только одного — покоя. Последнее дело меня изрядно вымотало.

Сложным его назвать было нельзя. Один мастеровой, будучи в изрядном подпитии, так сильно аргументировал свою точку зрения молотком, что в итоге сразил оппонента наповал. Осознав содеянное, «молотобоец» мгновенно протрезвел и дал деру. Согласно показаниям свидетелей, он, словно заяц, упрыгал по льду залива куда-то в направлении Финляндии. Я запросил по телефону тамошних коллег. Они ответили, что со стороны Кронштадта гостей не было и что в такую погоду вряд ли будут.

На заливе бушевала снежная буря. Затеряться в ней — проще простого, что, по всей видимости, и случилось с нашим мастеровым. Наказав коллегам держать ухо востро — мало ли всё же вынесет его нелегкая на финский берег, — я приступил к розыскным мероприятиям.

Сама по себе методика поиска на заливе у нас была давно отработана. В Кронштадте любителей померзнуть с удочкой в руках каждый год на льдине уносит. Можно сказать — традиция. Прошлой весной уж настолько толстый лед был — два портовых ледокола не смогли пробиться на помощь рыбакам — а они всё равно как-то уплыли. Так что я, не мудрствуя понапрасну, сигнализировал во все положенные инстанции, и мы всем миром отправились искать нашего потеряшку.

Погода и впрямь оказалась мерзопакостная! Холод, метель, а уж ветер просто с ног сбивал. Целый день мы во льдах провели: встретили трех рыбаков, спасли заблудившегося пьяницу, видели нерпу и лису. В попытке подстрелить последнюю учинили такую стрельбу, что из кронштадтского гарнизона нам на помощь выслали роту солдат. К их прибытию лиса благополучно сбежала, а мне пришлось объясняться с военными, только что отмахавшими пару верст бегом да во всеоружии. Побить не побили, всё-таки я — агент сыскной полиции и при исполнении, но очень хотели.

Впрочем, как говорится, нет худа без добра. Вместе с ними мы еще раз прочесали район поиска и поймали, наконец, беглеца. Или, лучше сказать, нашли. Этот болван прихватил молоток с собой, а пальто накинуть не догадался. Когда солдаты на него наткнулись, он уже так замерз, что был не в силах самостоятельно передвигаться. Больше часа у печки оттаивал, прежде чем смог хоть одно слово вымолвить.

В конечном итоге «молотобоец» оказался там, где ему самое место — в камере, а я с комфортом развалился в мягком кресле инспектора. В руках у меня был журнал с интереснейшей статьей на тему грядущего противоборства двух видов летательных аппаратов — легче и тяжелее воздуха, но глаза слипались и никак не хотели сконцентрироваться на строчках. Сон уже почти сморил меня, когда зазвонил телефон. Я снял трубку, сказал, что Ефим Кошин у аппарата, и узнал, что убили графа Рощина.

СНОВА ТАЩИТЬСЯ КУДА-ТО, пробиваясь сквозь метель, мне страшно не хотелось, но, как оказалось, убийца был столь любезен, что прикончил графа в теплом помещении. Точнее говоря, прямо на дому. Дом стоял на Павловской улице. От отделения до нее рукой подать, я бы за пять минут пешком добежал, но тут, словно почуяв серьезное дело, вернулся наш инспектор — Гаврилов Вениамин Степанович. Я доложил ему об убийстве, и он сказал:

— Ну что ж, Ефим, поехали.

Пришлось мне вновь заниматься поисками. На этот раз — приличного экипажа. В нашей-то карете только арестантов перевозить, чтобы заранее к своей тяжкой доле привыкали. Мне еще повезло, что наш парадный вход выходил прямо на Николаевский проспект, а там даже за четверть часа до полуночи хоть какое-то движение, да было.

Пробегав опять же пять минут, я сумел перехватить свободный экипаж перед самым носом у пузана в лисьей шубе. Извозчик, мерзавец, по случаю праздника и столь явной конкуренции вместо двадцати копеек слупил с меня полтинник. Пришлось заплатить. А куда деваться, коли кроме него никого нет?

Хотя, надо признать, домчал нас этот монополист с шиком. Мимо Гостиного двора мы пролетели вихрем. Пыль столбом не стояла, но пурга ее с успехом заменила. У Владимирского собора экипаж стремительно свернул на Павловскую, извозчик залихватски свистнул, и мы лихо подлетели к двухэтажному особняку песочного цвета.

Перед входом, как водится, толпились зеваки. В новогоднюю ночь их оказалось значительно меньше, чем собралось бы обычно, но и эта «традиция» не была сегодня забыта. Два десятка человек исправно пялились на темные окна особняка. Ни одно не светилось, и единственное, что сразу бросалось в глаза — разбитое стекло в крайнем правом окне на втором этаже.

На углу дома росло дерево. Без листьев я их не различаю, но стояло оно так монументально, так гордо расправило ветви — и это несмотря на весь снег, который на них лежал! — что я сразу решил: это может быть только дуб. Длинная и толстая ветка дуба вытянулась прямо под разбитым окном.

Впрочем, забраться через него в дом смог бы разве что ребенок. Особняк был старинный, с высокими и такими узкими окнами, что они невольно навевали ассоциации с бойницами. Это впечатление усиливали толстые рамы. К примеру, мне — а я довольно худощавый — пришлось бы их полностью выломать, чтобы протиснуться в окно.

Громко заржав, лошадь остановилась буквально в шаге от зевак, и наш извозчик бодро отрапортовал:

— Приехали, барин.

Из толпы послышались матюки в его адрес — судя по фразам: «Опять выёживаешься!», подобные сцены разыгрывались им не впервой, — но всё перекрыл зычный бас:

— А ну-ка, расступись! Живо! Кому сказал?!

Этот голос был мне знаком. Я закрутил головой и заметил на крыльце городового Матвеева. Он стоял там, точно капитан на мостике, и строго покрикивал на тех, кто замешкался. У Матвеева не забалуешь. Особенно в праздники.

Собственно, дежурства по праздникам вообще мало кто любил, но Матвеев — больше всех прочих, вместе взятых, и у него были на то все основания. Городовой всегда предпочитал проводить праздники в кругу семьи — с такой красавицей-женой я бы и в будни лишний раз из дому не вылезал! — и, соответственно, всякое правонарушение в праздничные дни воспринимал как покушение на свое семейное счастье. Другими словами, мог и тумаков отвесить, а рука у него была тяжелая.

Побитые граждане, конечно, жаловались. Начальство вкатывало Матвееву очередной выговор и внеочередное дежурство. Тот, понятное дело, добрее от этого не становился, зато количество желающих нарушать порядок в его присутствии падало прямо на глазах. Это, в свою очередь, побуждало начальство и дальше ставить Матвеева на дежурство именно в праздники. Вот такой вот круговорот сурового правопорядка получался.

— Живей, живей! — продолжал покрикивать Матвеев, но уже больше просто для порядка.

Когда инспектор степенно вылез из экипажа, люди ему к крыльцу уже широкий коридор расчистили. Наверное, и ковровую дорожку расстелили бы, если бы знали, что он изволит быть. Всё-таки инспектор из самого Санкт-Петербурга, да и там он считался не из последних. Сам Филиппов, начальник столичного сыска, за руку с ним здоровался!

Матвеев, подбежав, откозырял инспектору, кивнул мне, и, пока мы шли к крыльцу, доложил:

— В общем, Вениамин Степанович, графа убили, но кто, зачем — пёс его знает. Никто ничего толком не видел и не слышал. Домашние графа знай талдычат про какое-то проклятие. Но самого графа никто не проклинал.

— Понятно, — сказал инспектор и указал рукой в сторону дуба: — А там что?

Снег под деревом был так вытоптан, будто вокруг него скачки на слонах устраивали.

— А это вон они натоптали, — сказал Матвеев, кивнув на зевак, и те дружно потупились. — Каждый себя сыщиком возомнил. Свидетели говорят, что стекло разбили, когда графа убивали. В процессе, так сказать. Я на всякий случай вокруг дома обошёл, пока никто не набежал.

— И что? — спросил я.

— Ничего интересного, — ответил Матвеев. — Здесь — только стекла выбитые, а больше вообще ничего. Там, под деревом, даже снег не был примят. С другой стороны такая же картина. В окна к ним никто не лазал. Разве что прилетел сверху. Крышу я не проверял, это, Ефим, твоя епархия.

Последние слова он сопроводил едва заметной ухмылкой. Я ответил хмурым взглядом. По осени, выслеживая вора, я действительно провел целую ночь на крыше. Причем, как оказалось, украденное лежало прямо подо мной, о чём Матвееву до сих пор не надоело мне напоминать.

— Посты вокруг дома выставлены? — поинтересовался инспектор.

— Так точно.

— Хорошо, — похвалил инспектор. — Тогда пойдем в дом.

Мы поднялись на крыльцо. Матвеев распахнул перед инспектором дверь. Та вполне подходила к общему «крепостному» стилю — толстенная, с массивным металлическим засовом и замком, ключ от которого по всем канонам должен быть размером с полруки. Зеваки сунули было нос следом, но Матвеев строго глянул, и они моментально хлынули обратно.

Прихожая в особняке не уступала размерами моей квартире. Вдоль всей левой стены вытянулась вешалка. Панели из красного дерева, украшенные витиеватой резьбой, придавали ей массивности. Должно быть, граф любил принимать гостей — здесь можно было разместить верхнюю одежду полусотни человек. Сейчас на вешалке висели: две женских шубки, мужское пальто, офицерская шинель, темно-зеленая шинель студента и, на самом краю, ближе к двери, примостился как бедный родственник потертый полушубок. Справа от двери красовался рыцарский доспех с алым плюмажем на шлеме. Латные перчатки крепко сжимали длинное копье, которое упиралось острием в потолок.

Здесь нас встретил поп. Он благоразумно не высовывался на без пяти минут уже январский мороз, но, едва мы вошли, тотчас нарисовался, словно чертик из табакерки. Да и вообще, по правде говоря, на чертика он был похож больше, чем на священника. Заношенная ряса сидела на нём так плохо, как только могла сидеть вещь с чужого плеча. Сам же поп был низенький, рыжий и такой востроносый, что я с первого же взгляда его заподозрил, хотя так и не придумал — в чём.

— Дьякон Феофан Рощин, — отрекомендовался он. — Самый дальний родственник покойного, зато его самый преданный друг, — и добавил, поймав мой недоуменный взгляд: — Просим прощеньица, господа полицейские, но прислуги в доме совсем никого нет. Один я, так сказать, всегда на посту.

— Ничего, — сказал Вениамин Степанович. — Мы — люди самостоятельные.

После чего я помог инспектору снять шубу и пристроил ее на вешалке. Шуба у него была под стать самому инспектору — солидная. В такой и на прием к государю пожаловать не стыдно было бы. Мое черное пальто выглядело на ее фоне более чем скромно.

— Прошу со мной, — сказал дьякон, всем телом изобразив приглашение с полупоклоном.

Мол, «заходите, гости дорогие». Выглядело это так, будто он нас не в приличный дом, а в кабак зазывал.

— Проводите нас на место преступления, — велел ему инспектор.

— Да-да, разумеется, — дьякон так энергично закивал головой, что я испугался, как бы он ее не потерял. — Но графиня очень просила уделить ей минуточку вашего внимания, прежде чем вы приступите к нашему дельцу. Их сиятельство-то ведь теперь уже никуда не торопится, верно? А графиня поджидает вас в библиотечке. Это вам прямо по пути будет.

Вениамин Степанович сумрачно глянул на него и оглянулся на меня. Не успел я озвучить свое мнение, как он сказал:

— Хорошо.

— Ну вот и чудесненько!

Дьякон довольно потер ладошки, будто всучил нам какое-то барахло за миллион рублей, и вновь пригласил составить ему компанию в путешествии по дому. Следуя за ним, мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Ступеньки были деревянные, и некоторые тихонько поскрипывали под ногами, а вот перила оказались мраморные. С картин на правой стене на нас взирали бравые офицеры.

— Интересные портреты, Ефим, — на ходу заметил Вениамин Степанович.

Я машинально кивнул. В живописи я совершенно не разбираюсь. Будь это чертежи, тогда другое дело. Однако даже мне сразу бросилось в глаза, с каким вниманием к деталям художник подошел к своей работе.

Каждый офицер был изображен в полный рост. На заднем плане виднелась какая-то убогая китайская деревушка, и художник не поленился пририсовать самих китайцев, занятых повседневными делами. Их откровенная бедность еще больше подчеркивалась золотой рамой, в которую была заключена каждая картина.

— Родственники покойного? — спросил я у дьякона.

— Эти-то? — переспросил тот и замотал головой. — Нет-нет-нет. Это друзья их сиятельства, если их можно так назвать.

— Что значит «можно так назвать»? — недовольно бросил через плечо инспектор. — Выражайтесь яснее!

— Да-да, сию минуточку, — дьякон сразу преисполнился рвения и принялся торопливо перечислять, тыкая пальцем в портреты: — Это, значица, сослуживцы их сиятельства. На войне с япошками вместе бились. Первый — прапорщик Денисов. Вживую я его никогда не видел. Их сиятельство как-то обмолвились, что он в бою погиб, о чём они очень кручинились. Вот этот, в шапке, поручик Усташевич. Добрейший души человек был.

— Был? — переспросил я.

— Ага, — кивнул дьякон. — И его сгубили, ироды. Снарядом запулили. Вот ведь как бывает: был человек, ба-бах, и нет человека, — дьякон развел руками и продолжил: — Усатый — это капитан Ветров. Поначалу он за главного был. То есть всем их отрядом командовал.

— Что за отряд? — спросил инспектор.

— Разведчики, — ответил дьякон. — Цельная сотня солдат и вот эти, стало быть, господа офицеры. Поначалу командование вот этому Ветрову отдали, хотя их сиятельство позаслуженнее его будет. Ну а уж когда и он сгинул, то их сиятельство отряд возглавил.

— И этот погиб? — переспросил я.

По правде говоря, на тот момент судьба капитана меня волновала мало, но инспектор остановился и внимательно разглядывал портреты. Попусту он бы тратить на них время не стал. Я тоже вгляделся в картины, стараясь ухватить максимум деталей. С инспектором никогда заранее не угадаешь, что именно окажется важным, а сам он не скажет.

— Ага, — отозвался дьякон. — Выкрали его япошки и запытали до смерти. Из самого Порт-Артура выкрали. Прямо на рынке средь бела дня схватили и уволокли к себе. И на их сиятельство покушались, макаки желтомордые, только не вышло у них ничего! Ручонки-то коротки оказались, вот так-то! Их сиятельство на миноносце из города выехал. Дурак-капитан нас вместо Владивостока в Китай завез, но мы не в обиде, нет. Главное, вывез, а домой мы паровозом доехали.

— А вот этот? — спросил я, указав на портрет с благообразным стариком в мундире. — Тоже погиб?

— Этот-то? — переспросил дьякон. — Бобровский его фамилия. Нет, этот с нами выехал, а как в Расею-матушку возвернулись — засел в своем именьице и ни разу их сиятельство в Кронштадте не навестил. Ни разу! Только что месяц назад и свиделись, когда этот Бобровский богу душу отдал.

— Сам?

— Что? Ах да, конечно, самолично и благочинно преставился в кругу семьи. Их сиятельство на похоронах присутствовали и, так сказать, в последний путь боевого товарища проводили. Вы, господа полицейские, на портретик-то не смотрите, — дьякон пренебрежительно махнул рукой. — Это он тут бодрячком рисуется, а на самом-то деле уже тогда еле на ногах стоял. Художник все эти портретики по фотографиям писал. Вот так-то. С рисунка на рисунок перемалевал, а денег как за работу с натурой взял, и это когда их сиятельство и без того стеснен в средствах!

— Погодите вы, — прервал я этот поток бесполезной информации. — Как же он на войну отправился, если на ногах не держался?

— Так известное дело, верхом, — пояснил дьякон. — Только верхом-то оно завсегда приметнее. Вот япошки его и приметили. Аж три пули влепили, да еще сабелькой попотчевали! Чудом выжил.

— Ясно, — кивнул я. Дела давно минувших дней меня интересовали слабо. — Стало быть, все эти люди мертвы?

— Дык получается так, — признал дьякон. — Все сгинули, а их сиятельство только вас дожидается.

Инспектор зашагал вверх по ступенькам, так и не сказав, на что тут следовало обратить особое внимание. Сразу за портретом Бобровского ступеньки заканчивались, переходя в широкую площадку. Когда я вслед за инспектором поднялся на нее, прямо передо мной оказалось зеркало в массивной раме. Влево и вправо уходил длинный коридор. Он тянулся через весь дом и упирался в боковые несущие стены дома. По полу протянулась зеленая ковровая дорожка. Из окон падал бледный свет: лунный и от фонарей вперемешку.

На дорожке, прямо напротив разбитого окна, лицом вниз лежал человек. Слева стоял на страже рыцарский доспех с мечом в руках. Справа на подоконнике сидел полицейский. Завидев нас — точнее, конечно, инспектора, — он торопливо подтянулся и откозырял ему. Вениамин Степанович кивнул в ответ.

Дьякон быстренько распахнул дверь слева от зеркала и снова изобразил угодливый полупоклон, приглашая нас заходить:

— А вот и наша библиотечка. Попрошу сюда, господа полицейские.

Мы зашли. Первым, прямо перед инспектором, ужом проскользнул дьякон, затем вошел Вениамин Степанович, и последним — я.

Употребив слово «библиотечка», наш провожатый явно преуменьшил заслуги графа. Или графини — это смотря кто у них в семье главным книгочеем был. «Библиотеки» были нынче в моде, но, как правило, на поверку большая их часть оказывалась салоном для приема гостей, а то и вовсе курительной комнатой, где литература была представлена разве что вчерашней газетой. Здесь же была самая настоящая библиотека.

Две стены от пола до потолка были скрыты полками, и там рядами стояли книги. Более того, они все там не поместились. Несколько разнокалиберных томов лежали в углу прямо на полу. Точнее говоря, на ковре. В библиотеке он был более яркого зеленого цвета, чем в коридоре, но такой же мягкий.

Над книгами замер какой-то азиатский рыцарь в золочёных доспехах и с драконьей маской вместо лица. Правой рукой он держал саблю с широким лезвием, а перевернутый щит служил хозяину библиотеки в качестве подноса. На щите лежала газета.

Дальше мой взгляд скользнул по столу — то ли антиквариат, то ли старая рухлядь — и остановился на кресле, обитом черной кожей. В кресле сидела женщина. Она сидела так неподвижно, а ее платье было настолько черное, что я не сразу ее заметил. Да и света от единственной керосиновой лампы было маловато. Читать при таком освещении означало себе глаза испортить, причём с гарантией.

— Здравствуйте, господа, — тихо сказала женщина.

— Здравствуйте, сударыня, — ответил Вениамин Степанович. — Я имею честь видеть графиню Рощину?

На ее бледном лице появился намек на полуулыбку, но он рассеялся раньше, чем обрел законченные формы. Пожалуй, если бы не эта могильная бледность, я бы назвал ее красивой.

— Не уверена, что это такая большая честь — знакомство со мной, — сказала женщина. — Но если это был просто вопрос в вежливой форме, то да. Я графиня Рощина, Анна Владимировна. В коридоре лежит мой муж. Вы с ним уже виделись?

— Мельком, — признал инспектор. — Только что.

— Что ж, у вас еще будет возможность с ним познакомиться, — сказала графиня. — Но перед этим у меня к вам будет одна просьба, господин полицейский. Вы садитесь, пожалуйста, — она указала на стулья перед собой. Их было целых три, но приглашение явно было адресовано только Вениамину Степановичу.

— Благодарю вас, — сказал инспектор. — Но прежде чем вы начнете излагать свою просьбу, позвольте нам представиться.

В ее взгляде проскользнуло отчетливое сомнение в необходимости такого шага, но вслух она сказала:

— Извольте.

Инспектор представился по всей форме, со всеми своими регалиями. Я даже не знал, что у него их столько. Графиня кивнула, показывая, что приняла информацию к сведению. Затем инспектор перешел к моей скромной персоне. После слов «агент сыскной полиции» графиня окончательно поскучнела и даже не взглянула в мою сторону.

— Сейчас я представляю здесь руководство кронштадтской сыскной полиции, — такими словами закончил инспектор. — Но моя должность предусматривает в первую очередь контроль за строгим соблюдением законности в ходе расследования.

— Можно подумать, я вам собираюсь предложить взятку, — улыбнулась графиня.

«А можно подумать — нет», — чуть было не ляпнул я.

По крайней мере, выглядело это именно так. Инспектор был более дипломатичен.

— Ни в коем случае, сударыня, — заверил он. — Я сделал специальный акцент на этом аспекте только для того, чтобы вы понимали: основные действия по предварительному следствию будут проведены Ефимом Родионовичем. Возможно, вам следует адресовать свою просьбу ему?

Тут Вениамин Степанович кивнул в мою сторону, и я таки удостоился ее взгляда. Он просветил меня насквозь, как лучи немца Рентгена, и я почувствовал себя неуютно. Взгляд у нее был холодный и цепкий. Помню, пару лет назад я оказался в лесу под Лугой — воздушный шар, который мы испытывали с инженером Павловым, навернулся — и я, выпав из корзины, нос к носу столкнулся с волком. Вот у него был такой же взгляд. Хищный и вместе с тем настороженный.

— Надеюсь, молодой человек, вы быстро найдете нашу потерю, — тихо сказала графиня.

— А что пропало, ваше сиятельство? — спросил я.

Проигнорировав мой вопрос со мной вместе, графиня уже вновь обращалась к инспектору:

— Вениамин Степанович, после того, как вы так понятно мне всё объяснили, я уверена, что моя просьба действительно должна быть адресована именно вам.

— Что ж, я слушаю вас, Анна Владимировна.

— Моя семья только что понесла тяжелую утрату, — сказала графиня. — Я понимаю необходимость полицейского расследования, но я вас очень прошу оградить мою семью, моих детей, от излишнего внимания. Моя дочь уже до того испереживалась, что призраков видит!

— Покойного графа? — сразу спросил я, как только наметилась возможность вставить словечко.

— Слава богу, нет, — ответила графиня, не поворачивая головы в мою сторону. — Для нее это было бы слишком сильным потрясением. Она любила отца, но этот призрак… — она покачала головой. — Господи, я, кажется, уже сама начинаю верить в проклятие. Вениамин Степанович, я вас очень попрошу провести это ваше расследование максимально тактично.

Фраза «это ваше расследование» резанула мне слух. В конце концов, это ее убитый муж в коридоре лежал. Да и сама она вовсе не производила впечатления равнодушной «черной вдовы». Даже наоборот, весь ее вид буквально кричал о том, что она едва держит себя в руках.

— Зеваки вас не побеспокоят, Анна Владимировна, — сказал Вениамин Степанович. — На крыльце дежурит городовой Матвеев, и поверьте мне, он знает свое дело. Что до расспросов, то они, увы, неизбежны. Нам нужно восстановить картину преступления.

— Расспрашивайте меня, — предложила графиня.

— Вы были свидетелем смерти вашего мужа?

— Увы или к счастью, но нет.

— Тогда вы вряд ли сможете нам помочь, — вздохнул инспектор.

— Отчего же? Я, Вениамин Степанович, не сидела тут сложа руки и картину преступления сейчас представляю лучше вас, уж простите меня великодушно.

Инспектор ее великодушно простил, и у них началась исполненная великосветской вежливости пикировка на предмет, куда нам можно совать свой полицейский нос, а куда не следует. Я уже всерьез подумывал тихонько улизнуть, благо в их беседе мне места не нашлось, и заняться, наконец, делом, когда в библиотеку заглянул дьякон.

А я даже не заметил, как он вышел. Тактично откашлявшись, дьякон добился того, чтобы графиня повернула к нему голову, и доложил:

— Там доктор прибыли. Только прощеньица просим, Федор, растяпа эдакий, Пал Палыча сыскать не смог. Другого доктора зазвал.

— Сейчас, я думаю, это уже не важно, — вздохнула графиня. — Пригласи его.

Дьякон закивал, но продолжал мяться в дверях.

— Что еще, Феофан?

— Так я-то ничего, мое дело маленькое, — быстро заговорил дьякон. — Только скажу вам, что у доктора этого фамилия — Азенберг.

— Клаус Францевич? — переспросил Вениамин Степанович. — Замечательный доктор, я его хорошо знаю. Что вас смущает?

— Так он же немчура, — дьякон аж всплеснул руками от возмущения.

— Ему это не мешает, — сказал я.

— Дык не о нём моя печаль! — ответствовал дьякон, но, не найдя понимания у графини, отправился встречать доктора.

Я воспользовался случаем и покинул библиотеку следом за ним.

ПО ПРАВДЕ ГОВОРЯ, Клаус Францевич был отчасти сам виноват в сомнениях дьякона Феофана.

Доктор он был отменный, тут спору нет, но одевался точно беглый студент из Европы. Да и ладно бы действительно бедствовал! Нет. Доктор снимал квартиру на Николаевском проспекте — это для сравнения как Невский проспект в Санкт-Петербурге — да еще регулярно выписывал дорогущее оборудование из Германии. Я почему знаю: он всегда просил меня встретить груз на пристани, мало ли какой мазурик польстился бы! И вот такой человек ходил на вызов в осеннем пальтишке и вечном своем синем камзоле, который он купил еще в Германии, и было это в прошлом веке.

— Клаус Францевич, поднимайтесь сюда! — крикнул я сверху.

Доктор поднял голову.

— Ох, Ефим! — воскликнул он. — Я так и думать, что застать вас здесь. Час назад вы жаловаться мне на свой здоровье и пить лекарство, а теперь я видеть — вы игнорировать мой рекомендаций! Как так можно?!

— Работа такая, — сказал я, разводя руками.

— Работа, — проворчал он. — Ох. Хорошо. Где есть эта работа?

Дьякон со вздохом выступил вперед и пригласил доктора проследовать за ним. Клаус Францевич бодро взбежал вверх по ступенькам. Такую бодрость и молодым было бы не зазорно продемонстрировать, а ведь доктор еще и не с пустыми руками пришел. В руках он нёс свой большой саквояж с золотым вензелем из букв «КФА», обвитых виноградной лозой. Это была, пожалуй, единственная действительно дорогая вещь в его гардеробе, да и та выглядела потертой. Если бы я доподлинно не знал, что вензель действительно золотой, подумал бы что дешевая безделушка.

— Попрошу за мной, доктор, — проворчал дьякон.

Мы втроем проследовали по коридору. Дьякон прямо на ходу где-то раздобыл лампу. Остановившись у рыцарских доспехов, он запалил ее и без всяких церемоний повесил на рукоять меча. Свет озарил лежащее тело, и я, наконец, смог рассмотреть покойного.

Тот был высок ростом и очень худ. Уж на что я худой, а этот так вообще больше походил на змею в обличье человека. Тело было прикрыто синим халатом, из-под которого торчали ноги в сапогах. Длинные руки вытянулись вперед, словно мертвец в последний момент пытался дотянуться до чего-то. Седая голова уткнулась носом в ковровую дорожку. Левый висок был сильно расцарапан. На волосах темнели пятна крови. Я оглянулся на разбитое окно. Похоже, незадолго до смерти покойный пытался пробить его головой.

Клаус Францевич опустился на пол рядом с покойным. Дьякон застыл у доспехов, воплощая собой полнейшее «пропала Расея». Полицейский у окна вытянул шею, чтобы лучше видеть. Как будто еще не насмотрелся на мертвеца! Я, наоборот, выглянул в окно, и поежился. В особняке было жарко натоплено, даже в коридоре так тепло, что я пиджак расстегнул, а из окна ощутимо тянуло холодом.

Зеваки, заприметив свет, без всякого толку подались вперед. Что они рассчитывали разглядеть снизу в окне второго этажа — для меня осталось загадкой, да и Матвеев стоял, как скала. Молодой человек в сером пальто вознамерился влезть на дуб, но городовой так рявкнул, что чрезмерно любопытного зеваку как ветром сдуло.

По другую сторону улицы ровными рядами выстроились служительские корпуса. Внешне они были полной противоположностью особняку: современные здания из красного кирпича, абсолютно одинаковые, совсем ничем не примечательные и длиной с пассажирский поезд. Я жил в одном из них, и, на мой взгляд, внутри сходства с поездом было еще больше, чем снаружи.

При мысли о доме меня вновь потянуло в сон, но как раз сейчас было не до него.

— Он есть мертв, — выдал доктор первое заключение.

— Спасибо, мы это и так знаем, — пробурчал дьякон себе под нос.

Клаус Францевич аккуратно снял с тела халат. Мертвец был одет в некогда белую, но давно нестиранную рубашку и серые брюки, столь же давно не встречавшиеся с утюгом. На спине темнели два бурых пятна, обрамлявших рваные неаккуратные дыры. С причиной смерти лично мне всё было ясно с первого взгляда: кто-то влепил ему в спину пару пуль.

— Я так понимаю, его застрелили, — сказал я.

— Да, Ефим, это так, — отозвался доктор и перевернул тело.

Крови под ним натекло немного. Большую ее часть впитал халат. На правом плече мертвеца отпечаталась кровавая ладонь. Судя по размеру — женская. Или детская, но это мне сразу показалось маловероятным.

— Мы, как стрелять начали, всем миром на помощь их сиятельству сбежались, — запричитал дьякон. — О себе не думая, только о нём беспокоясь. Совсем малость не поспели. Убили благодетеля ироды.

— То есть их было несколько? — сразу спросил я. — Сколько человек вы видели?

— Да если б хоть одного увидел, вцепился бы как клещ и не пущал бы! — с такой горячностью ответил дьякон, что я даже на секунду ему поверил. — Костьми бы лег, а вот удержал бы.

— То есть убийц вы не видели? — уточнил я.

Дьякон с сожалением и очень многословно признал, что нет. Вся его уверенность в их численности базировалась на стойком убеждении, что один человек, каким бы ушлым злодеем он не был, с графом бы не справился. Такие «доказательства», понятно, к делу не подошьешь, но дьякон внезапно обрел поддержку в лице Клауса Францевича.

— Ох, Ефим, — сказал он. — Я думать, это вам быть интересно.

Как оказалось, пули не прошили тело графа насквозь, и это позволило сразу же заметить еще одну рану на груди. Узкая и неширокая, она была нанесена тонким лезвием прямо в сердце.

— Хм… — произнес я. — То есть его сразу и зарезали, и застрелили?

— Сразу — очень тонкий слово, — не спеша ответил доктор. — Время быть близкий, но я не думать, что это быть одновременный. На другой сторона, он не жить с любой эта рана. Да, время близкий. Очень близкий.

— Дык я о том и толкую! — вновь встрял дьякон. — Цельная банда их была!

— Ну, как минимум двое, — согласился я. — Этот след, как я понимаю, от ножа?

— Вероятно. Или вот этот предмет, — Клаус Францевич указал на меч в руках рыцаря.

Я аккуратно, стараясь не наступить на кровь, перешел к доспехам. При ближайшем рассмотрении они оказались бутафорией чуть ли не из жести, хотя и выглядели, как настоящая броня. Я приподнял похожее на клюв забрало шлема. За ней какой-то паучок свил паутинку, но кого он там ловил, для меня осталось загадкой. Мухи через такую мелкую решетку на забрале точно не пролетели бы.

Вытащив из кармана лупу, я тщательно осмотрел меч. Тот был здоровенный — вроде бы их называли двуручными — и, в отличие от брони, выглядел самым что ни на есть настоящим. Лезвие было наточено и начищено до блеска, однако ни следов крови на нём, ни отпечатков пальцев на рукояти я не обнаружил.

— Мы ничего не трогали, — поспешил заверить меня дьякон. — Даже их сиятельство. Чтобы, значица, картинку преступления не смазать ненароком.

— И даже не проверили — жив ли он? — удивился я.

— Как можно?! — дьякон возмущенно всплеснул руками. — Конечно, Анна Владимировна самолично убедилась в кончине их сиятельства. У нее еще с войны с япошками опыт имелся. Она как увидела, что их сиятельство убитый, тогда и сообщила горестную весть. Мы сразу злодеев искать кинулись. Анна Владимировна при их сиятельстве осталась. Халатиком его прикрыла, чтобы по-людски всё было, и в одиночестве горюшко горевала. Всю картинку преступления для вас сберегла, а вы говорите!

— Вот за это спасибо, — ответил я, и повернулся к доктору. — Клаус Францевич, еще чем-нибудь порадуете?

Он вздохнул и покачал головой.

— Что тут может быть в радость, Ефим? Мертвый человек. Уже час как мертвый. Я бессилен помогать.

— Час? — удивился я и посмотрел на дьякона.

Тот развел руками:

— Ну дык пока туда-сюда, — пролепетал он. — Времечко-то и убежало.

— Целый час? — повторил я.

— Так не засекали, — ответил дьякон. — Вот только от доктора и узнали, что цельный часик набежал.

Я фыркнул:

— Молодцы, нечего сказать! Сейчас убийца может быть уже в Питере.

Дьякон виновато понурился. Я подумал и решил видеть во всем положительные стороны. По крайней мере, мне не придется гоняться за убийцей по заснеженным улицам. Можно вести следствие спокойно, в тепле, без спешки и суеты.

— Ну что ж, — сказал я. — Что сделано, то сделано. Тогда приступим к опросу свидетелей.

— Так это за милую душу, — тотчас откликнулся дьякон. — Все в гостиной собрались, только вас дожидаются.

— Хорошо, — кивнул я. — Вы, как я понимаю, свидетелем не были.

Дьякон развел руками и сказал:

— Виноват-с.

— Ну, не были так не были, — вздохнул я. — Но с графом, как я понимаю, знакомы близко.

— Да с самой той войны с япошками, — с легким намеком на гордость ответил дьякон. — При их сиятельстве денно и нощно состоял для поручений всяких.

— Не самая обычная карьера для дьякона, — заметил я.

— Так какая жизнь, такая и карьера, — философски ответствовал дьякон. — Спасибо благодетелю, что не дал голодной смертью сгинуть.

— Хорошо, — кивнул я. — Тогда скажите мне, Феофан, были ли у графа враги?

— Нет, — сразу и уверенно ответил дьякон, и для полноты ответа отрицательно помотал головой. — Только наследники.

Я не стал уточнять, что в делах об убийствах это подчас одно и то же.

НАСЛЕДНИКОВ БЫЛО ТРОЕ. Когда я вошел, они отчаянно спорили, но мне удалось расслышать только последнюю фразу:

— Да ты свои подштанники самостоятельно найти не сможешь! — хлестко бросил высокий брюнет в черном костюме.

Костюм был, что называется, с иголочки. Он идеально сидел на хозяине, и всё в нём тоже было идеально — от накрахмаленных манжет до белого треугольничка платка в нагрудном кармане. Брюнет стоял у окна. Рядом, изображая телохранителя, сгорбился очередной рыцарь. Этот был без оружия и протягивал вперед руки в железных перчатках, словно просил брюнета вложить в них что-нибудь смертоубийственное.

В воздухе пахло свежей хвоей. Справа от входа стояла наряженная елочка. Маленькая, но пушистая. Под ней лежали коробки, а за ней застыл на страже рыцарь со щитом и алебардой. По древку вились разноцветные ленточки. На щите красовался герб Кронштадта — башня с маяком и котелок на островке. Краски были яркими. Должно быть, его совсем недавно подновили.

— Здравствуйте, — начал я. — С праздником, конечно, поздравлять вас было бы бестактно.

— Да какой уж тут праздник? — последовал ответ, сопровождаемый двумя вздохами, каждый из которых выражал ту же мысль.

Я принес им свои соболезнования, они посочувствовали мне, что приходится работать в новогоднюю ночь, и мы между делом познакомились. Высокий брюнет оказался старшим сыном графа. Звали его Сергей Владимирович, и был он, как оказалось, моим ровесником.

Что касается его хлесткой отповеди, то она относилась к Юрию Владимировичу — его младшему брату. Тот так старательно походил на студента, что я поначалу решил — это у него праздничный образ. Невысокий, худощавый, в очках и с всклокоченными волосами, он даже к празднику не удосужился вылезти из слегка потертой студенческой формы.

Таким же потертым выглядело черное кожаное кресло, в котором сидел Юрий. За ним — ну хоть какое-то разнообразие, и весьма приятное при этом! — вместо очередного рыцаря стояла темноволосая барышня в белом кружевном платье. Правой рукой она небрежно опиралась на спинку кресла, а левой, казалось, была готова прикрыть брата. То, что именно брата, я понял еще до того, как ее представили. На мой взгляд, если бы графиня внезапно помолодела лет на двадцать, она бы выглядела точь-в-точь как эта девушка.

— Анна Владимировна младшая, — представил ее Сергей.

На последнем слове барышня взглядом метнула в него молнию. Сергей едва заметно усмехнулся. Я тактично сделал вид, что не заметил этой пикировки, и заверил Анну Владимировну, что безмерно счастлив с ней познакомиться. Она пробормотала что-то похожее на «мне тоже очень приятно». Выражение у нее на лице при этом было такое же, как у графини: мол, кто бы еще объяснил, зачем мне знакомство с вами? Что ж, насильно мил не будешь. Я откашлялся и перешел к делу:

— Давайте начнем… Понимаю, что воспоминания не из приятных, но чем быстрее мы с этим покончим, тем быстрее найдем преступника.

— Найдите перчатки, — посоветовал Юрий. — Преступник будет рядом.

— Какие перчатки?

Юрий большим пальцем ткнул куда-то позади себя. В том направлении у самой стены стоял письменный стол. По внешнему виду тоже то ли антиквариат, то ли старая рухлядь. Я решил, что, скорее всего, первое, но не исключал и второго.

Рядом, как водится, стоял на страже азиатский золоченый доспех. Этот был вооружен коротким копьем с алым флажком под наконечником. Точнее, был бы им вооружен, если бы смог взять в руки. В комплекте доспехов не хватало перчаток, и копье было просто прислонено к плечу.

— Ценная вещь? — спросил я.

— Пожалуй, единственная действительно ценная вещь в этом доме, — проворчал Сергей. — То есть мы не бедствуем, но по сравнению с этой потерей всё остальное — просто хлам. Перчатки были из чистого золота. Я специально ювелира приглашал. Проба — девяносто шесть золотников!

— Ты еще про рубины забыл, — как бы между делом перебил его Юрий.

— Я просто еще до них не дошел, — не дал перехватить слово Сергей. — Так вот, господин полицейский, мало того что они золотые, так еще с инкрустацией драгоценными камнями. На тыльной стороне ладони на каждой перчатке выложена бабочка из рубинов. Камни не крупные, но их количество, надеюсь, вы примерно представляете, и сами понимаете, сколько всё это вместе стоит.

— Понимаю, — подтвердил я. По его описанию у меня выходило «страшно дорого». — А точная цифра вам известна?

— Нет, — Сергей резко мотнул головой, словно отгоняя комара. — Ювелир затруднился с точной оценкой из-за высокой художественной ценности, а пригласить другого специалиста я не успел.

— Понятно.

— Если с этим вопросом вы разобрались, то, быть может, уже начнете поиски убийцы? — зло бросила мне барышня.

— Да, разумеется, — ответил я. — У меня сложилось впечатление, что никто из вас не был свидетелем самого убийства. Это так?

Все трое почти синхронно кивнули.

— Мы услышали выстрелы, — быстро добавил Сергей. — Когда сбежались на шум, было уже поздно.

— Ясно, — сказал я. — Тогда традиционный вопрос: кто обнаружил тело — отпадает. Обнаружили все вместе.

— По сути — да, — согласился Сергей. — Мы сбежались практически одновременно. Вон с Юрием даже столкнулись в дверях. Он же не смотрит, куда летит.

Юрий вскинулся, но не нашел, куда вставить свое возмущенное слово.

— Мать первая подбежала к отцу и сказала, что он мертв, — продолжал Сергей. — Я сразу же, так сказать, по горячим следам, организовал поиски убийцы…

— И перчаток, — ехидно ввернула барышня.

— Их тоже, — недовольно бросил Сергей. — Безрезультатно по обоим пунктам. Хотя с такими помощниками шансов на успех у меня изначально было немного.

Я кивнул, принимая информацию к сведению, и добавил:

— Жаль, конечно, что вы сразу не обратились в полицию, но что сделано, то сделано. Теперь убийца наверняка уже далеко…

— Простите, господин полицейский, — перебила меня барышня. — убийца всё еще здесь.

— И вы готовы его назвать?!

— Нет.

Я подарил ей свой лучший из вопросительных взглядов и был вознагражден новой толикой информации:

— Мы осмотрели весь дом. Точнее, мужчины осмотрели. Все двери и окна заперты изнутри.

— А это не старинный замок, — поддержал сестру Юрий. — Здесь тайных ходов нет.

— Хм… — произнес я. — Тогда, простите, это кто-то из вас. Или в доме есть еще кто-то?

— Нет, никого, — излишне поспешно, на мой взгляд, заверил меня дьякон, но остальные его поддержали.

Не так уверенно и не так быстро, но тем не менее все они выразили твердую уверенность, что никого, кроме домочадцев, в доме нет и не было. Домочадцами же были они трое, граф, графиня и дьякон.

— А кто тот Федор, который пригласил доктора? — спросил я.

Сергей в первый раз не нашел, что сказать. Юрий с барышней переглянулись.

— Дык мальчишка соседский, — пояснил дьякон. — Шустрый паренек, только бестолковый. Важных дел ему не поручали, не беспокойтесь. Так, по мелочи, сбегать куда или там депешку какую незначительную передать.

Я кивком прервал излишние подробности.

— Ясно, Феофан, спасибо. Это вы его отправляли за доктором?

— Точно так, — почти по-военному отрапортовал дьякон и сразу поспешил подстраховаться: — Только не по собственному умыслу, а по личному указанию Анны Владимировны. Той, которая старшая.

И он виновато развел руками. Последнее уже относилось к Анне Владимировне младшей. По ее лицу скользнула отчетливая тень недовольства. Я прошелся по комнате, поглядывая по сторонам и украдкой внимательно разглядывая каждого. Да уж, ситуация сложилась деликатная. Не удивительно, что графиня так хотела ограничить расследование.

— Что ж, — сказал я. — Давайте разбираться дальше. Примерно час назад вы услышали выстрелы. Так?

Сергей взглянул на часы и утвердительно кивнул.

— Где вы в этот момент находились? — спросил я.

— Каждый в своей комнате, — сразу ответил за всех Сергей. — Это в другом крыле дома, за библиотекой. Во-первых, собирались к столу. Во-вторых, у нас сразу, как приехали, вышел не очень корректный разговор с отцом по поводу этих самых перчаток.

— Я бы назвала это безобразным скандалом, — уточнила барышня.

Сергей строго взглянул на нее.

— Я бы так не сказал, Анна, — медленно произнес он. — Но ты, конечно, можешь иметь свою точку зрения.

— Прошу прощения, но я вынужден попросить вас остановиться на этом моменте поподробнее, — сказал я.

Юрий собрался было что-то сказать, но Сергей его опять опередил:

— Ничего интересного или полезного для вас, господин полицейский, — уверенно заявил он. — Впрочем, и тайны особой тоже нет. Мы три недели уговаривали отца продать эти перчатки. Финансовое состояние семьи, мягко говоря, плачевное, а, к примеру, Анне уже пора выходить в свет.

— А тебе пора бы от него отвлечься, — ловко ввернула барышня.

Судя по лицу Сергея, ввернула до самых печёнок.

— С этим вопросом я сам разберусь, — последовал строгий ответ. — Тут, господин полицейский, начинаются наши семейные дела, которые вас не касаются. За исключением, конечно, той части, что относится к убийству.

Я согласно кивнул, и он уже более спокойным тоном продолжил рассказывать мне предысторию убийства. С того самого момента, когда три недели назад граф привез перчатки, дети стали уговаривать отца продать их. Чуть было не преуспели, но внезапно решение родителя переменилось. Более того, граф заговорил о том, чтобы вернуть перчатки законному владельцу.

— А кто он? — спросил я.

— Единственный, — сказал Сергей, — кого, кроме нас, конечно, можно считать законным владельцем, да и то там всё под очень большим вопросом, это некий японец Хидеёси. Он, по крайней мере, получил их в дар.

Я спросил, как по буквам пишется это имя. Сергей недовольно кивнул на Юрия, мол, это к нему, и тот задиктовал мне: х-и-д-е-ё-с-и. Я записал имя в блокнот и спросил, где можно найти этого японца.

— Вряд ли вы его найдете, — в этот раз Юрий успел раньше и, завладев моим вниманием, развил ответ: — Его триста лет назад убили где-то в северном Китае и бросили тело в лесу.

— Да, давнишняя история, — признал я. — А наследники у него были?

— Вроде нет.

— Хорошо, — кивнул я. — Сформулирую вопрос по-другому. Есть ли те, кто может законно претендовать на перчатки?

— Нам таковые неизвестны, — снова ответил за всех Сергей, явно уже примеривая на себя роль главы семьи. — Отец так никого и не назвал. Я вообще считаю, что это была какая-то блажь. Отец заполучил перчатки совершенно законно. Это военный трофей. Мы — его единственные наследники, и теперь перчатки принадлежат нам. Если, конечно, вы сумеете их отыскать.

Я сказал, что обязательно отыщу. В ответ услышал, как барышня насмешливо фыркнула. Проскользнувшее в этом звуке слово «пустозвон» мне наверняка лишь послышалось, но что-то подобное ею определенно подразумевалось.

— Я бы попросил тебя, Анна, вести себя приличнее в присутствии посторонних, — строго заметил Сергей. — Не нужно воображать, будто бы ты единственная любила отца. Я — уж никак не меньше тебя, но на мне сейчас лежит большая ответственность. Ответственность за всю нашу семью! Убийца здесь, среди нас. Ничто иное, кроме этих перчаток, не могло его подвигнуть на преступление, и, пока они здесь, угроза нависла над всеми нами. Когда речь идет о выживании семьи, я не могу позволить себе предаться скорби.

— Вот как? — произнес я. — То есть вы полагаете, убийца не остановится на достигнутом?

— Полагаю, что не только он, — ответил Сергей, окинув остальных внимательным взглядом. — Рано или поздно, а с вашей помощью надеюсь, что рано, убийца будет найден, а сдерживающих факторов, таких как отец, у нового желающего завладеть перчатками уже не будет.

— Ты хочешь сказать, что мы из-за них друг друга поубиваем? — поразился Юрий.

На мой взгляд, это прозвучало достаточно искренне, чтобы поверить, будто эта мысль только что пришла в его лохматую голову.

— Да, — ответил Сергей. — Единственная возможность этого избежать — найти перчатки, продать их и разделить вырученные деньги на всех. Именно поэтому я и прошу вас, господин полицейский, сосредоточиться на их поисках. Найдёте заодно убийцу — честь вам и хвала, но более важно сохранить жизни тех, кто пока еще жив.

Барышня возмущенно вздернула носик. Я признал, что в прагматизме Сергею не откажешь, однако с таким же успехом он мог попросту покрывать убийцу. Или, точнее, убийц.

Вероятность того, что преступник был один, мне всё больше представлялась сомнительной. Конечно, преступник мог, к примеру, ударить графа острым предметом в грудь, а когда тот раненый попытался бежать, каким-то образом исключив возможность догнать его и добить без лишнего шума, то преступник мог выстрелить ему в спину из револьвера. Или, наоборот, выстрелив в спину ничего не подозревавшему графу, преступник мог подскочить к умирающему и для гарантии заколоть его. Однако все эти построения выглядели излишне сложными. Мой уставший и хорошенько промороженный мозг лениво подкинул мысль, что там, в коридоре, и без того всё не так-то просто, чтобы еще и тут усложнять.

— Хорошо, — вздохнул я. — С перчатками мне более-менее ясно. Но есть еще одна вещь, которую очень важно найти. Я говорю об орудии преступления.

— А, это просто, — небрежно бросил Юрий. — В верхнем ящике стола.

Замечательно! Я прошел через гостиную, обошел стол и выдвинул верхний ящик. Он оказался не заперт. Внутри, на газете недельной давности, лежал револьвер.

— Кто-нибудь из вас его трогал? — спросил я.

Последовали утвердительные ответы от каждого. Сергей, полуобернувшись, уточнил у дьякона:

— Ты тоже, Феофан?

— Прощеньица просим, был такой грех, — зачастил тот, старательно разводя руками и глазами одновременно. — Их сиятельство всегда клали пистолетик так, чтобы он вперед был нацелен, а вы же изволили положить его дулом к креслу.

— Да? — удивился Сергей. — Не обратил внимания. А ты что же?

— Дык переложил, как при их сиятельстве заведено было.

При их сиятельстве пистолет был направлен на того, кто подходил к столу со стороны двери. Я взял револьвер в руки. Он был заряжен. Осмотрев оружие, я добавил еще пару выводов: оно содержалось в образцовом порядке и из него недавно стреляли. В барабане не хватало двух патронов.

— Где вы его нашли? — спросил я.

— Здесь же, — ответил Сергей. — Нашел его я. Нашел здесь же, в ящике, в присутствии Юрия и Анны. Был ли рядом Феофан, не заметил.

Дьякон вздохнул, скромно потупив глазки, и на мой прямой вопрос сообщил, что да, был, но не рядом, а стоял у самой двери, на случай, если бы графине понадобились его услуги.

— Сами понимаете, — сказал Сергей. — Когда в доме стреляют, неплохо бы и нам вооружиться. Где отец держал пистолет — я знал. Думаю, остальные — тоже.

Юрий и дьякон изобразили разной степени уверенность в этом, а барышня покачала головой.

— Нет, я не знала. Я отчетливо помню, что раньше пистолет хранился в сейфе.

— Так здесь есть сейф? — спросил я.

— У вас за спиной, — сказал Сергей, а когда я повернул голову, добавил: — За картиной. Он не заперт.

На стене висела картина с конным рыцарем на фоне мрачноватого серо-зеленого леса. Когда я взялся за нее, оказалось, что она служила дверцей, за которой пряталась темная ниша размером с ящик стола. В ней лежала развернутая газета за теперь уже позапрошлый год с пятнами — судя по запаху — оружейной смазки.

— Отсюда что-нибудь пропало? — спросил я.

— Пистолет вы видели, — ответил Сергей. — Еще знаю, что отец хранил там перчатки, когда уходил из дома. Больше ничего.

Он оглянулся на барышню, и та, для разнообразия, с ним согласилась. Я кивнул, поворачиваясь к столу, и тут мой взгляд зацепился за дверь в стене. Она была заботливо прикрыта портьерой, но от того места, где я стоял, всё-таки частично видна. Впрочем, даже в этом ракурсе я бы вряд ли обратил на нее внимание, если бы свет не отразился на медной, отполированной до блеска, ручке.

— А там что? — спросил я.

— Там? — переспросил Сергей. — Отец называл это рабочим кабинетом.

— Только называл?

— По сути, да. Работал он здесь, — Сергей указал на стол под охраной азиатского рыцаря. — Здесь и светлее, и просторнее. А там, по сути, только кладовка для всех этих его доспехов.

— Можно взглянуть? — спросил я.

— Думаю, подозреваемым в отцеубийстве не стоит говорить «нет» полиции, — хмыкнул Юрий.

На лице барышни отразилось желание немедленно совершить братоубийство.

— И кстати, — быстро добавил я; только драки мне тут не хватало, — а где оружие вон того рыцаря?

Я указал на доспехи у окна. Сергей оглянулся и пожал плечами. Ответы остальных были не более вразумительны. Ни один из них не смог даже толком сказать, а что же там было. Да что там, они минут пять спорили, было ли там вообще хоть что-то?! В итоге сошлись, что было, поскольку граф не выставлял незавершенных работ, но этим и ограничились. То ли старательно морочили мне голову, то ли действительно не знали.

— Замечательно, — проворчал я и отбросил портьеру.

Ткань оказалась неожиданно тяжелой. Петли тихо скрипнули, и моему взору предстало полутемное помещение. Сергей был прав, наименование «кладовка» подходило ему лучше всего. Длинная и узкая комната казалась еще уже из-за полок вдоль стен. Полки под самый потолок были завалены всяким металлоломом, который, при должном старании, мог стать аксессуарами рыцарских доспехов. На втиснутом в угол столике лежал нагрудник с частично выгравированным гербом Российской империи. Рядом примостилось нечто, в чём я не сразу признал будущий шлем. В дальней стене располагалась дверь, ведущая, по всей видимости, в коридор.

— Братья тут как два крота прошлись, — прозвучал у меня за спиной голос барышни, сдобренный изрядной долей злой насмешки. — Спрятаться человеку тут негде, сами видите, а этих проклятых перчаток здесь нет.

Действительно, человека тут можно было спрятать разве что по частям. Мой взгляд еще раз прошелся по металлическому хаосу на полках. Лазать тут, рискуя обрушить себе на голову всё это, было, наверное, вовсе не обязательно. Свет так удачно падал из гостиной, что полного мрака не было нигде. Наверное, так и было задумано, чтобы графу не приходилось в потемках выковыривать очередную железяку.

— Да, пожалуй, вы правы, — сказал я, возвращаясь обратно в гостиную. — Прятаться там я бы не стал. И вы мне лучше вот что скажите: вы, Анна Владимировна, только что назвали перчатки проклятыми. Это фигура речи, или нечто большее? Просто я не первый раз слышу о каком-то проклятии, но в чём конкретно суть?

Барышня поджала губки.

— Глупая фантазия, — изложила она всю суть в двух словах.

— Суть в следующем, господин полицейский, — пояснил Сергей. — Считается, что на эти перчатки наложено проклятие.

— Тем больше было оснований от них поскорее избавиться, — добавил Юрий.

— Именно так, — вновь перехватил инициативу Сергей. — Там длинная история, если это важно, по деталям расспросите Юрия, а если вкратце, то владелец перчаток должен был постоянно убивать. Тогда проклятие на него не действовало. Если же он начинал манкировать своими обязанностями, то проклятие каким-то там тайным способом организовывало его убийство, и перчатки переходили к более, скажем так, исполнительному убийце.

— Но граф, надеюсь, никого не убивал? — уточнил я, сопроводив вопрос улыбкой в стиле: «Я, разумеется, понимаю, что нет, но спросить обязан».

— Нет, конечно, — бросила барышня. — Он просто не верил в проклятие.

— Отлично, — подытожил я. — Но преступник, похоже, верил, поскольку не ограничился просто кражей.

— Возможно, отец заметил вора и погнался за ним, — выдвинул свою версию Юрий.

— Так погнался, что перегнал, — хмыкнул Сергей, сопроводив слова выразительным взглядом в сторону младшего брата. — Ты бы хоть немного думал, Юрий. Господин полицейский дело говорит, отцу стреляли в спину.

— Так я о чём вам толкую, — снова подал голос дьякон. — Цельная банда их была.

— На целую банду у нас маловато подозреваемых, — возразил я, обводя их всех взглядом. — Плюс, раз уж кто-то оказался за спиной графа, то вполне мог просто стукнуть его пистолетом по затылку. Зачем убивать-то?

Подозреваемые согласно забормотали, перебрасываясь взглядами. Вполне возможно, конечно, граф опознал вора и его сообщник пошел на убийство — вместо того, чтобы улизнуть по-тихому и вычеркнуть конкурента из списка наследников, — но этот вариант мне представлялся сомнительным. Я решил, что версия с верящим в проклятие убийцей мне нравится больше. Хотя бы потому, что о перчатках они говорили куда охотнее, чем о застреленном родителе! Авось и наболтали бы чего-нибудь полезного.

— Ну что ж, — сказал я. — Тогда пойдем таким путем… Если убийца верил в проклятие, то он о нём знал. Что порождает два вопроса: откуда и что именно?

— Насчет первого, отец сам нам всем о нём рассказал, — ответил Сергей. — Ну а детали, как я уже сказал, это к Юрию. Он по просьбе отца раскапывал всю историю и, наверное, даже лучше отца знает подробности.

Юрий бросил на него злобный взгляд.

— Я просто навел справки в университетской библиотеке и у своих друзей, — возразил он. — Ничего особенного, господин полицейский, но если это так важно, слушайте. Истоки этой истории затерялись во времени, так что самый дальний ориентир — этот японец Хидеёси. Собственно, в самой истории он появляется ненадолго, но такой человек действительно существовал.

Я кивком подбодрил его продолжать. Живой человек — это всегда ближе к преступлению, чем мистика, которая, как правило, не от мира сего.

— Ну вот, — сказал Юрий. — Хидеёси служил офицером, самураем по-японски, причём был уже в немалых чинах, но как-то раз по-крупному оплошал, и его выгнали взашей. Могли вообще голову снести, только Хидеёси оказался потомком знаменитого вояки, и казнь заменили на изгнание. Ну, по японским законам, он всё равно должен был совершить самоубийство, так что это был скорее красивый жест, но Хидеёси самоубиваться не захотел и стал ронином. Это у них так бесхозных самураев называли. Через какое-то время японцы отправили в Китай посольство, а посол по старой памяти зазвал в охрану этого Хидеёси. Посольство, понятное дело, оказалось только прикрытием. На самом деле они должны были вернуть на родину доспехи какого-то еще более древнего самурая. Имени, простите, не помню, а по чину он был генералом. Тот потерял доспехи и голову во время войны с Кореей. Точнее даже, после войны.

— А еще точнее? — спросил я.

— Ну, если интересно, это был конец 1598 года, — ответил Юрий. — Японская армия уже драпала из Кореи, но тамошний адмирал Ли, который, собственно, и выиграл войну, решил еще разок всыпать им напоследок. Так сказать, на прощание. Ну, кровожадность его до добра не довела. Что-то там пошло не по плану, и в результате вместо битвы получилось кровавое побоище. Поубивали кучу народу с обеих сторон. В том числе и самого адмирала Ли, и генерала, чьи доспехи. Японцы в итоге опять проиграли и еле унесли ноги. Понятное дело, им тогда не до доспехов было. Родственники генерала тоже сидели тихо. Генерал-то их, как оказалось, участвовал в неком заговоре, чуть не закончившем войну раньше срока, а император японский, говорят, был крут на расправу.

— Хм, так это уже вполне себе наследники, — заметил я. — Что же вы мне о них раньше не сказали?

— А вы слушайте дальше, — проворчал Юрий. — Все мужчины этого рода вошли в состав посольства. Плюс Хидеёси и еще несколько известных тогда бойцов. Ну, как-то они вычислили, что доспехи уплыли в Китай и отправились за ним. Там отдавать доспехи отказались. Дальше, понятное дело, японцы попытались отобрать их силой и всех, кроме Хидеёси, перебили.

— А новые китайские владельцы? — спросил я.

— Они тоже отпадают, — ответил Юрий. — Это была какая-то группа монахов в каком-то горном монастыре, которые считали себя хранителями доспехов. Причем, как я думаю, временными хранителями. Хидеёси после такого провала, понятное дело, обратно в Японию не вернулся, и через пару лет монахи почему-то сами отдали ему доспехи. Возвращать их было некому, и Хидеёси их себе присвоил, после чего стал защитником монастыря от разбойников и правительственных войск, которые наведывались отобрать богатый трофей. Говорят, вторые от первых мало отличались.

Я кивнул. Как только история отошла от мистики, она стала больше походить на правду.

— Как я понимаю, доспехи, как и перчатки, были золотые? — спросил я.

— По легенде — да, — сказал Юрий. — Точь-в-точь как вот эти, — он указал на азиатский доспех у стола. — Собственно, это их копия. В тексте легенды было подробное описание. По правде, там кроме этого почти ничего и не было, но, наверное, остальное всех и не волновало.

Я еще раз, и на этот раз более внимательно, окинул взглядом доспехи. Выглядели те массивно и богато. Если оригинал действительно был из чистого золота, то желание завладеть им было легко объяснимо без всякого проклятия.

— И всё-таки, — сказал я. — Что там с проклятием?

— Оно никому особо не мешало, — усмехнулся Юрий. — Проклятие приписывалось какому-то японскому богу и гласило, что доспехи сделают воина неуязвимым, но только пока тот остается воином и убивает врагов. Ну, это, скорее, был еще один плюс для тех вояк, что гонялись за ними. Однако ничего ни у кого не вышло. Тут сложно сказать, проклятие всякий раз срабатывало, или Хидеёси таким умелым бойцом оказался, да только дожил он до старости, а прочие претенденты повыбились. Тогда Хидеёси снял доспехи и стал в том же монастыре монахом. Грехи замаливал. У них в Японии есть такой чудной обычай, когда доживающий до старости самурай идет в монахи и просит прощения у всех, кого поубивал.

— Как будто им от этого легче, — проворчала барышня.

— Ну, покаяние никто не отменял, — возразил Юрий. — Но в данном случае оно вышло боком. Послушник при монастыре сообщил разбойникам, что Хидеёси уже не тот, и они напали на монастырь. Хидеёси отметелил всю компанию, но теперь и ему здорово досталось. По легенде, после боя он свалился замертво. Тогда послушник решил сам покойничка грабануть. Снял с тела перчатки, а Хидеёси возьми да очнись. Послушник дал деру, но перчатки всё ж таки с собой прихватил.

— А остальные части доспехов? — поинтересовался я.

— О них история умалчивает, — ответил Юрий. — Вроде как монахи их спрятали, чтобы в соблазн людей не вводить. Ну, там вообще история путаная, потому как бился Хидеёси при монастыре, пал в лесу, а монахи, забрав доспехи, не смогли унести тело. Я так думаю, последний бой прошёл совсем не так гладко, как в легенде, и описание просто подогнали под результат. На второй волне слухов многие потом искали эти доспехи, но ничего не нашли.

— Хм… — протянул я. — Ладно, так или иначе остальная часть доспехов отпала. А что с перчатками?

— Ну, дальше перчатки переходили из рук в руки. Нередко предыдущего владельца грабили и убивали, так что в какой-то мере легенда подтверждается. Опуская всех этих покойников, последний был… — Юрий пощелкал пальцами и покачал головой. — Извините, никак не вспомню. У этих японцев очень сложные имена. В общем, очередной самурай. Они с отцом пересеклись на Русско-японской войне, где-то под Порт-Артуром.

— Отец победил его в бою, — резко поправила барышня.

— Ну, вроде того, — кивнул Юрий. — Этот самурай сам-то в бой не рвался, но проклятие отрабатывал. Подался в каратели и местных китайцев по тылам гонял. Ну, им это, понятное дело, не понравилось и они пожаловались нашим разведчикам. Так уж получилось, что отец был в этом отряде, а командовал им капитан Ветров… Ныне покойный… Вот и Анна уже успела его призрак увидеть.

— Давно? — спросил я.

Барышня покачала головой.

— Сегодня, — тихо сказала она. — То есть уже вчера. На лестнице. Он вышел из своего портрета и так посмотрел на меня…

— А вы что?

— Я? — она вздохнула. — Я, конечно, перепугалась. Сами-то подумайте! Не знаю, зачем Николай Саныч приходил, может, вообще предупредить беду хотел, да опоздал, но только я не каждый день призраков вижу.

— Николай Саныч — это капитан Ветров? — уточнил я.

— Да. Они с отцом большие друзья были.

— И вы уверены, что это был он?

— Похож, — неуверенно сказала барышня. — Сергей-то говорит, это просто лунный свет так на портрет упал, а я верю. Верю!

Я не стал спорить, а только мысленно прикинул, кто из присутствующих мог сойти за Ветрова в полумраке? Дьякон куда-то исчез, но, вот едва понадобился — словно почувствовал — так моментально впорхнул обратно в гостиную из коридора. Впрочем, его я отбросил сразу. Феофан был мелковат для образа статного офицера.

— Итак, — сказал я, возвращаясь к истории. — Как я понимаю, разведчики настигли карателей и побили их.

— Да, — кивнул Юрий. — Перебили всех, а офицера живым взяли. В этих перчатках стрелять совершенно невозможно, пришлось этому самураю саблей отбиваться, а бойцом он никудышным оказался. Да, впрочем, и самураем тоже. Дали ему разок по мордасам, тот всё сразу и выложил. Отец потом еще с местными общался, они ему подарили свиток с легендой. Свиток, понятное дело, на китайском, но его перевели, и оказалось, что ничего самурай не соврал.

— И что случилось потом?

— С самураем? — переспросил Юрий. — Шлепнули гада в назидание прочим и на радость аборигенам, да и дело с концом.

— Ясно, — кивнул я. — Но я про перчатки. Они достались вашему отцу?

— Не совсем так, — встрял, наконец, в разговор Сергей. — Они стали общим трофеем всех офицеров отряда.

— Тех, что на портретах? — уточнил я.

— Именно, — ответил Сергей. — Кроме Денисова, он на тот момент уже погиб. Было заключено письменное соглашение, что они достанутся тем из них, кто переживет войну. Поскольку всех пережил наш отец, то перчатки принадлежали ему, а теперь нам, как его законным наследникам.

Я старательно подавил в себе желание арестовать всю компанию и отправить в камеры, где они, возможно, задумались бы о чём-то еще кроме перчаток. Инспектор бы этого не одобрил. Еще бы и выговор мне устроил, за то что лишние люди казенное место в камерах занимают!

Кто тут лишний — я пока не вычислил, а вот мои собеседники это, похоже, знали. Уже с одной этой легендой они запросто могли свалить вину как на дружков того японского карателя, так и на китайских монахов, да, видать, пока не сообразили. Осталось вычислить, кого они выгораживали, и дело, как говорится, в шляпе.

— Ну ладно, — протянул я. — Давайте теперь отвлечемся от дел давно минувших дней и перейдем к нашим нынешним.

— Наконец-то, — проворчала барышня.

— Не совсем чтобы наконец, — поправил я. — Потому что мне остался не ясен один момент: война закончилась в пятом году, мы сейчас собрались встречать девятый. И что же, за четыре года никого не убили? Как-то не вяжется это с тем образом, что вы мне тут нарисовали. Не считая господина Бобровского, конечно, который вроде как умер своей смертью. Будь я на месте преступника, всерьез бы задумался: а не выдохлось ли проклятие за столько лет?

— Может, он этого и ждал, — бросила барышня. — Пока выдохнется.

— Всё может быть, — согласился Сергей. — Но истина, господин полицейский, состоит в том, что все эти четыре года перчатки лежали в тайнике у слуги Бобровского. Его, как и вас, Ефимом звали, а как по батюшке — не знаю.

Да уж, число потенциальных претендентов на перчатки прирастало с каждой фразой.

— И где этот мой тезка? — спросил я.

— Умер, — ответил Сергей. — Буквально за неделю до своего хозяина.

Я удивленно покачал головой.

— Ну и ну. Прямо так двое сразу умерли? И никому это подозрительным не показалось?

На их лицах я прочел отчетливое «да нам наплевать», а вслух Сергей сказал:

— Мне — нет. Оба уже в годах были, да и умерли своей смертью, в кругу семьи. Что в этом подозрительного?

— Например, то, — сказал я, — что умерли они, как я понял, практически сразу после того, как перчатки были извлечены из тайника.

— Ах, вот вы о чём, — Сергей покачал головой. — Нет, вы не правильно поняли.

— Так объясните, — предложил я. — Любая информация может быть полезна следствию, если она касается похищенных ценностей.

— Что ж, если вы не устали еще нас слушать…

— Работа такая, — вздохнул я.

— Тогда слушайте, — Сергей усмехнулся, но был явно доволен возможности вновь оказаться в центре внимания. — Тут мне опять придется залезть в историю, но уже не так глубоко. В самый конец войны. Когда стало ясно, что Порт-Артур не удержать, а за разведчиками уже целенаправленно охотятся японские агенты, было решено их эвакуировать.

— Агенты, говорите?

— Ну, или шпионы, — бросил Юрий. — Это как вам нравится.

— Ладно, пусть будут агенты, — не стал спорить я. — Что о них известно?

— Ничего, — ответил Сергей. — Кроме того, что они ничего не достигли, а стало быть, нет смысла тратить время на этих неудачников. Другое дело, что из-за них, собственно, вся эта спешка и началась, а в спешке перчатки и потеряли. Там вот как получилось: перед отъездом в дом к отцу забрался солдат. Наш, российский. Я думаю, что дезертир, но сам он врал, будто бы нет. Мол, просто оголодал совсем, думал, тут все уже съехали, вот и решился на кражу. Феофан там был, он вам подтвердит.

— А я что? — испуганно вскинулся тот. — Я ничего. Я, прощеньица просим, на кухоньке собирался. Только зазря всё оказалось. Их сиятельство отдали всю еду этому солдатику. Сами-то они отбывать собрались, кораблик, можно сказать, под парами стоял.

— А солдат что? — спросил я.

— Солдатик-то? — переспросил дьякон. — Дык повинился, вещички к самому причалу поднёс и был таков. Уже на кораблике хватились, а перчаток-то и нет. Слуга этот тогда и говорит, мол, солдатик спёр. Оговорил душу невинную, да только боженька всё видит! Вот перед смертью-то самый страх и наступил. А ну как там спросят его за оговор! Вот на смертном одре и покаялся перед хозяином. Плёл, конечно, что не корысти ради, а только чтобы защитить хозяина от проклятия, да кто ж ему поверил?

— Бог с ним, — я махнул рукой. — Давайте уже по существу дела.

Говорить по существу дьякон был явно не мастак, но суть дела я постепенно из него вытянул. Слуга еще в Китае уверовал в проклятие. Пока вокруг бушевала война, всерьез о нём беспокоиться не приходилось: разведчики на переднем крае наверняка даже перевыполняли норму по кровопролитию. Совсем другое дело — послевоенное время в мирной России. Не крестьян же в родном имении резать?!

Однако все уговоры оказались безрезультатны. Собственно, слушать их был согласен только Бобровский, а он и без того одной ногой в могиле стоял. Его смертельным проклятием пугать — как ежа голой задницей. Так что в своих страхах слуга оказался одинок, однако обстоятельства дали ему еще один шанс.

На корабль грузились ночью. Главным грузом были полковые знамена, поэтому всё происходило в невероятной спешке под покровом столь же невероятной секретности. Проще говоря, в обстановке полного хаоса, в лучшем случае бегом, в остальных случаях — стремительным галопом. При таком раскладе вытащить перчатки из саквояжа и перепрятать оказалось проще простого. Когда же их хватились, а это случилось уже в море, слуга свалил всю вину на недавнего солдата. Возвращаться, в осажденный город, с таким грузом на борту — об этом не могло быть и речи! Пришлось смириться с потерей.

По возвращении на родину слуга припрятал перчатки подальше от имения, и на этом история перчаток наверняка бы закончилась — места там глухие, болотистые, а уж тайник и вовсе располагался в самом сердце трясины — если бы не совесть. Она так основательно взялась за слугу, что тот не выдержал и перед смертью покаялся. Поначалу не в краже — тут он себя полагал не виновником, а, наоборот, спасителем, — а в оговоре, но одно признание потянуло за собой другое.

После смерти слуги Бобровский отписал письмо графу Рощину, но самого его не дождался. Любопытство пересилило, и он сам как-то ранним утром отправился на болото. Не дошел. Я спросил — почему? — и без особого удивления узнал, что из болота навстречу Бобровскому вышел призрак. Старик не стал выяснять, что нужно гостю из потустороннего мира, и вполне предсказуемо дал деру. Призрак погнался за ним, но старый ветеран оказался в отличной форме и сумел убежать. Вот только сердце оказалось уже не то. От пережитого потрясения Бобровский слег в постель, а к вечеру и вовсе скончался. Граф Рощин поспел аккурат на его похороны.

— Интересно, — сказал я. — И тут призрак.

Сергей развел руками — мол, за что купили, за то и продаем, а дьякон с грехом пополам завершил историю. Бобровский успел изложить суть дела на бумаге и даже нарисовал карту. Последняя очень пригодилась.

— Мы с их сиятельством и лесником втроем ходили, — вещал дьякон. — Такая чащоба — не приведи господи! На обратном пути вообще чуть не утопли, даром что ноябрь месяц! Страху я тогда натерпелся — не передать, а уж уделались все — прямо порося из лужи. На опушке с урядником столкнулись, так он, шельмец, нас за бродяг принял! Заарестовал всех. Даже их сиятельство! Потом извинялся, конечно. Их сиятельство его простил. А я бы его самого заарестовал! Вот так вот! Нельзя их сиятельство заарестовывать!

— Ну, разошелся, — проворчал Юрий. — А как же равенство?

— А вот кто ровня их сиятельству, с тем и равенство, — нашелся в ответ дьякон.

Я усмехнулся и пресек разговор с политическим подтекстом. Очень своевременно, кстати, поскольку к нам на огонёк заглянул Вениамин Степанович, а он к таким вещам относился очень строго.

Вместе с ним пожаловали графиня и доктор. Вопреки опасениям дьякона, с немецким доктором они явно нашли общий язык и вполне мирно беседовали. Речь — из того, что я успел услышать — шла о проклятии.

ПОСЛЕДОВАЛ ОЧЕРЕДНОЙ КРУГ взаимных представлений. Братья приняли инспектора с должным почтением. Юрий предложил гостям кресла, а Сергей распорядился насчет чаю, благо дьякон оказался под рукой. Вениамин Степанович устроился в кресле, а чаепитие попытался тактично отклонить.

— Вначале — дело, — объявил он.

Я, на этот раз мысленно, усмехнулся. Инспектор пребывал в стойкой уверенности, что никто во всем Кронштадте, за исключением него самого, не умеет правильно и вкусно заваривать чай. При поддержке графини Сергей всё-таки сумел настоять на своем. Дьякон выскочил из гостиной, а барышня, воспользовавшись паузой, вновь заметила, что мы попусту теряем время, и даже попыталась натравить на меня инспектора, но безуспешно. Вениамин Степанович всё «принял к сведению», чем и ограничился.

— Раз уж Ефим Родионович ведет расследование — ему и решать, какую линию выбрать, — подытожил он.

Барышня взглядом сигнализировала мне, что лучше бы я не ошибся с выбором этой самой линии. Графиня осведомилась, как оное расследование продвигается. Я сказал, что успешно, однако еще остались кое-какие вопросы.

Как тут же выяснилось, графиня уже поведала доктору о проклятии, но он пока не был готов помочь следствию. Клаус Францевич не зря слыл большим знатоком всяких мифов и легенд, и был готов с ходу перечислить чуть ли не сотню подобных историй. Я его от этого тактично отговорил, переведя разговор к более практичному вопросу: что с этим делать? Увы, единственная универсальная методика борьбы с проклятиями сводилась к:

— Держаться от этот пакость далеко!

— Ну, так я предлагал их продать, — проворчал на этом месте Юрий. — Отец упёрся. А так сейчас был бы жив.

Графиня покачала головой.

— Нет, — тихо сказала она. — Он бы никогда не передал другому вещь, которая несет смерть. Это всё равно что убить.

— Ну, я бы отметил, что это всё-таки лучше, чем погибнуть самому, — возразил Юрий. — Да и потом, вполне можно было бы продать их какому-нибудь головорезу.

— Чтобы он безнаказанно убивал?! — бросила барышня ему в лицо.

Юрий в ответ молча развел руками. Мол, я хотел как лучше, а идеальных вариантов всё равно нет. Наметившийся спор прервало появление дьякона. Тот пожаловался, что тело графа перенесли вниз, в кухню, где оно теперь занимало весь стол, и приготовить чай в таких условиях нет никакой возможности. А если бы и была, так его, дьякона, из кухни выставил полицейский.

— Это уже слишком! — заявила Анна Владимировна-младшая и решительно направилась к дверям.

Графиня, погруженная в свои мысли, запоздало вскинулась, но инспектор ее опередил:

— Ефим, проследите, — строгим голосом велел он и кивнул в сторону двери.

Я поспешил за барышней. Она чуть было не захлопнула дверь у меня перед носом, и, полагаю, только воспитание не позволило ей сделать это. Анна Владимировна лишь резко развернулась, чуть не съездив мне косой по физиономии, и зашагала по коридору. Место, где раньше лежал покойник, было очерчено мелом. Барышня вздохнула и аккуратно прошла мимо вдоль стеночки, не наступив ни на линии, ни на пятна крови, и не сбавляя взятого высокого темпа. Я за ней едва поспевал.

За поворотом коридор сразу переходил в лестницу, ведущую вниз. Не такую широкую, как парадная, и даже без перил, но зато ступеньки не скрипели под ногами.

— Простите, Анна Владимировна, — окликнул я ее с верхней ступеньки.

Барышня уже пробежала четверть пути вниз.

— Прощу, — легко пообещала она, полуобернувшись на ходу. — Может, вы, наконец, займетесь своими прямыми обязанностями! Найдите убийцу!

— А вы действительно этого хотите? — спросил я.

Это ее остановило. Барышня замерла на пару секунд, позволив мне отыграть несколько ступенек, потом стремительно развернулась ко мне.

— Вы это к тому, что убийца — один из нас? Нет, меня это не останавливает. Я хочу знать, кто убил отца!

— И вы не допускаете мысли, что это может быть кто-то еще? — спросил я.

— Нет, но… — она не сразу нашлась, что ответить. — Мы же осмотрели дом. Никто с улицы не мог к нам проникнуть.

— Что ж, хорошо.

Я жестом предложил ей следовать дальше. Разговаривать, стоя на полутемной лестнице, было неудобно во всех смыслах.

— Тогда я должен задать вам еще один вопрос, — сказал я на ходу.

— Спрашивайте, — твердым голосом ответила барышня. — Я готова.

Она даже с шага не сбилась.

— Хорошо, — сказал я. — Скажите, Анна Владимировна, ваш отец следил за тем, как он одевается?

— Разумеется. Он, между прочим, граф, — последнее прозвучало с отчетливой ноткой гордости. — А не дворянчик деревенский. Отец всегда одевался достойно. Даже дома. Если бы вы застали его живым, вы бы сами убедились.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — Я почему-то сразу так и подумал. Этот дом пронизан атмосферой рыцарства.

— Да, верно, — тихо ответила барышня. — Но братья сильно разбавляют ее современной практичностью.

За разговором мы спустились на первый этаж. Там я успел распахнуть перед барышней дверь. Она, даже не взглянув на меня, прошла в коридор и обхватила себя руками. Здесь было заметно холоднее, чем этажом выше.

— Не жарко тут у вас, — заметил я; большей частью чтобы просто поддержать разговор. — На втором этаже теплее.

— Да, отец не переносил холод, — вздохнула барышня. — Его мучили старые раны. Сюда он не спускался, а второй этаж протапливали весь. Мама говорила, что дороговато это выходило, но пока они могли себе это позволить.

— Они? — удивился я. — Не мы?

Барышня вопросительно глянула на меня, но не успел я переформулировать свои слова, как она уже сообразила суть моего вопроса и ответила:

— Мы живем в Петербурге. Мы с братьями. Там у нашей семьи большая квартира, но отец любил этот дом. Здесь постоянно жили только отец с мамой, а мы приезжали на праздники.

— А дьякон?

— И Феофан с ними, конечно. Он вообще от отца не отходил. Как не доглядел…

Барышня сокрушенно покачала головой. Лестница кончилась. Впереди была толстенная дверь с деревянной ручкой, которую вполне уместно было бы назвать перекладиной. Вновь проявить хорошие манеры я просто не успел. Барышня с ходу навалилась на дверь плечом, и та распахнулась.

За этой дверью находилась кухня. Это была самая просторная кухня из всех, что мне доводилось видеть. Если убрать большой стол в центре, здесь можно было бы давать семейные балы. В воздухе пахло пряностями и еще чем-то вкусным. С аппетитными запахами резко контрастировало мертвое тело, лежавшее на большом столе. Теперь оно было накрыто простыней. Синий халат висел на спинке стула.

По левую руку, у еще одной двери, широко раскрытой в темный коридор, стоял на страже очередной рыцарь. Этот был какой-то сборный: серый шлем с грубо, под самый корень, оттяпанным плюмажем, золотистая азиатская броня с драконом на груди, серые руки с черными перчатками, «штаны» из меди и угловатые стальные башмаки. Рыцарь тяжело опирался на меч с таким узким лезвием, что, если бы не здоровенный, с расчетом на две руки, эфес, я бы счел его шпагой. На мой взгляд, все компоненты совершенно не подходили друг дружке. Потому, наверное, беднягу и сослали на кухню.

Полицейский, который должен был приглядывать за трупом, сидел в углу позади рыцаря, за еще одним столом, поменьше, и пил, как он потом отметил в рапорте, квас. Когда мы вошли, он поспешно отставил кружку и встал. Барышня бросила строгий взгляд на него, и печальный — на тело.

— Анна Владимировна, — сказал я, — вы готовы увидеть его?

Я кивнул на покойного. В свете лампы ее лицо показалось мне совсем бледным, но голос ее звучал твердо.

— Я сама хотела взглянуть, — сказала она. — Убедиться.

— Хорошо. Вас ждет потрясение, но это очень важно для следствия, поэтому попрошу вас взглянуть на тело. Если вам нужно собраться с духом…

Барышня отрицательно замотала головой. Полицейский оперативно занял позицию рядом с телом, готовый откинуть простыню. Я убедился, что Анна Владимировна, насколько это возможно, действительно готова, и махнул ему рукой. Полицейский со всей тактичностью снял простыню с лица покойного. Барышня изумленно ахнула.

— Кто этот человек? — прошептала она.

— Честно говоря, я надеялся, что вы мне это скажете, — отозвался я.

Полицейский удивленно воззрился на меня, но у него хватило ума промолчать.

— Я его не знаю, — прошептала она почти минуту спустя.

— Вы в этом уверены?

— Разумеется, — прошептала барышня и стремительно развернулась ко мне. — Кто этот человек?!

Мне оставалось только развести руками.

— Я ожидал, что вы скажете, будто это капитан Ветров, — признал я. — В призраков я не верю. Одет он слишком легко для того, кто боится холода, и слишком простецки для графа. Да и вы мне рассказывали, что ваш отец даже дома одевался прилично, а этот — сами видите.

— Я никуда не отлучался, — шепотом воззвал ко мне полицейский. — Это тот самый жмурик.

Я коротко кивнул. Мол, верю. Барышня отрицательно помотала головой.

— Нет, это не Николай Саныч. Совсем другое лицо. Я не знаю этого человека. Подождите! А где отец?!

— Он был в доме?

— Разумеется!

— Тогда он где-то здесь.

— Я должна найти его.

Барышня резко повернулась к дверям, и я едва успел перехватить ее.

— Анна Владимировна, пожалуйста, не спешите. В доме не только ваш отец, но и убийца. Давайте пока не будем ставить его в известность, что он промахнулся с жертвой.

Если взгляд старшей Анны Владимировны походил на лучи Рентгена, то у младшей он больше напоминал стальной бур. Барышня просверлила им меня насквозь, но, видать, удовлетворилась увиденным и коротко кивнула.

— Вы правы, господин полицейский. Я никому ничего пока не скажу.

Слово «пока» она четко выделила голосом.

— Что ж, — сказал я. — Может, присядете?

Барышня отрицательно помотала головой, так что нам с полицейским тоже пришлось остаться на ногах. Я прошелся по кухне. Окна тут были маленькие, и с такими же толстенными рамами, как и наверху. Помимо двух уже упомянутых дверей, в противоположной стене была еще одна — такая же солидная и основательная. Я спросил, куда она ведет, и получил ответ, что на улицу.

Дверь оказалась заперта, но в замочной скважине торчал ключ. Как и следовало ожидать — сложный, фигурный и длиной с мою ладонь. Я повернул его, отодвинул засов — между прочим, металлический! — и открыл дверь. Метель, казалось, только и ждала, как бы прорваться внутрь. На крыльце, понятное дело, всё уже замело, да и внутри в момент порог припорошило. Еще один полицейский, стоя на ступеньках, перетаптывался с ноги на ногу. Когда дверь открылась, свет упал на него, и он сразу повернулся. Я узнал Егорыча. Тот служил в полиции, когда меня еще на свете не было, но в чинах так и не продвинулся. Мы поздоровались, и он рапортовал, что здесь всё в порядке, не считая погоды.

— Что там слышно-то? — уже неофициальным тоном спросил Егорыч. — Долго нам тут мерзнуть?

— Вениамин Степанович еще чай пить будет, — ответил я.

Егорыч что-то буркнул себе под нос.

— Но он перепоручил расследование мне, — развил я свою мысль. — А у меня есть идея, как его ускорить. Первым делом, надо перетрясти весь этот дом, всех этих рыцарей, и отловить некоего капитана Ветрова. Заодно выясним, призрак он или нет. Сколько тут рядом наших?

Ответить Егорыч не успел. Рыцарь у дверей вдруг попятился в коридор, а потом развернулся и рванул прочь. Грохот металлических сапог вывел меня из ступора. Для призрака он вел себя слишком шумно.

— Стоять! — рявкнул я, бросаясь в погоню.

Как потом выяснилось, Егорыч среагировал весьма грамотно и заблокировал собой входную дверь, а второй полицейский помчался следом за мной. На тот момент я ничего этого не видел. Собственно, я вообще ничего в темноте не видел, и только грохот сапог служил для меня хоть каким-то ориентиром. Пару раз я довольно чувствительно врезался правым плечом в стену. Хорошо хоть, здесь доспехов не понаставили, а то бы я их всех посшибал.

Потом впереди раздался грохот — удиравший рыцарь тоже нашел стену — и я увидел свет. Прямоугольная полоса падала слева. Там, как я прикинул на ходу, была прихожая. Темная фигура с мечом на секунду перекрыла свет и пропала из виду.

— Матвеев! — во всю мочь заорал я, подлетая к прихожей.

Чуть мимо нее не пролетел. Спасло только то, что я ухватился за косяк и буквально вбросил себя внутрь. Рыцарь был уже у лестницы. Ему навстречу вынырнул городовой. Надо отдать ему должное, у Матвеева не только кулаки, но и нервы были железные. Увидев бегущего на него средневекового рыцаря с мечом, он только усмехнулся и подобрался. Рыцарь грозно взмахнул мечом. Мол, дай дорогу. Матвеев поднырнул вперед и встретил бегуна мощнейшим апперкотом. Тот подлетел вверх, и с лязгом рухнул на пол.

— Не убил? — выдохнул я.

— Да что такому кабану сделается с одной плюхи? — невозмутимо ответствовал городовой.

Тяжело дыша, я присел рядом с рыцарем и откинул ему забрало. На меня глядело перекошенное лицо капитана Ветрова. По сравнению с портретом он основательно постарел и осунулся, но оставался вполне узнаваем.

— Это Ветров тот, да? — раздался голос.

Я оглянулся и увидел полицейского, которому был доверен труп.

— Ага, — кивнул я. — Там труп у нас не сбежит?

— Не-а, — ответил полицейский. — Там Егорыч остался.

Я снова кивнул, а Матвеев осведомился, что это за фрукт такой — капитан Ветров.

— Бывший сослуживец и друг якобы застреленного графа Рощина, — сказал я. — Он у нас вообще-то как дух покойного проходит.

— Покойнику тем более ничего не сделается, — ответил Матвеев, потирая кулак. — Вот, что я тебе говорил? Уже очухался.

Ветров тихо застонал и пошевелился. Я отпихнул меч ногой подальше от него. Ветров открыл глаза. Какое-то время он бездумно пялился в потолок, потом его взгляд сфокусировался на мне.

— Ну что, призрак в доспехах, — сказал я. — Игра окончена. Сдавайтесь.

Ветров снова застонал и кое-как с моей помощью принял сидячее положение.

— Я еще жив? — еле выдавил он.

— Да, — буркнул Матвеев. — Если, конечно, ты не дух.

Ветров ощупал голову и сказал, что вроде пока нет. Потом он попытался подняться на ноги. Не получилось.

— Ты это, — проворчал Матвеев, поддерживая его под руку. — Снимай-ка уже свой металлолом. Толку с него никакого, а сопреешь запросто.

Ветров кивнул. Я помог ему снять шлем. Матвеев тем временем нашел и расстегнул за плечами два ремешка, и тяжелый выпуклый нагрудник свалился на колени капитану. Внутри, в выемке, лежали перчатки. Я взял их в руки.

По внешнему виду они вполне себе казались золотыми. Тыльную сторону каждой украшала бабочка из красных каменьев. Камни были подобраны так искусно, что в тусклом свете бабочки казались живыми. Левая будто бы расправляла крылья. У правой крылышки были словно бы перепачканы кровью, и она без сил распласталась по перчатке.

— Впечатляет, — сказал Матвеев. — Золотые?

— Похожи, — ответил я. — По крайней мере, потерпевшие утверждают, что украдены перчатки из чистого золота, а эти полностью подходят под описание.

— Они это, — прохрипел Ветров. — Те самые… Ох, ну и удар у вас.

— А нечего бегать было, — беззлобно проворчал Матвеев.

— Знаете, вы правы, — капитан с нашей помощью кое-как вылез из доспехов и выпрямился. — Вроде только вас и ждал, а тут так сглупил.

— Бывает, — кивнул я.

Ветров сбросил железные сапоги и остался босиком.

— Ваши-то где? — спросил я.

Вместо ответа капитан ткнул пальцем вверх и, наклонившись, начал расстегивать ремешки на штанах. Те с лязгом рухнули на пол. Под ними оказались вполне приличные черные брюки, теперь безнадежно испорченные белой краской. Ветров глянул на них и вздохнул. Я не мог не отметить: взятый с поличным на краже и будучи первым кандидатом на роль убийцы, он еще мог беспокоиться об испачканных брюках.

— Ну что, — деловито осведомился Матвеев. — Будем вязать, или как?

Ветров покачал головой.

— Даю слово офицера, что не убегу, — сказал он и тихо застонал. — Ох, как вы меня приложили, я, кажется, и уйти-то не смогу.

— Ничего, — сказал я. — Мы поможем. Но помните, что дом оцеплен полицией, так что бежать вам не советую.

— Да, я уже в курсе, чем это может кончиться.

На этой фразе Ветров сумел выдавить слабую улыбку. Мне он начал нравиться, но закон, как известно, есть закон. Матвеев отдал нам свой фонарь. Я запалил его. Полицейский плечом подпер капитана, и они заковыляли по коридору, а я освещал им путь. Перчатки я сунул подмышку.

— Вы с ними поосторожнее, — заметил Ветров. — Опасная вещь.

— Да, я уже в курсе насчет проклятия, — кивнул я. — Но всё равно спасибо за предупреждение.

— Я бы больше беспокоился насчет убийцы, — через пару шагов отозвался Ветров.

— Хм… — протянул я. — Хотите сказать, что это не вы?

— Своей вины я не отрицаю, — ответил капитан. — Но я тут не единственный преступник.

— Вот как? — удивился я. — Тогда пойдемте, будете каяться инспектору, а уж там разберемся, кто и в чём виновен.

Матвеев, убедившись, что его суровая помощь больше не потребуется, вернулся на свой пост, а то самые отчаянные из любопытных уже набрались наглости сунуть нос в дверь. Мы же без дальнейших приключений вернулись на кухню.

Барышня по-прежнему стояла около стола и смотрела на тело, но такое впечатление, что ничего не видела. По крайней мере, когда мы вошли в кухню, она даже головы не повернула. Мне пришлось ее окликнуть. Она медленно обернулась и застыла вторично.

— НИКОЛАЙ САНЫЧ, ВЫ живой? Но почему в таком виде?

Эту фразу Анна Владимировна произнесла спустя минимум полминуты. Ветров виновато развел руками.

— Вид — это сейчас не главное, — заметил я.

Барышня в ответ выкатила мне краткую, но суровую отповедь на тему «по одежке встречают» и потребовала дать Ветрову возможность переодеться. Пришлось пообещать, что такая возможность у него будет, но всё-таки не сейчас.

— Сейчас, — сказал я. — Я попрошу вас опознать этого человека.

Полицейский снова — на этот раз без особого такта — откинул простыню с лица покойного. Ветров мельком глянул на него и уверенно сказал, что не знает этого человека. Мне захотелось его стукнуть.

— А если посмотреть внимательно и хорошенько подумать? — строгим тоном уточнил я.

— Я в третий раз вижу этого человека, — со вздохом отозвался Ветров. — И память на лица у меня отличная. Но я так и не узнал, кто он такой. Хотя пытался.

— Уже лучше, — сказал я. — Тогда расскажите то, что знаете, а дальше задействуем наши полицейские силы и выясним — что за человек был наш покойник.

— Как скажете, — Ветров кивнул и тяжело опустился на стул, где раньше сидел полицейский.

Барышня, выйдя из ступора, метнулась налить ему клюквенного морса. Капитан с благодарностью кивнул, принимая кружку, и, отхлебнув, не спеша начал свой рассказ. Если опустить многочисленные вздохи и паузы, то история получилась занимательная и со своей предысторией.

Последняя вновь завела нас в осажденный японцами Порт-Артур, где наш покойничек, прикидываясь, а, может, и являясь солдатом российской армии, заманил в ловушку капитана разведчиков Ветрова.

К моему удивлению, конкретно в этом Ветров винил самого себя.

Ловушка была довольно примитивной, но днём, в центре города, на оживленном рынке, разведчик позволил себе расслабиться и уже спустя несколько минут лежал связанным в каком-то сарае. Ночью его переправили японцам. Тех интересовал всего один вопрос: где перчатки? В средствах японцы не стеснялись, и, если бы не китайцы, в свою очередь выкравшие пленника, разрезали бы капитана на ленточки.

Барышня, слушая всё это, чуть не расплакалась. Я попытался отправить ее наверх, или хотя бы озадачить чаем, но не преуспел по обоим пунктам. Ветров, со своей стороны, заверил ее, что теперь с ним всё в порядке, а его нынешнее полуобморочное состояние — всего лишь несчастный случай при задержании. На моё счастье, человеческий глаз стреляет исключительно холостыми зарядами, а то барышня взглядом пристрелила бы меня на месте.

— В общем, в Россию я вернулся всего месяц назад, — продолжил свое повествование капитан.

— Что же сразу не сообщили? — укорила его барышня.

— Да из Сибири письма идут долго, — отмахнулся Ветров. — Мне быстрее было самому приехать.

Приехал капитан не просто так. В Китае он сошелся с теми монахами, которые хранили у себя доспехи проклятого самурая. Причём всерьез полагали, будто бы проклятие — никакой не миф, и даже сумели убедить в этом Ветрова.

— Я понимаю, что вам сложно в это поверить, — тихо сказал он. — Но поверьте хотя бы в то, что доспехи законно принадлежат этим людям.

— В это мне поверить действительно легче, — сказал я.

Хотя с законностью там, на мой взгляд, всё тоже обстояло весьма сомнительно. По изложенной капитаном версии, японский владелец доспехов перед смертью раскаялся в несостоявшемся мятеже и передал доспехи на вечное хранение китайским монахам. На вопрос, откуда в охваченной войной Корее так своевременно оказалась группа китайских монахов, последовала довольно запутанная история, перегруженная сложными азиатскими фамилиями, которые даже капитан с трудом выговаривал. Я во всех этих Ли Сам Сусамах запутался моментально и минуте на пятой резко прервал повествование:

— Так, хватит на сегодня истории! Согласен на версию о военном трофее. В конце концов, притязания графа обоснованы точно так же. В этом вы с китайцами равны, но они были первыми.

— Пусть будет так, — легко согласился Ветров. — В конце концов, главное, что у моих китайских друзей действительно есть права на эту вещь, — он кивнул на перчатки. — И что мы с Владимиром их признаём и готовы вернуть перчатки владельцам.

— Да, этого достаточно. Разве что появятся наследники того парня, с которого вы сняли эти перчатки… — задумчиво начал я.

Окончание фразы я не придумал — у меня и без этих гипотетических японцев забот хватало, — но капитан ловко подхватил повисшую паузу.

— Не появятся, — сказал он. — Тот японец избавился от них, чтобы никто не мог претендовать на перчатки.

— Ну и нравы у них там, — хмыкнул полицейский.

— Нравы обычные, — ответил капитан. — Не такие, как у нас, но люди живут и не жалуются. А вот вокруг этих перчаток действительно страсти нешуточные, и крови на них побольше, чем золота.

— Похоже на то, — кивнул я и прикинул перчатки на вес. Килограмма на полтора они тянули смело. — Хотя я всё-таки думаю, что такая богатая вещица без всякого проклятия может притягивать неприятности. Ну да ладно, это всё лирика. Давайте ближе к делу, а то уже час ночи.

Ветров согласно кивнул — ну, прямо образцовый подследственный — и продолжил свой рассказ четко и по существу.

Первым, кого Ветров навестил в России, оказался Бобровский. К сожалению, встреча двух старых боевых друзей оказалась совсем не такой, какой она рисовалась капитану. Увидев на дороге выходящего из тумана «призрака прошлого», Бобровский продемонстрировал такую прыть, какую, по словам Ветрова, не демонстрировал и на полях сражений. Попытка его догнать только еще больше напугала Бобровского, да и самому капитану боком вышла. Здоровье, подорванное в японских застенках, твердо сказало: хватит, капитан, отбегал ты уже свое!

— В общем, свалился я там на какой-то лужайке, — сказал сам капитан. — Только к вечеру смог подняться. Доковылял до усадьбы, а там уже бабы воют. Помер, говорят, благодетель. А я вдруг смотрю, в толпе крестьян вот этот наш друг стоит, — Ветров указал на мертвеца. — Тут уж мне и вовсе воскресать не было никакого смысла.

— Логично, — не стал спорить я. — И что же вы предприняли?

— А что может предпринять разведчик? — усмехнулся Ветров. — Я всё там разведал. Между делом узнал про завещание Бобровского.

— Погодите-ка, — остановил я его. — Вы же сказали, что приехали за перчатками, а теперь утверждаете, будто бы узнали об их возвращении только после смерти Бобровского.

— Если быть точным, — спокойно пояснил Ветров. — Я даже не знал, что они считались пропавшими. Да, китайцы говорили, будто бы Владимира обокрали по дороге домой, но перчатки нигде не всплыли, и я решил, что вся эта история — лишь дымовая завеса. Владимир был мастер на такие штуки. Сколько раз японцы на его трюки покупались, я уж и не припомню точно.

Я кивнул.

— В общем, пришлось вспоминать старые навыки, — продолжил Ветров. — Когда приехал Владимир, наш друг стал следить за ним, ну а я — за ними. Так мы на болото и отправились ползучим караваном. Думаю, наш друг хотел перехватить Владимира на обратном пути, но там очень кстати подвернулся тамошний урядник. Всех забрал, ну а в кутузку этот наш друг не полез. Да и вообще пропал из виду. Потом я его уже здесь увидел.

— В Кронштадте? — уточнил я.

— В доме, — ответил Ветров. — Здесь я уже без сюрпризов решил обойтись. Позвонил Владимиру еще из Петербурга. Он, конечно, удивился, но сразу зазвал меня к себе. И вот я здесь.

— И он тоже, — тихо хмыкнул полицейский, глядя на труп.

— Ага, — кивнул Ветров. — Такая вот оказия получилось. Не берусь утверждать, будто бы к моему приезду приуроченная, но что есть, то есть.

— А почему бы и не к вашему? — спросил я.

— Во-первых, слежки за собой я не заметил, — ответил Ветров. — Во-вторых, я тут как бы инкогнито.

— Поясните.

— Владимир с детьми вдрызг разругался, и как раз из-за этих перчаток, — сказал Ветров. — В общем, предложение вернуть их владельцам он принял сразу и, прости, Анна, даже с какой-то радостью. Тяготили они его, да и что тут удивительного? Проклятие — штука тяжелая. В общем, Владимир попросил меня пока не афишировать свое возвращение, а уж тем более тот факт, что я приехал за перчатками.

— Да уж, — вздохнула барышня. — Представляю, что бы тут началось.

Ветров развел руками, но обошелся без личных комментариев. В Кронштадт он прибыл довольно поздно. Погода весь день была — хуже некуда, даже бывалый извозчик малость заплутал. Дьякон, пока ждал у Гостиного двора, чуть не околел. Всю дорогу до дома подпрыгивал, будто мячик. Внутрь дьякон ввел капитана через кухню, да там, у печки, и завис.

В гостиной к тому времени как раз отгремела последняя баталия, и родные графа, стараясь не смотреть друг на друга, разошлись по комнатам. Встреча старых друзей прошла без свидетелей и максимально тихо. Даже когда на ней внезапно появился ныне покойный господин со стола.

Появление незнакомца оказалось полным сюрпризом, да и зашел он не через главную дверь, а через кабинет-кладовку. Прежде чем граф успел закончить фразу «кто вы?», этот человек, не тратя слов попусту, напал на них с ножом в руках и продемонстрировал весьма недурственное умение с ним обращаться. Ветров с ходу заработал царапину на руке. Я глянул удостовериться, что она есть. Свежая царапина шла от локтя до самого плеча. Графу досталось рукояткой в челюсть. Не отпрянь он в последний момент, был бы чистый нокаут.

— Всё произошло слишком быстро, — пожаловался Ветров. — Я как раз натянул эти чертовы перчатки. Знаете, столько лет вроде как считался их владельцем, столько раз держал их в руках, а ни разу не примерил. А тут словно блажь какая-то нашла. Надеваю, и тут этот фрукт.

— Только не говорите, что перчатки вас спасли, — сказал я. — Не поверю.

— Нет, — ответил Ветров. — Вот так, оглядываясь назад, скажу, что нас спасла портьера. Вы, наверное, видели — там над дверью в гостиной висит. Не портьера, а вторая дверь, скажу я вам. Он с ней замешкался, враз отбросить не получилось, но потом уж времени зря не терял. В один момент сшиб меня, и к Владимиру с ножом. Я, по счастью, на какой-то доспех налетел, и устоял. Схватил, что под руку попалось. Это меч оказался. В общем, рука не подвела.

— Пока вроде как самозащита выходит, — констатировал я, впервые за всю ночь удостоившись благосклонного взгляда от барышни. — Но у этого бедняги еще две пули в спине. Можете это объяснить?

Ветров вздохнул и продолжил:

— Дело было так. Мы с Владимиром, честно говоря, растерялись и не придумали ничего лучше, как избавиться от тела.

— Если вы мне не солгали, то это — худший вариант из всего, что вы могли придумать, — ответил я. — Позвонили бы в полицию, и дело с концом.

Взгляд барышни обрел былую суровость. Ветров покачал головой.

— Наверное, это моя вина, — сказал он. — Привык полагаться на себя. Опять же, как оказалось, вариант вышел не так и плох. Этого приятеля, — он махнул рукой в сторону тела на столе, — кто-то впустил в дом.

— Господи, и этот кто-то — один из нас, — прошептала барышня.

— По моим прикидкам выходит, что так, — сказал Ветров. — В тебе, Анна, я нисколько не сомневаюсь, а вот остальные… Или у вас, господин полицейский, есть другая версия?

— По этой части у нас вообще полный консенсус, — проворчал я.

— Значит, кто-то из своих, — констатировал Ветров. — В общем, слушайте дальше. Мы надели на труп старый халат Владимира. Для маскировки. В коридоре темно, по росту они один в один, так что со спины сошел бы. Владимир вынес его на себе. Я чуть задержался, пытался меч на место пристроить. Статуя-то прямо напротив входа, наверняка примелькалась и домашние сразу бы непорядок заметили.

Тут я усмехнулся. Доспех так «примелькался», что домашние графа даже не смогли вспомнить, а был ли меч? Во взгляде барышни отразилась полная солидарность, но она предпочла промолчать.

— В общем, не получилось у меня, — пожаловался Ветров. — Так и не понял, как он там крепился. И тут слышу в коридоре выстрелы. Два. Я метнулся к двери. Осторожно выглянул. На полу — тело в синем халате, и никого больше. Ну, думаю, вот и наш «кто-то» объявился.

— И кто это?

Мы с барышней задали этот вопрос одновременно. Ветров изобразил виноватую улыбку.

— Не увидел. В коридоре его уже не было. Я успел заметить только, как закрывается дверь в кладовку. Выступать с мечом против пистолета мне показалось слишком самонадеянным, и я отступил. Потом началась суматоха.

— Как скоро, кстати? — спросил я.

— Минуты через две, — уверенно сказал Ветров. — Я успел отойти к главной лестнице и спуститься по ней. Быстро, конечно, но не бегом.

Барышня помотала головой.

— Господи боже мой, — прошептала она. — Значит, я всё-таки вас видела. А уж думала, дух мне явился.

— Прости, Анна, — сказал капитан. — Я думал сразу открыться, но когда убитого признали графом, решил еще немного побыть привидением.

— Да, запутали тут, — проворчал я. — Если бы не халат этот старый и не одежда покойника, я и не подумал бы искать кого-то еще. А вы, Анна Владимировна, как я понял, в опознании тела не участвовали?

Барышня помотала головой.

— Я, простите, в обмороке стояла, — пробормотала она, позволив себе слабую полуулыбку.

Ветров тут же рассыпался в извинениях и уверениях, что она — самая смелая девушка на этом свете. А быть может, и на том тоже. Уверения были приняты благосклонно. Я устало выдохнул и без всяких сожалений порушил им всю идиллию.

— Хорошо, — нарочно громко сказал я. — Сейчас уже второй час ночи. Весь день я гонялся по Финскому заливу за убийцей, и устраивать тут еще один раунд тараканьих бегов не собираюсь. А вот что я собираюсь сделать, так это вызвать сюда взвод полицейских, и мы перетрясём этот дом сверху донизу, но найдем графа или то, что от него осталось.

— Не нужно устраивать погром, — раздался тихий безжизненный голос. — Я к вашим услугам.

— Папа! — взвизгнула барышня.

Из темноты коридора выступил высокий седой человек. Был он мертвецки бледен, но на призрака всё же не тянул. Разве что на упыря. Я даже рефлекторно дернулся перехватить барышню, метнувшуюся к нему, но гибкая девушка легко уклонилась. Граф шагнул ей навстречу. Барышня бросилась ему на грудь, и он протяжно застонал. Когда барышня отпрянула, граф обеими руками держался за левый бок. На белой рубашке расплывалось красное пятно.

— Что с тобой?! — вскинулась барышня.

— Ничего, — успокоил ее граф. — Просто повязка сбилась.

Тут уж мы с Ветровым бросились к нему и помогли сесть на стул. Он откинулся на спинку, тяжко вздохнул и прикрыл глаза.

— Очень рад, ваше сиятельство, видеть вас живым, — сказал я. — Да еще и, согласно показаниям присутствующего здесь капитана Ветрова, невиновным в убийстве. Однако, смотрю, вам досталось чуть больше, чем я мог предполагать.

Ветров метнул в графа быстрый вопросительный взгляд. Я его перехватил. Они оба это поняли, и граф без лишних проволочек сообщил:

— Это случилось уже после, когда обыскивали дом. Кто-то подобрался ко мне сзади. К счастью, у него не такая твердая рука, как у тебя, Николай. Жаль, не заметил, кто это был.

— Нужно немедленно позвать врача, — распорядилась барышня и ткнула пальцем в грудь полицейскому: — Вы! Позовите сюда этого немецкого доктора.

Полицейский глянул в мою сторону. Я кивнул. Граф отрицательно покачал головой.

— Рана пустяковая, — тихо сказал он. — А раз уж пришло время вскрывать карты, так всем разом. Хочу увидеть их лица. Вы, господин полицейский, уже готовы сказать, на кого смотреть особенно внимательно?

— Есть предположения, но конкретное имя называть еще рано.

— Что ж, постараемся добыть вам недостающие карты. Командуйте. Николай, ты помоги мне. Там хочу выглядеть как следует, а тут блефовать не перед кем.

Барышня принялась уговаривать его остаться, но в твердости он ей нисколько не уступал. Я махнул рукой полицейскому:

— Держи пистолет под рукой, — велел я. — Пойдешь последним и смотри внимательно. Всё-таки два покушения подряд, мало ли что.

Он вытащил револьвер. Ветров поднялся сам и помог принять вертикальное положение графу. Выглядели они, поддерживая друг друга, как два подгулявших упыря, и я с трудом подавил улыбку.

— Ну что, господа покойнички, — сказал я, — если вы готовы, то вперед!

Барышня так глянула на меня, словно из двустволки дуплетом бабахнула! Ветров улыбнулся, и мы пошли.

ВОССОЕДИНЕНИЕ СЕМЬИ ПРОШЛО относительно мирно. Первым в гостиную вошёл я.

— Надеюсь, вы не заблудились, — язвительно начал Юрий, но осекся, заметив перчатки.

— Поздравляю! — воскликнул Сергей. — Я же говорил, что полиция справится. Так, а теперь слушайте меня…

Старший брат осекся вслед за младшим, когда в гостиную вошел граф. Несмотря на первоначальный план, он всё еще тяжело опирался на капитана. Пока братья пребывали в одном ступоре на двоих, графиня вскочила с кресла и помогла устроить в нём мужа. Затем началась обычная для таких случаев суматоха.

— Кто есть так накладывать повязка?! — сокрушался доктор, аккуратно сматывая мятую и перепачканную кровью тряпицу с бока графа. — Подать сюда горячий вода!

Графиня строго глянула на дьякона. Тот вздохнул и, бормоча себе под нос:

— Дожили, немчура русского человека на кухню гоняет, — с должной поспешностью выскочил из гостиной. С водой у него получилось лучше, чем с чаем. Не прошло и нескольких минут, как к креслу был придвинут стол и на нём стоял таз с горячей водой. Доктор промыл рану, «узюзюкал» — как выразился дьякон — приличную мебель и перевязал графа как следует. Сергей между делом попытался выудить у меня подробности, но я не счел нужным пойти ему навстречу.

— Что скажете, доктор? — тихо спросила графиня, когда граф со вздохом облегчения откинулся обратно на спинку кресла.

Все дружно насторожили уши.

— Рана не есть опасный, — обнадежил доктор. — Плохо есть плохой повязка. Он потерять свой кровь. Я рекомендовать покой и постель.

С покоем графу не повезло. Дети хотели знать, каким чудом их отец вернулся с того света, а законная супруга — где муж шлялся, пока был мертвым.

— Господи, — выдохнула графиня. — У меня, когда тело увидела, чуть сердце не оборвалось.

Граф тут же извинился и заверил супругу, что только забота о ней не позволила ему порушить весь спектакль. Ведь где-то рядом прятался убийца с пистолетом, и он вполне мог угостить их обоих четырьмя оставшимися пулями. К счастью, графиня, пройдя с мужем всю войну, смогла держать себя в руках и даже не подать виду, что на полу, под халатом, лежит совсем другой человек.

— Нам-то можно было сказать, — проворчал Сергей.

— А вы сами-то как ошиблись? — спросил инспектор.

— Да они даже и не взглянули на него толком, — бросила барышня. — Сразу в гостиную ломанули, точно кони на ипподроме. Перчатки им подавай!

Последовал обмен взглядами, больше похожий на перестрелку. Пока они выясняли отношения, инспектор отозвал меня в коридор.

— Докладывайте, Ефим, — велел он.

Я начал было рассказывать об аресте Ветрова, но Вениамин Степанович меня остановил.

— Детали потом. У вас достаточно доказательств, чтобы передавать дело в суд?

Пришлось признаться, что не только доказательств не достаточно, но я не в полной мере уверен, кого именно из них призвать к ответу.

— Плохо, Ефим, — проворчал он. — Уж это-то очевидно. Понимаю, что вы очень устали, но преступный мир не будет ждать, пока мы выспимся. Какие у вас соображения?

— Хм…

Я пытался усиленно соображать, но инспектор был прав — я устал. Мозг работал плохо.

— Вообще, я собирался обыскать дом. Чтобы окончательно исключить возможность, что тут еще кто-то неучтенный бегает.

— Вряд ли, — сказал Вениамин Степанович. — Но это правильный ход, Ефим. Системный. Действуйте. И непременно отыщите оружие, которым был ранен граф. Нам нужны доказательства. Интуицию суд не примет. Даже мою.

Мы со всем положенным тактом осмотрели дом, но больше ни одного человека — ни живого, ни мертвого — не обнаружили. Нашли лишь кортик, которым пытались прикончить графа. Капитан Ветров показал, что видел это оружие в руках нападавшего, но на момент второго покушения тот был гарантированно мертв, и это нам ничего не дало.

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, О КОТОРЫХ говорил Вениамин Степанович, мы добыли пять дней спустя. Всё это время капитан Ветров жил в Кронштадте, под строгим надзором полиции, а перчатки лежали в нашем сейфе как вещественное доказательство. Пятого января над ним состоялся суд. Надо заметить, весьма оперативно по нашим меркам, но это Вениамин Степанович задействовал свои столичные связи. Граф держался бодро и давал показания стоя. Убийство неизвестного было признано необходимой обороной.

Обе Анны Владимировны расцеловали освобожденного прямо в зале суда капитана, и тот тем же днем поспешил откланяться. Перчатки он увозил с собой, что вызвало очередную бурю в семействе Рощиных. Уже по весне, на приеме у губернатора, я вновь столкнулся с Анной Владимировной младшей, и она поведала, будто бы братья покинули дом буквально за полминуты до того, как их вышвырнули бы вон. Граф был в ярости.

Ветров, когда покидал Кронштадт, был задумчив и печален. С полицейским эскортом, которым он, по указанию Вениамина Степановича, между делом похвастался в доме Рощиных, капитан без приключений добрался до Ораниенбаума и был посажен на поезд до Петербурга. Оттуда он должен был незамедлительно отправиться в Москву, причем собирался воспользоваться аэропланом.

Точнее говоря, я дал в Петербург телеграмму знакомому авиатору. Он ответил только седьмого. Весьма язвительно составленная телеграмма извещала, что его этажерка на последних испытаниях пролетела едва ли метров двести, а до Москвы — и это должно быть известно даже такому неучу, как я, — расстояние несколько больше. Неуч, ёшкин кот! И это после того, как я спас ему жизнь, когда его недоразумение с William F. Temple крыльями перевернулось прямо на старте из-за сильного ветра!

Но, главное, копию моей телеграммы Ветров тоже продемонстрировал в доме Рощиных, убеждая тех, что с ним всё будет в порядке. По словам той же Анны Владимировны, он их всех этим полетом куда больше напугал, чем успокоил, хотя на самом деле задача перед капитаном стояла — напугать только одного. Того, кто боялся упустить перчатки.

Мы ждали его в Петергофе. Отряды полиции заранее выдвинулись на все станции, где останавливался поезд Ораниенбаум — Петербург, но это было скорее для подстраховки. В конце концов, серьезной форы мы преступнику не дали. Он, конечно, по льду мог рвануть и прямиком в Петербург, но на вокзале капитана должны были встречать, так что разумнее всего было перехватить его по дороге, а ближайшей остановкой был именно Петергоф.

Когда показался поезд, мы с Матвеевым покинули теплое кафе и пошли вдоль перрона, разглядывая пассажиров.

— Этот вроде? — спросил городовой, кивнув вправо.

У ограды, обхватив себя руками, подпрыгивал на месте дьякон Феофан. Нас он не заметил. Всё его внимание было приковано к поезду. Мы, как бы прогуливаясь, подобрались поближе.

Паровоз предупреждающе свистнул, и пассажиры подобрались, как по команде «на старт». Поезд, замедляя ход, подкатил к перрону и остановился. Двери открылись. Пассажиры хлынули внутрь. Провожающие обнимали отъезжающих и мешали тем, кто напирал сзади. В общем, началась обычная вокзальная толчея.

Дьякон уже собрался нырнуть в нее, когда из вагона через толпу прорвался капитан Ветров с саквояжем в руках. Не оглядываясь по сторонам, он быстро зашагал к зданию вокзала. Дьякон рванул следом. Мы — за ним. Расставленные по перрону полицейские как бы невзначай двинулись в нашу сторону. Дьякон сунул правую руку в карман. Когда их с капитаном разделяло не больше шага, рука вынырнула из кармана, и тут я тихо скомандовал:

— Берём!

Наверное, надо было дать Матвееву более детальные инструкции, но тогда я как-то об этом не подумал. В результате тяжелый кулак городового просто вылетел вперед и врезался дьякону в ухо. Феофан улетел к ограде, врезался в нее и свалился под ней. Мы подбежали. На снегу лежал потерянный дьяконом револьвер.

— Ёшкин кот, — проворчал я, поднимая оружие. — Я думал, он за ножом полез.

Матвеев хмыкнул что-то неопределенное. Присев рядом, я похлопал дьякона по щекам. Тот тихо, не открывая глаз, застонал.

— По-моему, ты малость перестарался, — проворчал я.

— Это бывает, — равнодушно отозвался Матвеев.

— Ну, тогда тебе его и тащить, — подвел я итог.

Матвеев легко забросил тщедушного дьякона на плечо.

— Вот все время ты на мне ездишь, — проворчал городовой.

— Это не я, это он, — поправил я.

Матвеев снова фыркнул, и мы направились к выходу, сопровождаемые почетным эскортом из пяти полицейских. Люди, спешившие на поезд, удивленно оборачивались, но никто не задержался. Лезть в дела полиции у нас не принято.

— Слушай, — сказал Матвеев, когда мы вышли из здания вокзала. — А ты его сам вычислил, или Степаныч подсказал? Или мы тут вообще на удачу прикатили?

— Сам вычислил, — ответил я. — У инспектора по этой части снега зимой не выпросишь. Сегодня с утра пораньше сочинял рапорт по делу, ну и на свежую голову сообразил.

— И как?

— Ну, мысль такая, — поведал я. — Чтобы графа подрезать по второму разу, надо было знать, что он еще живой. А кто знал? Только графиня да, возможно, дьякон.

— А капитан? — спросил Матвеев, понизив голос и кивнув на шагавшего рядом Ветрова.

Тот, погруженный в свои мысли, этого не заметил. Или не счел нужным замечать.

— А ему-то зачем? Граф перчатки и так отдал.

— Ясненько. А графиня как отпала?

— Тут больше интуиция, — признал я. — Эти покушения на графа какие-то сумбурные. Не получилось раз, не получилось два, ну куда дальше с ножом-то лезть? Заметался наш преступничек, заторопился. А кому там имело смысл спешить? Тому, кто знал — приехал Ветров, причём приехал тайно, а стало быть, приехал, скорее всего, за перчатками. О приезде Ветрова знали только сам граф и дьякон.

— Кто-то мог случайно увидеть, как капитан входит в дом, — возразил Матвеев.

— Мог, — согласился я. — Но мог ли он быстренько вызвать нашего покойника? Вряд ли тот околачивался поблизости. Значит, его позвали заранее, а из дому выходил опять же только дьякон. И выходил он, зная, что приехал Ветров. Но, в принципе, тут варианты возможны. Поэтому мы и устроили этот спектакль. Для гарантии, так сказать.

— Хитро, — признал Матвеев. — Я бы не додумался.

— Вот поэтому я — агент, а ты — городовой, — усмехнулся я. — Видишь разницу?

Матвеев подумал пару шагов, потом сказал:

— Честно говоря, нет. Мы оба гоняемся за какими-то головорезами, вместо того чтобы, как все нормальные люди, проводить время в кругу семьи. Вся разница, что нашу добычу я на себе тащу, так, знаешь, оно ведь и до службы так было. Сколько я твоих дирижбамбелей перетаскал.

— Не дерижбамбелей, а воздушных шаров, — поправил его я. — Они, как и дирижабли, относятся к классу летательных аппаратов легче воздуха, но…

Матвеев шумно фыркнул.

— Ну ты, Ефим, ври да не завирайся. Я ж эти твои аппараты, как сейчас вот этого жулика, на плече нёс, так что про «легче воздуха» ты кому-нибудь другому втирай. И вообще, где уже наши сани?

— Вон ждут, — ответил я, показывая направо.

ДЬЯКОН ОЧНУЛСЯ, УЖЕ когда мы вернулись в Кронштадт. Может быть, и раньше, но всю дорогу он полулежал, куда его Матвеев определил, и не шевелился. В отделение дьякон вошел сам, хмуро глядя себе под ноги. Наш дежурный Семен оформил арестанта, и мы отправились на второй этаж, в кабинет инспектора.

Вениамин Степанович пил чай и листал мой отчет по делу.

— Садитесь, Феофан, — сказал инспектор.

Дьякон опустился на стул посреди кабинета и застыл, сумрачно глядя в пол. Я прошел на свое место. Раскрытый на недочитанной статье журнал так и лежал на столе. Я заложил его обрывком бумажки и отложил в сторону. Семен приготовился вести протокол допроса, но Феофан угрюмо молчал.

Так прошла минута. Инспектор мягко откашлялся и предложил дьякону облегчить душу чистосердечным признанием. Феофан глянул на него исподлобья и ответил, что ей такая мелочёвка не поможет.

— Надо же, — сказал инспектор. — И даже возможность получить срок поменьше вас не привлекает?

Дьякон ответил, что нет. Тут даже мне стало интересно.

— Первый раз вижу преступника, который не хочет скостить срок.

— А я его точно получу? — равнодушно спросил дьякон. — Я, может, еще побрыкаюсь в суде.

— Это ваше право, — спокойно молвил инспектор, прихлёбывая чай. — Вот только нам есть чем вас стреножить. Во-первых, ваше покушение на капитана Ветрова сегодня. Во-вторых, на кортике, которым был ранен граф, остались отпечатки пальцев. Уверен, что, когда мы сравним их с вашими, сходство будет стопроцентное.

— Отпечатки? — переспросил дьякон.

— Да, отпечатки пальцев, — терпеливо повторил инспектор. — Есть такая методика для опознания преступника. Новая, но достаточно действенная.

Дьякон озадаченно посмотрел на свои ладони.

— Руки как руки, — буркнул он. — Как у всех.

— А линии на подушечках пальцев — не как у всех, — сообщил инспектор. — Они, знаете ли, у каждого человека уникальные. Вы, конечно, можете сказать, что случайно касались кортика раньше, как и револьвера графа, однако после вашей сегодняшней выходки с пистолетом суд вряд ли вам поверит. И на свободу вы выйдете очень не скоро.

— А смысл? — равнодушно бросил дьякон.

— Не понял, — протянул инспектор. — Смысл чего? Выхода на свободу?

— Угу. Что мне на ней делать?

— Неужели совсем нечего?

Феофан отрицательно помотал головой.

— Сколько мы за этим золотишком гонялись, — проворчал он. — Думали, наконец-то заживем как люди. А теперь всё. Привет. Так уж лучше в тюрьме, чем под забором. Там хоть кормят.

Дьякон вздохнул, и на миг с его лица словно бы маска упала, позволив мне увидеть за ней усталого и не раз битого жизнью человека. Потом он снова уставился в пол.

— Ну, как хотите, — промолвил инспектор. — Тогда позвольте всего один вопрос: когда вы стреляли в человека в халате — вы полагали, что стреляете в графа, или же знали, что стреляете в своего сообщника? Он, кстати, был на тот момент уже мертв, и в его убийстве вас не обвинят.

Дьякон поднял на него глаза.

— Этот сообщник, как вы его называете, был моим братом, — сказал он. — Ваш капитанишка его прирезал, а его с поцелуями на свободу проводили. Зря я на сиятельство подумал. Капитанишка бы у меня с ножа точно не соскочил.

— Вот как? — инспектор покачал головой. — Должен заметить, что смерть брата — это смягчающее вашу вину обстоятельство.

— Мне это обстоятельство брата не вернет, — хмуро бросил в ответ дьякон и отказался давать показания.

Семен отвел его в камеру.

— Я ознакомился в вашим рапортом, Ефим, — сказал инспектор, когда за дьяконом закрылась дверь. — Должен отметить, что вы делаете успехи. По сравнению с делом о липовом самоубийстве Золотова наметился серьезный сдвиг в сторону систематизации собранных доказательств. Мне понравилось, как вы обосновали подозрения против этого Феофана.

— Спасибо, — отозвался я. — Моя интуиция всё-таки сработала. Конечно, не так, как ваша.

Инспектор покачал головой.

— Нет, не так. Я просто предположил, кто из них смог бы подобраться незаметно к бывалому разведчику, который, кроме прочего, знал, что за ним охотится убийца.

Я мысленно помянул нечистого. Инспектор прямо в самом начале расследования чуть ли не ткнул меня носом в портреты команды разведчиков. Мог бы, впрочем, и поточнее намекнуть, но с ним всегда так. Влёт вычислит, что и как, и сидит с этим знанием, точно собака на сене! Он, видите ли, только инспектор, а ловить преступников — задача инспектируемых им полицейских.

— Вы, кстати, зря возмущаетесь, Ефим, — сказал Вениамин Степанович, словно бы прочитав мои мысли. — Преступника мало вычислить. Нужно еще доказать его вину в суде, а сбор доказательств не всегда по силам сыщику-одиночке. Их время уходит. Будущее, Ефим, за системой. Системой, которая способна пройтись мелким гребнем по следам преступника, собрать мельчайшие улики и объединить их в единую картину преступления. И вы, Ефим, вполне можете стать частью этой системы, если будете стараться.

— Стараться стать винтиком в машине, — отозвался я.

— Тоже хорошее сравнение, — согласился инспектор. — Винтик в машине, которая раздавит преступность по всей России — это не так и плохо. В машине, противостоять которой не сможет ни один самый изощренный преступный мозг, а не только такие неудачники, как этот наш дьякон. Не сможет просто потому что несопоставимы будут противоборствующие стороны — человек и огромная машина. Вот, Ефим, что мы создаем. А вы физиономию кривите каждый раз, когда простой отчет пишете.

Я покачал головой. Сам того не зная, инспектор повторил слова из так и не дочитанной мной статьи.

Она была посвящена грядущему якобы противостоянию летательных аппаратов легче и тяжелее воздуха. Автор пессимистично отвел первым едва ли два десятка лет на борьбу, после чего, по его мнению, должен был наступить быстрый и неминуемый закат. Благородные дирижабли будут сброшены с неба грязными тарахтелками, навроде нынешних автомобилей, только с крыльями.

И всё из-за чего? Прагматичность победит романтику. Самолеты летят куда надо, а аппараты легче воздуха зависимы от ветра. Даже дирижабли с их винтами вынуждены с ним считаться. И когда воздушный флот станет частью системы — в данном случае системы перевозок, — в ней будет место только надежным и предсказуемым (три раза ха!) машинам. Когда перелет из города в город станет таким же будничным делом, как поездка на поезде, едва ли один из тысячи пассажиров взглянет: а какой конкретно самолет их перевезет? Так же, как сейчас один из тысячи взглянет на паровоз, который потянет их состав. В системе никому не будет дела до отдельного винтика. Тот ли, другой ли — главное, что везет по расписанию. А расписание — это система, как ни крути.

Не скажу, что за этими словами нет логики, но лично мне она не нравилась. Я сообщил об этом инспектору — в хорошем настроении, после удачно раскрытого дела он сам был склонен пофилософствовать, — и Вениамин Степанович вздохнул.

— Тут вы не правы, Ефим, — произнес он. — Все эти ваши летающие шары — это, можно сказать, передовой отряд. За которым всегда идет система: будь то армия, аэропланы или полицейские отделения. Если хотите всегда оставаться на переднем крае, вы должны всегда оставаться лучшим в своем деле.

— Ничего против не имею, — ответил я.

— Что ж, — ответил инспектор. — Похвальное стремление. Тогда, для начала, вам нужно научиться доводить всякое расследование до конца. Составьте запрос в военное ведомство по поводу убитого солдата и, как теперь выяснилось, дальнего родственника графа Рощина. Также проследите за отъездом капитана Ветрова. Теперь, когда про золотые перчатки весь Кронштадт знает, нам лучше быть начеку. Потом оформите дело дьякона для передачи в суд и выделите в отдельное делопроизводство похищение капитана Ветрова в Порт-Артуре в ходе военных действий. Вряд ли мы сможем доказать соучастие дьякона, но преступление было — пусть оно будет в системе. Глядишь, когда и всплывет чего.

Я едва успевал помечать себе в блокнот посыпавшиеся распоряжения. Получившийся список недвусмысленно намекал, что стать лучшим по версии Вениамина Степановича — задачка не из лёгких даже для сторукого архонта.

ВТОРОЙ СУД — НАД дьяконом — состоялся две недели спустя. Феофана осудили за соучастие в покушении на убийство. Поскольку покушение не удалось, вместо каторги он отправился в тюрьму. Там ему будет полегче. Доказать его участие в похищении капитана Ветрова и выдаче последнего японцам, как и предрекал инспектор, не удалось, а дьякон как в рот воды набрал. Ни да, ни нет от него так и не добились. Военные тоже не проявили интереса, и обвинение пришлось снять.

Капитан Ветров уехал на следующий день после суда над Феофаном. Тихо и без помпы. Месяц спустя он прислал на мое имя телеграмму из города Харбин, сообщая, что добрался удачно, после чего пропал уже навсегда.

 

Часть третья. Самарский оборотень

ПРОВОДЫ МАСЛЕНИЦЫ В Кронштадте традиционно проходили под лозунгом: «Гуляем как в последний раз!» С понедельника начинался Великий пост, вот народ и старался наесться да напиться впрок. Причем, как водится, больше всех старались те, кто, в общем-то, пост соблюдать и не собирались.

Аккурат после обеда городовой Матвеев приволок в участок Мишку Алтынина. Как водится, пьяного в дым. Пока наш вечный дежурный Семён оформлял арестанта, Матвеев рассказал, что Мишка бузил в кабаке. Полез в драку супротив целой компании. Ему надавали по шее да и выкинули вон, но в процессе основательно побили посуду. Кабатчик в претензии.

— В общем, всё как обычно, — закончил эту историю Матвеев.

— Стало быть, не в первый раз? — поинтересовался Вениамин Степанович.

Инспектор, тоже как водится, восседал за своим столом и пил ароматный чай из большой фарфоровой кружки с императорским вензелем.

— Даже не в десятый, Вениамин Степанович, — заверил я инспекторя. — Так-то он смирный, только с гонором, но как напьется, идет чертей гонять.

С чертями ему, правда, пока не везло. Прошлый раз Мишка на них по осени ополчился. Где он их нашел, так и осталось тайной. Известно лишь, что черти попались боевые и дали сдачи. Мишка убежал от них с разбитым носом и с фингалом под каждым глазом. Орал как оглашенный, звал на помощь, но в руки не давался. Городовые его по всему Гостиному двору ловили, и мы с Матвеевым в этом участвовали.

Всё-таки Мишка нам не совсем чужой человек. Выросли в одном дворе, даже дружили какое-то время. Собственно, мы и теперь приятельствовали, хотя виделись довольно редко. У него теперь была своя компания, которую мы регулярно задерживали за разные мелкие правонарушения.

— В этот раз, Ефим, были оборотни, — уточнил Матвеев и с усмешкой добавил: — Люди-собаки. Мишка мне всю дорогу про них втирал.

Я хмыкнул и сказал:

— Надо его, как проспится, нашему доктору показать. Клаус Францевич любит такие истории. Заодно и Мишку осмотрит.

— Ага, — Матвеев согласно кивнул. — Только вряд ли ему что-то интересное перепадёт. Там у кабака какая-то старая псина крутилась. Думаю, Мишка на нее и среагировал.

— Надеюсь, она его не покусала, — заметил Вениамин Степанович и, отхлебнув чаю, добавил: — Бродячие собаки могут быть переносчиками опасных болезней.

Семен вздрогнул и, отложив перо, быстро протер руки салфеткой.

— Да нет, Вениамин Степанович, — Матвеев махнул рукой. — Как он в окно на нее вылетел, она вперед своего визга удрала.

— Ну и славно, — подытожил инспектор, после чего потерял к Мишке всякий интерес.

Мы определили дебошира в отдельную камеру и Матвеев ушел.

— Загляну к Алтыниным, — пообещал он перед уходом: — Скажу Марьяне, что Мишка у нас.

Марьяной звали Мишкину мать, даму весьма крутого нрава. Я тогда, помнится, подумал, что ох и попадет же ему! Но куда деваться? Приличных денег у Мишки никогда не водилось, так что расплачиваться за его подвиги в очередной раз придется ей.

— Давай, — сказал я и погрузился в составление отчета по последнему делу.

С ОТЧЕТОМ Я покончил довольно быстро. То есть быстро для меня. В полчаса управился. Потом я еще немного подождал, пока чернила просохнут, чтоб не смазать текст ненароком, и сдал отчет инспектору.

Вениамин Степанович уже дочитывал, когда вернулся Матвеев. Вид у него был чертовски озадаченный. С Матвеевым в участке появился дородный мужчина в лисьей шубе. Мужчина морщил лицо и держался рукой за затылок.

— Ограбили меня, господа хорошие, — прямо с порога пожаловался он.

— Печально, — в тон ему ответил инспектор. — Что ж, рассказывайте, как всё было. Мы вас внимательно слушаем.

Мужчина устроился на стуле, как сыч на пне — нахохлился, насупился и закрутил одной башкой, переводя взгляд то на меня, то на инспектора. Матвеев остался стоять у двери, аккуратно прикрыв ее с этой стороны. Вениамин Степанович отставил на отдельный столик чашку с чаем и изобразил на лице «я весь внимание». Я приготовился записывать показания. Мужчина громко и тяжко вздохнул.

— Фамилия-то моя Барсуков, — объявил он. — Кирилл Игнатьевич, ежели что.

Говорил он неспешно, перемежая повествование протяжными вздохами и так разводя руками, словно развешивал слова по кабинету. Я без труда успевал за ним записывать. Опуская всё лишнее, пострадавший оказался купцом из Самары. В Кронштадт этот Барсуков приехал неделю назад по личным и торговым делам. Дела складывались отлично, «ежели что», но сегодня после обеда купцу хорошенько треснули по затылку и обобрали. Добычей грабителей стал кошелек «коричневый, кожаный, потертый в двух местах» и карманные часы.

— В кошельке рублей пятьдесят было, — Барсуков махнул рукой, словно прощаясь с ними. — Но главное, это мои часы. Пять тысяч они стоят.

— Так дорого? — тихо удивился я.

— Получается, так, — Барсуков развел руками и начал перечислять, загибая пальцы: — Механизм работы швейцарской, с музыкой, корпус из золота высшей пробы, циферблат отделан драгоценными каменьями. Маленькими, скажу честно, зато целый узор ими выложен. Цепочка — и та золотая…

Я все это записал и уточнил, что за узор, заработав одобрительный взгляд от Вениамина Степановича. Барсуков, размахивая руками, словно бы набрасывая рисунок в воздухе перед собой, старательно описал собачью голову на фоне леса, а кроме того, каждая цифра на циферблате располагалась на отдельном кленовом листике.

— Необычный узор, — заметил я. — Собака, стало быть.

— Ну да, ну да.

Барсуков дважды кивнул и бросил на меня внимательный оценивающий взгляд, словно бы решая, можно ли доверить мне какой-то важный секрет. Инспектор тоже это заметил и сказал купцу:

— Вы, Кирилл Игнатьевич, можете рассказывать всё без утайки. Секреты хранить мы умеем, а чем лучше мы будем представлять, что у вас пропало, тем легче нам будет вашу пропажу сыскать, — тут он указал в мою сторону и добавил: — Ефим Родионович — агент опытный. Если он считает, что изображение собаки важно для следствия, то уж поверьте мне — это действительно так.

Честно говоря, я совсем так не считал. По крайней мере, до того момента, как инспектор проявил столь явный интерес к этой псине. Да, рисунок необычный, если всплывут где часики — опознать их будет нетрудно, но не более того. Однако Вениамин Степанович на подсказки был скуп, считая, что инспектор должен только инспектировать работу полиции, а не делать ее за нее, и если уж он так откровенно акцентировал мое внимание на собаке, ее стоило взять на карандаш.

— Поговаривали, — чуть ли не шепотом сообщил Барсуков, — будто бы предок моей супружницы по материнской линии оборотнем был. На узоре-то как раз это он и есть.

— Любопытно, — сказал я и бросил внимательный взгляд на инспектора.

Вениамин Степанович являл собой эталон невозмутимости. Мол, эка невидаль — предок-оборотень. Вон, к примеру, у Матвеева теща — настоящая кикимора, и ничего, живет человек. Не хуже прочих.

Когда пауза откровенно затянулась, инспектор спросил, где произошло ограбление.

— На кладбище, — ответил Барсуков.

— На немецком, — уточнил Матвеев. — Там я его нашел.

Инспектор удивленно приподнял левую бровь, а я как можно более тактично осведомился, за каким лешим его туда понесло. В смысле, купца, хотя Матвееву я потом собирался задать тот же вопрос. Время для визита на кладбище было, прямо скажем, не самое подходящее. Даже снег еще не сошел.

— Ваша правда, — признал купец. — У нас-то в Самаре потеплее будет.

Впрочем, ничего серьезного Барсуков, по его собственным словам, всё равно не планировал. Как оказалось, там, на немецком кладбище, этот самый предок-оборотень и похоронен. По крайней мере, был похоронен. Барсуков планировал убедиться, что покойный всё еще на месте, и если так, то:

— Покаялся бы, прощенное воскресенье, как-никак, — поведал свои планы купец, изображая в воздухе руками нечто, что, скорее всего, должно было бы изобразить перед нами процесс покаяния. — Ну и пошел бы себе восвояси.

Уход восвояси в его исполнении напомнил мне ветвистую корягу, проплывающую мимо берега.

— Есть за что каяться? — сразу спросил инспектор.

— Вроде как нет, — купец развел руками и вздохнул. — Но раз покойный стал живых беспокоить, то, наверное, не просто так. Являлся он мне. Раз десять приходил. Я уже и со счета сбился!

Моей первой мыслью было: хорошо же ему врезали! Впрочем, было и более прозаическое объяснение. Мы с инспектором пришли к нему одновременно, но озвучил его именно Вениамин Степанович:

— Извините, Кирилл Игнатьевич, но я должен спросить: вы, как я понимаю, иногда употребляете алкоголь?

Вопрос, по правде говоря, прозвучал как утверждение.

— Выпил малость, — признал Барсуков. — Для храбрости, ежели что.

Когда он выдыхал, эта малость за три метра чувствовалась. Я на всякий случай занес на бумагу и показания купца, и собственную оценку.

Инспектор спокойно кивнул и задал следующий вопрос:

— И где именно вы выпили?

Барсуков замялся, припоминая.

— Вроде бы заведение называется «У Мартына», — не вполне уверенно произнес он. — Мне его знакомый рекомендовал. Кухня, говорит, у них больно хорошая.

— Это верно, — сказал инспектор. — А кто рекомендовал?

Барсуков так глубоко погрузился в воспоминания, что ему даже пришлось помогать себе руками. Покрутив ими в воздухе, он извлек из глубин разума ответ на вопрос:

— Тимофеев он, Александр. Никак не припомню, как его по батюшке. Тоже, представьте, из Самары. Вот ведь где довелось встретиться.

— Очень интересно, — сказал инспектор. — И тоже купец?

— Нет, — Барсуков махнул рукой. — Курьер почтовый. Говорит, мы и в Самаре встречались, но я, правда, запамятовал. Сами понимаете, человек я торговый, со сколькими людьми за день переговоришь, всех, бывает, и не упомнишь.

— Да, такое бывает, — согласился инспектор. — А от Мартына вы куда направились?

— Прямиком на кладбище.

— Пешком?

Барсуков помотал головой, поморщился и потер затылок.

— Нет, на извозчике, — ответил купец. — Он меня до самых ворот довез, а дальше я уж пешком, да.

Дальше, согласно показаниям Барсукова, он прошел в калитку и побрел в поисках нужной могилы. Последний раз он там был лет десять назад, на похоронах того самого родственника, и с тех пор больше не появлялся. В общем, не удивительно, что покойный осерчал. Кроме того, расчищены были только центральные дорожки, а тропинки и прочие ориентиры скрылись под снегом, так что поиски слегка затянулись.

Тут у меня возникло смутное ощущение, что купец нам что-то не договаривает, но что именно — об этом моя интуиция молчала. Я взглянул на инспектора. Судя по тому, как тот чуть подался вперед, ощущение было правильным.

Поплутав с четверть часа, «никак не больше», Барсуков нашел подходящие ориентиры, включая памятник, который он случайно запомнил с прошлого раза. Могила предка была в том же ряду, но значительно ближе к ограде и, соответственно, дальше от дорожки. Туда пришлось по снегу топать, а снегу там — по колено намело. Где-то на полпути купца и настиг удар по затылку.

Когда Барсуков очнулся, ни кошелька, ни дорогих часов у него уже не было, а был только стоявший над ним городовой, который, собственно, и привел купца в чувство. Инспектор вопросительно взглянул на Матвеева.

— Меня, Вениамин Степанович, на него извозчик навёл, — спокойно пояснил тот. — Сказал, мол, странный какой-то барин, по кладбищу зимой шастает. Вдруг сатанист какой!

На последней фразе Барсуков возмущенно вскинулся, но тотчас вновь скривил рожу и уже обеими руками схватился за затылок. Инспектор вежливо предложил ему стакан зеленого чаю, который, по его словам, способен враз утихомирить головную боль. Барсуков очень осторожно изобразил в ответ отрицательное мотание головой, а Матвеев тем временем закончил свой рапорт.

— Я решил взглянуть, — сказал он. — Прошел туда-сюда, и нашел его.

— В снегу, в стороне от дорожки? — уточнил инспектор.

— Так точно, Вениамин Степанович.

— Значит, там должны были остаться следы, — сказал инспектор.

Во взгляде Матвеева промелькнула несвойственная ему неуверенность.

— Следы да, следы были, — признал он. — Вот его.

Городовой указал на купца. Тот всё еще боролся с головной болью.

— А кроме него? — спросил инспектор таким тоном, каким он обычно подразумевает: «Выкладывай всё, готов выслушать любую дичь».

— А кроме него, Вениамин Степанович, там только следы огромной собаки, — твердо сказал Матвеев.

Инспектор на пару минут основательно задумался. Я взглянул на Матвеева: мол, ты это серьезно? Тот едва заметно кивнул: мол, серьезнее некуда.

— Интересное дело, — сказал инспектор и, повернув голову ко мне, добавил: — Займитесь им, Ефим.

ПЕРЕПОРУЧИВ КУПЦА БАРСУКОВА заботам хорошего немецкого доктора Клауса Францевича Азенберга, я первым делом отправился на кладбище. Компанию мне составили Матвеев и Семён. Последний у нас внезапно заделался фотографом. Поначалу он фотографировал исключительно прекрасных барышень, но руководство быстро сумело перенаправить его талант в более практичное русло.

— Я там местного сторожа мобилизовал, — пояснил по дороге Матвеев. — Поручил ему охранять место преступления, чтоб следы не затоптали.

— И что, там действительно только следы купца и собаки? — спросил я.

— Теперь еще мои, — ответил Матвеев. — Сейчас сам увидишь.

Я недоверчиво хмыкнул.

— Ты хочешь сказать, что этот оборотень встал из могилы, грабанул родственничка и лег обратно?

— Нет, — спокойно ответил Матвеев. — Собачий след идет от дороги и на нее же возвращается.

— Вообще-то, если нечистую силу похоронить неправильно, она может восстать из мертвых, — блеснул знаниями Семён. — И тогда она бродит по всей округе.

— А ты-то откуда знаешь? — спросил я.

— Была у меня знакомая гадалка, такие страсти на ночь рассказывала — я потом заснуть не мог.

— А она, часом, не рассказывала, как можно отловить оборотня? — спросил Матвеев.

Семён почесал за ухом и сказал, что вроде оборотня можно остановить серебром. У них всех на него поголовная аллергия.

— Столовое серебро сойдет? — деловито уточнил Матвеев.

— Наверное, да, — не слишком уверенно ответил Семён. — А еще серебро есть в фотобумаге, но я не знаю, сколько его там.

— Давайте вначале разберемся, сколько у нас тут оборотня, — проворчал я.

Мы по очереди прошли через калитку кладбища, и Матвеев повел нас по дорожке налево. Там нас уже ждали.

Бодрый старик в шинели без погон оказался здешним сторожем. Он привлек к себе в помощь пару дворников, и те с метлами наперевес, точно с ружьями, охраняли следы на снегу. Завидев нас, сторож вышел вперед и строго по-военному отрапортовал, что на вверенном ему участке происшествий не было.

— Хвалю за службу! — без тени улыбки ответствовал Матвеев и наградил старика гривенником.

Тот с достоинством принял награду и проводил нас на место преступления. Там, на снегу, я увидел три пары следов.

Отпечатки подкованных сапог Матвеева я узнал сразу. Он сошел с дорожки немного левее, чтобы не затоптать остальные следы, и его следы я увидел первыми. Далее шла цепочка следов, которые, по всей видимости, принадлежали купцу. Барсуков, сойдя с дорожки, держал курс прямо на раскидистый куст около гранитного памятника. Еще правее, строго параллельно следам купца, отпечатались собачьи следы. На мой взгляд, действительно, довольно крупные. Собака пробежала прямиком туда и обратно, а вот Матвеев с Барсуковым выходили обратно по дуге. Других следов на снегу не было.

— Семён, сфотографируй это, — сказал я, взмахом руки обводя цепочки следов.

Пока он устанавливал треногу и готовился к съемке, попутно рассказывая о своей технике любопытствующим, я спокойно и внимательно осмотрел следы. Первой моей мыслью было, что преступник прошел за намеченной жертвой след в след, но ее пришлось признать неверной. Барсуков носил поверх сапог галоши. Там мало того, что подошва с узором, так еще и на правой галоше была приметная полоса. Я сравнил отпечатки подошв Барсукова в цепочке туда и в цепочке обратно, и должен был признать — они оказались абсолютно одинаковы.

Конечно, преступник мог купить аналогичные галоши — товар-то не штучный — и нанести на них точно такие же повреждения, как на купеческих, или вообще пролететь за жертвой на миниатюрном воздушном шаре, однако всё это выглядело как-то излишне сложно. Наступи купец на битое стекло, и вся задумка пошла бы прахом. Ну а создай преступник миниатюрный воздушный шар, который мог бы бесшумно носить человека в нужном направлении, да еще лавируя между деревьями — дались бы ему тогда купеческие часы! Он бы на одном патенте озолотился. Сейчас к воздухоплавательному делу сам государь интерес проявил, дозволив нашему аэроклубу собирать пожертвования на создание российского воздушного флота.

Я помотал головой, отбрасывая обе версии, и подозвал Матвеева.

— Ну, что думаешь? — спросил тот.

— Пока просто думаю, — ответил я. — Ты у нас вроде охотник…

— Иногда, — сказал Матвеев. — Хотя я больше по тарелочкам стрелок. А что?

— Да вот думаю, а не мог ли человек, к примеру, пришить на подошву собачью лапу и прикинуться песиком? Возможно ведь такое?

— Ну, там другая техника, но вообще да, можно сделать ходульки.

Он присел рядом с собачьими следами, вгляделся в них и сказал, что в конкретно данном случае — вряд ли. Для полной уверенности Матвеев позвал сторожа. Тот, как оказалось, был его давним знакомым и куда более опытным охотником. Я ему задал тот же вопрос и получил тот же ответ. Вряд ли. Там и постановка лап значение имеет, и глубина следа — человек-то потяжелее собаки будет, — и еще с дюжину нюансов сторож мне перечислил. Все я не запомнил, но суть дела полностью уяснил.

— Собака это, — уверенно заявил мне сторож. — Точно собака.

— Спасибо, — ответил я и окликнул нашего дежурного: — Семён, зафотографировал?

— Ага, — отозвался тот. — Три снимка сделал.

— Отлично, — сказал я и проложил по снежному полю свою цепочку следов.

На всякий случай я держался на пару шагов правее того пути, которым выходили Матвеев с Барсуковым. Все следы вели от дорожки до куста, и никаких следов с другой стороны я не обнаружил. Семён запечатлел для истории, как я стою под кустом с озадаченной физиономией, а я махнул рукой Матвееву. Тот пришел, ступая аккурат по моим следам, и мы уже вдвоем приступили к осмотру места преступления. Точнее, я осматривал, а Матвеев комментировал.

— Вот тут он лежал, — сказал Матвеев, указывая на человекообразную вмятину на снегу.

Барсуков, должно быть, рухнул плашмя, раскинув в падении руки. Пока Матвеев поднимал его на ноги, они тут здорово снег умяли, но кое-что разглядеть еще было можно. Матвеев подошел к Барсукову слева, тогда как собака подбежала справа, и бывалый городовой позаботился о том, чтобы не затоптать ее следы.

На мой непросвещенный взгляд, выглядело всё так, будто бы собака подбежала к купцу, покрутилась рядом и убежала обратно. На более опытный взгляд Матвеева она еще тут малость покопалась в снегу. Городовой указал мне на круглую ямку с разрытыми краями. Размеры ямки вполне соответствовали карманным часам.

— И что у нас получается? — сам себя спросил я. — Собака догнала тут Барсукова, дала ему по башке, он выронил часы, она их подняла и убежала. Бред какой-то!

— Если собака — это собака, то да, — согласился Матвеев.

— Ты же не веришь в сказки про оборотней?

— А ты веришь, что простой собаке могли понадобиться его часы? — вопросом на вопрос ответил Матвеев.

В это я тоже не верил. Минут десять я задумчиво таращился на следы, пытаясь по ним понять, что же здесь на самом деле приключилось, но вдохновение на меня так и не снизошло. Холодный ветер задувал мне в ухо. Я поднял воротник и махнул рукой:

— Ладно, давай проверим этого оборотня.

Фамилию «оборотня» я спросить у купца не догадался, но сторож, пролистав учетные книги, нашел в них Барсукова Кирилла Игнатьевича. Именно он заказал и оплатил похороны. Затраченная сумма была по тем временам примерно средней. Похоронили же с его подачи некоего Карла Фаддея Нагеля, семидесяти трех лет, лютеранина.

Сторож соотнес номер в книге с планом кладбища и уверенно повел нас на место. Пока наш дружный коллектив шагал за ним вдоль ограды, я старательно вертел головой, но никаких следов, кроме тех, что мы же и наоставляли в большом количестве, не заметил.

— Вот она, — объявил сторож, так внезапно остановившись, что я чуть было не наступил ему на пятки.

Выглядела могила этого Нагеля так, как, по-моему, и должна была выглядеть могила, за которой лет десять никто не следил. Она заросла. Кое-где сухая трава даже сквозь снег пробивалась. Крест покосился. Но самое интересное ждало меня впереди. Сторож нахмурился и сказал Матвееву:

— Надо бы снег-то убрать.

Поскольку на снегу не наблюдалось никаких следов, я дал добро. Сторож, ловко орудуя лопатой, шустро откидал снег, и нашим взорам предстал могильный холм. Точнее, полное отсутствие оного. Семён украдкой перекрестился.

— Ешкин же кот, — медленно произнес я. — И как это прикажете понимать?

— Тут, господин полицейский, возможны разные варианты, — спокойно пояснил сторож. — Земля — она не камень, она завсегда в движении пребывает. Только очень медленном. За десять лет всякое могло случиться.

— Например? — сразу спросил я.

— Бывает, воды подземные подтачивают грунт, и тогда земля оседает, — сказал сторож. — Живем мы на острове, да и грунт тут болотистый. Воды хватает. Потом, опять же, гроб деревянный, а дерево со временем гниёт, особливо когда вода вокруг. Ну и, стало быть, когда крышка-то прогнивает, земля своею массой ее продавливает и внутрь гроба обрушивается.

— Там же внутри покойник, — напомнил я.

— Покойный к тому времени тоже сгнивает, — ответил сторож.

— Или сбегает, — громким шепотом добавил Семён.

Я строго на него глянул. Семён напустил на себя вид:

«Да я то что? Я ничего, но потом не говори, что я о важном умолчал».

— Может и сбежать, — спокойно заметил сторож. — Доводилось мне слышать, как живого похоронили, а он взял да выбрался. Но это в деревнях, а у нас доктора толковые. Живого от мертвеца отличить умеют.

— Но если вдруг он всё-таки сбежал, картина будет та же? — спросил Матвеев.

— Картина? — переспросил сторож. — А, ну да, если сбежал покойный, то тогда на его вон аппарате, — сторож кивком указал на Семёна. — Картинка будет аккурат как вы сейчас видите.

Семён вздрогнул вместе с аппаратом. Матвеев как бы невзначай положил руку на кобуру.

— Так, спокойно, — решительно объявил я. — Оборотней не существует, и, стало быть, никто отсюда не сбегал.

Городовой молча указал на просевший холмик. Мол, ты сам всё видишь. Я нахмурился. Да, против фактов не попрёшь. Что-то тут точно было не так. Интуиция мне упрямо намекала, что не так тут что-то иное. Сказала бы прямо, и дело с концом, но она у меня иногда прямо вылитый Вениамин Степанович. Который, кстати, в потустороннюю мистику нисколько не верил.

— Хорошо, — сказал я. — В конце концов, мы всегда можем проверить, там ли еще наш покойничек.

— Это можно, — сказал сторож. — Только разрешение нужно.

Мне почему-то сразу подумалось, что получить такое разрешение будет не просто. Особенно с таким обоснованием, как восставший из гроба оборотень-грабитель.

— Только вот какое у меня соображение имеется, господа полицейские, — неспешно продолжал тем временем сторож. — А ну как он не сбегал никуда? Тогда ведь получится, что мы прах покойного зазря потревожили. Большой грех это. И, если вас интересует мое мнение, совершенно напрасный. Я почитай полвека мертвых сторожу и скажу вам, что никого спокойнее них вы во всем свете не сыщите. Если уж человек возвернулся из загробного мира, у него на то должна быть очень веская причина. И причину эту всё равно надо искать среди живых.

ПОИСКИ СРЕДИ ЖИВЫХ я начал с купца Барсукова. Его самого я нашел там же, где и оставил — в приемной доктора Азенберга. Клаус Францевич успел обработать рану купца и теперь с интересом слушал его семейные предания об оборотнях. Я застал уже самый конец истории. Впрочем, для расследования только он и был важен.

— Аккурат после Нового года он появился, — пожаловался Барсуков, имея в виду оборотистого предка. — Возвращаюсь как-то домой, уже на крыльце оборачиваюсь, а за спиной он стоит. И смотрит на меня так строго!

Я достал из кармана пиджака блокнот и карандаш, открыл блокнот на чистой странице и спросил:

— Что он вам сказал?

— Так а что он мог сказать? — Барсуков широко развел руками. — Он в собачьем обличии был, ежели что.

— Хм… Тогда как же вы его узнали?

— Так на часах он изображен, — Барсуков кистью правой руки изобразил циферблат, а левой — своё лицо, когда он на часы смотрит, после чего добавил: — Насмотрелся. А потом, я его не сразу признал. Поначалу решил, дворняга какая приблудилась. Старая совсем, седая, вот я и подумал: может, кто выгнал? Это уже в доме, когда супружнице своей рассказал, та и говорит: «Это был он!»

— То есть ваша супруга тоже его видела?

Барсуков аккуратно помотал головой. Супругу оборотень своим вниманием не баловал. Та и сама была бы рада встретиться с любимым дедом, но предок упрямо являлся исключительно в ее отсутствие. Заметив это, Барсуков стал выходить в свет только в сопровождении супруги, однако ушлый предок всё равно ухитрялся подловить момент. Однажды вечером прямиком в контору заявился, когда служащие уже разошлись.

— Это есть нормально, — уверенно заявил Клаус Францевич. — Гость с тот мир идёт только за тот, кто есть ему нужен.

— Чего уж тут нормального? — негромко проворчал Барсуков. — Похоронили его честь по чести, строго по лютеранскому обряду. За помин души да за упокой каждый год исправно подаём. Чего ему еще нужно?

— Может, вашего визита на кладбище? — предположил я.

— Кронштадт и Самара, чай, не ближний свет, — ответил Барсуков, отобразив руками необъятные просторы Российской империи. — Да и десять лет лежал он себе спокойно.

— Я и говорю, соскучился.

— Ну уж всяко не по мне, — ворчливо отозвался Барсуков. — Никогда он меня не жаловал при жизни, чего уж теперь-то?

— Любовь значение не иметь! — сказал Клаус Францевич. — Он приходить к вам. Значит, иметь нужда именно в вас.

— Так я к нему и приехал, — отозвался Барсуков. — Сам лично пришел, а он мне бац по голове и обобрал до нитки! Ну куда это годится, господа хорошие?!

Про обобранного до нитки он, конечно, основательно загнул, но в целом купец всё-таки был прав. Это совсем никуда не годилось.

Пока купец возмущался, я с разрешения доктора быстренько пролистал его записи. На мой взгляд, история про оборотня вышла слишком путанной, но Клаус Францевич взволнованно заверил меня, что это как раз признак подлинности. Чем более складная сказка, тем вероятнее, что это просто сказка. У меня, правда, с ходу возникла встречная версия, что этот Барсуков — просто никудышный рассказчик, но я не стал ее озвучивать.

— Хорошо, — сказал я. — Кирилл Игнатьевич, расскажите мне всё, что вы помните. Абсолютно всё. Любая мелочь может быть важна.

Рассказывал он долго, минут десять, старательно живописуя всю картину в воздухе руками, но сути там было секунд на тридцать. Кто его оглушил — он не видел. Никакой слежки за собой ни по дороге на кладбище, ни на нём самом Барсуков опять же не заметил. Хотя не особо он ее и высматривал, ежели что.

— То есть вы знали, что вас преследует оборотень и не смотрели по сторонам? — удивился я.

— Так я сам к нему пришел, — ответствовал Барсуков таким тоном, как обычно говорят о вещах, которые сами собой разумеются. — Чего кидаться-то?

Ну да, погорячился предок. Если, конечно, это был он. Часы стоимостью с хороший аэроплан могли привлечь внимание не только в потустороннем мире.

— Скажите, а кто знал об истинной стоимости часов? — спросил я. — Я имею в виду здесь, в Кронштадте.

Барсуков для начала пожал плечами, потом сказал:

— Доподлинно про часы только мои домашние знали. Я ими и у себя в Самаре особо не хвалился, а тут и знакомых-то нет.

— А как же тот, который вам ресторан Мартына присоветовал? — тотчас спросил я.

— Да это просто попутчик, — Барсуков махнул рукой. — Мы вместе из Петербурга сюда ехали. Но я ему часы ни разу не показывал. Что я, совсем дитё малое, что ли? Понимаю, как-никак, что с кем попало лясы точить не стоит. Да он, ежели что, и не выспрашивал ничего. Наоборот, это я его всю дорогу пытал. Он-то уже бывал в Кронштадте, вот я и расспросил, где тут остановиться лучше, где кухня хорошая.

— Ясно, — я кивнул. — На всякий случай, не знаете, где его найти?

Барсуков пожал плечами и развел руками.

— А, кстати, где вы сами остановились?

— У Никитина. Пришлось в доходном доме квартиру снять. С гостиницами-то у вас не богато.

Тут для разнообразия руками развел я. В Кронштадт в основном приезжали по службе, а для служивых свои корпуса были. Правда, купец Громов обещался построить полноценную гостиницу, даже название уже придумал — «Лондон», но обещанного, как говорится, три года ждут.

— Еще вопрос, Кирилл Игнатьевич, — сказал я, одновременно записывая адрес купца. — Вы приехали один?

Барсуков снова помотал головой. В этот раз — гораздо увереннее и совсем не поморщившись. Уж не знаю, что сделал Клаус Францевич с его головой, но купец оживал буквально на глазах.

— Не, не один, — ответил Барсуков.

В поездке его сопровождали супруга и приказчик Васильев. Последний тоже был каким-то родственником по линии жены. Правда, родня оказалась такая дальняя, что Барсуков и сам запутался, кем ему приходится этот Васильев. Какая-то седьмая вода на киселе. Барсуков ценил его не за родственную связь, а за деловую хватку. У этого Васильева был прямо-таки нюх на удачные сделки, и купец рассчитывал с его помощью окупить расходы на путешествие в Кронштадт.

— Но на кладбище вы отправились один? — уточнил я.

— Так приболела супружница моя, — ответил Барсуков. — Простудилась в первый же день. Я все ждал, пока она поправится, но вот дернул меня бес пойти одному.

— Бес? — спокойно, копируя манеру инспектора, переспросил я. — Или кто-то другой?

Барсуков почему-то опасливо оглянулся на окно. Оно было не только закрыто, но и старательно законопачено. Клаус Францевич почему-то считал, что легкие заморозки по весне куда опаснее для здоровья, чем январские холода. Весеннее солнышко, конечно, обманчивое, вроде и греет, а простудиться можно запросто, но если бы я всегда слушал советы доктора, то по весне бы в трех тулупах ходил.

— Он, — прошептал Барсуков, определенно имея в виду оборотня. — С самого утра за мной ходил. Раньше-то он только вечерами появлялся, а тут и днём пожаловал. Вот я и подумал: торопит он меня. Поторопился…

Купец развел руками, показывая всю бездну своего сожаления о своей же поспешности. Я кивнул и оглянулся на доктора.

— Формально, нет никакой запрет на оборотень днём, — уверенно сказал Клаус Францевич. — Многий сказка рассказывать оборотень, который быть животный днём и человек ночью. Бывать и наоборот, или не быть вообще никакой расписание. Человек совершать специальный ритуал и становиться оборотень.

— Спасибо, Клаус Францевич, всё понятно, — я тактично пресек наметившуюся было лекцию о свойствах оборотней. — Значит, нет ничего странного в том, что оборотень приходит днём.

При условии, конечно, что мы не считаем странным само существование оборотней.

— Найн, — сказал Клаус Францевич по-немецки и тотчас поправился: — Нет. Для оборотень это типичный образ жизни. Но я вам сказать, что это… — доктор ткнул пальцем в свои записи. — Не есть оборотень!

— Очень интересно, — протянул я.

Вот теперь я был готов слушать его очень внимательно. На лице Барсукова отобразилась та же степень заинтересованности. Доктор, заполучив благодарную аудиторию в лице сразу двух человек, с удовольствием пустился в подробные объяснения.

Как оказалось, существует бесчисленное множество всяких разновидностей оборотней: и по тому, в кого именно они обращаются, и как они это делают, и даже по числу душ в одном отдельно взятом теле. Как раз последний случай вполне подходил к нашему делу. Сами по себе оборотни были живыми существами, и когда они умирали, то они действительно умирали. Тело — если его не сжигала распоясавшаяся общественность — гнило в земле, а душа воспаряла на небеса.

Исключение в общей схеме составлял так называемый двоедушник, у которого на каждый облик была отдельная душа. Та, что человеческая, после смерти отправлялась куда положено, а вот вторую душу с одного трупа в небесной канцелярии уже не принимали. У них там с учётом всё строго. И вот эта вторая душа, оставшись наедине с мертвым телом, могла начать чудить.

— А почему она могла это? — спросил Барсуков. — Чудить, в смысле.

— Скучно, наверное, стало, — с легкой улыбкой заметил я.

— Да, это есть так, — неожиданно подтвердил Клаус Францевич. — Поэтому в гроб с таким покойник класть разный дорогой для него вещь. Это чтобы он мог с этой вещь развлекаться.

На лице купца отразилось понимание, но вовсе не удивление.

— Ну, допустим, не положили? — проворчал он. — Что тогда?

— Тогда этот покойник мог стать упырь, — сказал Клаус Францевич.

Барсуков с размахом перекрестился. Я нахмурился. Что мне откровенно не нравилось в излагаемой доктором версии, так это то, как логично она вписывалась в картину преступления.

— А что теперь с этим упырем сделать можно, господин доктор? — тотчас вопросил Барсуков, загребая воздух обеими руками. — Как его загнать обратно под землю?

— Обычно помогать забить в сердце осиновый кол.

— Это можно, — тотчас согласился Барсуков.

— Во-первых, чтобы разрыть могилу, надо получить разрешение, — сказал я.

— Организуем, — пообещал Барсуков.

— А во-вторых, этого упыря вначале надо поймать, — добавил я.

Барсуков заметно погрустнел.

— Думаете, он сейчас не там? — спросил купец. — Он же вроде получил себе игрушку.

Тут Барсуков с надеждой посмотрел на доктора. Клаус Францевич с сожалением признал, что этого он «пока не знать». Вообще-то, классическому упырю полагалось пить человеческую кровь, а не в игрушки играть. На слове «кровь» Барсуков вздрогнул и еще раз перекрестился.

— Сомневаюсь, — сказал я. — Земля за зиму промерзла, она сейчас как камень. Так просто даже с лопатой не прокопаешь.

— Упырь иметь свой особый путь, — возразил Клаус Францевич. — Поэтому люди не ограничиваться осмотр могила, они выкапывать тело.

— А если откопать не получится? — спросил я, вспомнив слова кладбищенского сторожа о том, что не стоит этого делать.

Клаус Францевич на пару секунд задумался.

— Мы можем немного ждать, — сказал он. — Если оборотень больше не приходить, значит, он иметь свой игрушка, его сердце быть спокоен и он спокойно лежать свой могила.

— Так я хотел бы часы назад получить, ежели что, — напомнил Барсуков. — И кошелек с деньгами.

— Тогда продолжим следствие, — сказал я.

— Да уж извольте, — тихо проворчал Барсуков.

Я сверился со своими записями, и вернул разговор в более реалистичное русло.

— Итак, — сказал я. — Ваша супруга болеет и находится на квартире. А почему ваш приказчик не составил вам компанию?

— Он на сегодня выходной испросил, — ответил Барсуков.

— Ясно. Позднее мне потребуется переговорить с ними обоими.

— Это еще зачем? — удивился Барсуков.

— Простая формальность, — ответил я. — Но не совсем бесполезная. Вдруг они что-нибудь видели или слышали.

Барсуков махнул обеими руками и заверил меня, что этот разговор будет напрасной тратой времени.

— Скорее всего, — не стал спорить я. — Но так работает наша система, и она, знаете ли, приносит результаты.

На результаты Барсуков нехотя согласился.

— Ну что ж, — сказал я. — Пока к вам вопросов больше нет. Клаус Францевич, чем-нибудь еще порадуете?

— Я не знать, радовать вас это или нет, но уверенно предполагать орудие нападения, — ответил доктор.

— Тяжелая собачья лапа? — спросил я.

— Нет. Это был камень или пуля. Думаю, размер такой, — Клаус Францевич показал мне свой мизинец и добавил: — Примерно. Судя по характер рана и волосы, удар был немного вскользь, но очень сильно. Не убивать, но оглушать. Я полагать, преступник не бить мой пациент, а стрелять в него.

— Я никакого выстрела не слышал, — уверенно сказал Барсуков.

— Я не полагать, чтобы это быть ружье или пистолет, — ответил доктор. — Нет. Это быть метательное орудие. Например… — он на пару секунд задумался, вспоминая, как это будет по-русски, и продолжил, напутав с ударением: — Это мог быть праща.

— Или рогатка, — тихо произнес я.

— Что это есть? — тотчас спросил доктор, приготовившись записывать ответ на отдельном листе бумаги.

Так он поступал со всеми новыми словами. Записав, как звучит слово, русскими и латинскими буквами, он добавлял к нему перевод на немецкий с комментариями, потом вешал листок на стену и не снимал, пока не заучивал. Я быстренько описал ему принцип действия нашего народного «метательного орудия» и получил ответ, что это, скорее всего, оно и есть.

— Очень интересно, — сказал я. — Похоже, у нас есть первая зацепка. Я бы даже сказал, очень важная зацепка, и ее срочно надо проверить. Кирилл Игнатьевич, вы подождёте меня здесь?

Барсуков озадаченно взглянул на меня.

— Я лучше к себе пойду, — сказал он. — Отдохну малость.

Встав на ноги, купец поморщился и сказал, что он, пожалуй, лучше вообще поедет на извозчике. Я предложил ему одолжить на извозчика, но Барсуков помотал головой.

— Спасибо, у меня есть.

Он вытащил из кармана горсть мелочи. Навскидку там было рубля два.

— О, так грабитель забрал не всё?

— Получается, нет, — ответил Барсуков. — Не нашел, наверное. Я обычно держу в кармане немного на мелкие расходы, чтобы кошелек лишний раз не доставать.

— Разумно, — заметил я.

— Он-то об этом не знал, — добавил Барсуков. — Я при нем всегда из кошелька платил, чтобы показать, какой я состоятельный человек. А то повадился меня при супружнице голодранцем звать.

Купец вздохнул, махнул рукой и вышел в прихожую. Она у доктора была совсем крошечная — вдвоем и не развернешься, — так что мне пришлось ненадолго задержаться, пока Барсуков, ворча себе под нос, одевал шубу и галоши.

— Это быть очень интересный случай! — взволнованно прошептал мне Клаус Францевич. — Возможно, мы иметь дело самый настоящий оборотень. Я просить вас, Ефим, потом рассказать мне всё.

И этот туда же!

— Обязательно расскажу, Клаус Францевич, — пообещал я. — Но, сдается мне, всё окажется куда как прозаичнее.

Как минимум двух отличных стрелков из рогатки у нас в Кронштадте я знал, и оба, насколько мне известно, оборотнями не были. Первым, вне всякого сомнения, был я сам. Вторым — Мишка Алтынин.

МИШКА СПОКОЙНО ДРЫХНУЛ в камере. Я поднялся наверх и доложил Вениамину Степановичу свои соображения. Тот равнодушно кивнул. Мол, дело ваше, Ефим, вам его и вести, как сочтете нужным. Можно было бы воспринять это как индульгенцию и радоваться, но я не первый день знал инспектора и, соответственно, радоваться не спешил.

Обычно такая «отстраненность» означала, что я упустил нечто важное. Нечто такое, на что он сам обратил бы внимание в первую очередь. Однако расследование вел я, и потому инспектор просто молчал. И ладно бы просто молчал! Он ведь там молча сочинял грандиозный отчет под названием «оценка эффективности кронштадтской сыскной полиции», и каждый наш промах эту самую оценку занижал. Если Вениамин Степанович, не выходя из кабинета, раскрывал дело намного раньше меня, это считалось очень серьезным промахом.

Судя по скучающему взгляду инспектора, я пока здорово отставал, а потому задерживаться у него не стал. Едва выйдя в коридор, я нос к носу столкнулся с Матвеевым.

— Там Марьяна за Мишкой пришла, — на ходу сообщил он мне.

— Не так быстро, — притормозил я. — К нему еще вопросы имеются.

— Думаешь, он сейчас в состоянии на них ответить? — Матвеев хмыкнул и в сомнении покачал головой. — А что за вопросы, если не секрет?

Я кратко поведал ему о том, что рассказал мне Клаус Францевич. Матвеев нахмурился.

— Ну, за исключением того, что номер один по рогаткам всё-таки Мишка, остальное да, стоит прояснить, — сказал он.

— То, что номер один — это я, можно просто запомнить, — отозвался я.

Матвеев усмехнулся, словно бы я нисколько его не убедил, и мы направились на встречу с Марьяной.

Мишкина мать ждала у конторки Семёна. Тот уже заполнял бумаги. Марьяна нетерпеливо постукивала пальчиками по стойке. Это была высокая, сильная и красивая женщина. Даже в свои почти сорок лет, при желании, она легко оставляла за флагом молодых конкуренток.

Мишка на нее совсем не похож. Михаилом-то его вообще словно бы в насмешку назвали. Маленький и щуплый, он больше всего походил на облезлую белку по весне. Единственное, что, пожалуй, их объединяло — это волосы. У обоих они были черные, как смоль.

— Здравствуйте, Марьяна, — начал я. — Вы как раз вовремя.

— Здравствуй, Ефим, — отозвалась та, подарив мне ослепительную улыбку. — Вот, пришла за своим оболтусом.

Семён на секунду оторвался от своих бумаг и взглянул на нас поверх конторки. Матвеев незаметно сделал ему знак, мол, не спеши. Семён бросил взгляд на Марьяну и как бы невзначай отложил перо.

— Извините, Марьяна, но так просто мы вам Мишку не отдадим, — сказал я. — У нас к нему есть вопросы.

— С кабатчиком я все вопросы уже решила, — заверила меня Марьяна. — Вот письмо, он к нам без претензий.

Наклонившись вперед, она легко забрала со столика Семёна бумагу и протянула ее мне. Наш дежурный разом стал вдвое суровее. Семён ненавидел, когда кто-то без спроса лез в его епархию. Я спокойно просмотрел письмо. Это оказался составленный по всем правилам документ — чего уж там, не впервой! — где значилось, что убыток, причиненный кабатчику сего числа Михаилом Алтыниным, полностью покрыт и никаких более претензий кабатчик не имеет.

— Все бы дела решались так просто, — тихо проворчал я.

— Так обращайтесь, — Марьяна снова улыбнулась.

— Может, и обращусь, — сказал я. — А сейчас скажите мне, Марьяна, Мишка в последнее время новых хвостатых друзей не заводил? Собак, например.

Марьяна нахмурила лоб, припоминая, потом пожала плечами. С животными Мишка ладил куда лучше, чем с людьми. Даже в цирк хотел дрессировщиком пойти, но кто ж его с его пьянками-то возьмет?

— Да они всегда вокруг него вьются, — медленно, всё еще соображая, произнесла Марьяна. — Ты, Ефим, поконкретнее.

— Дворняга, — сказал я. — На вид старая, седой масти.

Семён сделал удивленное лицо.

— Такую не припомню, — уверенно ответила Марьяна. — Но если бы ему такая попалась, не бросил бы на улице. А что с ней?

— С ней много всего странного, — сказал я. — Точнее, всё-таки, наверное, с ним. Это вроде как пёс. Конечно, если мы примем первоначальную версию.

— Это смотря как в эту версию вписывается мой Мишка, — сразу сказала Марьяна.

— Хорошо вписывается, — ответил я.

— И что он натворил? — спросила Марьяна, твердо глядя мне в глаза.

Мишка под таким ее взглядом сразу ей всё выкладывал. Я — не Мишка, но тоже почувствовал себя неуютно.

— Пока мы это выясняем, — сказал я.

— То есть вам толком нечего ему предъявить, — мгновенно уловила суть дела Марьяна.

Тут она была права. Ни умение стрелять из рогатки, ни пьяную болтовню о собаках-оборотнях к делу не подошьешь. Впрочем, я вообще не так уж и стремился засадить приятеля за решетку, но он был моей единственной реалистичной зацепкой, и я уж точно не собирался упускать ее за здорово живешь.

— К нему есть вопросы, — сказал я. — Я переговорю с ним, а вы пока подождите здесь. Семён вам чаю сделает.

— Может быть, лучше мы переговорим с ним? — предложила Марьяна, четко выделив голосом это «мы». — Ты же знаешь, какой он бывает упёртый, особенно когда пьяный. А мне Михаил врать не посмеет.

Тут она тоже была права. Вытянуть из Мишки правду зачастую было настолько муторным делом, что проще найти общий язык с Марьяной. Инспектор этого бы, конечно, не одобрил — тайна следствия и всё такое, — но, с другой стороны, он сам только что выдал мне картбланш.

— Хорошо, — согласился я. — Но имей в виду, если он всё-таки виновен…

— Содействие следствию ему зачтется в полной мере, — закончила фразу за меня Марьяна.

Матвеев криво усмехнулся. Я заверил, что обязательно зачтется, если только Мишка действительно станет с нами сотрудничать.

— Содействовать следствию буду я, — твердо сказала Марьяна.

— Отлично, — ответил я. — Тогда идём. Семён, захвати ключи.

— Ага, — как-то неуверенно отозвался тот.

Матвеев вызвался проводить Марьяну. Где у нас камеры, она хорошо знала, но приличной даме не пристало демонстрировать подобное знание. Я вернул Семёну расписку кабатчика. Тот шустро припрятал ее в свою учетную книгу, но не успел я и шага шагнуть, как он поймал меня за рукав. Я обернулся.

— Слушай, Ефим, — громко прошептал Семён. — Пока тебя тут не было, я за окном видел седую дворнягу. Я еще подумал, а вдруг это тот самый оборотень?! Сидел там под столбом и всё на наши окна глазел.

Он еще не договорил, а я уже метнулся к окну. На улице никого не было. Ни собак, ни прохожих. Марьяна с Матвеевым оглянулись на меня.

— Показалось, — пробормотал я.

Пока мы спускались по лестнице, Марьяна то и дело бросала на меня вопросительные взгляды, но вслух ничего так и не сказала. Матвеев всю дорогу над чем-то ломал голову. Работа мысли отчетливо отражалась на его лице.

Пока Семён отпирал камеру, Матвеев шагнул ко мне и шепотом спросил:

— Слушай, а чего он к нам припёрся, если часы уже у него? Чего ему еще надо?

Я пожал плечами. Семён открыл камеру. Мы зашли. Марьяна хмуро взглянула на спящего сына. Словно почувствовал на себе ее взгляд, Мишка беспокойно заворочался.

— Подъем, дебошир! — скомандовал Матвеев, тряхнув его за плечо.

— А? Что? — проворчал тот, не открывая глаз.

— Подъем, говорю, — повторил Матвеев. — Вставай.

Громко и невнятно ворча, Мишка принял сидячее положение. Глаза его всё еще были закрыты. Потом он открыл их, увидел мать у двери и так вздрогнул, что весь хмель с него слетел разом. Если бы Марьяна так на всех пьяниц действовала, а не только на Мишку, она могла бы сделать неплохую карьеру вытрезвителя.

— Привет, Мишка, — сказал я.

В камере было две лавки, но я не рискнул присесть ни на одну из них. Там, небось, всякие насекомые стадами бегали. Какие оборванцы тут только не ночевали! Мишка медленно обвел камеру недоумевающим взором, и наконец в этом взоре проступило понимание.

— Ага, — ответил я на невысказанный вопрос. — Ты в участке, а значит, опять набедокурил по пьянке.

— Они первые начали, — проворчал Мишка.

— Как всегда, — бросил в ответ Матвеев, добавив в два слова столько недоверия, что хватило бы на целое обвинительное заключение.

Мишка было ощетинился, но взглянул на мать и тотчас сдулся.

— Ну а чего они обзываются-то? — только и осмелился прошептать он.

— А чего ты сразу в драку лезешь? — спросил я. — Или, к примеру, приличных людей на кладбище грабишь?

— Каких людей? — переспросил Мишка. — Никого я не грабил.

Он старательно замотал головой. Марьяна строго взглянула на меня и тихо сказала:

— Ты, Ефим, лучше говори прямо. Запутать он всё и сам запутает. И вообще, с каких это пор оборотни считаются приличными людьми?

На слове «оборотни» Мишка заметно вздрогнул.

— Оборотни не считаются, — сказал я. — А вот заезжие купцы считаются. Сегодня одного на немецком кладбище грабанули.

— Уверена, мой Мишка тут ни при чём, — тотчас заявила Марьяна.

Тот согласно закивал.

— Хотелось бы в это верить, — с сомнением протянул я.

— А что мешает? — спросила Марьяна.

— То, что в ограблении участвовал очень хороший стрелок из рогатки, — сказал я.

Марьяна слегка нахмурила брови.

— Ну, самый лучший стрелок из рогатки, которого я знаю, это ты, Ефим, — сказала она.

Тут Мишка вскинулся и чуть было впервые в жизни не поспорил с матерью. Не решился. Я незаметно подтолкнул Матвеева локтем. Мол, слышал? Матвеев лишь дернул уголком рта. Выглядело так, будто бы он и Марьяне не поверил.

— У тебя есть алиби, Ефим? — с улыбкой спросила она.

— Есть, — сказал я. — А вот есть ли оно у Михаила, нам как раз и предстоит выяснить. И на какие шиши он гулял, тоже надо выяснить.

— Про последнее я тебе и так скажу, — пообещала Марьяна. — Я ему рубль дала. Подозревала, что напьется, паршивец, но праздник же.

Мишка горестно вздохнул, старательно изображая полное раскаяние.

— Кто бы сомневался, — проворчал Матвеев.

— Ну да, — согласился я. — Семён, а что мы у Мишки нашли?

На «что мы нашли» у Мишки дернулись руки. Как если бы первая мысль была: «А вдруг нашли?», а вторая: «Ну не при них же проверять!» Семён с готовностью развернул учетную книгу и громко, проводя пальцем по строчкам, зачитал:

— Так, посмотрим… Вот, Алтынин… Принято на хранение сорок копеек мелкими монетами…

Остальное с рубля, он, стало быть, прогулял. Много Мишке не надо. Две-три рюмки чего покрепче, и он уже готов на подвиги.

— Портсигар металлический, пустой, — продолжил Семён. — Всё.

— Рогатки нет, — заметила Марьяна.

— Она может быть у сообщника, — сказал я.

— А кто у нас сообщник? — с легкой улыбкой спросила Марьяна. — Седой пёс дворовой породы?

Она это подавала как шутку, но Мишка дернулся, будто бы уже словил оплеуху. Стало быть, Марьяна случайно попала в цель. А может, и не случайно.

— Ну, это, скорее, главарь банды, — в тон ей ответил я.

— В это я могу поверить, — огласилась Марьяна, и улыбка на ее лице получилась очень грустной. — Но поверит ли суд?

— Под суд его пока никто не отдаёт, — успокоил я ее.

По крайней мере, в глазах Марьяны промелькнуло очень отчетливое облегчение. Мишка тоже воспрял духом. Это он зря.

— Но это во многом зависит от того, что мы еще найдем у него, — добавил я. — Сейчас как следует обыщем, тогда и решать будем.

Мишка тотчас вскинулся:

— А правов таких не имеете!

— Имеем, — спокойно сказал Матвеев, шагнув к нашему дебоширу.

— Что искать будете? — спокойно спросила Марьяна.

— Часы, кошелек и денег на полсотни рублей, — пояснил я.

Марьяна спокойно кивнула. Я прекрасно понимал ход ее мыслей: выглядит достаточно мелко, чтобы в крайнем случае просто откупиться от пострадавшего. Мишка потом получит на орехи, но всё это не впервой. В принципе, меня бы такой вариант тоже очень устроил.

— Мишка, — коротко велела Марьяна. — Сдавай добычу.

— Да нет у меня ничего, — заканючил тот.

— Что?

Вроде и голос не повышала, а такая угроза в этом «что?» обозначилась, что я сам чуть карманы не вывернул. Мишка поник. Я мысленно вздохнул. Это ж мечта любого полицейского! Подозреваемый дает показания, а рядом стоит такая Марьяна, и как только он начинает лгать, она сразу: «Что?» Сказка ведь, а не работа.

С кислой физиономией Мишка отогнул подкладку и, пошарив там, достал свернутые в трубочку деньги. Он отдал их Матвееву. Тот развернул. Там оказалось ровно пятьдесят рублей — пять червонцев выпуска 1905 года, но такие затертые и замятые, будто бы их выпустили еще в прошлом веке.

Всё выглядело так, словно интуиция меня не обманула. По крайней мере, выглядело, пока не встал вопрос о часах купца.

— Какие часы? — переспросил Мишка.

В его мутном взгляде промелькнула хитринка. Ёшкин кот, теперь точно будет строить из себя великого загадочника! Впрочем, именно на этот случай у нас и была Марьяна.

— Часы в золоченом корпусе, — строгим тоном, каким обычно говорят «нам всё известно», сказал я. — С изображением собаки.

— Не видел таких, — заявил Мишка.

А на лице прямо написано: «а вот угадай, видел или нет?» Как будто заняться мне больше нечем.

— А сколько они стоили-то? — спросила Марьяна. — Может, просто компенсировать ущерб и закрыть дело?

— Дороговато вам это встанет, — сказал я. — Часы пять тысяч стоят.

— Сколько?! — Мишка аж поперхнулся.

— Пять тысяч, — четко и внятно повторил я. — Так что сам понимаешь, нам они очень нужны.

— Ну правда, первый раз слышу, — жалобным тоном протянул Мишка.

Прозвучало это действительно похоже на правду.

— И на кладбище сегодня не был? — спросил я.

Мишка опасливо глянул на мать, потом на меня.

— Не-а, — заявил он.

Вот тут у меня с ходу возникло ощущение, что он опять врёт. Судя по тому, как нахмурился Матвеев, не у меня одного. Собственно, и в глазах Марьяны я прочел неприкрытое сомнение. Мишка вскочил на ноги, перекрестился и заявил, обращаясь к матери:

— Богом клянусь, мам, никого я сегодня не грабил!

Семён недоверчиво хмыкнул. Я нахмурился. Любому другому я бы в такой ситуации ни за что не поверил, но чтобы Мишка вот так прямо, с клятвой, соврал матери, да он лучше в тюрьму сядет!

— А деньги тогда откуда? — озвучил Матвеев общую мысль.

— Знакомый дал, — тотчас ответил Мишка.

— Хорошие у тебя знакомые, — сказал я. — Аж завидно. Будь другом, познакомь нас.

— Ага, друг, — проворчал Мишка. — А кто меня чуть что, за шкиряк и в кутузку?

— Это всё он, — сказал я, указав на Матвеева.

Городовой фыркнул. Марьяна усмехнулась, но взгляд ее оставался строгим.

— Да я сам его не знаю, — нехотя признал Мишка.

— И он дал тебе полсотни?!

— Ну не за просто так, конечно, — еще более нехотя признал Мишка.

Взгляд его при этом такие вензеля по полу выписывал, что если б он след оставлял — сложнейший бы узор получился. Хоть выпиливай потом кусок пола и на выставку.

— Уже лучше, — сказал я. — И за что он тебе заплатил?

— А это моё дело!

— Уже нет, — ответил я. — У купца стянули точно такую же сумму, так что ты, приятель, под подозрением.

— Да говорю тебе, не грабил я никого! — заявил Мишка. — И не крал. Вот в кои-то веки честно заработал, а мне никто не верит!

— Поверю, когда расскажешь: как? — пообещал я.

Мишка взглянул на мать, вздохнул и ответил:

— Да попросил он, чтоб я за его псом присмотрел. Ну а что? Для меня дело привычное. Опять же, деньги хорошие.

— Даже слишком хорошие, — сказал я.

— Ну а что? — спросил Мишка. — Некоторые своё зверьё повыше людей ценят.

Я согласился с тем, что такое бывает. Ну а как спорить, когда один такой прямо передо мной стоял? Точнее, раскачивался, как осинка на ветру.

— Хотя сумма уж больно приличная, — заметил я.

— Так и господин приличный, — ответил Мишка.

Вот тут он попался. Раз уж помнил, что господин приличный, то должен помнить, как тот выглядел! Мишка извивался, как уж на сковородке, но описание «приличного господина» я получил: высокий, худощавый, возраст Мишка на глаз определить не брался, но заметил седину в волосах. На купца Барсукова он походил мало.

Мы с Матвеевым переглянулись. Марьяна мгновенно уловила наши сомнения.

— Не ваш клиент, да? — спросила она.

— Пока не знаю, — ответил я. — Мишка, а этот пёс каким был? Седой дворнягой?

Получив утвердительный ответ, мы пошли на второй круг совсем неувлекательной игры «вытяни из Мишки честный ответ».

Имени «приличного господина» Мишка не знал. Тот просил называть его просто Гвоздь. Нам с Матвеевым это прозвище ничего не говорило. Марьяне — тоже. По словам Мишки, Гвоздь был приезжий, а может, и вовсе иностранец. Акцент у него был легкий, но заметный.

— Немец, может, — неуверенно сказал по этому поводу Мишка.

Познакомились они еще осенью, на немецком кладбище. Тут мы с Матвеевым переглянулись. Гвоздь там, по его словам, искал убежавшего пса. Мишка тут же вызвался в помощники, но пса они тогда так и не нашли. Впрочем, Гвоздь не сильно о нём беспокоился. Мол, нагуляется — сам придет. Тем не менее во время их последней встречи Гвоздь попросил Мишку присматривать за лохматым другом.

— Ну, как присматривать? — рассказывал он. — Подкармливать иногда, смотреть, чтоб не обижал кто. А так он сам по себе тут бегал. Ну а мне что, трудно, что ли? Да и заплатил он.

— Погоди, погоди, — прервал его Матвеев. — А ты одновременно хозяина и собаку видел?

— Не-а, — Мишка так уверенно мотнул головой, что плюхнулся обратно на лавку, где, почесав затылок, и продолжил: — Так а оно мне надо? Он же мне ее во всех подробностях описал. Да и по морде, по поведению сразу видно. Собака когда долго с одним человеком, она многое от него перенимает.

— Ясно, — сказал я. — А когда он тебя попросил?

Мишка нехотя ответил.

Получалось — за день до приезда купца Барсукова. После этого Мишка видел только пса, которого каждый день подкармливал из своих карманных денег. Тут Марьяна тихо вздохнула. Последний раз Мишка видел пса на немецком кладбище, где скормил ему два пирожка с заячьей требухой. Потом они малость погуляли, и в ходе их прогулки пёс тоже никого не грабил. В этом Мишка тоже честно поклялся. Выглядело убедительно, хотя червячок сомнения во мне всё же шевельнулся.

— Хм… — я ненадолго задумался, потом сказал: — В общем, так, Мишка. Рассказываешь ты вроде складно, но всё это надо еще проверить. А для этого нам нужен и этот пёс, и его хозяин. Желательно оба сразу.

Мишка замялся.

— Ефим, — позвала Марьяна. — Можно мне с тобой переговорить?

Я кивнул, и мы вышли в коридор.

— Скажи, Ефим, что это еще за история с оборотнем? — тихо спросила она. — Это тот пёс, за которым мой оболтус присматривать вызвался?

— Ну… как тебе сказать?

— Скажи прямо.

— Если прямо, то пёс его знает, — сказал я. — Купец утверждает, будто бы его грабанул оборотень. Точнее, раз он уже умер, то упырь.

— Боже ты мой! — прошептала Марьяна. — Думаешь, это правда?

— Нет, — покачал головой я. — Я вообще не верю ни в оборотней, ни в упырей. Матвеев верит.

— Значит, правда, — прошептала Марьяна. — Он всегда был из вас самый рассудительный.

Я мысленно помянул ёшкиного кота, а взгляд Марьяны стал более пристальным.

— Ефим, — сказала она. — Ты ведь не собираешься ловить этого упыря на моего Мишку как на живца?

— Вообще-то, это тайна следствия, — сказал я.

— Вообще-то, это мой сын, — в тон ответила Марьяна. — И твой друг.

— Хорошо бы он еще помнил это перед тем, как нарушать закон!

Марьяна вздохнула.

— Твоя правда, Ефим. Такая же бестолочь, как его папаша, царствие ему небесное. Но так и проку вам с него будет, как с козла молока. Давай так. Отпусти ты моего оболтуса, а я найду тебе этого Гвоздя, кем бы он ни был. Из Мишки всё вытрясу, с людьми разными поговорю. Что скажешь?

Я задумался. Выспрашивать она действительно умела, да и задерживать Мишку, по большому счету, оснований у нас не было. Наличие пятидесяти рублей он объяснил, хотя наверняка и приврал порядком, но, опять же, пусть лучше с его враньем Марьяна разбирается. У нее это получается лучше. Опять же, Вениамин Степанович категорически не одобрял, когда люди попусту казенное место занимали. У нас тут, видите ли, не ночлежка.

— Хорошее предложение, — огласился я. — В первую очередь нам нужны часы и тот, кого мы пока условно именуем оборотнем. Седой пёс с ним точно связан. Мишка этого пса кормит и может его для нас поймать.

— Это если он — пёс, — уточнила Марьяна.

— Уверен, что так и есть, — сказал я. — Но для всеобщего спокойствия нужно задержать этого Гвоздя. Если он отдельно, а пёс — отдельно, то собака — это просто собака, и Мишка может спокойно ее ловить.

— А если они не отдельно, а единое целое?

— Тогда, когда мы возьмем этого феномена, ловить собаку уже не потребуется.

— Складно излагаешь, — сказала Марьяна. — Договорились.

С этим мы вернулись в камеру.

— Вставай, Мишка, — приказал я. — Мы тебя отпускаем, но из города без моего ведома — ни ногой. Понял?

Мишка с готовностью кивнул. Пока он натягивал пальтишко, я огласил остальные условия нашего договора. Мишке не понравилось, но его никто не спрашивал. Я разрешил Семёну отдать всё ранее изъятое у него Марьяне. Дежурный вначале заставил ее расписаться за каждую позицию и только потом вручил ей мелочь и портсигар. Пятьдесят рублей остались у нас до выяснения дела, в чем я написал Марьяне расписку. Мишка проводил червонцы печальным взглядом.

— Только ты это, — тихо сказал ему Матвеев, когда тот выходил из камеры. — Будешь ловить этого пёсика, делай это днем. На всякий случай.

Мишка издал такой тяжелый вздох, будто бы ловить должны были его.

— Ночью я его за порог не выпущу, — пообещала Марьяна. — И того не впущу. Чеснок вроде в доме есть. Осинку тоже найдем. Идём, горе моё луковое.

Последнее уже относилось персонально к Михаилу. Марьяна на ходу пообещала бедняге все десять казней египетских за один вечер, и они ушли. Я еще тогда подумал, что лучше бы ему было остаться в камере.

ДОХОДНЫЙ ДОМ КУПЦА Никитина стоял на Николаевском проспекте. Место было престижное, прямо как Невский проспект в Петербурге, и снимать жильё там стоило соответственно. Хотя, конечно, пять тысяч — серьезная потеря даже для того, кто мог себе это позволить.

Я справился внизу, где именно проживает купец Барсуков, и поднялся на нужный этаж. Дверь мне открыл молодой человек в жилете поверх белой рубашки навыпуск и штанах, заправленных в сапоги. Не хватало только фуражки с подписью: «Приказчик».

— Кто и к кому будете? — деловито осведомился молодой человек.

— Агент сыскной полиции Кошин, — представился я. — Купец Барсуков здесь проживает?

— Ага, — молодой человек кивнул и отступил в сторону. — Проходите. Он предупреждал, что полиция придёт. Вытирайте ноги, пожалуйста.

Пока я их вытирал, молодой человек выглянул на лестницу. Там никого не было. Молодой человек старательно запер дверь и проводил меня в гостиную. Купец в домашнем халате полулежал на диване. Рядом в кресле куталась в пуховой платок уже не молодая, но всё еще миловидная женщина. Взгляд ее был печален.

Барсуков на правах хозяина представил мне остальных. Женщина была его супругой. Звали ее Зинаида Генриховна. Молодой человек и впрямь оказался приказчиком.

— Степан Васильев, — представил его Барсуков.

На отчество он не расщедрился. Зинаида Генриховна предложила мне чаю. Я отказался. Настаивать она не стала. Мне предложили, стул и, окончательно покончив таким образом с формальностями, мы сразу перешли к делу.

— Позвольте спросить, как там ваше расследование? — с ходу поинтересовался Барсуков.

— Движется, — заверил я его. — У нас уже есть первый подозреваемый.

— Так чего ему не быть-то? — негромко проворчал Барсуков. — Я вам сам его назвал, ежели что.

— Покойный Карл Фаддей Нагель, — сказал я.

— Он самый, — отозвался Барсуков.

— С ним, знаете ли, у меня сомнение вышло, — вздохнул я. — Допустим, он действительно восстал из мертвых и задумал вас ограбить. Допустим также, что основной его целью были эти часы.

— Так оно и было, — уверенно заявил Барсуков. — Вам и доктор говорил, что тот с часами играться в гробу будет.

— Это верно, — я кивнул. — Но скажите, зачем ему в гробу еще и кошелек?

Этим вопросом я озадачил вообще всех. Зинаида Генриховна нахмурилась. Приказчик озадаченно хмыкнул, а когда я взглянул на него, пробормотал:

— Так, это… Не знаю, может, просто деньги нужны?

— Дурак ты, — без обиняков сказал ему Барсуков. — Зачем мертвому деньги?

— Вот и я всё думаю: зачем? — произнес я. — Разве что расплатиться с живым подельником.

— Подельником? — переспросил Барсуков. — Их что, двое было?

— Вполне возможно, — ответил я. — Скажите, прозвище Гвоздь вам ни о чем не говорит?

Барсуков помотал головой, а супруга его прошептала:

— Фамилия дедушки была Нагель.

— При чём тут это? — несколько раздраженно бросил ей Барсуков, широко всплеснув руками.

— Нагель по-немецки — гвоздь, — чуть громче спокойно ответила Зинаида Генриховна.

— Ёшкин кот, — прошептал я и уже громче спросил: — А как он выглядел при жизни?

К сожалению, Зинаида Генриховна оказалась не мастером словесного портрета. Тогда я описал им Мишкиного знакомого в человеческом обличии. Приказчик нахмурился, но когда я прямо взглянул на него, он мотнул головой и сказал:

— Не, не припомню такого. Может, и встречал кого похожего, но назвать не берусь.

— Ясно, — я повернулся к чете Барсуковых. — А вы что скажете?

— Он это, — прошептала Зинаида Генриховна. — Точно он.

Под «ним» она очевидно понимала своего покойного деда, но, прежде чем я успел это уточнить, вмешался Барсуков. Изобразив щелканье пальцами сразу на обеих руках — на обеих щелкнуть не получилось — он громко заявил:

— Да что ты несешь?! Это курьер почтовый, Тимофеев. Наш земляк. Вместе же с ним из Петербурга на санях ехали.

— Вы уверены? — спросил я.

Барсуков заверил меня, что точно он, и тотчас спросил:

— Это что ж, он меня обобрал?

— Не будем спешить с выводами, — сказал я. — Пока что подозрения на него только косвенные.

— Это как? — не понял Барсуков.

— Сейчас объясню, — сказал я. — У вас в кошельке было пятьдесят рублей. Этот Гвоздь нанял местного любителя животных присматривать за псом, который очень похож по описанию на вашего оборотня, и заплатил ему, представьте себе, аккурат пятьдесят рублей. Пять червонцев. Правда, без кошелька.

Я вытащил из кармана свернутые в трубочку червонцы.

— Не, это не моё, — открестился Барсуков и руками изобразил всю бездну своего сожаления по этому поводу.

— Вы ведь даже не посмотрели толком, — сказал я.

— Так а на что смотреть? — отозвался он. — Вы же сказали: пять червонцев, а у меня ни одного червонца не было. У меня было так, — он сложил ладони вместе и развел их в стороны, как бы открывая книжку. — Одна банкнота в двадцать пять рублей. Она лежала в отдельном кармашке. Степан старинный сервиз присмотрел, который отдают за эту сумму, я собирался завтра пойти его смотреть. Кроме него у меня было четыре банкноты по пять рублей и остальное по одному рублю. Вот так у меня было.

— Интересно, — протянул я, одновременно убирая деньги обратно.

Такого поворота я не ожидал. Даже поверив Мишке, я до последнего считал, что деньги-то — те самые. А если нет, то действительно, зачем понадобились пятьдесят рублей мертвецу?

— Хорошо, давайте пока вернемся к часам, — предложил я.

— Ага, они так-то поценнее будут, — тотчас поддержал меня приказчик.

— Это был бабушкин подарок деду, — тихо сказала Зинаида Генриховна. — Он очень им дорожил и просил положить с ним в гроб, но вот супруг мой заартачился.

Последнее слово прозвучало с такой долей осуждения, что если бы это Марьяна говорила Мишке, тот бы уже на полу без чувств лежал.

— Живым нужнее, — хмуро бросил в ответ Барсуков.

— Как будто, дорогой мой, у тебя своих часов не было, — недовольным тоном произнесла Зинаида Генриховна. — Всё жадность твоя. Как же, антиквариат за пять тысяч в землю зарыть!

— Только не начинай снова, — попросил Барсуков, из чего я сделал вывод, что подобные разговоры им не впервой.

А еще — что у Зинаиды Генриховны был свой интерес отобрать у мужа часы. Я громко откашлялся, привлекая их внимание, и сказал:

— Будет лучше, если вы действительно отложите этот разговор до другого раза. Что сделано — то сделано. Давайте лучше сосредоточимся на дне сегодняшнем.

— Да уж, — сразу согласился со мной Барсуков. — Если он действительно стал упырём, как доктор говорил, нам всем будет спокойнее, если вы поймаете его до темноты.

Зинаида Генриховна бросила на него укоряющий взгляд. Приказчик выглянул в окно и спокойно сообщил, что вообще-то уже темнеет.

— Думаю, на этот счет вы можете быть совершенно спокойны, — заверил я его. — Этот оборотень, кем бы он ни был, уже получил, что хотел, и вряд ли вас побеспокоит снова. По крайней мере, пока мы не найдем его и не отберем у него часы.

— А потом он опять придёт, — громко прошептал себе под нос приказчик.

— А, может быть, лучше оставить всё как есть? — предложила Зинаида Генриховна. — Что вы на это скажете, господин полицейский?

Прежде чем я успел хоть что-то на это сказать, Барсуков заявил, что он это точно так не оставит. И другим не даст. Под другими, вероятно, следовало понимать меня.

— Увы, Зинаида Генриховна, — снова вздохнул я. — Но это невозможно. Совершено преступление, и виновные должны быть привлечены к ответу.

— Какое же это преступление, если дедушка забрал своё? — парировала Зинаида Генриховна.

— Пока мы не знаем, действительно ли это был он, — ответил я. — А кроме того, он ведь и кошелек вашего мужа прихватил. Вряд ли там были принадлежащие ему деньги.

Зинаида Генриховна со вздохом кивнула. Приказчик снова что-то тихо проворчал, но когда я взглянул на него, он тотчас изобразил лицом вежливое внимание.

— И, кстати, об этих деньгах, — сказал я. — Кирилл Игнатьевич, а где именно у вас лежал кошелек?

— В кармане, — ответил Барсуков, руками изобразив внутренний карман пиджака.

— А часы? — спросил я.

— Да как обычно, в специальном кармашке на жилете.

— Тогда скажите мне, когда вас нашел городовой, ваши шуба и пиджак были застегнуты на пуговицы?

— Конечно, — Барсуков уверенно кивнул. — Чай, у вас тут не май-месяц.

— То есть, получается, что обобрав вас, оборотень застегнул пуговицы обратно, — сказал я.

— Получается, так, — уже менее уверенно признал Барсуков.

— Может, позаботился, чтобы хозяин не замерз? — предположил приказчик. — Всё-таки не чужой человек.

Зинаида Генриховна согласно кивнула и добавила, что при жизни покойный действительно был человеком добрым и заботливым.

— Похоже на то, — пробормотал я. — Что ж, с покойным вроде всё ясно, давайте-ка вернемся к живым. Прошу прощения, но я должен спросить, где вы, Зинаида Генриховна, и вы, Степан, находились сегодня во второй половине дня.

— Видишь? — бросил Барсуков супруге. — Теперь он нас подозревает.

— Спокойно, Кирилл Игнатьевич, — твердым голосом объявил я. — Как я уже говорил вам, это стандартная полицейская процедура. Мы опрашиваем всех, кто так или иначе причастен к делу, и, замечу, иногда получаем полезные результаты. Вот вы, например, не сказали нам, что господин Нагель был владельцем часов и желал оставаться им после смерти.

— Я думал, это и так понятно, — проворчал Барсуков, нарисовав в воздухе руками нечто, что, при желании, вполне можно было трактовать как пантомиму «ну ты, служивый, совсем тупой».

— Понятно, что он желал ими владеть, — сказал я. — Но то, что часы принадлежали господину Нагелю, вы не уточнили.

— А это важно? — спросил Барсуков.

— Это мотив, — заверил я. — Опять же, если он считал себя владельцем часов, ему было легче решиться на преступление.

— Ах, вот оно как, — отозвался Барсуков. — Ну тогда ладно.

Он махнул рукой. Я решил считать этот жест одобрением дальнейших расспросов, к чему немедленно и приступил.

— Начнем с вас, — я указал на приказчика. — Где вы были сегодня после обеда?

— У портных, — тотчас с готовностью ответил приказчик. — Даже и не после обеда, а с самого полудня. Минута в минуту. Пока примерили, пока всё подогнали, вот только что освободился. На пять минут вперед вас пришел.

— А, позвольте спросить, зачем вам так спешно новый костюм понадобился? — поинтересовался я.

— Так какое спешно? — вроде как искренне удивился приказчик. — Я еще в понедельник с ними сговорился, так ведь у мастера очередь. Сомневаетесь, так могу костюм предъявить.

— Будьте любезны, — сказал я.

Приказчик вышел в коридор. Я тем временем тактично осведомился у Зинаиды Гениховны, где она провела день.

— Здесь, — ответила та. — Точнее, больше частью в нашей спальне, — она указала на дверь позади себя. — Мне последние дни что-то нездоровится.

— Понимаю, — кивнул я. — Надеюсь, это кто-то может подтвердить.

Зинаида Генриховна вздохнула и помотала головой.

— Прислуга у нас приходящая, — пояснил Барсуков. — Так дешевле, ежели что.

— Но вы же не подозреваете меня? — мягким тоном осведомилась Зинаида Генриховна.

— Нет, — заверил я. — Если, конечно, вы не докажете, что можете превращаться в собаку.

Зинаида Генриховна улыбнулась и снова покачала головой.

— Нет, этого я не могу, — сказала она. — По семейному преданию, это умение передается только мужчинам.

— Хм… — протянул я. — А ваш приказчик? Он ведь тоже какой-то ваш родственник?

— Да, — ответила Зинаида Генриховна. — Но я ни разу за ним не замечала, чтобы он обращался в собаку. Да и кошек он всегда любил.

Я кивнул. Последнее, конечно, аргумент так себе, но ведь и обвинение, прямо скажем, того же уровня. Дверь открылась, и в гостиную вернулся приказчик. В руках он держал серый сверток.

— Пожалуйте, — сказал приказчик и взглянул на купца.

Барсуков махнул рукой. Приказчик развернул сверток прямо на столе, и я впервые увидел пошитый на заказ костюм немецкого матроса торгового флота. Навидался я их в Кронштадте.

— Вот, извольте видеть, — похвастался приказчик, проводя рукой по рукаву обновки. — По каталогу выбирал. В нашей-то Самаре разве пошьют как в Европах? Куда там. Провинция-с. А здесь мне пошили как в Парижу.

«Да уж, провинция-с», — я мысленно усмехнулся, а вслух спросил:

— И где именно шили?

— У Шнейдерсонов. Так, кажется, их фамилия.

Я кивнул. Этих портных я знал — в декабре расследовал у них большую кражу материала. Там целая семья пошивом занималась. Брали умеренно, и действительно могли за день целый костюм пошить.

— Да еще и совсем не дорого, — продолжал хвастаться приказчик.

— Недорого? — переспросил Барсуков. — Потом покажешь, где это.

— Так непременно, — с готовностью отозвался приказчик.

Я поблагодарил их всех за уделенное мне время и откланялся. Приказчик проводил меня до входной двери и там попросил обойтись с оборотистым предком помягче. Мол, он, может, и разбойник, а всё-таки при жизни был человек достойный, и нынешним своим состоянием, Барсуковы, между прочим, ему обязаны.

— Это как так? — негромко, чтоб в гостиной не услышали, спросил я.

— Так он, который Нагель-то, часики эти в ломбарде заложил, — так же тихо пояснил приказчик. — На те деньги и раскрутился, а потом их обратно выкупил. С его смертью всё его предприятие к хозяину перешло, а поначалу он, как я сейчас, в приказчиках бегал. Одно только, часы эти Нагель хотел с собой забрать, а хозяин по-другому рассудил. Зинаида Генриховна до сих пор за то на мужа серчает. Только я вам этого не говорил.

Я подтвердил, что да, я этого от него не слышал, и ушёл.

НА УЛИЦЕ УЖЕ стемнело. С неба падал не то дождь, не то снег. Редкие прохожие бодро перебегали от двери до двери и торопливо ныряли внутрь. Я быстро шагал по тротуару, мысленно раскладывая по полочкам детали дела.

Первоначальная версия с оборотнем разваливалась на глазах. Зачем мертвецу деньги? Версия, где Мишка, сам того не зная, помогает оборотню, или кто он там на самом деле, грабить купца отправилась следом за первой. Деньги не те! Этот кошелек, точно распоясавшийся дровосек, крошил все мои догадки в мелкую щепку. Казалось бы, мелочь — ну ладно, мелочь на фоне часов за пять тысяч рублей! — ан на тебе!

А ведь, как не раз говорил инспектор с подачи того самого Шерлока Холмса: чем меньше какая-то деталь вписывается в общую картину, тем она важнее. Кошелек в картину с оборотнем не вписывался вообще никак.

— Совсем никак, — сказал я сам себе.

Шедший навстречу мужчина в длинном пальто удивленно глянул на меня и прибавил шагу. Я свернул в проход между домами и, пройдя дворами, вышел к домику портных. Быстрым шагом я добрался минут за семь, но если, не зная проходов, идти по улице да не так спешить, могли выйти и все пятнадцать. Стало быть, приказчик должен был уйти отсюда минут двадцать — двадцать пять назад.

Я постучал в дверь. На стук вышел высокий мужчина во всем черном. Шнейдерсон-старший.

— Вообще-то мы уже закрылись, — усталым голосом произнес он, но, разглядев меня, добавил: — Но для полиции у нас завсегда открыто. Заходите, Ефим Родионович. Никак надумали костюм пошить? Я вам имею сказать, что вы останетесь довольны.

— В другой раз, — сказал я.

— Вы так говорили в прошлый раз, — напомнил Шнейдерсон, аккуратно прикрывая за мной дверь. — И два позапрошлых раза тоже. А посмотрите в зеркало, Ефим Родионович, в чём вы до сих пор ходите? — Шнейдерсон сокрушенно покачал головой. — Ох, ладно, рассказывайте, с чем пожаловали? Только не говорите мне, что вы пришли просто поговорить за жизнь. Вы для этого еще слишком молоды.

— Да, я пришел поговорить о деле, — сказал я. — Расследую очередную кражу, и надо проверить алиби одного подозреваемого. Он говорит, что сегодня был у вас.

— И как зовут этого злодея? — спросил Шнейдерсон. — И кстати, он украл только по вашему делу, или мне лучше проверить имущество?

— Можете и проверить, — фыркнул я. — Но потом. Сейчас скажите, пожалуйста, был ли у вас сегодня Степан Васильев?

— Ох, как чувствовал, — Шнейдерсон вздохнул. — Как чувствовал, что он неприличный человек.

— То есть он у вас сегодня был?

Шнейдерсон дважды кивнул.

— И в котором часу он у вас был? — уточнил я, доставая блокнот.

— Пришёл приблизительно в двенадцать, — ответил Шнейдерсон, опасливо покосившись на блокнот. — Я на часы не глядел, но назначено ему было к двенадцати, и я вам скажу, что ровно к двенадцати у нас всё было готово. У нас всё всегда готово к сроку. Это говорю вам я, а что говорит он?

— Он сказал, что задержался у вас и ушел не более получаса назад, — быстренько вставил я, когда Шнейдерсон сделал паузу вдохнуть воздуха.

— Если он так говорит, то это правда, но я вам скажу, почему так получилось. Мы костюм за час подогнать можем, но это же какое-то несчастье, а не клиент. Всё не так! А что не так, где не так, я его спрашиваю, а он сказать не может. То карман ему передвинь, то пуговицы поменяй, то широко ему, то обратно узко. У меня офицеры костюмы шьют, никто никогда столько не капризничал. Граф Рощин пальто шил. Строго сказал, что надо, мы всё сделали, и он ушел довольный. А этот пять рублей сверху заплатил, а нервов на полста вымотал. Разве это приличный человек?

— Не похож, — согласился я. — Значит, он действительно ушел от вас не более чем полчаса назад?

— Минут двадцать будет вернее, Ефим Родионович, — поправил меня Шнейдерсон. — Я едва-едва за стол сел. И я вам имею сказать, что ушел он всё-таки довольный.

— Ну да, — согласился я. — Он, похоже, очень гордится этим матросским костюмом.

— Так а что вы хотите, Ефим Родионович? — Шнейдерсон развел руками. — Он хотел костюм как в Европе, а платить как в Самаре. Такое бывает только в Одессе, но где мы, и где Одесса? И что мне оставалось делать? Я предложил ему все варианты, но ему всё дорого! Тогда я показал ему каталог с морской формой. На всякий случай держу, мало ли какой моряк задумает обновить гардероб. Но скажите, где я его обманул? Разве немцы — не Европа?

Я с трудом заверил портного, что Германия — не просто Европа, а самый что ни на есть ее центр, и поспешил откланяться. Правда, пришлось пообещать, что над пошивом костюма я всё-таки подумаю.

От Шнейдерсонов я направился прямиком к Алтыниным. Если опять же прямиком, то не так и далеко. Впрочем, это Кронштадт. Тут всё рядом, если знать, как пройти. Марьяна держала ломбард на самой окраине города. Он достался ей в наследство от мужа. По нашим агентурным данным, Марьяна унаследовала не только ломбард, но и налаженное предприятие по скупке краденного, однако за руку ее ни разу не ловили.

Когда Марьяна меня впустила, мне в ноздри сразу ударил запах чеснока. Целые гирлянды обрамляли дверной косяк и оба окна.

— Так вы отпугнете не только упыря, — заметил я.

— Так я буду спать спокойно, — ответила Марьяна. — Ты по делу или просто проведать нас заскочил?

— И то, и другое, — сказал я.

— Ну, у нас всё хорошо. Упырь не приходил, но я на всякий случай подготовилась. Михаил спит. А что по делу?

— По делу я вам деньги принес, — сказал я.

— Первая приятная новость, — Марьяна улыбнулась. — А за что?

— Мишка никого не грабил. У купца его полсотни были в других купюрах.

Я вынул из кармана червонцы и выложил на прилавок. Мой взгляд скользнул по столешнице. Среди мелких безделушек лежал кол. Не знаю, осиновый или нет, но заточен он был остро и лежал так, чтобы оказаться под рукой у того, кто стоял за прилавком. Марьяна действительно подготовилась.

— Вот теперь я точно буду спать спокойно, — сказала она, забирая деньги и разворачивая их.

Все пять червонцев были на месте.

— Спасибо, Ефим, — сказала Марьяна. — Вот, держи.

Она протянула мне мою расписку, а потом предложила чаю. Тут я отказываться не стал. Чай заваривать она умела. В ее исполнении это не было таким священнодействием, как у Вениамина Степановича, у нее всё по-простому, но чай получался душистый и вкусный.

Мы пили его с сушками, и между делом Марьяна поделилась кое-какими находками:

— Про Гвоздя твоего у нас кое-кто слышал. Кто — не скажу. Прозвище известное, но тот ли, этот — не знаю. Про того Гвоздя говорят, будто бы он ловкий вор и очень принципиален.

— То есть раздел добычи в пять тысяч одному и пятьдесят рублей другому он бы не одобрил? — спросил я.

— Нет, это по другому работает, — пояснила Марьяна. — Если так сговорились, что одному часы, а другому деньги — так тому и быть. Мишка у меня умеет продешевить. Но ведь ты сам сказал, что эти деньги ему заплатили не из краденных.

— Да, это так. А Мишка что-нибудь интересное рассказал?

Марьяна мотнула головой.

— Я его малость порасспрашивала, но лучше приходи завтра, когда проспится. Вместе будем следствие учинять. Темнит он что-то.

Я кивнул. Темнить Мишка любил почти так же, как водку и животных, так что тут, как говорится, ничего нового не было. Мы еще немного посидели. Марьяна пожаловалась на Мишку, мол, парень-то он неплохой, но как дорвется до водки, пиши пропало. Всё это я не раз слышал да и сам отлично знал, поэтому только сидел и кивал.

Когда я уходил, Марьяна предложила мне взять кол. У нее, мол, еще два заготовлены.

— Спасибо, у меня револьвер с собой, — ответил я.

— А пули серебряные? — спросила Марьяна.

Она и вправду глубоко вопрос проработала.

— Нет, свинцовые, — ответил я. — На серебро у нас фондов не хватает.

— Ты и оборотню про фонды рассказывать будешь?

— Придумаю что-нибудь, — сказал я.

Марьяна покачала головой и открыла мне дверь. Пока мы пили чай, стало еще темнее, а ветер — еще сильнее. Подняв воротник, я быстро зашагал по улице. Возвращаться в отделение особого смысла не было, и я решил идти прямиком домой. Проклятый кошелек, как заноза, засел в мозгу и никак не хотел занять свое законное место в общей картине преступления. В основном потому, что я никак не мог понять, где это самое место.

Темная туча медленно и нехотя, как одеяло поутру, сползло с лунного лика, и на улице стало чуть светлее. Очень вовремя. В темноте я чуть было не налетел на собаку. Это был здоровенный лохматый пёс. Шкура у него была светлой или, скорее, седой. Но главное, что сразу приковало мое внимание, это его глаза. Взгляд у пса был умный, внимательный, прямо-таки человеческий.

— Э-э, привет… — начал я.

Пёс тихо гавкнул в ответ, словно бы поздоровался. Я как бы ненароком сунул руку в карман за револьвером. Пёс тотчас метнулся прочь. Я выхватил револьвер, но пёс уже растаял в темноте. Какое-то время я стоял, прижавшись спиной к стене и глядя по сторонам. Всё было тихо. Я медленно выдохнул, убрал оружие и, оглядываясь на ходу, направился дальше.

До дома я добрался благополучно и очень быстро.

ВЫСПАТЬСЯ ТОЙ НОЧЬЮ мне не удалось. До самого позднего вечера я сидел, пытаясь пристроить на место этот проклятущий кошелек. Излишне умные глаза старого пса тоже покоя не давали. В оборотней я по-прежнему не верил, но как-то уже менее сильно.

Осознав, что моя мысль пошла по кругу, причем далеко не по первому, я решил, что утро вечера мудренее, и лёг спать. Сон не шел. Полночи я ворочался, а когда всё-таки заснул, мне приснилось немецкое кладбище.

По кладбищу бегал Мишка с рогаткой и стрелял по веткам. Верхом мастерства считалось так попасть, чтобы саму ветку не переломить, но стряхнуть с нее весь снег на голову зазевавшемуся прохожему. Прохожих зимой на кладбище было мало, и их роль исполнял лохматый пёс с человеческими глазами и пепельно-серой шкурой. Он подбегал под ветку и замирал. Мишка стрелял. Снег падал. Пёс выныривал из сугроба и, отряхиваясь на ходу, с веселым лаем мчался дальше.

Затем в поле зрения появился Барсуков. Я его видел со спины, но узнал сразу. Мишка метко запулил свинцовую пульку ему в затылок. Барсуков рухнул в снег. К нему подбежал пёс. Приподняв левой передней лапой Барсукова, он правой расстегнул ему пуговицы на шубе. Проделав ту же процедуру с пиджаком, оборотень ловко вытащил из карманов купца часы и кошелек. Куда он их спрятал, я не заметил. Оборотень аккуратно застегнул пуговицы обратно и вопросительно посмотрел на меня своими человечьими глазами: мол, ты это серьезно?

— Да нет, ерунда какая-то, — сказал я и проснулся.

За окном едва-едва забрезжил рассвет. Кто-то настойчиво барабанил в дверь. Судя по тому, что никто из соседей не возмущался вслух ранней побудкой, это мог быть только Матвеев. Я открыл дверь.

— Мишку убили, — прямо с порога сообщил Матвеев.

— Ёшкин же кот, — отозвался я.

Пока мы катили на извозчике к месту преступления, Матвеев ввел меня в курс дела. Мишку нашли на углу Наличной и Бочарной улиц. Далековато от немецкого кладбища. Можно сказать, почти на другом конце города. Труп обнаружил дворник. Точнее говоря — и это меня почему-то нисколько не удивило, — вначале дворник заметил скулящего пса. По описанию дворника в изложении Матвеева, псина была серой и лохматой.

— Похоже, наша, — сказал городовой.

Я кивнул. Затем в изложении Матвеева дворник подошел ближе. Пёс тотчас дал дёру, а на снегу остался труп. Увидев такое дело, дворник метнулся за Матвеевым — городовой жил в соседнем дворе, — а тот уже поднял всех по тревоге.

— Как его убили? — спросил я.

— Закололи.

— Надеюсь, не осиновым колом, — проворчал я.

— Этого не знаю, — ответил Матвеев. — Но вообще похоже. Кол я так, кстати, один нашел. Прибрал на всякий случай. Крови на нём нет.

— Что ж они, на колах с убийцей бились?

— Да кто их знает, — Матвеев пожал плечами. — Я там за доктором послал и Семёна вызвал с его аппаратом. Должны быть уже на месте.

На месте собралась уже целая толпа. Подавляющее большинство, понятное дело, были просто случайные зеваки. Одни подходили, другие отходили — утро понедельника не самое праздное время, — но в целом к телу нам пришлось проталкиваться. Точнее, проталкивался Матвеев, а я шел за ним, как корабль за ледоколом.

Место преступления охраняли двое городовых. Одним оказался Егорыч, второго я не знал. Еще один прикрывал Семёна, чтобы напирающая толпа не свернула фотоаппарат.

— А ну отступи, — коротко бросил Матвеев.

Зеваки неохотно подались назад. Спорить с Матвеевым, когда он не в духе, себе дороже. Я обошел его и увидел Мишку.

Тот лежал спиной в сугробе, а ноги покоились на тротуаре. Его полушубок был расстегнут. Изначально белая рубашка на животе была темно-красной. Снег под телом основательно пропитался кровью. То, что не впиталось в снег, кровавой лужей растеклось по тротуару.

Над телом склонился доктор. Когда я подошел ближе, он поднял голову.

— Что скажете, Клаус Францевич? — спросил я.

— Он был убит, Ефим, — констатировал доктор. — Это быть совсем недавно. Не больше час назад. Меньше. Я думать, немного больше получас.

— То есть примерно когда его и нашли, — тихо отметил за моей спиной Матвеев.

— Тогда очень жаль, — сказал доктор. — Найти его раньше, и мы, наверное, мочь спасти бедный мальчик. Я думать, он умирать не совсем сразу. Эти рана делать не профессионал. Он делать шесть удар в живот, и ни один рана не есть гарантия убить. Такая рана причинять боль и выводить человек из строй, но не сразу убивать. Так сражаться солдат, так человек бить, если он впал в гнев, но профессионал не оставлять жертва такой шанс.

— Понятно, — сказал я. — А чем его убили?

— Короткий острый предмет, — уверенно ответил доктор. — Не шпага, найн. Не пробивать тело. Я думать, это нож.

— А это мог быть кол? — спросил я.

Матвеев протянул мне сверток. Предполагаемое орудие преступления было завернуто в кусок старой парусины. Должно быть, из того, что первое под руку попалось. Вениамин Степанович как-то поднимал вопрос, чтобы снабдить нас специальными сумками для хранения улик — он видел такое где-то в Европе и подумывал внедрить у нас, — но всё, как водится, упёрлось в финансирование.

Я развернул сверток и показал кол доктору. Зеваки дружно подались вперед. Я буквально почувствовал, как градус интереса мгновенно подскочил от «что случилось?» до «ничего себе!».

Доктор посмотрел на кол, потом на тело и уверенно помотал головой.

— Нет, — сказал он. — Я думать, рана нанесена металлический предмет. Дерево пробивать тело, а не прорезать. И еще я вам сказать, Ефим, что оружие иметь… как это сказать? — доктор на секунду задумался, вспоминая нужное слово. — О, профиль. Оружие иметь треугольный профиль.

Клаус Францевич пальцем начертил в воздухе треугольник. Зевака, на которого случайно указал палец доктора, дважды перекрестился и со словами: «Чур меня!» быстренько исчез в толпе. Семён сделал снимок, запечатлев тело Мишки и доктора с поднятым пальцем.

— Треугольный, — повторил я. — Может быть, это кортик?

— Возможно, — согласился Клаус Францевич. — Я делать вскрытие и сказать больше потом.

Я поблагодарил доктора и осмотрелся. Рядом с телом в сугробе отпечаталась собачья лапа, но теперь я был твердо уверен, что искать надо человека.

— Кто скажет Марьяне? — шепотом спросил у меня Матвеев.

— Моё дело, мне и идти, — со вздохом отозвался я. — Но вначале надо одну мысль проверить. Уже и так получается не по горячим следам. Вчера не сообразил, а надо бы.

— Давай, — сказал Матвеев. — Тогда я к Марьяне схожу. Нехорошо, если она от посторонних узнает.

— Спасибо.

— Да чего уж там.

Тело Михаила погрузили на телегу и увезли. Зеваки начали расходиться, на ходу обсуждая увиденное. Матвеев ушел пешком. Перед таким разговором надо подобрать слова, а ему, как и мне, лучше думается на ногах. Сам же я поймал извозчика и велел гнать к Мартыну.

У МАРТЫНА БЫЛО уже открыто. Сам Мартын называл свое детище «аглицким клубом». Его заведение даже обрело некоторую популярность у иностранных офицеров. У тех считалось чем-то вроде традиции выпить тут чашечку крепкого кофе перед уходом в море. Однако на чашечках кофе — тем более таких маленьких, какие было принято подавать европейцам — далеко не уйдешь. В результате заведение всё больше превращалось в ресторан, хотя совсем от клуба Мартын так и не отказался.

Когда я прошел в зал, там уже сидели два приличных на вид господина. Рядом со мной словно из-под земли вырос официант и предложил свободный столик. Я мотнул головой.

— Мне нужен Мартын, — объявил я.

— Хозяин занят важными делами, — ответил официант. — Обождёте?

— Нет, — отрезал я. — Он у себя?

— Нет. Говорю вам, он занят. Если вы зайдете попозже…

Попозже мне было некогда. Мне еще упыря с кортиком ловить. Пришлось применить на официанте особое полицейское заклинание: «Бегом, ёшкин кот, в Сибири сгною!» Злоупотреблять им ни в коем случае нельзя, волшебная сила быстро растрачивается, но если пользоваться с умом и только по крайней надобности, то работает безотказно. Правда, только на людей.

Официант оказался человеком. Он мгновенно исчез и через пару минут появился вновь из дверей кухни. Следом, опираясь на костыль, вышел Мартын. С момента нашей последней встречи у него поседели виски, а так он оставался всё тем же отставным моряком, что так напоминал мне Джона Сильвера.

— Здоров будь, Ефим Родионович, — сказал Мартын. — Говорят, грозен ты и не в духе сегодня.

— Извините, — ответил я. — Очень надо поговорить.

— Отчего бы и не поговорить? Только давай присядем, — он сделал свободной рукой приглашающий жест. — В ногах правды нет. Особенно в моих.

Мы с ним разместились в «кабинете». У стены на небольшом возвышении стоял столик, и с двух сторон его скрывали тонкие деревянные стенки. Со стороны зала «кабинет» был прикрыт невысоким барьером с проходом посередине, так что гостям было обеспечено максимум «приватности», но при этом официант всегда видел, как обстоят дела на столе и не нужно ли чего-нибудь посетителям. Обычно тут играли в карты или шахматы, но по правилам клуба игроки всё равно должны были что-нибудь заказать.

Мы сели на скамейки. Официант застыл в проходе. Матвеев вопросительно глянул на меня. Я мотнул головой, и он жестом отослал официанта.

— Ну, рассказывай, что стряслось, — сказал Матвеев.

— Помните Мишку Алтынина? — спросил я.

— Помню. Такой же хулиган был, как и ты.

— Вот именно — был, — тихо сказал я. — Убили его сегодня.

Мартын вздохнул.

— Печально слышать, — медленно произнес он. — Вот ведь судьба какая. Отцу его предрекали, что сопьется — он утонул. Михаилу то же самое предрекали — он убит. Кто его убил, уже знаешь?

— Пока нет, ищу вот.

— У меня? — спросил Мартын.

— Получается, что так, — ответил я.

Мартын снова вздохнул.

— Слушаю тебя.

Я в самой краткой форме поведал об ограблении купца Барсукова. Мартын слушал молча, кивал и лишь в самом конце произнес:

— То-то с ночи слухи про упыря поползли.

— И что говорят? — тотчас спросил я.

— Разное, — Мартын махнул рукой. — Но ничего конкретного. Нет, совсем ничего, — он помотал головой и спросил: — Так, выходит, он всё-таки существует? Что там доктор-то немецкий на этот счет думает?

— Доктор верит, — проворчал я. — Потому что ахинея, а значит, не выдумка.

— Ну, это еще не факт, — Мартын громко хмыкнул. — А в чем загвоздка?

— Да неправильный он какой-то упырь, — сказал я. — Обращается в собаку, но никого не загрыз. Потом упырю вроде как кровь человечья нужна, а он по материальным ценностям пошел. Часы — понимаю, дорогой подарок от родного человека. Но скажите мне, зачем упырю пятьдесят рублей?

Вопрос был скорее риторический, но Мартын всерьез его обдумал и сказал:

— Не знаю.

— Вот и я не знаю, — сказал я. — Да и вообще не понимаю, как он своими собачьими лапами купца обобрал. Вот и подумалось мне: а если Мишка мне тогда чистую правду сказал? Не грабили они с оборотнем этого купца. И что тогда получается?

— Что? — спросил Мартын, подавшись вперед.

— А получается, что грабанули его еще до того, — сказал я. — А до того — это либо по дороге, либо у вас тут. По дороге — маловероятно. Его же обокрали. Чтобы извозчик смог незаметно залезть под шубу, он таким виртуозом быть должен!

— Виртуозы, они всякие бывают, — спокойно ответил Мартын. — А потом, купец твой с извозчиком расплатиться должен был.

— У него отдельно мелочь в кармане имеется. Чтобы кошельком зря не размахивать.

— Это он разумно, — согласился Мартын. — А у меня он должен был с кошелька расплачиваться, ты это к тому?

— Ага.

Мартын основательно задумался. Потом махнул рукой. На зов хозяина мгновенно, как джинн из бутылки, возник официант.

— У нас тут вчера купчик обедал, — сказал Мартын и уточнил у меня: — Когда обедал?

Я прикинул время и сказал, что в районе двух.

— В районе обеда, — сказал Мартын официанту. — Фамилия его — Барсуков. Не из местных.

— Такого не знаю, хозяин, — наморщив лоб, ответил официант. — А вчера в обед тут яблоку негде было упасть.

Я хотел было подробно описать купца, но Мартын меня остановил, а официанту велел вызвать сюда тех, кто вчера в обед прислуживал.

— И швейцара пригласите, пожалуйста, — вежливо, но твердо попросил я.

Официант взглянул на Мартына. Тот кивнул.

— Да, это ты верно сообразил, — сказал Мартын. — Если его у меня обокрали, а он не заметил, то это было уже на выходе.

Через пять минут перед нами стояла дюжина официантов и усатый, похожий на боцмана в отставке, швейцар.

— Значит, так, — коротко поставил им задачу Мартын. — Вчера в обед у нас обокрали клиента. Уже плохо. Стянули часы и кошелек. А сегодня тот же ворюга убил моего доброго знакомого. Поэтому все дружно напрягли мозги и вспомнили того, про кого вам сейчас расскажет вот этот вот Ефим Родионович.

Все дружно подтянулись. Я подробно описал купца Барсукова. Официанты забормотали, переглядываясь. Швейцар наморщил лоб.

— Вроде лисья шуба была, — неуверенно сообщил он.

Мартын нахмурился, чем вызвал легкую панику в рядах подчиненных.

— Хорошо, — сказал я. — Сейчас я вам опишу второго. Нам он известен как Тимофеев Александр, — судя по выражениям лиц, им это имя ни о чем не говорило, и я добавил: — А также под прозвищем Гвоздь. Возможно также, что он называет себя Нагель, что с немецкого обратно гвоздь.

Вот тут в глазах одного из официантов я подметил узнавание. Когда я пересказал им то описание, которое у нас сложилось на этого Гвоздя, узнавание переросло в уверенность. Да и швейцар, похоже, начал вспоминать. Я предложил ему высказаться первому, по старшинству.

— Припоминаю такого, — сказал швейцар. — И лисью шубу теперь вспомнил. Они с этим…

— Александром Тимофеевым, — подсказал я. — Он же Гвоздь.

— Ага, с ним самым, вон там, у гардеробной, столкнулись и очень вежливо, скажу я вам, пообщались. Правда ваша, шуба его Ляксандром называл. А тот его по имени-отчеству, но их не припомню точно.

— Ничего, я знаю, — сказал я. — Что было дальше?

— Дальше? — переспросил швейцар, одновременно припоминая. — Поговорили они минуты три. Я уже приготовился шубу подать, так с ней и стоял. А если бы кто пришел в это время?

— Повесил бы шубу обратно и открыл дверь, — спокойно сформулировал Мартын план действий на подобный случай.

Вероятно, вариант «нанял бы отдельно гардеробщика» он просто не рассматривал. Впрочем, коллизии не случилось. Барсуков собрался-таки уходить.

— Скажите, — попросил я. — А не мог ли этот Тимофеев, этот Гвоздь, при известной, конечно, ловкости рук, обчистить карманы Барсукова?

— Как вы сложно излагаете, Ефим Родионович, — пожаловался швейцар. — Ну да, если мастер, то мог и пошуровать в карманах. Этот Ляксандр перед «шубой» прям как кобель стелился. Я когда шубу подал, так он ее у меня выхватил и сам надел ее на второго. На выходе опять меня оттеснил, дверь ему распахнул. Я уж думал, и монету себе заберет. А он, значит, по-другому сыграл. Мог, мог.

— А шубу Барсуков здесь застегнул или на улице? — спросил я.

— Хм… Монету он из кармана подавал, стало быть, шубу тогда еще не застегнул. А что дальше было, я не видел, уж не взыщите.

— Благодарю вас, — сказал я. — Что было дальше с Барсуковым, мы уже установили. А вот что было дальше с Тимофеевым?

С ответом на этот вопрос мне помог припомнивший Гвоздя официант. Лично они знакомы не были — официант это четко озвучил дважды, для меня и для хозяина — но вроде кто-то когда-то показал ему Гвоздя и вроде как посоветовал держать ухо востро.

— Заказал он обед, вот Василий его обслуживал, — сообщил нам официант.

Василий, балбес, только глазами хлопал и припомнить Гвоздя толком не смог, но наш официант — имени его я так и не спросил, — зная репутацию клиента, приглядывал за ним вполглаза. Впрочем, уже по показаниям Василия, никто в тот день не пытался улизнуть, не заплатив. У Мартына заведение приличное, но иногда и в приличное место заходят неприличные люди, поэтому официанты всегда держат ситуацию в зале под контролем.

Не спеша отобедав, Гвоздь переместился в кабинеты, где играли в карты, и просидел там практически до самого ужина.

— Дотемна точно, — сказал официант.

Причем если большинство игроков заказывало стаканчик кваса или сельтерской, то Гвоздь попросил себе чаю с лимоном и к нему пирог с ягодами. Когда пошла игра, заказал еще вазу фруктов на всю компанию. По словам официанта, всё это время Гвоздь пребывал в самом отличном расположении духа, много шутил и сам же громко смеялся над своими шутками, хотя игра шла для него не слишком успешно. Перед уходом он уплатил проигрыш — десять с половиной рублей. Официант это заметил, поскольку Гвоздь со всеми рассчитался одновременно.

— А какими купюрами платил — не заметили? — уточнил я.

— Две по пять, — сказал официант. — И копейки мелочью. Какие именно, извините, не приметил.

— Замечательно, — ответил я. — Большое вам спасибо. Последний вопрос: вы, случайно, не знаете, где бы я мог его найти? Или того, кто знает, где его можно искать?

Тут меня, увы, постигла неудача, но было бы, наверное, слишком, если бы мне тут подали этого Гвоздя на блюдечке.

Я объявил официанту со швейцаром благодарность с занесением рубля в ладонь. Мартын чуть нахмурился, но препятствовать не стал. Как он мне потом по случаю рассказал, я с того утра имел у его подчиненных репутацию строгого, но справедливого полицейского. Сам же я в то утро считал себя не самым сообразительным полицейским. О том, что купца обобрали у Мартына, я должен был сообразить в тот же момент, когда Барсуков вытащил из кармана мелочь! Не знаю, спасло бы это Мишку — на организатора этой афёры мы так и так пока не вышли, — но мы бы точно были на шаг ближе к разгадке. А то и на два.

Быстро распрощавшись с Мартыном и его командой, я поспешил в участок.

МАТВЕЕВА Я ЗАСТАЛ в кабинете инспектора. Вениамин Степанович, как обычно, пил чай и, что уже не как обычно, сильно хмурился.

— Не успел к Марьяне, — шепнул мне Матвеев. — Плохие новости разносятся быстро.

— Это верно, — согласился с ним инспектор. — И сейчас, Ефим, я бы очень хотел услышать, что вы раскрыли это дело.

— Можно сказать, что раскрыл, Вениамин Степанович, — сказал я. — Но Гвоздя я пока не нашел.

— Это плохо, — отозвался инспектор.

— Он снял квартиру у Романова, — внезапно сказал Матвеев. — В доходном доме.

Мой вопросительный взгляд был исполнен самого глубокого удивления.

— Марьяна по своим каналам выяснила, — спокойно пояснил Матвеев. — Сами каналы не сдала, но сказала, что надежные. Она как раз собиралась пойти потолковать с этим Гвоздем. В дверях поймал. Еле уговорил обождать. Сказал, что он нам нужен живым, чтоб показания выбивать.

— Под словом потолковать вы подразумеваете убийство со смягчающими вину обстоятельствами? — спокойно уточнил инспектор.

— Тут как пойдет, Вениамин Степанович, — ответил Матвеев. — Поэтому и уговорил ее обождать.

— Понятно, — сказал инспектор. — Вы поступили правильно. Ефим, оснований для задержания Гвоздя достаточно?

— Вполне, — ответил я.

— Это хорошо, — сказал инспектор. — И еще. Я понимаю ваши чувства, но вы оба — служащие полиции, и закон должен быть для вас превыше всего. Закон, напоминаю вам на всякий случай, запрещает выбивать показания из подозреваемого. Даже тогда, когда он более чем заслуживает подобного обращения. Меру наказания может определить только суд. Где находится этот доходный дом?

— На Наличной. Дом пять.

В двух шагах от того места, где убили Мишку.

— Отправляйтесь туда и задержите этого Гвоздя, — велел инспектор. — Для задержания можете применять любые законные меры, какие сочтете разумными, но он нам нужен живым. Вопросы есть?

Слово «законные» он четко выделил голосом. Мы с Матвеевым сказали, что всё ясно, и отправились брать Гвоздя. Семёна в этот раз брать с собой не стали, зато пригласили Егорыча. Зная Кронштадт как свои пять пальцев, он с минимумом подчиненных мог так перекрыть все ходы-выходы, что ни одна мышь не проскочит. Спешно мобилизовав ему в помощь десяток городовых, мы с Матвеевым могли быть твердо уверены, что если Гвоздь в доме — он там и останется.

— Брать только живьем, — напутствовал я их. — Но не церемоньтесь. Лучше подстрелить, чем упустить.

— Стрелять строго по ногам! — переформулировал для всех мою задачу Егорыч.

Городовые заверили нас, что все поняли, и отправились на определенные им посты, а мы с Матвеевым зашли в дом. Номера квартиры Марьяна не знала, но нам в любом случае требовался управляющий. Его мы нашли в крохотной каморке, казавшейся еще меньше из-за огромного шкафа из красного дерева, на мой взгляд совершенно не подходившего к остальной, очень скромной, мебели. Это был невысокий человек в тёмно-сером костюме и с огромными очками на носу.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

Я предъявил документы и спросил, в какой квартире остановился Тимофеев Александр. Управляющий вначале внимательно изучил мои документы. Убедившись, что они подлинные, он вздохнул и с не меньшим вниманием пролистал свою учетную книгу, после чего радостно объявил нам, что никакого Тимофеева во вверенном ему домовладении не проживает и в этом году не проживало.

— Очень жаль, но ничем не могу вам помочь, — заявил управляющий. — А теперь, если позволите, у меня много работы…

И он указал нам карандашом на дверь. Мы не сдвинулись с места.

— У тебя ее будет значительно больше, если мы тут всё сами перетряхнем и найдем этого Тимофеева, — сказал Матвеев.

— А документы на это у вас есть? — спросил управляющий.

— У нас есть возможность, — ответил я. — Пойдем, Матвеев, познакомимся с жильцами.

— Погодите-погодите, — предсказуемо остановил нас управляющий. — Честное слово, я не знаю никакого Тимофеева. Как он хоть выглядит-то?

Я описал его внешность.

— Ну, да, есть такой, — признал управляющий, как мне показалось, с ноткой заметного облегчения в голове. — Мансарду снял. Спросил, что подешевле.

— Так бы сразу… — проворчал Матвеев.

— А кого еще вы тут от полиции прячете? — спросил я.

Управляющий клятвенно заверил меня, что никого он от полиции не укрывает, а что возникло недоразумение с этим Тимофеевым, то мы сами виноваты. В книге-то он как Карл Нагель записан, уважаемый немецкий негоциант. Я ему не поверил, но, по большому счету, мне тогда не до его секретов было. Как потом выяснилось, управляющий укрывал каких-то коммунистов. Их уже по весне арестовали жандармы. Вместе с управляющим.

— Ладно, берите ключи и показывайте, где эта мансарда, — велел я. — И, кстати, Карл Нагель умер десять лет назад.

— Ну да, выглядит он неважно, — согласился управляющий. — Зато платит исправно. Идемте, господа.

Управляющий провел нас черным ходом. Сказал, так короче. С верхнего этажа мы по отдельной лесенке друг за дружкой поднялись к дверям мансарды. Управляющий постучал. Нам никто не ответил. Управляющий постучал снова и громко объявил:

— Это управляющий! Отоприте, будьте любезны.

Снова тишина в ответ. Управляющий оглянулся на меня.

— Открывайте, — шепотом велел я.

Управляющий повернул ключ в замке и тотчас вжался в стену. Я распахнул дверь. Матвеев с револьвером наготове ворвался внутрь. Я последовал за ним. Управляющий предпочел остаться у стеночки, там, где его вряд ли задела бы шальная пуля, выпущенная, между прочим, в нас. К счастью, обошлось без стрельбы.

— Как ты говоришь, ёшкин кот, — сказал Матвеев. — Так?

Я вышел из-за его широкой спины и увидел Тимофеева. Тот полулежал в старом кресле. Под креслом натекла приличных размеров лужа, и это была отнюдь не вода.

— Да, — сказал я. — Ёшкин кот.

Мы подошли ближе. Своему описанию Тимофеев вполне соответствовал. Да и прозвищу Гвоздь — тоже. Худой, высокий, в шляпе с черной лентой, он действительно походил на гвоздь. Только не такой крепкий. Кто-то основательно его продырявил.

— Прямо как Мишку, — сказал Матвеев. — И тоже в живот.

Я на всякий случай проверил, жив ли Тимофеев. Чудеса, говорят, иногда случаются, но не в нашем случае. Тимофеев был мертв.

— Господи ты боже мой! — воскликнул от дверей управляющий. — Сейчас же к соседям натечет!

— Скорее всего, — невозмутимо отозвался Матвеев.

— Надо немедленно убрать!

— Ничего не трогать! — рявкнул я. — Матвеев, проследи тут.

— Сделаю, — отозвался тот. — А ты куда?

— Доложу Степанычу, — я повернулся к управляющему: — У вас телефон есть?

— Да, в конторе, — сказал тот. — А как же соседи?

— С соседями я сам поговорю, — ответил я. — Всё равно всех опрашивать.

Управляющего эта новость повергла в уныние. Он даже пытался спорить, но, понятное дело, безрезультатно. И, кстати, совершенно напрасно.

Соседкой снизу оказалась пожилая дама в кокетливом розовом платье. Проживала она вдвоем с котом. Кот был рыжий, упитанный и любопытный. Я почесал его за ушком, перейдя в категорию «приятный молодой человек», и дама без всякого скандала выложила мне всё, что слышала.

Слышала она, правда, немного. Слышимость тут не такая, как в корпусах, где жил я, но всё-таки и не полная изоляция. Вначале даму разбудил стук в дверь. Такой громкий, что она даже подумала, что это к ней. Потом, правда, вспомнила, что у нее вообще-то звонок, и открывать не стала.

— Это к господину Нагелю пришли, — сообщила она. — Очень приятный господин. Надеюсь, с ним всё в порядке?

— Не совсем, — сказал я. — А кто пришел, вы не видели?

— Нет. Я же сказала, что дверь не открывала. Думаю, что мужчина, очень уж уверенный стук был. Требовательный такой. Приличная дама так не постучала бы.

— Да, конечно, — согласился я. — А что было дальше?

Дальше Гвоздь и его гость вроде как спорили. Вроде как — потому что дама ни слова не разобрала, но сам факт того, что она слышала голоса, говорил о том, что беседа происходила на повышенных тонах. Беседу ненадолго прервал новый стук в дверь. Пришел еще кто-то, и спор продолжился. Дама даже подумывала подняться к «Нагелю» — ей голоса не мешали, но они нервировали котика, — но наверху, наконец, пришли к согласию. Я спросил, когда это случилось.

— Время не скажу, — дама покачала головой. — На самом рассвете. Думаю, гости ушли. Мне показалось, будто хлопнула дверь.

Я кивнул. Да, скорее всего, так оно и было. Я даже знал, куда они ушли. Путешествие одного из гостей закончилось тут неподалеку, в сугробе.

— Спасибо за информацию, — сказал я, поднимаясь на ноги.

— Куда же вы, молодой человек? — вопросила дама. — Это же еще не всё.

— Было что-то еще? — удивился я. — Я вас внимательно слушаю.

Был, как оказалось, еще один стук в дверь. Минут, наверное, через пятнадцать-двадцать после того, как гости ушли. Больше дама, увы, не слышала ничего.

— Огромное вам спасибо, — сказал я. — Вы мне очень помогли.

Вот теперь можно было звонить инспектору. Я доложил ему, как обстоят дела, выслушал его недовольное сопение в трубке и пообещал, что сегодня преступник будет арестован.

— Действуйте, — коротко бросил Вениамин Степанович и повесил трубку.

Я начал с того, что вызвал доктора и Семёна. Потом повернулся к управляющему — тот всё это время скорбно мялся в дверях — и спросил:

— У Нагеля была собака. То есть пёс. Не знаете, где он?

— Собака? — переспросил управляющий. — Нет, никаких собак не было. У нас тут вообще не положено животных держать. Хозяин не разрешает.

— А как же дама с котом?

— Ну, она родственница хозяина, — пояснил управляющий.

— Понятно, — я кивнул.

— Скажите, господин агент, — управляющий малость помялся, потом очень вкрадчиво спросил: — Я могу надеяться, что новость об этом убийстве не окажется в газетах?

— Скорее всего, не окажется, — сказал я. — Когда о ней пронюхают газетчики, уже весь город знать будет, и какой тогда смысл печать про это в газете?

Печальный взгляд управляющего сообщил мне, что не на такой ответ он надеялся. Мне бы его заботы. Сняв городовых с оцепления, я поднялся в мансарду.

— Нашел что-нибудь? — спросил я у Матвеева.

— Обыск еще не проводил, — ответил он. — Но выглядит так, будто тут кто-то порылся до нас. Хотя… Вот, смотри, нашел у покойника в кармане.

Он протянул мне кошелек. Тот полностью подходил под описание, данное Барсуковым. Я открыл его. В отдельном кармашке лежала банкнота в двадцать пять рублей. В другом — две пятерки. Пятнадцать рублей он, стало быть, прогулял. Неплохо.

— А часы? — спросил я.

— Есть, но вряд ли те, что мы ищем.

Часы у Гвоздя были на вид самые обыкновенные. На крышке красовалась свежая царапина. Должно быть, один из ударов кортиком пришелся в нее. Я окинул комнату взглядом. Чистенько, бедненько, простенько. В том, что мы не найдем здесь часов Барсукова, я ни на йоту не сомневался, но обыск мы всё-таки провели и, надо сказать, не совсем впустую.

— Смотри-ка! — вдруг воскликнул Матвеев, показывая мне собачий ошейник.

Ошейник был широкий, с медными бляхами, на каждой из которых красовался какой-то орнамент.

— Думаешь, это его парадно-выходной костюм? — проворчал я.

— Не знаю, — ответил Матвеев. — Это ты у нас в оборотней не веришь. Но ты посмотри сюда.

Я подошел. Матвеев перевернул ошейник и показал мне пару кармашков на внутренней стороне. Оба они были утоплены в бляхи, и оттого то, что могло лежать в них, не выпирало наружу. Сейчас там было пусто, но по размеру часы бы там вполне поместились.

— Да, это интересно, — признал я.

В саквояже покойного мы нашли еще три ошейника. Украшены они были по разному, но везде украшения скрывали внутренние карманы. Все они были пусты.

— Как думаешь, где теперь часы? — спросил Матвеев.

— Либо у убийцы, либо у пса в таком вот ошейнике, — сказал я.

— То есть если этот, — Матвеев кивнул в сторону тела на кресле, — был оборотнем, то у убийцы.

— Его убили не колом, как упыря, — сказал я. — И вряд ли кортик был серебряный.

— Кто знает? — заметил Матвеев.

Ответ знал Клаус Францевич. Когда он осмотрел тело и сообщил, что Гвоздь отправился к праотцам точно тем же путем, что и Мишка, я спросил, что он может сказать о кортике убийцы.

— Ох, это быть металл, — сказал доктор. — Я это сразу изучать, как только привезти тело Михаил. Я находить металл. Это не быть серебро, это быть плохой дешевый железо.

— Им можно убить оборотня?

— Нет, — с явным сожалением в голосе сказал доктор. — Кто-то убить два человек.

— А если убийца и есть оборотень? — не сдавался Матвеев. — Ему нужны были часы, он перерезал сообщников и свалил с ними.

— Вряд ли, — сказал я. — Ты же сам рассказывал, что пса видели рядом с Мишкиным телом. Стал бы он там крутиться, если бы был убийцей. Нет, убийца — человек, и я даже догадываюсь, кто именно. Пойдем-ка, надо кое-что срочно проверить.

ПЕРВЫМ ДЕЛОМ МЫ с Матвеевым отправились к Барсуковым. Семейство купца собиралось завтракать в гостиной. Точнее, собирались Барсуковы, а приказчик подавал на стол. Он впустил нас в квартиру, удерживая одной рукой поднос с чашками.

— Доброе утро, — проговорил я, входя в гостиную.

Матвеев молча кивнул в знак приветствия.

— Надеюсь, что так, — отозвался Барсуков. — Но здравствуйте, ежели что.

— Вы устало выглядите, Ефим Родионович, — заметила Зинаида Генриховна.

— Утро было тяжелым, — признал я. — Прошу прощения за ранний визит. Рад, что никого не разбудил.

— Вообще-то, мы только что встали, — негромко заметил Барсуков.

— Вы все? — уточнил я.

— Ну, мы с супружницей точно, — уже менее уверенно ответил Барсуков и строго глянул на приказчика.

Мол, а ты чем занимался?

— Так где-то с полчаса назад поднялся, — спокойно ответил тот. — Кухарка пришла, я ей дверь открыл. Можете у нее спросить, она на кухне, — последнюю фразу он уже адресовал мне. — А что-то случилось?

— Кое-что случилось, — сказал я и, повернувшись к купцу, добавил: — Кирилл Игнатьевич, я вас попрошу взглянуть на это.

Я вынул из кармана кошелек. Барсуков тотчас признал в нем свою собственность. Я продемонстрировал ему деньги внутри, но не отдал.

— Пока это вещественное доказательство, — сказал я. — Но после суда вы сможете его получить.

— Должен заметить, что денег там было несколько больше, — ворчливо напомнил мне Барсуков.

— Да, порядка пятнадцати рублей вор успел прогулять, — заметил я. — Но, думаю, вы сможете их вернуть, когда мы разберемся с его вещами. Ему они больше всё равно не нужны.

— Позвольте полюбопытствовать, почему? — спросила Зинаида Генриховна.

— Сегодня утром вор был убит своим сообщником, — сказал я.

Зинаида Генриховна ахнула. Барсуков пробурчал нечто вроде «ну и царствие ему небесное», после чего незамедлительно осведомился, а где же его часы?

— Часы ищем, — сказал я. — И я абсолютно уверен, что они еще в Кронштадте.

— А откуда такая уверенность? — спросил Барсуков.

— Извините, тайна следствия, — ответил я. — Но кое-что я могу вам сообщить. Мы знаем, где находятся ваши часы.

— Так почему же вы… — тотчас вскинулся Барсуков, явно намереваясь спросить, почему мы уже не рванули за его часами, пока он тут завтракает.

— Тут такая сложность, — сказал я. — У вора была собака. Добычу он прятал в ее ошейнике. Вот в таком.

Я продемонстировал им один из ошейников, который мы нашли в мансарде. Барсуков крякнул, точно возмущенная утка. Зинаида Генриховна покачала головой.

— Хитер, шельмец, — сказал приказчик. — А где сама собака-то?

— Ищем, — сказал я. — Как я уже сказал, по нашим данным, она в Кронштадте, и будьте уверены, мы ее найдем. Из Петербурга завтра прибудет команда опытных звероловов. От них еще никто не уходил!

Барсуков выразил надежду, что так оно и будет, после чего мы с Матвеевым откланялись.

— Ну что? — уже на лестнице тихо спросил городовой. — Кто-то из них, да?

— А больше и некому, — ответил я. — Барсуков тут часами не размахивал, да и вообще вся история началась в Самаре. Кроме того, про украденный кошелек я рассказывал только им. Было это вчера вечером, и уже утром неизвестный заявляется к Тимофееву. В общем, тут-то всё очевидно.

— Кому как, — тихо проворчал Матвеев. — А кто конкретно, ты уже вычислил?

— Да, только что.

— Так давай вернемся и арестуем, — тотчас предложил Матвеев.

— А что мы предъявим? — вопросом на вопрос ответил я. — Кортик наверняка уже на дне канала, часов у убийцы, скорее всего, нет…

— Почему нет?

— Потому что иначе бы убийца уже удрал, — сказал я.

Матвеев ненадолго задумался. Мы вышли из дома.

— И что будем делать? — спросил Матвеев.

— Будем ловить на живца, — сказал я. — Помнишь, как дьякона брали?

— Угу. Кто будет приманкой?

— Пёс, который больше не оборотень.

Матвеев громко фыркнул.

— У тебя что, этот пёс в рукаве спрятан?

— Нет, — сказал я. — Но убийца этого не знает. Как думаешь, Марьяна согласится нам помочь?

— Тут надо ставить вопрос иначе, — ответил Матвеев. — Позволит ли она нам потом забрать убийцу сына живым? Поговорить с ней?

— Да, будь так любезен. Надо бы мне, но она считает тебя самым рассудительным.

— Тут она права, — сказал Матвеев. — Какой план?

— Надо от ее имени дать объявление в газету. Мол, найден пёс, седой, лохматый, в общем, наш оборотень. Очень скучает без хозяина. И адрес Марьяны. Не знаю, сколько убийце известно про Мишку, Гвоздь мог и сам с ним общаться, но если известно — будет выглядеть логично, что пёс прибился именно к его дому. Объявление я сам подам, от Марьяны требуется только разрешить устроить у нее засаду.

— На какое время договариваться?

— Постараюсь успеть в утренний выпуск, — сказал я. — Преступники начали торопить Барсукова еще в воскресенье. Думаю, им есть куда спешить, так что договаривайся прямо на сейчас.

Матвеев кивнул в знак того, что всё понял, и ушел. Я мысленно вознес молитву, чтобы у нас всё получилось, и поспешил в редакцию нашего местного «Вестника».

Располагалась редакция совсем рядом. Там работала моя добрая знакомая — Катерина Фролова. Числилась она машинисткой, а занималась приемом объявлений. Как раз то, что мне надо.

Я нашел Катерину в клетушке, которую она гордо именовала своим рабочим кабинетом.

— Ох, здравствуйте, господин агент! — воскликнула Катерина, увидев меня на пороге. — Вы ко мне по делу?

— Да, — ответил я. — И как вы догадались?

— А вы всегда только по делу. Чем могу помочь на этот раз?

Я попросил поместить мое объявление в утренний выпуск и узнал, что это совершенно невозможно. Тираж, оказывается, был отпечатан еще вчера.

— Плохо, — сказал я. — А можно отпечатать еще всего одну газету? С моим объявлением.

— Всего одну? — удивилась Катерина. — Умеете вы озадачить, господин агент. Наверное, можно, но это будет сложно и всё равно получится не в пять минут. А в чём фокус, если не секрет?

— Нужно, чтобы это объявление увидел подозреваемый в преступлении, — сказал я.

— Ох, ну и чего тогда мудрить? — тотчас отозвалась Катерина. — Где спрятался этот ваш злодей?

Я секунду подумал, стоит ли выдавать газетчику такую информацию, и честно сказал:

— В николаевском доходном доме.

— Совсем хорошо, — отозвалась Катерина. — Там как раз наш редактор живет. Я отправлю ему на утверждение ваше объявление, как срочное, а адрес поставим тот, что вам нужен. Потом скажем, что ошиблись с номером квартиры. Правда, редактор за ошибку и отругать может…

Я выложил на стол рубль.

— Надеюсь, это вас утешит, — сказал я. — А кроме того, я зайду попозже к вашему редактору и расскажу, как вы содействовали поимке опаснейшего преступника.

— Вы, господин агент, лучше зайдите к нему пораньше, — с легкой улыбкой попросила Катерина, прибирая рубль.

— Непременно, — пообещал я. — Спасибо, Катерина, вы просто золото.

— Я знаю, — сказала Катерина. — Но редактору вы всё-таки это тоже скажите. Буду ссылаться на вас, когда попрошу прибавку к жалованию.

Она вызвала рассыльного. Мы вдвоем тщательно проинструктировали его и отправили к Барсуковым. Вернулся он минут через двадцать, когда я уже начал нервничать.

Рассыльный доложил, что вручил Барсуковым объявление на утверждение. Брать не хотели, но он настоял. Пока спорили в дверях, все трое обитателей квартиры в коридор вышли и все по очереди с объявлением ознакомились. Рассыльный ушел и, как и было велено, выждал ровно пять минут, после чего вернулся с извинениями. Извинения были приняты, а объявление без всяких видимых повреждений возвращено ему обратно.

— Вот оно, — сказал рассыльный, выложив бумагу на стол Катерины.

Я премировал его двугривенным и подумал, что это дело мне начинает дороговато обходиться. Впрочем, этот двугривенный потом мне Вениамин Степанович вернул. А вот два рубля, потраченных у Мартына, из авансового отчета вычеркнул. Но это было потом, а тогда я со всех ног помчался к Марьяне.

ЛОМБАРД БЫЛ ОТКРЫТ. Точнее, дверь оказалась не заперта. Учитывая обычный контингент посетителей, городовой в мундире фактически соответствовал табличке «закрыто».

— Как Марьяна? — спросил я.

— А ты как думаешь? — отозвался Матвеев. — Но на засаду у нее она дала добро. Какой у нас план?

— Ждём, — сказал я. — Когда придёт — берём.

— Вроде всё просто, — ответил Матвеев. — Но ты прав, лучше не мудрить. Чеснок я пока снял, чтоб не отпугнуть, но колья там, на нижней полке. Марьяна сказала, настоящая осина.

Он указал на прилавок.

— Отставить колья, — распорядился я. — Брать будем живьем. Где Марьяна?

— На кухне.

Он машинально махнул рукой, показывая, куда идти, но я это и сам знал. В кухню вел кривой коридорчик, прикрытый вместо двери портьерой, что, кстати, делало его отличным укрытием для засады.

Марьяна сидела на стуле, безучастно уставившись прямо перед собой. Если бы я верил в упыря, я бы сказал, что тот ночью точно до нее добрался. Высосал все жизненные силы, оставив лишь оболочку человека. Когда я вошел, ее взгляд равнодушно скользнул по мне и снова упёрся в стену.

На мое приветствие Марьяна лишь едва заметно кивнула.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Извините, Марьяна…

— Это ведь не ты его туда послал?

— Нет, — сказал я.

— Ну вот и не извиняйся, — сразу же ответила Марьяна. — Матвеев сказал, что план с ловлей на живца еще в силе.

— Вроде того, — я кивнул. — Живца, правда, нет, но преступник об этом не знает.

— Какова моя роль?

— Подождать в безопасном месте, пока мы его возьмем.

— Не пойдет, — сказала Марьяна. — Я участвую.

Я попытался ее отговорить, но, понятное дело, безрезультатно.

— Только инспектор затребовал преступника непременно живым, — сказал я, окончательно сдаваясь.

— А я не спешу, Ефим, — тихо произнесла Марьяна. — Говори, что делать?

— Хорошо, — сказал я. — Надо встретить того, кто придет по объявлению, и убедиться, что он пришел именно за нашим псом. Пёс умный и наверняка видел, кто убил его хозяина. Мишку он точно видел. Скорее всего, убийца всё это знает и вряд ли рассчитывает, что пёс пойдет к нему, так что разыграть хозяина не получится.

— Значит, он попытается забрать его силой, — предположила Марьяна.

— Скорее всего, — я кивнул. — Тут мы его и возьмем. Но, Марьяна, преступник очень опасен. Он уже убил двоих.

— Я поняла, — спокойно сказала она. — Спиной к нему не поворачиваться. Когда он придет?

Я пожал плечами и сказал, что наживка уже заброшена.

— Тогда по местам, — скомандовала Марьяна, поднимаясь на ноги и мгновенно преображаясь из разбитой горем женщины в суровую хозяйку ломбарда.

Из-за стола вышел уже совсем другой человек. Я начал подозревать, что в байке доктора про людей с двумя душами не всё — вымысел. Когда Матвеев увидел это преображение, он только хмыкнул.

Я отправил его в отделение с докладом. Оттуда он вернулся минут через пятнадцать. Я впустил его через черный ход. С собой Матвеев привёл Семёна с его фотоаппаратом на тот крайне маловероятный случай, если преступник окажется оборотнем, и дюжину полицейских в штатском, на куда более вероятный случай, что он окажется шустрым малым. Последних мы быстренько распределили вокруг ломбарда.

— Степаныч идею одобрил, — сообщил мне Матвеев. — Но как-то без огонька. Лучше бы тебе не ошибиться.

— Я не ошибся, — сказал я, глядя в окно. — Идёт!

Семён исчез на кухне, получив указание носа без команды не высовывать. Матвеев встал за портьерой. Я нырнул в угол за шкафом. Здесь оказалось так пыльно, что у меня мгновенно засвербело в носу. Я даже подумал найти себе другое укрытие, но было уже поздно.

Дверь открылась. Под потолком тихо звякнул колокольчик, и в ломбард вошел приказчик купца Барсукова — Степан Васильев.

Пытаясь не чихнуть, я пропустил начало разговора, расслышав только последнюю фразу Марьяны:

— Такой милый пёс, но так тоскует, сил нет на него смотреть.

— Да, — тотчас поддержал ее приказчик. — Он так меня любит, прямо ни на шаг не отходит. Бывает, отлучусь всего на день, так вернусь, а он чуть не плачет.

— Как же он сбежал-то? — удивленно произнесла Марьяна.

— Да сам не пойму, — тотчас нашелся приказчик. — Отвернулся буквально на минуту. Глядь, а его и нет. Вероятно, за кошкой погнался.

— Да, это у них запросто, — согласилась Марьяна.

— Да-да!

Я осторожно выглянул и увидел, как приказчик кивает, словно китайский болванчик.

— Я вам непременно заплачу, только верните его мне, — пообещал он.

— Конечно, — Марьяна улыбнулась и вышла из-за прилавка. — Он у меня в сарае. Идемте.

И она повернулась к приказчику спиной. В следующую секунду он вытащил из рукава кортик. Еще секундой спустя он замахнулся, а я врезался в него плечом. Мы оба грохнулись на пол. Он успел полоснуть кортиком, но только рукав распорол. Потом я прижал его руку с оружием к полу. Второй рукой он схватил меня за горло. Сдавил так, что я аж захрипел. А по виду и не скажешь, что в нем сила богатырская.

Затем приказчик внезапно вскинулся и ослабил хватку. Как потом оказалось, Матвеев всадил ему в задницу двузубую серебряную вилку. Между прочим, из подаренного на свадьбу сервиза. По поводу выбора места Матвеев позднее написал в рапорте, что изначально он планировал ударить в бок, но потом решил, что такая рана может оказаться опасной, если приказчик всё-таки оказался бы человеком.

В тот момент я видел только, как тот разинул рот, чтобы закричать, но не успел. Семён подскочил сбоку и тотчас напихал ему полный рот фотобумаги. У приказчика аж глаза выпучило. Марьяна схватила его за волосы и приставила кол к горлу. Приказчик поднял на нее глаза и замер, как кролик перед удавом. Матвеев вывернул ему руки за спину и связал ремнем.

— Все целы? — спросил городовой.

— Ага, — прохрипел я.

Сев на пол, я ощупал шею. Вроде она осталась на месте, хотя и зверски болела. Матвеев поставил приказчика на колени. Тот хрипел, булькал сквозь бумагу и умоляюще смотрел на нас. Матвеев вытащил бумагу у него изо рта, и этого паршивца тотчас стошнило на мои новые брюки. Мне тоже захотелось его убить.

— Я… я… — пытался выдавить из себя приказчик, но никак дальше первого «я» не получалось.

— Ты попался, — сказал я.

Это было всё, что ему следовало знать. Матвеев аккуратно, ухватив двумя пальцами за основание клинка, поднял с пола кортик и поднес к свету.

— А доктор был прав, — сообщил он. — Дешевая поделка.

— Трехгранный? — спросил я.

— Ага, — отозвался Матвеев. — Тот самый, которым закололи Мишку.

Зря он это сказал. Впрочем, Марьяну он всё-таки удержал, хотя и с огромным трудом. Приказчик попытался сбежать, но я поймал его за ногу. Семён вытащил свисток и засвистел что было сил. В ломбард влетели полицейские. Эти болваны впопыхах дверь высадили, нам с Матвеевым потом пришлось новую вешать. Но тогда двое самых дюжих подхватили приказчика под руки, да так, что у него ноги над землей болтались, и тут уже ему деваться было некуда.

Марьяна постепенно успокоилась. Матвеев ее отпустил.

— Лучше через суд, — сказал он ей. — На этом ноже два трупа и одно покушение на убийство. Он не отвертится.

Приказчик, заслышав его слова, резко вскинул голову, явно собираясь поспорить с последней фразой, но встретился взглядом с Марьяной и осекся.

— Я подожду, — прошептала Марьяна. — Пусть сидит, раз это так важно, а потом придет мой черед.

Приказчик судорожно вздохнул и потом всю дорогу до нашего отделения умолял о пожизненном заключении.

Впрочем, представ перед Вениамином Степановичем, приказчик, наконец, ощутил себя в надежных руках закона, которые не допустят самосуда, и малость успокоился. Он даже предложил чистосердечно во всем признаться, чтобы облегчить свою участь.

— Смысла нет, — сказал я. — Мы и так всё знаем.

Однако инспектор разрешил приказчику сознаться.

Как я и думал, история с оборотнем была полностью придумана, чтобы напугать купца и стянуть у него часы. Приказчик утверждал, будто бы идея принадлежала Гвоздю, а он, приказчик, только навёл того на богатую жертву, но, сдается мне, организатором был всё-таки он.

У Гвоздя был ученый пёс, помогавший тому проворачивать кражи. Его и назначили на роль оборотня. Пёс, как показал приказчик, сыграл свою роль безупречно. Купца напугали с первого раза. Впрочем, тут преступникам очень помогла впечатлительность Зинаиды Генриховны, которая сразу уверила в возвращение любимого дедушки и убедила в том же супруга. Купец отдавать часы оборотню отказался наотрез, но согласился съездить на могилу — попросить прощения.

Гвоздь, предупрежденный приказчиком, заранее выехал в Кронштадт. Здесь он привлек своего знакомого Михаила присматривать за псом, а сам приготовился обрабатывать купца. Приказчику Мишка сразу не глянулся, но Гвоздь тогда сказал:

— Кронштадт — город маленький. Увидят меня с собакой, и всё дело коту под хвост.

Тем более что во все детали Гвоздь посвящать Мишку не собирался. Мишке всё представили как простой розыгрыш купца. Возможно, несколько суровый, но не более того. Мишка свою роль сыграл на отлично, запутав следствие и обеспечив алиби Гвоздя на момент нападения на кладбище.

Приказчик свое алиби обеспечил сам, задержавшись у портных. Позднее мы провели обыск в его комнате и нашли заготовленные документы на имя Карла Нагеля, немецкого матроса, и сегодняшний билет на поезд от Петербурга до Хельсинки.

— Только Гвоздь всё испортил, — пожаловался приказчик.

— Когда украл не только часы, но и кошелек? — спросил я.

Приказчик хмуро кивнул.

— Я сразу почувствовал, что по нему на нас выйдут, — сказал он. — Как вы про деньги заговорили, сразу понял: уже копают. Я ведь дал ему сто рублей, чтоб на всё хватило, а он не удержался, видишь ли!

Ранним утром, пока Барсуковы спали, он отправился потолковать с Гвоздем.

— Вот так я его и вычислил, — сказал я инспектору. — Зинаида Генриховна вряд ли вышла бы из дому незаметно, у них с купцом общая спальня. Даже если у него сон крепкий, всё равно рискованно. Муж, понятно, стал бы доискиваться, где супруга шлялась, а тут мы. Мол, убиты люди, связанные с его делом.

— Да не хотел я никого убивать! — перебил меня приказчик. — Мне только часы забрать надо было. Мы и так уже из графика выбились.

— А какой был план? — спокойно осведомился Вениамин Степанович.

Как оказалось, приказчик должен был якобы тайно выкупить часы у похитителей за их полную стоимость. Разумеется, не для самого купца, а для Зинаиды Генриховны. Та давно поговаривала, что надо бы положить часы в могилу деда. Приказчик должен был ей в этом помочь, а потом подельники собирались откопать часы обратно и разойтись в разные стороны. Судя по найденному билету, личный план приказчика на самом деле был проще и тайного выкупа не предусматривал.

Гвоздь то ли почуял что-то, то ли просто не доверял приказчику, но отдавать часы без денег отказался. А тут еще Мишка нагрянул.

Узнав о стоимости часов, он потребовал увеличить его долю еще на пять сотен. Гвоздь, в принципе, согласился, но таких денег у них на руках не было. Разговор закончился ссорой. Мишка ушёл. Приказчик побежал за ним. По его словам, он хотел только убедить того обождать до реализации товара. Мишка дал ему сутки, а потом пригрозил пойти в полицию.

— Я испугался, — рассказывал приказчик. — Клянусь, я только хотел его припугнуть, и случайно ударил!

— Ага, шесть раз, — проворчал Матвеев.

— Так я же не считал, — тотчас обернулся к нему приказчик. — Когда понял, что натворил, он уже мертвый был.

— Доктор так не считает, — сказал я. — По его словам, раненого еще можно было спасти.

— Брешет! — уверенно заявил приказчик.

— Или ты нам тут брешешь, — строго бросил Матвеев.

Приказчик тотчас рассыпался в уверениях, что всё было именно так, как он рассказывает. То есть он почти и не виноват. И во втором убийстве тоже большей частью виноват Гвоздь, который так возмутился убийством сообщника, что опять же пригрозил полицией. История повторилась. Хотя если бы Гвоздь сразу сказал, что часы в собачьем ошейнике, приказчик бы ни за что не пошел на второе убийство. По крайней мере, так он нас уверял.

— А в ломбарде, если бы тебя не задержали, тоже не ты был бы виноват? — спросил я.

— Именно так, — ответил приказчик, прижимая руки к груди. — Пёс бы меня не признал. Так и что мне оставалось делать?

— Ну, теперь вам остается только идти под суд, — констатировал Вениамин Степанович.

— Уж лучше туда, чем еще раз с этой фурией встретиться, — пробурчал приказчик.

А ВОТ ПСА мы так и не нашли. Уж и город прочесывали, и звероловов вызывали, да и добровольцев без счета к этому делу подключилось. Это Барсуков вознаграждение пообещал. Вначале сто рублей, а постепенно и до тысячи дошло.

Могилу Нагеля всё-таки вскрыли. Нашли крышку от гроба, и ничего больше. Остальное, по словам сторожа, скорее всего, разложилось и было унесено подземными течениями. Перерыть всё кладбище Барсукову не позволили, и он в отместку написал на меня жалобу инспектору. Мол, медленно вел расследование. Вениамин Степанович жалобу принял и объявил мне выговор.

Приказчика судили в начале апреля. Он не отпирался. Судебный следователь по случаю рассказал, что такого образцового подследственного у него еще не было. Дали приказчику двадцать лет каторги и отправили в Сибирь. Полгода спустя он бежал.

За беглецом отрядили отряд казаков. Те нагнали его ближе к полуночи. Бывший приказчик лежал на земле с разорванным горлом. Некоторые казаки при этом утверждали, что будто бы видели стоящего над телом огромного седого пса с окровавленной мордой, но при появлении погони он так быстро исчез в чаще, что не все успели его разглядеть.

Часть четвертая. Русалки

НЕБО НАД РЕВЕЛЕМ было затянуто плотной серой пеленой без единого просвета. Моросил дождь. Поезд прибыл на Балтийский вокзал ровно в полдень, но, право слово, было такое впечатление, будто бы уже наступал вечер.

Я надел шляпу и вышел из вагона на перрон. Несмотря на дождь и ветер, было тепло. Мне в мундире, да еще и при галстуке, вовсе оказалось жарко. Будь моя воля, я бы, конечно, оделся полегче, но мы с инспектором Гавриловым прибыли в Ревель с официальной миссией, так что приходилось соответствовать.

На перроне нас уже встречали. У выхода из вагона меня окликнул полицейский. Он тоже был в мундире. Без него я бы, пожалуй, этого здоровенного бородача принял за кузнеца.

— Кошин Ефим Родионович будете? — осведомился полицейский на удивление мягким голосом.

Я подтвердил, что это я и есть, и полицейский спросил, где инспектор. Я обернулся. Инспектор как раз выходил из вагона. Высокий и солидный, он заполонил собой весь проём.

— Гаврилов Вениамин Степанович собственной персоной, — представил я его. — Прошу любить и жаловать.

Полицейский поздоровался и представился:

— Городовой Матиас Тамм. Добро пожаловать в Ревель, господа. Господин полицмейстер поручил мне встретить вас.

Он махнул рукой и к нам тотчас подошел носильщик. Багажа у нас было всего ничего: пара чемоданов, портфель с бумагами да зонтик инспектора. Мы бы и сами его унесли, но положение, как говорится, обязывало. Столичный инспектор не мог сам таскать чемодан, а Вениамин Степанович был командирован в Ревель именным приказом из самого Санкт-Петербурга. Я же при нём состоял в качестве помощника.

Мимо неспешно проходил мрачный тип с букетом в руках. Думаю, этот человек не уступил бы ростом нашему новому знакомому, если бы не был таким скрюченным. Невероятно тощий, в сером обвисшем плаще, он мне сразу напомнил деревце на болоте. Всклоченные черные с сединой волосы вполне сошли бы за брошенное гнездо, а свернутая чуть набок, будто бы приклеенная, бородка — за клок сухой травы, закинутой ветром на ветки. Этакий леший в костюме.

Он окинул нас внимательным взглядом и побрел дальше.

— Прошу за мной, — пригласил Матиас.

Мы проследовали к выходу. Перед зданием вокзала нас ожидал экипаж, запряженный тощей лошадкой с ветхой соломенной шляпой на голове.

— М-да, не призовой скакун, — заметил я, пока носильщик забрасывал внутрь наши вещи.

— Тише едешь, дальше будешь, господин Кошин, — невозмутимо ответствовал Матиас. — А спешить нам некуда. Господин полицмейстер задерживается. Сейчас заедем в гостиницу, откушаете, а потом, если захотите, я вам покажу город.

— Некогда, — фыркнул инспектор. — Мне еще нужно документы просмотреть, так что едем сразу в управление. Вы, Ефим, отправляйтесь на почту. Если срочных телеграмм нет, можете считать себя на этот вечер свободным. У вас, мне помнится, были какие-то планы.

— Как скажете, господин инспектор, — спокойно согласился Матиас и добавил уже для меня: — Почтамт в той стороне.

Он растолковал мне дорогу, и я поспешил откланяться, пока инспектор не передумал. Не то чтобы за ним это часто водилось, но интересы работы Вениамин Степанович всегда ставил на первое место. Работы, насколько я знал, было море, причём море бумажное, то есть самое что ни на есть тоскливое. На ее фоне даже прогулка под моросящим дождем казалась волшебной. Тем более что Матиас оказался прав: посмотреть на город действительно стоило.

Прямо перед вокзалом раскинулся парк, а за ним, на холме, возвышался старинный град, с красными черепичными крышами, башенками, кое-где даже крепостная стена сохранилась. Казалось, будто мы приехали в сказку, но стоило повернуть голову направо, и перед глазами вставал современный город с дымящими заводскими трубами. Как ни удивительно, но этот контраст нисколько не портил облика Ревеля. Напротив, он придавал ему завершенность. Передо мной вставали не театральные декорации, а живой, дышащий стариной, город.

Здание почтамта я нашел без труда. Юноша за стойкой, так растягивая слова, будто бы пробовал их на прочность, сообщил мне, что никакой почты ни для господина Кошина, ни для господина Гаврилова нет. На этом моя миссия завершилась. Я уже собирался уходить, когда моё внимание привлекла доска объявлений.

Среди всяких «продам», «куплю» и «дам уроки» выделялась большая афиша на дешевой желтоватой бумаге, обещавшая, что «только сегодня, 9 июня 1909 года, в три часа после полудня, инженер Морошкин совершит полет над городом на аэроплане». А точнее, как мне было доподлинно известно от одного хорошего знакомого, на триплане.

Собственно, ради возможности увидеть в деле аэроплан с тремя крыльями я и напросился помощником инспектора в эту поездку. Дождь за окном недвусмысленно намекал, что мероприятие придется переносить, но внизу кто-то приписал крупными печатными буквами:

Полет состоится в любую погоду!

Заинтригованный, я оторвал юношу от безмятежного созерцания пустого зала и узнал, что приписку сделал тот же человек, который повесил афишу. У них, мол, с этим строго.

— А вы-то как думаете? — спросил я. — Полетит?

— Планирует, — дипломатично ответил юноша.

— Ясно, — сказал я и вышел на крыльцо.

Ветер тут же забросил за воротник пригоршню капель. Я поежился и отступил назад, под козырек. Пока я поправлял воротник, дверь снова распахнулась, пропуская того скрюченного типа, которого я на вокзале окрестил «лешим». Дождь и его поприветствовал каплями в лицо. Утираясь на ходу, леший шагнул на первую ступеньку и остановился. У него ни зонта, ни шляпы не было, а дождь, словно вредничая, как раз в этот момент резко усилился. Я кашлянул. Леший вздрогнул и оглянулся через плечо. Увидев меня, он, словно устыдившись своих колебаний, фыркнул и решительно направился прочь, демонстративно шлепая прямо по лужам.

Его пример не показался мне привлекательным, в отличие от вывески через дорогу, обещавшей «Чай и кушанья». Завтракали мы с инспектором сегодня рано, время до начала полета еще оставалось, непогода разыгралась — в общем, все факторы голосовали принять приглашение. Придерживая рукой шляпу, я быстро перешел улицу.

«Чай и кушанья» оказался приличным ресторанчиком, с круглыми столиками и картинами на стенах. Я устроился у окна, под картиной с морским пейзажем. Ко мне стремительно, будто чайка, метнулась официантка — миловидная девушка в белом платьице. Я спросил, что у них есть из готовых блюд, и она излишне многословно ответила. Говорила девушка растягивая слова, но при этом так тараторила, что у нее не предложения, а рубленый салат из них получался.

Я честно пытался ее понять, но тут за окном прошел леший. И не просто прошел! Остановившись на углу, он прижался лицом к стеклу, вглядываясь внутрь. Наши взгляды встретились. Леший отпрянул и рванул прочь. Я вскочил, напугав девушку, и выбежал из ресторана. К сожалению, леший успел скрыться. На улице был только дождь. Часы на здании почтамта показывали ровно половину первого. Я удивленно покачал головой. Всего полчаса в городе, а за мной уже следили!

ВБЛИЗИ АНГАР ИНЖЕНЕРА Морошкина сильно смахивал на обычный сарай. Полагаю, изначально он и был им, а взлетное поле раньше служило выгоном. Поле окружал забор, сплетенный из жердин. Вдоль него росли огромные лопухи. Само поле было тщательно вычищено, а трава скошена. От дверей сарая тянулась взлетная полоса, посыпанная кирпичной крошкой.

На мой взгляд, несмотря на весь этот пасторальный пейзаж, место было выбрано отлично. Ангар стоял на взгорке, на самой окраине города. Точнее, пожалуй, за окраиной, но город так активно разрастался, что тут сложно было определить четкие границы. Заброшенные, судя по изобилию сорняков, поля вокруг не мешали ни полету, ни наблюдению за ним, ни аварийной посадке, если бы таковая вдруг приключилась.

Дождь всё еще моросил. Горожане, впрочем, были настроены оптимистично. Когда я приехал, у ангара уже собралась приличного вида толпа, и зрители продолжали прибывать. Один за другим подъезжали экипажи всех мастей, подходили пешком крестьяне и мастеровые. Я внимательно высматривал лешего, но тот как в воду канул.

По дороге вдоль забора прохаживался зазывала. Он же билетёр. Его луженую глотку я еще в черте города заслышал. Внешне это оказался обычный мужичонка в картузе да латаном кафтане. Не уставая напоминать, что только сегодня публика может стать свидетелем волнующего зрелища, он лихо продавал ей билеты.

Надо сказать, что билеты у него — для подобных мероприятий — были не из дешевых. По гривеннику за штуку, а если поближе, прямо с взлетного поля, то аж двадцать копеек.

— Это ж триплан, господа! — бессовестно втирал публике зазывала. — Не биплан какой-нибудь, понимать надо! Три крыла всяко дороже двух.

Я усмехнулся и купил билет за двадцать копеек. Стоило ли тащиться за триста с гаком километров, чтобы смотреть не из первых рядов? Долговязый парень пропустил меня через ворота, и я присоединился к довольно многочисленной группе тех, кто тоже хотел взглянуть на чудо техники поближе.

Вениамин Степанович, когда говорил о постоянстве в работе полиции, любил цитировать одну японскую поговорку: самурай без меча — это как самурай с мечом, только без меча. Сегодня в Ревеле японская мудрость прозвучала бы так: толпа с зонтиками под дождем — это как толпа без зонтиков под дождем, только с зонтиками.

Каждый раскрыл над головой свой зонт. Думаете, получился сплошной щит от непогоды? Как бы не так! Зонтики-то как шляпки у грибов. Капли на них долго не задерживались, стекая на головы соседей. Те, понятное дело, прикрывались своими зонтиками, опуская их пониже, но добивались лишь того, что перераспределяли потоки воды, потому как пострадавшие от их находчивости в свою очередь норовили подсунуть свои зонты снизу. Как следствие, те, кто пришли с зонтами, промокли точно так же, как и те, что решили обойтись без них.

Справа от меня высокий молодой человек старательно смешил свою барышню какой-то запутанной историей. Должно быть, из жизни родственников. Я особенно не вслушивался, но совсем игнорировать парочку тоже не мог. Капли с их зонта, ловко минуя поля моей шляпы, улетали мне прямо за шиворот. Я сделал парочке замечание. Молодой человек извинился, умудрившись не прервать при этом свою историю, и ловко переместил зонт. Теперь капли с него летели в лицо приземистому крестьянину. У того на голове была мятая кепчонка с маленьким козырьком, который его нисколько не спасал. На лице бедолаги застыло всё многовековое терпение трудового народа.

Сигналом к началу послужил громкий скрип несмазанных петель. Ворота сарая распахнулись.

— Внимание! — закричал зазывала. — Внимание!

Толпа дружно ахнула, и вовсе не от восторга. Из сарая выкатился какой-то велосипед с крылышками. По конструкции это действительно был триплан, но боже ты мой! Это был самый худосочный аэроплан из всех, какие мне только доводилось видеть. Вся конструкция была собрана из каких-то тонюсеньких реечек, а полотно крыльев так и вовсе оказалось туго натянутой парусиной. Моей первой мыслью было: вот сейчас пилот спрыгнет, и оно действительно полетит. Это чудо попросту унесет ветром.

С пилотом аэроплан не полетел, а поехал. По бокам бежали двое помощников, поддерживая крылья. Громко урча мотором, триплан выкатился на взлетную дорожку.

— Внимание! — заревел во всю мощь легких зазывала.

И тут мотор заглох.

Наступила зловещая тишина. Пилот, высунувшись вперед, лихорадочно копался в моторе. Люди ждали. Я буквально ощущал всей кожей, как медленно нарастал градус их разочарования. Да и мой тоже. Приехать в такую даль, заполучить в перспективе две недели скучнейшей работы с бумагами, и ради чего?! Ради вот этого выезда на велосипеде?!

— Вот-вот, — поддержал мои мысли молодой человек с зонтиком. — Стоило ли тащиться в дождь за город ради этого?

— Уже всё? — тихо и как-то равнодушно спросил низкорослый крестьянин.

— Надеюсь, что нет, — ответил я.

Молодой человек хмыкнул.

— Ну разве что этих клоунов еще побьют, — выразил он общую мысль.

Его барышня изобразила недовольную гримасу. Я огляделся по сторонам. Народ, как писал классик, безмолвствовал, и это было затишье перед бурей. Причём бурей попахивало серьезной. Тут было, наверное, сотен пять зрителей, и ни одного полицейского. Даже парень у ворот дал деру. Те двое, что придерживали крылья, осторожно, бочком, отступали назад к сараю. Первым в таких случаях обычно били зазывалу, но при таком раскладе мало никому не покажется.

Толпа на дороге начала сдвигаться к воротам, но право первого удара, по всей видимости, уступала тем, кто заплатил вдвое больше.

Внезапно моторчик ожил. До нас донесся его бодрый чих, и триплан бодро покатил по дорожке. Зрители мгновенно сменили гнев на милость. Послышались крики «ура!», «давай!» и тому подобное. В воздух взлетели шапки, падая вниз вместе с изморосью, но никого это, похоже, не волновало. Я и сам почувствовал, что захвачен волшебством момента. Да что там, даже дождь притих!

Дальнейшее произошло очень быстро. Аэроплан стремительно разогнался, разок подпрыгнул и оторвался от земли. Вот он уже полметра нам землей, метр… но поле кончалось еще быстрее, а сразу за забором росли две березы. Меж ними виднелся солидный просвет — его вполне хватило бы для нормального, полноценного аэроплана — но пилот забрал слишком сильно вправо.

— Левее! — закричал я. — Держи левее!

Мой крик потонул в восторженной овации. Впрочем, пилот меня всё равно бы вряд ли расслышал. Аэроплан промчался над забором. Зрители аплодировали. Пилот победно вскинул руку… и со всего разгону влетел в дерево.

Береза оказалась крепче. Хиленький аэроплан просто сложился, размазавшись по ней. Пилот вместе с верхней парой крыльев взлетел еще выше — аж до нижних веток — и оттуда рухнул вниз. Я бросился к нему. Меня обгоняли другие люди. Кто-то сразу занялся обломками аэроплана, кто-то склонился над пилотом.

— Живой? — спросил один.

— Да вроде, — неуверенно отозвался другой.

— Расступитесь! — прикрикнул на них я.

Опустившись на колено рядом с пилотом, я быстро установил, что тот всё-таки жив, о чём и сообщил остальным.

Внешне несостоявшийся покоритель воздушных просторов вполне подходил своему аппарату — худой, невысокий и жилистый. Одежда для полета тоже явно была подобрана, чтобы минимизировать вес, не нарушив приличий. Никаких толстых кожаных курток и сапог, в которых любили пофорсить наши столичные авиаторы. Только белая рубаха без рукавов — по мне, слишком легкая для сегодняшней погоды, но опять-таки на дворе июнь-месяц — штаны и лапти с обмотками. Единственной данью моде был кожаный шлем, плотно облегающий голову, но без очков.

— Вы доктор? — раздалось у меня за спиной.

Я оглянулся через плечо. Это был зазывала. По всем канонам жанра ему уже полагалось удирать с деньгами, а он вдруг оказался тут, в самом центре внимания. То ли не знал канонов, то ли слишком сильно переживал за пилота.

— Нет, — честно ответил я на поставленный вопрос. — Просто кое-что в этом понимаю, но лучше позовите врача.

В ответ зазывала вздохнул и предложил для начала перенести пострадавшего в сарай. Дождь, увидев, что теперь действительно «уже всё», снова усилился. Мы с зазывалой взяли пилота под руки и аккуратно приподняли. Бедняга тихо застонал. Потом приоткрыл правый глаз. Точнее, сделал попытку, но было видно, что даже она далась пилоту с большим трудом. И тут я должен признать: он оказался настоящим аэронавтом. Едва очухавшись, пилот первым делом спросил:

— Что с машиной?

— Повреждена, — обтекаемо сообщил зазывала.

Ближе к истине было бы сказать: разбита в хлам, но пилоту и этого хватило. Глаз закрылся. Голова упала на грудь. На призыв зазывалы откликнулись те двое, что придерживали крылья, и мы вчетвером перенесли пилота в сарай.

Внутри тот куда более соответствовал названию «ангар». Половину помещения занимала мастерская: с двумя верстаками, с подъемником и даже со своим генератором. Рядом с ним, словно напоминая о прошлом статусе сарая, лежала большущая охапка сена. На нее мы аккуратно уложили пилота. Двоих наших помощников зазывала тотчас услал собирать останки аэроплана, а сам принялся хлопотать. Последнее выражалось в том, что он ни мгновения не сидел без дела, но толку с его метаний было — чуть. Пришлось мне срочно вспоминать то немногое, что я перенял от доктора Азенберга.

— Ребра не сломаны, — сообщил я результаты осмотра. — Шею он тоже себе не свернул, иначе был бы уже мертв, но всё-таки надо немедленно послать за врачом.

— Да-да, — закивал зазывала. — Спасибо, вы очень помогли. Дальше мы сами.

— Хорошо, приглядите за ним, а я позову врача, — сказал я, поднимаясь на ноги.

— Нет-нет, — отмахнулся зазывала. — Мы сами справимся.

При этом он явно никуда не собирался. Это показалось мне подозрительным, и я прямо поинтересовался:

— В чём дело? Ваши религиозные воззрения не позволяют вам обратиться к медицине?

Зазывала смутился, и таким тоном, каким обычно сознаются в своем первом ограблении овощного ларька, сказал, что у них нет денег на лечение.

— Да ладно? — удивился я. — Вы только сегодня должны были полсотни рублей собрать.

— Всего лишь сорок два, — грустно поправил меня зазывала.

— Тоже неплохо, — сказал я. — Неужели ваш доктор такой грабитель, что возьмет за один визит такую сумму? Или вас только что ограбили?! Так полиция…

— Нет-нет, — немедленно перебил меня зазывала, с тревогой оглядываясь по сторонам. — Не надо полицию. Всё в порядке, деньги все тут, — он похлопал себя по карману. — Только они для дела потребны.

— Что ж у вас за дело такое? — удивился я.

Зазывала внимательно посмотрел на меня. Смотрел он долго и успел собраться с духом. Тон изменился.

— Знаете, господин хороший, — наконец сказал зазывала. — Спасибо, конечно, за помощь да участие, только это, знаете ли, не ваше дело.

— Что именно не мое дело? — спросил я. — Если ваше финансовое состояние, то да. А вот если вы задумали уморить его, — тут я кивнул на пилота, — то нет, это уже мое дело. И как гражданина, и как, между прочим, полицейского.

— Полицейского?!

— Агент сыскной полиции Ефим Кошин, к вашим услугам, — представился я, и предъявил свой документ.

Зазывала окончательно помрачнел.

— Ну вот только вас тут и не хватало, — проворчал он.

Развить столь многообещающую тему не дал пилот. Он громко застонал и, не открывая глаз, зашарил перед собой руками. Зазывала, мигом забыв о наших разногласиях, метнулся к нему и, бережно приобняв за плечи, помог принять сидячее положение. Я готов был спорить на что угодно, что забота эта — искренняя, а не показная специально для меня.

— Аэроплан сильно разбит? — хриплым шепотом выдавил из себя пилот.

— Точно не скажу, — проворчал зазывала. — Смотреть надо. Да самолет — ерунда, починим. Главное, ты живой остался. Вот господин хороший говорит, что даже кости не поломал.

— И всё-таки вам следует показаться врачу, — сказал я и добавил, когда зазывала бросил на меня хмурый взгляд: — Не волнуйтесь, если вы так стеснены в средствах, я оплачу его визит.

— Надо же, — хмыкнул зазывала. — Ну, тогда, конечно, благодарствуем, господин хороший.

Пилот тоже порывался что-то сказать, но смог только закашляться. Зазывала вытащил фляжку и дал ему хлебнуть. Эффект получился обратный: пилот еще больше раскашлялся, да так, что его пополам свернуло. Пожалуй, доктор тут всё-таки не помешал бы. Я уже нацелился было пойти и найти такового, когда пилот выдавил из себя фразу, заставившую меня задержаться:

— А деньги? Денег хватит? Сколько ты сегодня собрал?

Зазывала озвучил ему ту же сумму, что и мне.

— Получается четыреста рублей, — прохрипел пилот. — Но нам надо пятьсот! Сегодня!

В ответ зазывала развел одной рукой — второй он придерживал пилота за плечо — и пробормотал, что, мол, да, надо пятьсот, но есть только четыреста. Такие дела. Пилот через хрип протолкнул тяжелый вздох. Это был самый подходящий момент, чтобы влезть не в свое дело.

— Господа, — сказал я. — Возможно, я смогу вам помочь?

Пилот взглянул на меня так, как, наверное, взглянул бы голодный волк, внезапно приметив в лесной чаще упитанного ягненка.

— Он из полиции, — предупредил зазывала.

Пилот вздрогнул.

— Да, — подтвердил я. — Поэтому, прежде чем предлагать помощь, я хотел бы быть уверенным, что деньги не предназначены для совершения преступления. Сами понимаете, мое начальство не одобрит, если я профинансирую ограбление городского банка.

Пилот, снова зашедшись в кашле, замахал руками. Мол, никаких злодейств, согласен на ваши условия. Зазывала был более осторожен.

— Закон мы уважаем, — сказал он. — Но, простите, господин хороший, у нас тут вообще не принято его нарушать. Так с чего это вы именно нам помогать удумали? Мы ведь даже не представлены друг другу как положено.

— Последнее, думаю, легко исправить, — не сдавался я, после чего по всей форме отрекомендовался пилоту. — Вы, как я понимаю, инженер Морошкин?

Пилот согласно кивнул. Я повернул голову к зазывале. Тот фыркнул и сказал:

— Морошкин я.

— Вы? — удивился я, снова поворачиваясь к пилоту. — Погодите, а вы…

— Он тоже, — ответил за него зазывала. — Он Пётр, инженер, как вы правильно заметили, а я — Михаил, механиком буду. Братья мы. Анатольевичи, если это имеет какое-то значение.

— Отлично, вот и познакомились, — сказал я. — Что до остального, то я не благотворительное общество, но ссудить вам сто рублей смогу. Почему? Ну а почему бы и нет? Я, как и вы, верю в будущее авиации и буду рад поддержать усилия талантливого инженера в этом направлении. Может быть, именно благодаря вам мы перестанем заказывать дирижабли и аэропланы во Франции, а начнем выпускать свои, и не хуже.

Зазывала хмыкнул.

— Талантливый, — протянул пилот. — Боюсь, вы это не про меня сейчас сказали.

— Про вас, — уверенно заявил я. — Вы же взлетели. Какие еще доказательства вам нужны? Если бы вы не забрали так сильно вправо, то и полетели бы.

— Если бы, — ворчливо повторил зазывала. — Мы так уже лет десять летаем. Через забор и в канаву.

— В этот раз всё было по-другому! — вскинулся пилот и снова закашлялся.

— Ну да, — спокойно согласился зазывала. — В этот раз вместо канавы было дерево.

— Я просто его не увидел, — выдавил через кашель пилот. — Пока в моторе копался, слякоть очки залепила. Взлетал практически вслепую.

— Ну и снял бы их, — проворчал зазывала. — В небе-то перед кем форсить? Перед галками?

— Я снял. Только поздно.

Зазывала покачал головой.

— Вот так всегда, — сказал он мне. — Вечно мы не успеваем.

— Тише едешь, дальше будешь, — вспомнил я слова своего недавнего знакомого. — Подготовитесь как следует, дождетесь нормальную погоду…

— Простите, — перебил меня пилот, он же Пётр. — Но деньги нам нужны сегодня.

И, судя по его взгляду, нужны были до зарезу. Зазывала, который Михаил, тоже явно отнекивался только приличий ради.

— Что возвращает нас к теме нашего разговора, — подытожил я. — Речь, как я понимаю, идет о покупке нового агрегата, причем, судя по вашему нежеланию привлекать к делу полицию — явно контрабандного.

Братья переглянулись.

— Вообще-то, нет, — честно сказал зазывала.

После чего я с полминуты наблюдал отчаянную внутреннюю борьбу между желанием получить с меня сто рублей и послать меня куда Макар телят не гонял. С подачи Петра первое победило. Существовал, конечно, еще один вариант: братья могли меня обмануть, но им самим такая мысль в голову не пришла.

— Ну, в общем, дело такое… — начал зазывала, и оглянулся на брата.

Тот твердо кивнул. Я изобразил на лице композицию «я весь внимание». Зазывала вздохнул, и начал рассказывать. На всякий случай я всё-таки приготовился отслеживать нестыковки в его рассказе, но быстро это забросил. Такая дикая история могла быть только правдой.

НАЧАЛАСЬ ОНА АЖ шестнадцать лет тому назад. Тогда мои новые знакомые были «подающими надежды» молодыми людьми. Петр учился на инженера, Михаил устроился на завод учеником механика, а их третий брат Иван поступил на службу во флот. Но все трое были одержимы одной идеей, одной целью — покорить воздушный океан!

Увы, человек предполагает, а бог располагает. Первое же плавание Ивана стало для него последним. Да и не только для него.

В морской пучине сгинул броненосец «Русалка». По крайней мере, так гласила официальная версия. На Балтике бушевала буря, корабль попал в нее, и с тех пор его никто не видел. Позднее на одном из островов нашли шлюпку с «Русалки», на другом — деревянные обломки, за неимением других кораблекрушений приписанные ей же, а в порту — крышки от люков, забытые командой броненосца.

Впрочем, морячки вообще повели себя на редкость безалаберно. Капитан канонерки «Туча», получив строгий приказ сопровождать броненосец, забыл о нём и оставил «Русалку» посреди шторма и тумана. Да что капитан?! Адмирал флота заметил, что потерял броненосец, лишь спустя трое суток после трагедии! Полиция, кстати, уложилась в два дня, обнаружив разбитую шлюпку и доложив по инстанциям в морской штаб.

Потом, понятное дело, всем досталось на орехи. Адмиралу здорово всыпали за то, что выпустил «Русалку» в море, капитану канонерки — за то, что ее там оставил, а всем прочим, кто попал под горячую руку, за недостаточную бдительность и впредь на будущее. В 1902 году здесь, в Ревеле, был воздвигнут памятник в честь погибших моряков.

История печальная, но, казалось бы, давняя. Однако пару недель назад она неожиданно обрела продолжение.

Ближе к ночи братьев посетил один человек. Он отрекомендовался посредником и заявил, что представляет русалок Балтийского моря.

— Вот так вот, — сказал в этом месте Михаил.

Мол, это они утопили броненосец или, как считали сами русалки, забрали его себе. Он ведь тоже «Русалка», так что они как бы и право такое имели. Когда братья оправились от шока, у них возникло к гостю два вопроса. Первый озвучил Пётр:

— А что случилось с экипажем?

Экипаж, понятное дело, попал русалкам в плен. Мол, все пока живы — слово «пока» посредник четко выделил голосом — и обитают вместе с русалками на морском дне. Однако живые игрушки русалкам наскучили, и пришла пора от них избавиться. Либо утопить окончательно, либо отпустить, но не просто так, а за выкуп.

Второй вопрос — у меня он был бы первым — касался психического здоровья посредника, и, к моему удивлению, озвучил его сам посланец русалок. Причём сделал это вполне разумно. Он сказал, что нечего верить на слово первому встречному. Мало ли каких безумцев на земле русской хватает. Нет, братьям предлагалось лично встретиться с русалками, убедиться, что их новый знакомый — не сумасшедший, и узнать, так сказать, из первых рук условия выкупа, чтобы не подумалось, будто посредник что-то себе урвать на этом деле желает. Он-де исключительно о пленённых россиянах радеет.

В последнее братья не поверили. Другое дело, что навар посредника был для них вопросом даже не третьестепенным. Что ему посулили русалки за хлопоты — это его дело. Для братьев главное было, что Иван, возможно, всё еще жив. А русалки там или, к примеру, немецкие социалисты — это, как разумно заметил Михаил, дело десятое.

Встречу назначили, не откладывая в долгий ящик, в ту же полночь.

— И что? — не удержался я. — Видели русалок?

Пётр кивнул, а его брат подтвердил:

— Именно так, господин хороший. Вот прямо как вас сейчас.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ ГОРОДА Ревель внешне походил на мавзолей. Это было массивное серое здание, подавлявшее одним своим видом. Внутри никто не бегал, не кричал и никуда не спешил. Меланхоличный дежурный так долго изучал мои документы, что я уже начал подозревать, что он просто уснул с ними в руках.

Я тихонько постучал ладонью по конторке. Дежурный вперил в меня долгий вопросительный взгляд, после чего сообщил, наконец, в каком кабинете искать инспектора из Санкт-Петербурга: второй этаж и по коридору налево до самого конца, где свернуть направо.

Пройдя этим путем, я обнаружил просторный светлый кабинет, а в нем — Вениамина Степановича и неизвестного мне чопорного старичка с длинной седой бородой. Инспектор сидел в кресле за большущим столом. На таком разве что военную кампанию планировать. Вся столешница была погребена под множеством бумаг, и только с самого краешку нашлось место для фарфоровой кружки с чаем. И то, нашлось только потому, что часть бумаг старичок держал в руках, крепко прижимая их к груди.

— Добрый вечер, Вениамин Степанович, — начал я. — Добрый вечер и вам.

Старичок церемонно кивнул мне в ответ:

— И вам здравствуйте, молодой человек. Вы кто будете?

— Это мой помощник, — представил меня инспектор. — Ефим Родионович Кошин. Ефим, познакомьтесь: Пафнутий Павлович Чёрный, письмоводитель.

Старичок снова кивнул, но особой теплоты в его взгляде я не заметил. Только внимание. Инспектор взглянул на часы. У стены стояла настоящая деревянная башня с большим циферблатом, и стрелки показывали ровно четыре часа.

— Я так понимаю, этот ваш инженер никуда не полетел, — сказал инспектор.

— Увы, — ответил я. — Взлететь-то он взлетел, но сразу врезался в дерево. Хорошо хоть, живой остался. А вот аппарат — всмятку.

— Печально, — равнодушным тоном констатировал инспектор.

— Не то слово, Вениамин Степанович, — вздохнул я. — Аэроплан обратно в ангар на четырех тачках привезли. Плюс крылья отдельно.

— Вот как? — произнес инспектор, снова зарываясь носом в бумаги. — И что вы?

— Я пожелал пилоту скорейшего выздоровления и прибыл к вам на помощь, пока вас не поглотило это бумажное море.

Инспектор внимательно посмотрел на меня, потом на старичка, и, молча кивнув, снова углубился в изучение какого-то отчета. Я прошелся по кабинету и остановился у окна. Мелкий дождь накрапывал уже из последних сил, но упорно не сдавался. В тучах обозначился первый просвет.

— Похвально, — сказал инспектор, не прерывая чтение, так что я даже не сразу сообразил, что это относится ко мне. — Похвально, Ефим. Что ж, работы много, — он перелистал бумаги справа от себя и повернул голову к старичку: — А где форма по авансовым отчетам?

Старичок сунулся было в те же бумаги, но инспектор покачал головой.

— Нет, Пафнутий Павлович, это сами отчеты, а где утвержденная форма и приказ по ней? Принесите, пожалуйста.

— Слушаюсь, господин инспектор.

Письмоводитель аккуратно пристроил свои бумаги на краешке стола и вышел из кабинета. На его лице я успел прочесть: «Нет у нас такой ерунды и никогда не было!» Однако найти несуществующий документ всё же легче, чем сказать «нет» столичному инспектору.

В прошлом году эта же «драма» целый сезон с успехом шла в кронштадтской сыскной полиции, так что мысли и закулисные реплики героев я знал практически наизусть. Сейчас исполнялся акт первый, в котором инспектор требовал немедленно подать ему еще ненаписанный документ, а начальство, имеющее право подписи подобных бумаженций, отсутствовало. Нас тогда, помнится, спасли политические дрязги. Отделение сыска создали, а начальника сразу не назначили, ну а без руководства — какая же бюрократия?

Когда за письмоводителем закрылась дверь, инспектор не торопясь перелистал оставленные тем бумаги и негромко сказал:

— Хорошо, Ефим, я вас слушаю. Дело хоть интересное?

Со времени нашего знакомства он не уставал поражать меня своей проницательностью, но тут, когда я еще ни словом не обмолвился, это просто выбило меня на секунду из колеи, и я брякнул:

— Но как?

— Ефим, Ефим, — покачал головой инспектор. — Я готов, исключительно в порядке рассуждения, допустить мысль, что вы способны предпочесть вот эту бумажную волокиту, — он обвел рукой бумаги на столе, — возможности покопаться в очередном летающем чуде техники, но как рабочую версию я ее принять никак не могу. Слишком ничтожна вероятность. Стало быть, вам нужен я. Учитывая ограниченный круг моих интересов и дополнительно урезая его за счет вашего равнодушия к правильным сортам чая, вывод абсолютно очевиден. У вас на руках сложное дело, и вам нужен совет. Отсюда и вопрос: дело интересное или так себе?

— Интересное.

— Хм… Кого убили?

— Никого, насколько я знаю.

Инспектор покачал головой.

— Надо же, как вам с ходу подфартило. Только приехали, а сразу и дело интересное нашлось, и без смертоубийства. Но кто преступник, вы пока не установили?

— В общих чертах — установил, — ответил я.

Инспектор откинулся на спинку кресла и внимательно уставился на меня.

— Вы, Ефим, прямо как в сказку попали. Хвастайтесь, я вас внимательно слушаю.

— Насчет сказки, это вы в точку, — сказал я. — У нас тут дело о русалках вырисовывается.

Густые брови инспектора изобразили домик. Я быстро, но во всех подробностях пересказал ему историю братьев Морошкиных. Инспектор слушал молча. Лишь когда я дошел собственно до русалок, он медленно покачал головой.

— Хорошо, — сказал инспектор. — Первый вопрос: кто выступает в роли русалок?

Своей версии у меня не было, поэтому я озвучил то, что слышал от Морошкиных.

— Братья считают, что это русалки и есть.

— Вздор, — фыркнул инспектор. — Народ у нас суеверный. Подчас в такую бесовщину верит, что не сразу и поймешь, как такое вообще придумать можно. Но выто, Ефим, образованный человек!

Тут я не удержался и хмыкнул. Именно этот аргумент я приводил инженеру Морошкину. Михаил был человек простой, поближе к земле. Если он видел русалок, то так и говорил: да, эти морские барышни существуют, а как они правильно именуются — это для него совсем не важно. Пётр же как инженер пытался осознать увиденное с научной точки зрения. Последняя уверенно гласила, что такие существа, как русалки, в природе не существуют, но все мои доводы разбивались о: «Да господи, Ефим Родионович, я сам их видел!»

Так что я переадресовал слова инженера Вениамину Степановичу и развел руками. Тот ненадолго задумался.

— Пусть будет так, — сказал, наконец, инспектор. — Примем пока термин «русалки» для идентификации преступной группы. Второй вопрос. Вы, конечно, не из тех, кто выпаливает новости прямо с порога, но у меня сложилось впечатление, что присутствие Пафнутия Павловича было излишним.

— В общем, да. Я дал Морошкиным слово, что не буду вмешивать в дело местную полицию. По крайней мере до тех пор, пока передача выкупа не состоится.

— Опрометчиво, — констатировал инспектор. — Были причины для подобного обещания, или исключительно по зову сердца?

— Больше второго, чем первого, — признал я. — Честно скажу: тронула меня их забота о брате. Но свои соображения тоже были.

Инспектор покачал головой.

— Всё интереснее и интереснее. Хорошо, Ефим, излагайте ваши соображения.

— Угу. Вы не заметили, что, начиная с вокзала, за нами следили?

— Нет, — ответил инспектор. — Каюсь, не следил за этим. Наша миссия не предусматривает ничего тайного. А почему вы меня не предупредили?

— Простите, Вениамин Степанович. Я заметил слежку уже после того, как мы расстались. Хотя самого соглядатая приметил еще на вокзале.

Я подробно описал внешность лешего. Инспектор кивнул.

— Да, я тоже обратил на него внимание, — сказал он. — Хорошо, излагайте дальше.

— Дальше этот тип проследил за мной до почты. Затем я зашел перекусить и заметил, что он наблюдал за мной через окно. К сожалению, он тоже заметил, что я обратил на него внимание, и исчез. Больше я его не видел.

— Это логично, — протянул инспектор. — Вы его вспугнули, и он решил временно залечь на дно. С делом русалок есть связь?

Связь была, и самая прямая. У Михаила Морошкина оказалась отменная память и такое же зрение. Несмотря на поздний вечер, он очень хорошо разглядел посредника. Это был леший.

— Замечательно, — произнес инспектор, хотя тон его свидетельствовал об обратном. — Вы дали слово не посвящать в дело местную полицию, а нас с вами как минимум один из преступников знает в лицо.

— Но никто, кроме местной полиции, не знал о нашем приезде, — возразил я.

— Да, это верно, — кивнул инспектор. — Стало быть, как минимум один из них уже посвящен в это дело. Хорошо, когда намечена передача выкупа?

— Сегодня в полночь.

— Где?

— На берегу залива, примерно в трех километрах от города. Инженер показывал мне карту. Местечко довольно глухое, но дорога там есть.

— И за ней, конечно, преступники установят наблюдение, — проворчал инспектор. — А то и засаду устроят.

Я согласно кивнул. По улице под окнами проехал экипаж и остановился у входа. Из коляски выскочил усатый мужчина в форме. На ходу что-то бросив кучеру, он быстро прошествовал к дверям и скрылся за ними.

— О засаде мне тоже сразу мысль в голову пришла, — сказал я. — И, кстати, не только мне.

— Вот как?

— Да. Я сразу заметил, что посредник как-то быстро самоустраняется. Обычно ведь как? Преступники затем и привлекают посредника, чтобы свою личность скрыть. Ладно, тут случай особый. Но встретились, представились — вроде всё. Ан нет! Выкуп тоже лично в руки передать надо, и знаете по какой причине посредник отказался? Мол, места глухие, и если его по дороге ограбят, то он кругом виноват выйдет.

— Хм… — протянул инспектор. — А если ограбят братьев, то виноваты они, и освобождать Ивана, если он еще жив, русалки не обязаны. Вот уже одна рабочая версия. С другой стороны, русалкам, если они с хвостом, тоже не с руки бегать по земле. Стало быть, нужен посредник. Это если мы принимаем существование русалок. Хм… А какова сумма выкупа?

— Русалки запросили тысячу рублей, но не деньгами. Им как бы под водой купюры бесполезны, поэтому они хотят драгоценностей на ту же сумму. Золото, бриллианты, всё такое.

— У Морошкиных есть драгоценности? — сразу спросил инспектор.

— Нет, но в городе есть ювелирный магазин. Его хозяин даже пошел братьям навстречу. У него зависли какие-то украшения, которые он никак продать не может, и он готов уступить их за полцены. На витрине они выставлены аккурат за тысячу, так что формально русалкам придраться не к чему.

Обдумав мои слова, инспектор кивнул.

— Да, пожалуй. Что вам известно про этого ювелира?

— Только то, что мне рассказали Морошкины. Зовут его Франсуа Симоно, он из французов. В Ревеле имеет свою коммерцию, открыл ее с год назад. Насколько я понял, дела у него идут неважнецки. Так что эта сделка вроде как для обеих сторон вынужденная.

— Нет худа без добра, — ответил инспектор. — Две необходимости — самое надежное основание. Значит, с этой стороны у нас проблем не возникнет. Хорошо. Тем не менее зайдите к нему. Осмотритесь, купите какую-нибудь мелочь не дороже десяти рублей. Может пригодиться, если потребуется наладить контакты.

— С ювелиром или с русалками? — усмехнулся я.

— И с тем, и с другими, — без тени улыбки ответил инспектор. — Консультация специалиста по драгоценностям нам определенно понадобится. Ежели сумеете подольститься к какой-нибудь морской барышне и выведаете что-либо о заложниках — тоже хорошо. Так, дальше, Ефим, какой ваш следующий ход?

— Мой?

— Конечно. Дело-то ваше.

В задумчивости я потер подбородок.

— По правде говоря, Вениамин Степанович, ничего оригинального пока в голову не пришло. Очевидно: надо проследить за братьями и за тем, кто получит выкуп…

— Но это слишком очевидно, и преступники непременно учтут такую возможность, — закончил за меня инспектор. — Однако оставлять Морошкиных совсем без присмотра тоже нельзя. В таком ключе помощь местной полиции была бы кстати.

Тут он вопросительно посмотрел на меня. Я подумал — хорошо подумал — и отрицательно покачал головой.

— Нет. По крайней мере, пока мы не узнаем, кто тут связан с лешим. Да и раз уж Морошкины решили платить, быть посему. Это их родственник. До выкупа я поддержу их деньгами и незаметно прослежу, а дальше, видимо, придется действовать по обстоятельствам.

— Хорошо, — кивнул инспектор. — Про первый пункт поподробнее, пожалуйста.

— Первый? А, да. Морошкины собрали только четыреста рублей. Я обещал добавить им сотню, но с собой не было.

Инспектор вынул из нагрудного кармана бумажник и отсчитал десять червонцев.

— Вот, — сказал он, положив деньги на стол. — Незаметно пометьте каждый и включите в подотчетные суммы отдельными строками с подробным описанием пометок. Сделайте это сейчас.

В ответ я тяжко вздохнул. Сама по себе идея пометить деньги была правильной. Морошкиных вполне могли ограбить по дороге, благо преступники знали — когда и куда они направятся, а для земных бандитов наличные деньги были бы куда предпочтительнее, чем примелькавшиеся горожанам украшения на ту же сумму. Но десять подробных записей только именовались строками, а на бумаге каждая заняла бы и две, и три строки. А все десять — целую страницу. Если на этом наши расходы не закончатся, то будут и другие записи, а с ними — сквозная нумерация с отдельной описью записей. Короче, та еще бюрократия.

— А вот это вы зря, — сказал инспектор. — Единый документооборот, Ефим, это один из ключей кооперации полицейских отделений всей империи в единое целое. Времена сыщиков-одиночек остались в прошлом веке. Будущее — за системой.

Это я уже слышал, и не один раз. Причём самому инспектору отсутствие системы нисколько не мешало с легкостью раскрывать самые запутанные дела. Систему он строил для таких, как я, что не могло не огорчать — в новое поколение Вениамин Степанович явно не верил.

— И еще, Ефим, — чуть помедлив, добавил инспектор. — Возьмите с собой револьвер.

— Непременно, — пообещал я. — И бинокль.

— Вряд ли вы что-нибудь увидите ночью, но согласен, лишним не будет, — сказал инспектор. — Наши вещи вон там.

«Там» подпирал потолок массивный шкаф из красного дерева. Тяжелые дверцы были в два пальца толщиной. Полки пустовали, и только на нижней скромно притулился наш багаж. Зонтик инспектора стоял отдельно.

— Братья фонарь возьмут, — заметил я. — Чтоб не заплутать в ночи. Если русалки не догадаются потребовать сразу его погасить, есть шанс их рассмотреть.

— Разумно, — согласился инспектор. — Тогда действуйте, а я пока тут разберусь.

В дверь постучали. Вениамин Степанович разрешил войти, и в кабинет заглянул Пафнутий Павлович.

— Господин полицмейстер прибыть изволили, — доложил он. — Вас, господин инспектор, к себе приглашают.

ПОСКОЛЬКУ Я В число приглашенных гостей не входил, то без промедления отправился в путь. Начал с того, что избавился от слежки. Точнее, я провел ряд мероприятий, призванных «стряхнуть хвост», если таковой ко мне прицепился.

Я не спеша шёл по улице, а потом, будто что-то забыв, резко разворачивался и почти бегом спешил обратно, внимательно вглядываясь в лица немногочисленных прохожих. Все они равнодушно проходили мимо. Единственным знакомым оказался Пафнутий Павлович, да и тот меня, похоже, вовсе не заметил. Прижимая к груди кожаный портфель, он торопливо семенил в сторону почтамта.

На ближайшем перекрестке я свернул налево, потом рванул обратно и в быстром темпе отмахал целый квартал. Там на глаза мне попался ресторан. Я зашел в него и сразу выскочил через черный ход на соседнюю улицу. Не знаю, что подумала обо мне обслуга, но за мной никто не последовал. Спрятавшись под аркой, я впустую прождал минут десять. Либо за мной больше не следили, либо леший нашел себе на замену такого мастера, который мне не по зубам. Для собственного спокойствия я предпочел первое, но на всякий случай вспомнил еще пару подходящих уловок. В итоге сам заблудился и долго блуждал по пустынным улочкам в поисках хоть какого-нибудь указателя.

В ювелирный магазин «Симоно» я вошел уже без пяти шесть. Если его хозяин ставил своей целью пустить клиентам пыль в глаза — он, вне всякого сомнения, преуспел. Большое помещение было залито ярким электрическим светом. Для Кронштадта и тем более Санкт-Петербурга он уже становился привычным делом, а вот Ревель, насколько я заметил, жил пока по старинке. Вдоль дальней стены тянулся сплошной ряд витрин, где под стеклом было выставлено столько драгоценностей, что у меня сразу возник вопрос: почему здешний преступный мир до сих пор не взял магазинчик штурмом? Скучающий у дверей громила, который неумело изображал швейцара, остановил бы их разве что с пулеметом.

Едва над дверью прозвонил серебряный колокольчик, как навстречу потенциальному покупателю вышел сам хозяин. Он был невысокого роста и такой худой, что даже явно сшитый на заказ костюм изумрудного цвета, богато отделанный золотыми нитями, болтался на нем, как на вешалке. Не человек, а скелет какой-то. С радушием голодного людоеда он сразу бросился ко мне.

— Приветствую вас в магазине Симоно, — пропел этот тип. — Я — Симоно, и Симоно — это я. Позвольте выразить уверенность, что вы не уйдете из магазина Симоно с пустыми руками.

Я в ответ выразил вежливое сомнение и предложил вначале показать товар. Симоно с радостью согласился. Мы прошли с ним вдоль всех витрин, и он с явным удовольствием рассказывал о содержимом каждой. Я не знаток ювелирного дела, но две мысли у меня к концу осмотра отложились.

В магазине не было простых украшений. Вообще. Никаких простых колечек, цепочек и тому подобного. Если кольцо — то обязательно с витиеватым узором, с драгоценными камнями. Если цепочка, то со сложным узорным плетением.

— Если Симоно продает украшения, то он продает украшения, а не предметы из драгоценных металлов, — гордо заметил по этому поводу ювелир.

На мой взгляд, украшения были слишком вычурными, где-то даже аляповатыми, но если он за год не прогорел, то, наверное, кому-то это нравилось. И этот кто-то должен был быть очень богатым.

— Очень красиво, — дипломатично сказал я, когда ювелир продемонстрировал такую цепь для часов, что, не будь она золотой, сошла бы за якорную. — Хотя цены, прямо скажем, кусаются.

Симоно картинно схватился за сердце.

— Ох, молодой человек! Как вы можете быть таким меркантильным пред такой красотой. Не смотрите на цены! Забудьте о них. Вы думаете, Симоно такой жадный? Нет. Симоно сделает вам скидку. В магазине Симоно для каждого покупателя скидка. Для каждого!

Я ради интереса стал считать, сколько раз он произнёс слово «Симоно». За те пять минут, что ювелир трещал у меня над ухом, оно прозвучало ровно сорок раз. В итоге я присмотрел серебряную брошку.

На мой взгляд, красная цена ей была пять рублей, у Симоно она была выставлена за двадцать, а отдал он ее за десять. Отсчитывая сдачу, ювелир пропел такую бессовестную хвалу моему отменному вкусу, что мне даже неловко стало. Точно рублей пять переплатил. А то и все восемь.

По ходу нашего разговора Симоно раз десять между делом ввернул, что он — ювелир в четвертом поколении, но вернее было бы сказать, что он был торгашом поколении эдак в двадцатом и болтуном — в двадцать пятом. Уходя прочь по улице, я еще добрых полчаса не мог вытрясти из головы «Симоно» с французским прононсом.

ПО ТОМУ АДРЕСУ, что дал мне Михаил Морошкин, располагалась какая-то забегаловка без названия и с дверьми нараспашку. Изнутри вкусно пахло щами. Народ тут собирался самый непритязательный: трудовой люд, всякая шантрапа и откровенно темные личности. Один столик оккупировала шумная компания молодежи. Судя по тостам, студенты праздновали день рождения одного из них.

Самого Михаила Морошкина я нашел в самом конце зала. Он ел щи и запивал их пивом. Странные у него вкусы. Увидев меня, Михаил кивнул, приглашая за свой столик. Я сел напротив.

— Если хотите кушать, надо Фёдора позвать, — сказал Михаил, кивнув в сторону мордастого мужика за стойкой.

— Нет, спасибо, я только по делу, — ответил я и вынул из кармана конверт. — Здесь то, что я вам обещал.

Михаил не спеша развернул на столе салфетку, отложил на нее ложку и только тогда взял в руки конверт. Аккуратно заглянув внутрь, он, не вынимая, пересчитал червонцы и кивнул.

— Всё так. Спасибо вам, господин хороший. Если я что могу для вас сделать…

— Сможете, — ответил я. — Деньги, что вы приготовили — все бумажные?

— Да. Сумма и так не маленькая, чтоб с мелочью таскаться.

— Отлично, — сказал я. — На червонцах есть маленькая чернильная точка над словом десять. На ваших банкнотах сделайте такую же точку, но над словом рублей. Только не в одном и том же месте, и еще перемешайте деньги, мои с вашими, чтобы не по порядку.

Михаил наморщил лоб.

— А вы уверены, что это не повредит? — спросил он. — Если русалки заметят точки, что мы им скажем?

— Русалкам же вы драгоценности обещали, — напомнил я.

— Ах да, верно. Запамятовал. Ладно, сделаем. Петра попрошу, он у нас чертежник.

— Кстати, как он себя чувствует?

— Оклемался уже, — проворчал Михаил. — Нам это не впервой.

— А триплан?

Михаил вздохнул.

— А вот он отлетался. Слава богу, мотор уцелел. Побился малость, но я его починю. Остальное-то построить — дело не такое хитрое. Был бы материал. Только на него опять же деньги нужны… Ну да придумаем что-нибудь. Тоже не впервой.

— Ну и хорошо, — ответил я. — И вот еще что: когда соберетесь к ювелиру, возьмите лучше экипаж.

— Прогуляемся, — сказал Михаил. — Чего зря деньги переводить? Но смотреть, знамо дело, будем в оба. Сами понимаем, не маленькие уже. Встречаться с русалками Петру одному велено, но до места я его провожу.

— Правильно, — одобрил я. — Во сколько выходите?

— У ювелира нам назначено к десяти, так что выйдем в девять тридцать, — неспешно начал перечислять Михаил. — Русалки ждут к полуночи. Туда пешком час с лишком топать, но лучше с запасом время взять, так что прямо от ювелира не спеша и пойдем.

— А у ювелира почему так поздно?

— Откуда мне знать, — пожал плечами Михаил. — Вроде у них во Франции это еще ранний вечер. Или не хочет, чтобы другие покупатели видели, как он товар за полцены отдает.

— Да он вроде всем скидку обещает.

Михаил внимательно посмотрел на меня.

— Вы обещали пока не вмешиваться.

— Я обещал не привлекать полицию и не мешать вам передавать выкуп, — уточнил я. — Однако сразу сказал, что буду наблюдать за происходящим. Мне потом этих сказочников еще ловить. А сверх того не следует сбрасывать со счетов возможность, что всё это — большая мистификация, и вас попросту ограбят по дороге к ювелиру. Тогда я, конечно, сразу же вмешаюсь.

— За это спасибо, — ответил Михаил и покачал головой. — Только не думаю, что это потребуется. Я вас понимаю, я сам не поверил, пока не увидел.

— Значит, и я поверю, когда увижу, — сказал я. — А пока позвольте мне действовать так, как считаю правильным. Итак, вы выходите из дому в девять тридцать?

Михаил кивнул.

— Я буду неподалеку, — пообещал я.

Он снова кивнул, и на этом наша встреча завершилась. Остаток времени я посвятил тому, чтобы изучить прилегающую к бывшей ферме территорию, стараясь при этом никому не попадаться на глаза. Хмурое небо мне в этом благоприятствовало, прогнав горожан с улиц под крыши. Покрутившись там, я присмотрел место, откуда удобнее всего было бы наблюдать за сараем авиаторов, и занял такую позицию, откуда удобнее всего было бы наблюдать за этим местом.

Ближе к девяти там появился леший. Похоже, точного времени выхода братьев он не знал и оттого ежеминутно выглядывал из укрытия, хотя с его позиции дорогу и без того было отлично видно. Я внимательно смотрел по сторонам, на случай, если кто-то из сообщников лешего проявит бдительность и решит проверить, не следит ли кто за ним, но никого не заметил. Только раз мимо протопал усталый мастеровой.

РОВНО В ДЕВЯТЬ тридцать, минута в минуту, на дороге появились двое. Когда они подошли ближе, я узнал братьев Морошкиных. Михаил поглядывал по сторонам. Пётр шел молча, опустив голову, будто осужденный к месту казни. Когда Морошкины миновали первый дом, из-за угла показался леший и пристроился за братьями.

Я позволил им немного отойти и не спеша направился следом. Зная предстоящий маршрут, я не боялся их потерять. Когда они втроем миновали второй дом, из темного проулка вышел невысокий человек в коричневом пиджаке и пристроился за лешим. В первый миг я даже принял его за ювелира — они были одинакового роста.

Уже темнело, но фонари и свет из окон пока что успешно противостояли вечерним сумеркам, так что я смог разглядеть нашего нового приятеля. Крепко сбитый, в потертом пиджаке на размер больше чем следовало бы и черных брюках, давно забывших, что такое стрелки, он, казалось, не шел, а слегка подпрыгивал — такая пружинящая у него была походка.

Третий дом никаких сюрпризов не преподнес. Я чуть прибавил шагу и пристроился за человеком в пиджаке, высматривая остальных участников предстоящего действа, однако если они и были, то умело скрывали свое присутствие.

В том же составе наш караван без всяких приключений проследовал до магазина Симоно. Морошкины зашли внутрь. В тот же момент свет в окнах магазина стал ярче. Леший задержался у крыльца, делая вид, что завязывает шнурок на ботинке, и поглядывая по сторонам. Я успел юркнуть в боковую улочку. Огни тут не горели, и вечерний сумрак надежно укрыл меня от посторонних глаз. Человек в пиджаке, задержавшись прямо посреди улицы, с грацией деревенского ротозея уставился на озаренную электрическим светом вывеску, но не успел леший повернуться к нему, как тот своим пружинящим шагом буквально ускакал прочь. Черный кот, шустро вынырнув из подворотни, перебежал дорогу уже за его спиной.

Леший сплюнул и зашагал в другую сторону. Я подумал было — уходит, но он только дошел до угла магазина и спрятался за погасшим фонарем. За окнами магазина мелькали тени. В бинокль мне удалось разглядеть взлетающие руки — это, скорее всего, был ювелир — и голову Михаила за приоткрытой занавеской. Тревоги или страха на его лице не было. Только обычная для него деловая сосредоточенность. Значит, пока все в порядке.

Я опустил бинокль.

Прямо передо мной стоял человек в пиджаке.

— Ну, здравствуйте, что ли, — тихо сказал он.

— Здравствуйте, — так же тихо ответил я.

И мысленно добавил пару ласковых самому себе. Это ж надо было так опростоволоситься!

— Вижу, что у нас с вами интерес к одному человеку, — он кивком указал в сторону лешего.

В темноте я едва заметил это движение.

— А почему вы решили, что он меня интересует? — спросил я; исключительно чтобы малость потянуть время и сообразить, какую линию поведения выбрать.

— Потому что я — не тот человек, который был бы кому-то интересен, — самокритично рассудил мой новый знакомый. — А за теми двумя вы внутрь не пошли. Вот я и интересуюсь, зачем это вам сдался мой подопечный? И кто вы, собственно, такой?

— Могу задать вам те же вопросы, — ответил я.

Как оказалось, он ожидал подобного вопроса и даже успел подготовиться к нему:

— А я вам отвечу. Агент сыскной полиции Зайцев Иван Анатольевич, нахожусь тут по служебной надобности.

Он отогнул полу пиджака. Внутри на ремне висел потайной фонарь, аккуратно прикрытый отрезанной снизу подкладкой пиджака. Когда тот загорелся, ткань четко обозначила границы, за которые свету не разрешалось переступать. Леший, к которому Зайцев стоял спиной, не увидел даже отсвета, а я смог изучить документ, подтверждающий слова моего нового знакомого, и, с куда большим интересом, всю эту хитроумную конструкцию.

— Здорово придумано, — сказал я.

— Спасибо, — Зайцев едва заметно кивнул. — Теперь ваши ответы.

— Извольте. Как и вы, агент сыскной полиции, Кошин Ефим Родионович.

— Я вас раньше не видел.

— Должно быть, вы не бывали в Кронштадте, — ответил я и предъявил свой документ.

Зайцев очень внимательно изучил его в свете фонаря и только потом вернул мне.

— Что, этот жук, — тут он вновь кивнул в сторону лешего, — и у вас наследил?

— Да вроде нет.

Мы помолчали, наблюдая за магазином. Во втором слева окне были отчетливо видны три тени. Одна размахивала руками, две другие застыли неподвижно.

— Тогда зачем вы здесь? — тихо спросил Зайцев. — Если, конечно, это не служебная тайна.

— Эту тайну знает, похоже, даже он, — я указал на лешего.

Тот, держась рукой за столб, старательно высматривал, что происходило в магазине.

— Хм… Тогда поделитесь с коллегой.

— Я — помощник инспектора Гаврилова, — начал я.

Зайцев кивнул.

— Ага, слышал про него. Нас Лев Григорьевич еще вчера пропесочил на эту тему, чтоб не осрамились, — он усмехнулся. — Только не говорите, что вы меня тут инспектируете. Я — сошка маленькая.

— Нет, — я покачал головой. — По правде говоря, вы для меня сегодня оказались сюрпризом. Я присматриваю за теми двумя, что в магазине. Знаете их?

— А то! Морошкины оба. Инженеры наши. Уже лет десять грозятся построить самолет и пролететь над городом, только не выходит у них ничего. Между прочим, в долгах как в шелках. Я тут призадумался, за каким это лешим их по ювелирам понесло, да еще на ночь глядя. Чую, дело нечисто. А внутрь чего не заглянете? Не хотите перед нашим приятелем светиться?

— Точно так. Он ведь меня знает, следил за мной.

Говоря это, я внимательно — насколько возможно, конечно, в этом сумраке — наблюдал за реакцией Зайцева, но тот только хмыкнул тихонько.

— Надо же! Это когда было?

— Сегодня в полдень, — ответил я. — От вокзала и до почтамта. Потом как сквозь землю провалился.

— Вот, значит, где он болтался, — констатировал Зайцев. — А я его в мебелирашках высматривал. Он там комнатушку снял.

— И под каким именем записался? — сразу заинтересовался я.

— Какой вы хваткий, — усмехнулся Зайцев. — Семенов Артур. Без отчества. Только не дает это нам ничего. Я утром в картотеке порылся. Единственный на всю округу Семенов Артур еще весной утонул в болоте. Понесло его по пьяни ночью грибы собирать. Пустую корзинку на болотах нашли, а его утопшим записали.

— То есть теоретически он мог и не утонуть.

Зайцев покачал головой.

— Теоретически. Слово-то какое мудреное. Да нет, никак не мог. Даже теоретически. Я наши края хорошо знаю. Там и днем, бывало, люди гибли, а уж ночью верная смерть. Нехорошее место, нечистое. Бабки поговаривают — проклятое. Мне по должности не положено в бесовщину верить, а так бы враз с ними согласился.

— А где это? — спросил я.

Академий мой коллега явно не заканчивал, но излагал так ясно и точно, что я буквально воочию увидел перед глазами карту. Гиблое место находилось едва ли в полукилометре от места встречи с русалками, если строго по прямой.

— Интересно, — протянул я. — А что за человек был этот Семенов?

— Так лично я его не знал, — отозвался Зайцев. — Записан как инженер, вроде этих двоих, а не рвань какая-нибудь голяцкая, так что искать должны были на совесть, если вы к тому.

Тени за окнами пришли в движение. Мы замерли. Дверь магазина открылась, выпуская обоих Морошкиных — живых и невредимых. Петр крепко прижимал к себе кожаную сумку. Михаил на ходу, видать привычно, зажег фонарь. Света от него было — только булыжники под самыми ногами осветить, но мы с Зайцевым синхронно сделали шаг назад. Леший вытянулся в струнку за фонарем. Зайцев хмыкнул, однако братья то ли не заметили, то ли не обратили внимания, и прошли мимо него. Леший позволил им отдалиться, бросил взгляд по сторонам и зашагал следом.

— Ну что ж, — сказал Зайцев. — Пора и нам в путь. Вы, Ефим Родионович, уж не обессудьте, а только держитесь шагов на сорок за мной. Если что интересное наметится, я левой рукой махну, а близко подходить, если этот жук вас в лицо знает, не надо.

— Согласен.

Наш караван двинулся в обратную сторону. Фонарь Михаила служил путеводной звездой. Прохожих на улице было мало, и мы всеми силами создавали видимость пешеходного движения. Зайцев оказался настоящим мастером перевоплощения. Следуя за ним, я видел то усталого мастерового, медленно бредущего домой, то посыльного, который летел куда-то как на крыльях, обгоняя всю процессию и исчезая за поворотом, то степенного горожанина, уверенно шагавшего по своим делам. Единственное, что объединяло эти образы — их непримечательность. Взгляд, едва скользнув по Зайцеву, тотчас браво рапортовал мозгу, что этот унылый субъект абсолютно никакого интереса не представляет, и отправлялся высматривать опасность куда-нибудь еще.

Так мы добрались до окраины. У последнего дома Зайцев резко вскинул левую руку и тотчас нырнул в тень. Я поспешил к нему присоединиться.

Леший остановился на углу. Привалившись спиной к стене, он спокойно наблюдал, как уходят мои подопечные. Стоял он долго. Братьев уже не было видно, и только фонарь тускло светил в ночной мгле.

— Его можно обойти? — спросил я.

— Не-а, — Зайцев покачал головой. — Далеко выйдет. А брать его пока рано.

— Если с Морошкиными что-то случится, будет поздно.

— Да не, вот тогда в самый раз. Тут уж он не отвертится.

Не успел я указать на циничность такой позиции, как леший, наконец, отлепился от угла. Бросив последний взгляд туда, где мерцал фонарь Михаила, он спокойно зашагал обратно в город.

— Не нравится мне это, — шепотом заметил я, когда леший прошел мимо.

— Мне тоже, — согласился Зайцев. — Вы там смотрите по сторонам.

Я кивнул. Он пожелал мне удачи и ушел вслед за лешим. Я припустил вслед за братьями, и тут фонарь внезапно пропал из виду.

— Ёшкин кот!

Нащупывая в кармане револьвер, я рванул туда. Дорога была грунтовая, но, по счастью, настолько утоптанная, что даже дождь длиной почти в сутки не превратил ее в полосу грязи. Луна, очень своевременно выглянув из-за туч, позволила мне вовремя заметить большущую лужу. Обойдя препятствие по краю, я чуть не налетел на тех, за кем так спешил.

— Кто здесь? — услышал я голос Михаила. — Ох, господин хороший, как же вы меня напугали!

— И вы меня, — выдохнул я. — Зачем фонарь-то погасили?

— Он сам погас, — ответил Пётр.

— Фитиль хреновый, — проворчал Михаил, после чего я услышал тихий лязг и шипение. — Но ведь хорошие — они дороже, а мы и так справляемся.

Свет озарил наши лица. Михаил аккуратно прикрыл стекло на фонаре и добавил:

— Вот и всё. Не стоило вам волноваться. Пока что всё идет по плану.

— Знать бы еще, по чьему плану, — проворчал я. — Этот леший… ваш посредник следил за вами до выхода из города, а потом вдруг бросил это дело. С чего бы это?

Братья дружно пожали плечами и вопросительно посмотрели на меня.

— Может, просто убедился, что мы пошли куда надо, и отправился спать, — предположил Пётр.

— Может, и так, — согласился я. — Но лучше соблюдать осторожность.

Михаил вынул из кармана часы.

— На осторожность у нас времени нет.

— Тогда идемте, — вздохнул Пётр. — Чему быть, того не миновать. Авось пронесет.

Авось — союзник ненадежный, но в этот раз он нас не подвел. Мы — братья впереди, я отставая шагов на двадцать — отмахали все три километра, не встретив ни единой живой души. Даже комары, и те не докучали.

Затем братья остановились.

Я огляделся по сторонам. Справа шелестел волнами залив. Слева группа березок изображала рощу. При свете дня у них бы вряд ли это получилось, но в нынешней темени там можно было спрятать целый батальон.

— Это во-он там, — шепнул мне Михаил, когда я подошел, и показал пальцем в сторону берега. — Дальше Пётр один пойдет.

Тот со всей решимостью кивнул. Я вынул бинокль.

— Отсюда место встречи хорошо видно?

— Нет, всё заросло, — ответил Михаил. — Я там дальше на холм забирался, оттуда видно, как они плывут.

— Хорошо, тогда я пройду подальше, найду место для наблюдения.

— А если вас заметят?

— В этой темноте? Вряд ли, — я покачал головой. — В крайнем случае примут за вас, а вы, как провожающий, вполне можете болтаться неподалеку.

— Только не вмешивайтесь, — попросил Михаил. — Мне ведь туда лезть запрещено.

— Я же обещал, — ответил я. — Буду только наблюдать. И вы, кстати, тоже. Спрячьтесь тут за деревьями, и если кто-то появится на дороге, подайте сигнал. Птицу какую-нибудь изобразить сможете?

— Только дятла, — фыркнул Михаил.

— Хм… Ладно, сойдет и дятел. Если кого-то увидите, три раза стукните палкой по дереву. Я буду знать, что нас обходят сзади.

— Это можно, — согласился Михаил.

— Я думаю, вы напрасно так беспокоитесь, Ефим Родионович, — сказал Пётр. — Всё никак поверить не можете? Сейчас сами всё увидите. Идемте со мной, а то я чем дольше тут стою, тем страшнее. Скорей бы уж всё кончилось.

Я кивнул, и мы пошли.

МЕСТОМ ВСТРЕЧИ ОКАЗАЛСЯ галечный пляж, зажатый между двумя скалами. От дороги его отделяла узкая полоса чахлого кустарника. Луна, выглянув на минутку, помогла нашему фонарю развеять образ мохнатого забора, покосившегося во все стороны одновременно.

— Смотрите! — сказал Пётр, хватая меня за рукав.

Фонарь он держал в той же руке и чуть не запихнул мне его в карман. Я рефлекторно выхватил револьвер.

— Где?

Пётр свободной рукой указал вперед. В кустах был прорублен проход. Он был неширокий, но такой ровный, что никаких сомнений в его рукотворности не возникло.

— В прошлый раз этого прохода тут не было, — сообщил мне на ухо Пётр.

— Так, может быть, это не то место, — ворчливо прошептал в ответ я, опуская пистолет обратно в карман.

— То, — уверенно возразил Пётр. — Вон, видите с, другой стороны осинку? Та самая.

Он подсветил фонарем, и я смог разглядеть одинокое деревце, похожее на моего знакомого лешего. Только его тут не хватало!

— Ладно, пойдемте, нечего тут стоять, — сказал я. — Фонарь притушите.

Пётр убавил огонек до такого состояния, что тот себя с трудом мог осветить, и пошел первым. Я — за ним.

Камни, казалось, сами лезли под ноги. Минут пять мы, тихонько чертыхаясь, буквально ползли по ним. Потом луна вновь сжалилась над нами и окончательно вышла из-за туч. Прямо перед нами лежало вывороченное с корнем дерево. Волны пригнали его к берегу, но вытолкнуть на сушу сил уже не хватило.

— Где-то здесь должен быть плоский камень, — шепотом пояснил Пётр. — Мне надо встать на него и подать сигнал фонарем.

Я огляделся. Каких камней тут только не было! От мелкой, отполированной волнами гальки до здоровенных валунов. Были и плоские.

— Знаете, — шепнул я. — Думаю, русалки всё равно приплывут на свет фонаря, так что сигнальте прямо отсюда. А я вон за валуном спрячусь. Как раз место подходящее.

— Только не высовывайтесь.

— Я же сыщик.

— Ну так не прятальщик же, — прошептал в ответ Пётр.

Я хмыкнул, но ответить не успел. От воды донесся отчетливый всплеск. Я нырнул за камень. Место оказалось удобным. Выброшенные морем водоросли образовали мягкий ковер. Он был слегка влажным, но так даже лучше — не шуршал. Вытащив бинокль, я осторожно выглянул из-за камня.

Пётр стоял на одном колене, возясь с фонарем. С воды вновь донесся плеск и девичьи голоса. Слов я не разобрал, но за ними последовал смех. Наверное, подшучивали над инженером. Это они напрасно. Пётр быстро справился. Пламя разгорелось ярко и ровно. Выпрямившись, инженер поднял фонарь над головой и помахал им влево-вправо.

Плеск стал громче. По волнам явно что-то двигалось, и не в единственном экземпляре. Я поднял бинокль к глазам и увидел девушку. Это была блондинка. Ее длинные волосы были собраны и заколоты так, что изгибались над головой, как хвост у белки. Инженер отставил фонарь на камень и торопливо стягивал с себя пиджак.

— Вы что, туда собираетесь? — прошептал я.

— Они на сушу не выйдут, — прошипел в ответ инженер, не поворачивая головы. — Меня еще в первый раз посредник предупреждал. Ох, господи, спаси и сохрани.

Мне это не понравилось, но переигрывать было уже поздно. Блондинка остановилась и выпрямилась. Вода доходила ей до пояса. Качающиеся волны так и норовили открыть ее еще больше, но всякий раз в последний момент скрывали «ноги» русалки. Никакой одежды я на ней не заметил. Зато смог разглядеть саму блондинку. Она была стройной и наверняка занималась спортом. Левой рукой блондинка небрежно прикрыла грудь, а правой поманила к себе инженера. Ветер донес до нас ее голос:

— Эй, привет! Принёс?!

— Да, конечно, — торопливо отозвался Пётр.

Он присел на камень, сбрасывая сапоги и стараясь не смотреть на прелестницу. Я же, в интересах следствия, должен был внимательно наблюдать за всеми. Пётр, оставшись в одном исподнем, истово перекрестился фонарем и медленно зашел в воду. Там идти было еще сложнее, чем по суше. Волны норовили сбить инженера с ног, а руки у него были заняты — в одной руке он держал фонарь, в другой — кожаную сумку.

Русалка откровенно насмехалась над неуклюжим человеком. Блондинка, запрокинув голову, весело смеялась и манила Петра руками, демонстративно оглаживая свои прелести.

Слева от инженера мне почудилось движение. Я перевел бинокль туда и в лунном свете заметил еще одну красотку. Чуть приподнявшись над волнами, чтобы привлечь к себе внимание — с ее внешними данными этого было более чем достаточно — она стремительно рассекала волны, показывая инженеру, как надо их преодолевать, но Петр то ли стеснялся, то ли боялся посмотреть в ее сторону.

Еще дальше я приметил еще одну русалку. Она не поднималась из воды, так что толком разглядеть ее не удалось.

— Вот, всё здесь, — донесся до меня голос Петра.

Он кое-как добрался до блондинки и протягивал ей сумку. Русалка раскинула руки, приглашая его в объятия. Потупив взор, инженер прикрылся фонарем. Яркий свет озарил блондинку. Я старательно и, насколько мог, отрешенно фиксировал детали ее облика. Детали были — одна другой соблазнительнее.

Вторая русалка сделала полукруг и, приблизившись, поднялась из волн за спиной блондинки. Я для определенности окрестил ее брюнеткой. Волосы у нее были темные — даже в свете фонаря они казались практически черными — и короткие. Они завивались, образуя на голове подобие короны. Как и блондинка, эта девушка обходилась без одежды. Если блондинка была стройная и спортивная, то телосложение второй русалки я бы описал как худая и гибкая. Повиснув на плече своей подруги, она тянула жадную ручонку к сумке, нимало не беспокоясь, что ее правая грудь выставлена на всеобщее обозрение.

Третья русалка тоже приблизилась, но оставалась за пределами светового круга. Мне удалось разглядеть только ее темные волосы по плечи и отдельные черты лица. У меня сложилось впечатление, что она явно постарше своих молоденьких подружек, и не только по возрасту.

Девушки откровенно заигрывали с Петром. Старшая резко хлопнула ладонью по воде. Даже я услышал тихий всплеск. Девушки, дружно оглянувшись на нее, тотчас перестали дурачиться. Блондинка взяла у Петра сумку. Тот так и остался стоять с протянутой рукой. Блондинка, не мешкая, открыла сумку и вытащила роскошное колье. Над волнами прокатилось тройное «ах!». Не подвел ювелир.

Блондинка приложила колье к свой груди.

— Ну как я вам? — донеслось до меня.

Что ответил инженер, я не расслышал. Брюнетка протянула руку к украшению. Блондинка шлепнула ее по ладошке и с явным сожалением отправила колье обратно в сумку.

Вторым номером шло кольцо с бриллиантами. Драгоценные камни были такие крохотные, что я их даже в бинокль разглядеть не мог, а само кольцо — массивное и большое. Блондинка надела его сразу на два пальца, и наверняка запихала бы туда еще и мизинец, но старшая русалка снова подала сигнал, и осмотр продолжился. За кольцом последовал браслет, потом еще одно кольцо поменьше, золотая цепочка, какая-то экзотическая шпилька в два моих пальца длиной. Каждая новая вещь приводила русалок в восхищение.

Они бы, наверное, до утра игрались, но третья русалка бдительно следила, чтобы ее то ли подруги, то ли подчиненные дурака не валяли. Когда ревизия выкупа подошла к концу, она строго спросила из темноты:

— Это всё?

Инженер, разводя руками и стараясь на нее не смотреть, пустился в объяснения. Ветер унес его слова в сторону. Старшая резко взмахнула рукой.

— Прощай-прощай, — весело пропела брюнетка.

Широко раскинув руки, она упала спиной в волны.

Короткий всплеск, и они сомкнулись над ней, а потом я чуть бинокль не выронил. Над волнами мелькнул хвост. По виду рыбий, но размером… размером он как раз подошел бы рыбке длиной в человеческий рост. Торопливо протерев глаза, я вновь припал к окулярам. Хвост уже пропал, но я готов был поклясться, что я его видел, и видел в свете фонаря очень отчетливо.

Блондинка медленно пятилась.

— А как же Иван? — донесся до меня голос Петра.

— Ступай! — резко велела старшая. — Всему свое время.

Ей, по всей видимости, пришло время уплывать. Голова направилась прочь. В волнах промелькнуло белое до пояса тело, темные бедра, на которых не иначе чешуя мерцала в лунном свете, и рыбий хвост.

— Прощай, человек, — прилетел голос блондинки.

Я перевел взгляд на нее. Блондинка упала на бок, успев на какую-то секунду продемонстрировать округлое бедро. Оно и в самом деле было покрыто чешуей, в свете фонаря я это разглядел совершенно отчетливо. Потом по волнам хлестнул хвост.

Уплывали они быстро. Редкий пловец взял бы такой темп. При этом я не заметил, чтобы они гребли хоть руками, хоть ногами, если последние у них вообще были. Хвосты резали волны, будто акульи плавники. Потом все три разом исчезли. Синхронно взметнулись над волнами хвосты, и в моем поле зрения остался только инженер.

Понурившись и опустив фонарь, он медленно брел к берегу. Я опустил бинокль. Оглянувшись назад, Пётр вдруг взмахнул руками и скрылся под водой.

Выхватив револьвер, я бросился к нему. Если русалки задумали-таки убрать свидетеля, то они просчитались. На такой глубине револьверная пуля и под водой достанет. Однако пострелять мне не довелось. Пётр поднялся сам, с погасшим фонарем в руках, и так тихо, что не будь я уже рядом, не услышал бы, сказал:

— Извините, Ефим Родионович, я просто оступился. Зря вы выскочили.

— Да ладно, — отмахнулся я. — Думаю, они уже на дне морском, добычу делят.

— Да, наверное, — неуверенно согласился Пётр и добавил, когда мы двинулись к берегу: — Но что вы теперь скажете? Ведь не привиделось же мне. Вы тоже видели русалок.

Что я мог ему ответить? Только развести руками. Да, я их видел.

Какое-то время мы еще прождали на берегу. Развели костер, обсушились, братья поминутно бегали на берег в надежде, что русалки отпустят Ивана, но никто больше из воды не вышел. Нам ничего не оставалось, как вернуться в город.

УТРО СЛЕДУЮЩЕГО ДНЯ началось с битвы титанов. Ее начало я пропустил — о чём нисколько не жалею — а что там было, мне потом по случаю рассказал Вениамин Степанович.

Полицмейстер Цицерошин узнал от Зайцева, что «инспекция» ведёт собственное расследование на вверенной ему территории, и в категорической форме потребовал объяснений. Он их получил, и они ему не понравились.

Причём больше всего его возмутило не само расследование. Слово, данное агентом полиции, полицмейстер посчитал достаточным основанием для молчания. А вот то, что его сотрудник не заметил, как леший следил за гостями, сразу вылилось в суровую головомойку.

Затем досталось и самому Вениамину Степановичу, который об этой слежке знал, но не сообщил. Потому как если инспекция не сообщает о выявленных недостатках, то за каким лешим она вообще нужна?! Не туристы, чай. Вениамин Степанович согласился, что, конечно, тут полицмейстер прав, но с другой стороны — вначале следовало разобраться, кому и на кого сигнализировать. Полицмейстеру, который, как оказалось, полностью доверял своим людям, это замечание пришлось как ножом по сердцу, что, понятное дело, обстановку не разрядило.

Когда я вошел в кабинет, беседа как раз вошла в фазу насупленных взглядов друг на друга исподлобья. В уголке на стуле агент сыскной полиции Зайцев практиковал искусство неприметности.

— Доброе утро, господа, — сказал я, снимая шляпу.

Ответом мне были два сердитых кивка и едва слышное:

— Доброе…

Это произнес Зайцев. Инспектор немедленно повернулся ко мне:

— Ефим, — сказал он. — Суть дела я господину полицмейстеру изложил. Ночью вы мне сообщили, что выкуп передан, так что мы все ждем вашего подробного доклада.

— С чего начать? — спросил я.

— С начала, — распорядился, как саблей рубанул, полицмейстер. — Прямо с вокзала.

Я вопросительно взглянул на инспектора. Тот кивнул, после чего я на целых полчаса обзавелся тремя благодарными слушателями. Ни один не перебивал и не переспрашивал. Только на моменте, когда я расстался с Зайцевым, полицмейстер глянул на своего агента, и тот молча кивнул: мол, да, всё так и было. Закончил я подробным описанием русалок. Зайцев быстро записывал за мной. Карандаш так и порхал над блокнотом, выводя малопонятные закорючки.

— Всё? — строго спросил полицмейстер, когда я замолчал.

— Так точно.

Тяжелый взгляд полицмейстера переместился на инспектора, потом снова на меня. Словно крупнокалиберное орудие брало на прицел новую жертву.

— Сколько продолжалась встреча? — последовал первый пристрелочный выстрел.

— Минут пятнадцать, — сказал я. — Девушки не торопились, но старшая их подгоняла. Встреча закончилась в двадцать пять минут первого.

— Когда вернулись в город? — это был второй пристрелочный.

— Около трех. Точно не скажу, но у Морошкиных мы были в десять минут четвертого.

— Понятно, примерно в три часа ночи, — сказал полицмейстер и грянул на поражение: — Тогда почему я слушаю эту занимательную историю в половине девятого?!

Наверное, еще бы и кулаком по столу грохнул, но в последний момент сдержался.

— Полагаю, Лев Григорьевич, в это время вы уже спали, — миролюбиво заметил инспектор.

— Именно так, Вениамин Степанович, — сухо ответил полицмейстер. — Спал. Потому что агенты меня не разбудили и не доложили, что на моей территории бесовщина творится! Хотя одному было велено докладывать немедленно, как только в деле русалок наметятся любые изменения.

Он бросил в Зайцева такой взгляд, что будь тот снарядом — беднягу разнесло бы в клочья. Агент с готовностью понурился, всем своим видом целиком и полностью осознавая свою вину.

— А слово, данное вторым, не позволяло ему исполнить свой гражданский долг только до двадцати пяти минут первого!

Полицмейстер всё-таки хлопнул ладонью по столу, как комара прибил, но тотчас отдернул руку. Не добил еще.

— А слежка эта? — фыркнул полицмейстер. — Иван, почему сразу не доложил?!

Зайцев развел руками.

— Так, Лев Григорьевич, он же за ними в полдень следил, а я на него только к двум часам дня вышел. К тому времени его Ефим Родионович уже шуганул.

— Простите, Иван Анатольевич, а чем он занимался в два часа дня? — спросил инспектор.

— У Симоно пасся, господин инспектор.

— И часто он там бывал?

— Я поспрашивал осторожно, — ответил Зайцев. — Ювелир говорит — часто. Раз в неделю точно заходил, но ничего не покупал, только на витрины пялился. Но Симоно всё равно уверен, что всучит ему какую-нибудь хрень. Очень просил не вспугнуть ему клиента. Рубль дал. Только думаю я: не получится у него ничего. Этот Симоно въедливый, точно клещ, я сам еле-еле без покупки ушел. А этот тип к нему уже почитай третий месяц ходит, всё приценяется.

— Невероятно интересно, — протянул инспектор.

— Интересно будет, когда я выясню, какой болван проболтался! — рыкнул полицмейстер.

— Простите, Лев Григорьевич, — медленно произнес инспектор, на ходу выстраивая следующую мысль: — А что вы сообщили своим сотрудникам о моем приезде?

— Всё! Предупредил, что из самой столицы проверяющий едет, чтоб держали хвост револьвером и высматривали мне русалок в оба глаза!

— Другими словами, — спокойно произнес инспектор, — все ваши люди знали, что полиция уже ведет следствие о русалках…

— Господи! Естественно, — перебил его полицмейстер. — Они же его и ведут. Я всех на него бросил. Только где результат? Где он, Иван?!

— Результат будет, Лев Григорьевич, — четко отрапортовал тот.

— Будет… А сейчас что?

— Сейчас? — переспросил Зайцев и сразу начал отвечать: — Следим за посредником. С русалками он пока не встречался. Небось, действует по плану. К ювелиру заглядывает, стало быть, цены контролирует. Так я думаю. А раз так, то должен же он как-то отчитаться перед русалками — чего он там наконтролировал.

— А если не так? — вопросил полицмейстер.

— Тогда он уже не посредник, а кто-то повыше рангом, — спокойно рассудил Зайцев. — Из тех, кто сам решает, чего делать, если цифирь не сошлась. Тогда его можно смело брать.

— Нет! — зарубил идею на корню полицмейстер. — Брать всех будем четырнадцатого. А до того — глаз с этого паршивца не спускать! И докладывать мне обо всех событиях немедленно! Немедленно — это значит сразу! В любое время дня и ночи!

Зайцев поспешил подтвердить, что он всё понял и сделает в лучшем виде.

— А четырнадцатого, как я понимаю, запланирована еще одна передача выкупа? — спросил инспектор.

— Да! Седьмого посредник был у графа Комарова. Потребовал двадцать пять тысяч. Граф обещал заплатить и сообщил мне. Сегодня десятое, а я до сих пор не знаю, с кем мы имеем дело, — палец полицмейстера выстрелил в мою сторону. — Вы единственный, кто их видел. Они существуют?

— Девушки, которые забрали драгоценности, были вполне реальны, — подтвердил я.

— Они русалки?

— По крайней мере, похожи, и доказательств обратного у меня нет, — признал я. — Но мы пока в самом начале расследования…

— Расследование тут веду я! — парировал полицмейстер. — А вы, Вениамин Степанович, с вашим помощником прибыли наблюдать, как мы тут работаем. Извольте наблюдать.

К моему удивлению, инспектор в ответ на эту тираду только спокойно кивнул.

— Вы правы, Лев Григорьевич. За результат отвечаете вы — вам и командовать. Ефим, вы приобрели у Симоно что-нибудь?

— Да.

— Сколько заплатили?

— Десять рублей.

Он протянул руку. Я вложил в нее купленную брошь.

— Маловероятно, конечно, — сказал инспектор, перекладывая брошь на стол полицмейстера. — Но я бы установил подлинность этой вещи и ее реальную стоимость.

Тот выдвинул ящик стола. Внутри оказался телефон. Полицмейстер снял трубку, рявкнул в нее, и через паузу потребовал к себе некого Семена Аркадьевича «сию же секунду». В секунду тот, понятное дело, не уложился, но через минуту был.

На вид Семену Аркадьевичу можно было дать лет сорок. Среднего роста, темноволосый, в черном костюме, он мне сразу напомнил ворону, когда от двери метнулся прямиком к столу начальства. Точнее, к драгоценности, что лежала на этом столе. Схватив брошь, Семен Аркадьевич взглянул на нее через лупу, невесть откуда появившуюся в его руках.

— Что-то интересное? — спросил он, разглядывая трофей. — Ах да, здравствуйте, господа.

Мы поздоровались. Семен Аркадьевич покрутил брошь и заметно поскучнел.

— Похоже, настоящая, — констатировал он. — Тогда зачем вам я?

— Похоже или точно? — сурово вопросил полицмейстер.

Семен Аркадьевич вновь дважды взглянул на брошь. Один раз так, второй — через лупу. Потом поверх брошки глянул на начальство.

— Если ответ требуется немедленно, то я бы сказал, что вещь настоящая. Если нет, могу провести экспертизу.

— Проводите, — велел полицмейстер.

Нарисовав на лице «напрасно потрачу время», Семен Аркадьевич выпорхнул из кабинета.

— Это наш эксперт, — запоздало представил его полицмейстер.

Я оглянулся на уже закрывшуюся дверь и столь же запоздало подумал, что надо было бы попросить у него расписку. Мне ее еще в авансовый отчет включать. А без правильно составленного отчета, да если Вениамину Степановичу в тот момент попадет вожжа под мантию — плакали мои десять рублей.

— На этом всё? — осведомился полицмейстер.

— Да, Лев Григорьевич, — кивнул инспектор. — Теперь вы знаете всё, что знаем мы, и мы с моим помощником будем только наблюдать. Желательно, конечно, не слишком издалека.

— Желательно, — фыркнул полицмейстер, но тут же добавил: — Это я могу вам устроить. Ваш помощник, как я слышал, любитель полетов. У военных моряков завалялся на складе воздушный шар, но пользоваться им они не умеют. Если сможете его запустить, то и понаблюдаете, и делу поможете.

Инспектор взглянул на меня.

— Думаю, было бы неплохо подключить к этому Морошкиных, — предложил я. — Пётр всё-таки инженер, да и заработать им немножко сейчас не помешает.

— Заработать?! Хорошо, передайте этим двоим: если шар полетит, они заработают мое прощение. И чтоб впредь сразу докладывали о любом нарушении закона!

В ОСТАЛЬНОМ ЭТОТ день, как и последующие, прошли в скучнейшей бумажной рутине. Формы, отчеты, правила их оформления… Всё это находилось в таком порядке, что даже замечания — и те были мелкими и совершенно не интересными. Я аккуратно выписывал очередной акт, инспектор с полицмейстером ставили на нём свои подписи, и Пафнутий Павлович приносил новую груду бумаг. И так с утра и до позднего вечера.

Наконец, наступило 14-е июня! Ровно в одиннадцать часов вечера я с огромным удовольствием отложил в сторону последний акт. Это был настоящий шедевр бюрократии, утверждавший порядок заполнения самого себя. Потянувшись до хруста в костях, я выглянул в окно. Погода не подкачала! Небо было чистым, а луна — полной. Быстро накинув плащ, я доложился инспектору и вышел из департамента.

У входа меня уже ждал экипаж. На козлах сидел Матиас Тамм, а впереди стояла та же старая лошадка в соломенной шляпе.

— Не опоздаем? — спросил я, запрыгивая в коляску.

— Нет, — спокойно ответил Матиас и тронул вожжи.

Копыта неспешно зацокали по мостовой. Мы катились вперед со скоростью похоронной процессии, а Матиас столь же неторопливо вводил меня в курс дела.

Размах операции впечатлял. Вдоль берега скрытно залег цепью целый батальон солдат. Самого графа опекала практически вся сыскная полиция Ревеля, а неподалеку, ожидая сигнала, находился отряд казаков-пластунов. Выход в море стерег миноносец. Не катер, ёшкин кот, настоящий миноносец! Нам же предстояло обеспечить всё это воинство поддержкой с воздуха.

— Нам? — уточнил я.

— Инженер ваш вчера слёг, — сказал Тамм. — Братья до последнего тянули, врача не вызывали, а тут его военный за спасибо осмотрел. Сказал, последствия ушиба головы. Жить будет, но сегодня вам компанию составлю я.

Лошадка свернула в проулок и чуть прибавила шагу, пока мы катились под горку.

— А мы разве не в порт? — удивился я.

Когда мы с Морошкиными осматривали шар, тот пылился на портовом складе. Вопреки сомнениям, шар оказался в исправном состоянии, и моряки, следуя указаниям Петра Морошкина, быстро подготовили его к полету.

— Нет, — ответил мне Тамм. — Ветер меняется, а шар, как я понял со слов господина инженера, летит строго по ветру. Поэтому сейчас шар перевозят к новому месту старта.

— А если ветер опять поменяется? — спросил я.

— До утра — не поменяется, — уверенно возразил Матиас. — Это я вам как бывший рыбак говорю.

— Кстати, а рыбаки-то этих русалок видели?

— Некоторые говорят, что да, но всё больше брешут с чужих слов, — вздохнул Матиас. — Толку никакого, вред один. У страха глаза велики. Люди уже в залив выходить боятся, а семью одними страхами не прокормишь. Так что нам с вами сегодня надо не оплошать.

— Постараемся, — пообещал я, выглядывая вперед.

Воздушный шар темнел на берегу, но добраться до него даже полиции оказалось непросто. Дважды нас останавливали солдаты. Вынырнув из темноты и наставив на нас винтовки с примкнутыми штыками, они шепотом требовали документы. К самому шару мы прибыли буквально за минуту до полуночи.

Наш летательный аппарат был готов к полету, и только крепкие канаты не позволяли ему взмыть в воздух. Корзина стояла точно в центре здоровенной телеги, запряженной четверкой лошадей. Ветер, как и обещал Матиас, дул точно в том направлении, куда нам предстояло лететь.

— А вот и вы, господин хороший, — приветствовал меня Михаил Морошкин. — Как раз вовремя.

— Вы, я вижу, времени зря не теряли, — ответил я.

— Обижаете, господин хороший. Всё готово. Петр инструкцию записал, мы всё строго по пунктам сделали. Можем хоть сейчас лететь к русалкам в гости.

— Там и сгинете, — раздался другой голос.

Позади телеги сидел моряк в форме. Как выяснилось, он только приглядывал за военным имуществом, пока оно на земле, но использование оного считал форменным безумием, не зависимо от наличия русалок в заливе.

— Да ладно вам, — отмахнулся я. — Вы же им пользуетесь, и ничего.

— Мы его на балансе держим, как казенное имущество, — ответил моряк. — А на небо попадем, когда срок придет. Лично я туда не тороплюсь. Даже за казенный счет.

— Не каркай, — сказал ему Матиас. — Люди на ответственное дело идут, а ты под руку наговариваешь.

— Я не каркаю, я предупреждаю. А там — дело ваше. Я-то всяко тут останусь.

Вдали дважды вспыхнул и погас огонек.

— Это нам, — сказал Матиас.

Мы с ним быстро залезли в кабину. Моряк перекрестился сам и перекрестил нас. По углам кабины были закреплены четыре фонаря. Внутри каждого горел огонек, но стекла были закрыты черными шторками.

— Фонари керосиновые, — тихо сказал мне Михаил. — Так вы там потише. В баллоне — водород. Сами понимаете, он подешевле будет, но от одной искры рванет так, что мало нам не покажется.

— Учту, — машинально пообещал я.

Меня уже захватило предполетное волнение, щедро подпитанное охотничьим азартом. Где-то там, в темноте, русалки рассматривали принесенные графом украшения, дурачились, а вокруг сжималось невидимое им кольцо.

— Лучше бы их сразу взять, — тихо сказал Матиас в такт моим мыслям. — Но как бы они его сиятельство не утопили. Да всё одно деваться им некуда.

Я кивнул. Вдали снова замигал огонек, складывая вспышки в азбуку Морзе.

— З-а-п-у-с-к-а-й-т-е, — по буквам прочитал Михаил. — Это вам! Ну, с богом!

— Царствие вам небесное, — добавил моряк.

Матиас сплюнул через левое плечо. Михаил рванул рычаг, отпуская все канаты разом. Шар вздрогнул и взмыл в небеса. Одним рывком мы подскочили метров на сто, а потом поплыли вперед. Внизу плескались волны.

— Господи боже мой, — прошептал Матиас. — На тебя уповаем.

Я больше уповал на техническое мастерство Михаила. К военным у меня в этом отношении доверия не было.

Буквально неделю назад под Петербургом разбился воздушный шар. Он тоже числился военным имуществом, но первый же его настоящий полет обернулся трагедией. Шар упал в Финский залив. Воздухоплаватели погибли, а выловленное из воды имущество военное ведомство презентовало нашему клубу аэронавтов. Всё лучше, чем выбросить. Однако в данном случае лучше бы они его выбросили. Пять бесстрашных аэронавтов, рассудив, что снаряд дважды в одну воронку не прилетает, вознамерились повторить полет. Парадоксально, но шар снова упал.

Я был свидетелем этому, и потому сейчас очень внимательно наблюдал за нашим средством передвижения. Эх, лучше бы со мной был Пётр.

— Смотрите! Вон они! — прошептал Матиас.

По водной глади стремительно двигались три силуэта. Мы с Матиасом, не сговариваясь, бросились к фонарям. Шторки открывались поворотом рычажка. Мы нашаривали их, не отрывая взгляда от русалок. Красавицы проплывали прямо под нами.

— Давай, — прошептал я.

Четыре луча света упали вниз, выхватив из сумрака голые спины русалок. Вдали, усиленные рупорами, загремели команды. Весь берег озарился огнями бесчисленных факелов и фонарей. С моря ударил прожектор, прочертив блистающую дорожку от миноносца до морских красавиц. Те даже не думали прятаться. Перевернувшись на спину, они с любопытством разглядывали проплывавший над ними воздушный шар. Заметив меня, девушки замахали руками, а блондинка послала мне воздушный поцелуй.

— Именем закона, сдавайтесь! — крикнул я.

Блондинка раскинула руки в объятиях. Из воды появился хвост и поманил меня. Русалки смеялись. Ветер тем временем уносил наш шар прочь от них. Красавицы махали нам вслед руками и хвостами, а потом по очереди грациозно потянулись, до пояса показавшись из воды, и исчезли под водой. Одна, другая, третья… Так же синхронно взметнулись на прощание хвосты. Я, в последний момент вспомнив про бинокль, успел разглядеть уходящие прямо вниз силуэты.

Миноносец опоздал буквально на какую-то минуту. Фонари и прожекторы заливали светом залив, но по его поверхности пробегали только волны. С корабля спустили шлюпки. Как я узнал позднее, матросы с фонарями целый час прочёсывали волны без всякого результата. На корабле двое водолазов в полном облачении ждали только приказа, да так и не дождались. По-моему, и правильно. Они бы и днём не угнались за шустрыми русалками, а в ночной мгле только сами бы потерялись.

В РЕВЕЛЬ Я вернулся ранним утром. Моряки получили свой шар обратно, и не скажу, чтобы сильно этому обрадовались. Похоже, они уже начали думать, что сбагрили эту хреновину с плеч долой. Пока мы сочиняли отчет, я разговорился с их офицером и узнал, что база Балтийского флота в Ревеле существует большей частью только на бумаге. Построена лишь административная часть — правда, современная, даже радиотелеграф есть — да вот это летающее чудо вместо обещанного аэростата.

— Радиотелеграф, говорите? — переспросил я, ставя размашистую подпись под актом сдачи. — А с Кронштадтом есть связь?

— Конечно, — кивнул офицер, так нехотя рисуя свою подпись на бумаге, будто бы акт капитуляции подписывал.

Я призадумался. Сейчас нам определенно не помешала бы консультация специалиста по всяким легендам и сказаниям. Лучшим знатоком, из тех, кого я знал, был доктор Азенберг Клаус Францевич. Он жил в Кронштадте. Междугородний телеграф — штука не из дешевых, и раз уж у здешнего полицмейстера такие связи с военными, грех ими не воспользоваться.

С этой мыслью я обратился к инспектору. Тот, никак не комментируя ее, переадресовал полицмейстеру, и спустя всего пять минут я стал обладателем записки «от самого Льва Григорьевича» с просьбой посодействовать.

Моряки с готовностью пошли мне навстречу, и это путешествие было долгим. Записку у меня принял молодой лейтенант. Куда-то позвонив, он сказал, что нет проблем и я могу идти с ней к его руководству в соседнее здание. Руководство тоже не видело проблем, чтобы послать меня в порт к усатому капитану, который радушно встретил меня и отправил обратно в администрацию к хмурому мичману.

Путешествие закончилось в маленьком кабинете этажом выше того, с которого и началось. Здесь был один стол и всего один стул. На столе стоял прибор для письма и лежала съехавшая набок стопка одинаковых бланков. Я просто упал на стул и тяжело выдохнул. Мичман ушел, и вернулся в сопровождении молодого человека с такими же красными глазами, какие сейчас с недосыпа были у меня.

— Это наш телеграфист, — представил его мичман. — Пишите телеграммы на бланках и отдавайте ему, он немедленно отправит.

— Спасибо вам большое, — выдохнул я.

Стараясь писать максимально разборчиво, я составил телеграмму на имя доктора Азенберга Клауса Францевича, указал адрес в Кронштадте и в отдельном поле — текст сообщения. Или, скорее, вопля о помощи. После ночной неудачи я почти был готов поверить в русалок.

— Готово, — объявил я.

Телеграфист молча взял у меня бланк и вышел в соседнюю комнату, запершись там на ключ. Мичман ушел. Я откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Прошла минута. За ней вторая, третья…

На десятой я открыл глаза и начал беспокоиться. Уснул он там, что ли? На пятнадцатой я решил, что да, и пошел будить.

В коридоре мне преградил путь часовой.

— Простите, ваш бродь, в эту часть коридора вам заходить не положено, — твердо сказал он.

— Хорошо-хорошо, — развел я руками. — Вы не могли бы постучать телеграфисту?

— Мне нельзя.

— А мне?

— А вам не положено.

С этим я вернулся в комнату. Спустя еще десять минут в замке громко клацнул ключ. Телеграфист вышел, ключ снова клацнул, и только после этого я получил ответ, записанный, видать, прямо со слов Клауса Францевича:

Здравствуйте, Ефим. Конечно, я готов помогать. Я ждать на телеграф.

— Скажите, вы всё это время ждали ответа? — спросил я у телеграфиста.

— Так точно, — четко, по-военному отрапортовал он.

Слава богу, Клаус Францевич был в Кронштадте и не уехал, к примеру, в экспедицию куда-нибудь на Камчатку. Вздохнув, я какое-то время бился над слогом, стараясь максимально кратко и полно описать свои впечатления о морских красавицах: как выглядели, что делали, что говорили. Текст получился довольно объемный, но телеграфист принял его без претензий. Я попросил его побыстрее, он кивнул, и я вновь услышал, как в замке дважды повернулся ключ.

Прошло еще десять минут. Наверное, я задремал на стуле, поскольку, приоткрыв глаза, увидел лежащий передо мной бланк с ответом:

Много думать. Не видеть никаких отклонений легенд. Всё как сказка.

Рядом спокойно стоял телеграфист.

— Извините, я, кажется, задремал, — пробормотал я.

— Так точно, — спокойно подтвердил телеграфист.

Я собрался и быстро написал на новом бланке:

Как насчет золота и драгоценностей? Вроде в сказках они больше по добрым молодцам специализируются.

История с отпиранием-запиранием двери повторилась. В этот раз ждать пришлось недолго. Новый ответ гласил:

Ефим, какой женщин не любит золото? В легендах русалки нередко хранить золотой клад. Они его где-то взять. Нет, вы наблюдать чистый образ из легенда. Это есть странно. Обычно жизнь отличаться от легенда. Я надеяться за ваш успех. Я сильно волноваться, но быть немного реалист. Я думать — вы смотреть хороший театр.

Подумав, я был склонен согласиться. Телеграфист в последний раз клацнул ключом, унося последнюю телеграмму со словом «спасибо», и я ушел.

ПОЛИЦМЕЙСТЕР РЕВЕЛЯ ВЫГЛЯДЕЛ еще мрачнее, чем при первом нашем разговоре. Вениамин Степанович спокойно пил чай и посматривал в окно. Там светило солнце. Зайцев дремал на стуле в уголке. В этот раз на мое:

— Доброе утро, господа.

Прозвучало два:

— Доброе утро…

Дополненные одним:

— Да какое оно, к чертям собачьим, доброе!

Господин полицмейстер всё-таки взорвался, но моментально взял себя в руки. Вениамин Степанович поставил кружку на блюдце и спросил:

— Что сказал Клаус Францевич?

— Говорит, что наши русалки в полной мере соответствуют легендам, тогда как в жизни всё обычно оказывается не так, как в сказке. Другими словами, он думает, что это постановка. Я с ним согласен.

— Балаган, значит, — фыркнул полицмейстер. — А как этим артистам удалось уйти со сцены? Берег оцеплен. Залив сетями протралили. Поймали кучу рыбы, и ни одной русалки! Да чёрт побери, уже мои люди начинают верить в эту нечисть!

Зайцев приоткрыл один глаз и быстро мотнул головой. Мол, нет, не верю и даже не сплю. Тяжелый взгляд полицмейстера тотчас переместился на него:

— И как, по-вашему, они ушли, Иван?

Зайцев разлепил оба глаза — для этого ему потребовалось сделать над собой усилие — и неспешно начал рассуждать вслух:

— Там, Лев Григорьевич, дальше по берегу сплошной камыш. Я бы на их месте туда рванул.

На столе перед полицмейстером была расстелена преогромнейшая карта, которую я поначалу за скатерть принял. Впрочем, судя по пятнам, она, возможно, в качестве таковой тоже использовалась. Прикинув расстояние, полицмейстер возразил:

— Далековато, — и ткнул в карту карандашом. — И здесь у нас лодки в ряд стояли с сетями. Через них они бы не прорвались.

— Лодки вышли, только когда морячки русалок упустили, Лев Григорьевич, — возразил Зайцев. — А еще я тут в архиве газетки полистал, что там про всякие рекорды в этом деле пишут. Ну, чтоб хотя бы представлять, на что тут можно рассчитывать. Если русалки плавают хотя бы на уровне наших спортсменов, то у них был у них шанс проскочить мимо лодок. Задали хороший темп, обошли лодки по дуге вдоль берега и прямиком по мелководью в камыши.

— Под носом у казаков? — недоверчиво переспросил полицмейстер.

— Так русалки же, Лев Григорьевич, да и ночь на дворе, — спокойно ответил Зайцев. — Там дальше отмель заросшая. Сетями ее особо не потралишь, враз на корягу нарвешься. Камыш там, правда, редкий, но в темноте спрятаться можно. Особенно, если с водой на «ты».

— А почему мои люди с ней на вы?!

На это у Зайцева ответа не было. Он привычно изобразил, мол, виноват, исправлюсь, и снова прикрыл глаза.

— Что-нибудь еще, Ефим? — спросил инспектор.

— Есть одно соображение, Вениамин Степанович, — сказал я. — По поводу посредника.

— Без русалок нам ему нечего предъявить, — проворчал полицмейстер. — Прикинется еще одной жертвой шантажа и выкрутится. К тому же мы всё еще надеемся, что он выведет нас на заказчика. Хотя в это уже слабо верится.

— Полагаю, посредник знает, что за ним следят, — напомнил я. — То есть я хотел сказать, что он этого ждет. Рано или поздно кто-то из его жертв должен был сообщить о вымогательстве в полицию. Потом он следил за нами с инспектором. Я это заметил и он это знает. Однако вымогательства продолжаются по графику. Значит, полиции он не боится. Возможно, что их план не предусматривает дальнейшего общения с заказчиком.

На этих моих словах полицмейстер нахмурился так сильно, что стал похож на грозовую тучу.

— Или мы упускаем какой-то кусочек этой мозаики, — закончил я.

Полицмейстер стал еще чуточку мрачнее. Вениамин Степанович, напротив, едва заметно оживился. Обычно такой вид инспектора означал: «Ну наконец-то ты сообразил!» Сообразить бы еще, что именно я сообразил.

— Все его контакты у нас на карандаше, — сказал полицмейстер. — Пока дело глухо. Проработка слежки за вами тоже ничего не дала. Иван?

— На наших я бы не грешил, — отозвался Зайцев. — Родственников на «Русалке» ни у кого не было, я всех по архиву проверил.

— Я тоже думаю, что это ложный след, — поддержал я коллегу, заработав от него благодарный взгляд. — Здешние сыщики знали, кто мы и зачем прибываем. То есть планам русалок мешать наша инспекция не должна. Тогда с чего бы им попусту суетиться, следить за нами? Вроде незачем. Особенно, если их план составлен таким образом, что полиции они не боятся.

— Тем не менее этот, как вы называете его, леший зачем-то упал вам на хвост, — сказал полицмейстер. — Зачем?

— Быть может, просто решил взглянуть, что это за новые птицы пожаловали, — продолжил я. — Особенно если он не знал о цели нашего приезда. Леший или его хозяева вполне могли решить, что наше прибытие как раз тогда, когда они проворачивают тут свое дело, с этим делом и связано. Что приводит нас к следующему вопросу. Леший знал, когда и как мы прибудем в Ревель. Это мы сообщали обычной телеграммой. Кто, кроме сыщиков, мог знать о ее содержании?

Глаза полицмейстера наполнились кровожадным интересом. Вениамин Степанович отхлебнул чаю. С грохотом выдвинулся ящик стола.

— Пафнутия сюда! — рявкнул в трубку полицмейстер.

Меньше чем через минуту в дверь постучали.

— Войдите! — гаркнул полицмейстер.

В кабинет ступил Пафнутий Павлович с кожаным портфелем в руках. Полицмейстер учинил ему короткий допрос. Пафнутий Павлович отвечал спокойно, степенно и уверенно. Нет, никому постороннему он почту не показывал. Все письма и телеграммы регистрировал самолично.

— Чай, не в прачечной работаю, — с крохотной ноткой обиды закончил он. — Полвека в полиции служу. Что к чему — понимаю.

Зайцев приоткрыл один глаз и добавил, что канцелярию он на всякий случай тоже прошерстил и ничего подозрительного не заметил.

— А телеграфистов вы проверили? — спросил я.

Зайцев открыл оба глаза.

— Надо бы, — сказал он.

— Тогда так, — начал распоряжаться полицмейстер. — Иван, отправляйтесь на телеграф. Найдите телеграфиста, который принял телеграмму инспектора. И того, кто выдавал телеграмму — тоже. Надеюсь, Пафнутий Павлович, вы сможете вспомнить, кто это был.

— Помню, Лев Григорьевич, — ответил письмоводитель. — Очень хорошо помню. Это молодая женщина. Зовут ее Серова Вера Ивановна, очень тактичная, не то что нынешняя молодежь. Работает недавно, но…

Он не успел закончить фразу.

— Недавно?! — рыкнул полицмейстер. — Это не с апреля ли месяца?

— Точно не скажу, но близко к тому.

— Как выглядит?

Пафнутий Павлович не зря полвека отработал в полиции. Данный им словесный портрет был точен и чёток. И он идеально подходил старшей из русалок.

Взмах начальственной руки отправил Зайцева за Верой Ивановной. Вениамин Степанович спокойно продолжил чаепитие. В такие моменты он меня просто раздражал. Ему, видите ли, уже всё ясно. И кто преступник, и что я сейчас предложу, а чай, понимаете ли, стынет! А я, между прочим, сейчас соображал на ходу и лишь по поведению инспектора сообразил, что здесь должно быть озвучено еще какое-то важное звено в цепи.

— Странное дело, — сказал я. — Если эта Вера Ивановна действительно русалка, то зачем ей работать?

— Возможно, так они пытаются контролировать нас или жертв шантажа, — предположил полицмейстер и сам же первый покачал головой. — Хотя, чтобы гарантированно взять под контроль наш телеграф, там трех русалок маловато будет. Мы, конечно, не знаем, сколько их всего, но всё одно толку в этом мало. Остается почта, телефон, личный визит, наконец. Еще возможно, там они встречаются с посредником. Место, правда, людное. Когда очередь дышит в спину, не больно-то поболтаешь о секретах. Но что-то в этом есть. Надо было поручить Зайцеву это проверить.

Полицмейстер оценивающе взглянул на Пафнутия Павловича, словно бы прикидывая, сумеет ли тот догнать Зайцева с новым приказом. На мой взгляд, у письмоводителя не было ни единого шанса. На взгляд полицмейстера — тоже, и он только покачал головой.

— А может, всё проще, — тем временем рассуждал я. — Жалование на телеграфе, конечно, копеечное, но если наши русалки — простые смертные, то им надо на что-то жить.

— У них драгоценностей тысяч на сорок, — проворчал полицмейстер. — Простым смертным этого за глаза хватит.

— Драгоценности еще надо суметь продать, — парировал я. — Насколько я понимаю, все жертвы шантажа закупаются у Симоно.

— Не все, — ответил полицмейстер. — Граф отдал фамильные драгоценности. Но в основном да. Симоно привез кучу аляповатых побрякушек, у нас такое не в чести, и он рад сбагрить их хотя бы и за полцены. Понимаю, куда вы клоните. Все вещи большие и приметные. Преступники обычно такое не жалуют — сбывать неудобно. А эти русалки как сороки — падки на всё яркое. Мы поначалу даже порадовались. Думали, как только они хоть одну побрякушку попытаются сбыть, так мы тотчас узнаем. Но ничего так и не всплыло.

— Думаю, и не всплывет, — покачал я головой. — Вся их система шантажа построена на том, что все драгоценности якобы отправляются на дно морское в качестве выкупа за моряков. Хоть одна вещь появится на рынке, и спектакль провален. Нет, эти трофеи не для продажи. По крайней мере, здесь, в Ревеле. В других краях большая партия драгоценностей тоже вызовет ненужное внимание. Если только это не ювелир открывает новый магазин.

Вениамин Степанович согласно кивнул и даже отставил кружку в сторону.

— Симоно! — выпалил я.

— Что Симоно? — спросил полицмейстер.

— Мы как-то рано сбросили его со счетов, — сказал я. — А ведь посредник у него бывает регулярно. Теоретически он может там встречаться с русалками или оставлять для них сообщения. Женщина в ювелирном магазине никого не удивит. Это раз. Дела у Симоно раньше шли паршиво, а теперь жертвы шантажа регулярно у него отовариваются, так что внакладе от деятельности русалок он не остался. Как говорится, ищите, кому это выгодно? Это два. У него покупают, потому что дешево. Все знают, что у него дешево, тогда как посредник, регулярно бывающий у Симоно, этого как бы не знает. Это три.

— Сговор?! — уточнил полицмейстер.

— Да, — кивнул я. — Или посредника с Симоно, или их всех вместе с русалками. Надо его брать.

— Кого? Симоно? — переспросил полицмейстер. — И что мы ему предъявим? Торговлю со скидкой? Нет, нам нужны основания. Нельзя иностранца просто так в тюрьму отправить. Крику до самого Парижу будет!

— Будем ждать, пока он с деньгами удерёт во Францию?

— Можно и из Франции истребовать, — ответил полицмейстер. — Волокитно только. И, опять же, основания нужны.

— Хм… а что если мы его арестуем понарошку? — предложил я.

— Это как? — удивился полицмейстер.

Даже Вениамин Степанович удивленно сложил брови домиком.

Я, по правде говоря, и сам себе удивился, но мысль, мелькнувшая в моей голове, показалась мне в тот момент на редкость удачной.

— Я не предлагаю арестовывать Симоно на самом деле, — сказал я. — Мы же можем просто задержать его для дачи показаний, как ценного свидетеля. И, главное, арестовать его надо на глазах у посредника. Они нам балаган устроили, вот и мы покажем свое представление. Он ведь ведет себя так, будто понимает, что мы не начнем аресты, пока не возьмем русалок. Хорошо, мы начнем аресты. Арестуем Симоно, открыто пошлём людей на квартиру к лешему.

— Предлагаете его вспугнуть? — уточнил инспектор.

Я кивнул.

— Именно так, Вениамин Степанович. Увидев, что дело — швах, он наверняка попытается если не спасти русалок, то как минимум выяснить, как у них дела.

— Идеалист вы, Ефим Родионович, — сумрачно заметил полицмейстер. — Скорее он попытается выяснить судьбу украшений на сорок тысяч.

— Которые были переданы русалкам, — напомнил инспектор. — Так что какое-то время обеим версиям по пути.

Полицмейстер подумал и сказал, что согласен.

— Надо только хорошо обмозговать, за что мы заберём этого Симоно, — добавил он. — Чтоб крику поменьше было.

В дверь снова постучали. Получив приглашение войти, в кабинет шагнул полицейский эксперт. В руках он держал пару листов бумаги и ту брошь, которую я купил у Симоно.

— Я прошу прощения за задержку, — сказал эксперт.

— К делу, Семен Аркадьевич, к делу, — поторопил его полицмейстер.

— А? Да. Но я должен объяснить. Задержка была вызвана необходимостью провести дополнительную экспертизу. Я должен говорить предельно точно, и я говорю со всей уверенностью. Это, — эксперт протянул ему брошь, — подделка. Самая искусная подделка из всех, какие мне только доводилось видеть.

НАШ ТЕАТР ОДНОГО зрителя имел несомненный успех.

Когда Симоно выводили в наручниках из магазина, леший как раз подходил к нему. Трое зевак — агенты полиции в штатском — наблюдали за происходящим. У лешего хватило выдержки подойти к ним и спросить, что происходит.

— Дык сам не видишь? — бросил через плечо один. — Ювелира заарестовали. Жулик, небось.

— Да они все жулики! — вскинулся другой.

Леший, не вступая в дискуссию, поблагодарил, и повернул обратно. От былой его беспечности не осталось и следа. Он оглядывался чуть ли не каждый шаг, и агентам стоило немалых трудов оставаться незамеченными. На вокзале они его вообще потеряли в толчее. Решив, что тот поспешил на отходящий поезд, агенты бросились на перрон, но лешего там не оказалось. Забрав в камере хранения саквояж, он вышел через боковую дверь. К счастью, его заметил Зайцев. А еще он заметил, как леший в темном углу приоткрыл саквояж и переложил из него во внутренний карман плаща револьвер.

— Вот и конец сказки, — проворчал Зайцев. — Как бы этот гадёныш русалок не перестрелял.

Я хмуро кивнул. Об этом мы как-то не подумали. А ведь, перестав быть нужными для изъятия драгоценностей, морские красавицы запросто переходили в класс ненужных свидетельниц.

— А что с телеграфисткой? — спросил я по дороге.

— У нее выходной, — ответил Зайцев. — Домашнего адреса никто не знает. Где-то за городом, но это слишком расплывчато. Я там оставил одного человека, встретит ее, если появится.

— Если появится, — повторил я.

Слежка за лешим увела нас за город. Миновав хижины рыбаков, мы свернули по едва приметной тропинке к заливу и вышли к одинокому домику. На первый взгляд, тоже жилище какого-то рыбака. Лодка, сарайчик, натянутые для просушки сети. Перед домом на козлах лежало приготовленное к распилу бревно.

Леший, остановившись на крыльце, бросил внимательный взгляд по сторонам. Мы с Зайцевым укрылись за кустами. Там нас догнали еще двое агентов.

— А где остальные? — спросил Зайцев.

— Отстали, — шепнул один.

— Эх, а ждать некогда. Будьте готовы брать этого, — он кивнул в сторону лешего. — Только учтите, у него револьвер в правом кармане.

Не успела за лешим закрыться дверь, как мы дружно рванули следом. Зайцев бесшумно поднялся на крыльцо и тронул дверь.

— Не заперто, — шепотом сообщил он.

Из открытого окна донесся сонный голос. Женский. Он спрашивал, что случилось.

— Цирк закрывается, — прозвучал в ответ резкий мужской голос.

Двое агентов, точно тени, метнулись к окнам. Зайцев резко взмахнул рукой и толкнул дверь. Мы с оружием в руках ринулись внутрь. Я и Зайцев — через дверь, агенты — прямо в окна. Открыто было одно из двух, но они запрыгнули в оба. Послышался треск и звон стекла. Затем густой бас прогремел:

— Всем стоять!!! — и добавил на полтона тише: — Ну, или сидеть!

Дружный женский визг возвестил, что операция по захвату русалок прошла успешно.

— Идемте, Ефим Родионович, — спокойно сказал Зайцев.

Я на ходу оглядел просторные сени. На вешалке одиноко висел серый плащ лешего. Внизу, на аккуратно расстеленной тряпке, стояли три пары женских туфель. Стало быть, ноги у наших русалок всё-таки были. И, судя по тому, как стоптаны были все три пары — по земле им пришлось отмахать немало верст.

Наклонив голову, чтобы не задеть низкую притолоку, я шагнул в комнату. Посреди нее стоял леший. Без плаща, в застиранной рубахе он еще больше походил на своего сказочного собрата, внезапно застигнутого городскими жителями. Взгляд из-под бровей так и метался по сторонам, высматривая лазейку. Руки постоянно подергивались, словно леший не знал, куда их девать, а два агента по бокам не располагали к свободному поиску. У одного в руках был револьвер, у другого — массивный металлический крест. Таким и перекрестить, и приложить при случае можно было.

— У него взял, — сказал тот, что с револьвером, ткнув оружием в бок лешего. — Заряжен.

На лавке рядком сидели русалки, все втроем укрываясь за одним покрывалом. На троих его не хватало, и я мог уверенно констатировать — помимо покрывала на красавицах были только короткие, обтягивающие бедра штанишки, покрытые чешуей. Старшая русалка сидела слева. При свете дня она еще больше походила под описание, данное ей Пафнутием Павловичем.

— Вера Ивановна? — полувопросительно обратился к ней Зайцев.

Та едва заметно кивнула.

— Всё-таки спалилась, дура, — прошипел леший. — Говорил тебе, нечего на телеграфе делать.

— А жить нам на что? — резко бросила в ответ Вера Ивановна. — Тех грошей, что ты оставил, хватило бы только на хлеб.

— Стройнее будете, — буркнул леший.

На мой взгляд, диета русалкам не требовалась. Ноги, торчавшие из-под короткого покрывала, были очень стройные. Кстати, они наличествовали у всех троих и были куда привлекательнее, чем рыбьи хвосты, однако интересы службы требовали именно хвостов.

— Здравствуйте, красавицы, — сказал я. — А где же ваши хвосты?

— Да вон, на печке сохнут, — хохотнул басом один из агентов.

Я повернул голову. Комната была большая, и всё же печка занимала добрую четверть помещения. На шестке стоял закопченный горшочек с мятой крышкой. От него исходил слабый аромат гречневой каши. Наверху, на полатях были разложены хвосты. На ощупь — уже сухие, но я не сомневался — те самые.

Сняв один из них, я с интересом рассмотрел сложную конструкцию. Максимум, что я ожидал увидеть — это штаны с ластами, стилизованными под хвост, однако им удалось меня удивить. Я держал в руках половину русалки: змееподобное тело длиной в полтора метра, покрытое темно-зеленой чешуей. С одной стороны был хвост, с другой — целая система рычажков. Узкие ремни по бокам позволяли пристегнуть хвост к ногам. Я наугад покрутил рычажки, и змеиное тело зашевелилось, будто живое.

Агент с крестом перекрестился.

— Впечатляет, — признал я. — Чья работа?

Русалки переглянулись, но ни одна мне не ответила.

Леший продолжал разглядывать пол с таким вниманием, будто там был начертан план побега. Пока они играли в гляделки, я сам догадался.

Леший не был похож на профессионального преступника. С другой стороны, глупым человеком он тоже не выглядел, и когда ему понадобилось чужое имя, он вряд ли назвал первое попавшееся. Скорее уж выбрал имя, владелец которого точно не мог случайно оказаться рядом и уличить его в обмане. Например, утонувший на болоте инженер, под именем которого леший записался в мебелирашках.

— Ладно, — неспешно и с расстановкой навскидку выстрелил я. — Тогда я сам скажу. Это чудо сотворил Артур Семенов.

Вроде попал. Плечи лешего заметно вздрогнули. Русалки дружно опустили взгляд.

— Тот самый человек, имя которого вы присвоили, — уже тверже сказал я лешему. — И тот человек, которого вы убили.

— Неправда ваша! — вскинулся тот. — Он сам утоп!

— Отправившись ночью на болоте собирать грибы, — усмехнулся я. — Нет уж, с этой сказкой — к кому-нибудь другому. Если хотите, чтобы я вам поверил, будьте любезны версию поправдоподобее.

— Не, ну, понятно, не за грибами, — пробурчал леший. — К нам сюда приходил он. Поговорить надо было.

Зайцев передвинул стол в центр комнаты и переложил на него хвосты с печки. Внешне они ничем не отличались от того, что был у меня в руках. Бросив «свой» хвост поверх двух других, я заметил:

— Вы остановились на самом интересном месте. Пришел он, и что дальше?

— Дальше мы поговорили, — пробурчал леший. — И он ушел.

— Не так быстро, — сказал я. — О чём говорили?

— Да вот об этом, — леший кивнул на хвосты.

Зайцев тем временем продолжал шарить за печкой.

Русалки с тревогой следили за ним, и чем ближе он подбирался к трубе, тем больше они волновались, однако мне в тот момент показалось важнее дожать лешего.

— Так, — строго сказал я. — Слова из вас клещами будут вытягивать в другом месте. Излагайте всё сразу и, по возможности, без драматических пауз.

Леший вздохнул. Его краткий рассказ не отличался ни связностью, ни вниманием к деталям, но суть дела я уловил. Семенов действительно был у них за механика. Работал хорошо, брал не дорого, да вот оказался слишком уж принципиальным.

Прослышав о русалках-вымогателях, Семенов быстро сложил одно с другим и пожаловал для серьезного разговора. Точнее говоря, для предъявления ультиматума: либо вымогательство незамедлительно прекращается, либо он идет в полицию. Лешего не устроили оба варианта. Соответственно, они не договорились. Семенов собрал свои инструменты в корзину и ушел, на прощание пообещав вывести русалок на чистую воду. Леший поспешил за ним, чтобы остановить механика-правдолюба, но якобы не догнал. По темноте да на нервах того занесло на болото неподалеку, где бедняга почти сразу оступился. Леший ничем не успел ему помочь.

— Не успел? — хмуро бросил от печи Зайцев. — Или не захотел?

Леший принялся божиться, что очень хотел, но чуть-чуть не успел.

— А корзину-то пустую нашли, — припомнил я.

— Так ему-то инструмент уже не нужен, — плавно перешел с причитаний на разъяснения леший. — А нам, глядишь, еще бы и пригодилось.

Я покачал головой. Зайцев что-то проворчал себе под нос, а потом громче добавил:

— Так, а это еще что тут у нас?

За печной трубой он нашарил небольшую коробку.

— Это наше! — вскинулась блондинка.

— Хорошо, что не отрицаете, — заметил я. — Чистосердечное признание вам непременно зачтется в суде.

При упоминании суда красавицы поникли. Зайцев заглянул в коробку и передал ее мне. Коробка была жестяная, со стершимся узором. Внутри лежали деньги: два червонца и рубля на три мелочи. Чернильных пометок на купюрах не было.

— М-да, не ценят у нас простых исполнителей, — проворчал я, пересчитывая деньги. — Это у вас на всех, или только ваше, красавицы?

Русалки переглянулись, и старшая сказала:

— Наши деньги. Нас троих. У господина директора свой кошелек.

Взгляд лешего стал подобен взгляду рассерженного тигра, но в образе сказочного персонажа он мне нравился больше, и побыть диким зверем я ему не дал.

— Директор, говорите? Ну что ж, господин директор, а чем вы похвастаетесь?

Леший дернулся одновременно с агентами. Он — к окну, те — наперехват. Ловко скрутив беглеца, они уткнули его носом в подоконник и обшарили карманы. Добычей стали старые часы с оторванной цепочкой — осталось лишь несколько звеньев — и кошелек. Внутри лежали две банкноты: червонец и двадцать пять рублей.

— Не густо для директора-то, — заметил я. — А где же драгоценности графа?

Русалки метнули три осторожных взгляда на лешего. Тот гордо молчал.

— Хорошо, сами найдем, — сказал я, разглядывая деньги.

На червонце над словом «десять» темнела маленькая чернильная точка.

— Меченый? — со знание дела спросил Зайцев.

— Да, — кивнул я. — Тот самый, что братья Морошкины передали ювелиру. Ну, что вы на это скажете, господин директор? Как банкнота от ювелира Симоно попала к вам?

— Сам разбирайся, раз такой умный, — буркнул «леший».

— Врезать? — предложил агент с револьвером.

— Не положено, — сразу отказал Зайцев. — Хотя я бы врезал. Для воспитания. По делу и так всё ясно. Деньги от ювелира, значит, он ими и расплатился. За что — ясно. Сейчас драгоценности найду, и дело в шляпе.

Леший изобразил на лице надменную ухмылку. Красавицы продолжали жаться под покрывалом. За окном послышались голоса. Выглянув, я обнаружил отряд солдат, присланных, как сказал их командир, нам в подкрепление. Подкрепление с любопытством заглядывало в окна.

— Вот что, молодцы, — сказал я. — Нечего на девушек пялиться, лучше пошарьте вокруг дома и в камышах. Если что найдете, ничего не трогайте и немедленно докладывайте.

— Слушаюсь, ваш бродь, — ответили все разом.

— Спасибо, — едва слышно прошептала брюнетка. — Если нам еще и одеться позволят…

— Вы и так неотразимы, — хмыкнул Зайцев. — Сейчас, только найдем драгоценности, и наряжайтесь. Вы не против, Ефим Родионович?

— Ничуть, — кивнул я и добавил, обращаясь к девушкам: — Так вам даже спокойнее будет. Не потребуется вас обыскивать. Мы, простите великодушно, прохлопали ушами и не пригласили женщину-полицейского.

— Ох, какая галантность, — фыркнула блондинка.

Старшая русалка посмотрела на своих подружек, на лешего — тот ответил самым суровым взглядом, какой только смог изобразить, — на Зайцева, методично обшаривавшего все углы, и вытащила из-под себя тоненькую подушку.

— Здесь всё, — сказала она, бросив подушку на стол.

Леший так рванулся к столу, что агенты вдвоем его еле удержали.

— Ишь ты, разволновался, — хмыкнул Зайцев.

Точнее было бы сказать — разбушевался. Красавицы называли лешего директором, но его лексикон больше подошел бы пьяному матросу. Зайцев спокойно взял подушку в руки. По одной стороне вилась тоненькая тесемочка. Зайцев потянул за нее, и подушка открылась. На стол вместе с пухом вывалились драгоценности.

— Нам это зачтется? — спросила старшая.

Мы одновременно с «лешим» ответили, что да, хотя наши обещания были выдержаны в разном ключе.

— Тогда выметайтесь, пожалуйста, — сказала она.

— Так не пойдет, — сразу отказал Зайцев. — Мы отвернемся. И этого крикуна заткните уже.

Агенты, развернув лешего к столу, запихали ему в рот наволочку от подушки. Он рычал сквозь нее и старательно семафорил нам глазами. Зайцев кивнул мне — мол, следи за дверью на всякий случай, — а сам повернулся так, чтобы краем глаза, но видеть оба окна рядом с русалками. Шуршание тканей возвестило, что красавицы начали переодеваться. С улицы доносились крики нашей «поисковой группы»:

— Нашел чего?

— Нет! А ты?

— Нет пока!

Три всплеска прозвучали как один. Мы разом развернулись. Красавиц не было. Лавка теперь стояла у самой стены. Перед ней в полу был открыт квадратный люк, и крышка опиралась на лавку. Мы с Зайцевым в один прыжок оказались около него. Внизу был колодец. По воде еще расходились круги, но самих русалок уже не было видно.

— Нашел чего-то! — донеслось с улицы. — Михайло, кликни сыщиков!

— Туда! — первым опомнился я. — Вы двое, стеречь и смотреть.

— Так точно! — гаркнули агенты.

Мы уже были за дверью.

— Где нашли?! — с порога закричал Зайцев.

— Тут оно, ваш бродь, — донеслось в ответ из камышей. — Дыра железная, и вода в ней пузыриться.

— Докладывай как положено! — рявкнули на глазастого солдата, но нам и такой доклад сгодился.

В нужном направлении вела едва приметная тропинка. Мы пробежали по ней, свернули на деревянные мостки — две доски, аккуратно прикрытые травой — и как раз успели увидеть, как из-под огромной коряги одна за другой появляются наши красавицы. Они так торопились сбежать, что не потрудились одеться.

Вход в нору, откуда они вынырнули, был обит металлом. С мостков он был практически не виден. Солдат разглядел его с самого края.

— А ну, стоять! — строгим тоном велел Зайцев.

Русалки разом обернулись на звук, увидели нас и дружно взвизгнули. Солдата звуковой волной снесло в воду. Он, правда, потом говорил, будто бы от неожиданности оступился. Впрочем, там вообще неожиданностей хватало. Когда он упал в воду, я вместо всплеска услышал отчетливый удар по металлу.

Вынырнув и отплёвываясь, солдат потирал ушибленный затылок и на чем свет стоит чехвостил всю нечистую силу, какая только есть в природе. Досталось и лешим, и русалкам, и даже домовым. Наши русалки, прикрываясь руками, медленно выпрямились.

— Ну что, красавицы, будем считать это наглядной демонстрацией того, как вы тайно выбирались из дома, — предложил я. — А вы взамен всё это объясните. Договорились?

— Куда деваться-то? — вздохнула старшая.

Сквозь камыши с треском ломились солдаты.

— Эй, там! — крикнул Зайцев. — Отбой тревоги! Я сказал, хорош скакать! Все улики затопчите. Пусть кто-нибудь один принесет сюда три шинели, остальным искать дальше. Эй, герой, — он повернулся к тому, кто только что искупался. — Тащи всё, что там — сюда.

Тот, не переставая ругаться, но уже себе под нос, навалился на что-то под водой и сконфуженно доложил:

— Простите, ваш бродь, один не сдюжу. Шибко большое.

— Оно на якоре, — тихо фыркнула блондинка.

Я старался по возможности не касаться взглядом девушек — только приглядывал, чтобы опять не сбежали, но насмешку в их глазах заметил.

— Не напрягайся, — крикнул я солдату. — Оставайся там, сейчас посмотрим — что у них такое интересное спрятано.

По мосткам прибежал молодой солдатик и, не глядя на девушек, вручил Зайцеву три серых шинели.

— Ох, какие мы стеснительные, — ехидно пропела блондинка.

В шинель тем не менее нырнула первой.

— Вот за это, — сказала старшая русалка, — я готова рассказать и показать, что там такое спрятано.

— Спасибо, конечно, — ответил я. — Но я сам разберусь. А вы давайте-ка обратно в дом. Сейчас большое начальство приедет, будете показания давать.

— А что с нами сделают? — спросила брюнетка.

— Это суду решать, — ответил я. — А мы, со своей стороны, расскажем ему, как вы содействовали следствию.

Блондинка фыркнула, и они гуськом потянулись к берегу.

— Надо всё-таки глянуть, что там, — сказал я.

— Глядите, коли охота, — отозвался Зайцев. — А я теперь с них глаз не спущу. Пойдемте, красавицы, обратно в дом.

Я разделся и полез в воду. Не скажу, чтобы та была холодной, но идеальной для купания я бы ее тоже не назвал. Впрочем, находка того стоила.

Под водой на якоре стоял деревянный колокол. Сверху он был обит тонким слоем железа и выкрашен в черное. Примитивная по сути, но не по исполнению, эта конструкция позволяла «русалкам» прятаться под водой. Втроем там, конечно, долго не высидеть. Банально не хватило бы воздуха. Зато, как оказалось, в нём не составляло никакого труда переехать в более безопасное для всплытия место. Колокол был на удивление легкий. Мы вдвоем с солдатом безо всякого труда вынесли его на берег.

Здесь меня ждало еще одно открытие. Сбоку к корпусу крепился круглый короб. Внутри был установлен мотор, а под ним — дюжина разнокалиберных лебедок. Все они были соединены в единое целое цепной передачей. На каждую лебедку была намотана прочная веревка, тоже черного цвета.

Я запустил мотор, и тот тихонько зафырчал. Переключатели под лебедками позволяли быстро сматывать или разматывать веревки. Слева к стене крепился металлический лист. Вся его поверхность была покрыта гравировкой: какие-то стрелки, значки, и везде с точностью до секунды было проставлено время. Должно быть, это были подсказки технику, который обслуживал подводную часть их представления.

— Здорово придумано, — сказал я. — Эх, такой бы талант, да в мирное русло…

— Ага, — поддакнул солдат. — Так что, ваш бродь, нет никаких русалок? Одна механика?

— Получается так, — согласился я.

— Ну ты ж елки-палки! А я перед выходом бабке Матрене три рубля за оберег отвалил, — пожаловался солдат. — Ваш бродь, а эта штука-то хоть ценная?

— Очень. Может быть, это самое ценное, что мы тут сегодня нашли.

— Ух ты!

Оставив его сторожить трофей, я оделся и отправился обратно в дом. Экипаж рядом с домом свидетельствовал, что большие шишки уже прибыли.

За столом сидели полицмейстер с инспектором. Уже одетые красавицы вновь рядком устроились на лавке. Старшая и брюнетка были в платьях, блондинка щеголяла в костюме для верховой езды. Леший при виде высоких чинов совсем пал духом и только бубнил, не переставая, что он кругом не виноват. Это все другие виноваты, это они его, бедного, обманули да под удар подставили. Ему никто не верил, да по большому счету и не слушал.

— А, Ефим, наконец-то, — обрадовался Вениамин Степанович. — Вы как раз вовремя. У Ивана Анатольевича много достоинств, но чистописание — не его конек.

Вообще-то, и не мой тоже. Я банально аккуратен, но Зайцев с такой готовностью уступил мне место, что мне просто некогда было отказаться. Как оказалось, он составлял опись наших трофеев, а заодно вел протокол допроса. Старшая русалка сдержала обещание и не спеша излагала историю их падения. Я успел застать ее рассказ почти с самого начала.

— Итак, — шепотом фиксировал я, — червонец из кошелька инспектора Гаврилова, помеченный чернильной точкой над словом «десять». Двадцать пять рублей. Пометок нет, но очень ровно загнут уголок.

— Под портретом Александра? — уточнил полицмейстер.

Русалки тотчас замолчали.

— Именно так, — подтвердил я.

— Тогда это деньги графа Комарова, — сказал полицмейстер. — У того есть привычка пересчитывать деньги, загибая уголки, так что это не должно было вызвать подозрений.

Я кивнул и сделал соответствующую отметку.

— Ну вот, — продолжила русалка. — Тогда мы переехали в Ригу, но там у нас сразу не сложилось. Дали всего пару выступлений, а потом еле ноги унесли.

— Надо же как, — почти сочувственно произнес инспектор, придвигая ко мне серебряное ожерелье. — Обязательно отметьте наличие треугольного скола на застежке.

Я дописал про рижские гастроли после каракулей Зайцева и на другом листе восьмым номером вписал «ожерелье серебряное, с пятью прозрачными камнями неустановленного типа с характерным треугольным сколом на застежке». Как потом выяснилось, камни оказались стеклянные.

— Тот тип в Риге тоже ожерелье обещал, — проворчала брюнетка.

— Дорогое? — спросил я.

Девушка пожала плечами.

— Он ведь только обещал. И не за просто так.

— А за что? — спросил я.

Брюнетка перевела взгляд на старшую. Рассказывала тут она за всех.

Как оказалось, русалки действительно были «русалками», а директор действительно был директором цирка. От самого цирка, правда, к тому времени оставался только его разорившийся в дым директор, которого я окрестил лешим. Настоящее имя он, по собственному признанию, забыл. Как позднее установило следствие, забыл он не только имя, но и триста тысяч рублей долга, на это имя записанного, однако в тот день леший упорно строил из себя жертву несчастной судьбы. Если же верить русалкам, то на судьбу он нещадно клеветал.

Удачно удрав из Москвы, леший благополучно прибыл в Петербург, где в первый же вечер в ночлежке судьба свела вместе всю его новую труппу: трех спортсменок-красавиц, плававших так, что рыбы завидовали, и оказавшегося на мели инженера. Труппу, не мудрствуя лукаво, назвали «Русалки». Первое же выступление — тогда еще с резиновыми ластами-хвостами — имело полный успех, чему, впрочем, немало способствовали костюмы красавиц. Точнее, почти полное отсутствие таковых.

— И не стыдно было? — покачал головой полицмейстер.

— Так а всё равно было темно, — усмехнулась блондинка. — Четыре факела на весь бассейн.

— Вряд ли бы они так хлопали, если бы совсем ничего не разглядели, — вздохнула брюнетка.

— Ну, что-то, конечно, видели, — сказала старшая. — Еще больше себе придумали, а собственное воображение — оно завсегда лучше чужих фокусов.

Инспектор кивнул, жестом призывая продолжать. Дальше дела труппы быстро пошли в гору, хотя по вполне понятным причинам ночные выступления русалок широко не афишировались. Девушки выступали на берегах рек, озер, даже разок в специальном бассейне порезвились.

— Вот там света было навалом, — пожаловалась старшая. — Дай им волю, вообще бы прожектор поставили. Но мы к тому времени притерпелись. Специально дома почти нагишом расхаживали, чтобы привыкнуть.

Финал был предсказуем. Богатый зритель возжелал одну из русалок — блондинку. В ответ на откровенное предложение зритель схлопотал по физиономии, после чего директор получил предписание о закрытии цирка за аморальное поведение.

Вместо этого труппа отправилась на гастроли. Вдали от столицы публика была не столь избалована, а Семенов мастерил одно устройство за другим, позволяя девушкам устраивать настоящие феерии на воде. В бщем, как ни странно это звучит в конкретно данной истории, если бы не порядочность девушек, всё бы у них сложилось успешно.

Однако что в столице, что в глубинке зритель, по сути своей, одинаков, и питерская история повторялась раз за разом. Непристойное предложение, отказ и суровое изгнание за непристойное поведение. Частые переезды оборачивались новыми расходами, да и реквизит дорожал. И вот когда перед лешим всерьез замаячила картина повторного разорения, судьба на аркане приволокла к нему ювелира Симоно.

— Надо признать, что он единственный, кто нас не лапал, — грустно заметила брюнетка.

Спокойно досмотрев первое выступление до конца, он прямиком отправился к лешему и вытащил кошелек. Директор, взглянув туда, изобразил вздох страдающего в аду грешника, после чего сообщил ювелиру, что уломать девушек на что-то большее, чем только что было показано, лично он, к своему безмерному сожалению, не в состоянии. Ответ ювелира, мол, большего и не надо, вернул лешему радость жизни. От его подопечных всего-то и требовалось продолжать выступления, только в другом месте, как бы по-настоящему и для одного зрителя.

— И вы согласились заняться вымогательством, — подвел итог полицмейстер.

Старшая русалка развела руками.

— Так, по крайней мере, нас никто не лапал, — сказала брюнетка.

— Ну что ж, — ответил полицмейстер. — В тюрьме у нас тоже никакой распущенности не дозволяется.

С ПОКАЗАНИЯМИ РУСАЛОК положение ювелира стало совсем безнадежным. Когда он, громогласно требуя справедливости, вошел в кабинет полицмейстера, Лев Григорьевич молча протянул ему копию показаний. Ювелир внимательно прочел и схватился за сердце:

— Не так всё было! Совсем не так! Симоно клянется в этом. Они хотят оклеветать Симоно. И это за всё, что Симоно для них сделал!

— А что Симоно для них сделал? — спросил полицмейстер. — Регулярно недоплачивал гонорар? С чего бы это Вера Ивановна на телеграфе подрабатывала?

— Как вы не понимаете! — снова вскинулся ювелир. — С хорошими деньгами они бы покинули город. Покинули бы такое прибыльное предприятие, которое так вкусно их кормило. Симоно не жадный! Вот господин подтвердит! — палец ювелира указал в мою сторону. — Симоно о других думал. О тех, кто своей глупостью кусок хлеба мимо рта проносит!

— Кстати, о вашем предприятии, — полицмейстер протянул ему еще одну бумагу. — Вот заключение экспертов. Весь ваш товар, от броши, что вы продали этому господину, — тут он тоже указал на меня. — До украшений, проданных всем остальным жертвам шантажа, сплошная фальсификация! Пусть и самого высокого качества.

Симоно снова взвился, но уже через полминуты пал на колени. Мол, да, фальшивка, но не он в этом виноват.

— По-моему, совсем недавно я это уже слышал, — заметил я.

— Это самая популярная фраза в моем кабинете, — ответил полицмейстер. — Так кто виноват, Симоно?

Тот моментально перестал плакать и тотчас раскололся, попутно сдав всех, включая пару проходимцев во Франции. Мол, это те двое всучили ему по дешевке большую партию драгоценностей, оказавшихся очень качественной подделкой. Ювелиру, по его словам, просто не оставалось ничего иного, как покинуть милую сердцу Францию и распродать этот товар там, где, по его мнению, оный не так скрупулезно изучают перед покупкой. Россия же всегда славилась широтой души.

— А почему вы не заявили на них в полицию? — спросил я.

— Что вы?! — Симоно картинно всплеснул руками. — Полиция не умет хранить тайны. Завтра весь Париж будет знать, что Симоно — плохой ювелир. Так нельзя!

— Неужели быть хорошим мошенником лучше?

— Хорошая репутация везде важна, — ответил ювелир.

СУД СОСТОЯЛСЯ ТОЛЬКО через месяц, от чего мне, как одному из главных свидетелей, пришлось задержаться в Ревеле.

Подводный колокол обрел вечную стоянку на задворках порта, где, по слухам, сгнил без должного присмотра. Я попытался выцарапать для Морошкиных мотор, но безуспешно. Впрочем, получив назад четыре сотни рублей, братья тут же выписали себе на них из Германии какой-то чудо-агрегат от русского инженера с не очень-то русской фамилией — Тринклер. Я посоветовал им смотреть в оба и не отдавать денег, пока не получат мотор на руки. Они долго меня за всё благодарили, но совет, похоже, пропал втуне.

Русалкам вместо обещанной тюрьмы достались исправительные работы, откуда они довольно быстро освободились с новой специальностью и, смею надеяться, чистой совестью. Леший поехал знакомиться с сибирскими сказками за казенный счет. Ювелира, на мой взгляд, следовало бы отправить тем же маршрутом, но то ли политика вмешалась, то ли наш извечный пиетет перед Западом, а только, вернув все деньги, Симоно был всего-навсего выслан из страны.

В Ревеле он сел на пароход, но во Францию так и не прибыл. Шесть свидетелей видели, как ночью на палубе пьяный ювелир внезапно перегнулся через поручни, будто увидел нечто в воде, и тотчас кувырнулся вниз. Спасти его не удалось.

 

 

Глаз шайтана

РАННИМ УТРОМ 4 октября 1582 года от Рождества Христова город Гранаду с быстротой мушкетной пули облетела печальная весть. Ночью был убит граф Ортуньо де Арморвар. Ирония судьбы: этот бесстрашный рыцарь вышел невредимым из сотни сражений, и вот пал от руки убийцы в собственном доме.

Не в силах соотнести такое злодеяние с кем-то из близких графа, народная молва немедля объявила, что это дело рук нечистого. А помяни его, так он уж тут как тут! По городу давно уже гуляли слухи, что в округе объявился чернокнижник. Месяц назад он разрыл на городском кладбище две свежие могилы и похитил останки тел. Спустя неделю навел порчу на овец дона Коруса де Овиса, так что те в одночасье околели. Да мало ли плохого приключилось в последнее время?! Вот такой злодей мог и в чужой дом под покровом ночи проникнуть, и убийство совершить.

С таким подозреваемым расследование, конечно, сразу же возглавил лично главный инквизитор Гранады Педро де Фур. Это был молодой, но очень рьяный борец со злом, вот уже почти год щедро раздававший предписания о штрафах недостаточно богобоязненным горожанам. Злые языки, правда, поговаривали, что немалая часть этих штрафов оседала в карманах самого борца, но так на то они и злые языки. В конце концов, Святая Инквизиция тщательно проверяла своих назначенцев каждый год, а у нее не больно-то забалуешь.

Кстати, разгуливающий на свободе чернокнижник тоже не вызвал бы ее одобрения. В городе поговаривали, что именно его неуловимость и стоила места предшественнику де Фура, так что служебное рвение инквизитора никого не удивило. А вот о том, каким бы мог быть финал этого дела, горожане спорят до сих пор… Мог бы быть, если бы не проезжал в ту пору через Гранаду величайший мастер Старого Света по расследованию нарушений королевских законов — дон Рамиро де Кантаре, также известный как Поющий Идальго.

ГЛАВНЫЙ ИНКВИЗИТОР ГРАНАДЫ был невысок ростом, но излучал такую силу и уверенность в себе, что этот недостаток совершенно не бросался в глаза. Выбритая тонзура блистала, словно нимб над головой. Аккуратная черная сутана сидела, как пошитый на заказ костюм. На указательном пальце левой руки красовался массивный золотой перстень с крупным изумрудом — единственный предмет роскоши, который позволял себе строгий инквизитор.

Педро де Фур сидел в личном кабинете покойного графа, в его кресле за его письменным столом. Помещение было просторным, шагов двадцать в длину и несколько меньше в ширину. На полу раскинулся толстый зеленый ковер, полностью глушивший звук шагов. По правую руку всю стену скрывала большущая картина, где изображалась морская битва с маврами. Полуголые язычники шли на абордаж, безжалостно избивая несчастных христиан кривыми саблями, но бесстрашные воины Христовы расстреливали злодеев из мушкетов и аркебуз.

Свет на картину падал слева, из двух больших окон. Еще вчера между ними висела картина поменьше. Теперь она валялась на полу. Изображением вниз. До того, как ее столь грубо сорвали, картина скрывала тайник. Его железная дверца была открыта, а сам он пуст. Инквизитор сразу же обследовал тайник с особым тщанием, но не обнаружил даже пыли…

Вдоль дальней стены комнаты выстроились старинные доспехи. Четыре полных комплекта. Все с оружием, на красных щитах красовался древний герб Арморваров.

Дверь в кабинет располагалась за спиной инквизитора. Не очень разумно с точки зрения безопасности. Впрочем, благодаря размерам кабинета, входящий оказывался не за спиной, а справа от сидящего за столом. Дверь обрамлялась широкой подковообразной аркой, прикрытой бархатной портьерой. Восточные изыски, которых инквизитор не одобрял, но и оснований запрещать не видел.

Пока домочадцы графа проходили через дверь, инквизитор, сидя вполоборота, не отрывал от них пристального взгляда.

Виконт Альфонсо де Арморвар нервно трясся и, не смотря на ранний час, был уже слегка пьян. Этот тщедушный юноша приходился покойному графу родным сыном, хотя так, по виду, и не скажешь. Дон Ортуньо отличался богатырским ростом и атлетическим сложением, да и безвременно ушедшая графиня, судя по портрету, блистала красотой и истинно испанской статью. Их сын, даже облаченный в дорогой костюм из алого бархата с золотым шитьем, выглядел ощипанным петухом, приговоренным к супу. Если бы не дочери графа, можно было бы позволить себе предположение, что род де Арморвар вырождается.

Рядом с виконтом встала его старшая сестра — донна Иоланта. Высокая, несколько полноватая красавица. Однако последнее совершенно не бросалось в глаза при ее росте. Вьющиеся светло-каштановые волосы были аккуратно прихвачены серебряной диадемой. На холодном лице, видимо с рождения, застыла маска надменности. Даже трагические события этой ночи ни на йоту не изменили выражения ее лица. На донне Иоланте было белое платье с широкой юбкой. Золотистые съемные рукава явно принадлежали другому платью. Закон против роскоши запрещал иметь более двух комплектов рукавов на платье, но испанские модницы быстро нашли выход из положения.

В широком кресле для гостей небрежно развалилась жгучая брюнетка в платье из черного китайского шелка. Никаких украшений на нем не было, но тело, которое это платье так изящно облегало, было восхитительнее любого бриллианта. По мнению инквизитора, подобный наряд уместнее смотрелся бы на уличной танцовщице откуда-нибудь из Андалусии, чем на знатной даме, но младшая дочь графа донна Бланка не считала нужным прислушиваться к чужому мнению. Волосы цвета воронова крыла обрамляли красивое личико с большими зелеными глазами. Обычно она строила из себя милого потерявшегося котенка, но инквизитор не сомневался, что и маска более взрослой особи не будет для него чем-то новым. Он уже не раз крупно штрафовал девицу за непристойное поведение, и старый дон Ортуньо всякий раз безропотно оплачивал ее выходки, чем окончательно избаловал маленькую чертовку.

Трое, по всей видимости, слуг почтительно выстроились за спиной донны Бланки, давая проницательному инквизитору понять, кто тут настоящий хозяин. Епископ кивнул всем присутствующим и строго объявил:

— Итак, начнем.

— Начнем! — подобострастно воскликнул виконт.

Донна Бланка поморщилась. Донна Иоланта бросила на брата строгий взгляд, и виконт увял, как цветок в пустыне. Инквизитор едва заметно нахмурился. Стремление содействовать следствию было, вне всякого сомнения, похвально, но в таком серьезном деле хотелось бы большего, чем подобный подхалимаж.

— Прекрасных донн обеих знаю я, — нараспев заговорил инквизитор, чуть повернувшись к виконту, но не выпуская из поля зрения остальных. — И с вами, дон Альфонсо, я знаком, хотя и не пойму, за что Господь так покарал меня? А эти трое кто?

Он резко кивнул в сторону троих, выстроившихся за спиной донны Бланки. Виконт покачнулся, и на его лице отразилась тяжелая, как доля каменотеса, работа мысли. Донна Бланка нетерпеливо дернула плечиком.

Вперед тотчас выступил тот, что стоял слева. Высокий мужчина с резкими, будто вырубленными чертами лица. Алая ливрея с гербом дома де Арморвар сидела на нем так, словно не костюм был надет на человека, а деревянную статую втиснули в наглухо застегнутый наряд. Он и ходил как статуя, не сгибая ног в коленях. С достоинством поклонившись, он словно аккуратно переломился пополам, а потом обратно восстановился.

— Святой отец, я — Карлос, мажордом, — представился он.

Инквизитор небрежно кивнул в ответ. Мол, давай сразу дальше. Карлос повернулся всем телом и указал на двух других:

— Ибрахим, доверенный слуга…

— Мавр? — резко перебил его инквизитор.

— Мориск, святой отец, — спокойно поправил его Ибрахим.

Он был невысок, но мускулист. Восточные черты и чалма на голове выдавали в нем потомка прежних владельцев этой земли — мавров. Приятное, в общем-то, лицо уродовал кривой шрам, какой обычно оставляет удар саблей. Одет Ибрахим был просто. Даже взгляду не за что было зацепиться: холщовая рубаха с обрезанными рукавами, такого же цвета штаны и башмаки.

Инквизитор недовольно кивнул, принимая информацию к сведению. О том, что слуга — мориск, ему докладывали и раньше, но вот то, что он, оказывается, не трепещет перед представителем святой инквизиции, вело к далеко идущим выводам. Спросить ведь по всей строгости с конфискацией можно и с мориска. С другой стороны: а что с него взять, с голодранца? И всё-таки слишком он спокоен.

Мажордом принял паузу за приглашение продолжать, и его указующий жест переместился на темноволосую даму. Среднего роста, средних лет, посредственной внешности, в обычном сером платье, про которое нельзя было сказать чего-либо особенного.

— А это — Синтия. Дуэнья донн обеих, приходилась хозяину троюродной сестрою по материнской линии.

Судя по поведению младшей дочери графа, воспитательные способности донны Синтии тоже были не выше среднего, и это еще по нынешним, сильно заниженным меркам. Инквизитор не стал задерживать на ней свое внимание и сразу перешел к делу:

— Надеюсь, все здесь собрались? — строго спросил он.

— Все собрались, святой отец, — сразу заверил его виконт Альфонсо. — Лишь мы с родителем покойным в доме были, за это я ручаюсь головой!

— Надеюсь, никого вы не забыли, — проворчал инквизитор себе под нос. — А вам что нужно здесь, друг мой?

В дверях стоял маленький лысый человечек в сером камзоле, таких же серых штанах и некогда черных, а ныне тоже серых давно не чищенных башмаках.

— Прошу меня простить, — сказал новоприбывший. — Мой господин Рамиро де Кантаре ожидает у дверей. Позволите ему войти?

Не успел инквизитор ответить, как донна Бланка воскликнула:

— Конечно же, зови его скорей!

Человечек тотчас вышел. Инквизитор проводил его недовольным взглядом. Слава дона Рамиро как мастера распутывать преступления давно докатилась до Гранады. Стало быть, будет мешаться под ногами. А вот почему он так скоро оказался рядом с домом, пояснила та же донна Бланка:

— То друг отца, они вместе сражались… не помню только, как то место называлось. Неважно это! Зато, как говорят, преступников умеет он призвать к ответу. Узнав, что в город едет он — гонца к нему отправила с письмом.

Инквизитор криво усмехнулся.

— Вас, донна Бланка, всегда поспешность отличала. А я вот слышал: незаслуженно его раздута слава. Но полно. К делу! Из тайника что именно пропало?

— Так, ничего, — небрежно отмахнулась донна Бланка.

— Как ничего?! — взвилась донна Иоланта. — А глаз шайтана?! Иль не достоин он упоминанья?!

Донна Бланка недовольно поморщилась, а Карлос осенил себя крестным знамением.

— Какое богомерзкое название! — тотчас воскликнул виконт, но его замечание проигнорировали.

— Ну коли вы упомянули, вы и расскажите, — спокойно сказал инквизитор. — Откуда у вас глаз, он правый или левый? Еще вы мне скажите: как обладание подобной вещью совместимо с верой?

Собравшиеся дружно притихли. Даже маска надменности на лице Иоланты на миг не то чтобы уступила место иному выражению, но так побледнела, что ее можно было бы при желании трактовать как испуг. Пусть инквизитор говорил спокойно, но за его словами явственно замаячило обвинение в ереси. Первой опомнилась донна Бланка.

— Ох нет, не глаз это совсем, а камень драгоценный. Сражаясь на Востоке, отец добыл его, как помнится, в Египте. Уже после войн, домой он возвращался с поля битвы… Ах, Карлос, я забыла! Что за битва?

— То была битва при Лепанто, донна Бланка, — поспешно подсказал мажордом.

— Вот-вот. Кроваво-красный камень, именуемый рубином, крупнее, чем куриное яйцо. Сокровищем, достойным королей, он был бы, да есть дефект — внутри там что-то черное… Так толком и не разобрать, но вот на глаз действительно похоже. А про шайтана лучше Ибрахим расскажет.

— Как пожелаете, — отозвался тот. — Шайтаном мавры дьявола прозвали. Когда и как тот глаз свой потерял — не доводилось слышать мне, а вот истории про камень этот, те по пустыне ходят — ужаснее не слышал ничего. Повсюду камень сеет зло… За урожаем ходит сам хозяин. Я лично видел города в пустыне, где не осталось никого. Султан египетский трех рыцарей нанял, чтоб камень увезли подальше из страны, да только на границе их всех перебили. Смертей принес сей камень больше армии людей.

— Полнейший вздор! — с презрением в голосе воскликнула донна Иоланта.

— Конечно, вздор, — спокойно согласился Ибрахим. — Да вот беда — сеньор действительно убит, и это всех его родных печалит.

Инквизитор понимающе кивнул и задумчиво потер подбородок.

— Итак, — подытожил он. — Я полагаю, похититель и убийца — лицо одно. Да вот не верю я, что дьявол возвернуть свой глаз утерянный пытался. А дом — как крепость, ночью тихо сюда бы простой смертный не вошел. Так стало быть: один из вас, коль не убийца, то точно вор.

Не успели домочадцы графа возмутиться, как раздался новый голос:

— Вон тот, в чалме, конечно, похититель. На рожу вы его бандитскую взгляните!

Инквизитор повернул голову. В дверях стоял темноволосый долговязый идальго, одетый по последнему слову мадридской моды во все черное с золотым шитьем и белоснежными кружевами. Черную шляпу венчало белое страусиное перо, на черных башмаках поблескивали серебряные пряжки. Украшенная перстнями рука покоилась на эфесе длинной шпаги.

— Дон Рамиро? — спросил инквизитор.

— Да. Я — дон Рамиро де Кантаре, также известный как Поющий Идальго, — с пафосом объявил гость и, видимо, чтобы ни у кого не осталось сомнений, пропел «Аве, Мария».

Прозвучало довольно похоже на кошачью серенаду. Инквизитор усмехнулся.

— Итак, злодей сыскался. Так, может, и пропажу вы найдете?

— Чуть погодя, — надменно бросил дон Рамиро. — Вначале в этом деле разберемся. Но прежде я со всем почтением принес бы дамам сожаления.

Что он и проделал, выразив соболезнования обеим доннам. Виконта он пропустил, да тот и не настаивал.

— Прошу меня простить, а кто из вас убийство обнаружил? — поинтересовался слуга дона Рамиро.

— Ах да, это — Клеменсо, — представил своего слугу Поющий Идальго. — Прошу любить и жаловать его.

— Я обнаружил труп, — сказал Ибрахим. — Часы как раз пробили полночь, по лестнице я в это время поднимался. Поднявшись, я не медля в кабинет прошел. Сеньор лежал вон там, сражен рукой убийцы.

— А за каким ты дьяволом шатался ночью по дому?! — резко бросил дон Рамиро. — Ты что же, призрак или дух какой?!

— Ну что вы, нет, сеньор, — невозмутимо возразил Ибрахим. — Я человек из плоти и из крови, а вовсе не бесплотный дух. Служу я дону благородному Ортуньо, он повелел прийти, и я пришел.

— Увидев же рубин — убил, — закончил за него инквизитор. — Да, полагаю я, что так оно и было. Покайся, сын мой. Господь наш милостив, простит тебе он грех.

— Корить меня вы вправе в медлительности только, — спокойно возразил Ибрахим.

— Тогда в нерасторопности и кайтесь, — предложил Клеменсо, проходя к месту смерти графа. — Но, если вас не затруднит, весьма подробно.

— Продолжу, если сеньорам интересно… Дела закончив на день, в саду я с саблей упражнялся. Внезапно дон Ортуньо из окна меня окликнул и повелел, чтоб я, закончив упражнения, к нему явился. Хотел он, видно, мне поручение дать. В последний раз тогда живым его я видел. Войдя же в кабинет, увидел мертвым. Сеньор лежал, в руке сжимая шпагу.

— Так дон Ортуньо с оружием не расставался даже в доме? — удивленно переспросил Клеменсо.

— Да. Он считал, что шпага придает ему и вид достойный, и облик благородный, — с усмешкой сообщила донна Бланка. — Комично выглядело это.

— Да как ты смеешь говорить такое?! — тут же взвилась донна Иоланта. — Ох, если бы тебя отец мог слышать…

— Он это слышал. И не раз…

Тем временем Клеменсо присел над местом гибели графа и с преувеличенным вниманием стал изучать пол.

— Нашел ты что-то? — осведомился Поющий Идальго, и все тотчас замерли в ожидании ответа.

— Кровь, — отозвался Клеменсо. — Да, полагаю, граф действительно пал здесь. Но чем сражен он был?

— Кинжалом, — сообщил Ибрахим. — С черной рукоятью, исполненной как будто змей с открытой пастью. За место языка — клинок, длиною в две моих ладони.

— Однажды слух меня коснулся, — сразу добавила донна Бланка, — что будто бы змеиными кинжалами владеют чернокнижники одни.

— Так ты уже и с нечестивцами свела знакомство?! — возмущенно воскликнула донна Иоланта.

Младшая сестра поморщилась, как от зубной боли.

— Я лишь сказала то, что люди говорят. А с чернокнижником, конечно, не знакома. Вот инквизитор наш почти что год мечтает с местным разрывателем могил сойтись в беседе о спасении души. Но даже он, насколько мне известно, топчется на месте.

— Ну, так уж и на месте! — возразил уязвленный инквизитор. — Святая Инквизиция не дремлет. Я обещаю вам, что, рано или поздно, его поймают и осудят!

— Не может зло избегнуть справедливой кары, — согласился Клеменсо. — А где сейчас кинжал?

Ибрахим недоуменно огляделся по сторонам.

— Я положил его на стол…

Все посмотрели на темно-коричневую поверхность стола, единственным украшением которой была массивная бронзовая чернильница. Клеменсо даже заглянул под чернильницу и чуть ли не обнюхал весь стол, но и так было видно, что орудия преступления на указанном месте нет.

— Ты можешь объяснить? — насмешливо осведомился инквизитор. — Но только на шайтана не ссылаясь.

— Нет, — честно ответил Ибрахим. — Кинжал я положил на стол, затем поднял тревогу и вернулся, писать записку доктору Филиппе. Просил его я к нам немедленно прийти, и с мальчиком отправил я посланье. Потом…

— Так, что за мальчик? — резко прервал его инквизитор.

— Поваренок.

— Поговорю с ним после, — объявил инквизитор. — Продолжай.

— Нет, погоди! — остановил его дон Рамиро. — Клеменсо, ты мне доложил, что тот сеньор, что под углом стоит, поклялся будто бы, что все здесь собрались. Мальчонки лично я не наблюдаю.

Виконт побледнел, потом порозовел, потом начал заикаться.

— Для слуг отдельный дом, — спас родственника хозяина Ибрахим. — Оттуда вход отдельный, но он был заперт… Я сам его открыл, чтоб слуги в дом прошли и факелами дом поярче осветили.

— А что же врач?!

— Он тело осмотрел и горькую догадку подтвердил. Хозяин мертв. Мы с Карлосом перенесли покойника в фамильный склеп. Он там, в саду, — мориск махнул рукой в сторону окна. — Ох, не замешкайся я там, возможно, и сумел бы отвести беду.

— Когда записку вы писали, кинжал еще был на столе? — спросил Клеменсо.

— Не обратил внимания, — сокрушенно ответил Ибрахим. — Тогда важнее найти бумаги чистой лист казалось мне. А это очень важно?

— Бесспорно, — сказал инквизитор. — Стража!

Два массивных стражника с алебардами разом ввалились в кабинет и замерли с охотничьим азартом в глазах.

— Арестовать! — коротко бросил инквизитор и указал на Ибрахима. — В тюрьму его отправим после, пока пусть будет под рукой. Но, дон Рамиро, без рубина успех ваш — никакой.

— Найдем, — небрежно бросил Поющий Идальго. — Лишь дайте срок.

— Ах, чем скорей — тем лучше! — воскликнула донна Бланка и, грациозно выскользнув из кресла, устремилась к дону Рамиро. — Пока не найден камень — мы все под подозрением. Прошу вас, примените всё свое уменье. Отец так много говорил о вас…

Чуть ли не повиснув на могучем плече Поющего Идальго, она всем своим видом являла облик бедного потерявшегося котенка, а ее зеленые глаза бессовестно обещали рыцарю самый яркий бриллиант в сокровищнице графа. Ну как тут можно отказать?

— Везде и всюду я к услугам вашим, донна Бланка.

— Благодарю, мой рыцарь благородный, — с чарующей улыбкой промурлыкала донна Бланка и тотчас мягко отстранилась.

В коридоре послышался какой-то шум. Карлос шагнул было к двери, но донна Бланка его опередила. Выглянув за дверь, она язвительно сообщила:

— Эй, Иоланта, там твои землекопы. И вид у них такой убогий, что лучше поспешить, покуда стража не намяла им бока. Уж больно на бродяг они похожи.

— Какие землекопы?! — недовольно поинтересовался инквизитор. — Ведь даже не отпели графа.

— Наверное, это-то и не дает ему покоя, — отозвалась донна Бланка. — Моя сестрица утверждает, что утром призрак видела отца, и он ей указал, куда рубин запрятан.

— Да, видела! — воинственно заявила донна Иоланта. — И так же ясно, как сейчас всех вас. Вы можете не верить мне, но через час я возвернусь с рубином. Вот только что вы скажете тогда?

И она покинула кабинет, демонстративно отвернувшись от Поющего Идальго. Должно быть, мнения сестер о его талантах несколько различались. Остальные, клятвенно заверив друг друга в своем неверии в потусторонние силы, оперативно потянулись следом. Вскоре в кабинете остались лишь Поющий Идальго, который считал ниже своего достоинства идти не во главе процессии, и его верный Клеменсо.

Еще раз осмотрев стол, маленький человечек пошарил в тайнике и столь же методично осмотрел оба окна. Сейчас они были распахнуты, чтобы дать доступ воздуху и свету, а на ночь запирались толстенными дубовыми ставнями. Снаружи такие не откроешь. По крайней мере, без шума.

— Сюда, сеньор, взгляните, — позвал Клеменсо. — Нисколько не повреждены засовы. И высоко. Вы мне поможете, сеньор?

— Конечно.

Дон Рамиро могучей дланью сгреб слугу за шиворот и отправил за окно. Как котенка за шкирку. Клеменсо, цепляясь за подоконник, осмотрел стену снаружи. Стоявшие в саду стражники с интересом следили за ним, а двое даже затеяли пари — как скоро навернется этот коротышка?

— Ты скоро там? — недовольно буркнул Поющий Идальго. — Ты все-таки не кошка.

— Я все, сеньор, верните меня в дом.

Поющий Идальго рывком втащил слугу обратно и растер онемевшую руку.

— Ну, что там интересного?

— Стена отвесная, без трещин и уступов, — начал доклад Клеменсо. — На подоконнике — царапины. На камне, что с той стороны — они же. Пусть свежие. Но как преступник влез в окно, когда под ним слуга с оружием крутился?

— А если врет? — со свойственной ему прямотой ответил дон Рамиро.

— Возможно, — кивнул Клеменсо. — Но вижу я такой вот поворот: войти злодей мог через дверь, она, как я заметил, без замка. Убил, украл, но вот обратно хода нет — по лестнице идет сюда слуга.

— Опять же, если он не врет, — снова уточнил дон Рамиро. — Вот сердцем чувствую, темнит наш марв.

— Но если камень он украл, то почему же не сбежал?

Дон Рамиро пожал плечами. В саду появилась вся компания. Оттеснив стражников, на передний план выступила банда оборванцев с лопатами. Они довольно лихо срыли пару цветущих кустов, но не преуспели. Донна Иоланта помрачнела. Ее сестра вознаградила главаря землекопов звучной оплеухой и заставила вкапывать кусты обратно.

— Какой в саду порядок идеальный.

— Так сам же видишь, — усмехнулся дон Рамиро. — Вон эти куст помяли, так и работе уж не рады.

— И я к тому, сеньор. Здесь высоко, и камень снизу. В окно б я прыгал — прыгал бы в кусты, а то и ноги поломать недолго.

— Да, это ты заметил тонко. Так, говоришь, никто не демонстрировал тут прыть? А эти вот царапины — чтоб нас со следа сбить?

Клеменсо кивнул, продолжая размышлять вслух:

— Не думаю, что Ибрахим солгал. Но есть вопрос: на стол он бросил окровавленный кинжал. Да только крови нет ни капли там.

— Так может, мавр клинок привычно вытер. Беречь оружие — привычка у солдат, а этот мавр — боец, за это поручусь.

— А чем он вытер?

Дон Рамиро пожал плечами.

— Да платком… А может, об рукав. Да здесь же мертвый лежал граф!

— Все может быть. Так, значит, в этом доме должен быть платок в крови, или рукав одежды. Ведь стража дом немедля оцепила. И все, кого возможно заподозрить, в доме. Конечно, как вы тут подметили, сеньор, злодей одеждой графа стер следы злодейства, но это тоже мы проверить можем.

— Разумно говоришь.

Как всегда, приняв решение, дон Рамиро действовал без раздумий. Пройдя обратно к окну, он высунулся наружу. Инквизитор и донна Иоланта разносили землекопов. Те разводили руками и что-то мямлили в свое оправдание, но перекопать сад от края до края не позволяла донна Бланка. Виконт честно пытался поддержать обеих сестер разом, но, судя по унылому виду, не преуспел ни на одном из направлений.

— Эй, там! — крикнул дон Рамиро. — Оставьте сад в покое, ведь не крестьяне, чай. Я знаю развлечение получше.

После чего кратко изложил идею Клеменсо.

— Осматривать мои вещи?! — возмущенно вскинулась донна Иоланта. — Неслыханная наглость!

Ее было поддержал и виконт, но донна Бланка так резко осадила кузена, что тот увял на середине фразы.

— Какие интересные фантазии, мой рыцарь, — промурлыкала донна Бланка. — Но, раз это так важно, я согласна.

Неожиданно дона Рамиро поддержал и главный инквизитор. И сразу строго посмотрел на мавра. Видать, тот по-прежнему оставался подозреваемым номер один.

— Эй ты, в чалме, где прячешь барахло свое?! — обозначил дон Рамиро направление поисков.

— Милостью графа отведена мне комната, — спокойно отозвался Ибрахим. — Прошу сюда.

Тщательный обыск, учиненный инквизитором, Клеменсо и одним стражником — больше в комнатушке слуги народу не поместилось бы, — никаких находок не принес.

Следующим добровольно вызвался подвергнуться обыску мажордом. Его апартаменты — раза в два больше — тоже ничем не порадовали разошедшихся сыщиков. С тем же успехом. Впрочем, посмотрев, как Карлос ковыляет по дому на негнущихся ногах, дон Рамиро и так понял, что в бою с графом у мажордома не было ни единого шанса. Тайком, из-за угла — еще может быть, хотя и в таком деле ловкость нужна, а вот против шпаги — нет, мажордом был невиновен.

Благородное семейство, в отличие от слуг, обитало на втором этаже. На лестнице виконту идея с обыском его комнаты настолько разонравилась, что он начал скулить о правах дворянина. Поющий Идальго тактично рекомендовал ему или продолжить свой монолог молча, или защитить свои права со шпагой в руке. Виконт решил проявить благоразумие и самообладание.

Спустя еще пять минут, когда дон Рамиро взял в руки его белый камзол, виконт утратил и то, и другое. Истерика, перемежаемая угрозами и невнятными посылами, впрочем, особого впечатления ни на кого не произвела. Невозмутимый, как нильский крокодил, дон Рамиро вывернул камзол наизнанку и спокойно осмотрел большое бурое пятно. Оно расплывалось от локтя вниз по всему рукаву. Даже манжету кровь забрызгала.

— Нож в рукаве обычно носят в ножнах, — задумчиво молвил дон Рамиро. — Так и одежда пачкается меньше.

Виконт кивнул и упал в обморок. Нахмурившийся инквизитор повернулся к двум стражникам, что по-прежнему маячили за спиной Ибрахима.

— Этого освободить. Этого стеречь. Очнется — потолкуем.

И, растолкав стражу, он стремительно вышел из комнаты.

— О чем с ним еще можно говорить? — презрительно бросила донна Бланка.

— Например, о бренном теле, что жаждет подкрепиться, — подал дон Рамиро очередную светлую мысль. — Не знаю, что там на часах, а в животе моем давно уж полдень.

— О, сейчас, сейчас… Эй, Карлос! Ты как же допустил, что гость и друг отца напомнить вынужден был нам о гостеприимстве?!

Мажордом тотчас извинился и поспешил исправить свою оплошность. Надо отметить, справился он довольно быстро. С поправкой на трагические события этой бессонной ночи — вообще молниеносно. Справился, конечно, не сам, а слуги, но организовал это маленькое чудо все-таки он.

После сытного обеда дон Рамиро в сопровождении Клеменсо вернулся в комнату виконта. У входа дремал стражник. Привалился спиной к закрытой двери и тихонько даже похрапывал, но, заслышав шаги на лестнице, тотчас подтянулся. Увидев дона Рамиро, стражник вежливо посторонился. Второй страж дежурил в комнате. Стоя с алебардой у распахнутого настежь окна, он бдил, наблюдая, как виконт мелко трясется на большой кровати с откинутым алым балдахином.

— Свободен, — небрежно бросил дон Рамиро. — Да не ты, охрана.

Воспрянувший было виконт снова впал в дрожащее оцепенение. Поющий Идальго расположился в кресле, а Клеменсо скромно встал сзади.

— Кайся, паршивец! — повелел дон Рамиро.

Виконта как подбросило.

— Клянусь, не убивал я, дон Рамиро! Святых в свидетели зову.

— Ты святых в это грязное дело не путай!

Заметив, что у виконта опять закатываются залитые вином глазки, Клеменсо поспешил вмешаться.

— Если вы не убили графа, то честно расскажите, откуда кровь на рукаве камзола. Спасение ваше в правде.

— Клянусь вам! Да у меня бы никогда рука не поднялась…

— Да поднялась бы запросто она, — сурово прервал его дон Рамиро. — Вот опустилась вряд ли. Таких бойцов, как ты, граф батальона стоил. Но вот чья кровь на рукаве? Смотри, не ври! Имей в виду, что инквизиторы всю правду вырвут, да покалечат ненароком. Покайся лучше сам.

Глазки у виконта все же закатились, но Поющий Идальго был, помимо прочих достоинств, еще и великим психологом и нашел единственно-верную фразу, способную возвратить виконту утерянное душевное равновесие:

— Ну ты, позор рода и нации, сейчас падешь — и встанешь в подвалах инквизиции!..

Виконт все-таки упал, но не в обморок, а на колени.

— Не губите, дон Рамиро…

— Короче!

Подпрыгнув, виконт бочком скакнул к секретеру и выудил из-за шеренги книг несколько листов бумаги, густо заляпанных кровью.

— Вот…

Дон Рамиро небрежным жестом повелел Клеменсо забрать документы. Тот осторожно разгладил смятые листы и углубился в чтение. Дон Рамиро тем временем задумчиво разглядывал трясущегося виконта. Наконец, он сказал:

— Ну, ладно. Начал хорошо, давай уж до конца. Кинжал где? Ножны, как я понимаю, ты не носишь.

Виконт побелел, позеленел и снова побелел.

— Но это все… Клянусь!..

— Сеньор, — вмешался Клеменсо. — Здесь завещание графа. И чистые листы здесь есть.

— Вот это жадность! — восхитился Поющий Идальго. — Украсть, так сразу все, включая и бумагу.

— Да-да, всего лишь завещание. Увидел я его, и черт меня попутал.

— Вот как? И сколько полагается тебе?

— Да в общем ничего, — ответил за виконта Клеменсо. — Лишь пожелания умереннее в тратах быть и в играх осторожность соблюдать.

— Наследники за меньшее, бывало, убивали.

Виконт тяжело вздохнул, обречено махнул рукой и упал-таки в обморок.

— М-да, — глубокомысленно изрек дон Рамиро. — Я бы такому и мышь в мышеловке добить не доверил… Получается, все-таки мавр.

— Но, сеньор, ведь он не сбежал? Тревогу поднял, обнаружив тело. Я слуг немного расспросил, так это он тут всех перебудил. Шумел при этом так, что всех соседей на ноги поднял, и инквизитора со стражей он привел. Разве убийца так повел бы дело?

— Хотел всех с толку сбить.

— А смысл? Не проще ли сбежать с добычей?

— Логично. Пойдем-ка с ним еще раз потолкуем. Эй вы там, за дверью! — рявкнул дон Рамиро. — Примите тело на хранение.

Ибрахима они нашли в его комнате, где тот разбирал учиненный следопытами беспорядок. Поющий Идальго вошел без стука, сбросил со стула на пол какие-то тряпки и сел.

— Угодно что-нибудь сеньору? — невозмутимо осведомился Ибрахим.

— Сеньору, то есть мне, угодно знать, почему ты, единственный достойный кандидат в убийцы, убийцей не являешься?!

Ибрахим только усмехнулся.

— Пожалуйста, скажите, — вежливо встрял Клеменсо, — а кто еще, из тех, кто не был этой ночью в доме, знал о рубине?

Ибрахим ненадолго задумался.

— Вообще-то, дон Ортуньо особо никому не говорил. Соблазн какой для разного отребья, да и добыл рубин сам граф отнюдь не прикупив на рынке.

— А, кстати, как рубин достался графу?

— В бою. Тогда я на Востоке жил. К морискам здесь всегда недобро относились, а уж когда восстание в 71-м разгромили, совсем всё плохо стало. Так многие дома свои бросали и ехали со скарбом на восток. Так получалось, в основном через Египет, где многие осели насовсем. Такие караваны — добыча лакомая для бандитов. Я с бойцами те караваны подряжался охранять. Не часто мы без драки проезжали. И вот однажды сопровождали караван торговцев, что спешно ехали как раз обратно, хотя обычно возвращались мы одни. В дороге мы нагнали рыцарей отряд. Те не спешили. Их командир, которым был не кто иной, как благородный дон Ортуньо, велел своим бойцам сойти с дороги и караван наш пропустить. Раскланялись мы с ним и собрались было проехать, но лошадь одного испанца вдруг встала на дыбы. Казалось бы — пустяк, но главный в караване на рыцаря потоки брани вылил, и богохульствовал при этом он изрядно. Понятно, слово за слово, и скоро сталь запела. Я ранен был, а многие убиты. Был караван разгромлен. Но дон Ортуньо, победив, стал вновь любезен, мне помощь оказать велел, помог добраться до Александрии и оплатил лечение мое. Я потерял там все: работу, репутацию, коня. Но не оставил дон Ортуньо меня в беде, к себе на службу взял… Позднее показал он мне рубин. Сказал, что в том бою добыл трофей. Хотел он знать о камне все. Узнал я Глаз Шайтана. Все без утайки поведал графу, что люди говорят, но не поверил тот.

— А кто еще тот камень видел?

— Лишь дочери, виконт доверьем не был облечен. Все карты, кости. Конечно, знал, но поручусь — не видел. Еще знал Карлос. Его семья де Арморварам не в первом поколении служит, в доверии он полном. Из тех, кто не был в доме, могу назвать лишь одного. Это монах. Старинный друг дона Ортуньо и крестный донны Бланки, отец Сергий. Всегда в дом вхож он был без приглашения, а когда дом его сгорел ночным пожаром, так поселился временно у нас. Хозяин полагал, что, ближе став, монах сумеет Бланку приструнить. Она подчас настолько своенравна, что запросто могла черту дозволенного перейти.

— А где бы мы могли его найти?

— Увы. Лишь там же, где и графа, — грустно отозвался Ибрахим. — Он умер. И неделю как отпели.

— Умер? Иль был убит?

— Остановилось сердце. На улице, средь бела дня. Да здесь, на кухне, стражника я видел, наемник из немецких, Карлом кличут. Он был там и это может подтвердить.

— Сеньор, уверен, дело здесь не чисто, — сказал Клеменсо. — Солдата надо расспросить…

СМЕНИВШИСЬ СО СТРАЖИ, солдаты были не прочь залить тяготы службы добрым вином, но инквизитор прямо на кухне долго и дотошно расспрашивал мальчишку Санчо о ночном походе к доктору, а устраивать пьянку на глазах у святого отца пороху не хватило. Наконец, инквизитор ушел, и они смогли спокойно наполнить кружки. Выпить не успели. Дверь с грохотом распахнулась, и в кухню ввалился Поющий Идальго в сопровождении Клеменсо. Стражники разом погрустнели.

— Всем привет! — громко поздоровался дон Рамиро, занимая место во главе стола и забирая у проходившей мимо служанки кувшин с вином. — У всех налито?

Стражники обратно повеселели. Дон Рамиро поднял тост за короля Испании Филиппа II. После третьего тоста — за королеву — атмосфера на кухне утратила последние намеки на официоз. Дон Рамиро вытащил из угла стражника Карла, усадил рядом с собой на табурет, и они выпили за торжество справедливости.

— Так, Карл, — сказал дон Рамиро. — Сосредоточься, как перед выстрелом, и скажи: ты действительно видел, как умер отец Сергий?

— А то нет! — запальчиво ответил Карл. — В тот день я на часах стоял, у башни инквизиции, при входе. Сменился только что, тут к отцу святому кличут. Мол, нужен стражник, ну, я и поднялся. Вот захожу — сидят, вино тихонько потребляют, закусывают, чем им бог послал. А, вот гляжу, совсем уж белый отец Сергий, нехорошо ему в такой-то духоте. Ну, инквизитор говорит, что, мол, вот нездоровится ему. На воздух надобно его, да и до дома проводить. А то ведь всякое случиться может, а отец Сергий уж так волнуется за донну Бланку, что вот совсем ему нехорошо. Ну, я-то понимаю, что перебрал вина святой отец, но спорить не могу. Помог отцу святому по ступенькам вниз спуститься, на улицу его я вывел, и пошли мы с ним вдвоем. А отец Сергий точно, как и говорили, за донну Бланку разговор ведет. Мол, вдруг ее сумеет кто обидеть. Хотел бы на такого удальца взглянуть…

Сидевшие рядом стражники дружно заржали. Другие — тоже, пьяный смех заразителен.

— Не понял, — недовольно заявил Поющий Идальго. — Что смешного?

— Так, дон Рамиро, — пояснил небритый стражник с перебитым носом. — Ведь донна Бланка, она ведь донна обликом лишь только. Стреляет из мушкета, владеет шпагой не хуже графа, саблей рубит. Тут кто ее обидит, дня не проживет.

— Это точно, — подтвердил другой. — Видал я как-то, как упражняется она. Родиться бы ей рыцарем, да видно, не судьба.

— О том святой отец и толковал, — вмешался Карл, недовольный тем, что его перебили. — До дома самого мы за беседой с ним дошли. И вдруг схватился он за сердце и упал. Патруль я кликнул, что, на счастье, проходил неподалеку, и к дому побежал. Навстречу вышел мавр. Ему хватило взгляда одного, чтоб диспозицию понять. Тревогу поднял и врача откуда-то привел, да в дом помог священника внести. Вот славный малый! Хорошо, что я его в лицо запомнил. Да и ребята говорят, что принял веру истинную он и добрым стал христианином. А что родился мавром, так на то Господня воля.

— Вот инквизитор бы тебя послушал, — бросил кто-то.

— А что?! Исправно службу я несу. И в церковь захожу! А мавра невзлюбил он, что с того? Не дева, чай.

Кто-то взгоготнул.

— Ага. По девам инквизитор наш — большой мастак.

Разговор перекинулся на женщин, потом на службу.

Скромно сидевший на уголочке Клеменсо подсел к Карлу, но тот уже порядочно накачался и все порывался спеть со слугой что-то на немецком. Поющий Идальго резко встряхнул стражника за плечо.

— Эй, там! Ты главное скажи… В чем главное, Клеменсо?

Карл сфокусировал пьяные глаза на слуге.

— Запомнили в лицо вы Ибрахима? Вам это после пригодилось? — спросил Клеменсо.

Стражник икнул и усмехнулся.

— Мавра, что ль? Не мне, ему-то пригодилось. Как графа-то убили, нас по тревоге поднял капитан. Ух, доложу вам, инквизитор бушевал… Нас торопил, ногами топал и карами небесными грозил. Мы строились уже, а тут вдруг, как на грех, мавр объявился… Он с донесением прибег, а мы в запале, не разобравшись, за шпиона приняли его. Да уберег Бог от греха, признал его я. Сказал ребятам, кто таков. Он доложился инквизитору, хотя тот мало слушал, и нас до дома проводил, а там уже шум, гам и крики! Патруль прибег буквально перед нами. Мы заняли посты, а мавра в дом услали. Чтоб от греха подальше…

— Разумно, — согласился дон Рамиро.

А Клеменсо вздохнул и покачал головой.

Оно, как оказалось, и не удивительно. Потому как покой ждал только честно отдежуривших свое стражей. Вначале Клеменсо сбегал по делам, а едва вернулся, как дон Рамиро начал прощаться. Неотложные дела призывали их с Клеменсо покинуть город, но встревоженной донне Бланке Поющий Идальго дал слово рыцаря вернуться через день и тотчас предъявить злодея.

— Сбежал герой, — саркастически заметил по этому поводу инквизитор. — Не думаю, что скоро мы его увидим.

— Таким вот подозрением его бы вы могли обидеть, — ответила на это донна Бланка. — Но мой герой превыше слов.

— Сел на коня и был таков, — ввернул малость оправившийся виконт.

К его сожалению, инквизитор поддержку не оценил, а вот сестра посмотрела очень строго. Расследование продолжили, но с отъездом Поющего Идальго оно шло вяло и без огонька. Донна Иоланта со своими землекопами перекопала-таки часть сада вплоть до фонтана. Они бы и его перевернули, да не справились. Инквизитор наблюдал за их кипучей деятельностью, но сам не встревал.

Глубоко затемно землекопы выбились из сил и взмолились о передышке. Очень неохотно донна Иоланта дала им время до утра. Скорее в надежде, что этой ночью призрак отца будет более точен. Отпевание графа было назначено на следующий день, а после него он уже вряд ли будет способен на такие экзерсисы. Так что у Иоланты была всего одна ночь.

Ее младшая сестра как заперлась в своей комнате, так и не выходила даже к ужину. Иначе бы разгром сада не дался так легко. Виконт, вернув украденные бумаги, старательно заискивал перед главным инквизитором, пока тот не выгнал его из кабинета. Оставшись в одиночестве, инквизитор прошелся пару раз по кабинету, подошел к окну с царапинами на подоконнике и глубоко задумался. В саду сменилась стража.

Пора принимать решение. В смысле, отправить мавра в подвалы инквизиции — хотя бы для проформы. Этот коротышка прав: был бы тот вором — сбежал бы. Кстати, а сам-то дон Рамиро отбыл очень и очень поспешно. Сразу инквизитор не догадался его задержать, порадовавшись отбытию столичного проныры, а не увез ли он рубин? Наконец, решив, что разгадка может посетить его, так сказать, ближе к телу, он вышел из дому и направился к склепу. К счастью, у донны Иоланты хватило такта не разрыть хотя бы этот уголок. В темноте можно было бы запросто переломать ноги, даже не прыгая сюда из окна.

Фамильный склеп, по правде говоря, был не совсем склепом. Владевший ранее этим домом мавританский рыцарь хранил там какие-то реликвии. После падения Гранады, когда дом достался рыцарю де Арморвару, тот устроил там хранилище воинских трофеев. Его сын превзошел родителя не только на поле брани, где, кстати, и заслужил для рода титул графа, но и в благочестии. Доспехи переехали в дом, а хранилище стало семейной часовней.

Внутри было мрачно, как в настоящем склепе. Посреди, на каменной плите, стоял гроб с покойным. На стене висели в три ряда маленькие портреты предыдущих Арморваров, из-за чего, собственно, нынешние и называли часовенку склепом.

Сзади послышался шум. Инквизитор обернулся. К склепу спешила вся компания во главе с донной Иолантой. Замыкал процессию мажордом Карлос. Его походку инквизитор признал и в темноте. Только вот факелы захватить они не догадались. Хорошо, что кто-то из стражи распорядился. Инквизитор отступил в тень, но если он таким образом рассчитывал выявить преступника, то просчитался. Сбившись в кучу перед входом, участники трагеди толкались, как сонные бараны. Увидев вышедшего из тени инквизитора — в свете факелов прятаться уже смысла не было, — они так же дружно потянулись к нему в склеп.

— А вы уж первый, как всегда! — с особым подобострастием воскликнул виконт.

Его лицо украшало несколько свежих синяков и плохо замаскированная ссадина. Если спросить, наверняка скажет, что опять упал с лестницы. Не в первый раз. Хотя конкретно в этот лестница была особенно сурова. Но приперлись они сюда всем скопом явно не для того, чтобы виконт демонстрировал мастерство полета мордой вниз.

— А вас какая привела сюда беда? — с усталым вздохом осведомился инквизитор.

— Святой отец, нас дон Рамиро всех просил собраться, — пояснил Ибрахим. — Считает он, что сей же час заставит одного из нас признаться… Увидев, что вы к склепу подошли, мы все за вами поспешили.

Переняв у стражника факел, он пристроил его в крепление на стене. Стало заметно светлее.

— Так он вернулся?

— Только что. Устал, но лишь лицо умоет, будет здесь, — гордо заявила донна Бланка. — У нас, наверное, минута есть.

Инквизитор покачал головой:

— Бывает верно так, убийцу вновь на место преступления как будто кто приводит, но здесь лишь труп. Да и пришли вы, уж простите, скопом. Как среди вас определим мы одного?

— Да без труда, — раздался из темноты голос дона Рамиро.

Следом и он сам пожаловал. За ним, как тень, следовал Клеменсо, не высовываясь вперед господина.

— Тогда прошу сюда, — усмехнулся инквизитор. — В наш слишком тесный круг. Нашли вы что-то, что приблизит нас к разгадке этой страшной тайны?

— Кого-то… — поправил его дон Рамиро.

— И кто же это? — иронически подняв бровь, осведомился инквизитор.

— Приезжий. Точнее, проезжий, который крюк согласен сделать небольшой, чем свой вояж немного удлинить, но справедливости тем самым послужить. Днем за советом к нему отправились с Клеменсо мы, да вот оказия судьбы — он сам навстречу вышел нам.

— Так. Любопытно, что сказал он вам?

— Уверен, что беседу с ним найдете вы безмерно интересной. А я задам всего один вопрос.

— Всего один? Какой? Неужто все так просто?

В дверях возникла широкая морда стражника.

— Святой отец пришел. Прикажете просить?

— Да.

Стражник убрался, и тотчас внутрь шагнул высокий, атлетически сложенный священник.

Инквизитор нахмурился.

На таком человеке куда уместнее бы смотрелись доспехи — вроде тех, из кабинета, — чем сутана. Новоприбывший слегка склонил голову в знак приветствия, и дон Рамиро, не откладывая дела в долгий ящик, выдал сой вопрос:

— Скажите, дон Хосе, вы узнаете этого прохвоста?

— Впервые вижу, дон Рамиро, — спокойно произнес священник. — Хоть память у меня отменная на лица.

— Не сомневаюсь.

— Что это значит, дон Рамиро?! — вскинулся инквизитор. — Кто этот человек?!

— А вы не узнаете? — с деланным изумлением отозвался дон Рамиро. — Да это же ваш лучший друг и однокашник по университету в Алькала-де-Энарес, где оба вы прилежно изучали право. Да, это старый добрый дон Хосе. Так как же так, дон Педро?

— Это не Педро, — сухо заметил дон Хосе. — А кто он — следствие покажет. Стража! Стража!

— Попробуйте!

Лже-инквизитор отпрыгнул назад. Кисти нырнули в рукава и вынырнули с тонкими черными кинжалами. Рукояти их напоминали оскалившихся змей.

— Одним из них был заколот дон Ортуньо, — спокойно заметил дон Рамиро, вынимая шпагу из ножен. — Вопрос лишь в том, каким из двух?

— Левым, идиот! — рявкнул лжеинквизитор. — Вонзил отравленный кинжал ему я в правый бок. Тебе его всажу я прямо в сердце!

— Вот негодяй!

Покойный дон Ортуньо, откинув крышку, внезапно сел в гробу и схватил лжеинквизитора сзади за руки. Дико взвизгнув, тот рванулся вперед, но метнувшийся сбоку Ибрахим основательно треснул злодея кулаком по затылку. Глаза лжеинквизитора остекленели, и он рухнул на колени. Дон Рамиро шагнул вперед и парой точных сильных ударов выбил кинжалы из ослабевших пальцев. Донна Иоланта покачнулась и упала в обморок. Виконт попытался подхватить сестру, но явно переоценил свои силы и рухнул вместе с ней. Донна Бланка невозмутимо переступила через лежащую парочку и бросилась к воскресшему отцу.

— Хватайте самозванца! — приказал дон Рамиро прибежавшим на шум стражникам, вложил шпагу в ножны и повернулся к потирающему правый бок покойнику.

— Добро пожаловать обратно в мир живых, отец, — молвила донна Бланка, помогая тому выбраться из гроба. — Но что с тобой?!

— Так, пустяки. Повязка сбилась.

— Эй, кто-нибудь, врача! — крикнул дон Рамиро. — А вы, сеньор, извольте объясниться. Я вас, признаться, завтра собирался хоронить.

Дон Ортуньо, опираясь на дочь, осторожно присел на край мраморной плиты.

— Спасибо, Бланка. Я понимаю, дорогой мой дон Рамиро, уже сами вы решили эту жуткую задачку. Той ночью, когда я якобы погиб, действительно стоял я на краю могилы. Злодей в мой дом проник, и только случай мне спасением стал. Как он проник — ума не приложу…

— Ключи похитил у отца Сергия, дон Ортуньо, — вежливо заметил Клеменсо, — которого злодейски отравил. Ведь мертвому не надобны ключи.

— Вот негодяй, — дон Ортуньо сокрушенно покачал головой. — А ведь они казались мне друзьями и образумить дочку младшую мою пытались вместе…

— Вот это-то меня и удивило, — заметил Клеменсо. — Вот этот Педро… Давайте так его пока мы будем называть… на штрафы не скупился, индульгенции без меры продавал, а если осуждал кого, имущество всегда изъято было. О жадности его по городу легенды ходят. Конечно, с виду все доходы в казну святого Ордена текли, но мы же понимаем — немалое число дублонов как будто затерялось по пути. И вдруг, как будто без причины, он проникается заботою глубокой о нравственности донны Бланки, приключения которой довольно-таки безобидны были, зато не мало поспособствовали его обогащению.

Дон Ортуньо кивнул.

— Да уж, немало уплатил я за безобидные те выходки ее.

— И тут этот прохвост зарезал курицу, что золотые яйца приносила! — воскликнул дон Рамиро. — Простите, дон Ортуньо, это не про вас.

— Да нет, уж будьте по-солдатски прямы. Я воспитанием ее пренебрегал, и вот — финал.

Донна Бланка гневно зыркнула на Поющего Идальго, давая понять, что этот разговор ей не по нраву, но дон Рамиро — не виконт. Он только улыбнулся в ответ. А Клеменсо тем временем развивал свою мысль.

— Вот тут, сеньоры, стал я думать. Сменял он деньги на возможность постоянно быть рядом с отцом Сергием. С чего бы это? Мне видится всего одна причина. Он крупную повел игру, и то, что раньше деньги приносило, его уже не удовлетворило. Возможно, он узнал о камне. Но как? Заметьте же, сеньоры, беседы их всегда велись наедине и за стаканчиком вина.

— Не это преступление, дорогой Клеменсо, — улыбнулся дон Ортуньо.

— Сеньор, вы правы, но кто знает, что этот Педро мог в вино подсыпать? Чернокнижники слывут людьми, весьма сведущими во всяких ядах или зельях… Решившись на злодейство, он отравил отца Сергия, который, быть может, даже заподозрил что-то, и умыкнул ключи. В беседах с ним заранее вызнал, где комнаты какие, да какой у графа распорядок дня… Не изменили вы, сеньор, в ту ночь своим привычкам…

Дон Ортуньо кивнул.

— Как будто рядом были вы. И не пойму, что на меня нашло? Все ведь уже определил, да вдруг засела в голову мысль, что по ошибке камень Иоланте я вместо Бланки отписал. Бумаги разложил, вдруг дверь открылась. Подумал я, что Ибрахим пришел, позвал его. В ответ лишь тишина… Я шпагу достаю и к двери. Вот тут он и напал! И хорошо же он фехтует, черт возьми! Попался я на финт, кинжал в бок получил. Ну, думаю — конец. Ан нет, стук в дверь. Так этот сразу шасть в окно, в дверях уж Ибрахим. Он жизнь мою и спас. Какой-то дрянью раны мои смазал. Воняет гадостно, но боль и кровь унялись быстро. И вот, как только Ибрахим за дверь, так снова мой знакомец объявился, хватает со стола кинжал и к тайнику, что за картиной. Да только камень на столе тогда лежал, бумагами едва прикрытый. Так этот снова прыг в окно! Ну, думаю, нечистый. Вернулся Ибрахим, и я его подбил сказать, что умер граф. Так заодно взгляну, как родственники о покойном мне печалиться и убиваться станут, да и убийца не придет за мертвецом. — Дон Ортуньо покачал головой. — Ан нет, пожаловал он ночью. Спел чего-то, а потом вдруг требует, мерзавец, чтобы дух мой указал, где спрятал я рубин. А днями раньше Бланка слух мне рассказала, что город потихоньку будоражил, о том, что чернокнижник объявился. Смекнул тогда я, кто таков мой недруг. Жаль, в маске был, лица не видно…

— И вы примерили роль призрака? — полуутвердительно спросил Клеменсо.

— А что мне оставалось? На свежий воздух прогулялся, на куст какой-то указал, и возвернулся. Пусть, думаю, копает. Нет, затаился. Но опоздал хитрец, мы с Ибрахимом свою игру затеяли, на вас, мой друг, и милость провидения положившись… Я восхищен, как быстро вы клубок сей размотали.

— Тут случай нам помог, — с улыбкой сообщил Клеменсо. — Поверив Ибрахиму, мы допустили, что сказал он правду. Но если он тревогу поднял, как получилось так, что инквизитор его опередил? Или за домом он следил, иль в этом деле наследил. Причем сам лично. Можете представить, что главный инквизитор лежит в канаве, в засаде затаившись?

Присутствующие дружно покачали головами.

— Тогда немного остается, — продолжил Клеменсо. — Он в доме был. И рвение его тогда не столько службой объяснялось, сколь опасением, что случаем воспользовался кто-то из домашних. Себе присвоив то, что он украсть наметил. Решили мы узнать о нем чуть больше — да незадача: никто как следует не знал его. Приехал Педро прямиком из Рима, с бумагами, конечно, честь по чести, но вот в лицо не знал его никто. Так он ли это? Справки навели мы и выяснили, где сыскать того, кто может нам помочь. А дальше слышали — судьба сама вела его навстречу. Примчались мы обратно, в дом его тайком ввели и инквизитора в окошке указали. Вот тут-то и открылся весь секрет. Осталось лишь при всех изобличить злодея, в чем вы нам преизрядно помогли.

— Воистину, нет равных вам!

Дон Рамиро самодовольно усмехнулся.

— А где же спрятал ты рубин, отец? — осведомилась донна Бланка.

— У Ибрахима. Ему доверил камень скрыть и даже мне, пока напасть нас не минует, секрета ни за что не открывать. Где Ибрахим?

— Ушел со стражниками вместе, — сообщил Карлос. — Прикажете позвать?

— Будь так любезен.

СПУСТЯ ЧАС, КОГДА знатная компания переместилась в кабинет графа, туда поднялся Карлос и с сожалением сообщил, что Ибрахима так и не нашли. Видимо, и не найдут, потому как кто-то из стражников видел, как мориск спешно покинул дом. Поскольку дон Ортуньо оказался жив, настоящий злодей — схвачен, а охрана снимается, никому и в голову не пришло задержать самого верного слугу графа.

— Ничего не понимаю, — удивленно пробормотал дон Ортуньо. — Куда он так спешит?

— Я думаю, сеньор, увозит он кровавый камень на Восток, — задумчиво молвил Клеменсо.

— Что?!

— Я же говорил, что камень он стянул, — сказал дон Рамиро. — Ну что, по коням и ловить мерзавца?

— Простите, сеньор, но так ли это уж необходимо? — спросил Клеменсо. — С вашего позволения, пока вы в ратушу ходили, я книжников ученых расспросил.

— И что?!

— Легенду эту в Испании не хуже мавров знают. Проклятый камень здесь оставил след. Все, кто им обладали — погибали, и вовсе не благородной смертью на дуэли.

— Но я-то не погиб! — вскричал граф. — Ах, пёс! Да если так, то почему похитил он рубин не сразу? Он столько говорил о силе камня, и столько раз мог беспрепятственно его забрать.

— Кто знает? Может быть, боялся, что, пойдя на преступление, он жертвою проклятия падет. Иль просто не хотел вам за добро покражей отплатить. Но вот когда проклятье камня вас настигло, он действовал без промедления. И тем спас вашу жизнь и жизнь прекрасной даме, которой Глаз Шайтана был завещан.

— Я все же сомневаюсь.

— И я, сеньор. Вопрос лишь в том, как велико сомнение? Настолько ли, чтоб ради обладания камнем пойти на риск и зла внимание опять к себе привлечь. Особенно теперь, когда слух о рубине этом известен всей Испании, а то и за пределами страны. Желающих добыть его любой ценой, боюсь, и без шайтана будет много.

Дон Ортуньо хмуро кивнул.

— Вы снова правы. Я сам рискнул бы, если бы не дети. Две дочери моих дороже камня крови. Пусть будет так. Надеюсь, Ибрахим сумеет избежать проклятья.

— Уверен я, он знает, что творит, сеньор, — сказал Клеменсо.

— Бог в помощь… А вот что касается того прохвоста…

— В морду дать мерзавцу! — посоветовал дон Рамиро.

Не откладывая в долгий ящик, следователи инквизиции с большим удовольствием приступили к допросу своего бывшего начальника. Их познания в получении признаний были куда шире, чем действенная, но отчасти примитивная методика Поющего Идальго, так что ответов долго ждать не пришлось. Злодей раскаялся и чистосердечно во всем признался.

Да, это именно он — таинственный чернокнижник. Пылая черной завистью к доходам святой церкви, злодей быстро сошелся с погрязшим в грехе главным инквизитором Гранады, но неправедное счастье оказалось недолгим. Инквизитор был смещен, а его место должен был занять честный и неподкупный Педро де Фур. Он уже выехал из Рима и должен был прибыть со дня на день. Чернокнижник не стал ждать и сам поспешил навстречу, а встретив — без обиняков предложил взаимовыгодный план. Последовавшая за таким бесстыдным предложением ссора закончилась не в пользу де Фура, и неосторожный инквизитор навсегда упокоился в водах Терека. Убийца забрал его бумаги и вернулся в Гранаду под чужой личиной, благо настоящего лица инквизитора тут никто не видел.

Суд, как следствие, были недолгими. Церковь поспешила очистить от обманщика и свои ряды, и этот мир в целом, и уже на исходе месяца лжеинквизитор был казнен.

А дон Рамиро, раскрыв страшное преступление, вернулся в Мадрид в сиянии славы, верхом на белом коне и в сопровождении верного слуги.

 

Бесценный фолиант

ВЕЛИКИЙ ПРАЗДНИК РОЖДЕСТВА Христова в году 1582-м оказался на редкость беспокойным для дона Гарсиа де ла Вега, алькальда Толедо. Этот маленький человечек, которому природа щедро компенсировала в ширину все, что не додала в высоту, был, скажем прямо, слишком молод для такой ответственной должности и особыми достоинствами, кроме высокого положения отца при дворе и отблесков славы своего знаменитого деда — поэта и воина Гарсиласо де ла Вега, не блистал. Впрочем, жители Толедо тоже не были изощренными злодеями и, за исключением полного игнорирования королевского указа о запрете дуэлей (на что дон Гарсиа, как настоящий дворянин, по возможности закрывал глаза), пьяных драк и мелких краж (с чем вполне самостоятельно справлялась городская стража), в конфликт с законом не вступали. Но никакое счастье не длится вечно.

За неделю до Рождества на улице Сан-Маркоса сгорела книжная лавка дона Пареса. Сгорела вместе с тремя сотнями редких книг и самим доном Паресом в придачу. К счастью, пожар удалось потушить до того, как пламя перекинулось на соседние дома. В обугленном столе нашли полсотни дублонов, на пальце покойного — золотое кольцо с крупным сапфиром. В целом, все указывало на трагическую неосторожность дона Пареса, но весь вечер дона Гарсиа мучили дурные предчувствия.

А потом наступило Рождество, и новые заботы оттеснили пожар на второй план. После торжественной утренней мессы в церкви Санта-Марии ла Бланки, направляясь к чаше со святой водой, дон Гарсиа столкнулся с капитаном Орландо. Высокий и худой словно жердь офицер был отличным служакой, но о такте явно слышал краем уха — причем тем, который ему отстрелили во время итальянского похода. Склонившись к начальству, капитан произнес трагическим шепотом:

— Беда случилась, дон Гарсиа. Мне доложили альгвасилы…

Дон Гарсиа твердо сказал себе, что он не верит в дурные предчувствия. «А вот напрасно», — ответили дурные предчувствия. Дон Гарсиа вздохнул и сделал капитану знак следовать за собой. Говорить о делах в церкви он считал кощунством.

— Что за манера, капитан, вносить работу в божий храм.

— Господь наш милостив, простит, — спокойно отозвался Орландо. — А вот задержка повредит.

Дон Гарсиа недовольно нахмурился. Он не проронил больше ни слова, пока они не вышли на площадь перед церковью, где алькальд, наконец, разрешил капитану сделать доклад. Тот немедля преступил к делу, и дон Гарсиа расстроился окончательно.

Пока все благочестивые католики возносили хвалу Господу и Святой Деве Марии, два антиобщественно настроенных дворянина, презрев королевский указ и забыв о гневе божьем, за мостом Сан-Мартина скрестили клинки на дуэли. Свидетелей (увы!) не было, а вот труп (второй раз увы!) в наличии имелся. Да еще какой! Маркиз Маркус де Аранея, богатейший человек и глава старейшей в Толедо дворянской фамилии, собственной свежезаколотой персоной. Надо ли говорить, что событие сие возымело серьезный общественный резонанс.

Маркиз де Аранея, несмотря на свои шестьдесят пять лет, принимал активное участие в жизни города, регулярно делал большие пожертвования на богоугодные дела, иногда дрался на дуэли и даже собирался жениться (в первый раз!). Помолвка была назначена как раз на Рождество. Донна Эвридика, единственная дочь графа де Бульони — старого друга маркиза де Аранея, едва отметила свое семнадцатилетие и была столь же прекрасна, сколь богат был ныне покойный жених. Правда, злые языки поговаривали, что граф выдавал свою дочь не за маркиза, а за его состояние, но так на то они и злые языки. Граф де Бульони так искренне опечалился смертью друга, что слег в постель, где в тот же день и скончался, задушенный шелковым шнуром.

Тем же вечером в доме маркиза де Аранея было оглашено завещание. Собственных детей маркиз не имел, зато брат маркиза, Антуан де Аранея, постарался в свое время за двоих, оставив на попечение дона Маркуса двух племянников и двух племянниц. Старшему, дону Себастьяну, маркиз завещал все свое имущество и половину состояния, вторую половину почти поровну разделил между племянницами: донной Синтией и донной Лаурой. Младшему, дону Винсенту, с которым у покойного при жизни были очень натянутые отношения, маркиз оставил свое благословение. Кое-что по мелочи было отписано трем доверенным слугам.

По оглашении завещания дона Винсента хватил удар. После положенных охов, ахов и практической помощи со стороны донны Лауры, потрясенный идальго оправился достаточно, чтобы отправиться домой, где, примерно около полуночи, его и настиг второй удар. Кинжалом.

Когда капитан Орландо ранним утром следующего дня докладывал дону Гарсиа о новой трагедии, дурные предчувствия незаметно подкрались и дружно гаркнули прямо в ухо: «А мы предупреждали!» Алькальд вздрогнул, опрокинул чернильницу на штаны капитана Орландо и от души грохнул кулаком по столу.

— Доколе можно убивать?! Пора б уже и меру знать! Загадку разгадать должны мы эту, чтобы виновников привлечь к ответу.

Верность долгу в такой непростой ситуации, разумеется, делает честь дону Гарсиа, но доподлинно не известно, как бы он справился, не пребывай в то время в Толедо величайший мастер Старого Света по расследованию нарушений королевских законов — дон Рамиро де Кантаре, больше известный как Поющий Идальго.

ДОН ГАРСИА ДЕ ла Вега прибыл в дом маркиза де Аранея ближе к полудню. Величественный старинный особняк, со всех сторон окруженный садом, серой скалой утопал в океане зелени. За домом лениво несла свои воды река Тахо. У ворот скучала четверка бородачей в черной одежде, шлемах и кирасах, с алебардами в руках — отряд городской стражи. Завидев начальство, они подтянулись и поспешили распахнуть ворота. Дон Гарсиа небрежно кивнул в ответ на приветствия и степенно, как и подобает алькальду, прошествовал по дорожке к дому. Дверь открыл молодцеватый слуга, он же с поклоном принял шляпу и шпагу гостя.

Дон Гарсиа поднялся по мраморной лестнице в просторную гостиную и поприветствовал собравшихся. Здесь были: дон Себастьян — изящный идальго в красном костюме, с золотой цепью на шее, донна Синтия — высокая и стройная брюнетка в жемчужно-голубом платье, и донна Лаура — рыжеволосая красавица в зеленом. Дон Винсент отсутствовал по уважительной причине.

Вместо него присутствовал высокий стройный идальго, одетый в щегольский черный бархатный костюм с золотым шитьем и белоснежными кружевами. На черных башмаках тускло поблескивали серебряные пряжки, на левой руке красовался массивный золотой перстень с рубином. Длинные темные волосы свободно спадали на плечи. Нос с горбинкой и прямой пронизывающий взгляд придавали его облику нечто орлиное.

Когда дон Гарсиа входил, сей господин, аккомпанируя себе на гитаре, судя по издаваемым им звукам, пытался переложить «Аве, Мария!» для кошачьего хора. Две смазливые служанки разносили напитки. Еще один слуга — невысокий лысый коротышка в сером поношенном камзоле, таких же штанах и настолько стоптанных башмаках, что они вообще утратили всякое представление о цвете — что-то докладывал поющему господину.

Дон Себастьян, на правах старшего, представил гостей.

— Старинный друг мой — дон Рамиро де Кантаре. Его слуга — Клеменсо, весьма ученый малый… Пред вами, дон Рамиро, дон Гарсиа де ла Вега — он божьей милостью и волей короля алькальд Толедо.

Они раскланялись. Дон Гарсиа с достоинством, дон Рамиро — с придворным шиком. Алькальд, конечно, был наслышан о знаменитом земляке, но полагал, что тот в Мадриде. Применив так и оставшийся неизвестным ему метод дедукции, проницательный дон Гарсиа догадался, что дон Рамиро приехал проведать отца на Рождество. Впрочем, особой тайны тут как раз не было — старый дон Эстебан де Кантаре рассказывал о предстоящем визите своего прославленного сына всем и каждому.

— Немало слышали мы о заслугах ваших, дон Рамиро, — начал дон Гарсиа.

— Да, слава обо мне уж облетела половину мира, — скромно признал Поющий Идальго. — Немало я разоблачил злодеев хитроумных и подобрал ключей к разгадкам тайн преступных. Дон Себастьян подробно о дуэли рассказал, где дону Маркусу смертельный нанесен удар. В убийстве этом, кажется, простом, глубокую интригу я подозреваю, но, с божьей помощью, клубок сей непременно размотаю. Мой метод гениальных озарений незаменим в раскрытии преступлений.

«Вот ни черта не сделает, а слава вся ему достанется», — прогундосили на ухо дурные предчувствия.

«Это мы еще посмотрим!», — воинственно подумал дон Гарсиа.

«Наше дело — предупредить», — обиженно отозвались дурные предчувствия, но никуда не ушли.

— С чего начнем? — поинтересовался дон Гарсиа.

— Подозреваемых сочтем, — ответил дон Рамиро. — Кто в выигрыше остался?

— Считайте, я попался, — усмехнулся дон Себастьян. — В наследство мне осталось больше всех других, хоть вместе всех сочти, хоть каждого отдельно. Теперь, спасибо дяде, воистину богат я беспредельно. Затем сестренки, дядя тут не поскупился. И трое слуг, кто больше прочих отличился. Пятьсот дублонов на троих он разделил.

— Да, щедро он их, право, наделил, — отметил дон Гарсиа. — Но, коли больше некого назвать, подозреваемых недолго сосчитать. Пока, дон Себастьян, конечно, вас ни в чем не обвинили…

И дон Гарсиа виновато развел руками.

— Скорее, ваша светлость, мы кого-то упустили, — вежливо возразил Клеменсо.

— Благодарю вас, добрый мой Клеменсо, — с чувством произнес дон Себастьян.

— Читал я завещание, — возразил дон Гарсиа. — Уверен: никого не пропустил.

— Все так, Клеменсо? — уточнил дон Рамиро, проводя рукой по струнам.

— Не совсем, сеньор. Еще там дон Винсент помянут был.

— Но брат убит! — воскликнула донна Лаура. — Мужчины, действуйте, иль вы горазды только языки чесать?!

— Мы лучше действуем, подумав, — спокойно возразил дон Себастьян. — А тут полезно бы порассуждать.

Донна Лаура нахмурилась и попыталась подумать, но это у нее получалось явно хуже, чем действовать. Впрочем, и остальные не блистали. Судили и рядили так и этак, а дон Рамиро тихонько бренчал на гитаре — настоящего гения такие мелочи не занимали, но, будучи человеком воспитанным, он позволял высказаться всем присутствующим. Впрочем, высказывался в основном один дон Гарсиа. Уцепившись а первую же версию, он не собирался отдавать ее без боя.

— Лишь месса началась, бродяга подошел к реке. Маркиза мертвого увидел он со шпагою в руке. Бродяга поднял крик, сбежалась стража, позже альгвасилы подоспели. Осмотр тела, места, времени учет мне позволяют сделать заключение о дуэли. Маркиз отменным фехтовальщиком тут слыл, так кто же шпагою его пронзил?

— В годах был дядя, — возразила донна Лаура. — И была ль его рука тверда?

— Согласен, — кивнул дон Гарсиа. — Но опыт заменяет силу иногда. Хотя, я полагаю, умысел тут был, и дон Рамиро, назвав дуэль убийством, это тоже подтвердил. Осталось выяснить, кто дона Маркуса мог шпагой поразить…

— Клеменсо, — небрежно повелел вальяжно развалившийся в кресле дон Рамиро. — Что нам удалось установить?

— Коль допустить, сеньор, что здесь под маскою дуэли убийство скрыто, — неспешно начал доклад лысый коротышка, — должны принять в расчет мы, что убийца действовал открыто. А значит, либо был в победе так уверен он, иль был за мост отчаянием приведен. Но, главное, на этом строю весь расчет — убийца знал: дон Маркус непременнейше придет.

— Так получается, убийцу знал маркиз?! — изумленно воскликнул дон Гарсиа.

— Конечно, знал, — подтвердил дон Рамиро. — Подумаешь, сюрприз.

Дон Себастьян задумчиво огладил подбородок, сестры встревоженно переглянулись.

— Так неужели можете убийцу вы назвать? — озвучил возникший у всех вопрос дон Себастьян.

— Чуть позже, — самоуверенно отозвался дон Рамиро. — Надо в этом деле малость покопать.

Дон Гарсиа ненадолго задумался. Дело казалось ясным, но хотелось бы полной уверенности. Все-таки Аранея — фамилия известная, не дай господь ошибиться. Потому алькальд избрал компромиссный вариант:

— Вот вы, дон Себастьян, слывете мастером клинка, еще в Италии вам довелось повоевать…

Дон Себастьян с достоинством кивнул.

— Тогда прошу до окончания дела не покидать Толедо, — добавил дон Гарсиа.

— Я слово вам даю, что город не покину, — ответил дон Себастьян.

— Благодарю вас и прошу мне разрешить со всеми слугами поговорить.

Дон Себастьян хлопнул в ладоши. Вошел мажордом в черно-зеленой ливрее дома Аранеев.

— Санчес, будь любезен слуг созвать сюда. И поспеши, ждать не желаю я.

— Я предпочел бы говорить с каждым из них отдельно, — вмешался дон Гарсиа. — Пред столь блистательным собранием они смущаться будут непременно.

Донна Синтия презрительно фыркнула. Дон Себастьян невозмутимо пожал плечами.

— Есть кабинет у дяди в доме — в распоряжении полном вашем он. Слуг созовет немедля мажордом.

Едва дон Гарсиа вышел вслед за Санчесом, донна Лаура подскочила к брату.

— Беги немедля, Себастьян. Ужель не видишь, тучи над тобой сгустились?!

— Я слово дал, Лаура. Никто не скажет, что Аранеи до бесчестья опустились.

Сестра в ответ скорчила гримасу, красноречиво свидетельствующую о ее презрении к таким глупостям.

— Вот если я в бега подамся, обвинение неизбежно, — добавил дон Себастьян. — Убийцу подлинного тогда искать станут небрежно.

— Давно алькальда знаю я. Уверена, что разницы не будет. Раскроет дело он, лишь если голову убийцы подадут на блюде, — презрительно заметила донна Синтия.

Ее лицо при этом оставалось холодным и бесстрастным. Гримасы вызывают преждевременные морщины, а пока не произошло ничего столь значительного, чтобы пойти на такие жертвы.

— Надежда вся на вас, любезный дон Рамиро, — обратился дон Себастьян к другу. — В служебном рвении алькальд слывет неутомимым. Все обстоятельства сложились мне во вред, предъявлено быть может обвинение.

— Тогда настало время применить мое умение, — без тени смущения ответил дон Рамиро. — Клеменсо, список дел уже составлен?

— Всего один вопрос. Дон Маркус был ограблен?

— Не знаю, — пожал плечами дон Себастьян. — Исчез лишь дядин кошелек, но кто его забрал? Быть может, срезали на площади, иль тот бродяга, обнаружив тело, не сразу крикнул стражу, а поначалу кошелек прибрал.

— Пожива вора велика?

— Лишь для того, кто счастлив с медяка. Горсть мараведи в кошельке была, для милостыни предназначена она. Любой бродяга, услуживший дяде, мог кошелек в награду получить.

— Спасибо, — поблагодарил Клеменсо. — Теперь — дон Винсент. Был он не богат…

— Мой мертвый брат! — снова воскликнула донна Лаура.

— Увы, — согласился Клеменсо. — Вы знали брата, и, без сомнения, хорошо — враги имелись у него?

— Он сам — свой злейший враг, — не без злорадства заметила Синтия.

— Простите, донна, — удивленно переспросил Клеменсо. — как же так?

Та криво усмехнулась и собралась было пройтись по братцу, но тут вмешалась донна Лаура:

— Да, расточителен он был.

— Играл, пил и любил, — с пониманием перечислил дон Рамиро.

— Ах если бы! — воскликнула донна Лаура. — На книги состояние спустил. Да если бы читал — хранил да пыль сдувал, и более ничто его не увлекало.

— Да, удивительно, пожалуй, — согласился дон Рамиро.

— А как дон Маркус относился к книгам? — спросил Клеменсо.

— Как подобает дворянину, он в руки их не брал, — с сарказмом заметила Синтия. — Лишь векселя на предъявителя мой дядя уважал. Он говорил: те хороши бумаги, что придают весомость кошелькам.

— Дон Винсент с дядей, полагаю, общих интересов вовсе не имели? — внес предположение Клеменсо.

— Ну почему же, — коварно заметила донна Синтия. — Был однажды повод для дуэли.

Все с интересом посмотрели на нее. Та, явно довольная произведенным эффектом, откинулась в кресле и пригубила вино.

— Наш Винсент не такой тихоня был, как ты, Лаура, рассказала. С чего же кошка черная меж ними пробежала? — произнесла она. — Примерно год назад питал надежды брат на донну Эвридику… Да-да, ту самую, что дядюшке согласие стать женой дала… Вот только граф от дома Винсенту немедля отказал. Такой финал ему я сразу предрекала.

— Солидный повод, — заметил Клеменсо. — Не будь дон Винсент мертв, серьезным бы подвергся подозрениям. Когда ваш дядя собирался объявить о свадьбе?

— Помолвка назначена была на Рождество, — пояснил дон Себастьян.

— Так дядя сэкономил торжество, — прокомментировала донна Синтия.

— Зато невесте он подарок приготовил дорогой, — вступилась за дядю донна Лаура. — Да не успел вручить, сраженный вражеской рукой.

— Такой подарочек на свадьбу вижу я впервые, — усмехнулся дон Рамиро. — Что думаешь, Клеменсо, нанесем визит графине?

— Я догадалась! — воскликнула донна Лаура. — Нет, я так и знала! Еще один есть воздыхатель, который конкурентов погубил, чтобы в любви не потерпеть провала.

— На подозрении кто-то есть, Лаура? — переспросил дон Себастьян. — Ты что-то знаешь?

— Да, — гордо ответила та. — А разбираться в мелочах я вам предоставляю.

Донна Синтия презрительно усмехнулась, демонстрируя свое отношение к тому, как сестра относится к делу.

— Ну что ж, тогда мы к следствию приступим, — решительно заявил дон Рамиро и отложил гитару. — Коль поспешим — убийце, может быть, на хвост наступим.

— Опять прошу прощения, — сказал Клеменсо. — Дом дона Винсента кому достался во владение?

— Опять же мне, — чуть смущенно признался дон Себастьян. — У брата было множество долгов, все заложил имущество свое. Я закладные откупил, на Рожество Винсенту полагал подарок сделать я. И тут такой удар… Хотите нанести туда визит?

— Коль это вас не слишком затруднит, — ответил Клеменсо. — И хорошо бы выяснить, на месте ль книги все?

— Немедленно пойду я и проверю, — пообещал дон Себастьян. — Там трое слуг, они помогут мне.

— И я с тобой, — заявила донна Лаура. — Хочу я следствию помочь.

— Ну что же, я не прочь, — согласился дон Себастьян.

Неожиданно интерес к книгам проявила и донна Синтия, заявив, что мужчины все равно не в состоянии найти что-либо, кроме шпаги и пистолетов, а ее сестра слишком легкомысленна для такого серьезного дела.

— Я легкомысленна?! — возмутилась та. — Тебе бы только сказать колкость!

— Сестренки, успокойтесь, — встрял между сестрами дон Себастьян.

Дон Рамиро отвесил поклон и удалился, но увлеченное спором благородное семейство этого даже не заметило, чем знаменитый идальго был немало уязвлен. В дверях дома к прославленному идальго подскочила пара слуг. Один подал черную шляпу с белоснежным страусиным пером, другой — шпагу с украшенным драгоценными камнями посеребренным эфесом. Дон Рамиро прицепил шпагу к поясу, нахлобучил шляпу и, кивком поблагодарив слуг, милостиво позволил им открыть двери.

ДОМ ГРАФА ДЕ Бульони располагался напротив замка Алькасар и выглядел его ровесником. Клеменсо забарабанил в ворота, помнившие, наверное, еще владычество мавров. Открыл ему столь ветхий старик, что вполне подошел бы на роль олицетворения этого дома, и, шамкая, осведомился, что нужно господам.

— Прошу вас, передайте донне Эвридике, что к ней с поклоном дон Рамиро де Кантаре, — обратился к нему Клеменсо.

— Да пошевеливайся ты, неряха старый, — дружелюбно пошутил дон Рамиро.

— Я вижу, гости к нам, — сказал кто-то. — И столь решительны, что могут двери снесть. Так что угодно вам?

Дон Рамиро повернул голову и окинул взглядом высокого господина в простом, но добротном коричневом костюме и черных сапогах. На широком поясе висели шпага и кинжал.

— Минутку! С кем имею честь? — осведомился дон Рамиро.

— Прошу прощения, — незнакомец отвесил вежливый поклон. — Меня зовут Урпано. Капитан Урпано. Начальник личной стражи графа и, увы, свидетель этой драмы.

— Начальник стражи? — насмешливо переспросил дон Рамиро, смерив оком тщедушного старца в воротах. — Вот это нынче называется охраной? Скорее я б комедией назвал сие, чем драмой.

Капитан, ничуть не смутившись, развел руками.

— А что, сеньор, хотите вы за мизерную плату? Увы, Бульони нынче не богаты. Но что ж мы на пороге все стоим. Прошу вас в дом, и там поговорим.

Старик со скрипом отворил дверь пошире и впустил их в небольшой внутренний дворик с неработающим фонтаном. Дон Рамиро был уверен, что проскрипел именно старик. Клеменсо же придерживался версии скрипа дверных петель.

— Дела идут, однако, не блестяще, — заметил дон Рамиро.

— А вы не в курсе? — подивился капитан. — Дом де Бульони разорен по сути. Несчастье за несчастьем. За что Господь послал такое наказание?

Они поднялись по узкой лестнице в просторную комнату. Здесь, как и везде, царил дух запустения. Донна Эвридика сидела в кресле у камина, печально глядя на огонь.

— День добрый, донна Эвридика, — произнес капитан Урпано. — К нам гости. Даже в столь печальный час пожаловаться не можете вы на невнимание.

Донна повернула изящную головку, бросила взгляд на вошедших и грациозно поднялась с кресла. Стройная голубоглазая блондинка, она была очаровательна в черном бархате.

— Мое почтение, донна Эвридика, — дон Рамиро отвесил ей поклон, за который не пришлось бы краснеть и при дворе. — Как вижу, слава, что идет о вашей красоте, молвою даже преуменьшена изрядно. Я дон Рамиро де Кантаре, ваш преданный слуга до гроба.

Донна едва заметно улыбнулась.

— Такое слышать мне отрадно.

— О горе вашем я наслышан, — добавил дон Рамиро, постаравшись придать своему лицу скорбное выражение. — В единый день отец и муж почти что…

Донна Эвридика печально кивнула, прошла по комнате и остановилась у окна.

— Да, горе велико. Но что ко мне вас привело?

Дон Рамиро быстро перебрал в голове несколько вариантов, но в итоге остановился на правде.

— Коль прямо ставите вопрос, отвечу не тая, — ответил он. — Убийцу дона Маркуса разыскиваю я.

— Да, понимаю, — тихо сказала донна Эвридика.

— Я за двумя смертями злодея одного подозреваю.

Донна Эвридика прошлась по комнате.

— Вы полагаете, отца тот человек убил, что шпагой дона Маркуса сразил?

— Не сомневаюсь, — ответил дон Рамиро. — И потому лишь я себе позволю с покорной просьбой обратиться к вам.

— Какой, сеньор? — тотчас встрял капитан.

— Оставьте, капитан, — ласково, но твердо осадила его донна Эвридика. — Всем, чем смогу, вам разыскать убийцу помогу.

Дон Рамиро отвесил ей еще один изысканный поклон.

— Благодарю вас, донна, вашего согласия уже достаточно, чтоб испытал я счастье. Коль вы позволите, то мы с Клеменсо — это мой слуга — взглянули бы на место, где случилась эта страшная беда.

— Я считаю… — начал было капитан Урпано.

— Случилось в спальне это, — перебила его донна Эвридика. — Здесь никакого нет секрета. Но я должна предупредить, альгвасилы утром обыск учинили. Все перевернуто вверх дном, как будто враг ворвался в дом. Моя служанка пока еще не прибрала за ними. Прошу простить меня за беспорядок, надеюсь, этим вас не слишком огорчаю?

— Вы раните мне сердце. Дону Гарсиа я за это попеняю, — пообещал дон Рамиро.

Донна Эвридика громко хлопнула в ладоши. Дверь скрипнула, и в комнату заглянула высокая женщина в строгом сером платье.

— Звали, госпожа?

— Звала, Аманда. Как идет уборка?

— От стариков, увы, не много толку, — спокойно доложила та.

Донна Эвридика кивнула и разрешила слугам отдохнуть, пока благородный гость осмотрит спальню покойного графа. Следом за графиней гости проследовали через весь дом в просторную комнату. В центре на боку стояла кровать. В углу валялся опрокинутый столик, к которому был прислонен стул. Белье и чистые листы бумаги разбросаны по полу. Дон Рамиро поморщился. Клеменсо выглянул в зарешеченное окно.

— Окно во внутренний выходит двор, — пояснил капитан.

Клеменсо кивнул и подергал решетку.

— Прочная, — сообщил он. — Простите, кто покойного нашел?

— Я, — сообщила донна Эвридика. — Когда зашла спокойной ночи пожелать, он за столом сидел, как будто что-то пишет. Я подошла, гляжу: шнур обвивает шею, и граф уже не дышит. Я закричала, слуги прибежали… Как раз тогда у дома стражи городской шагал отряд, они стараться рады, да не велик был результат. Чужих никто не видел, все было тихо, как в могиле.

Она содрогнулась.

— Простите, — пробормотал Клеменсо. — Бумаги вашего отца забрали альгвасилы?

Донна Эвридика пожала плечами.

— Не знаю. Не спросила. Они хозяйничали, как хотели — могли и взять.

— А чем же стража занималась?! — воскликнул дон Рамиро, наградив капитана испепеляющим взглядом. — Таких охранничков вам надо в шею гнать!

— Меня арестовали сразу, — возразил капитан. — К утру, конечно, отпустили. А молодцы мои давно решили, что жалования здесь им точно не видать. За обещания пустые, увы, никто не хочет дом сей охранять. Тут только трое старых слуг остались, что в пятом поколении дому служат. Солдат вы роту спрячьте здесь — они ее не обнаружат. Как правило, сидят себе при кухне… Но признаю, на месте вся посуда.

Дон Рамиро недовольно поморщился.

— Ну как в таком бедламе что-нибудь найдешь? Клеменсо, видишь что-нибудь оттуда?

Клеменсо, прежде чем ответить, окинул комнату внимательным взглядом и только тогда покачал головой.

— Нам с доном Гарсиа пора поговорить.

— Всенепременно, — заявил дон Рамиро. — Придется ему это объяснить. Пусть он отмечен званием алькальда, но, тысяча чертей, он все еще идальго!

— О рыцарь мой, — чарующе улыбнулась донна Эвридика. — Вы только не рискуйте головой.

Дон Рамиро тотчас осыпал даму изысканными комплиментами. Она приняла их благосклонно, но нашла момент тактично напомнить идальго о его высокой миссии. Отвесив по пути к двери не менее дюжины изысканных поклонов, дон Рамиро, наконец, покинул дом, унося образ хозяйки в своем сердце.

ДОН ВИНСЕНТ ЯВНО котировался ниже маркиза, хоть и проходил с ним по одному делу: у дверей его дома — напротив ворот Пуэрта дэль Соль — дремал на часах один-единственный стражник. Внутри дома благородное семейство де Аранея и дон Гарсиа с четырьмя альгвасилами гоняли пару слуг по библиотеке, как тараканов по кухне. Внезапное появление дона Рамиро дало этим несчастным небольшую передышку.

— Уже раскрыли дело, дон Рамиро? — учтиво осведомился дон Гарсиа.

— Почти, — небрежно отозвался дон Рамиро. — В претензии я к вам, милейший дон Гарсиа. Что за погром вы в доме донны Эвридики учинили?!

— Погром? Помилуйте, любезный дон Рамиро…

— Отнюдь. Извольте объясниться и учиненный хаос ликвидировать немедля.

Дон Гарсиа покраснел и рявкнул на полдома:

— Капитан Орландо!

Капитан неспешно приблизился.

— Да, ваша светлость?

— Что, капитан, вы в доме графа натворили?

Капитан Орландо задумчиво моргнул, одновременно пожимая плечами.

— Обычный обыск.

— Скорее, просто спальню разгромили, — уточнил дон Рамиро.

— Обычный обыск?! — взвился дон Гарсиа. — В благородном доме?! Сию секунду пред хозяйкой извиниться и навести порядок полный!

— Будет сделано, — невозмутимо ответствовал капитан, и повернулся, чтобы уйти.

— Прошу простить меня, почтенный капитан, — вмешался Клеменсо. — Но обыск результаты дал?

Капитан задумался, потом повернулся к Клеменсо и задумался еще раз. То ли вспоминал улов, то ли пытался соотнести слово почтенный со своей персоной.

— Нашли шнурок, которым графа удавили, — сообщил наконец он. — Еще в корзине для бумаг разорванный был найден список. Бумагу склеили. Хотите видеть — к делу список мной подшит.

— Шнурок мы видели, — сообщил дон Рамиро. — Он там, на месте преступления висит.

Дон Гарсиа наградил капитана испепеляющим взглядом, тот снова пожал плечами с одновременным морганием и отбыл выполнять поставленную задачу.

— На список бы взглянуть, почтенный дон Гарсиа, — напомнил Клеменсо.

Дон Гарсиа почесал затылок. Список он смотрел, даже два раза, но ничего криминального не обнаружил. «Опять ты что-то важное прошляпил», — прошипели дурные предчувствия. Дон Гарсиа отмахнулся от них и велел выдать документ. Стоявший неподалеку степенный альгвасил в черном костюме, с черной папкой подмышкой, шагнул к ним. Положил папку на стол, открыл, выбрал большой коричневый конверт, закрыл папку, открыл конверт, достал аккуратно склеенный лист бумаги, закрыл конверт… Дон Гарсиа не выдержал и выхватил у того список.

— Да, это он. Смотрите, коль хотите.

Дон Рамиро бросил взгляд на бумагу и передал ее Клеменсо. Тот смотрел значительно дольше.

— Вот не пойму — что это? — сказал он. — Список должников?

— Скорее, им был должен граф, — усмехнулся дон Гарсиа. — Но все-таки не столько. Тут семеро богатых жителей Толедо. Все люди в списке графа знали, но дружбы он особой с ними не водил. Коль оценить их состояния в дублонах, примерно эти цифры будут — другого объяснения не вижу. Зачем сей список, честно говоря, не понял. Граф, полагаю, тоже, раз порвал и выбросил бумагу.

— Подсчитывал, кому завидовать и на какую сумму, — предположил дон Рамиро.

— Сеньор, могу я сделать копию? — спросил Клеменсо.

Дон Гарсиа великодушно позволил и даже повелел господину с папкой подмышкой немедленно сделать копию для Клеменсо. Дон Рамиро тем временем прошелся по библиотеке, узнав между делом, что все книги, согласно каталогу, составленному самим доном Винсентом, на своих местах…

— О, ДОН РАМИРО! — радостно, будто сто лет не виделись, воскликнула донна Лаура. — Я была права? Высок, красив, изящно сложен?

— Поспорить я готова, что дон Рамиро все внимание лишь донне Эвридике посвятил, — съязвила донна Синтия. — А в изучении прочих был небрежен.

— Она прекрасна, — пояснил дон Рамиро. — Вот капитан Урпано даром служит, чтоб рядом быть с такой красой. Местами с ним готов я поменяться.

— О, не спешите так, сеньор, — тихо заметил Клеменсо. — Не так все просто с этим капитаном, может статься.

— Увы, — сказал дон Гарсиа. — Он кандидат достойный для убийцы, но точно нам известно: не виновен. Когда душили графа де Бульони, у перекупщика был в лавке, что за мостом Алькантар.

— Не так и далеко, идти коль по прямой, — заметил дон Рамиро. — А что за лавочник, не жулик ли какой?

— Да некий Юлиус, из новообращенных будет, — сообщил дон Гарсиа. — Не удивлюсь, узнав, что краденым торгует. Поверить на слово такому?! Но я проверил по-другому. Свидетелей сыскали альгвасилы, те это точно подтвердили — был в лавке капитан и рьяно торговался часа так два. Как доложили альгвасилы, готов был спорить хоть до Страшного Суда. Но капитан Орландо спор сей прекратил и под замок смутьяна поместил. Лишь утром капитана отпустили, по личной просьбе донны Эвридики.

— В какое время этого Урпано вы забрали? — спросил Клеменсо.

— Одиннадцать недавно прозвонили, — сказал дон Гарсиа. — Плюс два часа, как я сказал, провел он в лавке. Конечно, если есть сомнение…

— Мы доверяем вашему сужденью, — великодушно кивнул дон Рамиро.

«Это он зря», — ехидно прошептали дурные предчувствия. Дон Гарсиа велел им заткнуться, а одному из помощников — еще раз тщательно опросить свидетелей.

— Простите, тело здесь нашли? — спросил Клеменсо у проходившего мимо слуги.

Тот покачал головой.

— Нет, в спальне. Коль разрешит хозяин, покажу, — и слуга вопросительно взглянул на дона Себастьяна.

Тот даже не успел кивнуть.

— Ты лучше здесь ищи, — отодвинула слугу в сторону донна Лаура. — Сама гостей я провожу.

Как оказалось, и самостоятельно найти было не трудно. Половину дома занимала громадная библиотека. На первом этаже второй половины были кухня и комната прислуги, на втором — маленькая столовая и спальня дона Винсента. Дон Рамиро остановился на пороге спальни, окинул комнату орлиным взором и задумчиво почесал подбородок.

— А там что? Шкаф? — спросил он, указывая на дверцу в дальней стене.

— Нет, как бы тайный ход, — усмехнулся дон Гарсиа. — За дверью — коридор, что к двери задней приведет. Как видите, дверь изнутри закрыта на засов, и никаких нет повреждения следов.

— Угу, — глубокомысленно отметил дон Рамиро.

— Позвольте, дон Гарсиа, — спросил Клеменсо. — Мне осмотреть сей ход?

— Извольте, но напрасный выйдет труд.

Дон Гарсиа пожал плечами. Клеменсо с трудом отодвинул засов и открыл дверь, за которой действительно обнаружился узкий ход без окон. Осторожно спустившись по каменным ступеням, Клеменсо толкнул заднюю дверь, и она легко распахнулась.

— Но внутренняя дверь была закрыта, — напомнила донна Лаура. — Что толку в том, что та открыта?

— Разберемся, — оптимистично заверил ее дон Рамиро. — Нашел там что-нибудь, Клеменсо?

— Не многое, — ответил тот, запирая заднюю дверь и поднимаясь по ступенькам обратно. — А где кинжал, которым был заколот дон Винсент?

По знаку дона Гарсиа подошел альгвасил с коробкой в руках. Слегка поклонившись начальству, он поставил коробку на стол и снял крышку. Внутри лежал длинный и узкий стилет.

— Его оружие, стилет слугой опознан. Как видите, он кровью весь измазан. Вон там, на стуле, мы нашли пустые ножны.

— Премного благодарен, дон Гарсиа, — поблагодарил Клеменсо. — Я б только кое-что еще у слуг хотел разведать.

— Давай, но поскорее, — разрешил дон Рамиро. — Пора бы нам пойти и пообедать.

Клеменсо кивнул и поспешил в библиотеку. Дон Рамиро прошел в столовую и обнаружил там гитару — из новомодных, с пятью двойными струнами. Настроена она была, правда, так себе, но истинного гения мелочи не смущают.

— Аве, Мария! — бодро затянул дон Рамиро.

Дон Гарсиа тяжело вздохнул. Дурные предчувствия бессердечно заржали прямо в ухо.

— Прелестно, дон Рамиро, — воскликнула донна Лаура.

— Вы полагаете?

— О да, вы так поете… Ах, три часа, как время летит с вами… Скажите, дон Рамиро, вы ведь отобедаете с нами?

— Не откажусь.

— Так я пойду, распоряжусь.

ОБЕДАЛИ В ДОМЕ маркиза де Аранея, поскольку в доме дона Винсента не нашлось припасов, способных удовлетворить столь взыскательную публику. Дон Гарсиа под благовидным предлогом сбежал. За столом вели светскую беседу, в качестве достойных тем для каковой дон Рамиро почитал две: о себе и о своих подвигах, причем приукрашивал их похлеще уличной молвы. Дон Себастьян, хорошо знавший своего друга, только посмеивался в усы, но дамы таяли, как воск. Даже донна Синтия в конце признала, что иногда дону Рамиро удавалось сделать в своей жизни кое-что полезное.

После обеда дон Рамиро предложил было поиграть дамам на новомодной гитаре, которую он, с позволения дона Себастьяна, прихватил с собой, но донна Синтия внесла иное предложение:

— От любопытства я сгорю, вам это точно говорю, коли немедля не увижу в деле, как метод ваш изобличит злодея.

— Коль просит дама, — любезно согласился дон Рамиро. — Мне отказать неловко, право.

Приняв достойную позу и устремив проницательный взгляд в туманную даль, он на минуту задумался. Потом кивнул.

— Я все постиг, — порадовал дон Рамиро собравшихся. — Но есть одна загвоздка. Ее на месте должен я решить. Идем, Клеменсо, наш преступник ждет нас.

— Вот так всегда, — печально вздохнула донна Синтия.

— Я ухожу не навсегда, — поспешил утешить ее дон Рамиро. — Вернусь я скоро, чтоб вам разгадку рассказать и музыкою вас очаровать.

Как ни странно, особого энтузиазма последнее предложение не вызвало, и дон Рамиро второй раз за день почувствовал себя уязвленным.

— Куда идем, Клеменсо? К Паресу? — спросил он на улице. — Вот только что там делать нам, ума не приложу.

— И я, сеньор. Пойдемте лучше в лавку. Не прост наш капитан, вам доложу.

— А как, подлец, глазел на донну Эвридику!

— Заметил я. Звучит догадка дико, но все ж подозреваю я, сеньор, что не простой нас ожидает разговор.

ПЕРЕКУПЩИК ЮЛИУС ТОЖЕ как чувствовал, что пора уже закрываться, когда могучий удар ногой в дверь снова вернул лавку в состояние «открыто». Дон Рамиро прошествовал внутрь, огляделся и велел подать себе стул. Спорить с благородным идальго простолюдину вообще чревато, а уж новообращенному — тем более. Потому кресло для почетных гостей было придвинуто дону Рамиро чуть ли не раньше, чем он закончил распоряжаться. Слугу благородного господина Юлиус едва удостоил взглядом и почтительно замер рядом с креслом.

— Товар отменный весь. Чего изволит добрый господин? Скажу по совести, такое вам в Толедо предложить могу лишь я один.

— К столичным чудесам привычен я давно. Ты лучше мне подай то самое, что торговал здесь капитан Урпано, — заявил дон Рамиро.

Юлиус, как мог, изобразил на лице непонимание.

— Тот человек, что торговался с вами два часа вчера. Потом его забрала городская стража, — пояснил Клеменсо.

— А, этот, — Юлиус облегченно вздохнул, но настороженная маска не спешила покидать его лицо. — Купить хотел он кое-что из моего товара, но не сошлись в цене, а торговать в убыток, согласитесь, мне не резон.

— Простите, уважаемый, — сказал Клеменсо. — Запамятовали, видно, вы. Не покупал, а продавал он.

— Ну, если господам известно лучше, то кто такой я, чтобы с ними спорить, — развел руками Юлиус.

— Ты — скупщик краденого, — бесцеремонно сообщил ему дон Рамиро. — И, судя по твоей мерзейшей роже, как раз сейчас имеет смысл кликнуть стражу.

Юлиус побледнел.

— Но я сегодня добрый, — утешил его дон Рамиро. — Мне нужно только то, что сбыл тебе Урпано.

— Клянусь вам, благородный дон, он ничего не продал мне. Да, был он здесь, но я клянусь, что ничего не покупал…

— А знаете, — задумчиво промолвил Клеменсо, — я тут подумал: может, правда? Вчера все ограничилось беседой.

— Святая правда! — поспешил уверить Юлиус.

— Вчера, — уточнил Клеменсо. — Но вот сегодня он вернулся. С книгой.

Юлиус побледнел.

— Ты, чернокнижник, предъяви товар! — рявкнул дон Рамиро.

Юлиус решил, что самое время пасть на колени.

— Не погубите! Клянусь, что никогда бы в руки книгу запрещенную не взял…

— Ты можешь это доказать, — сообщил ему дон Рамиро.

— Увы. Святых в свидетели хочу призвать…

— Ты инквизиторам святыми будешь клясться, — поправил его дон Рамиро, чуть не доведя беднягу до обморока. — Беседы на такие темы очень им по нраву. А я хочу услышать просто, без затей, как капитан книготорговлю вел. Давай, выкладывай всю правду!

Юлиус колебался не долго. Если уж предстоит исповедаться в грехах, то лучше этому шумному господину, чем отцам-инквизиторам, слывшим большими любителями разводить костры на природе. Приглашенным на такие мероприятия грешникам костры не очень нравились, но отказаться от активного участия не представлялось возможным.

— Все расскажу немедля, ничего не утаю. Действительно, мне капитан всучить пытался книгу. Не черную, клянусь вам всем святым — «Католикон», что отпечатан лично Гуттенбергом. Из первого, заметьте, тиража. Эх, сразу не лежала к сделке той душа. Но бес, видать, попутал, попросил я книгу показать. Тут капитан сказал, что книги нет с собой, но цену сразу попросил назвать. Ну как могу я, не взглянув, товар купить? С трудом его смог в этом убедить. Внезапно входят альгвасилы и забирают капитана. Я не скажу, что это уж такая драма…

Юлиус вздохнул.

— А сегодня он вернулся вдруг, — напомнил Клеменсо.

— Увы-увы, мой добрый друг, — подтвердил Юлиус. — Принес… Я чувствовал неладное! Ну, думаю, постой! Готовился смотреть с особым тщанием. На первой же странице открываю — там год издания 1406-й.

Юлиус развел руками. Мол, что еще тут говорить. Клеменсо понимающе кивнул. Дон Рамиро, который был более далек от таких мелочей, потребовал объяснить.

— «Католикон», сеньор, был отпечатан, в году так 1460-м, — пояснил Клеменсо. — А что касается 1406-го, так есть мнение, что это Гуттенберга год рождения. Не в колыбели же наладил он станок.

— Да, от учености твоей бывает прок, — признал дон Рамиро.

— Все так, — сказал Юлиус. — Я капитану указал на непорядок, он стал кричать и угрожать. Поверите иль нет, с трудом прочел он год, но заявил, что это ничего не значит. Мол, книга вот — пожалуйте расчет… С трудом спровадил я его. За книгу даже предлагал ему дублон. Убыток чистый, я клянусь вам головой. За тот дублон хотел купить себе покой. Ну, вдруг на шум бы заявился альгвасил…

— За книгу сколько капитан просил? — перебил его дон Рамиро.

— Пять тысяч. Поверьте, никто столько не дал бы и за оригинал.

— Верю, — милостиво согласился дон Рамиро. — Предвижу, дела приближается финал. Ты барахло свое припрячь, и не дрожи. Коль позовут, все альгвасилам честно расскажи. А инквизиторам, коль не соврал, ты с лавкою своей совсем не интересен.

— Благодарю вас, добрый господин.

Провожаемые благословениями лавочника, дон Рамиро и Клеменсо вышли на улицу и зашагали в сторону замка Алькасар.

— Откуда ты про книгу догадался? — поинтересовался дон Рамиро.

— Да камень кинул наугад, — усмехнулся Клеменсо. — Ведь был дон Винсент не богат, тут выбор не велик-то оказался. Дон Парес не ограблен был, у дона Винсента убийца вроде тоже ничего не прихватил. Вот и подумал я: что общего меж ними? Господь и надоумил: книги! И про сегодняшний визит догадка, хотя тут подозрительно все гладко. Был дон Винсент живой, и был без книги капитан. Сегодня к нам Урпано подошел от замка Алькантар. Я и подумал, что вполне из лавки идти мог капитан.

— Молодец, — похвалил его дон Рамиро. — А граф, небось, чего-то заподозрил, вот он его и придушил. Вот только как сюда маркиз вписался старый?

Клеменсо некоторое время шагал молча.

— Так с ходу не скажу, сеньор, — сказал он. — Что нам известно о дуэли этой? Сражались сразу за мостом Сан-Мартин. Дуэль была во время мессы. Известно также, что был маркиз заядлым дуэлянтом. Но, как я помню, раз дуэль, должны быть секунданты.

— Не обязательно. Коль ссора вышла, честь сразу требует клинки скрестить, — ответил дон Рамиро. — По протоколу — да, должны быть секунданты. Иначе победителя вполне в убийстве могут обвинить.

— А может, так и было? На дона Маркуса напали, он и защищался.

— Возможно, но, вообще, какого дьявола маркиз там шлялся?

— Да, интересно. Есть мыслишка, но, сеньор, простите, я бы ее проверил перед оглашением вам.

— Как хочешь, — пожал плечами дон Рамиро. — Но должен быть немедля арестован капитан.

— Согласен. Только, вы меня еще раз извините, я дона Гарсиа пригласил бы. И чтобы с ним была охрана, не менее десятка альгвасилов.

Дон Рамиро рассмеялся.

— Ты слишком осторожен, братец. Я справлюсь с ним, задумай он чудить. Но прав ты в том, что альгвасилов надо пригласить.

«МОГ БЫ И сам сообразить», — буркнули в ухо дону Гарсиа дурные предчувствия, пока Клеменсо излагал свою точку зрения. Конечно, некоторые нестыковки в его версии были, но и упомянутого было достаточно, чтобы взять капитана в серьезный оборот.

К опасениям Клеменсо дон Гарсиа отнесся с большим вниманием, и к дому донны Эвридики выступили во главе отряда из двадцати стражников. Дон Рамиро посмеялся над таким эскортом, но у алькальда нашлось вполне достойное возражение, нашептанное, впрочем, дурными предчувствиями:

— А вдруг сражаться он не станет? Вдруг убежит? По улицам за ним помчится кто?

Дон Рамиро признал, что определенный резон в этих словах есть. Бегать по улицам за трусливым преступником было определенно ниже его достоинства.

Пока собрались да выступили, уже начало темнеть. Вошли без стука, один из стражников ловко перелез через стену и открыл ворота. Десяток стражников развернулся перед домом на улице, второй десяток следом за доном Гарсиа вошел во внутренний дворик. И тут в доме грохнул выстрел.

«Опоздали!» — гаркнули дурные предчувствия. Дюжий стражник высадил плечом дверь, и дон Рамиро с доном Гарсиа ринулись в дом. Следом дружно топали стражники. Последним, глубоко задумавшись, шел Клеменсо.

Донну Эвридику нашли в спальне. Она сидела на кровати, закутавшись в шаль и выставив на обозрение свои длинные стройные ноги. Дон Гарсия смущенно отвернулся, дон Рамиро восхищенно уставился. Рядом с донной Эвридикой, на одеяле, лежал пистолет. В углу покоился капитан — без штанов, но с большой дыркой в голове.

— Вы не пострадали, донна?! — воскликнул дон Рамиро.

— Нет, — скорее прошептала, чем произнесла она. — Я испугалась. Капитан… Хотел…

— Мы понимаем, донна Эвридика, — заверил ее дон Гарсиа. — Картина здесь ясна. Эй, стража, уберите капитана. Хотел на виселицу я его отправить, да видно, не судьба.

— Так значит, это он все натворил? — тотчас спросила донна Эвридика.

— Изобличен преступник сей, — гордо ответил дон Гарсиа. — Мы шли уже арестовать его, когда на новое решился он злодейство. Но по заслугам получил.

— Как интересно, — сказала донна Эвридика. — Но, вы простите, я хочу переодеться. В таком наряде мне гостей встречать неловко.

— Конечно, донна.

Стражники выволокли во двор тело капитана. Дон Рамиро нашел в гостиной гитару, с огорчением отметил на ней только четыре двойных струны, и трагическим голосом затянул «Глорию». Дон Гарсиа тотчас вспомнил, что ему бы надо дать более точные указания своим головорезам, которые для разминки уже повязали престарелых слуг донны Эвридики и явно готовились разгромить эту обитель порока, в которой завывает сам нечистый.

«Самое интересное пропустишь», — предупредили дурные предчувствия. «Если она и дона Рамиро пристрелит, ничего не имею против, — гневно подумал в ответ дон Гарсиа. — Исполнять церковный гимн таким голосом — это кощунство!»

Дон Рамиро, словно услышав его мысли, а точнее, их предугадав, криво усмехнулся. Вошла донна Эвридика в темно-синем платье с золотой оторочкой. Дон Рамиро отложил гитару и поднялся.

— Вы, донна Эвридика, все прекрасней с каждой нашей встречей! — воскликнул он.

— Я польщена восторгом вашим, — скромно ответила она. — И благодарна за участие в судьбе моей. Так, значит, во всем виновен капитан?

— Ну что вы прямо все о деле? — улыбнулся дон Рамиро. — Спешить причин не вижу я.

— Я любопытна, — сообщила донна Эвридика. — Это недостаток многих дам.

Дон Рамиро трагически вздохнул.

— Что ж, тогда извольте. Клеменсо, доложи о результатах дела.

Тот откашлялся.

— Прошу прощения, сеньор, еще один момент. Тот пистолет, из коего был капитан убит.

— Я принести могла бы, — любезно предложила донна Эвридика.

— Тем самым вы меня обяжете весьма.

Донна Эвридика на минуту вышла и вернулась с большой шкатулкой из красного дерева. Внутри лежала пара пистолетов. Дон Рамиро сразу ухватился за оружие, как ребенок за новую игрушку. Осмотрел замок, довольно покивал своим мыслям.

— Мне помниться, сеньор, у вас имеется такая пара пистолетов.

— Попроще этого, — признал дон Рамиро. — Смотри, замок здесь колесцовый. Эта пара стоит дороже дюжины мушкетов.

— Но заряжать их надо столь же долго? — уточнил Клеменсо.

— Минуту, полагаю, если знаешь, что здесь к чему…

— Позвольте, я вам объясню. Он был заряжен — да, действительно, возилась долго, — пояснила донна Эвридика. — Наш капитан сегодня сам не свой был, а в доме пара слуг — и к тем подкралась старость. А так спокойнее. Ну согласитесь, что мне делать оставалось? Вы верите, мой рыцарь бравый?

— Как я могу себе позволить усомниться в словах прекрасной дамы? — возмущенно переспросил дон Рамиро.

— Благодарю, — сказала донна Эвридика и тепло улыбнулась столь благородному идальго. — Еще, быть может, что-то нужно вам?

— Клеменсо, что по списку дальше там?

— Коли вас не затруднит, — сказал Клеменсо. — Еще бы книгу, что украдена из лавки дона Пареса. «Католикон», что отпечатан Гуттенбергом, из первого, как утверждают, тиража.

Вся краска разом сошла с лица донны Эвридики.

— Донна Эвридика, — проникновенно сказал дон Рамиро. — Вам лучше сесть, что пользы зря метаться?

Она послушно опустилась в кресло и упрямо поджала губы.

— Хотите вынудить меня вы в преступлении признаться? — прошептала она.

— Отнюдь, — возмущенно ответил дон Рамиро. — Неволить даму никогда себе бы не позволил. Клеменсо сделает признание за вас, а вы поправите, коли приврет он.

— Да, сеньор. Дон Себастьян просил раскрыть убийство дона Маркуса, с него я и начну рассказ. На Рождество отправился он в церковь, как добрый христианин. Но кто-то взял его и переубедил. Дон Маркус, позабыв про все, без слуг, за мост Сан-Мартина помчался вдруг. Что побудить его на этот шаг могло? Предположил я, что он получил письмо. Дон Маркус был богат, не авантюрен, а из страстей имел всего одну лишь. Вы, донна Эвридика, записку эту написали — уверен, альгвасилы выяснят, когда и где ее маркизу передали, — дон Маркус поспешил на зов, а за мостом убийца был уже готов.

— Но фехтовать совсем я не умею, — тихо возразила донна Эвридика.

— Владеет капитан, — поправил Клеменсо. — Уже доказано участие злодея. Итак, жених примчался на указанное место, где вместо вас он встретился с Урпано. Каким был повод для их ссоры, я не знаю, но встреча поединком кончилась кровавым.

— Наверное, наш капитан маркизу предложил жениться вместо вас на нем, — с усмешкой предположил дон Рамиро.

Донна Эвридика едва заметно улыбнулась.

— Затем Урпано угодил в тюрьму, — продолжил Клеменсо. — Откуда, кстати, вы его изволили спасти, иначе и сейчас он мог бы в камере крыс с тараканами пасти. Но в тот момент остались вы вдвоем. Вы и второй сообщник ваш — дон Винсент…

Донна Эвридика вздрогнула.

— Капитан — вояка храбрый, но малограмотен, — пояснил дон Рамиро.

— Точнее, неграмотен, — уточнила донна Эвридика. — Чего скрывать? Вам это слуги подтвердят.

— Умел он цифры понимать, — внес свою поправку Клеменсо. — Но, соглашусь, не означает это умения читать. Для ограбления книжной лавки Урпано не годился. Тем более что ни денег вор не взял из кассы, ни перстня дорогого с пальца. Дворянин воровством монет марать себя б не стал, а капитан и мелочью из кошелька маркиза не побрезговал. Нет, вор взял только то, за чем пришел. А кто был ради вас и книги готов пойти на все? Известно нам, что дон Винсент своей женою видеть вас мечтал. Но ваш отец, узнав о том, ему от дома отказал.

Донна Эвридика едва заметно кивнула.

— Отец лишь о богатстве думал, а Винсент беден был. Просила книги распродать, но это оказалось выше его сил.

— Узнав от дона Винсента о том, что дон Парес купил бесценный фолиант, — продолжил Клеменсо, — решили вы, что вот он — шанс. Продать чужую книгу, полагали вы, дон Винсент согласится без труда, тем более что сам процесс продажи реализует капитан. Дон Винсент вам сказал, что книга стоит пять тысяч дублонов — достаточно, чтоб пыль в глаза пустить отцу и получить благословение на свадьбу, — а дальше брак, скрепленный церковью, не разорвут и сто отцов. Но не понятна мне жестокость ваша, донна Эвридика…

— Скажите, донна, ну зачем убили книжника? — с мягким упреком спросил дон Рамиро.

— Он не хотел! — вскинулась донна Эвридика. — Забрался ночью, а дон Парес в лавке спал. Поставил лампу на пол, а сам, как червь, на книгах, на столе лежал. Ну, подрались они… Дон Парес оступился и упал… И головой об угол… Пока дрались, разбили лампу — в лавке начался пожар… Винсент схватил «Католикон» и убежал…

— Сокровище, — усмехнулся дон Рамиро. — Да, лавочник, представьте, лишь дублон за книгу предлагал.

Донна Эвридика вскочила с кресла.

— Что вы сказали, дон Рамиро?!

— Торгаш за фолиант давал дублон, — медленно повторил дон Рамиро. — Один. И то, чтоб отвязаться. Подделка, он сказал. Откройте книгу, посмотрите год издания, поймете, чего стоят все старания.

Донна Эвридика долго изучала собеседников очень внимательным взглядом, потом прошла к секретеру в углу, вытащила нижний ящик и достала из него книгу. Открыла титульный лист, кивнула и бросила фолиант на стол.

— Как Винсент мог так ошибиться? — прошептала она. — Я не понимаю.

— Человек, двумя страстями сразу ослепленный, многого не замечает, — сочувственно заметил дон Рамиро.

— Мне интересно, кто вторая? — зло спросила донна Эвридика. — Уверена — не я. Меня на книгу променял. А для него на все была готова я.

— Убийство вашего отца включая, — добавил дон Рамиро.

— Хотя вот это вас во многом извиняет, — Клеменсо положил на стол копию списка графа де Бульони.

Донна Эвридика вздрогнула.

— Вы дьявол, — прошептала она. — Я разорвала список на клочки, я помню это точно.

— И бросили клочки в корзину, откуда их достали, склеили и переписали, бессовестно подделав почерк, — пояснил Клеменсо. — Альгвасилы бывают на редкость пунктуальны. Как видите, все чудеса вполне материальны.

Донна Эвридика снова опустилась в кресло и несколько минут размышляла. Дон Рамиро и Клеменсо почтительно молчали.

— Вы поняли значение списка? — наконец, тихо спросила она.

— Все люди в списке не женаты, — сообщил Клеменсо. — Все без детей и все богаты. Догадки тут легки — любой из них мог вашей попросить руки.

— Да, как на рынке, — злобно прошипела донна Эвридика. — Кто больше даст?!

— Каков мерзавец! — воскликнул дон Рамиро.

— Не сознавала я, что делаю, — сообщила донна Эвридика. — Пока дышать не перестал отец. Тогда я поняла, что натворила. Признаться не посмела… Был бы то конец…

Она замолчала, и рассказ продолжил Клеменсо.

— Понимаю. Лишь стихло все, помчались вы к дону Винсенту. Ввести в дом ночью через тайный ход он мог бы только вас, или сообщника по ограблению. Капитан вполне помочь мог с кражей, но в тот момент сидел под стражей.

Донна Эвридика кивнула.

— Как будто рядом были вы. Он книгу отказался продавать. Я говорила: оба мы в долгах, без денег нашей свадьбе не бывать. Я говорила: фолиант тот кровью был отмечен, избавиться нам надо от него. Его я на коленях умоляла, но Винсент словно бы не слышал ничего, — донна Эвридика горько усмехнулась. — Тогда я поняла. Та книга в его сердце место заняла, что мне принадлежало безраздельно. Ее оттуда вырезала я немедля.

Она замолчала.

— А почему вы не ушли из дома через тайный ход? — спросил Клеменсо. — Вот не пойму — оставив дверь прикрытой, ушли через парадный вход.

— Да, правда. Но тут как раз все просто, — улыбнулась донна Эвридика. — С засовом я не справилась, перепугалась сильно. Но не настолько, чтобы вылезти в окно.

— Действительно, все просто, — признал Клеменсо. — Тогда мы перейдем к Урпано. Его деньгами вы прельстили, которые за книгу получить хотели? Вот тут вы сильно рисковали, право.

— Не слишком. Капитан давно ко мне внимание проявлял. И голову ему вскружить смогла я без особого старания.

— Холодный душ в конце пути мог к действиям враждебным подвигнуть капитана, — заметил дон Рамиро.

— Я полагала, благороден он, поймет страдания попавшей в беду дамы. Как рыцарь истинный, придет на помощь, не требуя наград.

— Весьма оптимистичный взгляд, — сказал дон Рамиро.

— Увы, смогла понять я это слишком поздно, и требования его были невозможны. Четыре тысячи дублонов капитан хотел, иначе выдать альгвасилам обещал. Пугал тюрьмой и плахой, а к ночи в спальню он вошел… Сказал, что способ для меня другой расплаты он нашел… Вы понимаете?… Он предложил…

— Да, понимаю, и конец такой мерзавец заслужил!

Донна Эвридика благодарно кивнула.

— Но как же на такой решился он поступок неразумный? — вопросил дон Рамиро.

— Быть может, он от страсти обезумел?

— Вполне возможно. Но не в первый раз вас видел капитан. Быть должен повод, чтобы вспыхнул он. И повод этот дали вы ему, хотя Урпано виновен без сомнения. Пусть даже обнаженной вы предстали перед ним, долг офицера обязывал к почтению. А коли разум потерял и стал срывать с себя одежду, то заслужил, чтоб вышибли ему мозги свинцовой пулей. Да, полагаю, дело было так, и капитан купился, как дурак. Лишь он спустил штаны, как был нацелен пистолет. В такой позиции у капитана шансов просто нет.

Донна Эвридика печально кивнула.

— Всегда я говорил, любовь — есть гибельная страсть, — заметил дон Рамиро. — Он спустил штаны, а вы — курок. Всем сластолюбцам поучительный урок.

— Я думала, прошла беда, — вздохнула донна Эвридика. — Но впереди — позор, тюрьма.

— Об этом после мы решим, — ответил дон Рамиро. — И так куда-то все спешим. У вас есть деньги?

Донна Эвридика бросила на него подозрительный взгляд.

— Осталось от отца дублонов сотни две.

— Прекрасно. Наше правосудие любит тех, кого возможно без затей повесить иль тех, с кого возможно много снять — вы не понравитесь… А потому я с легким сердцем вас передаю суду.

— Тогда забудьте, кто из вас придумал нанести ночной визит, — добавил Клеменсо. — А в остальном держитесь правды, и пусть вас Бог хранит.

— Благодарю, — чуть слышно прошептала донна Эвридика.

Дон Рамиро спустился во двор, где изволил сообщить дону Гарсиа, что раскаявшаяся преступница ждет его наверху, а он, блистательный дон Рамиро, свое дело сделал и потому удаляется домой, ибо он еще не ужинал, а пропускать прием пищи вредно для гения за работой. «Ну и кто оказался прав?» — спросили дурные предчувствия. Дон Гарсиа от души послал всех к черту и затопал по лестнице.

— Надеюсь, что вы поступаете правильно, сеньор, — заметил Клеменсо.

— Как я могу хоть в чем-то ошибаться? — удивился дон Рамиро. — Любого из убитых, кроме дона Пареса, я сам бы на дуэли заколол — что этих старых пауков, что того идальго, что с женщиной влюбленной так обошелся. Ты лучше объясни, как с книгой промах вышел? Пусть Винсент был влюблен, а дон Парес куда смотрел?

— Тут при архиепископском дворце библиотека есть, — неопределенно ответил Клеменсо. — Я полагаю, там нам разъяснят. Хотя догадка есть, но мнение специалиста лучше будет.

ЕСЛИ ДОМ ГРАФА де Бульони помнил еще мавров, то библиотекарь, наверное, помнил еще римлян. Внимательно изучив книгу, он заверил посетителей в ее подлинности. Дон Рамиро бесцеремонно ткнул в год издания.

— Ах, вы об этом, дон Рамиро, — расплылся в улыбке библиотекарь. — Наборщика ошибка. Ее заметили и сразу устранили. Бракованные книги рука не поднялась огню предать. Святые тексты все ж. Насколько знаю я, осталось экземпляров пять.

— И сколько этот брак на рынке стоит? — спросил дон Рамиро.

— Зависит от безумства книгочеев, — с еще более широкой улыбкой сообщил библиотекарь. — Я полагаю, тысячу просите смело. А дальше как пойдет.

СПУСТЯ НЕДЕЛЮ ДОН Рамиро и Клеменсо покидали Толедо. Высокий суд, потрясенный горестной историей прекрасной донны и необъяснимой пропажей книги — единственного вещественного доказательства обвинения, — приговорил донну Эвридику к уплате солидного штрафа, в обеспечение уплаты которого отобрал у кредиторов закладную на дом и долговые расписки графа де Бульони. К слову заметить, «Католикон» дон Рамиро в тот же вечер вернул вдове покойного дона Пареса, вместе с печальной правдой об этом деле. На второй день штраф неожиданно для всех уплатила донна Синтия. Это действительно было неожиданно, потому как только изумлением от такого поступка можно объяснить тот факт, что кредиторам так и не вернули ни одной изъятой у них бумаги. Святая Инквизиция в лице главного инквизитора Толедо позднее разъяснила, что стяжательство — это большой грех, а со Святой Инквизицией не больно-то поспоришь.

ВОТ ТАК ДОН Рамиро де Кантаре раскрыл страшное преступление и вернулся в Мадрид в сиянии славы, верхом на белом коне и в сопровождении верного слуги.

Сноски1

Река в Испании, ныне река Тер (прим. редактора).