Ещё скажу я вам, панове полковники, что Осман Гирей снаряжает в набег Опиту, это я узнал сегодня. Войска собирается множество, где — сам не знаю: может, у Перекопа, а может, где в другом месте. Ногайцы — можно поручиться — тоже в походе будут. Так что в Очаков войска не много останется… Теперь говорите, у кого какая думка? — закончил Палий.

Полковники молчали выжидая.

— Чего ж вы молчите, как мурзы на совете?

— Дело рискованное, не спросить ли нам у гетмана, как быть? — отважился, наконец, киевский полковник Константин Макиевский.

— Пока будем спрашивать да ответа ждать, только зря время потеряем. Решать надо: либо возвращаться, либо…

— Вперед пойдем, — твердо сказал полковник охотного полка Козьменко, — ждать нам нечего. По-моему, прямо двигать отсюда в степи, не то будем сидеть, пока не съедим в Лисянке все сухари. Татары никуда не пойдут, коль узнают, что в их землях казаки. Они назад вернутся, а нам надо их опередить. Наделаем шуму, а тогда — ищи ветра в поле, а казака на воле.

— Как ты, Пашковский?

— За меня Козьменко сказал.

— Коли так, я тоже назад не пойду, вместе будем, — заключил Макиевский.

— Значит, пришли к согласию, — весело оглядел их Палий. — Не будем тогда время попусту терять. Да и другого такого удобного случая не скоро дождемся. Завтра и выступать. Теперь еще одно: как итти? Все вы не раз ходили по этим степям, у каждого свой путь на примете, давайте сейчас обсудим.

— Никто из нас не вытоптал там столько травы, сколько ты, твое и первое слово.

— Нет, мое пусть будет последним. Говори, Константин!

— По мне, так итти надо либо на Витовтов брод, либо на Нижнюю переправу. Можно и на Ташлык, через Егорлык, а дальше на Тягинь.

— Ты подумай: уже и сейчас, в шатре, из тебя сало закапало, а что дальше будет? Где воды возьмешь, куда коней на выпас пустишь? На заморенных конях от Опиты недалеко уйдешь. Не этим путем итти надо, правду я говорю, Семен? — обратился Козьменко к Палию.

— И так, и не так. Верно говорит Константин, переправиться можно у Ташлыка, по Песчаному броду, татары наверняка пойдут выше. Они ходят на Романов, Кучмань. мимо Чечельни и Тимоновки, до Буга, там и воды и топлива больше.

— Я ходил через Песчаный, — отозвался Пашковский, — с Песчаного по реке Чечеклинке на Телингули — есть такая речка, там и дров и травы в достатке. Дальше на Куяльник — переправа хорошая, вода есть, хотя леса нету. Потом опять по Куяльнику куда душа пожелает: то ли на Паланки, то ли на Чеборчи. Тягинь нам тоже не мешало бы пощипать.

— Это самое верное, так и пойдем. Ну, вроде всё. А может, у кого еще что есть, говорите!

— Да нет, больше ничего.

— Тогда — с богом, готовьтесь! Чуть свет выступаем.

Сборы были недолгие: казаки знали, куда снаряжаются, и заранее приготовили все. В поход пошли налегке, не обременяя себя обозами. Палий обдумал все еще до того, как Мазепа, получив указ от царя, дал согласие на совместный поход против татар. Рассчитывали на быстроту и внезапность нападения. Шли больше по холодку, утрами и вечерами, на день останавливаясь где-нибудь в балке. Лишь переправившись вброд через реку, остановились на более долгий отдых, чтоб дать лошадям и людям поднакопить силы к трудному переходу. Разместились в глубоком овраге, по дну которого протекала речка. Петляя, она выходила в степь. Здесь круто сворачивала, будто возвращалась обратно, и терялась где-то в дальних степях.

Палий сидел на склоне оврага, покусывая стебелек ракитника. С ним сидел Пашковский. Палий опасался — не рано ли вышли, ведь ногайцы, возможно, еще не выступили в поход, а тогда об Очакове нечего и думать.

Казаки на берегу рубили лозу для костров. Стреноженные кони ходили по степи и по склонам оврага, выщипывая из высоких ковылей и бородача пырей и тонконог. На горизонте то появлялись, то снова исчезали в высокой траве фигуры сторожевых казаков.

Палий сплюнул горьковатую слюну и лег навзничь на траву. Не хотелось никуда итти, так бы лежал и мечтал под однообразное посвистывание суслика.

Позвали ужинать. Уже спускаясь к речке, Палий сказал Пашковскому:

— Боязно итти на Очаков, не случилось бы беды. Однако сегодня еще посоветуемся, как вернее ударить. Эх, если б мурза вышел в поход!..

А мурза вовсе не собирался никуда выступать. Он сидел в это время на обеде, который давал в честь похода на Украину. Сам он оставался в крепости, в поход с Опитой отправлял Осман-пашу.

Мурза разлегся на софе и с наслаждением потягивал дым из кальяна. Тут же на подушках сидели и полулежали гости. Обед кончался, с низеньких, как скамейки, столов слуги убрали почти нетронутый набаб и поставили халву, изюм, ароматный густой шербет и другие сладости. В самом углу на ковре лежал Осман-паша, в синих шароварах, в пестрой тканой шелковой куртке, сверху донизу усеянной золотыми пуговицами. С наслаждением вытянув онемевшие ноги в ярко-желтых, с загнутыми носками, сафьяновых сапогах, он делал вид, будто пристально следит за игрой в шахматы. Но Осман-паша даже не видел фигур, хотя все время смотрел на доску. Только изредка бросал из-под нахмуренных бровей мимолетные злобные взгляды на мурзу. О, как отвратителен был ему мурза с его черным жиденьким чубом и такой же бородёнкой, приплюснутым носом и хитрыми узкими глазками под высоко поднятыми бровями!

Паша не мог больше смотреть, он поднялся и вышел из дивана. Прошел по узкому длинному коридору и поднялся по лестнице на Соколиную башню. Посмотрел сверху на сад мурзы. В мраморном бассейне с фонтаном, обвитом густой зеленью, плавали лебеди. От высоких тополей веяло приятной прохладой.

«Он будет прохлаждаться здесь в тени и слушать песни невольниц, — подумал Осман-паша, — а когда я вернусь из похода, почти весь ясырь и лучших полонянок заберет себе».

Старая обида вновь закипела в сердце…

Случилось это лет двадцать назад в Бахчисарае на невольничьем базаре. После удачного набега на Кавказ базар был люден и шумен. Осман, тогда еще молодой, тоже пошел посмотреть на живой товар, послушать игру на теорбе. У самых крепостных стен бурлило людское море: здесь продавались невольники и невольницы всех возрастов. Крики, свист нагаек, скрип арб, голоса дервишей — все слилось в один сплошной рев. Осман, сопровождаемый слугами, пробирался под навесы, где находился отборный товар.

Накрашенные, натертые ароматными мастиками, сидели под навесами красивые полонянки. Осман бросал на них равнодушные взгляды и проходил дальше. Неожиданно остановился, пораженный: на него пристально глядели синие грустные глаза черкешенки. Такой красоты ему еще не приходилось видеть.

«Она будет украшением моего гарема», — сразу решил Осман.

— Сколько? — спросил у джелаба.

Купец замахал руками, выхваляя свой товар. Осман перебил его:

— Сам вижу. Сколько?

Он уже доставал деньги, когда услышал за спиной:

— И эту!

— Как? — вскипел Осман. — Она уже куплена.

Невысокий, богато одетый бек решительно махнул рукой:

— Я ее покупаю. — И, смерив Османа с ног до головы насмешливым взглядом, добавил: — Она создана для того, чтоб играть на теорбе, а не собирать в степи кизяк.

Краска залила лицо Османа, но он заметил, как угрожающе смотрят на него аскеры из свиты незнакомого бека. Позднее, когда его послали сардаром в Очаков, он узнал, что дерзкий богатый бек был ногайский мурза. Судьба привела их в один город. Осман часто видел в саду у мурзы ту черкешенку, но постепенно обида забывалась.

Но вчера…

У мурзы не было от черкешенки детей, и он решил, по старому обычаю, подарить ее кому-нибудь из подчиненных. И, словно на посмешище, подарил ее именно Осману. Мурза попросту выбросил ненужный ему хлам. Паша видел, как даже слуги фыркали в кулаки, когда он в ответ на милость мурзы произнес обычное: «Твое благоволение доставляет нам счастливую жизнь, молю за тебя аллаха…»

Паша заскрипел зубами, отгоняя назойливые воспоминания. Потом прислушался: его звали. На ступенях лестницы он встретил невольника.

— Повелитель ждет пашу.

— Скажи повелителю, что я пошел помолиться перед походом. Слышишь, уже муэдзин с минарета зовет на молитву.

Он сказал это, чтобы не возвращаться в диван мурзы. Однако теперь пришлось итти в мечеть, ибо мурза мог приказать проверить, действительно ли он пошел на молитву.

Паша вошел и остановился. Старший мулла, молясь, то падал на колени, то поднимался, то склонялся ниц. Все молча повторяли его движения. Паша, не оборачиваясь, почувствовал, как кто-то вошел и встал за его спиной.

Наконец можно было выйти. Неизвестный шел следом. Паша понял: человек хочет ему сказать что-то, и за мечетью, свернув в узкую улочку, резко обернулся. Осман узнал своего толмача.

— Твоя слава да будет вечна! Я принес тебе весть из степей. Казачье войско идет на Очаков.

— Неужели?! Где оно? Как ты узнал?

— По твоему повелению я ездил в Бендеры и на обратном пути встретил их дозорных.

— Они идут на Бендеры?

— О, совсем нет, они собираются итти на Очаков. Я ночью заехал в Паланку, там как раз стояли казаки. Сам не знаю, как меня не схватили. Я был от них в десяти шагах, сидел под возом и слыхал разговор.

— Кто их ведет?

— Палий.

Осман-паша побледнел, но более ничем не выдал своего волнения. Торопиться некуда, он успеет об этом доложить мурзе. В голове зародился еще не совсем ясный план.

— Кто знает об этом?

— Я не говорил никому, а из степи сюда никто не может пробраться — казаки расставили стражу.

— Хорошо, иди и пусть твои уста не раскроются до тех пор, пока я не разрешу тебе. За это получишь сто золотых. Никому не показывайся на глаза, жди меня в саду. Вот ключ от потайной калитки, вход за минаретом в трех шагах от большого камня.

Осман пошел медленно, глубоко задумавшись. Решение уже созрело в голове, он только мысленно уточнял детали.

Что он теряет? Не так уж много. Золото и другие драгоценности закопает ночью в землю. Сад и дом? Но зато он отомстит мурзе. Когда вернется из похода, весь ясырь будет принадлежать ему одному. Даст толмачу сто золотых, и тот напишет Палию письмо. А когда Палий уничтожит мурзу, Осман вернется сюда с Опитой и разобьет Палия.

Подходя к своему дому, Осман-паша посмотрел на дворец мурзы и решительно вошел в сад.

Этой же ночью начальник сторожевого отряда — донской казак Дмитрий — привел к Палию запыленного татарина, который просил свидания с полковником. Палий взял у татарина письмо. Полковники, бывшие тут же, ждали, когда он кончит читать. Дочитав, Палий бросил письмо в раскаленную жаровню, над которой грелся медный котел, и подошел к толмачу:

— Чем ты докажешь, что орда пошла к Опите?

— Пусть пан полковник вышлет кого-нибудь на Куяльник посмотреть следы.

— Добре, посмотрим. Это наилучшее доказательство. Теперь можешь итти. Проводите его.

Когда толмач вышел, Палий пересказал полковникам содержание письма. Потом послал несколько человек на Куяльник, — орда в самом деле прошла там. Тогда полки двинулись по сухим Буджацким степям на Очаков, далеко обходя татарские селения, чтобы преждевременно не встревожить обитателей крепости.

Все реже на пути встречались реки, да и те чуть не все пересохли. Трава на берегах почернела, пожухла, словно по ней прошел пожар. Даже неприхотливые ногайские лошади и те не хотели есть эту траву. Потом воды и вовсе не стало. Лошади шли, понурив головы, тяжело вытаскивая из песка ноги. Казаки все чаще слезали с седел и шли, держась за стремя. Затихли песни, редко слышался смех. Все напряженно вглядывались вперед в надежде увидеть извилистую ленту степной реки. Перед глазами, покачиваясь, проплывали миражи, горько обманывая людей.

После полудня поднялся ветер. Он подхватывал с земли тучи песка и со зловещим шуршанием гнал по степи. Колючий песок больно жалил лицо, впивался в руки, набивался под одежду. Кусками полотна казаки обвязывали ноздри лошадям и вели их в поводу. Только ночью, когда разбили в степи лагерь, ветер стал спадать. Чуть позже пошел проливной дождь. Сухие степные русла наполнились водой, она бурлила и пенилась, размывая нестойкие, сыпучие берега.

За последние два дня казаки проходили не больше десяти верст в сутки, а на другой день после ливня прошли тридцать. Столько же — на третий и на четвертый.

Вскоре должен был показаться Очаков. Теперь шли только ночью, а днем отдыхали в балках. Однако, как ни таились, все же, подходя к Очакову, услыхали: у городских ворот бьет на сполох сейман. Пришлось остановиться.

Палий с несколькими казаками поехал осмотреть город. Над крайней башней, будто прикрепленный к ней, висел молодой месяц. Небо было светлое и чистое, словно балдахин ханского шатра, по которому густыми светлячками рассыпаны звезды.

Палий выехал на холм и внимательно всмотрелся в молчаливый город. За городскими стенами, наполовину скрытый плавнями, блестел Днепровский лиман, а дальше плавни расступались и в воду, подобно лезвию кинжала, врезалась песчаная коса. Стены с той стороны были пониже, они тянулись почти ровной линией, редко где сворачивая или делая зигзаг, что затрудняло сопротивление тех, кто скрывался за ними. Полковник вернулся в лагерь и, подняв свой полк и полк Пашковского, тихо повел их в обход Очакова.

Остановились в лесу, на берегу лимана, и стали готовиться к бою. Рубили деревья и сколачивали лестницы, набивали порохом бочки, захваченные заранее у степных татар. Работы хватило до самого утра. Палий ждал рассвета на опушке, откуда хорошо был виден город.

От лимана повеяло влажной прохладой. Горизонт побледнел, затем заалел, багровое пятно быстро поднималось по небу, и казалось, что намокает опущенный в кровь платок. Он разбухал, наливался, и вот противоположный берег охватило пламя утреннего солнца. Лучи скользнули по воде, проложив пеструю, похожую на длинный ковер дорожку. В первых лучах солнца слева от Очакова заклубились тучи золотистой пыли: Козьменко и Макиевский начали наступление.

Казаки развернулись лавой и помчались на город, обгоняя клубы пыли, которую ветер относил в сторону, наискось к лиману. Вот они ворвались в опустевшее предместье. Перескакивая на конях через изгороди и плетни, понеслись к стенам. С бастионов рявкнули двадцатичетырехфунтовые пулкортаны. Но казаки продолжали скакать. Второй раз стены окутались дымом, еще более густым, чем при первом залпе; завыли, засвистели ядра и пули. Казачья лава смешалась почти под самыми стенами, всадники поворачивали коней в степь. Тогда ворота крепости распахнулись, из них галопом вылетела татарская конница; передние всадники чуть сдерживали разгоряченных коней, пока не выехали все, и только тогда пустились в погоню.

Палий заткнул подзорную трубу за голенище: все можно было разглядеть и простым глазом. Бегущих отделяло от преследователей не больше полуверсты. Полковник оглянулся — его казаки уже сидели в седлах. Когда полки Козьменко и Макиевского, а за ними и татары миновали лес, Палий вывел свои полки из засады. Удар был до того внезапен и стремителен, что татары даже не успели помыслить об обороне. Гонимые полками Палия и Пашковского, они кидались под сабли казаков Макиевского и Козьменко или, разрубленные со спины, падали на окровавленные конские гривы. Все три лавы сбились на небольшом пространстве, так что и удирать было некуда. Мало кому из татар удалось вырваться из сабельного смерча. В плен сдалось всего девяносто человек, захвачено было три бунчука.

Около часа казаки отдыхали на поляне у небольшой речушки. Люди подходили к реке, раздевшись до пояса, черпали пригоршнями или шапками холодную воду и освежали потное тело. Потом снова затянули подпруги на конях. Палий выстроил полки и повел на город.

Наступали одновременно от южных и западных ворот. Вперед вырвалось несколько небольших отрядов с охапками соломы, намотанными на концы пик и смоченными смолой. Доскакав до предместья, казаки подожгли его. Камышовые крыши и скирды сена вспыхнули, и ветер понес на Очаков клубы сизовато-белого дыма. За дымом не стало видно стен.

Палий приказал итти на штурм. Казачья лава все быстрее катилась вперед, кони перешли на галоп. Миновали пылающие апельсиновые сады предместья. Со стен вразнобой прозвучали орудийные выстрелы, однако пушкари из-за дыма ничего не видели, и ядра почти не нанесли наступающим урона. Палий с трудом разглядел в дыму ворота, к которым штурмующие уже подкатывали бочки с порохом. Спешенные казаки подожгли фитили, раздался глухой взрыв. Передав лошадей намеченным заранее в каждой сотне коноводам, казаки кинулись ко рву, забрасывая его деревьями, обломками стен, плетеными корзинами, кусками войлока — всем, что попадалось под руку в низеньких домишках предместья. Те, кто успел уже перебраться через ров, пытались сломать осевшие, но все еще крепкие ворота. Тем временем казаки лезли на стены по лестницам, помогая передним длинными шестами или подсаживая друг друга.

Янычары яростно оборонялись. Сверху летели огромные колоды, тяжелые камни, мешки с порохом, вспыхивавшие и обжигавшие казаков. Татары опрокидывали лестницы и шесты, стреляли из ружей и луков, сталкивали казаков пиками и саблями. Однако дым мешал им, в нескольких местах наступающие уже взобрались на стены, к воротам подтянули сделанный в лесу деревянный таран, и после нескольких ударов ворота упали.

В пролом кинулись и пешие и конные. По выкрикам, по шуму боя Палий определил, что еще раньше казаки ворвались через западные ворота. Янычары оставили стены и, отбиваясь кривыми саблями и ятаганами, отступали по узким улицам города, безуспешно пытаясь где-нибудь закрепиться. Но их сопротивление уже было сломлено, казаки пробрались через сады и по крышам и бросились на обороняющихся с тыла. В погоне за врагом они рассыпались по всему городу.

Сотни давно смешались, казаки дрались отдельными группами, в которых трудно было навести порядок. Мимо Палия проскакал Андрущенко, хотел остановить коня, но не смог: улочка была узкая, а сзади мчалось более полусотни казаков. Потом улица расширилась, стало светлее, и Палий с Андрущенко выскочили на просторную мощеную площадь, где высился огромный дворец. Оттуда стреляли, несколько человек упало на площади.

Казаки отступили за строения, повели перестрелку. И хотя к ним присоединялись все новые и новые группы и их огонь становился все плотнее, он все же не мог причинить никакого вреда янычарам, скрывавшимся за зубчатыми стенами дворца. Тогда Палий взяв с собой казаков, повел их по узенькой улочке в обход. Пробежав несколько сот шагов, свернули в какой-то двор, пересекли сад, потом вышли на другую улицу и, наконец, снова увидели стену дворца. Двух часовых сбили несколькими выстрелами, подтащили к стене сорванный где-то поблизости плетеный хлев и по нему полезли во дворец.

Сверху прозвучало еще несколько выстрелов. Казак рядом с Палием покачнулся, схватился обеими руками за руку полковника, и они вместе скатились вниз. Палий наклонился к казаку — тот был уже мертв. Держа наготове пистолет и внимательно следя за крайней бойницей, откуда мог еще ударить выстрел, Палий снова полез на стену. Через несколько минут казаки были уже в крепости.

Разъяренные казаки нещадно рубили янычар и аскеров, подрывали бастионы и стены. Со смехом смотрели, как разбегаются из гарема напуганные жены мурзы и наложницы. За садом наткнулись на ямы длиной в пять и глубиной в три локтя, — в ямах сидели невольники. Казаки отвалили железные плиты и спустили веревочные лестницы. Один за другим вылезали из ям худые, измученные люди. Палий увидел их уже без кандалов, окруженных со всех сторон казаками.

Тем временем Андрущенко подвел перепуганного мурзу.

— Куда его тащить?

— Они ему сами суд учинят, — показал Палий на невольников. — А вы, хлопцы, айда отсюда бастионы рушить, еще остались целые. Пороховой погреб подорвать не забудьте. Сбираться всем на южной околице.

Из города выехали так же стремительно, как и захватили его. Позади, вырываясь из-за городских стен, еще долго лизали небо длинные языки пламени, и ветер нес вслед полкам острый, едкий запах гари.

Отъехав от Очакова, полки разделились. Встретиться уговорились возле устья Синюхи на Буге или под Переволочной.

Макневский, Козьменко и Пашковский, захватив с собой пленников и восемь вражеских пушек, повели свои полки к Бобринцу. Палий пошел более опасным путем — вниз по Кодыме через Егорлык. Если татары и пустятся в погоню, то только по его следу. И он не просчитался. Узнав, что Палий двинулся через Буджацкие степи, Опита повел туда орду, разбросав разъезды и поставив на Кодыме заслоны. Разъезды недолго блуждали в степях, они быстро обнаружили след Палия и навели на него орду.

Татары ехали быстро, сменяя загнанных коней. Пестрые знамена растянулись на много верст. Орда сперва шла массой, потом расползлась во все стороны. Всадники словно и не придерживались порядка, однако начальник мог в любой момент повернуть свой отряд в нужном направлении.

Палий знал, что стоит лишь переправиться через Кодыму, и он уйдет от преследователей. Надо только торопиться к переправе.

И он гнал не останавливаясь. Наконец усталые лошади натянули поводья, почуяв воду. Но на другом берегу Кодымы показались татарские заслоны. Казаки опоздали. Из тыловой охраны примчались дозорные с вестью, что ордынцы совсем близко. Все попытки скрыться были напрасны: татары окружили бы казаков в степи. Тогда Палий приказал рыть окопы и делать палисад из деревьев, росших на берегу Кодымы.

Окопы одним концом упирались в болото, другим — в берег реки. Их отрыли быстро, и так как татары еще не подошли, то успели насыпать побольше земли, с берега нанесли кольев, заострили их и утыкали ими вал.

Солнце уже перевалило за полдень, а татары все не показывались. Объезжая окопы, Палий увидел Корнея и Тимка, оба несли на веревках перекинутые через плечо большие вязанки кольев. Из кустов появились и другие казаки с такими же вязанками. По всему полю перед окопами стояли на коленях казаки, забивали колья в землю. На валу ставили сошники для ружей, отмеряли порох, заранее готовя заряды. Слева от вала поблескивал солончак, подходивший к самому укреплению, забивать в него колья было невозможно. В направлении солончака, на валу, поставили две небольшие пушки из тех, что захватили в крепости, по солончаку разбросали острые якорцы.

Только перед самым заходом солнца появились татары. Они рванулись вперед прямо с походного строя, намереваясь одним стремительным ударом уничтожить казаков. Орда заняла большое пространство, и Палий видел, что поступил правильно, приказав сузить окопы. Две трети татарского войска двигались в основной группе, а треть разделилась пополам, на правое и левое крылья. Эти крылья шли в стороне, не умещаясь на узком пространстве против скопов.

Авангард орды составляли ногайцы; они припали к лошадиным шеям, и их бараньи шапки скрывались в волнах развеянных по ветру грив.

В казачьем лагере царило тревожное молчание. Палий был уверен в своих людях: не впервые им встречаться с татарами. И хотя на сей раз надежды вырваться живыми было мало, внешне казаки оставались спокойными. Кое-кто даже пытался шутить. Но вот стихли и шутки. Тишину нарушал только топот татарских коней, от которого с вала осыпалась земля.

Пронзительное грозное «алла» прокатилось по степи и достигло окопов. В ответ поднялись над палисадом ряды ружей и мушкетов. Едва татары доскакали до вбитых в землю кольев, ударил залп. Передние всадники вместе с лошадьми полетели наземь: одни — сбитые пулями, другие — споткнувшись о колья. Лошади ломали ноги, бились на земле, давя воинов своими телами. Ряды татарской конницы смешались. Тем временем казаки успели снова зарядить ружья.

Теснимые задними рядами, татары снова кинулись вперед. Из-за палисада беспрерывно стреляли. Многие ордынцы перелетали через высокие изогнутые луки седел. Наконец татары не выдержали и повернули коней. Казаки прекратили стрельбу: надо было беречь порох. Но радости от того, что нападение отбито, в лагере не было: все знали — это только начало.

Солнце опустилось за горизонт.

Андрей Зеленский попросился с полусотней казаков на вылазку. В полночь перебрались через палисад. Сотник бесшумно полз по траве, держа направление по звездам. Ползти пришлось долго, болели натертые локти и колени, но подниматься боялись, чтобы не наткнуться ненароком на татарские сторожевые посты. Дорогу пересекала глубокая балка, казаки один за другим спустились туда.

Отдохнув немного, они бесшумно взобрались на противоположный склон. Зеленский выглянул и сразу сполз обратно. Прямо перед ним сидел татарин. Он зажал между коленями небольшой кожаный мешок, доставал оттуда пальцами тугой кенырь и отправлял небольшими кусочками в рот. Потом медленно сосал посапывая от удовольствия.

«Застал бы тебя за этим занятием сотенный, он бы показал, как в походе красть сыр», — почему-то подумал Зеленский и, дернув за руку казака, собиравшегося выглянуть из балки, тихонько пополз направо. Он выбрался из балки и стал подкрадываться к татарину. В двух шагах от часового он затаил дыхание и услышал, как тот чавкает, смакуя кенырь. Выждав, пока татарин, снова нагнувшись к мешку, стал набивать кенырем рот, Зеленский перепрыгнул через невысокий куст и навалился на часового. Татарин дернулся и повалился на мешок, из шеи у него струйкой забила кровь. Зеленский оттолкнул его, из мешка посыпался белый сочный сыр.

Сотник тихо свистнул. С ножами в зубах из балки вылезли казаки.

Татары спали под открытым небом, закутавшись в кошмы и подложив под голову седла. Ночь была теплая, кое-кто даже сбросил с себя кошмы. Казаки оставляли татар спящими навсегда в тех позах, в каких заставал их удар ножа. Беки и начальники отрядов спали в шатрах. У входов в шатры дремали аскеры. Казаки прорезали ножами задние стенки и забирались внутрь. Все шло хорошо, пока кто-то из казаков не ударил бека, который спал в кольчуге. Нож скользнул, скрежеща по металлическим кольцам, чуть оцарапав беку кожу. Тот громко закричал, казак прикончил его ударом ножа в лицо. Но татары проснулись, и в лагере поднялась тревога. Казаки отступали к балке; только четверо не вернулись: верно, заплутались и были зарублены.

На другой день ордынцы долго не появлялись перед окопами: ночные события несколько ошеломили их. Лишь в полдень снова пошли в наступление. На этот раз им удалось в нескольких местах прорваться к самым окопам. Бросая коней, они лезли на вал.

Казаки стреляли по ним в упор. Стреляли без перерыва: перед боем было выделено из каждой сотни по тридцать человек, которые только заряжали мушкеты, пистолеты и ружья.

Первая линия казаков уже взялась за сабли, а вторая все еще продолжала стрелять через их головы. Палий, без кунтуша, в одной малиновой рубахе, рубился в гуще сотни Зеленского. Вдруг он увидел, что в том месте, где солончак вплотную подходит к казацким шанцам, татары уже вылезли на вал. Казаки, яростно отбиваясь, отступали шаг за шагом.

Полковник соскочил с вала, немного отбежал назад к заросшей ивняком лощине и, сорвав левой рукой с головы шапку, взмахнул ею над головой. На вязе, что рос на откосе лощины, качнулась ветка, из травы поднялась резервная полусотня казаков. Палий, не оглядываясь, бросился к солончаку.

— Держись, хлопцы, подмога идет! — крикнул он на бегу. Два или три татарина, увидев «страшного» Палия, попятились. Но слева десятка полтора ордынцев с грозным криком «алла» устремилось к полковнику. Молнией сверкнула сабля в палиевой руке. Упал, разрубленный наискось, остролицый татарин, другой тяжело осел, на землю, схватившись обеими руками за пробитый клинком живот.

«Только не дать никому зайти сзади», — думал полковник.

С палисада взметнулся в воздухе аркан. Палий успел отшатнуться, полоснув саблей по предательской петле.

— Хлопцы, спасай батька! — послышался звонкий голос Дмитрия.

В эту минуту подоспела резервная полусотня. Густой стеной обступив Палия, выставив перед собой копья, казаки двинулись на татар. А еще через минуту враг был отброшен за вал. Татары в этот день еще раз попытались напасть, уже в пешем строю. Но, спешенные, они были совсем беспомощны и побежали после первого же залпа.

Снова наступил вечер. Кашевары сварили кулеш, но мало кто ел его. Усталые казаки валились наземь и засыпали. Лишь вокруг костра Палия собралась небольшая группа. Палий курил уже третью люльку. За день сотни значительно поредели, а что будет завтра? Было ясно: завтра — смерть.

— И где эта речка у чорта взялася? Хоть и прикрывает она нас сзади, однако лучше б ее совсем не было, — промолвил казак, перебрасывая с руки на руку уголек, чтобы раскурить люльку. — А не попробовать ли нам всем вместе вырваться на тот берег?

— Не видишь разве, какой там берег? Брод выше остался, а здесь на такую кручу с конем не выберешься. А хотя и выбрался бы, так куда денешься дальше? Татарские дозоры глаз не сводят. И мигнуть не успеешь, как среди степи порубают, — отозвался Цвиль.

— Погоди, погоди. А что, если водой? До утра успеем. Чорт с ними, с теми онучами, побросаем в воду. Как ты, Семен? На ту вон косу, что языком врезалась в воду, внизу, у самого поворота речки, — сказал Корней.

— Это дело. Поплывем тихо вместе с конями и вылезем вон на том перекате.

— У кого кони не приучены, надо морды обмотать хорошо, чтоб не ржали.

— Будите тихо людей, пусть режут очерет. Не надо ничего бросать. Вы же знаете, как татары переправляются: два добрых пучка очерета связал, положил на них все, что нужно, к коню крепко приторочил, чтоб вода не сорвала, и плывет все это вместе с тобой и с конем… Идите, не будем терять времени. Коней в воду заводить по течению. Я останусь с сотней Цвиля, прикроем переправу. Корней, пушки подальше от берега утопите…

Наутро татары возобновили штурм. На этот раз хан был уверен, что казакам не удержаться, — не зря он поставил в центре своих вымуштрованных храбрых аскеров.

Хан сидел на высоком белом коне и с пригорка наблюдал за боем. Вот его аскеры с криком ринулись на окопы. Кони расстилались в стремительном беге. Хорошо! Передние уже мчатся по солончаку. Но почему из окопов не стреляют? Неужели сдаются? Почему не видно белого платка? Да и вообще никого не видно?

Хан огрел коня плетью и с места взял в галоп.

Перед валом сгрудилось так много всадников, что ханская охрана с трудом прокладывала путь. Наконец им удалось пробиться к валу, где столпилось больше всего ордынцев. Все они кричали, ругались и кому-то грозили. Хан поднялся на стременах и посмотрел в том направлении, куда они указывали: там на двух прислоненных к палисаду пиках висел тамбурин и на нем углем был нарисован здоровенный кукиш.