Политические, идеологические и экономические аспекты возвращения церковной собственности, отягощенные «человеческим фак­тором», не должны скрывать глубинных оснований этого процесса, свя­занных с собственно религиозной жизнью России. Пресловутое «удов­летворение религиозных потребностей» и «чувства верующих» оказывают серьезное влияние как на формирование современных особенностей православной субкультуры страны, так и на сам процесс куль­то­вой реституции. В большей степени это касается собственно памят­ни­ков православной старины, чем церковной недвижимости, поставлен­ной прежде всего на службу экономическим интересам. Естественно, что борьба за наиболее значимые объекты культурного наследия до определенной степени подчинена тем же интересам. Однако ее политические и идеологические дивиденды, связанные с контролем над мас­совым восприятием истории, представляются более актуальными и до­стижимыми.

Возвращение в церковную жизнь уже известных реликвий и включение в нее новых святынь подается как «возрождение традиций», связанных с преемством церковной жизни. Однако анализ этого процесса свидетельствует не столько о реконструкции исторических традиций, сколько о конструировании новых, лишь формально напоминающих непреходящие ценности евангельской веры и Российского Православия. В развитии этого феномена важную роль играют псевдореликвии, чье появление в церковной культуре является отражением уже известного нам процесса трансформации культурного наследия Церкви и его исторического облика в угоду, как кажется на первый взгляд, утилитарным интересам и персональным вкусам. Однако в результате возникает искаженный образ Предания, не соответствующий его формам, реально существовавшим в истории Церкви. «Евроремонт» православной традиции становится действенным способом транс­формации Предания и использования его в современной идейной борь­бе. В результате, под видом традиции, Церкви и обществу предлагается совершенно новая «редакция Православия», не просто имеющая мало общего с благочестием и духовной культурой рубежа XIX и XX вв. или с христианскими переживаниями Древней Руси, но находящаяся в серьезной оппозиции к вере и богословию. Естественный процесс интер­претации Предания на языке современной культуры, достоверность которого всегда можно проверить при помощи культурного наследия Церкви, превращается в подмену самой традиции.

Такая подмена, стремящаяся заместить изначальные ценности хри­стианства их современным пониманием и подчинить им общественную жизнь, и должна быть названа фундаментализмом. Агрессивное стремление использовать в своей деятельности современные средства секулярной культуры является не столько характеристикой феномена, сколько лишь одним из способов достижения результата. В России, в силу консервативности восточно-христианского сознания, основной особенностью православного фундаментализма является использование традиционных форм христианской культуры и храмового благочестия для его утверждения в сознании верующих. Другой особенностью этого явления в России является поддержка его некоторыми груп­пами в политическом руководстве страны и сочувствие определенной части общества. История приспособления и искажения исторического облика памятников церковной старины в процессе ее «реставрации», демонстрирующая как сам процесс, так и его особенности, отчасти нам уже известна. Однако история обретения и «трафика» мощей и икон последнего 15-летия, с их исторической недостоверностью, политической подоплекой и клерикальными амбициями, также играет особую роль в сложении фундаменталистских настроений, оторванных от фун­дамента Евангелия.

Одним из первых в 1989 г. состоялось обретение мощей св. князя Александра Невского († 1263), обнаруженных в фондах Государственного музея истории религии иереем Николаем Головкиным. 3 июня они были перенесены в Александро-Невскую лавру. После всенощного бдения должно было состояться освидетельствование мощей. Однако митрополит Ленинградский Алексий (Ридигер) в тот вечер не стал про­изводить полноценного осмотра, попросив поверить ему на слово. Он сообщил, что в ларце находились несколько костных фрагментов, некогда, очевидно в связи с предстоявшей в 1916 г. эвакуацией российских ценностей из Петрограда в Вологду, запечатанных печатью «архиепископа Тверского».

4 ноября 1990 г. в запасниках того же музея были найдены мощи прп. Серафима Саровского († 1833), изъятые чекистами в 1927 г.

5 де­кабря состоялось их освидетельствование, главным основанием которого были обнаруженные рукавички с вышитыми надписями «Преподобне отче Серафиме» и «Моли Бога о нас». Отмечалось и совпадение найденных останков с описанием вскрытия мощей 1920 г. Официальная передача мощей состоялась 11 января 1991 г. Свое скептическое отношение к ним высказали некоторые православные круги, связанные с Русской Православной церковью за границей. В основе скепсиса лежал миф о том, что мощи были выкрадены дивеевскими монахинями и убеждение в том, что честь их обретения никак не могла достаться «красной» патриархии.

2 марта 1991 г. были обретены мощи епископа Белгородского Иоасафа (Горленко; † 1754), вскрытые 1 декабря 1920 г. Еще в 1924 г. в московском музее Наркомздрава их видела Анастасия Цветаева. В фев­рале 1991 г. дочь Аркадия Соколова, трудившегося в начале 1970-х гг. бригадиром плотников-реставраторов в Музее истории религии, сооб­щила митрополиту Ленинградскому Иоанну (Снычеву) о том, что ее отец, по указанию администрации музея, спрятал на чердаке мощи свя­тителя. Настоятель собора игумен Сергий (Кузьмин), следуя описанию, действительно обнаружил сохранившиеся мощи. По распоряжению митрополита была создана комиссия по идентификации останков, которая 13 марта 1991 г. составила «Акт освидетельствования неизвестных мощей». Их состояние действительно совпадало с извест­ным внеш­ним видом останков Белгородского святителя. Очевидно, мощи всех трех святых были доставлены из Москвы в Ленинград между 5 ноября 1947 г. и 8 сентября 1948 г., как это явствует из переписки директора Музея истории атеизма В. Бонч-Бруевича с Советом по делам Русской Православной церкви.

Мощи прп. Саввы Сторожевского были вскрыты 17 марта, а 5 ап­реля 1919 г. вывезены из монастыря. Однако, согласно московскому преданию, сотрудник Государственного Исторического музея и член Комиссии по охране памятников архитектуры Московской области Михаил Успенский (1893—1984) в 1920-е гг. был вызван на Лубянку, где неизвестный чекист по неизвестным причинам передал ему завернутые в материю останки, названные им «мощами Саввы Сторожевского». После этого останки хранились на фамильной даче в Звенигороде, а 25 марта 1985 г. были переданы в Свято-Данилов монастырь. В августе 1998 г. во время празднования 600-летия Саввино-Сто­ро­жев­ского монастыря эти останки были перенесены в обитель. Анонимно­му чекисту поверили на слово.

Кроме возвращения мощей широкое распространение приобрело их обретение, которое, к сожалению, не всегда основывалось на строгих историко-археологических фактах. Обретение мощей святителя Ти­хона (Беллавина) в 1992 г. не вызвало никаких споров, однако работы в Троице-Сергиевой лавре в 1994 г., связанные со вскрытием захоронений московских святителей Филарета (Дроздова) и Иннокентия (Вениаминова), спровоцировали сомнения в объективности проведенной иден­­тификации, поскольку при их проведении был проигнорирован ряд письменных источников. В 1992 г. на месте собора Савво-Ви­шер­ского монастыря под Новгородом было найдено средневековое захоронение, которое, без проведения необходимых антропологических исследований, было объявлено местным епископом мощами прп. Сав­вы. Тогда же в Софийском соборе были проведены работы по открытию мощей архиепископа Григория-Гавриила (XII в.).

Еще в 1988 г. состоялась канонизация прп. Амвросия Оптинского, а 10 июля 1998 г. были обретены его подлинные мощи. До тех пор считалось, что они были найдены в октябре 1988 г. московским археологом Сергеем Беляевым. Однако тогда, в результате профессиональной ошибки этого человека, доверившегося поздней схеме местного кладбища, за мощи Амвросия было принято погребение прп. Иосифа. Впрочем, существует мнение, что найденные в 1988 г. останки принадлежали Ивану Киреевскому. Столь же сокрушительный конфуз ожидал С. Беляева и в его попытке найти мощи прп. Стефана Махрищского в его обители, основанной в 1353 г. Впервые мощи преподобного были обретены в 1557 г. Монастырь был передан церкви в 1996 г. Расчистку фундаментов проводили специалисты ЦНРПМ, а поиск мощей был поручен архиепископом Владимирским Евлогием (Смирновым) С. Беляеву, который вновь пренебрег серьезным изучением исторических источников. Согласно описи 1642 г., рака располагалась за южным клиросом, где место захоронения и было указано архитектором С. Демидовым, тогда как С. Беляев заложил шурфы в ином месте, руководствуясь исходящим отсюда «благоуханием».

В 1998 г. С. Беляев попытался найти могилы епископа Суздальского Варлаама (1557—1570). В ходе работ, осуществленных без открытого листа и профессиональной отчетности, были обнаружены два белокаменных саркофага XVI в. Погребения в этих саркофагах были объявлены останками архиепископа Варлаама и самого Стефана, несмотря на то, что возраст погребенного не превышал 50 лет, тогда как преподобный умер в возрасте около 90 лет. В XVI в. в монастыре жил на покое епископ Иоасаф, которому и могло принадлежать погребение, найденное во втором саркофаге. В августе 1998 г. епархиальное соб­рание рекомендовало продолжить исследования с привлечением судеб­но-медицинских экспертов, однако архиепископ Евлогий уже перенес найденные останки в храм для поклонения. 8 сентября 1999 г. было официально объявлено, что обретены мощи местных святых. Непрофессионализм С. Беляева отмечался и во время его работы в правительственной комиссии по идентификации «екатеринбургских останков» в 1994—1998 гг. В особенной степени это проявилось во время раскопок некрополя Захарьевых-Юрьевых-Романовых в Новоспасском монастыре в Москве, которые были квалифицированы коллегами самого Беляева как «археологический беспредел».

Происшедшие недоумения и скандалы привели к тому, что вопрос об открытии святых мощей обсуждался на заседании Синода 21 июля 1998 г., который потребовал навести порядок в этом вопросе. Местным архиереям напомнили, что к обретению можно приступать только с разрешения патриарха, Синода или Собора. Эти действия должны были совершаться комиссией и сопровождаться составлением акта освидетельствования, в котором, помимо представителей епархии, при­ни­мали бы участие и специалисты в области археологии и антрополо­гии. 26 мая 1999 в Можайском Лужецком монастыре было проведено «показательное обретение». Специально образованная епархиальная ко­миссия с участием археолога Татьяны Пановой провела раскопки погребения прп. Ферапонта Можайского. Одновременно в 1998 г. в Новгороде была начата сложная работа по идентификации мощей новгородских святых, потребовавшая серьезных лабораторных исследований. Мощи кня­зя Владимира Ярославича, княгини Анны Ярославовой и архиепископа Ильи-Иоанна, которые считаются почивающими в Софийском соборе, были перепутаны после их вскрытия в 1920 г. С ними были сме­шаны останки других святых, возможно, мощи прп. Ан­тония Рим­ля­нина. В таком виде святыни были возвращены епархии в декабре 1990 г. В истории Софийского собора уже был исторический казус, когда обнаруженное в 1611 г. в Юрьевом монастыре тело, судя по всему, принадлежавшее одному из «героев гражданской войны» XV в. Дмитрию Шемяке в течение 300 лет почиталось как мощи благоверного князя Феодора Яро­славича, брата Александра Невского. Не понятно, кому на самом деле принадлежат останки, приписываемые Анне, супруге князя Ярослава Мудрого и матери князя Владимира Новгородского: останки, согласно антропологической экспертизе, принадлежат женщине 30-35 лет, которая не могла быть ни женой Ярослава, ни матерью Владимира. К тому же ее звали Ингигерд, в крещении Ирина. Откуда в эпоху позднего средневековья было взято имя Анна – остается загадкой. Оно вряд ли могло быть монашеским: в то время традиции предсмертного пострига еще не существовало. Да и проживать княгиня должна была подле своего мужа – князя: в Киеве. Впрочем, вследствие непрофессионализма привлеченных к работе «специалистов» ее окончание вряд ли реально. Пока же верующие в Софийском соборе Великого Новгорода прикладываются к пустым ракам, поскольку большинство мощей ожидают своей судьбы в архиерейской резиденции.

В мае 2000 г. в Ярославской епархии были открыты мощи прп. Ни­киты Переяславского († 1186), где археологическая часть исследования внушает больше доверия, чем антропологические выводы. В ряде случаев антропологическая экспертиза не вызывает существенных сомнений. В 2001 г. экспедицией под руководством Дмитрия Григорьева были обретены останки прп. Антония Дымского († 1273) в Петербургской епархии, впервые открытые еще в 1370—1409 гг. В 2005 г. тот же археолог нашел погребение прп. Макария Лезненского († 1550), иначе называемого Римлянином, в возрождаемом монастыре близ Петербурга. Количество обретений особенно возросло после 2000 г. — к мощам средневековых святых добавились погребения новомучеников, вопрос идентификации которых существенно упрощался.

Однако Средневековье продолжало загадывать современности новые загадки. Весьма сомнительными оказались сенсации Олега Ульянова. Начав в январе 1993 г. вместе с С. Беляевым раскопки в алтаре Спасского собора Андроникова монастыря, он поспешил объявить погребения средневекового кладбища в дубовых колодах могилами монастырских игуменов — Андроника и Саввы. Об этом он докладывал 5 мая 1993 г. на заседании сектора археологии Москвы Института археологии РАН, а 26 июня 1995 г. — на заседании совета Музея древнерусской культуры и искусства преп. Андрея Рублева. В 1994 г. он был лишен открытого листа, а профессиональный отчет об исследо­ваниях так и не был подготовлен. В 2000—2004 гг. работы, выявившие настоящий характер раскопанного кладбища, были завершены при уча­стии другого Беляева, Леонида, заведующего сектором Института археологии.

Однако 4 января 1994 г. инициаторами раскопок, с целью заручиться авторитетом иерархии, был организован визит в собор патриарха Алексия (Ридигера). С этого времени мнения участников акции разделились и вылились в жаркую полемику 2005—2006 гг., свидетельствующую о необъективности обеих сторон. Если Олег Ульянов и поддержавший его Геннадий Мокеев продолжали утверждать, что все погребения принадлежали местным игуменам, то настоятель храма священник Вячеслав Савиных и главный специалист Московского бю­ро судебно-медицинской экспертизы Сергей Никитин были убеждены, что найденные мощи принадлежат иконописцу прп. Андрею Рублеву и его соработнику Даниилу Черному.

Естественный процесс «наползания» храма на некогда кладбищенскую территорию, в результате чего погребения и оказались перекрыты храмовой апсидой, был воспринят спорящими как факт захоронения чтимых останков в алтаре, чему нет свидетельства в православной традиции. К тому же нахождению здесь могилы иконописца противоречит информация рукописного сборника Ярославского музея-заповедника, составленного «керженским постри­жеником Ионой», о том, что Андрей Рублев был похоронен под старою колокольнею Андроникова монастыря. Нет никаких доказательств того, что в 1939 г. в руки Петра Барановского попала копия надписи с надгробной плиты преподобного, якобы сделанной в XVIII в. в Андрониковом монастыре Герхардом Миллером, о чем сам П. Д. Барановский сообщил на объединенном заседании Сектора архитектуры и Сектора живописи свежесозданного Института истории искусств АН СССР, прошедшем точно на 517 годовщину летописной даты кончины иконописца, — 11 фев­ра­ля 1947 г. И сам «юбилей» и судьба института требовали сенсации. Кроме того, дата рождения Андрея Рублева (1360 г.), как и сам его «раскрученный» феномен, по­явились достаточно случайно — в ка­честве средства спасения древнерусского церковного искусства в эпоху хрущевских гонений на Церковь. Для этого Наталья Демина, Виктор Лазарев и Илья Эренбург по принципу «сейчас или никогда» решили организовать празднование 600-летнего юбилея Руб­лева, который и был «назначен» на 1960 г. Все это не позво­ляет использовать возраст погребенных для идентификации останков. Однако С. Ни­китин планирует осуществить свое намерение реконструировать внеш­ний облик одного из погребенных «методом Герасимова» и выдать его за истинное лицо русского святого.

На этом фоне гораздо больше доверия вызывает информация об обнаружении в 2007 г. во время раскопок фундаментов собора св. Екатерины в Царском селе под Санкт-Петербургом костных останков, принадлежавших священномученику Иоанну Кочурову. Протоиерей был убит 31 октября 1917 г. во время первых эксцессов после октябрьского переворота, его похоронили в крипте собора, где он совершал свое служение. 5 октября 1939 г. собор был взорван, а в 1994 г. отца Иоанна канонизировали. Найденные при раскопках, предшествовавших воссозданию собора, фрагменты черепа и кости ног были подвергнуты криминологической и антропологической экспертизам. Все было сделано настоятелем собора протоиереем Геннадием Зверевым достаточно корректно, без ненужного шума и сенсационности; останки признавались мощами лишь с «большой долей вероятности». Впрочем, не исключено, что это могло быть и погребение генерала Якова Захаржевского, захороненного здесь в 1865 г. Очевидно, предполагается, что окончательно решение будет принято в связи с празднованием 300-летия Царского села в 2010 г., а мощи станут в этом событии одной из главных достопримечательностей, привлекающей паломников и туристов.

К сожалению, такие случаи сегодня единичны. Культ мощей в современной России приобретает уродливые формы, вплоть до «благочестивого воровства», практиковавшегося в эпоху раннего Средневековья. Так, в ночь с 10 на 11 октября 2000 г. на Бугровском кладбище в Нижнем Новгороде монахами Данилова ставропигиального монастыря были вскрыты и вывезены в Москву останки только что канонизированного архимандрита Георгия (Лаврова). Свое возмущение монашеским поступком выразил митрополит Нижегородский Николай (Кутепов) и сами нижегородцы, узнавшие о происшедшем из СМИ.

Мощи становятся средством формирования региональной идентич­ности и национальной самоидентификации, а также способом выяснения отношений братских славянских народов. 24 июля 2005 г. Москов­ская патриархия передала в Киево-Печерскую лавру частицу мощей св. равноапостольного князя Владимира. В мае 2006 г. посол России на Украине Виктор Черномырдин в сопровождении украинского духовенства привез в свое родное село Черный Отрог на Оренбуржье частицы мощей Печерских святых. Однако еще в январе 2003 г. фракция Верховной Рады «Наша Украина» потребовала от правительства информации о передаче Лаврой частиц мощей 17 свя­тых в один из стро­ящихся храмов Ростова-на-Дону и проверки законности «разрушения погребений предков украинского народа». На этом фоне по-особому воспринимается известие, что в марте 2006 г. язычники Тувы и Алтая потребовали вернуть на место первоначального погребения мумию «княжны Кадын». Погребение было найдено новосибирскими археологами при раскопках кургана в начале 1990-х гг. и перевезено в Сибирское отделение РАН. По мнению местного населения, это стало причиной многочисленных стихийных бедствий. Более того, еще в 1997 г. депутаты Государственного собрания республики Алтай приняли в связи с этим постановление «О запрете раскопок курганов в Кош-Агачском районе», отмененное лишь в 2009 г. по случаю протеста прокуратуры. В то же время было принято решение о возвращении остатков погребения в Горно-Алтайск — после завершения реконструкции Национального Алтайского музея…

Реликвии используются во внутренней и внешней политике. 13 ап­реля 2006 г. мощи прп. Макария Желтоводского из местного Печерского монастыря перенесли в Нижегородскую академию МВД с тем, чтобы Академия, по словам архимандрита Тихона (Затекина), «укреплялась не только физически, но и духовно». С 7 июня по 16 июля 2006 г. в России находилась десная рука св. Иоанна Предтечи, привезенная из бывшей Югославии. Десницу с ее неспокойной судьбой постоянно переносили из мест былого величия. Во время византийской реконкисты X в. она была перенесена из Антиохии в Константинополь, а после падения Царьграда в 1453 г. — на Родос. В 1522 г. она становится собственностью мальтийского ордена, а 25 октября 1799 г. вручается новому орденскому гроссмейстеру — императору Павлу I. В 1918 г. настоятель Петропавловского собора в Гатчине протоиерей Иоанн Богоявленский, отступая вместе с армией генерала Юденича, увозит десницу и парную к ней мальтийскую реликвию — Филермскую икону Божией Матери в Эстонию. В 1932 г. они передаются югославскому королевскому дому, который в 1940 г. вместе с казной прячет их от оккупантов в монастыре Острог в Черногории. Нацисты во время войны святыни не нашли, но после войны их нашли чекисты и передали в государственный фонд драгоценностей в Цетинье. Во время югославской перестройки в 1993 г. десница была передана в Рождественский монастырь, а икона — в Художественную галерею, почему икона и не смогла прибыть в Россию вместе с десницей.

В русской истории десница впервые появляется в 1147 г. как символ национальной независимости, когда князь Ростислав Мстиславич решил поставить «своего» митрополита Клима Смолятича без санкции Вселенского патриарха. Сторонники князя предлагали обойти участие Константинополя, употребив при рукоположении мощи святого Климента, ссылаясь на греческую практику: «якоже ставят греци рукою Предтечи». Десница стала символом церковного суверенитета — автокефалии. Появление у нас святыни из Черногории имело определенный мессэдж. Политический развод Сербии и Черногории уже был при­знан всем миром. Однако выход Черногорской митрополии из Сербской церкви пока не планируется. Такое внимание Москвы к Черно­горской церкви призвано подчеркнуть для всех, особенно для укра­ин­цев, мечтающих о православной независимости от Москвы, что госу­дар­ственные границы не являются препятствием для сохранения вер­ти­кали церковной власти. Глава местного Православия митрополит Амфи­лохий (Радович; р. 1938) приложил много усилий к так и не со­сто­яв­шемуся объединению Русской церкви за границей с Московской пат­риархией в мае 2006 г. Паломничество в Россию — явный бонус за его деликатную миссию.

Внешнеполитические эффекты на этом не кончаются. В качестве организаторов мероприятия назывался Фонд апостола Андрея Первозванного. Однако еще в сентябре 2004 г. в Москве при участии «Содружества ветеранов военной разведки» был создан Российский христианский фонд «десной руки Иоанна Предтечи». Его целью является организация сетевого проекта по объединению Россией политического и экономического потенциала православной диаспоры. Здесь десница, с учетом ее «экуменического» и католического характера, становится «раскрученным брендом», а Черногории, с учетом все возрастающего в этой средиземноморской стране количества русской недвижимости, отводится особое место международного перекрестка. К тому же пребывание реликвии в Петербурге предшествовало встрече G8 в Стрельне 13—15 июля. Десница, собирающая сотни тысяч паломников со всей России, была призвана продемонстрировать саммиту главенствующую роль Русской церкви и стоящего за ней государства не только в стране, но и в мировой религиозной ситуации, поскольку 3—5 июля в Москве состоялся саммит мировых религиозных лидеров. Третий Рим своими мероприятиями заявил права наследства на «вселенскую» реликвию, игравшую важную роль в интронизации патриархов Второго Рима — Константинополя, и продемонстрировал, что настало время однополярного православного мира, старт которому дает Москва, исключаю­щая из игры греческие церкви. Их представители действительно в мас­совом порядке проигнорировали московскую встречу, границы которой удивительно совпали с пространством бывшей зоны советского влияния.

Приезду в Россию Предтечевой десницы предшествовал привоз мо­щей и их долгое «паломничество» по стране св. вмч. Георгия в августе 2005 г., прпмч. Елисаветы Феодоровны летом 2004 г., вмч. Панте­лей­мона в 2004 г. и св. ап. Андрея летом 2003 г. По мнению ряда наблюдателей, подобные «гастроли» стали эффективной социально-политической технологией, спо­собной единовременно собрать значительные людские толпы для де­монстрации групповых амбиций и политических возможностей. В ре­зультате подобные общероссийские шоу подменяют настоящее содер­жание христианской жизни и любовь к отеческим гробам ажиотажем вокруг «импортной реликвии».

Проблема «трафика» реликвий к 2005 г. стала в Русской церкви настолько серьезной, что патриарх Алексий (Ридигер) на епархиальном собрании в Москве был вынужден отметить «несанкционированное Священноначалием явление» — самовольное при­об­ретение святых мощей и привоз для поклонения почитаемых или просто «разрекламированных» святынь. Многие из них оказываются неосвидетель­ство­ванными и сомнительными или же просто привозятся на различные промышленные выставки в коммерческих целях. В этих условиях возможны подлоги и прямые провокации со стороны недругов Церкви. Причиной печальных событий патриарх назвал тщеславие и корыстолюбие собственного клира.

При этом он вспомнил свое отношение к «екатеринбургским останкам», заявив, что «Церковь имеет ясные критерии, по которым она признает или не признает останки святыми мощами». Именно трагедия царской семьи в 1918 г., ее канонизация в 2000 г. и судьба останков страстотерпцев стала жестокой проверкой московской патриархии в ее адекватности в восприятии истории, а 1998 г. действительно стал переломным в отношении Русской Церк­ви к святым мощам.

В 1976—1979 гг. доктор геолого-минералогических наук А. Авдонин и режиссер Г. Рябов пытались отыскать останки императорской семьи в районе Поросенкова Лога на Старой Коптяковской дороге близ Екатеринбурга. Тогда ими было обнаружено основное захоронение царской семьи и даже извлечено несколько черепов. К сожалению, это дилетантское вторжение в археологический памятник и отсутствие профессионалов-археологов, участвующих в данном предприятии, не позволили создать полноценного полевого отчета, что существенно затруднило дальнейшее расследование трагедии и саму идентификацию останков. Впрочем, в те годы создание подобного археологического документа было небезопасно. Накануне «Преображенской революции», 11—13 июля 1991 г., по заявлению А. Авдонина, прокуратура Свердловской области провела здесь раскопки и обнаружила останки 9 человек. 19 августа 1993 г. Генпрокуратура возбудила уголовное дело, вести которое было поручено следователю по особо важным делам В. Со­ловьеву. 23 октября 1993 г. была создана правительственная комиссия по изучению вопросов, связанных с исследованием и перезахоронением останков императора Николая II и членов его семьи. В результате было установлено, что найденные останки принадлежат самому императору и императрице, их дочерям — Ольге, Татьяне и Анастасии, а также приближенным царской семьи, расстрелянным вместе с ними в ночь с 17 на 18 июля 1918 г. в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге (а именно — Е. С. Боткину, А. С. Демидовой, И. С. Харитонову и А. Е. Труппу).

Синод неоднократно, в частности 6 октября и 15 ноября 1995 г., а также 17 июля 1997 г. обращался к проблеме признания или непризнания «екатеринбургских останков». Налицо были противоречия между показаниями участников событий, также имелись определенные проблемы в интерпретации археологических материалов. Однако все эти противоречия не выходили за рамки чисто научных методологических проблем, связанных с сопоставлением результатов критического исследования письменных и археологических источников. Некоторые несовпадения присутствовали между информацией «записки Юровского», результатами следствия, проведенного Н. Соколовым в 1919 г. и картиной, выявленной при археологических раскопках. Все это могло быть уточнено в процессе обычной источниковедческой критики, однако и сама патриархия и стоящие за ней общественные силы были убеждены изначально: найденные останки не могут принадлежать «царю-мученику», а «наследники цареубийц» — в лице демократической российской власти — лишь сознательно запутывают следы. Существующие сомнения были сформулированы в виде «10 вопросов патриархии», на которые прокуратура достаточно удовлетворительно ответила 15 января 1998 г. К числу вопросов были отнесены следующие:

11. Оценка результатов стоматологической экспертизы.

12. Оценка результатов полного антропологического исследования костных останков.

13. Снятие расхождений результатов отечественной экспертизы и заключения профессора Мэйплза по вопросу идентификации останков № 6 с останками княжон Марии или Анастасии.

14. Анализ выводов следствия правительства Колчака о полном уничтожении всей царской семьи и сопоставление результатов следствия 1918—1924 гг. и современного расследования.

15. Графологическая и стилистическая экспертиза «записки Юровского».

16. Проведение экспертизы относительно костной мозоли на предполагаемом черепе императора.

17. Выяснение судьбы останков царевича Алексея и его сестры, которой, скорее всего, должна была быть Мария.

18. Заключение о возможности полного уничтожения двух трупов.

19. Подтверждение или опровержение ритуального характера убийства.

10. Подтверждение или опровержение свидетельства отчленения головы императора сразу после убийства.

30 января 1998 г. состоялось заключительное заседание правительственной комиссии, которая согласилась с заключением Генеральной прокуратуры и Центра судебно-медицинской экспертизы Российской Федерации: найдены останки убитой царской семьи. Митрополит Крутицкий Ювеналий (Поярков) сделал заявление в обтекаемом духе: он не мог не согласиться с выводами заключений, но вся историческая ответственность возлагалась на их авторов. 26 февраля 1998 г. Синод недвусмысленно предложил поскорее похоронить как проблемы, так и сами останки в символической могиле-памятнике. 14 июля 1998 г. последовало телеобращение патриарха Алексия (Ридигера). Он говорил об общественных сомнениях в отношении выводов комиссии. Сомнения носили «болезненный, конфронтационный характер». В качестве аргумента в пользу сомневающихся он привел самый неудачный — мнимое противоречие между заключениями, к которым пришел сегодня В. Соловьев, и «выводами, сделанными по горячим следам» Н. Соколовым. Он говорил и о том, что «ход научных изысканий... малоизвестен широкому кругу ученых, не говоря уже об их общедоступности». Патриарх призвал Церковь воздержаться от поддержки той или иной точки зрения и от такого участия в церемонии захоронения «останков», которое могли бы расценить как признание их принадлежности царской семье. 17 июля 1998 г. «екатеринбург­ские останки» в присутствии Президента России были захоронены в Петропавловском соборе в Петербурге. Национального покаяния и при­мирения не получилось.

Принятое решение носило ярко выраженный антиельцинский характер. Патриархия доступными ей средствами пыталась дистанцироваться от демократической системы, созданной первым Президентом, а также наказать его за несговорчивость в деле возвращения недвижимости. Руководство Русской Церкви пошло навстречу требованиям наи­более консервативной и одиозной общественной группировки. Для этих людей лич­ность последнего императора и его канонизация на Соборе 2000 г. были знаменем националистического патриотизма. В этих условиях нель­зя было допустить и мысли, что «ставленникам мировой закулисы» могло быть «даровано» обрести мощи «Царя-мученика». Одновременно патриарх постоянно сопротивлялся идее вынести из мавзолея останки В.И. Ульянова, заявляя о недопустимости принятия реше­ний, которые способны расколоть общество. Июльское реше­ние как раз раскололо общество и Церковь, оставив в выигрыше лишь наиболее агрессивную их часть…

Впоследствии, в 2001—2004 гг. руководство патриархии всячески поддерживало общественные спекуляции, связанные с трудностями научной интерпретации проведенных анализов ДНК. В ученых кругах иногда действительно раздавалась критика в адрес П. Иванова из Центра судебно-медицинской экспертизы Минздравмедпрома РФ, который занимался генетическими исследованиями «екатеринбургских останков». Л. Животовский, руководитель Центра ДНК-идентификации человека Института общей генетики РАН, писал по этому поводу, что «если бы данное дело рассматривалось в суде, то оно должно было бы быть отправлено на доследование за недостаточностью имеющихся ДНК-доказательств». Выводы П. Иванова противопоставлялись результатам анализов американца Кнайта, изучавшего останки великой княгини Елизаветы Федоровны, и японца Нагаи — с его исследованием волос брата императора Георгия Александровича, пятна крови самого Николая II на его одежде и ДНК Тихона Куликовского-Романова. Различие исследовательских методик и споры различных научных школ противниками почитания останков мощами были выданы за недостоверность самих выводов. К тому же методика исследований костных останков, достаточно долго пролежавших в земле и приобретших «археологический характер», не может быть в полной мере отождествлена с методами современной криминологической экспертизы.

Однако самым существенным препятствием к признанию останков мощами страстотерпцев оставалось отсутствие среди них двух тел, принадлежавших цесаревичу и одной из его сестер. Их поиски неоднократно предпринимались местными научными силами. В 1992—1994 гг. работы велись силами Института истории и археологии Уральского отделения РАН под руководством заведующего отделом археологии А.Ф. Шорина: сплошному обследованию территории не хватило буквально 10 метров, чтобы установить истину наверняка. В 1996—1997 гг. работу продолжила экспедиция под началом Е. А. Курлаева. Однако с 1998 г. фонд «Обретение» под руководством А. Н. Авдонина начал исследование в другом месте, в окрестностях Четырехбратнего рудника, где еще в 1919 г. следователь Н. Соколов обнаружил человеческие останки;  это лишь увело поиск в ненужном направлении. Позднее в Екатеринбурге сложилась группа энтузиастов, в которую вошли краевед В. В. Шитов, член Екатеринбургского военно-исторического клуба «Горный щит» Н. Б. Неуймин, заместитель генерального директора Научно-производственного центра по охране и использованию памятников истории и культуры Свердловской области А. Е. Григорьев, которые вновь обратились к изучению архивов. В мае 2007 г. дело встало на археологическую почву, поскольку к исследователям примкнул профессиональный археолог С. Н. Погорелов из того же НПЦ, а А. Н. Авдонин передал схему земляных шурфов и зондажей в районе обнаружения первого захоронения. Это позволило установить, что возвышенная местность примерно в 70 м к юго-востоку от основного захоронения еще не подвергалась исследованию.

Работы начались 11 июня, а 29 июля 2007 г. один из участников экспедиции (Л. Г. Вохмяков) с помощью металлического щупа отыскал здесь скопление угля. Заложенный на этом месте шурф не только позволил найти человеческие кости, но еще и фрагмент керамического сосуда.

«Ваши Величества, дети нашлись!

Их обгорелые кости лежали

Неглубоко, а над ними дрожали

Стебли травы, устремленные ввысь» —

так, в стихотворной форме, выразил свои чувства один из участников событий в момент исторической находки. И уже 30 июля комплексная экспедиция под руководством С. Н. Погорелова приступила к систематическим раскопкам.

Патриархия отреагировала мгновенно. В конце августа замглавы председателя ОВЦС епископ Егорьевский Марк (Головков) заявил: «Хочется надеяться на то, что экспертиза будет проведена более тщательно и кропотливо, чем экспертиза, проводившаяся в отношении так называемых "екатеринбургских останков", которые Церковь не признала останками царской семьи». Впрочем, прозвучали и более разумные голоса. Член синодальной комиссии РПЦ по канонизации святых протоиерей Георгий Митрофанов сказал, что «если удастся установить подлинность этих останков, то это будет решением одной из важнейших проблем, которые препятствовали Церкви признать подлинность первых останков».

Сами новые останки были переданы в Свердловское областное бюро судмедэкспертизы, которое 28 сентября устами своего замначальника Владимира Громова представило первые результаты их исследования: кости могут принадлежать сыну и дочери последнего российского императора, святым царственным мученикам Алексею и Марии Романовым, поскольку специалисты установили, что это останки двух разных людей — юноши и девушки в возрасте примерно 12—14 и 17—19 лет. Всего в захоронении нашли шесть зубов и 48 мелких фрагментов костей. На фрагментах костей были найдены следы от пуль, а также от рубящих предметов, что свидетельствовало о попытках расчленения трупов. На зубах, найденных на месте захоронения, были обнаружены высококачественные пломбы с использованием серебряной амальгамы, такие же, как и в первом захоронении, открытом в 1991 г. Идентичными были пули и осколки керамических сосудов из-под серной кислоты.

Все ожидали проведения генетической экспертизы и ее результатов. С просьбой инициировать новое исследование останков как из первого, так и из второго захоронения к руководству патриархии обратился петербургский профессор-судмедэксперт, заслуженный деятель науки РФ Вячеслав Попов, который участвовал в работе Государственной Комиссии и проводил анализ первого «екатеринбургского захоронения». Однако патриарх не спешил ничего инициировать. Более того, он готовил глухую оборону собственной позиции, занятой им еще в 1998 г. 3 апреля 2008 г. в своей резиденции он принял архиепископа Екатеринбургского и Верхотурского Викентия (Мораря), а также непримиримых противников «екатеринбургских мощей»: проректора по науке и развитию Уральского гуманитарного института протоиерея Сергия Вогулкина, заведующего кафедрой биологии Ураль­ской медицинской академии Олега Макеева и печально известного своими «обретениями мощей» Сергея Беляева. Собравшиеся вновь говорили об отсутствии «серьезного исторического анализа» существующих свидетельств подлинности останков и сложностях генетической экспертизы. Задавались и бессмысленно-риторические вопросы: «Куда пропали керамические сосуды с серной кислотой? Не в них ли опустили расчлененные и частично сгоревшие тела, чтобы окончательно скрыть следы убийства?». Собравшиеся решили противиться истории…

Исследования проводились параллельно в четырех местах: в Москве, в Австрии, в идентификационной ДНК-лаборатории вооруженных сил США в Вашингтоне (под руководством Майкла Кобла) и в генетической лаборатории Массачусетского университета. Информация о результатах генетической экспертизы, признающей идентичность останков из двух различных погребений и их принадлежность семье последнего российского императора, была официально опубликована от имени Следственного комитета при Прокуратуре РФ 5 декабря 2008 г. В этот день умер патриарх Алексий (Ридигер), оставив своему преемнику задачу разбираться с общественным позором, связанным с неизбежным признанием этих останков патриархией мощами «царя-страстотерпца». Понимая, в каком щекотливом положении оказался новый патриарх Кирилл (Гундяев), ни власть, ни общество не требуют от него ускорить «неизбежное». Зато в Петропавловском соборе в Санкт-Петербурге доступ к гробнице оказался перекрыт дополнительным ограждением: если раньше к ней можно было подойти вплотную и даже «приложиться», то теперь, в ожидании столь же неизбежного, как и само признание, потока паломников к святым мощам, грядущее событие решили предусмотреть и подстраховаться.

Парадокс ситуации заключался в том, что, несмотря на политическую ангажированность решения патриархии 1998 г., в ней присутствовал здо­ровый критический пафос академического характера — отсутствие 100-про­центной уверенности в результатах следствия и исследования оставляет их в ранге гипотезы, а не окончательного решения. Но именно тот факт, что на принятие окончательных решений в патриаршем окружении влияют не объективные факторы, а конъюнктурные интересы, сыграл с Русской Церковью злую шутку в том же июле 1998 г.

После долгого обсуждения патриархия отказалась признать «екатеринбургские останки» останками царской семьи, хотя, скорее всего, это действительно были мощи царственных мучеников. Но не прошло и месяца, как церковное руководство, без малейшего намека на освидетельствование, признало мощами прп. Александра Свирского († 1533) полностью сохранившееся мумифицированное тело, происхождение которого было более чем сомнительно. К тому же сохранилось их описание, сделанное в монастыре буквально накануне изъятия мощей, и тело, выдаваемое за мощи подвижника православного благочестия, никоим образом с этим описанием не согласуется. Когда монастырская братия 5 октября 1918 г. произвела освидетельствование мо­щей святого, обретенных «в теле» в 1641 г.,  она констатировала, что за 300 лет останки претерпели серьезные разрушения: упали ребра грудной клетки, а пальцы ног и кости стоп рассыпались. Этот текст был переписан протоиереем Николаем Чуковым, тогдашним благочинным Олонецкой епархии, впоследствии ставшим мит­рополитом Ленинградским с именем Григорий, и хранился в его личном архиве.

Стоит учесть и тот факт, что на основании архивных документов было достоверно известно, что мощи этого русского святого были уничтожены ЧК в 1919 г. 15 сентября 1918 г. монастырский архимандрит Евгений (Трофимов) был арестован и в декабре месяце расстрелян. Через месяц после ареста (26 октября) в монастырь, по распоряжению Олонецких Губревизисполкома и Губчрезвычкома, прибыл отряд петрозаводской милиции. Одной из его задач была эвакуация культурных ценностей из монастыря в Петрозаводск, поскольку монастырь оказался непосредственно в зоне военных действий вблизи русско-финской границы. Мощи преподобного, вскрытые отрядом, были увезены в Лодейное Поле 19 декабря 1918 г. Остальные реквизированные вещи были переправлены в губернский центр и находились в кабинете председателя губернской ЧК Оскара Кантера.

18 января 1919 г. в монастыре побывал член-сотрудник Комиссии по охране и регистрации памятников старины и искусства Северо-Западной области А. Крутецкий, о чем он подробно написал в своем рапорте, где в частности сообщались интересные подробности судьбы мощей после их изъятия. В середине декабря 1919 г. сводному отряду «местными властями было отдано приказание — реквизировать старинную раку с мощами преподобного Александра Свирского, извлечь ее из собора для отправки к уничтожению на нужды Государства. Рака была отправлена в г. Петрозаводск, где подвергнута разрушению, причем сосновый ящик сожжен, а серебряные украшения переломаны при их сдирании с ящика. Что касается мощей, то гроб с ними (узкий, обитый парчою снаружи и темно-синим бархатом внутри) был оставлен в уездной чрезвычайной Комиссии в Лодейном поле, где помещен в часовне при больнице и местными властями опечатан». Впоследствии по требованию Губернской и уездной Чрезвычайной комиссии были вызваны профессора и доктора для производства экспертизы над мощами, для чего последние «были извлечены из гроба и разобраны». Мы предлагаем читателю обратить особое внимание на последний упомянутый факт.

Далее А. Крутецкий сообщал: «Оба председателя (Губ- и Уезд­чрезвычкомов) прочли мне все дело об экспертизе мощей со всеми показаниями монахов и свидетелей. Причем просили меня выяснить: "не найдет ли центр останки преподобного исторической реликвией и если найдет их таковой, то власти препроводят их во гробе в г. Пет­розаводск и приобщат к предметам, находящимся в местном историческом музее, если же нет, то распорядятся ими по своему усмотрению". Этот вопрос необходимо выяснить так или иначе и дать Петро­заводскому Губчрезвычкому определенный ответ, т. к. я ответить за свой страх и риск в столь щекотливом случае отказался». В заключении А. Крутецкий просит Комиссию решить, имеют ли мощи, находящиеся в больничной часовне Лодейного поля при уездной ЧК историческое значение, а результат решения выслать председателю губернской «чрезвычайки».

20 февраля 1919 г. Отдел по охране, учету и регистрации памятников искусства и старины, именуемый ранее Комиссией, обращается в Археологический отдел Коллегии по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Народного комиссариата по просвещению и непосредственно к П. П. Покрышкину, излагая историю мощей преподобного после изъятия. Речь идет о том, что «ввиду того, что разрешение вопроса о дальнейшем положении мощей не входит в компетенцию Отдела... означенный вопрос передается им на разрешение Археологического отдела». 21 февраля А. П. Удаленков, заведующий этим отделом, отвечал так: признавая мощи преподобного Александра Свирского безусловной исторической реликвией, местонахождение которой должно быть в храме, и находя, что меры по охранению исторических памятников всецело лежат на обязанности Отдела по охране и учету, он просит принять эту народную историческую ценность на сохранение. Однако из письма в Российскую Государственную Археологическую Комиссию 15 марта 1919 г. выяснилось, что, обсудив 6 марта этот вопрос, Отдел решил, что «охрана мощей, как не представляющих собою предмета искусства или старины, не входит в круг деятельности Отдела», и не счел поэтому возможным дать Олонецкой чрезвычайной комиссии какие-либо указания о дальнейшем направлении мощей преподобного Александра Свирского. «О чем доводит до сведения Археологической Комиссии».

Впрочем, когда это письмо только писалась, история мощей уже закончилась. 19 сентября 1919 г. в Лодейном поле побывал Б. Н. Молос, сотрудник Отдела по охране учету и регистрации памятников искусства и старины, который сообщил следующее: «Выясняя судьбу мощей преподобного Александра Свирского, я узнал, что 13 марта 1919 г. председатель губчрезвычкома Кантер попросил лодейнопольский исполком УНИЧТОЖИТЬ, Т. Е. СЖЕЧЬ И ЗАРЫТЬ В ЗЕМЛЮ (выделено мной. — А. М.) остатки так называемых мощей, приписываемых Александру Свирскому, дабы избежать паломничества темных крестьян к кучке полуистлевших костей, что ТОТ ЧАС И БЫЛО ИСПОЛНЕНО (выделено мной. — А. М.)».

Весной 1998 г. исполняющим обязанности настоятеля Александро-Свирского монастыря был назначен игумен Лукиан (Куценко). Поиски привели игумена в фун­даментальный музей кафедры нормальной анатомии Военно-меди­цин­ской академии, где им был найден мумифицированный труп неизвестного мужчины идеальной сохранности. Его отличал брахицефальный антропологический тип, обрезанные гениталии и срезанные подушечки пальцев рук, что было характерно для уголовно-воровской среды 1920-30-х гг. Как уже отмечалось, состояние найденного тела отличалось от состояния мощей, зафиксированного монастырским актом 1918 г., а его владелец явно не принадлежал ни к Церкви Христовой, ни к средневековым нов­городцам. Однако это не смутило игумена, а привлеченная им старший научный сотрудник Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН кандидат биологических наук Ю. Беневолен­ская 17 ию­ля 1998 г. выдала заключение, что «исследуемый обладает антропологическим типом, свойственным вепсам», к которым якобы и принадлежал преподобный, будучи родом из Юго-Восточного Приладожья. Другой сотрудник игумена кандидат биологических наук инокиня Леонида (Сафонова) изначально скрыла обнаруженный ею документ, свидетельствующий об уничтожении мощей в 1919 г.: в официальном рапорте митрополиту он не присутствовал. Не подтверждается сохранившимися архивными документами и якобы имевший место факт отправки мощей в Петроград и передачи их в ведение Наркомздрава 31 января 1919 г., на чем настаивают почитатели и апологеты фальсификата, которые таким образом пытаются оправдать подлог, допуская, что «отправка» останков в Петроград спасла их уничтожения 13 марта 1919 г. и привела к тому, что они оказались в музее ВМА.

Однако все это не остановило предприимчивого игумена: было объявлено, что открытые им мощи начали «мироточить». После этого Лукиан, ссылаясь на «приближение отпускного периода», не уведомив петербургского митрополита Владимира (Котлярова), 28 июля добился от начальника ВМА Ю. Шевченко передачи тела. Акт был подписан начальником кафедры полковником И. Гайво­ронским, майором Д. Старчиком, капитаном Г. Ничипоруком и доцентом М. Твардов­ской. Среди заключений экспертов, на которые ссылался акт, фигурировало имя В. Ковалева, выступавшего категорически против предлагаемой идентификации. Акт сообщал, что «анатоми­ческий препарат "мумифицированный труп мужчины"», числящийся в каталогах фундаментального музея кафедры, может быть идентифицирован как искомые мощи. Анатомический препарат попал в музей в 1930-е гг. и мог быть передан сюда правоохранительными органами.

Лишь 30 июля, получив в свое распоряжение тело, устроив ему торжественную встречу и раструбив о случившемся по всей России, Лукиан отправил соответствующий рапорт митрополиту Владимиру (Кот­лярову). В тот же день, не вникая в обстоятельства дела и не принимая во внимание только что принятое Определение Синода от 21 июля 1998 г. об обязательном освидетельствовании святых мощей епархиальной комиссией, митрополит подписал резолюцию: «Благословляется совершение молебнов у раки с мощами преподобного Александра Свирского». 16 августа 1998 г. в Петербурге побывал патриарх Алексий (Ридигер), которого митрополит тут же повез прикладываться к «мощам». Только после того, как предстоятель церкви поцеловал неизвестного, присутствовавший здесь митрополит Крутицкий Ювеналий (Поярков) задал вопрос, создавалась ли епархиальная комиссия. Такая комиссия была спешно создана в сентябре. Ее председателем был назначен ректор Петербургской Духовной академии епископ Константин (Горянов), медик по образованию, который, осмотрев мощи, не отметил никаких фактов мироточения, но отметил факт обрезания и впоследствии рассказывал о чувстве физической тошноты, охватившей его при виде «анатомического препарата». Уже после первого заседания, в октябре 1998 г., комиссия прекратила свое существование, поскольку ее выводы однозначно опровергали подлинность мощей. Тело было по-тихому отвезено в Александро-Свирский монастырь. Однако в январе 2001 г. митрополит Владимир (Котляров) подал патриарху рапорт об утверждении дня празднования второго обретения мощей. 29 января последовала патриаршая резолюция: «Благословляется совершать празднование второго обретения мощей прп. Алек­сандра Свирского 17/30 июля». После того как патриарха заставили поцеловать неизвестное тело, судьба тела была решена: признать, что патриарх и тысячи верующих прикладывались к лжемощам, было невозможно...

Осенью 2005 г. Россию сотряс скандал. В Саратове состоялась выставка пластинатов человеческих тел, законсервированных по методу профессора Гюнтера фон Хагенса с помощью полимерного бальзамирования. 10 октября епископ Саратовский Лонгин (Корчагин) выступил с заявлением, решительно осуждающим открывшуюся выставку как надругательство над религиозными чувствами. 23 октября с подоб­ным заявлением выступил Союз православных братств. 31 октября в адрес генерального прокурора последовало заявление Общественного комитета по правам человека, тоже «православного». На фоне православной активности со­вершенно затерялась информация о том, что в России подобные экс­перименты с мумификацией человеческих тел методом полимерного бальзамирования были связаны с именем… заведующего кафедрой нормальной анатомии Военно-медицинской академии профессора И. Гай­во­рон­ского. Именно он стал одним из инициаторов выдачи из кафедрального музея «анатомического препарата "мумифицированный труп мужчины"» и поставил свою подпись под заключением, что этот препарат может быть святыми мощами. У нас нет оснований утверждать, что полученное Лукианом тело было детищем экспериментов наших современников, но оно могло быть результатом деятельности их учителей...

Естественно, казусы с мощами случались и раньше. Во второй половине XVIII в. в Успенском соборе Московского Кремля были перепутаны погребения русских митрополитов XV—XVI вв. у северной стены. Только в 1991 г. при археологических исследованиях удалось установить, что подлинное погребение св. митрополита Макария († 1563) было неверно приписано так и не похороненному здесь митрополиту Афанасию. Соответственно, захоронение митрополита Симона († 1511) бы­ло принято за могилу Макария, а могила митрополита Геронтия († 1489) — за погребение владыки Симона, Геронтий оказался «похороненным» в могиле митрополита Филиппа († 1473), а упоминание о самом Филиппе исчезло вовсе. Это была явная ошибка, но в истории с лжемощами прп. Александра Свирского митрополит и патриарх, будучи обманутыми игуменом, осознано пошли на обман общества, прикрывая ложь «церковной пользой».

Массовый психоз, связанный с поисками и «почитанием» мощей приводит к казусам, которые стоило бы назвать смешными, если бы они не были столь печальны. По «образному» выражению одной публикации, «мощи ползут отовсюду». 5 февраля 2007 г. на Интернет-аукцион на сайте «Антиквар.ру» неким «посредником» Борисом Георгиевым были выставлены… «мощи святого апостола Филиппа», конкретно — его череп, якобы происходящий из Казанского собора в Петербурге. Общественность была шокирована, руководство патриархии — возмущено. Помимо явного нонсенса (мощей этого апостола никогда в России не было, они покоятся в Риме!), наши современники оказались не подготовлены к самому факту «торговли мощами», хорошо известному в средневековье. Патриархия потребовал вмешательства Росохранкультуры, Росохранкультура потребовала вмешательства правоохранительных органов. «Антикварный отдел» УВД Санкт-Петербурга во главе с В. Кирилловым, по договоренности с продавцами, изъял «череп преткновения» и сопровождающие его костные останки, и обратился к специалистам Института истории материальной культуры РАН. Интрига тут же рассыпалась, стоило ближе познакомиться с этими «лжемощами».

В Рунете утверждалось, что на черепе существует надпись: «святой Филипп апостол». Но продавцы забыли указать, что там читается: «Св. Филипп апост. на Нутнъ». Речь о Нутной улице в Великом Новгороде, где находилась церковь апостола Филиппа, известная с XII в. Указанный там же год «1899» говорил о времени, когда останки прихожанина этого храма, некогда погребенные на церковном кладбище, были найдены то ли при строительных работах, то ли при рытье новой могилы. Очевидно, находка была связана со строительством Никольского придела при храме, которое пришлось именно на эти годы. И место находки, и дата, и почерк надписи свидетельствовали, что этот череп некогда находился в антропологической коллекции новгородского краеведа В. С. Передольского. Как нам уже известно, основатель Новгородского общества любителей древности жил как раз напротив храма, и по иронии судьбы его дом, где и хранились эти останки, был разрушен Новгородской епархией в 1995—2001 гг. ради строительства каменного «новодела». Как порой переплетаются разные потоки церковной истории, в которой люди Церкви отказываются отнюдь не на высоте!

Вместе с черепом древнего новгородца были изъяты и другие человеческие останки археологического происхождения. На одном черепе существует хорошо читаемая надпись «Уфимская губерния» и сокращение «Арх. ком №...», что означает, что этот антропологический материал некогда проходил через Императорскую Археологическую комиссию. На челюсти другого каллиграфическим почерком выведено: «Саратовская обл. Ровенский р-н. с. Ровное. К 17. 1957. И. В. Синицын». Курганный могильник у села Ровное — известный археологам памятник I—V вв., где есть и курган № 17. Его раскапывал саратовский краевед Синицын. Он отправлял свои находки на антропологическую экспертизу в Ленинград. Очевидно, перед нами челюсть сармата-кочевника начала I тыс. нашей эры. На всех костях есть характерные шифры, свидетельствующие о том, что все они некогда принадлежали некой научной коллекции, часть которой впоследствии оказалась в частных руках. Это уже дело служебной проверки в конкретном учреждении, но не уголовного преследования продавцов за «мошенничество». Известно, что антропологическая коллекция Передольского была передана в Кунсткамеру, ныне Музей антропологии и этнографии РАН. С 1985 г. по 1995 г. значительная часть его фондов (около 300 000 антропологических образцов) находилась в храме св. ап. Андрея Первозванного на Васильевском острове в Петербурге. Примечательно, но эти кости, скорее всего, попали в частные руки в связи с тем процессом, исследованию которого и посвящена эта книга: в 1995—1996 гг. музейные фонды переезжали в новое помещение, а сам собор передавался религиозной организации. Сопутствующая переездам неразбериха (вспомним, что три переезда равносильны одному пожару) и положила начало настоящей истории.

Таким образом, выставленные на продажу человеческие останки «святыми мощами» ни в коей мере не являлись. Никакого отношения к Музею истории религии, в просторечии называемому «Казанским собором», они тоже не имели. Думается, что история с собором — ловкий «маркетинговый ход». Нам уже известно, что мощи святых, переданные церкви в 1989—1991 гг. (мощи Александра Невского, Серафима Саровского и Иосафа Белгородского), были найдены в фондах как раз этого музея. «Происхождение» черепа из «Казанского собора» гарантировало подлинность объекта и поднимало его рыночную стоимость в глазах потенциальных покупателей.

Вся эта история выявила вопиющую некомпетентность руководителей Росохранкультуры, и в частности — Анатолия Вилкова, который начал публично рассуждать о мифической принадлежности черепа святому XVII в. Филиппу Ирапскому, вслед за чем в прессе появились рассуждения, что мощи могли принадлежать другому Филиппу, митрополиту Московскому в XVI в. Как всем хотелось, чтобы интрига сохранялась и чтобы это были именно мощи! Не менее забавно было наблюдать, как переданная в СМИ информация превращается в химеру: то найден череп краеведа Передольского, который жил напротив церкви апостола Филиппа, то сам Передольский нашел мощи святого Филиппа и передал их в Казанский собор, то священнослужители Филипповской церкви в 1899 г. передали их в Казанский собор, что свидетельствует о значимости мощей... Впрочем, история поражает не столько аукционом, сколько общественной реакцией на него. Представители патриархии громче всех кричали о «кощунстве» и «падении нравов», но именно политике патриархии мы обязаны тем, что мощи стали предметом наживы. Выше уже было замечено, что официальные и неофициальные привозы мощей в Россию превратились в настоящий «реликотрафик». За каждым трафиком мощей стоят серьезные экономические интересы, как и у интернет-продавцов, которые мало чем отличаются от церковных функционеров, «возмущенных» их поведением. История «обретения мощей» игуменом Лукианом (Куценко), кончено, не «интернет-аукцион», но ее финансовая подоплека вполне вероятна. Трудно сказать, чего здесь больше — глупости или мошенничества, но поток паломников к «мощам» в Александро-Свирском монастыре, а значит и приток денег увеличился.

Навязчивое желание увидеть мощи повсюду, даже там, где их нет, есть болезнь нашего времени, которая, к несчастью, поразила и молодое поколение. После завершения реставрации Николо-Пешношского монастыря в Дмитровском районе Московской области в июне 2008 г., на одной из окрестных дорог, куда, по имеющейся информации, свозился строительный мусор, собранный вокруг собора, учащимися местной Свято-Алексеевской гимназии были обнаружены фрагменты черепов и человеческие кости. Ребята сразу же признали их «святыми мощами», о чем незамедлительно оповестили прессу. Директор гимназии Максим Лесков, шокированный находкою, зафиксировал все на камеру и обратился с соответствующим запросом в прокуратуру. По некоторым сведениям, костные останки принадлежали лицам, похороненным на кладбище близ церкви прп. Сергия Радонежского в том же монастыре, и могли быть вывезены с вместе с землей во время реставрации храма.

Только что рассказанная история не только характеризует современное массовое сознание с его стремлением везде «обонять» святые мощи, но и является еще одним эпизодом пренебрежения церковными, научными и нравственными нормами при проведении реставрации храмов, переданных религиозным организациям РПЦ.

Сегодня вера для многих стала ассоциироваться не с поиском Христа, а с поиском ложных святынь. Это сыграло с россиянами злую шутку. В России человека погребают раз и навсегда. Если его тело не разлагается, то он почему-то считается святым. На христианском Востоке, в том числе и на Афоне, хоронят «временно». Тело погребают в общей усыпальнице на 3—5 лет, потом вынимают. Если тело «нетленное», то считается, что земля не принимает этого человека, ибо он грешен. Если сохранились лишь кости, то все нормально, и их ссыпают в общую «костницу». Череп же ставят на полку в шкафу, где лежат и прочие черепа монахов этого монастыря, надписывают на нем имя и дату кончины. В тот же день священник берет череп, приходит в храм и служит панихиду по усопшему собрату. Предлагаю представить эту ситуацию в нашем храме среди православных «бабушек».

В самой же Византии, откуда мы восприняли христианство, мощи обретали, изготовляли, воровали, обменивали, расчленяли, продавали... В XIV—XVII вв. греки часто приезжали в Россию за «милостыней», привозя с собой мощи святых — подлинные или мнимые, Бог весть. Цари, митрополиты и патриархи их охотно покупали или, как тогда говорили, «обменивали». На деньги. Это не считалось грехом. В то время мощи могли находиться и в частных руках, что также не было грешно. Лишь когда Церковь выстроила «вертикаль власти», все почему-то решили, что одно только высшее духовенство имеет право распоряжаться мощами. И скандал нынешней истории не в том, что кто-то владеет святыми мощами, пусть и не настоящими, но в той истерике, которую общество устроило вокруг происходящего...

Как мы видим, подобное появление псевдореликвий не случайно и не одиноко. Оно словно повязывает общество обетом замалчивания правды. В некоторых случаях соблазна можно было бы и избежать, как это можно сделать в истории с Тихвинской иконой Богородицы, возвращенной 8 июля 2004 г. в свой монастырь, на месте которого она явилась в 1383 г. Попав в музей после закрытия обители, она была вывезена из города оккупационными немецкими войсками в ноябре 1941 г. Обстоятельства похищения иконы известны благодаря документам Оперативного шта­ба (Eisentzstab) рейхсляйтера Розенберга, занимавшегося перемещением культурных ценностей. Его материалы хранятся в Центральном Государственном архиве высших органов власти и уп­равления Украины (Киев, фонд 3676). Уже весной 1942 г. в Пскове немецкие власти объявили, что икона спасена ими из «атеистического плена». Образ был передан оккупантами в «бессрочное и безвозмездное пользование» Псков­ской миссии, в задачи которой входила христианизация «обезбоженных» территорий. В 1943 г. икону под контролем военных властей перевезли в Ригу. После гибели митрополита Сергия (Воскресенского) православных в Латвии возглавил епископ Иоанн (Гарклавс; 1898—1982). Именно он вывез образ сначала в Германию (1944), а потом в США (1949), где она пребывала в частном владении семейства Гарклавсов. Нет сомнения, что они вернули в Россию тот образ, который вывезли из Риги. Но был ли он «той самой» Тихвинской иконой XIV в.?

Ни в годы оккупации, ни сейчас на научную экспертизу никто не решился. Вместе с тем, за более чем 600-летнюю историю иконы с нее неоднократно делались копии. В монастыре существовала икона-«на­местница», в то время как реликвия хранилась в ризнице. Это была общая практика Средневековья. Нередко случалось, что основное почитание переносилось с первообраза на образ. Поэтому не исключено, что подлинная икона никогда не покидала Россию, а до сих пор хранится в Софийском соборе Великого Новгорода. Заключение Столбовского мира между Москвой и Стокгольмом в 1617 г. происходило под патронажем Тихвинской Богородицы. Копия иконы, перед которой был подписан договор, была тогда же перенесена в Софию Новгородскую. То, что в Новгороде мог оказаться не список, а подлинник, предположила еще в 1984 г. искусствовед Элиса Гордиенко. Тогда эта мысль была встречена спокойно.

Однако через 10 лет ситуация изменилась. Когда осенью 1993 г. эта версия была вновь озвучена в прессе, она вызвала нервозную реакцию кругов, надеявшихся на возвращение Чикагской иконы. По неофициальной информации, патриарх Алексий (Ридигер) резко выговорил епископу Новгородскому Льву (Церпицкому), посчитав его инициатором сенсации. Новгородская епархия заказала экспертизу иконы в Московском НИИ реставрации. В январе 1994 г. мнения специалистов разделились. Икона датировалась ими в пределах конца XIV—конца XV в. или XVI в. На раннюю дату указывали и грубо обработанная древняя доска, и таинственная криптограмма, и многочисленные красочные слои. Образ был написан на досках, изготовленных из комлевой части дерева. Это соответствовало древнему преданию о со­здании иконы из колоды, на которой явилась Богородица. Эксперты воздержались от признания подлинности этого образа без дополнитель­ного анализа Чикагской иконы.

В том же 1994 г. Тихвинская икона из Софийского собора была отдана на «реставрацию». Старинный образ был погребен под сочным «новоделом». Теперь, глядя на современные краски, редкий человек задумается о древности иконы. Однако в Новгороде определенно находится или сама Тихвинская, или ее древнейший список. Сегодня мы не знаем и без серьезной экспертизы никогда не узнаем, что находится в Тихвине. Однако такая экспертиза оказывается не в интересах патриархии, как в ее интересах была другая экспертиза. В 2003 г. по заказу из Московской патриархии группа экспертов дезавуировала намере­ние Папы Римского Иоанна Павла II вернуть в Россию Казанскую ико­ну Богородицы, объявив находящийся в Риме образ копией XVIII в.

К тому же факт остается фактом. Национальная реликвия была вывезена с территории страны в период оккупации, хотя совершили это и не чиновники из рабочей группы «Ostland», находившейся в той же Риге, а православный епископ. Следовательно, вернуться икона должна не на основе частного завещания, а по существующему международному праву в том же качестве, в котором она покидала страну, — в качестве государственной собственности. Такое возвращение иконы решило бы вопрос о ее подлинности и сохранности. Нынешний тихвинский настоятель игумен Евфимий (Шашорин) известен особым отношением к культуре. В свою бытность в Череменецком монастыре он спилил местные тополя — часть исторического ландшафта. В Тихвине он пытался заказать непропорционально большие и обязательно «золотые» купола на Успенский собор. Это понятно — главным финансистом монастыря являлся Александр Андреев, генеральный директор ООО «Сусальное золото». В июне 2004 г. при спешной прокладке коммуникаций, приуроченной «к мероприятию», в ходе строительных работ были уничтожены средневековый культурный слой и фрагменты монастырской стены XVI в. При нем монастырские корпуса обогатились современными пристройками. Так, к южному братскому корпусу XVII в. была приделана крытая автостоянка, а к Трапезной палате Покровского храма — туалет из силикатного кирпича. Сегодня на заповедной монастырской территории планируется возвести автономную котельную.

Если с Тихвинской иконой экспертиза еще возможна, то в другой истории она нереальна. Характерной особенностью современного празд­нования Пасхи становится своеобразное соревнование в перечислении чудесных подробностей, связанных со «схождением благодатного огня» Великой Субботы в храме Гроба Господня в Иерусалиме. В 2005 г. официальное паломничество за огнем возглавил сам министр культуры А. Соколов, называвший его «чудом» и «открове­ни­ем», способствующим «духовно-нравственному возрождению обще­ства».

На Пасху 2007 г. на лентах информационных агентств появилось сообщение, что в Воронеже местное отделение партии «Единая Россия» раздавало пенсионером и ветеранам… лампады с «чудесным огнем», привезенным из Иерусалима. Похоже, кое-кто полагает, что огонь Великой субботы должен благотворно сказываться на внутренней и внешней политике страны: в апреле 2008 г. иерусалимский огонь впервые был отправлен в один из самых неспокойных районов России — Ингушетию.

В тот же день лампада с огнем была доставлена непосредственно на Воинское кладбище на Фильтри Теэ, куда весной 2007 г. был перенесен памятник советскому солдату из центра города с площади Тынисмяге, что спровоцировало в эстонской столице массовые беспорядки 27 апреля 2007 г., получившие неофициальное название «бронзовой ночи». Посылка «благодатного огня» сигналила: Родина помнит, Родина знает…

9 апреля 2009 г. огонь был доставлен на Северный полюс. Его отвез на станцию «Барнео» вице-спикер Государственной Думы РФ Артур Чилингаров. Очевидно, что «благодатный огонь» становится знаменем православного фундаментализма, символом солидарности православных народов и «бизнес-проектом» православных олигархов. Ежегодно в Великую субботу председатель попечительского совета Фонда апостола Андрея Первозванного и по совместительству президент ОАО «РЖД» Владимир Якунин организует поездку представительной делегации, дабы доставить пасхальный огонь в Россию. В делегацию входят не только вице-премьеры, но и директора крупнейших музеев России…

На Руси эта легенда была известна уже с XII в. — по рассказам паломников и лубочным картинкам. На протяжении всего Средневековья и Нового времени русские люди неоднократно бывали в Иерусалиме и описывали огонь Великой субботы. Но лишь с основанием Русской Духовной миссии в Иерусалиме (1847) и образованием Право­славного Палестинского общества (1882) такая возможность стала по-настоящему массовой, а описания — общедоступными. Легенда о чудесном огне стала достоянием гласности и потребовала реакции христианского разума и совести. Появился ряд статей и брошюр как апологетического, так и аналитического характера, связанных с изданием источников, в частности архимандрита Вениамина (Аверкиева), профессора Киевской Духовной Академии А. А. Олесницкого, Ф. М. Авдуловского, А. И. Пападопуло-Керамевса и других. На этом фоне разоблачением «чуда» прозвучала публикация П. А. Сырку дневниковых записей епископа Порфирия (Успенского, 1804—1885), церковного дипломата, основателя Русской Духовной миссии в Иерусалиме, человека, получавшего информацию о том, что происходит в кувуклии Гроба Господня в Великую субботу, из первых рук. К сожалению, это серьезное научное издание не стало общедоступным. Но оно осталась голосом совести Русской Церкви, вопиющим в пустыни всеобщей прелести.

Здесь читатель прочтет следующее: «Иеродиакон, забравшись в часовню Гроба в то время, когда по общему верованию сходит Благодатный огонь, видел с ужасом, что огонь зажигается просто из лампады, которая не угасает. И так благодатный огонь не есть чудо», и чуть далее: «Когда знаменитый господин Сирии и Палестины Ибрагим, паша египетский, находился в Иерусалиме, оказалось, что огонь, получаемый с Гроба Господня в великую субботу, есть огонь не благодатный, а зажигаемый, как зажигается огонь всякий. Этому паше вздумалось удостовериться, действительно ли внезапно и чудесно является огонь на крышке Гроба Христова или зажигается серною спичкою. Что же он сделал? Объявил наместникам патриарха, что ему угодно сидеть в самой кувуклии во время получения огня и зорко смотреть, как он является, и присовокупил, что в случае правды будут даны им 5000 пунгов (2 500 000 пиастров), а в случае лжи пусть они отдадут ему все деньги, собранные с обманываемых поклонников, и что он напечатает во всех газетах Европы о мерзком подлоге. Наместники петроаравийский Мисаил, и назаретский митрополит Даниил, и филадельфийский епископ Дионисий (нынешний вифлеемский) сошлись посоветоваться, что делать. В минуты совещаний Мисаил признался, что он в кувуклии зажигает огонь от лампады, сокрытой за движущейся мраморной иконою Воскресения Христова, что у самого Гроба Господня. После этого признания решено было смиренно просить Ибрагима, чтобы он не вмешивался в религиозные дела, и послан был к нему драгоман Святогробской обители, который и поставил ему на вид, что для его светлости нет никакой пользы открывать тайны христианского богослужения и что русский император Николай будет весьма недоволен обнаружением сих тайн. Ибрагим-паша, выслушав это, махнул рукою и замолчал. Но с этой поры святогробское духовенство уже не верит в чудесное явление огня. Рассказавши все это, митрополит домолвил, что от одного Бога ожидается прекращение (нашей) благочестивой лжи. Как Он ведает и может, так и успокоит народы, верующие теперь в огненное чудо Великой субботы. А нам и начать нельзя сего переворота в умах, нас растерзают у самой часовни св. Гроба. Мы, — продолжал он, — уведомили патриарха Афанасия, жившего тогда в Царьграде, о домогательстве Ибрагима-паши, но в своем послании к нему написали вместо "святый свет" — "освященный огонь". Удивленный этой переменою, блаженнейший старец спросил нас: "почему вы иначе стали называть святый огонь?" Мы открыли ему сущую правду, но прибавили, что огонь, зажигаемый на Гробе Господнем от скрытой лампады, все-таки есть огонь священный, получаемый с места священного».

Это мнение было присуще и русской богословской науке. В 1914 г. востоковед И. Ю. Крачковский (1883—1951) собрал арабские известия о рукотворности огня. Литургист А. А. Дмитриевский (1856—1929) на основании Устава храма Гроба Господня 1122 г. показал, как местное духовенство приготовляет к Пасхе храмовые лампады, чтобы зажечь в них новый огонь. В 1949 г. его ученик, профессор Лениградской Духовной академии Н. Д. Успенский (1900—1987), на ежегодном собрании Академии прочел актовую речь, где продемонстрировал, как исторически и литургически складывался «огненный миф»: его истоки лежат в обряде возжжения нового огня на Святую Пасху, который некогда был характерен для всех приходских храмов, но сегодня в православной традиции сохранился лишь в Иерусалиме, да и то в достаточно странном виде.

 Прошло более 50-ти лет, однако ситуация с изучением обряда святого огня мало изменилась, да и вряд ли могла существенно измениться. Отметим, что в научный оборот было введено критическое издание иерусалимского чина по армянскому кодексу первой половины V века (438 г.), целиком согласующееся с данными, собранными Н. Д. Успенским.

Некоторое время назад появился апологетический труд на английском языке, принадлежащий епископу Фотикийскому Авксентию. Отметим и статью бенедиктинца Николая Ежандра, содержащую ссылки на источники и исследования, но посвященную, скорее, современному восприятию иерусалимского огня в разных христианских традициях. Интересно, что здесь приводится слова Иерусалим­ского патриарха Дамиана (1891—1931) о том, что огонь Великой субботы свят так же, как и другие обряды Святой Церкви, и народ должен правильно понимать смысл происходящего. Работа приводит к заключению, которое можно найти и у Н. Д. Успенского: огонь Великой субботы, хоть и не святой, но священный. В тексте статьи неоднократно подчеркивается «огнезрачность» пасхальной гимнографии, как у православных — в каноне Великой субботы, так и у католиков, что до определенной степени могло способствовать появлению существующей версии обряда. Действительно, зримое присутствие Бога, согласно библейской образности, проявляется именно через огонь, что характерно и для русской традиции.

Интересно, что в современной латинской традиции сохранился обряд возжжения свечи от нового огня накануне Пасхальной мессы, когда совершается крещальная литургия. Этот новый огонь специально разводят вне храма и затем торжественно вносят в помещение, иногда его стараются получить, не используя спички, но с помощью кресала и трута. Однако, по крайней мере на массовом уровне, даже среди духовенства отсутствуют исторические представления о первоначальном генезисе этого обряда, связанного с иудео-христианским чином благодарения за вечерний свет: многие полагают, что традиция возжигать на Пасху новый огонь была занесена в Европу ирландскими монахами-миссионерами не ранее VII—VIII вв.

О связи традиции субботнего огня с храмовым и синагогальным богослужениям в последнее время писал целый ряд авторов.

Естественно, нужно сказать и о солидном исследовании английского профессора Мартина Биддла, посвященном истории и архитектуре Храма Гроба Господня в Иерусалиме и самой Кувуклии. Оно сопровождается уникальными фотографиями внутреннего убранства часовни, что способно прояснить некоторые вопросы, связанные с инте­­ресующим нас богослужением Великой субботы. К сожалению, будучи опубликовано по-немецки и по-английски, оно пока не переведено на русский язык.

Впрочем, есть еще один памятник, который выпал из внимания литургистов. К настоящему времени опубликован текст, без которого невозможно понять историю возникновения обряда «огня Великой субботы». Эти сведения освящены авторитетом патриарха Фотия. Текст, сохранившийся в составе знаменитых «Амфилохий» патриарха, занимавшего престол в 858—867 гг. и в 877—886 гг., ему не принадлежит, что явствует из стиля. Однако он написан человеком, непосредственно бывавшим в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Несмотря на то, что исследователи датируют эту записку с описанием интерьера самого храма и совершаемых в нем обрядов как VIII, так и IX вв., есть основания подозревать в ее авторе непосредственного корреспондента и современника патриарха. В любом случае, текст попал в архив Фотия либо во время его 10-ти летней ссылки 867—877 гг., либо в период его второго патриаршества. Трудами секретарей эта информация оказалась механически присоединена ко всему корпусу «Амфилохий». Уникальность этого текста в том, что там нет ни слова о каком-либо «огненном чуде», случающемся на Гробе Господнем. При этом никто не нашел нужным сделать к этому тексту никакого добавления, хотя бы в виде приписки на полях, что было бы естественным, если бы благая весть о «чудесном огне» была широко известна в Константинополе, и чего не произошло.

В любом случае информация, содержащаяся в памятнике, должна быть оценена двояко. Во-первых, очевидно, что в истории Церкви Христовой было время, когда ни о каком «благодатном огне», сходящем в Великую субботу на Гроб Господень, не было и речи. Во-вторых, в 860-е гг., от которых мы имеем первые свидетельства о том, что существовавший еще в Древней Церкви обряд возжжения нового огня (в храмовых лампадах в Великую субботу) начинает обрастать сверхъественными подробностями и мифологизироваться, эти слухи и мифы, скорее всего, были не известны во Вселенском Патриархате — центре христианской ойкумены.

Это вновь свидетельствует о том, что история с «благодатным огнем» имеет свое начало, и это начало отнюдь не укоренено в Боге.

Сделанные наблюдения заставляют нас еще раз внимательно прочесть те свидетельства, что оставили нам араб Аль-Джахиз († 860 или 869 г.) и европеец Бернард (дата его трудов оценивается по разному: около 865 г., около 870 г., между 863—879 гг.), первые распространители мифа о «благодатном огне». Европеец сам не был очевидцем происходящего. Он пишет: «говорится, рассказывается» (dicendum est). Он говорит о литании с пением Господи, помилуй! «до тех пор, пока — с пришествием ангела — возжигается свет в лампадах, висящих над прежде упомянутым гробом» (veniente angelo, lumen in lampadibus accendatur). Употребленный здесь глагол не исключает того, что лампады зажигают, вопреки общепринятому мнению о том, что они «зажигаются».

Несмотря на то, что точную хронологию известий обоих авторов установить не представляется возможным, стоит признать середину IX в. отправной точкой в истории мифологизации обряда. Стоит отметить, что этот миф имел «экспортную» упаковку. Он был рассчитан, прежде всего, на арабов и латинян. В Константинополе о нем не знали. Это еще раз подтверждает наблюдения Н. Д. Успенского о психологическом характере «огненного мифа», призванного подчеркнуть торжество православия в Палестине над инославием и иноверием.

О чем же повествуют «Амфилохии» патриарха Фотия в той их части, что касается храма Воскресения в Иерусалиме? Описав местоположение храма Воскресения, он рассказывает про сам гроб — «природный камень», превращенный работой каменотеса в гробницу, имеющую вход с востока и украшенную колоннами. Далее он повествует, что камень, которым был некогда завален вход в пещеру, ныне раскололся надвое. Одна его часть поставлена для поклонения в западном помещении храма, предназначенном для женщин. Другая, оправленная в бронзу, служит престолом, на котором в Великий Пяток совершалась Евхаристия, а в иное время (автор не уточняет, имеет ли это место лишь раз в год или чаще) «камень архиерей умащает бальзамом, и откуда желающие могут взять освященного бальзама».

Очевидно, мы имеем дело с известным чином VII—XII вв. помазания святыни елеем, который на Руси XIV—XVII вв. прижился в свою очередь как обряд омовения мощей или освящения воды на святых мощах. Однако из сопоставления этого известия с информацией арабских авторов становится понятно, откуда у них представления о таинственном самовозгорающемся составе в основе «чуда святого огня».

Напомним, что в IX в. араб Аль-Джахиз считал, что «хранители храмов не переставали устраивать для народа различные хитрости, вроде хитрости монахов со светильниками церкви Воскресения в Иерусалиме [, утверждающих], что масло в лампадах зажигается у них без огня ночью в один праздник». Только Аль-Бируни около 1000 г. считает рассказы о «святом огне» заслуживающими доверия. Однако он рассказывает, со слов Аль-Джейхани, об уже известном нам обряде возлияния масла на святые мощи, правда, существующем вне Иерусалима. И уже Ибн-аль-Каланиси († 1162 г.) пытается объяснить «самовозгорание» лампад тем, что христиане натягивают между соседними лампадами железную проволоку, натирают ее бальзамовым маслом, которое, при соединении с жасминовым маслом якобы самовоз­горается. Затем достаточно поднести огонь к этой нити, чтобы он перешел на другие лампады. Примерно то же сообщает географ Йакут († 1229 г.), упоминая об истории, весьма похожей на ту, что рассказывает епископ Порфирий про египетского пашу Ибрагима. Аль-Джаубари († 1242 г.) также приводит подобную историю и сообщает дополнительные «пиротехнические подробности»: под куполом есть железная шкатулка, в которую в субботу вечером специально обученный монах кладет серу и разводит под нею огонь, горение которого рассчитано до того времени, когда нужно организовать «схождение света». Цепь, на которой висит шкатулка, смазана бальзамовым маслом. В «час Х» огонь от серы зажигает масло, которое стекает по цепи к лампаде, откуда и возникает ощущение «схождения огня». О шелковых нитях, смазанных бальзамовым маслом и натертых серой, сообщает Муджир-ад-дин (около 1496 г.).

Очевидно, арабские естествоиспытатели, знатоки природы, представить себе не могли, что «возжжение лампад» запросто совершается негасимой свечой, и пытались объяснить происходящее, привлекая известные им способы добиться «самовозгорания» материи. Упоминание «бальзамового масла» как компонента фокуса хорошо соотносится с известиями «Амфилохий» патриарха Фотия. Зная об обряде умащения гробового камня бальзамом, арабы очевидно поспешили перенести свои знания и на объяснение истории с «благодатным огнем». Лишь один Ибн-аль-Джаузи († 1256 г.) говорит о скрытой в мраморной нише негасимой лампаде в углу часовни Гроба Господня, откуда и зажигается «благодатный огонь», что полностью соответствует известию епископа Порфирия (Успенского).

Еще один характерный штрих арабских описаний, согласующийся со свидетельством игумена Даниила — это присутствие монахов лавры преподобного Саввы Освященного. Уж не они ли являются авторами идеи «благодатного огня»? «Идея» обернулась трагедией для храма Воскресения: известно, что именно фальсификация с чудом «святого огня» послужила для халифа Хакима в 1008 г. поводом, а может быть и причиной к разрушению храма Гроба Господня.

В России благочестивый обман получил массовое распространение только в тоскливый период застоя 1970-х гг. Характерно, что иерархи воздерживаются от официальных заявлений, предпочитая насаждать сомнительный культ чужими руками. «РИА Новости» повторяет чей-то экзальтированный бред, описывающий физические характе­ристики огня, якобы заметные «при замедленной съемке».

Отрезвлению умов не способствовал даже скандал 2008 г., вызванный российской делегацией журналистов, специально для освещения феномена «благодатного огня» привезенной В. Якуниным в Израиль — к патриарху Иерусалимскому Феофилу (Яннопулосу), возглавившему «матерь всех церквей» в 2005 г. Во время встречи в патриаршей резиденции 12 апреля патриарх Феофил, отвечая на вопрос об обряде огня Великой субботы, как и его предшественник начала XX в. патриарх Дамиан, поставил этот ритуал в один ряд с обычными церковными службами, такими как Литургия, не стал характеризовать его как чудо и назвал происходящее церемоний — «representation» (патриарх говорил по-английски). Это вызвало не только шок и негодование слушателей: патриарх был тут же обвинен в «русофобских настроениях», поскольку вопрос об огне оказался поднят в контексте разговора об особенностях русского церковного и политического присутствия в Святой Земле. После возвращения в Россию, несмотря на строгий приказ «не выносить сор из избы», некоторые участники встречи поспешили поделиться новой информацией в своих блогах. Сказанное свидетельствовало, что огонь Великой субботы есть огонь рукотворный: откровенней выразиться о «зажигалке в кармане» как причине «чуда», патриарх не мог. Впрочем, нам уже известно, что речь должна идти не о зажигалке, но о горящей лампаде, скрытой за движущейся иконой в кувуклии Гроба Господня.

Все это вызвало праведный гнев человека, потратившего на поездку свои средства, а именно В. Якунина. Уже 21 апреля 2008 г. он не только публично заявил, что иерусалимского патриарха неправильно поняли, но и потребовал от московской патриархии наказать виновных в разглашении «церковной тайны». Слово правды о происходящем в Иерусалиме совпало с выходом из печати первого и достаточно массового издания лекции Н. Д. Успенского о «благодатном огне». Накануне следующей Пасхи 17 апреля 2009 г. патриарху Кириллу (Гундяеву) поступило открытое письмо, подписанное религиоведом Борисом Фаликовым, культурологом Александром Люсым, поэтом Борисом Колымагиным и автором этих строк, в котором патриарха — «в силу присущей ему мудрости и проницательности» — просили «дать от имени полноты Русской Православной Церкви богословскую, литургическую и историческую оценку как самому "огню Великой Субботы", возжигаемому в Иерусалиме, так и распространившейся в последнее время практике его чрезмерного почитания в дни празднования Светлого Христова Воскресения».

Естественно, письмо осталось без ответа. Точно также естественно, что новый огонь, зажженный на Пасху, да еще и в Иеруса­лимском храме — вещь для Православной церкви особая. Привоз иеру­салимского огня в различные уголки православного мира, очень похожий на его дистрибуцию в промышленных масштабах, — добрый знак солидарности некоторых христианских народов. Но утверждение о божественном происхождении огня есть сознательный обман, граничащий с кощунством и богохульством. И огонь Великой Субботы — это не вопрос веры и неверия, а вопрос порядочности и нечестности...

Сегодня искусственно формируемые реликвии и чудеса занимают в церковном сознании место старых святынь. В ряде случаев можно констатировать сознательный обман, иногда инфантильные заблуждения. Нельзя утверждать, что фабрикация новых культов и святынь является целенаправленной и скоординированной деятельностью, результатом которой должно стать создание новой фундаменталистской традиции, находящейся в оппозиции к церковной истории и культуре. Скорее всего, это про­исходит спонтанно, в результате неотрефлексированных поступков отдельных представителей иерархии и клира. Их деятельность, продиктованная, по признанию патриарха Алексия (Ридигера), тщеславием и корыстолюбием, отвечает непритязательным религиоз­ным потребностям «новых» и «старых православных», ищущих в вере психотерапевтическое средство, а также «чудеса и знамения». Однако в результате формируется новое «лжепредание», создающее основу для фундаменталистских настроений, создается «новое православие», лишь на словах связывающее себя с многовековой историей христианства.

По замечанию некоторых наблюдателей, современный православный храм становится своего рода «псев­до­мор­фозой», когда снаружи можно видеть шедевр церковного зодче­ства, а внутри пошлое, безвкусное убранство, превращающееся в кич, разрушающий веру. Однако оправдание такого рода псевдоморфозам, связанным с трансформацией Предания, можно найти в писаниях некоторых современных идеологов «православной культуры». По сути дела, стихийные процессы, происходящее в современной православной общине, обретают идеологическое обоснование не только в устах «младостарцев», духовников, коверкающих человеческую душу, но и в речах тех, кто претендует на высокое звание церковной интеллигенции.

В своем неприятии современного искусства и бывших коллег по искусствоведческому цеху «новое богословие», включающее в себя и пресловутую иконологию, создает теоретическую базу для искажения Предания. Его представители не просто объявляют современные виды творчества «мерзостью запустения» и утверждают, что «Черный квадрат» Малевича — это сознательная богоборческая акция. Такой же антицерковной акцией объявляется бескорыстное чувство прекрасного, которое «затемняет главную сторону церковного творчества» и превращает его в «пресловутое всемирное достояние». Как следствие, эти силы отрицают необходимость эстетики и ее эволюции в самой Церкви, обвиняя священномученика иерея Павла Флоренского в том, что он позволял себе и другим рассматривать «храмовое действо как синтез искусств».

Именно в этой среде рождается утверждение, что представление о русской иконе как самоценной красоте было не выявлением, а умалением богословской природы образа, что привело к десакрализации ико­ны. Одновременно доказывается, что серебряная риза на иконе есть не дорогая прикраса, затемняющая сущность образа, но символическое выражение небесного света. Следующим этапом уже становится отвержение святоотеческих принципов библейской экзегезы, прежде все­го историзма. Так, на основании произвольного толкования Послания к Галатам, где говорится о «начертанности» образа Распятого перед взором верующего (Гал. 3:1), утверждается существование «предметных изображений Спасителя» в жизни и культе христианских общин уже I в..

Такое стремление перетолковать культурное наследие Церкви и объявить о собственной монополии на его понимание объясняется банальным столкновением профессиональных интересов. Выразители этих взглядов откровенно признают, что «святынями нашей Церкви на сегодняшний день распоряжается культурная элита, небольшой, но влиятельный слой именитых деятелей культуры». Подобные заявления выдают сокровенное желание самостоятельно вступить в эксклюзивное распоряжение культурным наследием. При таком подходе к культуре отрицается возможность существования множественности смыслов, сокрытых в церковном искусстве, как и в искусстве вообще. Утверждение о единственно возможном понимании смысла Библии является одним из признаков религиозного фундаментализма.

В России, где фундаментализм в особенной степени распространяется на сферу культуры, это утверждение переносится и на содержание религиозного и внецерковного искусства. Его однозначное прочтение уста­навливается иерархией и «оскорбленными чувствами верующих», как это показали споры вокруг выставки «Осторожно, религия!» и судебный процесс над ее организаторами в 2005 г.

Однако за спорами о содержании образа стоят более существенные проблемы. В тех же кругах формируется идея противопоставления Предания его сохранившимся формам. Курс лекций по катехизису, подготовленный Свято-Тихоновским университетом в 2000 г., указывая, что Священное Предание познается только изнутри, одновременно предупреждает: «В противном случае изучение Предания окажется подмененным исследованием памятников церковной культуры и пред­метом изучения станет не Предание, а то, что в той или иной мере созда­валось Преданием». По сути, формы Предания и его памятники отрываются от его постижения. Тем самым они объявляются незначимыми для нормального течения церковной жизни. Это позволяет не только пренебречь церковной культурой, но и пренебрежительно отнестись к ее памятникам, сохранившимся до нашего времени. Однако форма Предания не есть малозначащий эпизод в его бытии. Напротив, она неразрывно связана с его содержанием.

В житии прп. Силуана Афонского († 1939), есть эпизод, когда монах утверждает, что афонские иноки, при утрате по неведомой причине аскетических писаний Святых Отцов, легко написали бы новые. Это хорошо соответствует расхожему представлению, что если текст Ева­н­гелия почему-либо исчезнет, церковный народ сможет написать его заново: «Предание восстановит Писание пусть не дословно, пусть иным языком, но по существу своему, и это Новое писание будет выражением все той же „единожды переданной святой веры“». Этими словами, носящими полемический характер, выражается действительная вера Церкви в действенное присутствие в ней Духа Божия, обеспечивающее непрерывность Предания. Однако сегодня за ними скрывается гор­де­ли­вое самомнение ограниченных людей, отождествляющих свою пер­со­наль­ную или корпоративную культуру с культурой всей Церкви. В усло­виях отвержения соборности и превращения церковной жизни в способ самоутверждения такое самомнение представляет угрозу Пре­да­нию. «Написание заново» становится переписыванием Евангелия. Од­новременно за этим стоит отрицание ценности факта церковной истории, признание которой было стержнем духовной жизни древней Церк­ви: уникальность Боговоплощения делала ценным любое историческое или культурное событие «последнего времени».

Такие настроения никогда не были в истории Церкви преобладаю­щими. Однако сегодня эти настроения активно реализуют себя в «псев­дореставрации», «лжереликвиях» и возведении многочисленных симу­лякров-новоделов, которые лишь «симулируют» духовную жизнь, тогда как настоящие запросы такой «жизни» оказываются далекими от подлинных евангельских переживаний и созданных ими памятников. Постоянные утверждения о том, что религиозная организация восстановит храм не только «как было», но «даже лучше», оказываются лишь преломлением в сфере культуры претензии на написание «новейшего завета». Для того чтобы сохранить богословское и культурное наследие Церкви, стоит отказаться от извечных русских вопросов «Что делать?» и «Кто виноват?» и попытаться ответить на другой вопрос — «Что происходит?»...