На волне либеральных преобразований в бывшем СССР общество выдвинуло броский призыв — восстановить историческую справедливость в отношении религиозных организаций. Именно тогда складывается игра слов, ставшая, наравне с заклинанием «Вся – власть Советам!», одним из политических лозунгов страны: «церкви — Церкви!». Его выполнение понималось как шаг к свободе, в Европу, который должен послужить лучшему сбережению и осмыслению культурного наследия России. Возвращения храмов общинам и икон храмам ожидала не только общественность, полагавшая, что возрождение духовности приведет к возрождению страны. Молча ждало этого события руководство Русской Православной Церкви, с тревогой наблюдавшее за крушением привычной стабильности. Предчувствие экономических перемен заставляло партийную номенклатуру и ее капитал обратить внимание на будущий передел бывшей церковной собственности.
С самого начала выдвинутое требование было для общества средством борьбы с коммунистическим режимом. Чем шире был фронт давления на власть, тем больше уступок она была вынуждена делать. Церковь, пострадавшая от безбожной власти, рассматривалась как естественный союзник в этой борьбе. Ей причиталась своя доля в грядущем политическом трофее. Сформировавшийся у части общества комплекс вины перед Церковью препятствовал объективному взгляду на происходящее и требовал безусловного возвращения религиозным организациям собственности и памятников. Мнение о недостаточном культурном и образовательном уровне духовенства, о не всегда адекватной психологии современных верующих, построенной на обрядовом благочестии и личной сублимации, расценивалось как антирелигиозная пропаганда. В ответ назывались имена деятелей религиозно-философского возрождения начала XX в., иерея Павла Флоренского, протоиерея Александра Меня, Сергея Аверинцева... Людям казалось, что для общего блага нужно лишь вернуться на «круги своя», отдать церкви Церкви, не задумываясь, что эта Церковь состоит из людей, чья идеология может вступить в конфликт с ценностями современного общества. Но эти круги в проточной воде истории давно уже разошлись, и вступить в них дважды еще никому не удавалось. «Круги своя» для памятников церковной культуры стали «кругом первым». Изначально и, возможно, из самых лучших намерений старина была превращена в средство.
Свою роль в привлечении общественного внимания к церковной старине сыграло празднование 1000-летия крещения Руси. Впрочем, уже в начале 1980-х гг. коммунистическая власть предчувствовала неизбежность собственного краха и пыталась заручиться новыми союзниками. В преддверии празднования юбилея патриархии был передан ряд монастырских комплексов. Одним из первых, в 1983 г., церкви был возвращен Данилов монастырь в Москве. Впрочем, арендная плата за его использование была отменена только через 9 лет постановлением правительства Москвы от 10 декабря 1991 г. Обитель, в качестве административного центра, было необходимо восстановить за 5 лет. В 1984 г. игумен Зинон (Теодор) со своей артелью из Псково-Печерского монастыря написал для Покровского храма, выполненного в стиле классицизма, иконостас в традициях XV—XVI вв. Уже в этих работах наметился культурный излом, отражающий массовые православные представления о наследии Церкви: стилистическое единство памятника как цельного организма было нарушено. Это предвещало дальнейшее развитие церковной реставрации на основе персональной вкусовщины. Однако самым грубым вторжением в ансамбль монастыря явилось построенное к 1988 г. по проекту архитектора Ю. Рабаева здание Синода и патриаршей резиденции, получившее у патриархийных острословцев прозвище «Три гроба» из-за его п-образного плана и формы крыши.
Непосредственно в связи с юбилеем были предприняты меры по возвращению Курско-Коренной пустыни, Толгского монастыря под Ярославлем, Волоколамского монастыря под Москвой. Митрополит Волоколамский Питирим (Нечаев), тогда народный депутат, вспоминал, как в 1989 г. он напрямую обратился к генсеку компартии Михаилу Горбачеву, и тот, минуя все бюрократические процедуры, передал монастырь непосредственно владыке. Однако инициатива возвращения Иосифо-Волоцкого монастыря была совместной: ее активно поддерживали руководство и коллектив Ново-Иерусалимского музея, где этот ансамбль тогда числился филиалом.
Однако не все возвращения конца 1980-х гг. происходили столь мирно. Это была эпоха общественного подъема, веры в то, что человек может противостоять несправедливости государства. Инициатива снизу, исходящая от общин, была главным нервом церковной жизни этого времени. Самая громкая история, потрясшая общество, произошла с возвращением «Красной церкви» — Введенского храма в Иваново-Вознесенске, построенном в 1901—1907 гг. В 1938 г. церковь была закрыта, и в ней расположился областной архив. 23 ноября 1988 г. новая приходская община была зарегистрирована в Совете по делам религий при Совмине СССР. Однако городские власти категорически отказывались передавать приходу «архивный» храм. Бюрократическая волокита и нежелание местных чиновников принимать ответственные решения вынудили православных на крайние меры. Однако, в отличие от событий в Кадашах в августе 2004 г., когда верующие заблокировали реставрационные мастерские и их сотрудников, эти меры были обращены не на других, а на себя. На 17 марта 1989 г. был назначен митинг перед храмом, так и не разрешенный властями. А 21 марта Лариса Холина, Валерия Савченко, Маргарита Пиленкова и Галина Ящуковская, расположившись у кинотеатра «Современник», объявили голодовку, вывесив лозунг: «Мы не едим и не пьем до открытия Красного храма и готовы умереть на родине первых Советов». 22 марта с помощью милиции голодающих перевезли за ограду Введенского храма. 1 апреля, на 12-й день голодовки, ночью, женщины были насильно посажены в «Скорую помощь» и доставлены в областную больницу. 5 апреля их посетил секретарь облисполкома Л. Дубов, убеждая прекратить протест и обещая, что в течение месяца вопрос о передаче Введенского храма будет рассмотрен.
Беспрецедентная в то время христианская акция была прекращена, но прошел не месяц, а год, прежде чем общине, в Страстной Четверг 1990 г., власть вручила ключи от храма. В Пасхальную ночь на паперти священник совершил для исповедниц нового времени первую литургию. Этим священником был архимандрит Амвросий (Юрасов).
Если бы не это имя, то подвиг ивановских женщин навсегда бы остался для нас образцом соборной ответственности мирян за судьбы Церкви. Однако тень духовника общества «Радонеж» с его фундаменталистскими идеями заставляет увидеть в этой истории элементы серьезной режиссуры. В марте 1992 г. архимандрит становится не просто духовником, а настоятелем сложившейся вокруг Красного храма женской монашеской общины. Подобная акция не могла начаться без благословения этого человека. Оказавшись в Ивановской епархии в 1983 г., архимандрит достаточно быстро приобрел себе духовных чад в различных слоях общества, чья верность «батюшке» основывалась на контроле над всеми проявлениями личной жизни. Это позволяло ему осуществлять акции, немыслимые в то время для остальной страны. В сентябре 1985 г., используя свои связи, он организовал перенесение мощей блаженного Алексия, который подвизался на р. Елнати в 1920—1930-х гг. Тогда же из Красноярского края были привезены останки исповедника епископа Кинешемского Василия (Преображенского). Позднее, 31 июля 1993 г. во Введенский монастырь были перенесены мощи еще не канонизированных Василия и Алексия, заранее приготовленные предусмотрительным архимандритом, что обеспечило дополнительную привлекательность этого места для паломников.
Если оставить в стороне внутрицерковные особенности происшедшего, в ивановских событиях просматривается одна из главных внешних причин общественных конфликтов из-за возвращения храмов в богослужебное пользование. Она заключается в противоречиях, существующих между государством и обществом, в несогласованности интересов различных ветвей и уровней власти, в отсутствии перспективной политики в отношении передачи церкви недвижимости и памятников культуры. С момента принятия политического решения о передаче храма до конкретных действий, связанных с предоставлением бывшему пользователю равноценного помещения, проходили годы и десятилетия. К тому же регистрация общины и передача ей требуемого храма совершались различными инстанциями. Эфемерный сиюминутный результат регистрации и пустых обещаний, приносивший местным и федеральным чиновникам политические дивиденды, оборачивался затяжным общественным конфликтом.
Власть самоустранялась от его разрешения, сталкивая тем самым общину с представителями организации, продолжавшей занимать храм на законном основании.
Характерно, что наиболее острые конфликты разворачивались преимущественно между общинами, с одной стороны, и архивами, музеями и реставрационными объединениями — с другой. Дело не только в том, что именно эти структуры получали в советскую эпоху преимущественный приют под крышами церковных зданий и тем самым оказывались главным «препятствием» на пути развития приходской и монастырской жизни. И даже не только в том, что епархиальная власть хорошо понимала, с кем можно вступать в спор. Драматичность ситуации объяснялась еще и тем, что власти сознательно шли на передачу зданий, используемых самыми «бесполезными» с их точки зрения организациями — организациями культуры, подталкивая тем самым будущее развитие событий в определенном направлении.
До принятия закона 1990 г. «О свободе вероисповеданий» регистрация религиозных общин совершалась органами местной исполнительной власти. Рассказ о событиях, происшедших на родине первых Советов, заставляет вспомнить, что кроме лозунга «церкви — Церкви» эпоха выдвинула другой призыв, также направленный против 6-й статьи Конституции СССР и закрепленной в ней «руководящей и направляющей» роли компартии в жизни советского общества, — «Вся власть Советам!» Получив в свои руки всю власть в регионах страны и лишившись сдерживающего начала в виде партийных обкомов, облсоветы и облисполкомы начали бесконтрольно распоряжаться этой властью, игнорируя мнение специалистов и профессионалов. Передача памятников культуры религиозным организациям зачастую совершалась с нарушением действовавшего законодательства, а регистрация общин, претендующих на церковное здание, занимаемое учреждением культуры, происходила без учета реальной ситуации на местах. Одним из наиболее действенных политических факторов, повлиявших на раздачу государственной собственности в виде памятников культуры в руки религиозных организаций, стал «парад суверенитетов» России в составе Союза, и республик, краев и областей в составе России. Культура и право распоряжаться ею стали способом самоутверждения региональных элит. Этой эйфории способствовал и до сих пор до конца не решенный вопрос о разграничении прав собственности России и ее субъектов на памятники культуры. После общесоюзного закона от 26 апреля 1990 г. «О разграничении полномочий между СССР и субъектами Федерации» 24 декабря того же года был принят закон РСФСР № 443-1 «О собственности в РСФСР». Правовой вакуум позволял местным советам без серьезного обсуждения вопроса с Министерством культуры вершить храмовые передачи. Лишь 27 декабря 1991 г. было принято постановление Верховного Совета № 3020-1 «О разграничении государственной собственности в Российской Федерации». Здесь объекты историко-культурного наследия и художественные ценности учреждений культуры общероссийского значения были отнесены исключительно к федеральной собственности независимо от того, на чьем балансе они находятся. Однако до принятия этого закона многие памятники, в том числе и «общесоюзного» значения, были переданы церкви распоряжениями местных советов. Легитимность этих раздач до сих пор не подвергалась сомнению, хотя именно это и было весьма сомнительно. Отсутствовала и законодательно утвержденная процедура передачи религиозным организациям памятников культуры.
События конца 1980-х—начала 1990-х гг. создали опасные прецеденты в области церковного права. Вопросы обоснования правопреемства новых общин по отношению к действительным историческим собственникам или пользователям храмов не ставились. В СССР существовала лишь одна форма гражданского объединения, за которой закреплялось право пользования церковным зданием, — пресловутая «двадцатка». Любой амбициозный человек, организовавший общину и заручившийся поддержкой епархиального архиерея, мог претендовать на любой храм, вне зависимости от той формы собственности, в которой храм находился до октябрьского переворота: частной, ведомственной, общинной и т. д. Так были зарегистрированы общины храма Покрова Богородицы в Филях, собора свв. апп. Петра и Павла в Петропавловской крепости в Петербурге, Ипатьевского монастыря в Костроме, усадебного храма в Кусково и многие другие. Зачастую юридический адрес новых общин совпадал с адресом музеев, которые располагались теперь в этих зданиях. Согласие музейного руководства на предоставление своего адреса практически никогда не запрашивалось. Одновременно возникла практика передачи церковных зданий не конкретным общинам, а епархиальным управлениям, что еще больше запутывало вопросы правопреемства.
В значительной степени все это было связано не только с правовой, но и с канонической безграмотностью, порожденной искажениями церковного сознания. Приходы Русской Православной Церкви Московского Патриархата автоматически рассматривались как «дочерние предприятия» патриархии, что и наделяло их, по аналогии с централизованной организацией, признаками правопреемства. Уже 30 мая—1 июня 1990 г. в Москве состоялась конференция представителей патриархии и деятелей православной культуры под названием «Церковь. Музей. Культура». В ее резолюции единственным законным правопреемником церковных святынь признавалась Русская Церковь в лице Московского Патриархата, который мыслился как юридическое лицо. Стоит сопоставить подобную практику «перераспределения» бывшего церковного имущества с Определением Поместного собора «Об охране церковных святынь» от 12 сентября 1918 г. Здесь соборные отцы указывали, что «храмы и предметы, взятые мирской властью в обладание, могут быть принимаемы на хранение не случайными соединениями лиц, именующих себя православными, а лишь действительными православными на общих церковно-канонических основаниях». Дележ бывшей церковной собственности удивительно похож по формам и последствиям на «дикую приватизацию» начала 1990-х гг., тогда как в конфликтах конца 1990-х—начала 2000-х гг. патриархия и ее структуры действовали в соответствии с практикой «черных рейдерских поглощений» и «гринмейлерского» шантажа. С середины 2000-х гг. получение патриархией церковной собственности и памятников культуры можно рассматривать как запоздалый вариант «олигархической приватизации», когда государство передает солидную и приносящую доход собственность в руки надежных партнеров, рассчитывая в ответ на всестороннюю политическую лояльность. В то же время строительство новых храмов в сложившихся городских районах справедливо уподобляется горожанами «уплотнительной застройке».
Заместитель председателя Комиссии по вопросам религиозных объединений при Правительстве РФ Андрей Себенцов вспоминал, что во время жарких баталий при обсуждении закона СССР о свободе совести весной 1990 г. друзья подарили ему флакон валерьянки с надписью «Средство от юридического лица». Чиновник отстаивал тогда вполне правовую позицию, что «юридическое лицо» — термин гражданского права, связанный с обособлением имущества, поэтому говорить о юридическом лице Церкви в целом недопустимо: юридическое лицо может быть у московской патриархии как канцелярии патриарха, а не у Московского Патриархата как объединения общин — юридических лиц. Его главные оппоненты митрополиты Ленинградский Алексий (Ридигер) и Смоленский Кирилл (Гундяев), поддержанные председателем Верховного совета СССР Анатолием Лукьяновым, настаивали на обратном. Победили право и здравый смысл, однако со временем патриархия ввела в уставы своих приходов положение, ограничивающее принадлежащие им права пользования и распоряжения церковным имуществом, изобрела «централизованную религиозную организацию» и к 2009 г. фактически лишила приходы прав юридического лица в области распоряжения собственностью.
Очевидные нарушения закона при передаче объектов культурного наследия разрушали главную составляющую этого процесса — стремление к справедливости. Кризис коснулся и стержня христианской жизни — нравственной сферы. Вместо персональной и соборной ответственности за происходящие перемены и судьбы церковной старины возникала коллективная безответственность, равнодушная или неприязненная по отношению к людям, волею судеб оказавшихся в церковных зданиях. На фоне этой агрессивности, ставящей во главу угла исторический реваншизм и «удовлетворение религиозных потребностей», благодушные рассуждения о том, что «верующих можно понять», лишь подливали масла в огонь. Претензии религиозных организаций начали восприниматься болезненно. Реакция общественности на них становилась жестче, сопровождаясь зачастую резкими антицерковными выпадами. Такие выпады использовалась патриархией как доказательство невменяемости своих оппонентов и необоснованности отказа в передаче бывшей церковной собственности, вызванного неприязненным отношением к религии.
Нарастающий вал требований религиозных общин породил первые робкие сомнения в правильности тех «большевистских методов», которыми восстанавливались попранные большевиками права Церкви. 28 марта 1990 г. в «Литературной газете» появляется открытое письмо деятелей науки и культуры «О будущем наших храмов», одним из инициаторов которого стал реставратор памятников древнерусского искусства Савва Ямщиков. В нем говорилось о необходимости «оказать государственное содействие в повсеместном возвращении Церкви всех выдающихся памятников религиозной культуры и придать им на законодательной основе статус церковных музеев». Требование безусловного отказа от революционных возвратов, разрушающих сложившиеся музейные и реставрационные структуры, о перспективном подходе, сочетающем интересы Церкви, общества и культуры, оказалось не услышанным. Тогда же отреагировали на вышеупомянутое обращение ведущие российские искусствоведы Алексий Комеч, Геннадий Попов и Энгелина Смирнова. В их письме были впервые сформулированы основные причины обеспокоенности интеллигенции процессом безответственной передачи памятников церковной старины религиозным организациям. Формулировки становятся впоследствии хрестоматийными и начинают «кочевать» из одного протеста в другой. Вне музейного опыта и особых условий будет сложно сохранить памятник, а при ежедневной богослужебной эксплуатации станет невозможно достойно его представить. Передача храмов и святынь в непосредственное пользование верующим возможна лишь при гарантиях нормальных условий хранения. В качестве первоочередной меры авторы письма предполагали передачу тех храмов, которые не используются в культурных целях. Иконостасы этих храмов могли формироваться за счет некоторых категорий икон из музейных запасников, а также за счет создания копий. Создание церковно-археологических музеев, которые должны, по мысли их инициаторов, создаваться на основе уже существующих коллекций, рассматривалось как шаг назад. В письме был приведен и список первых утрат и угроз: Успенский собор во Владимире, Успенский собор на Городке в Звенигороде, врата Троицкого собора Александровской слободы и некоторые другие памятники. Чуть позже в Ферапонтовом монастыре при попытке захвата церковных помещений пострадали фрески Дионисия (XV в.).
Процесс возвращения храмов, в котором основную роль играли требования «с мест», грозил стать неконтролируемым, а паства — неуправляемой. Инициативу снизу нужно было заменить регулируемым епископатом процессом, предполагающим проявление «волеизъявления прихожан» в нужном месте и в нужное время. Именно на это время и пришлось избрание на московскую кафедру ленинградского митрополита Алексия (Ридигера), с именем которого будет связана последующая культурная политика патриархии вплоть до его кончины 5 декабря 2008 г. Инициатива в это вопросе в начале 1990-х гг. окончательно перешла от мирян к архиереям.
30 августа 1990 г. патриарх — народный депутат СССР направляет письмо председателю Совета Министров РСФСР Ивану Силаеву. Письмо за исходящим номером 1721 было посвящено централизации вопроса передачи церковной недвижимости. К нему прилагался список храмов, монастырей и предметов культа, о возвращении которых, как явствовало из заголовка, «ходатайствуют епархиальные преосвященные». Список содержал 544 позиции на всей территории России, из которых значительное число принадлежало 54 музеям. При знакомстве с ним удивляет произвольность в его формировании. Если в Ижевской епархии упоминалось 72 храма, на возвращение которых претендовала епархия, то по всей Москве — только 32. По Кировской епархии таких церквей числилось 51, тогда как православному Новгороду нужно было всего 4 объекта. При этом список в большинстве случаев не содержал указания на то, кем эти храмы и монастыри используются в настоящее время. Часто в общем перечне списка присутствовали «церковная утварь, иконы, царские врата, богослужебные книги и богословская литература, хранящаяся в областном художественном и краеведческом музеях». Епархия в Вологде претендовала на Софийский собор и Кремль, а также Спасо-Прилуцкий монастырь. В Ипатьевском монастыре в Костроме архиерею были нужны лишь Троицкий собор, колокольня и церковь свв. Хрисанфа и Дарьи. В Петербурге это были Александро-Невская лавра, Исаакиевский собор, Казанский собор, храм Спаса на крови, а так же безадресные «церковные дома и здания социального назначения, ранее национализированные». В ряде случаев в списке содержались заведомо недостоверные сведения. Так, сообщалось, что в Хутынском монастыре под Новгородом располагалась «валютная гостиница», хотя всем было известно, что обитель находится в руинированном состоянии.
В любом случае, список не был по всем позициям согласован с епархиальными архиереями и тут же оказался пополнен их амбициями. Один из первых конфликтов на этой почве разразился в Петербурге уже в сентябре 1990 г. Новый митрополит Иоанн (Снычев) потребовал вернуть церкви Рождественский собор Смольного монастыря, который не входил в патриарший список и в котором до сих пор располагается концертный зал. Обращение вызвало полемику в прессе и недовольство патриарха. Его интерес к церковному Петербургу в ущерб местному епископу, традиционно назначаемому из числа «благодарных провинциалов» с кругозором сельского священника, был очевиден. В январе 1991 г. патриарх практически согласился с предложением мэра города Анатолия Собчака организовать ставропигию Казанского и Исаакиевского соборов и храма Спаса на крови в виде «особого патриаршего попечения» над ними. Интересно, что тогда патриарх еще считал возможным сосуществование в Казанском соборе действующего храма и Музея русской воинской славы 1812 г., а храм Спаса на крови предложил приписать к Казанскому собору и сделать его музеем русской мозаики.
Текст сопроводительного письма патриарха от 30 августа премьеру представляет самостоятельный интерес. Мы присутствуем при продолжении неоконченного диалога. Текст начинается словами «в качестве первого этапа — препровождаю Вам список храмов, которые необходимо вернуть в собственность церкви». При этом предлагалось «долевое участие государства и общественных организаций и фондов» в финансировании восстановительных работ, а также выделение «на все передаваемые объекты через систему материально-технического снабжения РСФСР достаточного количества строительных материалов». В официальных биографиях И. Силаева, с июня 1990 г. по сентябрь 1991 г. занимавшего пост председателя Совета Министров РСФСР, постоянно говорится: «Одним из первых шагов правительства Силаева была инициатива передачи 500 церквей и храмов Русской Православной церкви, которая была поддержана его святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Алексием II». Так кому же принадлежала инициатива — председателю или патриарху? Очевидно, у каждой из сторон здесь были свои интересы. Возрождение церковной жизни в сознании большинства россиян связывалось исключительно с открытием храмов. Правительство «шло навстречу пожеланиям народа», одновременно рассчитывая передать «на баланс» церкви многочисленные храмовые здания. К тому же предстояло противостояние российской и союзной бюрократии, и поддержка со стороны «патриарха всего СССР» была важна для исхода этой борьбы. 18 сентября И. Силаев накладывает на письмо резолюцию, обращенную к совминам автономных республик, край- и облисполкомам, Московскому и Ленинградскому горисполкомам: «Прошу рассмотреть и сообщить, в какие сроки можно освободить». После этого премьер задумался и о культуре: «т. Соломину Ю. М. Прошу переговорить». Характерна реакция местных властей на поручение премьера, выразившаяся в практически повсеместном отказе исполнить «московскую волю». Однако в стране назревали более важные для церковной жизни события, чем келейные договоренности между государственной и церковной властью о разделе собственности. Закон СССР «О свободе совести и о религиозных организациях» № 1689-1 был принят 1 октября 1990 г., а 25 октября 1990 г. Верховный Совет России принимает Закон «О свободе вероисповеданий». Они предусматривали возвращение религиозным организациям не только прав юридического лица, но и имущества религиозного назначения на основе договора с государством.
Чуть позже, 25 декабря 1990 г., Верховный Совет принял постановление № 447-1 «О неотложных мерах по сохранению культурного и природного наследия народов РСФСР», подписанное Борисом Ельциным. Местным советам предлагалось (пункт 5) предусмотреть приоритетное право использования культовых зданий по их первоначальному назначению с одновременным отводом земель и строений, необходимых для выполнения религиозными организациями их функций. Порядок передачи государством зданий и культовых предметов религиозным объединениям определяется законодательством РСФСР. Естественным развитием этого постановления становилось совершенствование законодательства, посвященного передаче памятников культуры религиозным организациям и усилению ответственности за порчу и разрушение этих памятников. Однако Россия так и не приняла подобного акта в отличие от СССР. Закон № 2284-I (Д) «Об уголовной и административной ответственности за нарушение законодательства об охране и использовании памятников истории и культуры», подписанный Михаилом Горбачевым 2 июля 1991 г., фактически сразу же утратил силу и не обрел правоприменительной практики на территории России.
Одновременно патриарх обращается в Моссовет с предложением вернуть патриархии 175 церквей и 8 часовен, в которых размещаются 68 культурно-просветительских учреждений, в том числе 28 музеев. Если комиссия Моссовета изначально настаивала на дифференцированном подходе к памятникам, то более радикальный Ленсовет намеревался пойти по пути всеобщей передачи. К июлю 1991 г. из 4578 памятников культового зодчества в РСФСР 900 было передано патриархии, 635 были заняты музеями и учреждениями культуры, 1236 вообще не использовались, а в остальных располагаются мастерские, склады, организации, жилые дома.
Восстановление справедливости по отношению к одним сопровождалось попранием ее по отношению к другим. 4 декабря 1990 г. подписывается постановление Мосгорисполкома «О передаче Московской патриархии памятника архитектуры XV в. „Новоспасский монастырь“», при этом ВНИИ реставрации предписывалось «освободить занимаемые площади после предоставления помещений». К концу 1991 г. ситуация здесь приобрела резко конфликтные черты. Патриархия увеличила арендную плату с 2 до 248 рублей за квадратный метр, а город выделил несравненно малую площадь для переезда — всего 900 кв. м. Со стороны монашеской общины поступали угрозы привлечь ОМОН для разрешения конфликта и сбить институтские замки. Глава общины архимандрит Алексий (Фролов), нынешний епископ Орехово-Зуевский, заявил тогда: «Я искать выход не буду, пусть его ищет институт». При этом прозвучало и обвинение в адрес реставраторов в доведении Преображенского собора до аварийного состояния. Вселение в Сретенскую церковь в Москве «интеллигентной» общины священника Георгия Кочеткова также не обошлось без конфликта с отделом скульптуры Всероссийского реставрационного центра.
В 1991 г. общественность страны попыталась противопоставить келейным церковно-государственным договоренностям собственную открытую концепцию возвращения памятников церковной старины религиозным общинам. В начале года в Советском Фонде культуры состоялось совещание по вопросу передачи Русской Православной церкви храмов и монастырей, в нем приняли участие представители всех заинтересованных сторон. Итогом работы стало общее письмо-обращение к патриарху Алексию (Ридигеру) и Президенту Борису Ельцину. Авторы письма настаивали на дифференцированном подходе к процессу возвращения Церкви памятников культуры. Все памятники подразделяются здесь на четыре категории. Храмы первой группы, не имеющие выдающегося историко-художественного значения, могут быть переданы патриархии безо всяких условий. Вторая, немногочисленная группа объединяет обладающие художественной ценностью и имеющие музейное значение памятники, которые, однако, возможно передать Церкви. При совершении в них богослужений необходимо соблюдать температурно-влажностный режим, а также гарантировать возможность их экскурсионного посещения, всестороннего изучения и соблюдения научно обоснованных норм при ремонтно-реставрационных работах. Такие храмы могут быть церковными музеями, в которых возможно проведение праздничных и воскресных служб. К этой группе относятся уже переданные Церкви Успенский собор во Владимире и Успенский собор в Звенигороде с фресками прп. Андрея Рублева. В ряде случаев предполагалось ограничить богослужебное использование таких храмов по отношению к status quo, сложившемуся к тому моменту.
Третью группу составляют храмы, которые остаются музеями, но при этом в них могут совершать праздничные богослужения с ограниченным количеством присутствующих. В письме перечисляются 16 храмов — собор Андроникова монастыря в Москве, Успенский собор Московского Кремля, Смоленский собор Новодевичьего монастыря, церковь Святой Троицы в Останкино, храмы Пафнутьево-Боровского монастыря (Калужская область) и Марфо-Мариинской обители (Москва), собор Саввино-Сторожевского монастыря в Звенигороде, Казанский собор в Санкт-Петербурге, Успенский собор в Рязани, церкви апостолов Петра и Павла и архангела Михаила в Смоленске, церковь Святого Духа во Фленово, Успенский собор в Ростове и Крестовоздвиженский собор в Тутаеве (Ярославская область).
В четвертую группу входят единственные в своем роде памятники, которые в силу их художественной ценности и хрупкости не могут использоваться для богослужений и должны продолжать сохранять музейный статус. К таким шедеврам отнесены: церковь Покрова Богородицы в Филях (Москва), Рождественский собор в Суздале, Софийский собор в Вологде, Преображенская церковь в селе Большие Вяземы Одинцовского района Московской области, Троицкий собор Ипатьевского монастыря в Костроме, собор Мирожского монастыря во Пскове, церковь Ильи-пророка в Ярославле и София Новгородская. Дополнительно подчеркивалось, что вывод музея из культового здания возможен лишь при условии предоставления помещения, соответствующего требованиям хранения и экспонирования музейных фондов. При этом авторы письма ссылаются на пункт 7 постановления Совета Министров СССР от 2 июня 1965 г. «О музейном фонде СССР», где говорилось: «Перевод музеев в здания (помещения), не отвечающие условиям хранения музейных экспонатов... запрещается». В письме предлагалось также создание строгого и единообразного порядка передачи памятников Русской Православной Церкви, подчиненного задаче сохранения культурных ценностей. Одним из действенных шагов в этом направлении могла стать деятельность региональных экспертных комитетов, специальное заключение которых являлось бы основанием для передачи. В рамках этого заключения должны быть выработаны рекомендации обязательного характера, касающиеся не только использования памятника, но и способов и методов его реставрации. В экспертные советы, деятельность которых должна носить согласительный и публичный характер, помимо специалистов должны входить представители Церкви.
В рамках дискуссии был высказан ряд интересных предложений: активнее подключать Русскую Православную Церковь к реставрации культовых памятников, находящихся в собственности государства, восстановить «де-юре» право собственности Церкви на музейные предметы, что позволит защитить святыни от опошления и сохранить целостность церковной культуры. В качестве первого шага предполагалась передача религиозным организациям алтарных частей музейных храмов, восстановление их первозданного вида, освобождение от экспонатов, не соответствующих духу храмового пространства. С самого начала возникла идея церковно-музейной конференции с обсуждением возникших проблем, которая сменилась впоследствии разговорами о соглашении между патриархией и Минкультом. Одновременно происходило и обсуждение проекта Закона Российской Федерации о собственности религиозных объединений, пункт 5 которого гласил: «Решение по вопросу об уникальности указанных памятников и передаче их в пользу религиозных объединений принимается Президиумом ВС РСФСР после заключения соответствующих комитетов ВС РСФСР. Порядок пользования указанным имуществом определяется Советом Министров РСФСР с участием заинтересованных сторон».
Естественным развитием и своеобразным итогом такого подхода стало «инструктивное письмо» министра культуры СССР Николая Губенко от 25 июня 1991 г. за № 1238-04-4/10-47. В прилагаемой декларации говорилось о необходимости возвращения церковных зданий Церкви, причем подчеркивалось, что 95 % могут быть возвращены немедленно. Процесс реабилитации духовных и художественных ценностей признавался необходимым и содержательным, но требующим обеспечения их сохранности. Основой декларации, с одной стороны, был отказ от противопоставления религии и культуры, с другой — нормальная жизнь Церкви в существующей социальной и правовой среде, а не жесткое подчинение этой среды церковному началу. И обществу и Церкви стоило признать свершившуюся секуляризацию культуры и изменившееся отношение к культовому и культурному наследию. Музеефикация и реставрация рассматривались как общественная потребность в восприятии исторических предметов как произведений искусства и религиозных святынь, и Церковь должна была считаться с этой позицией. Однако патриархия абсолютизирует молитвенную предназначенность церковных памятников как единственный источник духовной жизни общества.
В целом, согласно декларации, процесс передачи может состояться лишь в правовом поле, гарантирующем существование государственных музеев как части системы охраны памятников. Особой заботой государства должна стать судьба организаций культуры, выводимых из храмовых зданий. Однако уже сейчас используемые церковью здания становятся объектом варварских пристроек и поновлений, не согласованных со специалистами и органами надзора. Предлагалось, что еще до начала массовых передач в структуре самой патриархии должны появиться соответствующие органы по охране старины, сотрудничающие с государственной инспекцией.
В декларации отмечалось, что в области культуры в СССР уже начались насильственные действия. Вместо решающего мнения компетентных комиссий в нарушение союзных и российских законов все совершается постановлениями местных советов, их комитетов и комиссий. Уже выработалась порочная схема принятия решений: наверху договариваются церковные и государственные руководители, решение спускается вниз как обязательное, и начинается борьба специалистов с невежественным произволом местной власти. Письмо появилось накануне того дня, когда президиум Новгородского облсовета принял решение о передаче местной епархии Софийского собора и иконы Знамения Божией Матери.
Беспокойство интеллигенции вызвало неоднозначную реакцию и в Церкви, и в обществе, и за рубежом. Информационный бюллетень «Service orthodoxe de presse» из своего «прекрасного парижского далека» расценил эту тревогу как ревизию процесса передачи Церкви памятников ее культуры под видом «защиты наследия». Определенными силами в обществе начал формироваться искаженный образ музейщика и искусствоведа, антицерковно настроенного, материально озабоченного и стремящегося сохранить монополию на использование памятников церковной старины.
«Августовский путч» и «Преображенская революция» изменили не только политическую физиономию страны, но и ее культурное лицо. События развивались стремительно, их участники не утруждали себя следованием надежной колеей законов и подчинением светофорам инструкций. О порядке в деле передачи патриархии храмов и святынь, как, впрочем, и о порядочности в этой сфере, можно было забыть.
Осенью 1991 г. Минкульт РСФСР подготовил проект указов Президента о пользовании соборами и храмами в Кремле и в центре Москвы. Первая литургия в Успенском соборе состоялась еще 23 сентября 1990 г. Проект, предложенный патриархией, был более радикален. Патриарх Алексий (Ридигер) упомянул, что Министерство культуры вряд ли может быть правопреемником Министерства Императорского двора, в ведении которого находились кремлевские соборы.
Единственное законное решение вопроса, по патриаршему мнению, — понятие общецерковной собственности необходимо предусмотреть законодательством. Сохранение государственных дотаций на содержание храма будет обусловлено как общенациональным статусом этой святыни, так и отказом от совершения здесь индивидуальных треб. Музейные работники и экскурсанты должны будут соблюдать нормы канонического поведения в храме. Сами экскурсии должны быть подвержены церковной цензуре. Кадровая политика патриархии, основываемая на принципе компетентности и образованности клириков, будет проводиться по согласованию с музеем. В результате у посетителя возникнет ощущение цельного образа культурного комплекса, тогда как здание, поочередно превращаемое то в храм, то в музей, способно породить лишь фрагментарное и разрозненное восприятие. Директор музеев Московского Кремля Ирина Родимцева, со своей стороны, заявила, что соборы Кремля — это олицетворение государственности, и их передача может быть расценена обществом как молчаливое признание главенства православной религии над другими. В условиях этнонациональных конфликтов в стране непродуманные манипуляции культурным наследием могут быть чреваты новыми обострениями. К тому же сотрудники музеев, несмотря на высокую квалификацию, могут потерять доступ к изучаемым памятникам, если они неверующие или придерживаются другой религии. Это угрожает стране «запретом на профессии».
19 октября 1991 г. газета «Культура» привела данные социологического опроса, подготовленного службой «Мнение». На вопрос «Церкви на территории Кремля надо передать Московской Патриархии или оставить музеям?» «за» высказались 40,5 %, «против» — 48,1 %, затруднились с ответом — 3,3 %. Более подробная статистика выглядит следующим образом:
Женщины: за 38%, против 51%
Мужчины: за 43%, против 45%
18—24 года: за 56%, против 45%
35 и старше: за 34%, против 54%
Коренные москвичи: за 40%, против 49%
Москвичи по прописке: за 42%; против 47%
Окончившие ПТУ: за 48%, против 41%
Студенты: за 48%, против 44%
Высшее образование: за 34%, против 54%
С ученой степенью: за 36%, против 54%
За границей не бывали: за 40%, против 48%
С заграницей знакомы: за 38%, против 53%
В общежитиях: за 45%, против 35%
В коммуналках: за 45%, против 47%
В отдельных квартирах: за 40%, против 49%
В кооперативных квартирах: за 38%, против 51%
Верующие: за 48%, против 40%
Не очень верующие: за 41%, против 47%
Неверующие: за 30%, против 59%
18 ноября 1991 г. был подписан Указ Президента РСФСР № 220 «Об использовании Московской патриархией отдельных храмов Московского Кремля», в котором упоминались храмы: Успенский, Благовещенский, Архангельский соборы, храм 12 апостолов, церковь Иоанна Лествичника с колокольней Ивана Великого, церковь Ризоположения и собор Покрова на рву. Порядок использования должен быть определен на основе долгосрочного соглашения между Министерством культуры и Московской патриархией. Пожалуй, первый настоящий договор о сотрудничестве между Церковью и культурой был подписан в Вологде в декабре 1991 г. по инициативе архиепископа Михаила (Мудьюгина), человека действительно высокой культуры. Пока столица демонстрировала политические амбиции, провинция проявила особую мудрость: создавалась согласительная комиссия, уполномоченная передавать культовые предметы во вновь открываемые храмы.
Несмотря на то, что соборы оставались государственной собственностью, в прессе Указ оценивался как «дарственная» патриархии. Союзное министерство вообще не было в курсе принятия подобного указа. Жизни СССР оставалось чуть более месяца. Ельцинский указ, отнимавший у союзного руководства права на основной символ советской империи — Кремль, стоит рассматривать как гвоздь в крышку гроба, стремительно захлопывающуюся над режимом Михаила Горбачева.
Под конец 1991 г., 5 декабря, Борис Ельцин обратился к главам конфессий и верующим России с программным обращением, которое стоило бы назвать «храмы в обмен на мир», вернее, на политическое миротворчество или даже социальную психотерапию. Обращение было приурочено к 60-летию уничтожения храма Христа Спасителя в Москве. Осудив сталинский вандализм, Президент подтвердил стремление российского руководства передать святыни и храмы тем, кому они по праву должны принадлежать. Но сначала он призвал верующих и духовенство к врачеванию душ во время болезненных реформ. Начиналась новая эпоха использования Церкви государством. Конец 1991—начало 1992 г. знаменовался новым витком полемики в прессе и откровенно хамскими выпадами в адрес Церкви, рассчитанными на дискредитацию религиозного сознания в глазах российского общества. Михаил Чулаки написал сразу и обо всем: о «жрецах в золоченых одеждах», о богослужениях как необходимом приложении к этнографической экспозиции, о духовной цензуре и об отсутствии у Церкви до революции своей собственности. Небрежение к сохранению икон со стороны православных он объяснил равнодушием религиозного чувства к художественному качеству произведения и приоритетным вниманием к «святости содержания». В других публикациях причиной конфликта называлась неинтеллигентность обеих сторон. Попытка отдать церкви бесхозные и наиболее разрушенные памятники вызывала протест определенных кругов. Развивается теория «тюремно-кладбищенского» отношения православной общественности к музеям, которые рассматривались одновременно как тюрьма и кладбище для икон. Небогослужебное использование храмов и помещение икон в музей называется «повседневным кощунством». Делались сравнения, сознательно рассчитанные на физический шок: музеи, претендующие на сохранение древнерусской культуры, отличаются от действующих храмов, как мумифицированный труп отличается от живого человека. Нравственное и культурное просвещение общества через демонстрацию в музеях церковного искусства признавалось рядом изданий невозможным, поскольку формирование музейных коллекций осуществлялось на основе «безнравственного и бескультурного» способа — путем закрытия храмов и изъятия церковных ценностей. В подлеправославной прессе отмечалось, что духовная слепота искусствоведов, не позволяющая видеть в памятниках святыни, вызывает встречную неприязнь верующих. Церковная иерархия не только не препятствовала этой истерии своей проповедью уважения к труду, но и активно ее подогревала.
Редкие статьи искусствоведов и музейных работников не могли ни переломить формировавшегося настроения, ни заменить деятельность, направленную на пропаганду собственных взглядов, ни идейно подготовить неизбежную реформу музейного дела в России.
В процессе полемики указывалось, что в ряде случаев музей мог предоставить верующему бóльшие возможности для общения со святыней, чем храм, поскольку только в экспозиции человек может так непосредственно соприкоснуться с созданием человеческого гения, вдохновленного Премудростью Божией. Отмечалось, что проблемы во взаимоотношениях между реставраторами, музейщиками и прихожанами создаются как отсутствием художественного вкуса у новых и старых православных, так и «ревностью не по разуму», свойственной неофитам из числа комсомольских активистов. В целях разрешения конфликтов предлагалось, чтобы в ученые советы музеев, хранящих в своих фондах произведения религиозного искусства, вводились представители соответствующих конфессий, а фондовым комиссиям предлагалось по согласованию с Министерством культуры заранее составить списки вещей, которые могут быть переданы Церкви.
Дело не ограничивалось одними публикациями. 14 марта 1992 г. группа общественности обратилась с письмом к председателю Верховного Совета РФ Руслану Хасбулатову. В письме выражалась озабоченность требованиями патриархии и предлагалось прекратить практику разбазаривания государственных музейных собраний, а также были обозначены новые объекты претензий, в том числе Владимирская икона Божией Матери, образ Троицы, ризница Троице-Сергиевой лавры. Весной того же года началась подготовка к соглашению между Министерством культуры и патриархией. Однако одновременно в кулуарах Верховного Совета готовилось положение о «Комиссии по рассмотрению предложений местных советов об использовании памятников истории и культуры в культовых целях» и предлагался ее персональный состав. Кто был непосредственным автором идеи, из сохранившихся документов не вполне ясно. Комиссию должен был возглавить Р. Смирнов, заместитель председателя Комитета Совета национальностей РСФСР по развитию культуры и сохранению наследия. Здесь предполагалось участие таких специалистов, как Герольд Вздорнов, Иван Пуришев, Игорь Столетов, Алексей Владимиров и Вячеслав Клыков, от Верховного Совета в нее должны были войти протоиерей Алексей Злобин, Вера Бойко и Михаил Сеславинский, от Минкульта — Александр Шкурко, Борис Любимов, Виктор Булочников и Галина Бражникова, от патриархии — епископ Подольский Виктор (Пьянков) и архимандрит Иннокентий (Просвирнин), от Моссовета — Сергей Колбанов и Михаил Филимонов. Комиссия должна была вырабатывать предложения по усовершенствованию хранения, экспонирования и изучения памятников церковной истории.
Предполагалось перевести коллекции церковного искусства в отдельное хранение с учреждением попечительских советов разных уровней. Члены Комиссии имели право доступа к фондам и залам в любое время. Для церковных экспозиций предусматривалось создание отдельных входа, выхода и специального обслуживания. Если музей не мог предоставить подобных условий, то Комиссия имела право запретить экспонирование церковных предметов. Предполагалась деидеологизация выставок в церковных комплексах, а алтари не могли более служить подсобными помещениями. Попечительские советы должны были в полном объеме осуществлять надзор за памятниками церковного искусства и церковного зодчества, находящимися во владении Русской Православной Церкви, и возбуждать вопрос об изъятии этих памятников у общин перед «Высшим попечительским советом хранилищ церковного искусства» в случае их ненадлежащего использования. Бюджет Высшего совета должен был финансироваться Верховным Советом, а деятельность местных советов — из муниципальных бюджетов. Этому замыслу не было суждено реализоваться.
Патриархия соответственно реагировала на происходящее в обществе. В докладе на архиерейском соборе 31 марта 1992 г. патриарх говорил, что происходит недостойное обыгрывание имущественного вопроса, а справедливое стремление Церкви к возвращению отобранных у нее в послереволюционный период храмов объявляется «неоправданной претензией». Уже тогда он отмечал, что музеи всячески тормозят возвращение святынь Церкви, несмотря на постоянные предложения патриархии о последующем сотрудничестве в области сохранения и использования этих памятников. Выступления патриарха всегда были рассчитаны на целевую аудиторию. На епархиальных собраниях в Москве основные претензии за существующие конфликты уже предъявлялись столичному духовенству. 11 декабря 1992 г. он отмечал, что со стороны управления по охране памятников поступают постоянные претензии на действия некоторых приходских общин, не желающих согласовывать проектные работы, а также допускающие самовольную перепланировку исторических памятников и уничтожение сохранившейся живописи. При этом патриарх отметил требования представителей клира, имеющих специальное искусствоведческое образование, положить конец безграмотной реставрации живописи, иконописи и храмовой архитектуры, осуществляемой некоторыми собратьями по сану.
Патриарх неоднократно говорил о необходимости создания церковного отдела по архитектуре и церковному наследию при Московской патриархии, где верующие архитекторы и искусствоведы могли бы стать не только руководящими работниками, но и посредниками при возникновении конфликтных ситуаций. Далее патриарх потребовал от духовенства «показать», что патриархия способна реставрировать и содержать храмы и другие ценности на должном уровне, но показать так, чтобы не усилить возникающего противостояния между Церковью и работниками культуры, чтобы не спровоцировать издание нового закона, который поставит Церковь в еще более трудное положение. Почти в тех же выражениях эти рекомендации были повторены и через год, 20 декабря 1993 г. В своих письмах государственным деятелям патриарх писал, что Церковь не требует от музейных храмов прекратить выполнение своих культурных функций и не намеревается «выбросить на улицу» музейных работников. Патриархия лишь желает, чтобы для всех была ясна перспектива и цель движения по возвращению Церкви ее нормального статуса и имущества.
Однако существовали обращения не только собора, но и к собору. 30 марта 1992 г. Ассоциация реставраторов направила в его адрес письмо с призывом проявить здравый смысл в решении вопроса о выселении художников из московских церквей, в частности из Новоспасского монастыря, Сретенской церкви и Марфо-Марьинской обители. Канонизация великой княгини Елизаветы была расценена частью общества как попытка создать дополнительные основания для приватизации последнего из упомянутых комплексов. К лету 1992 г. обостряются вопросы, связанные с Валаамским монастырем и Троице-Сергиевой лаврой. Для Валаамского архипелага был установлен указом Президента новый статус «единой и целостной особо ценной исторической и природной территории Российской Федерации и Республики Карелия», а правительству Карелии с участием Русской Православной Церкви было поручено срочно подготовить предложения о порядке передачи земель и лесов архипелага в «бессрочное и безвозмездное пользование Церкви». Указ вызвал протесты в парламенте Карелии, где посчитали, что Президент не имеет права распоряжаться памятниками и собственностью на карельской земле.
Тогда же патриарх обратился к Президенту с просьбой о полной передаче патриархии Троице-Сергиевой лавры и лаврской ризницы. В юбилейный год 600-летия со дня преставления прп. Сергия Радонежского необходимо было восстановить историческую справедливость. 23 июня 1992 г. действительно последовало распоряжение Президента о подготовке правительственного постановления по вопросу передачи Сергиево-Посадского музея-заповедника Русской Церкви. 20 июля 1992 г. Музейный совет Российского международного фонда культуры и Российский комитет ИКОМ направили письмо протеста Борису Ельцину. Осуждая произвол по отношению к Церкви в советское время, авторы письма заявляли, что только в музейный период предметы лаврской коллекции стали доступны широкой публике. На основе Лавры предлагалось развивать опыт двустороннего сотрудничества религиозных организаций с музеями. В письме звучали угрозы сотрудников закрыть музей и подать на Президента в Конституционный суд. В связи с этим в околоцерковной прессе писалось, что Церковь настаивает на прекращении не фактического, а юридического положения вещей, главной причиной сопротивления музейщиков назывался их непрофессионализм и боязнь остаться без работы.
Одновременно разворачивались конфликты в Святогорском монастыре Псковской области, где настоятель препятствовал доступу экскурсантов и паломников к могиле Пушкина, намекая на его масонские заблуждения, и в Александровской слободе (Владимирская область), где рядом с музеем с 1991 г. существовал монастырь. Обитель протестовала против киносъемок на территории слободы, а директор музея Алла Петрухно обвиняла верховную светскую и церковную власть в провоцировании местных конфликтов. В сентябре Геннадий Вдовин опубликовал в «Независимой газете» официальную идеологию сопротивления церковным претензиям. Дело не в угрозе сохранности передаваемых Церкви памятников культуры, а в опасности клерикализации культуры. За этими ожесточенными спорами незаметно и подошел юбилей смиренного Сергия. Накануне праздника, 29 сентября 1992 г., в «Известиях» было опубликовано обращение к руководству России, подписанное постоянными членами Синода, архиереями, клириками и мирянами, деятелями науки, литературы и искусства. Цель все та же: вернуть Лавру Церкви. Музей-заповедник в его нынешнем виде однозначно воспринимался авторами обращения как порождение эпохи воинствующего атеизма. Уже после праздника, 15 октября 1992 г. было подписано распоряжение Президента «О Троице-Сергиевой лавре», где поэтапное возвращение зданий предусматривало окончательный вывод музея до 2001 г.
Определенная типология конфликтов из-за приходских храмов к этому времени успела сложиться в Москве. 25 июня 1992 г. распоряжением премьера правительства Москвы № 1557-р было отменено давнее решение Мосгорисполкома № 344/45 от 4 сентября 1956 г. о передаче храма Преображения на Песках (Арбат) на баланс киностудии «Союзмультфильм». Одновременно был отменен заключенный за полгода до этого договор со студией на аренду помещения вплоть до 21 декабря 2091 г. Зарегистрированный приход дал свое согласие на пребывание студии в храме лишь до мая 1993 г. 21 декабря 1992 г. в храме был отслужен первый молебен. Прихожане жаловались, что сотрудники студии всячески препятствовали проведению служб, а во время молебна выставили в окне плакат «Религия — опиум для народа». Верующим пришлось войти в храм под охраной казаков, после чего они отказались выйти оттуда. Студия также отказывалась переезжать в новые помещения под предлогом отсутствия средств на их ремонт. Очевидно, что причиной конфликта стали не только обоюдные странности менталитета, но и вполне конкретные действия чиновников, предоставивших этим странным людям самостоятельно решать вопросы, решить которые они были не в состоянии. Конкретные недоработки правительство Москвы попыталось учесть к лету 1993 г. Впредь в постановлениях должны указываться реальные сроки выезда арендаторов и конкретные адреса предоставляемых им помещений. В это время список правительства включал в себя 25 храмов, арендаторы которых подлежали первоочередному перемещению, прежде всего с территории Китай-города и Марфо-Мариинской обители. Однако уже в 1995 г. мэрия и патриархия в ультимативном порядке потребовали от ВХНРЦ покинуть помещения обители, хотя новые площади так и не были предоставлены.
Набирал силы и конфликт вокруг Казанского собора — Музея истории религии в Петербурге, который переехал в новое здание лишь в 2000 г. Его директор Станислав Кучинский рассчитывал на европейский опыт, где использование здания как храма и как музея было привычным. В сентябре 1990 г. дирекция музея и митрополит Иоанн (Снычев) договорились о совместном использование храма при условии освобождения алтарей и обновления экспозиции. Однако 13 сентября 1991 г. президиум Ленсовета передал собор епархии в безвозмездное пользование с сохранением государственного финансирования реставрационных работ. Это спровоцировало новое требование общины и епархии немедленно освободить собор и опечатать фонды. Одновременно митрополит направил в Ленсовет требование, где говорилось о необходимости «сформировать компетентную комиссию для изучения состава, учета и хранения фондов и предметов экспозиции музея с целью передачи культового имущества музея и литературы в ближайшее время соответствующим конфессиям».
20 августа 1992 г. Совет Нижегородской области одним из первых в стране принял решение «О порядке передачи религиозным организациям культовых зданий, сооружений и архитектурных комплексов, являющихся объектами историко-культурного наследия». Однако в сентябре 1992 г., в условиях, когда стоило усилить контроль над охраной и реставрацией памятников культуры, меняющих своего пользователя, министерство культуры и туризма ждала очередная реконструкция, а Федеральная служба по сохранению культурных ценностей, созданная лишь накануне — в июле, была упразднена. Полноценный Федеральный научно-методический совет по охране и сохранению культурного наследия взамен Высшей комиссии по охране культурного и природного наследия был создан при Министерстве культуры лишь 25 августа 1998 г., а 27 января 2005 г. последовал новый приказ о его реструктуризации. Система государственных органов охраны памятников на местах в 1990-е гг. деградировала, статус этих учреждений был понижен, в некоторых областях вместо полноценных комитетов были созданы производственные группы, зачастую переводимые на хозрасчет. В условиях складывающегося союза региональных элит с епархиальным руководством государственный контроль над деятельностью религиозных организаций по использованию и приспособлению переданных им памятников культуры был фактически утрачен. Утрата ГИОПами авторитета, сокращение финансирования и отток специалистов усугубляли ситуацию бесконтрольности. В ряде случаев местные органы охраны памятников не только не препятствовали нарушениям закона со стороны приходов и монастырей, но и активно помогали им обходить существующее законодательство. Правовые отношениия заменялись просто «добрыми отношениями», которые на юридическом языке должны быть названы коррупцией. Наступали годы великого перелома...
15 ноября 1992 г. после литургии в Успенском соборе Московского Кремля в Белом зале Моссовета министр культуры Евгений Сидоров и патриарх Алексий (Ридигер) подписали долгосрочное соглашение об использовании храмов Московского Кремля и храма Покрова на Рву на Красной площади. Подписание акта было приурочено к годовщине президентского Указа об использовании московской патриархией храмов Кремля. Пользование храмами со всем движимым имуществом было постоянным и безвозмездным при соблюдении законов и нормативных актов Министерства культуры. В соглашении особенно оговаривалось, что храмы не могут быть предоставлены другим религиозным объединениям, а Успенский собор рассматривался в качестве Патриаршего кафедрального собора. Музей осуществлял госконтроль за сохранностью памятников вообще, а патриархия обеспечивала эту сохранность во время богослужений совместно с МВД и комендатурой Кремля. За счет госбюджета продолжалось финансирование текущего содержания соборов и оплата коммунальных расходов, тогда как церковные средства частично компенсировали труд уборщиц, специалистов по освещению и сигнализации и смотрителей. Был установлен запрет на проведение в соборах нецерковных мероприятий, представлений и концертов. Мероприятия на территориях, прилегающих к храмам, должны проводиться по согласованию с патриархией. Обеими сторонами согласовывалось максимальное число участников богослужений. Патриархия имела право не только совершать в соборах все канонические службы и требы, но и проводить экскурсии для своих гостей своими силами. Продажа церковной утвари осуществлялась по согласованию с комендатурой. Особо оговаривалось качество лампадного масла и свечей, используемых за богослужениями. Соглашение предусматривало обязательное составление актов состояния храмов до начала службы и после ее окончания. Богослужебная утварь патриархии могла храниться в музейных помещениях, однако ключевое хозяйство продолжало оставаться в руках музея. Проведение реставрации и научных исследований в соборах могло осуществляться с ведома патриархии. Для надзора за исполнением соглашения должен быть создан Попечительский совет с консультативными полномочиями. Интересно, что принятое правительством РФ впоследствии (6 июля 1994 г.) «Положение о государственном историко-культурном музее заповеднике „Московский Кремль“» ни словом не упоминало о правах патриархии на кремлевские соборы.
Накануне подписания газета «Известия» (1992 г., № 247) опубликовала программное интервью патриарха Алексия (Ридигера). Общество готовили к грядущему соглашению, создавая имидж патриархии как ответственной структуры, заинтересованной в партнерских отношениях с культурой. Патриарх говорил о «добросовестной и заинтересованной совместной работе», выражал благодарность подвижникам музеев, сохранивших культуру от варварского уничтожения. Он выразил сожаление, что часть духовенства и мирян, в силу атеистического прошлого, разделявшего Церковь и общество, не понимают значение и необходимость сотрудничества с представителями науки в деле охраны и реставрации церковной старины. В интервью он подчеркнул нормальность ситуации, когда икона находится в музее, объявив о праве патриархии создать свои собственные музеи. «Оскорблением чувств верующих» было лишь помещение в музей чтимых икон.
В отношении музейных организаций, которые оказываются на улице в результате передачи храмов Церкви, соответствующую заботу, по мнению патриарха, должно проявлять государство. Однако сами учреждения не хотят менять привычную обстановку, нередко оставляя храмы в удручающем состоянии. Реальные восстановительные работы начинаются лишь после передачи зданий патриархии, как это было в Новоспасском и Донском монастыре в Москве, хотя раньше ими пользовались именно реставраторы. Он заявил также, что при Синоде создается научный совет по культурному наследию Русской Православной церкви, который объединит духовенство и специалистов, который так и никогда и не был создан. Ему предстояло выработать рекомендации по реставрации и режиму охраны памятников церковной старины, которые будут обязательны для исполнения. Патриарх заявил категорическое несогласие со стремлением некоторых искусствоведов и музейных работников не допустить возвращения памятников или «всячески ограничивать их нормальное использование» установлением предела количества молящихся, запретом на возжжение свечей и украшение икон живыми цветами, а также другими требованиями, нарушающими сакраментальную сторону пользования храмом.
В заявлении в полной мере сказалась склонность покойного патриарха к двойным стандартам и неразличимое на первый взгляд желание возложить вину за происходящие конфликты на противоположную сторону. Заявив, что конфликт между церковью и государственными учреждениями культуры искусственно раздут, он тут же нашел этому причину: «...стремление иных чиновников, поставленных в свое время на музейное дело, сохранить свою монополию на народные святыни, хозяевами которых они привыкли себя чувствовать». Отводя замечание о том, что передача памятников патриархии остановит научную работу по их изучению, он переадресовал упрек Российской Государственной библиотеке, не способной обеспечить доступ к рукописным собраниям крупнейших русских монастырей как по причинам длительных ремонтов, так и из-за отсутствия микрофильмов. При этом интервьюируемый упомянул и пожар в библиотеке Академии наук в Петербурге. Он тут же предложил «совместно решать вопросы размещения церковных рукописных собраний», очевидно, путем их перемещения на площади, контролируемые патриархией.
Напоследок было выражено отношение к музеям, которое и определяло стратегическую цель тактического маневра по сотрудничеству с музейной общественностью: культурное достояние должно жить не в гробах (Лк. 8:27), а там, откуда оно родом, — в Доме Божием. Напомним, что в евангельских строках, на которые ссылался патриарх, речь идет о «гадаринском бесноватом», который жил в пещере-гробе. Изгнанный из него легион бесов был послан в свиное стадо, которое утонуло в озере. Сравнив учреждения культуры, давшие приют церковным святыням, с жилищем одержимых, первосвятитель обозначил конечную цель своей деятельности.
Если приведенная интерпретация покажется кому-то натянутой, то стоит привести эпизод, рассказанный директором Владимирского музея-заповедника Алисой Аксеновой. Во время посещения патриархом Суздаля у нее завязался разговор с не названным по имени лицом из ближайшего патриаршего окружения. В результате функционер заявил: нет никакой разницы в том, что находится в бывшей церкви — хлев или музей.
Стоит назвать вещи своими именами. В благодарности музейщикам за спасение церковных реликвий, постоянно декларируемой патриархом, нет никакого другого смысла, кроме самой благодарности. Светская сторона всегда стремилась видеть в этом расположенность патриархии к равноправному сотрудничеству. Музейщики слышали в этих декларациях то, что хотели услышать, пытаясь читать между строк. Однако эти благодарности однозначно понимались теми, кто их произносил: спасибо, ваша миссия окончена, будьте любезны вернуть украденное и освободить помещение. Именно этому, по нашему мнению, и было посвящено патриаршее интервью накануне подписания одного из самых важных соглашений о сотрудничестве с Министерством культуры. То, что, по соображениям общественной дипломатии, патриарх не имел прав внятно выразить, за него сделали другие идеологи церковно-музейного конфликта.