О диалогах в операционной…
Под характерные для именно этой бригады вопли «Срочно начинаем!» успеваем развернуться и приготовиться к общей анестезии, не особо и торопясь. И даже ждем, пока торопливые меньшие сестры по разуму домоются на операцию. Углядев вытатуированный католический крест размером если и не с треть, то с четверть внутренней поверхности предплечья:
– О! Ну чо, читай пока «Отче наш». На латыни.
– Алексей Романович! – Это моя анестезистка, укоризненно – Перестаньте пугать женщину.
– Хотел бы напугать – она бы у меня, несмотря на установленный мочевой катетер, опысалась. А я всего лишь отношусь к кресту, как к символу веры. – И уже обращаясь к молодой почти (минут пять осталось) мамаше, очень ласково – Судя по татуировке католицизм исповедуем? Кстати, знаете значение слова «католицизм»?
Эта же пациентка, уже ставшая молодой мамашей после пробуждения (кстати, вот он – класс работы, это не в реанимацию на два часа для послеоперационной искусственной вентиляции легких тащить) поймав мой внимательный взгляд, оценивающий текстовую татуировку (на английском языке, кстати), расположенную на втором предплечье:
– Вам что не нравятся татуировки?
– Нет.
– А почему?
– (Заученно, монотонным голосом) Труп диверсанта не должен иметь татуировок и шрамов, указывающих на его национальную принадлежность…
Поскольку «Срочно начинаем!» повторилось не один раз, и даже не два, часть послеоперационных поехала в большую, пятиместную послеоперационную же палату.
– И кто у нас, дорогие женщины, здесь дольше всех лежит?
– Видимо я.
– Назначаю старшей по камере. Будете руководить лечебным процессом в рамках отведенных полномочий. Жалобы в министерство и следственные органы тоже на вас писать будут.
– (Обиженно) А жалобы за что?
– (Флегматично) Не знаю. Но на всех руководящих лечебным процессом должны хоть раз написать.
***
– Не нужно так прыгать, я пока только позвоночник вам трогаю. О неприятных эпизодах предупрежу заранее.
– (Гордо, с элементами осознания собственной значимости) А если я все равно как вы говорите «прыгать» буду?
– Тогда я все равно вот этой кривой иглой вслепую попаду в пространство толщиной 5 миллиметров. Или не попаду – это насколько сильно мешать будете. Хотя это не важно…
– (Опять гордо и, с элементами осознания собственной значимости) Это почему не важно?
– Ну, так это не я рожаю и не у меня болит.
В это время подает голос уже родившая соседка слева с установленным не мной эпидуральным катетером:
– А когда из меня эту штуку вынимать будут?
– Какую штуку?
– Вот эту. – И показывает пальцем на порт катетера.
– Ах, эту… А что ее вынимать? Сама выползет. Через полгода.
***
– Значит встать с кровати вы не можете из-за головной боли?
– Да. И еще в ушах звенит.
– Понятно. Осложнение спинальной анестезии. Бывает. Кому-то везет, кому-то нет. Вам не повезло. Хочу утешить – угрозы для жизни не представляет, пройдет само. Когда-нибудь.
– Но меня невролог смотрел. Сказал, что из-за шейно-грудного остеохондроза. Блокаду сделал.
– (Участливо) Помогло?
– (Растерянно) Не-е-ет…
– Вы знаете, я ведь к вам не сам пришел. Меня ваша акушер-гинеколог привела. – Не буду же я ей рассказывать, что она не только меня привела, она, падла, мне еще и позвонила вчера вечером. – Если сомневаетесь – могу пойти обратно и лечь. И будет мне счастье.
– Нет, нет, не надо. А как лечить?
– Либо сделаю пломбирование аутокровью уколом в спину. Вероятность, что поможет – процентов семьдесят. Либо назначу капельницу с кофеином…
– А какая вероятность у капельницы?
– (Криво ухмыляюсь, пожимая плечами) Тоже есть. Какая-то. Теоретически.
– Я согласна на укол в спину. А это больно?
– Обезболю сначала местно. От боли еще никто не умер. Но, думаю, что на оргазм это по ощущениям тоже не похоже.
– Какие у вас сравнения оригинальные.
– (Снова пожимаю плечами) Пытаюсь быть доходчивым…
Уже перекладывая из операционной в палату:
– У меня к вам небольшая просьба – вы не могли бы не болтать о проведенной манипуляции?
– Почему? Что-то не так?
– Все так. Головная боль прошла, звон в ушах тоже. Просто я этого знать и уметь не должен, скорее наоборот. Могут не понять.
***
Ой! Мужчина-а-а… – И пациентка игриво-кокетливо стрельнув глазками, начала натягивать полу футболки на… э-э-э… место приложения знаний гинеколога. Зря это она.
– А что, дожив до… – Уточняющий взгляд на лицевую часть истории болезни – …Сорока семи лет вы о существовании мужчин не подозревали? Вообще-то они иногда встречаются. И оставьте футболку в покое. Я буду находиться с противоположной стороны от точки сосредоточения вашей скромности…
– Я стесняюсь. Выйдите.
– Легко. Только наркоз выйдет вместе со мной. Вы согласны на местную анестезию? Нет? Тогда лежим спокойно, не делая резких движений. Резких движений она не делала. Она продолжила задавать вопросы из серии «мои любимые».
– А я точно проснусь?
– Точно. Наверное.
– А почему «наверное»? Вы меня пугаете?
– Нет. Объясняю все опасности выполняемой мной процедуры согласно действующему законодательству. К тому же полную гарантию, как писали классики советской литературы, дает только страховой полис.
– Не знаю, что писали классики, но ошибаться вы не можете.
– Почему?
– Потому что вы для нас Бо-о-ги! – Произнесено это было с экспрессией, означающей именно большую букву.
– Если бы вы читали известного классика немецкой философии, вы бы знали, что Бог вообще-то умер. Да и политеизм осужден партией и правительством.
Спустя тридцать минут. Анестезистка, выходя из recovery room (именно так с моего легкого языка у нас обзывается палата постнаркозного пробуждения):
– Алексей Романович, она требует имя, отчество, фамилию и телефон анестезиолога.
– Ну, скажи ей имя, отчество и фамилию…
Спустя еще три минуты:
– Алексей Романович, она точно еще и телефон требует.
– На хрена ей телефон?
– Говорит, что никогда так быстро и легко не просыпалась.
– Скажи ей, что Алексей Романович незнакомым женщинам телефон не дает.
Опять спустя три минуты:
– Алексей Романович, она спрашивает, почему анестезиолог женщинам телефон не дает?
– Скажи, что он гей…
***
– Алексей Романович, вот, поступила вчера с преэклампсией. Давление за 200. Экстренное кесарево. Сейчас давление 150 на 100. Мочи на данный момент около двух литров. Отеки сохраняются.
– Хорошо. – И повернувшись к жертве экстренного кесарева сечения привычно невозмутимо, без имитации фальшиво-ненужного сострадания – Как дела?
– Э-э-э… – Мычит жертве экстренного кесарева, а потом бормочет что-то вроде «ни-па-ни-мау»…
– Ну, вот и поговорили… – Подводит итог беседе доктор, пришедший на дежурство, собственно, только поспать сном сторожевой собаки, а потом приподнимает одеяло, чтобы унизить человеческое достоинство угнетенной женщины Востока, а также оценить выраженность сохраняющихся отеков. – О! Давно не видел волосатых женских ног. Кстати, обратил внимание – чем небритее ноги, тем хуже знание русского языка. Возникает философский вопрос – можно ли считать обритость ног и знание русского языка критерием цивилизованности?
Соседка угнетенной женщины Востока по несчастью почему-то смеется, зажимая послеоперационный шов руками.
– А что вы в истории болезни писать будете? – Это снова реанимационная медсестра. Любознательная…
– В первый раз что ли? Речевой контакт затруднен вследствие языкового барьера, но невыносимых страданий мимически не выражает… – Кстати, кто-то сомневается, что так я и написал?
– Сейчас неприятный эпизод. Будут давить…
– Кого ждешь? – Это акушоры. Давя.
– Мальчика. – Это, понятное дело, не анестезиолог. Этот ничего хорошего привычно не ждет.
– Как назовешь? – Это опять акушоры. Усиливая давление.
– Мака-а-а-ром…
– Пришло жестокое время Макаров и Евлапмпиев, Меланий и Устиний. Канули в Лету Юрии, Андреи, Ольги и Дарьи. Даже Арнольды с Эдуардами забыты и заброшены. Хотите, подарю для мальчика красивое мужское имя?
– Какое?
– Елпидифор.
Кстати, смеялись они только потому, что Виктора Викторовича явно не читали…
***
– Алексей Романович, а кто у нас из анестезиологов сегодня дежурит?
– Скворцова…
– Какая Скворцова?
– Которая министр здравоохранения.
– А почему вы мне так (выделяется интонационно) отвечаете?
– Потому что, бля (бля – это не констатация факта, а неопределённый артикль), задолбали уже всякую хрень спрашивать. Все прекрасно знаете, что на данный отрезок времени у вас в наличии аж два (дублируется пальцами) живых анестезиолога. Я уже (взгляд на часы) двадцать восемь часов на работе. Угадай с трёх раз – кто сегодня дежурит?
– Алексей Романович, там ещё третья экстренная… – Алексей Романович считает, сколько бы он получил за три операции у частников, и заметно грустнеет лицом, несмотря на свой лёгкий нрав и благоприобретенную привычку к потерям. – … Она общий наркоз требует.
– Просите и воздастся. Хотя общего наркоза ей не будет. Я его вчера весь продал.
– Ну, хоть поговорите с ней…
– Не хочу.
– Она давно сидит, анестезиолога ждёт.
– (Многозначительно) Ладно. Считай дождалась.
– (Указывая немного припухшими после недолгого сна сторожевой собаки глазами на стул) Мы не на допросе у следователя, поэтому «садитесь». Жалобы? Вопросы? Заявления? Предложения?
– Я насчёт наркоза…
– Какого? Который я вам проводить буду или вообще?
– Местный или общий?
– Извините, не понял вопроса?
– (Уверенно) Ну, местный, когда не спят – это же больно!
– Пока вы меня ждали, вас ничего не беспокоило?
– Схватки начались…
– И все? Криков никаких громких, но жалостных не было?
– (Растерянно) Не-е-ет…
– А мы уже двоих под тем, что вы называете словом «местный», прооперировали. И никто, как ни странно, от боли не орал. Ещё вопросы есть? Нет? Тогда свободна. Иди пока плакат на стене почитай. (Обращаясь к акушерке) Во! Доброе слово и кошке приятно…
Не успел отойти – меня отлавливает буфетчица.
– Алексей Романович, пока опять на операцию не ушли – пробу снимите.
– Не могу. Я не ем больничную вкуснятину. Она мне дырку в стенке желудка разъедает.
– Но у нас всегда анестезиологи расписывались…
– Ладно, сделаем так. Акушерки с санитарками это ели?
– (Растерянно) Ели…
– Я распишусь, а если кто из них помрет – позовёте…
***
Не все коту масленица. Бывает и проведение наркоза своим докторам. Причем это уже второй случай во время работы у частников. Выбор меня в качестве персонального анестезиолога не может не льстить и наглядно демонстрирует тот ужас, который совершенно напрасно внушают окружающим анестезиологи,
– Ой, Леш, я так боюсь…
– Не боись, Капустин. Один раз – не водолаз. И вообще, наркозу бояться не надо – смерть-то в ём лё-ё-ёгкая.
– Леш смотри – вот зуб. Вставной. На штифте. Тридцать пять штук стоит. Когда эту свою хрень совать в рот будешь – поаккуратнее.
– Значит так. Во-первых, откуда ты знаешь, куда я буду совать свою хрень, используя беспомощное состояние потерпевшей? А во-вторых, согласие на наркоз подписывала? В пункте пятом выбитые зубы оговариваются отдельно, поэтому компенсация не предусмотрена и про тридцать пять штук можешь смело забыть…
Средний палец сложился в колечко с большим и занесся надо лбом жертвы для громкого и сочного щелчка. Но после недолгой паузы разложился обратно. Вместо этого – похлопывание по плечу:
– Глаза открой, жопа!
– (Невнятно, заплетающимся языком) Романыч, иди на хрен! Мне надо операцию делать!
– Сделали тебе операцию…
– (Невнятно, заплетающимся языком) Не… [censored: не ври].
– Чтоб я сдох. Слово пацана.
– (Невнятно, заплетающимся языком) Точно сделали? Я не помню ничего, только как вкус непонятный во рту появился…
– Как ты меня достала…
***
– (Привычной скороговоркой…) А сейчас немного потерпим укол в спину и…
– (Перебивая (меня!)) А я общий наркоз хочу! Можно?
– Согласно действующему законодательству, хотеть вы можете. Но вопреки ему будет так, как решил я. Или вы хотите, чтобы вашему ребёнку, кроме заметной недоношенности, ещё и я чем-нибудь по дыхательному центру прислал?..
– Вы на нашего анестезиолога похожи…
– Это для тех, кто слаще морковки ничего не ел, потому что лично знаю я вашего анестезиолога. И считаю подобные сравнения унизительными. Он у вас ласковый. А я людей либо презираю, либо ненавижу, либо отношусь к ним индифферентно. Вы, кстати, в какую группу хотите попасть?
***
– И чего плачем? – Вопрос, в общем-то, был задан для проформы, ибо причин плакания у женщин с нелегкой, в чем-то трагичной судьбой (а это по глазам издалека видно) много. Словно конь… э-э-э… нагадил.
– Я никому не нужна. А вы мне наркоз передозировали! – Практически прокричала мне в лицо обладательница нежной и легко ранимой души.
– И почему вы это решили? – С трудом сохраняя невозмутимость поинтересовался я. Невозмутимость – это потому что мудрость человека просветляет лице его, и суровость лица его изменяется.
– Потому что раньше я на столе просыпалась, а сегодня в палате.
– Это ничего, что с конца операции прошло семь минут? Таймер на камере еще не выключен.
– И еще я просыпаться сегодня не хотела…
Да, чо-то расслабился в частной практике. Привык, что люди, платящие за лечение деньги понимают, чего они от лечения хотят.
– Так предупредить надо было. Я бы вас посередине операции разбудил.
Рыдания усилились. Ну и пошла на хрен, у меня еще писанина.
Все хорошее, в том числе и письменная работа когда-нибудь заканчивается. Все равно дела положено доделывать. Захожу еще раз.
– Сколько пальцев видим? – Аккуратно выдергиваю руку из попытки меня по ней погладить. Очевидно, дама что-то попутала. – Два? Правильно. Я бы не рекомендовал вам сегодня употреблять алкоголь и садиться за руль в течение суток. Ко мне вопросы есть?
– Нет. До свидания.
– Не до свидания. Прощайте. Больше мы с вами не увидимся.
– Почему не увидимся? У меня еще один наркоз.
– Кто-нибудь проведет. Прелесть частной медицины в том, что не только пациент может выбирать врача.
***
Оперируем с Изабеллкой. Когда засорокалетняя женщина ведет себя как капризная семилетняя девочка, усугубляя ситуацию благоприобретенным опытом обсценной лексики – это несколько напрягает и требует определенных усилий для поддержания моей фирменной невозмутимости. Хотя со мной она еще тихая. Потому что я малый пехотный загиб знаю. И употребляю, если сильно попросят. Одна операционная сестра, имевшая счастье присутствовать при его применении, сказала, что за всю свою долгую жизнь таких слов не слыхала. Думаю, мне есть чем гордиться в этой жизни…
– Леша-а-а! Ну почему шейка (матки) не расслабляется?
– Потому что севофлуран – он чтоб спать. А не чтоб расслаб-блять для тебя гладкую мускулатуру
– (Повелительно обращаясь к медсестрам) Наберите мне 0,3 атропина!
– (Широко и многозначительно улыбаясь во все оставшиеся 20 зубиков – надо сказать, что маску и тюбетейку на малых операция я не ношу, ибо Юпитеру можно…) Вот только попробуйте что-нибудь ввести без моей санкции… Например, атропин. В дозе 0.3 миллиграмма…
Наконец проходит в полость.
– Во! Терпение и труд все перетрут!
– А пословица-то про ононизм…
***
В разгар третьих суток на работе (на работах, если быть более точным) любовь к человечеству вообще и к отдельным человекам в частности становится особенно изысканной и утонченной. Но отдельные представители человечества, благодаря то ли моей натренированной непроницаемости, то ли своей нетренированной наблюдательности этого не замечают и щебечут, щебечут, щебечут…
– А что мне нужно в послеоперационном периоде? Вы скажите, мне принесут!
– Вам крайне, я бы даже сказал, жизненно, необходимо две бутылки темного пива. (Обращаясь к анестезистке) Или тебе светлого?
– До-о-октор! Хватит женщин пугать. – Это анестезистка. Ну не хочешь пива – так и скажи, чего высокоморальной особой прикидываться?
Вместо морали: А потом позвонил телефон. Кто говорил? Директор частной клиники. Радостный.
– Романыч, на тебя жалоба. Помнишь старуху с кардиостимулятором взял, которой в двух больницах отказали? Дочки пришли. Жалуются, что ты одну из них из предоперационной выгнал…
– Видимо недалеко послал?
– Я тоже так думаю. И еще хотят деньги за наркоз вернуть. Потому что таких наркозов не бывает. Пациентка должна после операции четыре часа спать, а она у тебя сразу со стола сама слезла и с дочками разговаривала.
– Со мной не хотят поговорить?
– Не, не надо. Я лучше сам…
***
– Рост?
– Сто шестьдесят.
– Вес?
– Где-то сто двадцать.
– Плохо. (Тяжелый вздох).
– Вы считаете, что мой вес – плохо для наркоза?
– Я этого не говорил. Как свободный человек, живущий в свободной стране, вы можете весить сколько угодно. Плохо, что симметрии между весом и ростом нет. У меня чувство прекрасного страдает.
***
Акушор размываясь (поясняю для непричастных – на операцию и с операции не одеваются и не раздеваются, а намываются и размываются):
– Романыч, курить пойдешь?
– Пошли. Только через меня пройдем – у меня там пачка осталась.
– Мои кури.
– Да ну на хрен. Они у тебя больно тонкие.
– (Задумчиво) Можешь три штуки связать…
Перед началом наркоза.
– Ели и пили последний раз когда?
– За шесть часов, как сказали.
– Сколько съели?
– Чтоб с голоду не умереть. Немного. Полпорции.
– Порция понятие относительное. Мой глоток – сто пятьдесят миллилитров. Если воды, то больше.
– По возможности постарайтесь не бояться. Сейчас заснем, потом проснемся – операция будет сделана. Мы пытаемся работать как на Западе. И у нас это получается. Иногда.
– Слово «иногда» несколько тревожит.
– Сейчас успокою. Слово «всегда» вам нравится больше?
– Да.
– Можете обратиться в любое муниципальное лечебное учреждение. Там всегда такими глупостями как соответствие иностранным стандартам не заморачиваются…
***
Кстати, время 5.30. Вальпургиева ночь.
– Глаза откроем. Сколько пальцев? Два? Правильно. Дышим глубоко… Язык покажи. Голову подними. Молодец. С тебя пузырь.
– (Шепотом) За что?
– Мелочи. За жизнь. Твою и ребенка. (Самое смешное – это правда. По краешку пролетели).
– (Шепотом утверждающе) Армянского коньяка…
– (Задумчиво) Ну не сингл молт же с тебя за это требовать…
***
В ротдомике неонатологесса новая, из молодых. Эдакая… одухотворенная.
– Я не могу разговаривать, я на родах… – Это она по телефону предположительно подруге социальную значимость кажет. Ну, я тоже на родах, и чо? Я не только по телефону могу поговорить, я и акушерку могу за жопу ухватить. Особенно если у нее руки заняты.
Кстати, народная примета – если я на родах, значит наркоз провожу. Подверженная наркозу молодая мамаша, пребывая в кетаминовой коме, открывала глаза и как-то по-доброму смотрела на окружающих из альтернативной реальности, расположенной в глубинах подсознания. То есть картинка для непривычного взгляда впечатляющее.
– Ей плохо? – Осторожно и шепотом вопросила молодая неонатологесса.
– Ей хорошо. Судя по выражению лица – очень. – Ответил опытный, но немного стареющий анестезиолог.
***
– Алексей Романович, всем велели выполнять план по койко-дням!
– Кто велел?
– Начмед!
– Ну вам велели – вы и выполняйте… А я просто наркозы проводить буду.
– Она сказала, что на доплате за реанимацию скажется!
– А хотите я ей письменно свои 732 (или сколько там мне насчитают?) рубля завещаю?…
Как же надоело все это производство говна и отчетов…
