Эдакая плавная размеренность течения процесса оказания медицинских услуг в государственном секторе маскирует осознание, что медицина критических состояний, коей я занимаюсь, иногда может показать. Когда зубки, когда жопу. В эту празднично-межпраздничную первую майскую декаду она решила показать хоррор и саспенс. А также треш, угар и содомию (в профессиональном смысле). Каждое дежурство протекало героически, с полным набором мечт каждого анестезиолога – от втыкания подключичного катетера [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – Расслабился, бля («бля» – это неопределенный артикль)? Забыл, когда последний раз ставил? А ведь твой когдатошний личный рекорд в 56 секунд по секундомеру от укола кожи до затыкания пробки вряд ли побит… Хотя себе не ври – местное обезболивание пока вы рекорды ставили, вряд ли всегда было достаточным] до трудной, вернее невозможной, интубации [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – А ведь если бы не спи… э-э-э… не перераспределил однажды в свой, вернее муниципальный, ротдомик i-gel – «четверку», стоимостью около трехсот рубликов, и не читал гайдлайна DAS, то кончиться все это могло совсем по-другому.]. Ну и любимая акушорская игра в две трубы – это когда из одной выливается, а в другую наливается, а мы ждем, когда оно само пройдет, забыв, что выливается биологически активная неньютоновская жидкость, ну а наливается что есть под рукой – как без нее. Так что удовольствия были на любой вкус – и с арбузом, и со свиным хрящиком.

Дежурство было меняным. Причем меняным не по моей инициативе, но кто ж знал? Смену я принял уже в операционной. Как раз в разгар той самой вышепоименованной игры в две трубы. А текло весело. И с паникой. Но тут главное всех делом озадачить – кого волюнтаристски (ибо слушаются того, кто уверенно командует) на телефон для общения со станцией переливания назначить, кого на хрен из операционной послать. Присланную из соседнего социального хосписа жертву с соответствующей группой крови в дело употребить. Третий венозный доступ наладить. Наркоз на повторную операцию (ага, сподобились-таки!) начать. Потом привезенные компоненты крови, не отходя от изголовья, на совместимость определять. В общем, не скучно. Можно даже сказать, что весело. И все это уже за гранью компенсаторных возможностей.

– Чего-то у нее лицо заострилось, Алексей Романович! – Это меня моя анестезистка приободрила, напомнив профессиональную примету про заострившееся лицо.

– Не ссы! Извернемся… – Это уже я поддерживал моральный дух, хотя вспоминалась не менее профессиональная поговорка «кто последний – тот и папа». Последним по-любому выходил я. Но зато дежурство проистекало как-то побыстрее.

Вот так, с шутками и прибаутками шесть часов и пролетело. И долили. И моча таки пошла. И даже с искусственной вентиляции легких потихоньку сдернули – дышала уже сама, слегка понюхивая кислород. В десять можно было быстренько закидать в себя принесенные из дому белки, жирки и углеводики, да и приступить ко второй, не менее значимой части Мерлезонского балета: написанию бумаг о сделанном и использованном, ибо основная задача любого нашего лечебного учреждения – это производство говна и бумаги. Но оторвали. Получив соответственные доклады по инстанциям, наш главный, слуга народа в трех лицах – организатор здравоохранения, ученый и депутат – решил оказать интеллектуальную поддержку [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – А чо это он состоянием дел наших скорбных озаботился? Никак подтверждаются полученная инсайдерская информация о предстоящем кадровом росте?], очевидно, позабыв Чернобыльскую народную мудрость «Одна голова хорошо, а две – мутация». Поддержка должна была проявиться в проведении консилиума с участием двух его замов из наличествующих восемнадцати. Т.е. к нам было направлено 11,11% всей больничной интеллектуальной мощи. Замы были нужные, один – по реанимации, всю жизнь кардиореаниматологом при инфарктах проработал; вторая – зам по нашему социальнохосписно-ротдомиковскому комплексу, тоже утверждает, что из этих… из кардиологов. [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – Интересно, а они сами действительно уверены, что могут присоветовать что-то полезное?]. Ну ладно, идти надо. А вот молчать… А зачем молчать – это ж консилиум?

– А что у нее после первых родов зрение ухудшилось? – Это кто-то из них анамнезом интересуется.

– Мозг дело темное. Я вот после контузии вообще в анестезиологи пошел. Теперь с вами сижу… – Это я высказываю свое авторитетное мнение.

– Та-ак. Пишите Артемида Анасовна! – Это опять кто-то из начальников.

– А что писать? – Подает голос докторица, работающая писцом.

– Консилиум есть продукт перистальтики коллективного мозга, направленный на снижение внутреннего давления в коллективном черепе… – Это опять я формулирую первую фразу. Акушорская начальница таращит мне страшные глаза. А по хрену.

Потом они сняли кардиограмму. И в четыре глаза ее рассматривают.

– Боитесь, что от инфаркта помрет? – Как работающий над собой доктор, я должен быть любознательным. – Ну что нет блокады правой ножки пучка Гиса?

Так, весело и с огоньком пролетело еще 45 минут. Я, по причине стервозности характера, отказался писать направление на перевод в основной корпус – а смысл, если женщина стабильна? Потом они вместе с акушорской начальницей еще долго щебетали на выходе, по-свойски называя главного «шефом». А я, отойдя на несколько метров в сторону, в наглую курил сигариллу «Corsar», выпуская дым в их сторону. Сделали вид, что не заметили.

Писать писульки я закончил в два. А в четыре снова подняли. Ну ладно, это дело житейское.

Зам по реанимации повторно появился в нашем ротдомике уже, когда я выходил. Он меня с трудом узнал в партикулярном-то платьишке.

– Ну как?

– Написал «средней тяжести». Хотя вообще-то уже удовлетворительное.

– Вот! Молодец!

– А то я сам этого не знал…