Предисловие

В конце февраля 2014 г., после расстрела Небесной Сотни на Майдане и бегства Януковича, в Крыму начали действовать российские военные. Многим, и мне тоже, было тяжело принять тот факт, что РФ начала открытое применение своих вооружённых сил против Украины. Россияне и им сочувствовавшие продолжали утверждать, что их там нет, хотя сами прекрасно понимали принадлежность «зелёных человечков», или, как они любили их называть, «вежливых».

Я тогда смотрел на тот бред, что показывали по российским каналам, и понимал, что россиян накачивают страхом и ненавистью, готовят их к войне с нами. Часами безрезультатно общался в VK со знакомым из Воронежа по поводу событий в Крыму. Но мы, говоря об одном, явно использовали разные системы координат.

Вообще, если раньше я считал, что в РФ зло сосредоточено в Кремле, то в течение 2014 г., постепенно пришло понимание, что имперским вирусом заражено почти всё население федерации. За всеми их комментариями и рассказами, о том, что «ай, как нехорошо получилось, но мы не виноваты», всегда стояло и иногда прорывалось наружу «зато крымнаш, а вы, хохлы, сосите». Или ещё «мы не с вами воюем, а с пиндосами, которым вы продались, подстилки американские» (иногда их заменяли на фашистов-бандеровцев). А на вопрос «и много вы их нашли в Крыму?» всегда был готов ответ: «если бы не мы, то НАТО было бы уже там». Прошло два года, войска НАТО так и не заполонили улицы Харькова, который тогда, в 2014 г. не удалось защитить от «фашистов». Хотя, думаю, нам ещё придётся стать членами этого союза, для защиты от российской (или того, что от неё останется) агрессии. И тогда мы увидим и технику НАТО, и натовских солдат, включая Тараса Коваленко и Ивана Гордеева. А пока остаётся довольствоваться ватными рассказами о голых афро-американцах, танцующих на танке.

Два года назад, 1 марта, я покупал свой первый ствол.

Увидел в Бекасе «Remington 870», попросил отложить и поехал домой за деньгами.

Когда уже ехал с деньгами в магазин, натолкнулся на толпу на ул. Веснина. Кто-то держал в руке камень, кто-то палку. Они пробегали-проходили мимо. Было чувство, что попал в какой-то интерактивное кино, где актёры с экрана выходят в зрительный зал.

Магазин к моему приезду был закрыт, хотя по времени должен был работать. Пришлось возвращаться назад ни с чем.

Проезжая, видел, как на Белгородском шоссе группа людей, приехавших на такси с колорадками, искала кого-то. Явно не для для светских бесед, судя по их возбуждённым движениям и жестикуляции. Похоже они за кем-то гнались, но не догнали.

Подъехав к дому, подумал, что надо снять украинский флажок. Рука уже потянулась снимать. Но меня остановила мысль, что нельзя жить в страхе, ибо «нафиг так жить!» (это без мата). Повесил его обратно и больше не снимал.

Вечером, глядя на кадры с площади, увидели знакомого среди избитых и задержанных. Стали созваниваться с друзьями, выясняя его судьбу.

Очень тогда жалел, что не успел купить помповик (его я взял уже на следующий день). В тот день ложились спать, не зная, в какой стране завтра проснёмся. Полный бак бензина и документы наготове.

Итак, 1 марта москвич поставил российский флаг над зданием ОДА в Харькове. Толпа из пророссийских харьковчан и приезжих россиян штурмовала ОДА, вытащив оттуда местных представителей евромайдана. Это показали по всем телеканалам. А 2 марта по Харькову прошёл спонтанный марш против войны и российской агрессии. Мы с женой тоже были на нём. Основной лозунг был: «Путин, гэть!». Но это не попало никуда, в тот день я тщетно пытался найти в новостях упоминание об этом событии. Создавалась медиа-картинка полностью пророссийского Харькова, который если уйдёт в «русский мир», то туда ему и дорога.

Харьков, 02.03.2014. Стихийный митинг у памятника Шевченко.

На протяжении марта по городу были шатания с российскими флагами и т. наз. «колорадскими» лентами, сжигали украинские флаги. Сейчас прибегут и расскажут мне, что не колорадская лента, а георгиевская, и вообще «деды воевали». На что я отвечу, что «дедам слава!», а георгиевская, как и гвардейская лента есть на соответствующих орденах и медалях. А когда какой-нибудь придурок обвесится чёрно-жёлтыми (чёрно-оранжевыми) ленточками, то это не георгиевские ленты, а колорадские. И с ними он не георгиевский кавалер, а банальный рашист или дурак на букву «м». Есть ещё одна характеристика, но не хочу обижать честных геев таким сравнением.

С другой стороны, немногочисленный харьковский евромайдан и другие проукраинские силы собирали свои митинги. Часто они заканчивались избиением митинговавших.

Весь март раскачивалась ситуация. Я подкупал патроны для своего «ремингтона»: картечь, свинцовые пули, подкалиберные стальные для разрушения двигателя, экспансивные пули. Держал рюкзак наготове. План был прост. В случае начала боевых действий в Харькове вывезти семью и начать партизанить. Умом я понимал, что без единомышленников и без подготовки шансов будет мало. В лучшем случае успею прострелить колёса «камазу», ну, может, ранить пару солдат, прежде чем для меня всё закончится.

Когда был захвачен Славянск, мне позвонил человек, у которого мой телефон остался после того, как я отвозил ребят из самообороны майдана в Киев. Попросил помочь в Изюме. Там собирались делать пост, но сейчас надо было, чтобы кто-то хотя бы наблюдал за дорогой. Чтобы не оказалось так, что мы узнаем о продвижении войск, когда они будут уже под Харьковом. Надо было поехать и постоять там сутки, пока не сменят. Обещал дать напарника. Я взял отгул на работе и стал готовиться к поездке. Вечером нашёл зелло-канал, на котором оккупанты обсуждали ситуацию в Славянске. По разговорам было понятно, что чувствуют они себя очень уверенно и ездят в Изюм как к себе домой. Поездка обещала быть интересной. Выезжая, я закинул в багажник свой помповик и патроны разных видов, от экспансивных до цельностальных подкалиберных. Но мне не суждено было попасть тогда в Изюм. Уже когда я был в пути, позвонил Костя (не «Вихрь») и сказал, что в нас там нужды уже нет – ребята хорошо окопались.

В начале апреля были захвачены ОДА в Харькове, Донецке и Луганске. Харьковскую отбили. Это всё много раз описано. Тут упоминаю только потому, что вскоре после этого события на фейсбуке я увидел объявление о сборе у военкомата всех тех, кому не безразлична судьба Харькова, и кто считает, что Харьков – это Украина.

У военкомата нас собралось тогда человек пятнадцать-двадцать. Всё было неофициально. Нас завели во двор.

Организатор представился «Соколом» и рассказал, что формируется общественная организация Харьковский народный полк (ХНП). Основной задачей должна была стать защита государственных объектов от захватов. Т. е. от повторения того, что было в начале апреля. «Сокол» объяснял:

– С предателями в погонах всё ясно. Но вот стоит молодой мент, растерян, не знает, что делать. Для этого и нужны вы на усиление. Чтобы когда вы начнёте действовать, он, наконец, вспомнил, для чего он тут и что он защищает.

В ХНП было силовое крыло. Кто не мог участвовать в силовом крыле, должен был заниматься разведкой и оповещением на подступах.

Я, с оружием и машиной, был назначен командиром пятёрки. В пятёрку входило аж три человека включая меня. Потом один сказал «до свидания». И в пятёрке остались я и Кирилл («Бобёр»). Помню, как после одного из сборов мы сидели с Кириллом в Пача-Маме, пили кофе и разговаривали о проблеме патерналистского общества, советском наследии, моногородах, праве на оружие, свободе личности. Нам всегда было о чём поговорить.

На протяжении месяца мы несколько раз приводились в состояние готовности, когда проходила информация о возможном захвате СБУ, МВД и других провокациях. Но, похоже, к тому времени службы уже пришли в себя и работали сами. В итоге выезжать по звонку не пришлось.

Начиная с мая мы переключились на охрану митингов и проукраинских мероприятий. Больше всего запомнилось, как ездили в Барвенково с активистами, которые вешали и рисовали флаги Украины. Барвенково находилось в сорока километрах от оккупированного в то время Славянска. Тогда это было очень нужно – обозначить присутствие и дать надежду украинским гражданам. Я помню, что для меня самого появление этих флагов в нашем городе, про который кричали, что «это рассия», было как луч надежды. Тогда в Барвенково ездили активисты с Валиком Быстриченко, а охраняли «правосеки» и мы – хаэнпешники.

Барвенково, 13.06.2014.

Постепенно, по чуть-чуть, напряжённость в Харькове спадала. Ультрасы «Металлиста» и «Днепра» наваляли титушкам, напавшим на их совместный марш перед футбольным матчем. После этого массовые нападения на проукраинские митинги прекратились. Возможно, было что-то за сценой, что повлияло на тех, кто организовывал титушек. Этого я не знаю, так как в «тех сферах» не вращаюсь.

Харьковский мэр, заигрывавший с сепаратистскими настроениями в городе (сказал бы больше, да доказательств нет), улетел на лечение. По официальной версии он был подстрелен снайпером во время пробежки. Воообще, были разные слухи. Одни говорили, что это расплата по счетам от старых партнёров. Другие, что никакого снайпера и не было. Мэр любил позиционировать себя человеком, на котором держится мир в городе. И было мнение, что теперь, без него «сепаратистские силы русской весны» разгуляются не на шутку и всем будет плохо. Но этого не произошло. По-прежнему действовали отдельные диверсионные группы, звучали взрывы, но им не удавалось раскачать ситуацию и «поднять народ», как на это расчитывали. Народ в основной массе хотел, чтоб его не трогали.

Вероятность полномасштабного вторжения войск РФ уменьшилась, по крайней мере, мне так казалось. Её пик был в 20-х числах апреля. Когда, если верить интернету, вдобавок к находившимся на учениях войскам РФ, буквально рядом с нашими границами были развёрнуты командные пункты и военно-полевые госпитали. Это – завершающий этап подготовки к ведению боевых действий. А «разрешение» от госдумы РФ у кремлёвского «гиганта» уже было.

Но долго без дела их развёрнутыми на учениях не держат – или начинают воевать, переводя учения в другой статус, или сворачивают. С середины мая мы уже не ложились спать, каждый раз гадая, начнётся этой ночью наступление или нет.

А тогда весной, все ждали… Даже на моей (уже бывшей) фирме шеф всех собирал и советовал подготовить запас еды и лекарств. Убеждал нас не бояться самим и не пугать заказчиков, мол, если завтра тут будет РФ, то им тоже нужны ИТ-компании, и мы договоримся. Ну ок, запас долгохранящихся продуктов у меня и так уже был. А по поводу шефа… Интересно, сейчас он вспоминает об этом? Думает ли он что-то наподобие: «Хм, а как ИТ-компании договорились в Донецке? Надо бы уточнить у них».

На фронте в то время ситуация помаленьку развивалась. Появлялись новые добровольческие батальоны. Огромная ржавая разворованная махина ВСУ всё-таки начинала двигаться, с трудом, но вспоминая, для чего она вообще нужна. «Для защиты страны и её территориальной целостности от агрессора? Ах, да, точно…» В основном усилиями волонтёров и добровольцев, пожертвованиями людей. Кстати, далеко не все добровольцы шли в добробаты. Кто-то призывался в армию сам, кто-то просто не прятался от повестки.

В ХНП появилось ещё одно направление деятельности – волонтёрство на фронте в лице дикого волонтёра Жени («Узбека») и ядра ХНП, к которому я не относился. Поэтому не буду всех перечислять, а то кого-то забуду и будет нехорошо. Во время поездок они познакомились с Костей (с псевдонимом «майор Вихрь», позже «Ровер»). Тогда он был добровольцем-партизаном, и стоял вопрос о переходе в официальный статус. Идея была в том, чтобы собрать достаточное количество желавших служить для создания новой роты в ВСУ под конкретного командира. Мы дали наши паспортные данные в ХНП, как желавшие служить в роте. Это ещё ни к чему не обязывало, но было нужно, чтобы запустить процесс легализации отряда партизан. Народный полк не был единственным источником кадров тогда, но свою лепту внёс.

Грузинский канал «Маэстро» в Изюме, 23.06.2014.

Летом мы несколько раз были на охране митингов. Познакомились с ребятами из ГО «Самооборона», когда шли «качели» возле памятника с пророссийскими митинговавшими.

Возил грузинского журналиста в Изюм, где нас приняли на нашем же блокпосту – слишком подозрительно себя вели. Но это – отдельная история.

Когда случилась накладка с дежурствами в лагере беженцев (переселенцев) «Ромашка» и надо было «закрыть дырку в дежурствах», то союзники попросили ХНП о помощи, и мы с «Бобром» и кем-то из самообороны отдежурили ночь на охране лагеря. Помню, меня тогда сильно впечатлило – не думал, что увижу такое не в кино. Лагерь беженцев… блин… не в Африке, в моей стране. В то время только освободили Славянск, и часть людей выезжала из лагеря, возвращаясь домой. Зато начинали прибывать новые из Донецка.

На фирме в то время шла другая война. Делались проекты, успокаивались клиенты, мол, у нас все спокойно, программисты искали способы избежать призыва. Я с трудом концентрировался на работе. Один раз всех собрали в актовом зале, и юрист стала рассказывать, как надо себя вести, если принесли повестку, кому звонить, какие основания не идти в армию. Что ищутся выходы и контакты, которые позволят «отмазывать» от призыва. Я слушал, и мне было стыдно и неприятно. Когда я понял, что это – единственный вопрос, из-за которого мы собрались, то встал и вышел из зала. Потом позвонил знакомой коллеге, вытащил её из зала, и мы поехали пить кофе.

С ротой «Вихря» шла параллельная история. Сначала нас чуть не «сняли в нацгвардию», но потом всё же остановились на ВСУ. Когда полтора месяца назад я давал паспортные данные, то ещё не планировал всерьёз идти на фронт. Так тогда и говорил всем. Но теперь стал вопрос. Вот всё готово – силовое крыло может ехать в АТО. Может и не ехать, всё добровольно.

Я простой мирняк, и у меня была хорошая высокооплачиваемая работа, которая кормила семью. Если я уйду на год, то всё это будет потеряно.

С другой стороны, если я отсижусь сейчас, в такое время, то с этим выбором буду жить потом всю жизнь. Я мало понимал в военном ремесле, но рос в семье военных и детство провёл в военных городках. В Ютерборге, в Десне, в Гарболовом. И, видимо, это моя личная деформация психики – я не смогу считать себя потом мужчиной, защитником, если отсижусь дома во время войны. А ещё была мысль, что в жизни всё происходит не просто так. Все события, включая войны и катастрофы даются нам для того, чтобы мы могли их пережить и получить опыт. Не стоит воздымать руки к небу и вопрошать: «За что?…» А не за что. Возможно, я появился на свет для того, чтобы быть тут, когда всё это произойдёт. Можно спрятаться, но тогда придётся снова всё повторять, снова проходить этот уровень. Возможно, уже в другой жизни.

Пара цитат, очень хочется тут их «запостить»:

«Настоящий воин воюет не потому, что он ненавидит то, что перед ним, а потому что он любит то, что за ним».

«Между тобой и врагом – только твоё оружие. Между твоей семьёй и врагом – только ты и твоё оружие».

Иногда бывает такое время, когда к тебе домой, в твою страну приходят люди, которых не интересуют деньги и разговоры. Их нельзя купить. Их нельзя отговорить. Они имеют свои чёткие убеждения. Например, они считают, что твоей нации не существует – «нет такой национальности, украинец, вы просто русские манкурты», и если ты не согласен, то, значит, ты «бандеровец» и тебя надо убить. В таких случаях единственное, что остаётся делать, – это действовать. Тоже брать автомат и идти валить их. Сколько бы высоких энергий не переплеталось в нашем мире. Всё равно, конечным проявлением, меняющим мир, является действие.

В итоге я выбрал для себя компромиссный вариант. Ну ок, буду помогать стране своим трудом, но потом. А сейчас я пойду в АТО, не оформляясь, на месяц, помогу с оружием в руках, сколько смогу. Минус два врага, если повезёт – это плюс два украинца, которые выживут. Не будет страховки и статуса, зато смогу вернуться к концу отпуска на работу. А если убьют или покалечат, то какая разница? Что со статусом, что без.

Мне казалось, что чем больше нас будет на фронте в этот месяц, тем быстрее закончим и начнём мирное строительство в освобождённых городах. Тогда ВСУ теснили захватчиков несмотря на потоки «добровольцев», специалистов и оружия из РФ, несмотря на обстрелы с российской территории по нашим войскам и населённым пунктам. Казалось, что ещё месяц – и мы выйдем на границы. Только открытый ввод войск РФ мог нам помешать это сделать. Пойдёт ли на это Кремль?

На работе я взял весь отпуск за год и посвятил узкий круг друзей и непосредственное начальство, где я этот месяц собираюсь провести.

– Я надеялся, что тебе хватит ума не идти, – грустно сказал Олег, мой лидер, начальник направления. – Человек, который сам решил идти убивать других, не совсем нормален, на мой взгляд.

– Вообще-то по отношению к стране совершается военная агрессия, – начал было оправдываться я, но, посмотрев на Олега, понял, что я его не переубежу. Слишком высоки были его вес и авторитет.

– И что теперь говорить заказчику? Мы уже пообещали, что ты переедешь работать в Питтсбург. Ты понимаешь, что ты всех подвёл?

– Говори то же, что и раньше. До поездки ещё два-три месяца. Я вернусь и поеду. Ему не обязательно знать, где я буду этот месяц.

Похоже, что Олег не сильно верил в то, что я вернусь, поскольку после возвращения (а свою часть договора я выполнил) разговора про Питтсбург уже не было. Видимо, всё отменили.

Влад, Наташа, Олег и Лёша скинулись и купили мне крутой мультитул «Leatherman ALX». А на сдачу купили бинокль. Это был подарок на мой будущий день рождения.

Один из советов, которые мне дал Влад, – это была медитация на смерть. Прежде чем идти воевать, надо представить себе что тебя убили, и внутренне принять этот факт. Получилось? Хорошо, следующий этап – покалечили и вернулся без руки или ноги. Сможешь себя таким принять и жить дальше? Если да, то иди, ты готов. Я пробовал, действительно помогает принять решение спокойно и осознанно. Делюсь рецептом.

Ира, хоть и понимала меня, но очень боялась потерять и не хотела, чтобы я уходил. Что я мог ей ответить? Мелкопафосно конечно, но из песни слов не выкинешь:

– Ты знала, за кого выходишь замуж – за мужчину. Как у львов? Она его кормит, а он защищает территорию прайда. И чего я буду стоить как мужчина, если останусь? Буду жив – вернусь. Тем более мы там не основную роль играть будем. Там будут настоящие спецы, а мы так, на усилении. Принеси-подай-почухай.

Родителям соврал, что еду на полигон под Киевом. Типа летний лагерь для взрослых с начальной военной подготовкой. Но это ещё что, «Бобёр», например, долго держал всех своих в неведении, рассказывая, что чинит технику где-то в Краматорске. Пока его не ранили, и легенда про починку техники развалилась.

В начале августа мы должны были выдвигаться. Но что-то откладывалось, и выезд в АТО состоялся 5 августа. Выехал практически весь силовой блок Харьковского народного полка.

Отъезд в АТО. Харьков. 5 августа

 

5–6 августа. Первый день в АТО, или Как я не попал на штурм Саур-Могилы

Выезжали утром с автостанции на Пролетарской.

Меня провожала Ира. Подъехали товарищи по ХНП и пара людей не из полка, тоже к «Вихрю» в отряд. Были и провожавшие, жёны, дети, друзья. Настроение было как в детстве, когда увозили в больницу. Не хочется покидать дом, тревожно, впереди неизвестность.

Но нельзя показывать виду. Жена рядом, ей и так тяжело. Да и перед товарищами раскисать было бы стыдно.

Подъехал «Вихрь» (командир) на «мицубиши» Альберта – одна из лучших машин для АТО. Подогнали микроавтобус. В вещах, которые вёз «Вихрь», были даже холодильник и стиральная машинка. Этот холодильник потом стоял в палатке. Удалось ли подключить стиралку к воде, я не знаю.

Я обнял Иру. Не помню, что говорил ей, но что-то глупое, неважное, утешительное. Мы загрузились и начали свой путь в Краматорск. «Вихрь», Юра, Юра без пальцев, «Сокол», «Берёза», «Угрюмый», «Бродяга», «Монах», «Бобёр», «Лис», «Шмель» и я.

Проезжая военную часть в Чугуеве, я обратил внимание на надписи на заборе: «Украина – хорошая была страна». Пропаганда тогда работала на то, что мы страна «404».

Дорога была не утомительная, в Изюме подобрали ещё троих – Женю, «Сороку» и «Ворона». Проезжая между Славянском и Краматорском, поглазели на обгоревшие останки бронетехники, тогда для нас это было в диковинку. «Вихрь» рассказывал, как эти танки подрывали. Одни били по ним из посадки, больше чтобы отвлечь, а другие вытаскивали на дорогу противотанковые мины на досках. Это то, что я тогда услышал.

Ещё засветло добрались до Краматорска и разместились в палатке. Это была большая армейская палатка. На стенах внутри висели детские рисунки. Вдоль стен стояли железные раскладные кровати. Посередине стоял импровизированный стол, сколоченный из досок.

Палатка стояла рядом со взлётной полосой. Место было шикарное, видно и слышно, как на соседней полосе взлетают и садятся военные самолёты. Ближайшая к нам полоса для самолётов не использовалась. На ней стояли вертолёты, ездила техника, ходили люди. И всё это – на фоне заходящего солнца.

Где-то по дороге в Краматорск.

В Краматорске до нас уже были «Ганс», «Леший» и «Каптёр». Они поставили палатку пару дней назад, к нашему приезду. Ещё два бойца, Макс («Зоран») и Сергей («Быстрый»), были на задании. Как нам сказали, поехали охранять высокого чина – целого полковника из генштаба, куда-то в район Амвросиевки. Про готовившийся штурм Саур-Могилы никто не знал. А кто знал – молчал.

Мы поужинали в столовой. Идя по взлётке, обратили внимание с «Бобром», что всё это похоже на фильмы про Вьетнам. Заходившее большое красное солнце над бетонной полосой. Проезжавшие мимо «уазики» с открытым верхом и установленными на станинах пулемётами или АГС. Жара и проходившие мимо военные в натовском камуфляже, купленном за свои деньги или подаренном волонтёрами.

В палатке выпили чаю. Вроде жить можно. Впереди – боевая подготовка, обучение и потом, если повезёт, то я успею побывать на боевых выходах до того, как закончится АТО или мой отпуск. Тогда я не был уверен, что из этих двух событий произойдёт раньше.

Лагерь в Краматорске. Август 2014.

«Вихрь» ушёл из палатки, потом вернулся с посерьёзневшим лицом и сообщил две новости.

Первая, что палатку надо будет перевезти, – начальству не нравится, где она стоит.

Как он сказал потом про то, что вариантов оставить палатку на месте не было: «Он – старший, скажет тебе усрись, и ты ни куда не денешься, усрешься на том же месте, как младший по званию».

А вторая, что ситуация поменялась и нужны добровольцы на завтра – выручать ребят в Амвросиевке. И что он понимает, что мы только прибыли, не обучены и не оформлены. Поэтому спрашивает, кто имеет боевую подготовку и готов добровольно лететь завтра?

Кто готов? Готовых быстро набралось достаточно. С «Гансом», «Каптёром» и «Лешим» всё понятно – они не обсуждались. Вопрос был в нас. А наша команда напоминала мне новобранцев из комедии «Полицейская академия» – все были очень разные. При этом большая половина, если надо, то после лёгкого замешательства готова была ехать хоть сейчас. Правда, мы честно предупредили, что некоторые без боевого опыта. Зато «Сокол», например, увлекался охотой. А «Бобёр», хоть и с белым билетом, но держал автомат на военной подготовке, как и «Монах». А я, ещё один белобилетчик, из своего помпового «Ремингтона 870» тоже неплохо стреляю (был несколько раз в тире ХАДО). Ну, в общем, спецура чо…

В том, что я смогу попадать и вообще действовать, я не сомневался. Сомневался в том, что смогу делать это эффективно и не помру глупой смертью в самом начале. «Берёза», «Бродяга», «Угрюмый» какую-то военную подготовку имели, и это вселяло в меня надежду. Я собирался смотреть за «Берёзой», чтобы понимать, когда падать, куда стрелять и бежать.

Наверное, дела у ребят под Амвросиевкой обстояли не очень, раз «Вихрь» одобрил нас всех. Он дал нам верёвочки-обереги, которые повязывают вокруг запястья, велел придумать позывные и утром быть готовыми к вылету.

Сборы перед вылетом. Краматорск, 06.08.2014.

Начали придумывать позывные те, у кого их ещё не было. Тогда «Бобёр» стал «Бобром» чтоб творить бобро, а может потому, что его сыну нравились «злюки-бобры». «Бродяга», потому что много бродил раньше в походах. «Шмель», потому что название хорошее и насекомое интересное. А «Лис» стал «Лисом» позже, через пару дней, потому что запасливый и хитрый.

Я сначала хотел взять позывной «Пан», по инициалам. Но этот позывной забраковали. Один слог – это мало. В рации может теряться или спутаться с другим звуком. Например, услышишь «па» или «ан» и будешь думать, что это было?.

Поэтому я взял позывной «Шаман». Как раз, когда собирался в АТО, забросил в сумку свой варган. Подумал, что будет «Шаман» играть на варгане. Тогда я ещё не знал, что варган не хотел на войну и ушёл от меня – с того момента, как я его брал дома, он пропал.

Когда я услышал, что Саша берёт позывной «Монах», у меня мелькнула мысль, что нас будут путать. Так и произошло. Несколько раз потом при переговорах по рации люди путали позывные «Шаман» и «Монах». Семантическая связь.

День был утомительным, и, несмотря на предстоящее завтра, я долго не ворочался – уснул на своей кровати быстро.

На следующее утро мы нацепили на себя бронежилеты, рации с гарнитурами. Оружия не было, обещали выдать на месте. Получились две маленькие группы. «Вихрь» назначил старших, «Ганса» и «Сокола». Люди стали разбираться по группам. «Берёза» с «Угрюмым» ушли в группу к «Гансу» – меня это расстроило. Вообще меня слегка напрягало, что в нашей группе все оказались без боевого опыта. Некоторые, типа меня, даже без армии за плечами. We are doomed, подумалось мне.

Буквально перед выездом к вертолёту подошёл Иса с крымчанами. И «Вихрь» объявил, что наша «зелёная» группа остаётся – нужно место для людей из батальона «Крым». Из людей «Вихря» летят сам «Вихрь», «Каптёр», «Леший», «Ганс», «Берёза» и «Угрюмый».

Так я не попал на штурм Саур-Могилы. Но, может, оно и к лучшему.

 

Первые дни в Краматорске

Знакомство с батальоном «Крым»

Командир «Вихрь» и более опытные бойцы улетели куда-то под Амвросиевку. О том, что это было участие во взятии Саур-Могилы, официально уже взятой, мы узнали потом, когда они вернулись. Но – это отдельная история, и к тому же не моя, а значит, и не мне её рассказывать.

Палатка в Краматорске.

Так и получилось, что переночевав после приезда в расположение, мы остались на несколько дней без непосредственного начальства. Палатку перевезли в первой половине дня. Потом начались «бумажные дела» с оформлением и призывом. Но, по большому счёту, высокому командованию было не до нас, чем мы и пользовались. Большую часть времени мы были свободны. Акклиматизировались, ходили в гости к батальону «Крым» и учились стрельбе без ведома начальства, по принципу «бежала через мосток, схватила кленовый листок» (но об этом ниже).

Более близкое знакомство с батальоном «Крым» для меня началось с рассказа о Жеке («Малом»), который пошёл помыться в ручье, а заодно пару старых сепарских растяжек снял и оставил себе, как трофей. Мне очень понравилась высокая мотивированность кырымлы. Именно тот случай, когда «нас мало, но мы в тельняшках». Рассказы про то, как Саур-Могилу, занятую ВСУ, штурмовали кадыровцы, а им отвечали огнём из «калашей» и криками «Аллах акбар!» – это правда, и это про них.

На второй или третий день мы отправились в гости к ребятам из «Крыма». Они располагались за периметром лагеря ВСУ и были без оружия, ибо добровольцы. Тогда было так. В тот день там были те бойцы, кто не попал на задание с Исой. Например, Жеку не взяли из-за его возраста – несовершеннолетний (он туда все равно попал, но позже). От него мы тогда узнали, что, если просто прийти на стрельбище, то могут дать пострелять и даже подскажут, как правильно это делать. Ребята рассказывали нам, что дома не знают о том, что они воюют. Думают, что на заработках по стройкам работают. Такие же истории были и у нас. «Бобёр», например, сказал дома, что едет чинить БТР, где-то в тылу. Как он потом объяснял осколок в плече – своё первое ранение, я могу только догадываться. Я тоже родителям соврал, что еду под Киев в лагерь для резервистов, учиться Родину защищать…

Одно из воспоминаний тем вечером. Мы на месте, которое было крайним постом, когда Краматорск был захвачен, и обстреливалось раньше сепаратистами. Жека, «Бобёр» и я. На земле – пробитые мешки с землёй, гильзы и пули. Над горизонтом висит большое оранжево-красное солнце. С рёвом пролетают истребители, отрабатывая боевое слаживание. Жека оживлённо что-то расказывает, «Бобёр» участвует в разговоре. А у меня какое-то странное умиротворённое состояние. Как будто завтра умру, и хочется раствориться в этой красоте вокруг меня. Насладиться всеми звуками, запахами, впитать их, почувствовать тепло заходящего солнца на лице. Наверное, со стороны выглядело, что я торможу. Подобрал пулю от СВД, положил в карман на память. Такие моменты дорогого стоят… «Бобёр» потом был два раза ранен и, после второго, всё ещё лечится. А за Жеку я радуюсь каждый раз, когда читаю новость о нём, – значит, жив и в порядке.

 

«Мы из спецназа, честно-честно… просто ещё маленькие, и физкультуру прогуливали»

Послушав Жеку, мы, небольшой импровизированной разведгруппой отправились на стрельбище. Были «Бобёр» и «Лис», кажись, «Монах» тоже был. Может, ещё кто-то был – память уже не та… Потусовавшись там немного, подошли к группе каких то спецов, которые стреляли.

Одна из вещей, что там запомнилась, когда имел дело с настоящими бойцами, – это спокойное, доброе отношение к тебе. И ты понимаешь, что это потому, что человек чувствует свою силу, видел смерть и знает цену жизни. Отсутствие наносного. То, чего я мало вижу тут, в тылу…

Так вот… подходим мы к ним и слышим:

– О! А мы подумали уже, что ты сепар, судя по твоей футболке (у меня была зелёная футболка, а на ней оранжево-чёрный узор).

– Так давайте, я вам футболку для мишени, а вы нам – пару рожков патронов на пострелять?

Футболку они брать не стали. Но пострелять нам дали.

Я вообще стрелял из «калаша» первый раз. Старший даёт мне патроны, я пытаюсь отсоединить магазин, получается криво. Начинаю забивать патроны, они перекашиваются. Спец поправляет. В общем, чувствую себя школьником. Думаю, другие выглядели тоже не намного лучше, но мне было не до них. Потом я выстрелял рожок, оглох, зато понял, что со ста метров в противника я точно попаду, если что. И настроение улучшилось.

Уже когда расходились, один из спецов спросил, из какого мы подразделения. Я ответил – спецназ. Он переспросил, ибо решил, что ослышался. Я повторил. Надо было видеть его лицо и взгляд в тот момент. Сначала недоверие с удивлением, затем там промелькнула мысль: «Пипец… дожились…».

«Лис» потом меня попросил, чтоб я никому больше не говорил, что мы из спецназа, ибо стыдно. Как я его понимаю…

Потом мы побывали под Горловкой и на Саур-Могиле. А остальные ребята, которые остались, ещё и под Дебальцевом и Мариуполем. И не спецназ, как оказалось, а разведка. Теперь уже вспоминается с улыбкой «то время золотое».

 

Первые дни в лагере (продолжение)

На следующий день после того, как нам удалось пострелять на стрельбище вне очереди, мы снова пошли, но уже полным составом. Плюс «Сокол», «Шмель», «Бродяга», оба Юры, «Кум», «Ворон»… Те, кто были в лагере. Постреляли, из чего дали. А дали из СВД и АКС.

В палатке на столе стояла фигурка сидевшего человечка – «генерал». Один из наших принёс со стрельбища патрон и приставил его к фигурке так, что получился «хер-генерал».

Несколько первых дней прошли быстро и ненапряжённо. Стояла летняя жара. Даже ночью не было прохлады. Сухая трава шуршала под ногами, и с каждым шагом поднималось облачко пыли. Мне это сильно напоминало семинар по йоге в Крыму, в Лисьей бухте.

Когда ходили в столовую, мы иногда делали крюк, чтобы пройти по взлётной полосе, – там появлялось ощущение простора и неба. И напоминало Въетнам.

Периодически ходили набирать бутылированную питьевую воду, которую привозили фурами волонтёры. Бывало, выходили в город по делам – например, отправить-получить недостававшие для призыва документы на Новой почте.

«Хер-Генерал».

Вечером, смыв с себя пыль и пот в душе, можно было спокойно поговорить с домом или поглазеть на луну, отдыхая от дневной жары. В траве что-то стрекотало, притворяясь кузнечиками, иногда неподалёку срабатывали сигнальные растяжки или кто-то открывал огонь по беспилотнику.

Ещё, наверное, надо честно признаться, что я тогда втихаря гордился красно-белой нитью-оберегом, которую «Вихрь» раздал тем, кто вызвался на задание. И которую я носил на запястье. Глупо, наверное (не то, что носил, а то что гордился), но факт.

Ребята занимались оформлением, ездили в военкомат в Славянске на медкомиссию. Те, кто хотел призваться, прошли её без проблем. Даже те, у кого был белый билет. Достаточно было говорить, что ничего не беспокоит. Не получилось только у Юры – у него на правой руке нет трёх пальцев. Жить ему это не мешает, но врачи не пропустили – слишком явно. Юра, конечно, расстроился. Дома у него остались четверо детей, и он не мог позволить себе идти в АТО без официального статуса. Нет статуса – нет страховки в случае гибели кормильца. Поэтому он принял решение вернуться домой. Думаю, что он всё сделал правильно.

Я мог пройти медкомиссию, просто не надо говорить о проблемах. Здоров? Да здоров, жалоб нет. Но решил не оформляться, чтобы иметь возможность вернуться через месяц.

Подойдя к кадровику, я сказал, что мне не нужно оформление, не нужен статус. Я готов выполнять приказы командира, действуя в составе подразделения, и не хочу сидеть в тылу. Но через месяц, в случае, если буду жив, я отправляюсь домой. И меня интересуют два момента. Чтобы у меня не было препятствий с уходом из части. И чтоб меня не посадили за то, что я буду воевать этот месяц. Офицер улыбнулся, взял список:

– Хорошо, ещё один… запишем партизаном.

Вообще, то, что я пишу, на мой взгляд – проблема, которую придётся как-то решать в будущем в рамках всей страны. Это – статус партизан и неоформленных добровольцев. С одной стороны, очень удобно для всех – никто никому ничего не должен, мотивация высокая, но если не понравилось что-то – ушёл, если ранен или погиб, то даже в сводки с потерями не попадёшь. С другой стороны, все они формально являются преступниками по статьям УК (поскольку войны официально нет). Что с этим будет делать наше государство, хрен его знает… Может, легализуют. А пока этого не произошло, я всё буду отрицать. И, если что, то меня там не было, оружия никто не давал и т. д. Я всё продумал.

Эх… а тогда нам наивным казалось, что ещё месяц, надо только поднажать. Выгоним с Украины российских отпускников и добровольцев, разоружим местных жертв российской пропаганды, пересажаем бандитов (или перестреляем самых упоротых) и начнём налаживать мирную жизнь. С россиянами-добровольцами и местными коллаборантами врага мы бы справились. Даже теми силами, что были. Даже несмотря на открытый российский военторг и артобстрелы со стороны РФ. Так бы и было, если бы в конце августа не вошли войска РФ, хоть и без шевронов, но целыми подразделениями, и практически не таясь…

 

Возвращение наших из-под Амвросиевки

Прошло несколько дней, в лагерь стали возвращаться наши товарищи. Те, что улетели на том вертолёте, на который я чуть не попал. И те, за кем они улетели.

Сначала прибыла маленькая группа с командиром «Вихрем», Максом «Zoran», «Каптёром»…

Кровать Макса была рядом, я привык складывать на неё свои вещи, пока там никого не было. Каждый раз, когда он приходил в палатку, просил их убрать. Зато я теперь могу тыкать пальцем в фото Сергея Лойко с киборгами и говорить: «а с этим перцем я в одной палатке на соседних койках спал». Хотя в одной казарме мы были сутки. Потом я отправился под Горловку, а когда вернулся, Макс уже уехал в Киев.

Остальные ребята подтянулись ещё через три дня, после того как Степановка, в которой они оставались, была разбомблена. Олег «Леший», Дима «Берёза» с заговорённой каской и «Угрюмый», с трофейной. Их буквально вытаскивали оттуда Тренер Темур и Иса с кырымлы. Ещё должен был бы вернуться Сергей «Быстрый», но он был ранен и с простреленными коленями отправлен в госпиталь.

С другой стороны, приехали волонтёры «Рой» и «Узбек», привезли кучу полезных ништяков. «Узбек» привёз несколько баллончиков краски для разных поверхностей. Так что мы позадували зелёной краской все блестящие металлические предметы – кружки, пряжки, карабины. У меня были ботинки жёлтого цвета, для пустыни наверное. Их Узбек предложил задуть зеленой и коричневой краской для замши. После чего они стали пятнистого жёлто-зелёно-коричневого цвета и перестали выделяться на фоне травы.

Эти ботинки я покупал в магазине «Милитарист» в Харькове. Примерно так:

– Мне нужна обувь, максимально надёжная и удобная. Цена – на втором месте (есть всё-таки свои плюсы в профессии software engineer).

– Туда?

– Туда.

– Тогда вот эти… Сделаем максимальную скидку.

Ещё прибыли «Славута» и «Охотник» – наши снайперы-следопыты. Уже повоевавшие и получившие награды – это они поднимали украинский флаг над Славянском. Славута, худой и жилистый. С кошачьими движениями, холодными острыми глазами. Когда я смотрел на него, то думал: «Хорошо, что он с нами, а не против». «Охотник», наоборот, невысокий, простого вида, слегка полноватый дядька. Он не внушает никаких опасений врагу. Но это было обманчиво. Иван – как раз тот человек, который одинаково спокойно и правильно будет штукатурить стену и убивать в бою. «Воюет, как пашет» – это про таких. Вместе «Славута» и «Охотник» были как кот и пёс, нашедшие общий язык.

Уже не первый раз замечаю, что когда я бросаю насиженные места, покидаю свою зону комфорта и отправляюсь в путешествие, то мне всегда встречаются интересные люди, которых я потом помню всю жизнь. Эти встречи обогащают, меняют взгляд на мир, а иногда спасают жизнь. И главное, в обычной жизни я бы с ними не встретился – разные города, разные профессии, разные увлечения. В 4-й роте 42-го батальона многие заслуживают отдельного рассказа.

Так же «Славута» и «Охотник» привезли с собой бронированный «уазик», восстановленный «Народным тылом». Этот автомобиль был брошен «орками» при отходе из Славянска. Кстати, по слухам, на нем мог раньше ездить Гиркин.

Сначала хотел написать «брошен сепарами», но как Гиркин может быть сепаратистом, если он даже не гражданин Украины? Сепаратистом он может быть при попытке отделения Воронежа от РФ, и то, если за этим не будет стоять другое государство. А те из местных, кто с ним был, тоже сепаратистами могут быть с большой натяжкой. Тогда уж скорее коллаборационисты или просто бандиты-террористы… Можно сколько угодно называть их «ополченцами», «борцами с фашизмом»… что там ещё российская пропаганда придумала? Ополченцем буду я, если в Харьков придут войска РФ. А если вооружённые люди захватывают населённый пункт, беря жителей в заложники, то это уже терроризм или бандитизм. А если они это делают после того, как соседняя страна уже аннексировала часть территории? А на границе уже переминаются с ноги на ногу бравые рф-зольдатен, поднятые типа для учений? А всё это на фоне «русской весны» и «путин, введи войска»… Статус таких людей – это коллаборационисты, наёмники, власовцы, помогающие захватчикам.

Вспоминаю, как писал в фейсбуке Долгов весной 2014-го года, что вот, мол, Крым уже там, Луганск и Донецк уже вскочили в уходящий поезд, а Харьков может не успеть на поезд… Ага, не успеть на поезд в ад. С лихими проводниками. Выступает теперь он на российском телевидении, а должен бы в суде. Больше всего крови на руках идеологов «русской весны» и тех, кто их информационно обслуживал и организовывал. И тех «крепких хозяйственников», которые, имея власть, раскачивали свои города, рассчитывая что-то на этом поиметь в торгах с центром. Докатится ещё и до них колесо кармы.

В дальнейшем, если я буду писать «сепары» или «терры», то это будет для краткости. Сам я не считаю это определение полным и точным.

Но вернёмся в Краматорск, август 2014 г. Лето, жара. В первый вечер после возвращения с Саур-Могилы «Каптёр» рассказывал истории про то, как их не добросили до точки и они лежали в посадке между нашими и ихними под обстрелом. Про то, что Саур-Могилу (уже официально взятую на тот момент) штурмовали 70 наших. И взяли, потеряв нескольких человек (это был финальный штурм, когда брали верх с монументом). Про то, как «Угрюмого» чуть не убили свои, когда он возвращался в трофейной каске с символикой «ДНР». Это всё заслуживает отдельного рассказа, и это не мои истории – их должны писать те, кто там тогда был. Я же в это время слушал всё, развесив уши, и мотал на ус.

Ганс рассказал о важности воды в походе и о том в какой очерёдности её надо пить. «Леший» уехал из лагеря. Перед своим отъездом домой оставил мне кобуру и пару упаковок целлокса – спасибо за это. Кобуру я потом «прощёлкал» – ушла она к неизвестному российскому десантнику. А целлокс помог. Одну упаковку я отдал Кириллу («Бобру»). Её он использовал, когда его ранило в нашем первом бою.

С возвращением командования нами начали заниматься серьёзно. Выдали оружие, выдали облегчённые полимерные бронепластины – привет от волонтёров (вообще почти всё было от волонтёров или за свои деньги куплено, кроме оружия). Два раза сходили на стрельбище со своими автоматами. Появилась новая обязанность – сторожить офицерскую палатку с оружием и чистить своё оружие. Стали готовиться к первому выходу на природу за линию фронта.

Задача выхода была относительно простой. Не дав себя обнаружить, проверить предварительные разведданные и, если будут замечены передвижения вражеских колон с техникой, боеприпасами и топливом, то устроить засаду.

За день перед выездом из базового лагеря мы пошли на стрельбище. На этот раз со своим оружием (ура-ура). Его нам только что выдали, надо было пристрелять. Или хотя бы понять, куда реально уходит пуля по сравнению с той точкой, куда смотрит прицел. И впоследствии учитывать это при стрельбе. Всё оружие было со склада, в смазке. Мой АК-74, рождённый примерно тогда же, когда и я, бил на сотне в центр. Лёгенький, стрелявший почти без отдачи. Страшный своей простотой и функциональностью. Я пострелял с правого плеча, один рожок отстрелял с левого плеча. Стоя, сидя, лёжа, одиночными, очередями. Чувствуя как к летней жаре добавляется жар от ствола. Наслаждаясь запахом сгоревшего пороха. Он, как и вкус маслин или зрелого швейцарского сыра, поначалу кажется неприятным, но потом, спустя время, начинаешь его любить.

У других были такие же автоматы. У снайперов – СВД, но с хорошими прицелами от волонтёров. Ещё было два ПКМ. Один из них был у Кирилла. Он искал с ним общий язык. Сначала он короткими очередями поднимал фонтанчики пыли на своей мишени. Потом, пристрелявшись, дал длинную очередь. И весь склон (край стрельбища) покрылся маленькими пылевыми облачками. Всё же пулемёт – это вещь…

Пара слов о том, как назначается пулемётчик. Пулемёт обладает высокой огневой мощью. И иметь в отряде пулемётчика – это большой плюс. Как и снайпера, кстати. Но, есть два «но». Первое: «он же ж, блин, тяжёлый». Боекомплект к нему весит как мешок картошки, а выстрелять его можно за несколько секунд. Поэтому выбирается самый крепкий, большой по росту и весу парень и назначается пулемётчиком. Я со своими 67 кг на тот момент под это определение не попадал. И был этому рад, если честно. Пулемётчиком мне потом довелось побыть, но таскать его не пришлось. Второй момент: в бою пулемётчиков и снайперов стараются подавить в первую очередь. Так что плюс огневой мощи компенсируется повышенным интересом со стороны противника.

После стрельбища – запоздалый обед и чистка оружия. И тут я понял, что надо было брать чистящие средства из дома. Оружие МО нам дало, а WD-40 и оружейное масло – нет. К счастью, наши друзья-снайперы были более подготовленными и не жадными. Пока искал и ждал очереди на маслёнку, пришла моя очередь дежурить у офицерской палатки. Автомат дочистил уже там. Я злился про себя, что завтра в поход, а я тут вахтёром работаю. На что «Ганс», вернувшийся с боевого задания и обладавший большим авторитетом в моих глазах, сказал, что охрана палатки – это тоже боевое задание. И если не можешь справиться с ним, то что уж говорить о более ответственных делах. Это меня тогда попустило. После дежурства искупался в холодном душе (летом это даже приятно), выпил чаю – и спать. Как же хорошо спалось в палатке, на койке, в спальном мешке!

Наутро, в день отъезда, мы снова пошли на стрельбище. После стрельбища было занятие по организации засад на колонны. Но до занятия мне кто-то (кажется, «Лис») сказал, что меня нет в списке группы, которая идёт в разведку. Я вскочил и пошёл быстрым шагом к офицерской палатке. Мимо пресс-центра, мимо сцены с большим экраном, где собирались солдаты посмотреть новости. Помню: иду, губы сжал, возмущение, обида, что меня тут оставят в лагере прохлаждаться. Подошёл к «Вихрю», спрашиваю, мол, как это так? Я разве не в группе?

– Ты не в группе? Сейчас проверим. (Достаёт листик со списком и что-то туда пишет…)

– Не, всё нормально, ты в группе.

У меня отлегло от сердца, и я расслабленной походкой возвращаюсь в палатку. По пути мне навстречу попадается «Монах» (многодетный отец и самый молодой дедушка, которого я встречал). Он идёт с серьёзным побледневшим лицом, сжав губы и не обращая ни на кого внимания. По направлению к офицерской палатке… прям как я пять минут назад. У меня тогда появилось подозрение, что это была своего рода проверка нас на вшивость.

Наша рота была построена не из мобилизованных по повестке, а из тех, кто пошёл по своей воле. Уже приехав в Краматорск, они призывались официально в Славянском военкомате. Поэтому, если человек понимал, что он не готов воевать, то «Вихрь» его не держал. Скорее наоборот, помогал ему перевестись куда поспокойнее или комиссоваться. Я знаю людей, которые, являясь патриотами, оказались не готовы к участию в настоящих боях. И не имею права их за это судить. Это должен быть определённый склад характера. Если нет, то не надо себя терзать чувством вины – есть ещё много способов помогать своей стране и народу. Есть много людей, мужчин, которые не воевали, но делают на порядок больше, чем если бы они сидели в окопе с автоматом.

Перед выходом на занятие по организации засад диверсант Альберт рассказывал нам, как выбрать место, под каким углом, в каком порядке атаковать. А я стоял, изнывая на солнце, и думал о том, как достала эта жара. Ещё – о том, как сложно будет незаметно подготовить на практике правильную засаду. А учитывая то, что засаду придётся устраивать экспромтом, многое вообще казалось нереальным. К концу занятия Альберт был не очень доволен и смотрел на нас, как на нерадивых учеников. Но что с нас взять? За один урок из ботаников диверсантов не сделаешь…

 

Поход под Горловку

История о том, как мы ходили, ходили, ходили и вернулись уставшие обратно

В обед мы начали готовиться к выезду. Нас было десять человек. Два снайпера – «Славута» и «Охотник», они же были проводниками как самые опытные товарищи. Два пулемётчика – Кирилл («Бобёр») и Женя («Ворон»; кстати, это был единственный его выход с нами, дальнейшая его судьба мне не известна). Пять рядовых стрелков – «Лис», «Монах», «Бродяга», «Узбек», взявший три дня отгула на работе, и я, «Шаман». Командиром группы «Вихрь» назначил «Сокола», как главного у нас, харьковских, ещё по ХНП.

Про снаряжение. Расскажу на своём примере. Заодно напишу, откуда что было.

– Оружие. Своего не было – предоставлено армией: АКС-74, 4 рожка преимущественно бронебойных патронов (забивали попеременно три чёрных на один обычный, 2 гранаты РГД-5, одноразовый гранатомёт (не запоминал, какая модель, мы их называли «мухами», все, независимо от конкретной модели).

– Защита. От волонтёров. Бронежилет с облегчёнными полимерными плитами. Французская кевларовая каска с камуфляжным покрытием. Наколенники, налокотники.

– Форма. Бундес, сэконд-хенд. От волонтёров. Термофутболка влагоотводящая и беспалые тактические перчатки. Тоже от волонтёров. Их дали ещё в ХНП, когда мы только митинги охраняли.

– Мультитул «Leatherman» и бинокль – подарок от коллег с работы перед уходом в АТО.

– Ну и ещё много чего самокупленного: тактические очки ESS, трекинговые ботинки (фетиш ещё тот, судя по цене, но мой голеностоп с травмированными связками держали хорошо), штурмовой рюкзак с гидратором, каримат «Мил-тэк», бафка «X-Tech».

В принципе, если посмотреть со стороны и не приглядываться, то могли сойти за натовских наёмников, когда были в полной амуниции.

Выезжали на двух машинах – бронированном «уазике» и «Мицубиси L200». Это был личный автомобиль диверсанта Альберта. За рулём L200 был «майор Вихрь», рядом сидел полковник Гордейчук, который вернулся с Саур-Могилы. Сзади на пассажирских местах – «Сокол» и я. В кузове – ещё четыре бойца («Бродяга», «Бобёр», «Узбек» и «Ворон»). В «уазике» ехали снайперы – «Славута» с «Охотником» и «Монах» с «Лисом».

Доехали по дуге до Дебальцева, там нас предупредили об активности вражеской ДРГ – они обстреливали из миномёта дорогу между Дебальцевом и Углегорском. До Углегорска ехали с автоматами наготове и с открытыми окнами.

В Углегорске нашли крайний блокпост. «Вихрь» и «Сумрак» отправились обратно в Краматорск. А мы расположились под деревьями и распаковали сухпайки, чтобы поужинать перед выходом.

Был сухой и тёплый вечер 14 августа – день рождения «Славуты». И, хотя я соблюдал сухой закон, тут пришлось сделать исключение. За его здоровье два глотка вина сделал – каюсь. После ужина засунул в рюкзак один пакет сухпайка – дневной рацион, полторалитровую и литровую бутылку воды (ещё литр был в гидраторе). Потом я понял, насколько это было неразумно. Воды надо брать больше. А сухпайки, в поход на пару дней, надо распаковывать и вытаскивать из них только то, что мало весит, например стикеры с мёдом. Рюкзак и снаряжение получились тяжёлыми. Пока сидел, разбирался с рацией и частотами на рации, не думал о весе. Потом, когда надо было встать, понял, что не могу сделать это в один приём. Остальные были нагружены не меньше, особенно пулемётчики.

Вообще мы представляли собой странный отряд. С одной стороны, должны как тени переместиться на пару десятков километров и тихо проверить точки, чтобы подтвердить или опровергнуть те предварительные разведданные, что у нас были. С другой стороны, мы были упакованы оружием и защитой для того, чтобы можно было атаковать военную колонну. Это делало нас тяжелее и медленнее. В итоге получился гибрид, как голый тушканчик, но в галстуке из анекдота. Со стороны, наверное, выглядело интересно. Как говорил «Бобёр», хорошо экипированный (относительно конечно, всё относительно, учитывая состояние армии) отряд уходит в ночь на вражескую территорию с крайнего блокпоста и – самое главное – возвращается потом, так же тихо и ночью.

Изнутри это было иначе – наконец подогнав всё, чтоб оно не мешало и не шумело, попрыгав перед выходом, начинаешь движение. Держишь свой сектор, сохраняешь расстояние между собой и впереди идущей двойкой, постоянно контролируешь своего товарища в двойке. По сигналу «стоп-внимание» уходишь вбок и вниз, продолжая контролировать сектор. Потом по сигналу движения встаёшь и идёшь дальше. Точнее, пытаешся это делать, потому что уже после первого километра становится тяжело. Пот заливает глаза, одежда мокрая, чувствуешь себя переносчиком мебели, который тащит рояль на пятый этаж без лифта.

А ещё – трупный запах, он начался буквально сразу за постом и преследовал нас какое-то время по железной дороге. Потом он исчез, для того чтобы снова напомнить о себе из посадки через несколько километров.

Сначала мы шли по железной дороге. Можно было не бояться поезда, тут уже никто не ездил. Оборванные провода свисали до земли. Через километр мы спустились с насыпи и шли вдоль кромки поля с подсолнухами. Сзади время от времени в воздух поднимались осветительные ракеты, а вдалеке было видно, как горят поля. Вскоре мы дошли до боковой ветки железной дороги. В этом месте, во время короткой остановки, я не увидел сигнала о продолжении движения от «Славуты» с «Охотником». Пришлось им возвращаться и повторять. А у остальных получился пятиминутный незапланированный отдых. Дальше были снова железная дорога, тяжёлые шаги и пот, тёкший ручьями. Больше всего я боялся, что сдохну раньше времени и подведу остальных. Ещё думал о том, куда лучше падать, если нас засекут. Между рельсами или за рельсы, в противоположную сторону? Между рельсами получалась защита с обеих сторон, но если бы надо было отходить, то пришлось бы перелезать через рельсы и таким образом повышать свой силуэт. Так ничего и не придумав, я решил, что буду действовать по обстоятельствам и смотреть на более опытных товарищей. Потом мы шли по просёлочной дороге вдоль поля. В этом месте трупный запах напомнил о себе с новой силой. Там явно кто-то лежал, разлагался в посадке. Но заниматься этим не было возможности и времени. Мы шли дальше – до рассвета было не так много времени, а нам надо было успеть дойти.

В какой-то момент стало ясно, что пулемётчики нагружены сильнее всех, и если их не разгрузить, то надолго их не хватит. «Сокол», «Лис», «Узбек» и «Монах» как-то распределили между собой вещи, облегчив «Бобра» и «Ворона». Мне было стыдно, что я не могу ничего взять, сам шёл задыхаясь и обливаясь потом. Снял каску – в ней было очень жарко. Периодически делал по два глотка из гидратора, за весь переход выпил один литр.

После очередного броска мы подошли к деревне и остановились в километре от неё. Освещения на улицах не было, ездил туда-сюда какой-то мопед. Толи тракторист за водкой, толи наблюдатель. В какой-то момент показалось, что он повернул в нашу сторону, и мы залегли в подсолнухах, чтобы пропустить его, оставшись незамеченными. Но к нам он не поехал. Командир группы «Сокол» со «Славутой» и «Охотником», склонившись над картой, обсуждали маршрут. Получалось, что надо будет проходить сквозь деревню, чтоб успеть до рассвета дойти к «зелёнке» примыкавшей к Горловке, к району Калиновки – конечной точке маршрута.

Деревню проходили быстро, молча, почти на цыпочках и без остановок. В какой-то момент я заметил на дороге выпавший блистер с таблетками. Оказалось, что расстегнулась аптечка у «Монаха». Всё подобрали, уложили, застегнули. Если бы местные увидели утром выпавшие медикаменты на улице, то были бы разговоры.

После деревни снова началась пересечённая местность – кусты, поля, луга, овраги. Я с завистью смотрел на наших снайперов-следопытов. Казалось, им всё нипочём. Чего я не мог сказать о себе. «Муха» надоедливо стучала по боку. Ремень автомата давил на шею. На рюкзаке не хватало поперечной лямки, и он сползал с плеч. Мои крутые фетишные ботинки через десять километров начали сигнализировать мне о том, что всё хорошо с моими ногами, но мизинцы явно лишние. (Так, ненавязчиво, для начала. Уже потом, когда выходили из окружения, это стало настоящей болью). Остальным было тоже нелегко. Но все шли. Только «Ворон» под конец стал ворчать.

Уже когда начинало рассветать, стало понятно, что надо искать укрытие на день. До точки мы не дошли примерно километр. Остановились в небольшой лесопосадке. на стыке дорог. Упали, сняли промокшую одежду. Я поспал минут сорок. Потом встало солнце, и мы перебрались глубже в посадку. Дорогу было слышно и частично видно. Нас с дороги – нет.

«Сокол» отправил меня на другой край посадки, наблюдать. И я полез, сквозь чащу, стараясь делать меньше шума. Получалось так себе, но более или менее. Очень хотелось пить и совсем не хотелось двигаться. Рюкзак с автоматом были непривычно тяжёлыми. Обычно лучший способ избавиться от усталости – это отдохнуть, но как это делать на боевом задании? Как показала практика, с усталостью можно бегать, стрелять, прятаться от обстрелов, ходить в разведку, не ожидая, когда она пройдёт.

Дойдя до края посадки, я нашёл место, чтоб оставаться в тени и видеть дорогу, которая заходила в лес. Пристроил рюкзак как спинку кресла, чтобы можно было облокотиться полулёжа. Наломал веток с листьями и натыкал их в карманы бронежилета для маскировки. Натянул зеленую бафку на лицо и залёг. Чтобы не спать и восстановить силы, жевал изюм с орехами и запивал остатками воды. Периодически я подходил ближе к краю с биноклем, пытаясь понять, что происходит в постройках в пяти километрах от нас.

Движения почти не было. За весь день мимо проехали один грузовик с пустым кузовом, пара легковых (одна из них туда и обратно) и велосипедист. С грузовиком вышла оплошность с моей стороны. Услышав звук двигателя, я бросился включать рацию (уже минус, что она была не включена). Китайская рация «баофенг» пискнула и матюкнулась на китайском языке; мне показалось, что пассажир в грузовике посмотрел в мою сторону. Я выключил рацию и стал думать, мог ли он услышать. Понимая, что до меня было метров пятьдесят, а в кабине старого грузовика шум ещё тот, я пришёл к выводу, что слышать он не мог. Но неприятный осадок остался, в основном досада на себя.

Около пяти часов вечера, когда я возвращался к основной группе, уже подходя к ним, увидел, как «Сокол» делает страшные глаза и показывает жестами мне замереть. Оказывается, в это время местный житель на велосипеде ехал по дороге через лес. Он явно услышал меня, точнее, что кто-то гуляет по лесу. Но, видимо, решил не проверять. Мало ли кто там по лесу грибы ищет. Пронесло.

Вся вода, что мы брали, была выпита, и надо было где-то её достать. Сначала, надев джинсы и обув шлёпки, по воду пошёл «Бродяга». Вернулся с водой и рассказал про общение со сторожем пустовавшего лагеря неподалёку. Но её всё равно не хватало, и позже пойти вызвались «Монах» и «Узбек». Первый переоделся в гражданку (надо же, предусмотрительные, вот что надо брать с собой в тыл противника), а «Узбек» должен был идти в прикрытии, не показываясь. В случае попадания «Монаха» в неприятности он должен был обеспечить ему прикрытие. Минут через сорок (по моим ощущениям) они вернулись. С водой. Все попили, достали сухпайки, перекусили. Я заставил себя что-то съесть. Но, в основном, смотрел на консервы и понимал, что они в меня не полезут и я просто зря таскал с собой весь этот груз. После обеда-ужина мы закопали весь мусор, чтобы ничто не выдавало присутствия военных после того, как мы уйдём. Поздно вечером, когда стемнело, мы перешли в ту «зелёнку» что примыкает к Горловке. Там углубились на двадцать метров и залегли. Дальше не заходили, следопыты опасались растяжек. За двое суток все поспали по паре часов, плюс переход. Надо было отдохнуть. Я расстелил каремат так, чтобы дерево было в изголовье со стороны опушки. Прикинул зону обстрела. Постарался запомнить, где лежат остальные, чтоб их не пострелять в случае переполоха. Сейчас я понимаю, что расположился тогда не по правилам, к счастью проверять не пришлось. Перед тем как уснуть, лежал на спине и слушал, как вылетают реактивные снаряды со стороны Горловки, пролетают у нас над головой и взрываются в той стороне, откуда мы пришли. Это просто мгновенный снимок памяти, то что запомнилось в тот момент. Просто ещё один шаг к пониманию того, что это настоящая война, а не шахтёрский бунт, как это старались представить. С артиллерией, бронетехникой и военными, умевшими всем этим пользоваться.

На следующий день нашли гражданскую одежду для «Охотника», и он прогулялся по окрестностям, проверив точки на карте и собрав дополнительную информацию. В школе базы сепаров не оказалось, в других местах он нашёл подготовленные места наблюдателей и т. д. На блокпосту было три пьяницы, т. е. реального препятствия он не представлял. Люди Безлера явно не ждали гостей с этой стороны. В принципе, мы могли сами штурмовать его, но это не имело смысла. Удерживать его мы бы не стали. А после нас сепары его бы усилили и уже были бы наготове. Брать его был смысл при общем наступлении. В итоге получалось, что разведданные собраны. Караванов не было, да и вообще рядом с нами движения почти не было. Вечером планировали возвращаться. Днём ещё раз сходили по воду «Монах» и «Лис». Ещё пережили атаку коз.

Атака коз случилась неожиданно. Сперва появился шум, громкий шорох, как рой саранчи или надвигавшийся шторм. Он становился всё ближе и громче, надвигался стеной. Мы замерли, приготовились, поснимали оружие с предохранителей. И тут вышла первая коза, потом ещё несколько. Стадо коз прошло сквозь нашу стоянку. А по дороге рядом с лесом шёл их пастух. Мы ещё пару минут лежали замерев, пока они не отошли. Сейчас весело вспомнить, а тогда было не по себе.

Ночью был переход обратно. Теперь уже легче – рюкзаки без еды и воды. Снова проходили сквозь село. Прыгали на обочину, услышав машину. Всё село было погружено в темноту и тишину. И только в сельском клубе гремела гулянка. В такое-то время… странно. После села – опять горевшие вдали поля, подъём на холм. На холме стояло одинокое дерево. Возникла идея повесить на нём украинский флаг, который был то ли у «Монаха», то ли у «Лиса». Но не стали. Потом – переход поля и уже знакомая железнодорожная ветка. «Сокол» подвернул свою больную ногу, пересилил боль и через пять минут поковылял дальше сам. «Бобёр» шёл с упорством робота, видно было, что ему тяжело тащить пулемёт и боекомплект, но он шёл. Вообще, все шли, как посуда в стишке про Федору: «А посуда идёт и идёт…» Непрофессиональные, не обученные, не спортивные, шли на силе воли.

Картинка из памяти: мы сидим на железнодорожной насыпи, поле освещено луной, вдалеке, на украинской стороне светятся фонари и дома.

Блокпост, на который мы шли, находился на железнодорожном переезде, часть бойцов размещалась во дворе крайнего дома. В этом дворе раньше были сепары, теперь ВСУ. Сейчас не уверен, что там вообще что-то осталось, учитывая последующие события в Углегорске. Перед подходом к блокпосту «Сокол» связался по мобильному с их командиром, предупредил о возвращении группы. Нас ждали. Мы попили, перекусили. Заодно узнали интересный способ копания картошки – сепары пытаются попасть по блокпосту из миномётов; иногда попадают, иногда не очень. В итоге на огороде целые ямы с вывернутой картошкой, которая пропадёт. Её собирают.

Поужинав и почистив зубы, впервые за трое суток, мы залегли спать на улице.

Утром «Сокол» общался с местным офицером, того очень интересовали разведданные (надеюсь, они хоть кому-то пригодились). Какое-то нетрезвое тело заваливалось на пост, военный, но не на дежурстве. Аватар. Лучше бы он оставался в казарме.

Приходила хозяйка дома, смотрела, как её дом. Когда были сепары, ей больше нравилось. «Монах» захотел передать ей консервы за банку компота, который он тут же выпил.

Мы полдня наслаждались спокойствием и ждали транспорт… Кто-то сходил посмотреть на место взрыва реактивного снаряда. ВСУ запускали по сепарам, один снаряд оказался бракованным и приземлился недалеко от нашего блокпоста.

После обеда приехал «пикап L200» с двумя Альбертами. Привезли нам новости и увезли нас в Краматорск.

Из-за того, что мы не выходили два дня на связь (то ли командиры не поняли друг друга, то ли связи не было), нашу группу считали потерянной. И это было ЧП. К тому же у нашего командования в то время были и другие проблемы. Гордейчук снова был на Саур-Могиле, и там не хватало людей, чтоб обеспечить ротацию, – в какой-то момент там оставалось всего десять бойцов из батальона «Крым», луганчан и нашей 4-й роты разведки – тех, кто не был под Горловкой.

Вообще удивительно, армия – десятки тысяч, а кадровики вынуждены были скрести по сусекам, чтобы найти бойцов на Саур-Могилу. Нам предстояло через день отправиться туда, в «п…здорез» – это новое слово, которое я там часто слышал именно в контексте рассказов про Саурку (Саурка – это неправильное название, но для сокращения Саур-Могилу иногда назвали так).

Ехали мы обратно, Альберт с переднего пассажирского сидения рассказывал про то, что надо помочь ребятам, сменить их. Спрашивал готовы ли мы. Именно спрашивал, т. к. даже те, кто призывался, ещё не были официально оформлены, и тем более не было приказа для них об отправлении на Саур-Могилу. Я вообще призываться не собирался, и когда отпуск закончится, хотел вернуться в фирму, разрабатывать дальше ПО. Но отказываться мы не собирались, не для того приехали. Помню, ещё спросил в шутку, а медаль дадите? И осёкся, подумав, что награды у нас предпочитают давать посмертно.

Эх, а как замечательно ругался старший Альберт на других водителей, которые ему мешали на дороге:

– Да чтоб у тебя хер на лбу вырос! Чтоб ты шёл, а яйца по носу шлёпали! – и ехал дальше.

– Добрейший Вы человек, – поддерживал его молодой Альберт и продолжал беседу, прерванную этой гневной тирадой.

В Краматорск приехали уже под вечер. Принял душ, постирал футболку. Пообедали в столовой. Краматорск теперь казался глубоким и спокойным тылом. Когда подходил к офицерской палатке, чтобы сдать оружие, увидел, что там уже вкопаны столбы и натянута сетка. Пару дней назад их ещё не было. Только отвернулся, уже что-то улучшили.

Вечером позвонил домой жене, предупредил без подробностей, что несколько дней, может быть, снова не буду выходить на связь. Куда еду, не говорил. Вообще телефонные разговоры в зоне – это особая тема. Меня предупреждали, что все слушают. И если в тылу слушают свои, то на линии фронта слушают чужие – у российских специалистов хорошая радиоразведка. А временами не только слушают, но и наводят по телефону. Например, у «Вихря» под Саур-Могилой было такое, что как только он включал телефон и звонил, то через пять минут на место, где засветился телефон, прилетали мины. Что же касается нас, то к нам на Саур-Могиле прилетало всегда, и сложно сказать, то ли из-за телефонов, толи нас просто увидели в хорошую оптику или с беспилотника. Или просто пришло время бомбить.

 

18 августа

Вылет на Саур-Могилу

Вылет был утром. На этот раз всё происходило более буднично, чем перед выездом под Горловку. Все были сосредоточены. Почти без разговоров. Налепили жёлтый скотч. Взяли оружие, загрузили вещи. Лишнего не брали – нам сказали, что придётся делать марш-бросок по серой, а может, и чёрной зоне, т. к. вертолёты там не летают. Я смотрел на дизель-генератор и думал, как мы его будем тащить в руках (?!). Как потом оказалось, идти не пришлось – доставили прямо на место. В вертолёт грузились «Лис», «Монах», Сокол, «Бродяга», «Бобёр», «Славута», «Охотник» и я. С нами летели ещё бойцы, которых я видел впервые.

Я сидел в хвосте вертолёта. Напротив десантника, который выполнял роль стрелка, – сидел у открытого иллюминатора и контролировал землю. Я тоже внимательно смотрел в иллюминатор, сканируя поверхность. Четыре глаза лучше, чем два. А вдруг внизу появится человек с ПЗРК или гранатомётом? Я понимал, что шанс его увидеть, а тем более успеть что-то сделать, – мизерный. Но когда ставка – жизнь, даже сотыми процента не стоит пренебрегать.

Вертолёт с самого начала быстро летел в нескольких метрах от земли, приподнимаясь только для того, чтобы перелететь очередную лесопосадку или линию высоковольтной передачи. Было похоже на увлекательный аттракцион и кино одновременно (кино называлось «Быстро сменявшиеся ландшафты за окном»). Что-то типа 4Д. Иногда начинался дождь, и капли, залетавшие в иллюминатор, попадали на лицо и очки. Потом высыхали под напором тёплого воздуха. Иногда я переводил взгляд на десантника. Он был спокоен и сосредоточен. Про себя я подумал, что с товарищами по оружию нам повезло.

Я не следил за временем. Как это часто бывает, когда что-то делаешь и забываешь, когда начал. И кажется, что это было всегда. Что ты родился в вертолёте, летишь в нём всю жизнь и будешь лететь дальше до самой старости… Но в какой-то момент, «Ми-8» замедлился, сделал пару манёвров и приземлился на прогалине среди сосновых посадок. Это был первый случай, когда я не только взлетел на вертолёте, но и приземлился. До этого я пару раз только взлетал и покидал борт с парашютом на высоте четыре километра.

Мы выгрузились сами, выбросили вещи. Не всем аттракцион доставил удовольствие – пара человек, сидящих рядом в хвосте, попрощались с завтраком. Пострадал и мой рюкзак, его вытирали влажными салфетками.

Мы перегрузились на два «урала». Сели в кузов и развернулись по периметру. Один человек смотрит вперёд, два – назад, остальные – вправо и влево. С автоматами наизготовку. Я не знал, где мы точно находимся, а спросить – ума не хватило. Вертолёт дальше не летит, вокруг – окопы и траншеи. Казалось, что мы уже на краю контролируемой территории, а дальше – территория боевых действий. Поэтому приготовился, сняв оружие с предохранителя. Сначала «Лис» сделал мне замечание, потом – кто-то из десантников. Пришлось вернуть на предохранитель. Потом, когда мы ехали, проезжая посёлки, я понял, что они были правы. Получается, что мы пролетели половину пути, а потом только до Амвросиевки ехали пару часов. И да, оружие в таком случае было правильно держать на предохранителе. Оставаясь при этом в режиме наблюдения – места там были неспокойные. Иногда нам махали дети или молодые парни в проезжавшей «девятке», разворачивали (а потом прятали) украинский флаг. Но большинство взрослых местных смотрели волком или отворачивались, когда мы проезжали.

По крайней мере, мне так казалось. Это моё субъективное впечатление. Но тогда я подумал, что битву за умы мы тут проиграли. Территория, на которой крестьян сначала выморили голодом, потом хорошенько разбавили приезжими со всего Союза. Где все годы нашей 23 летней якобы независимости местными боссами проводилась политика обособления. Ими же вытягивались все деньги из региона, часть которых возвращалась людям в виде социальных подачек. В итоге Киев – плохой (и небезосновательно, ибо нефиг было позволять строить феодальное государство в XXI веке). Что с этим делать? Я не знаю. Но кое в чём я уверен – есть страна. Не нравится, как идут дела в ТВОЕЙ стране, – меняй, протестуй, восставай, в конце концов, как на Майдане. Ещё есть государственные границы. Попытка их поменять – это война. Не нравится быть гражданином какой-то страны – не проблема, паспорт на стол. А дальше – как хочешь, можешь ехать туда, где нравится. Можешь оставаться, но уже как нерезидент.

Когда мы начинали движение, пошёл сильный дождь, промочив всех до нитки. После дождя на небе была красивая двойная радуга. Кто-то сказал: «О, радуга – хороший знак. Мы там не долго пробудем». Тогда считалось, что мы туда едем на время, «заткнуть дыру», удержать высоту, пока основные силы не подтянутся – пехота и механизированные части. А у разведки другие задачи. Разведка – это, вообще, плохо вооружённая лёгкая пехота, которая шарит в тылу врага и приносит ему неприятности. А если засветится и не успеет уйти, то её уничтожают.

Но вернёмся к нашим «уралам». В кузове со мной были «Монах» и «Лис», остальные – бойцы других подразделений. Тогда я не запоминал и не выяснял, кто из них кто. Только потом, через несколько месяцев, читая статью на «цензоре», понял, что молодой светловолосый парень с открытой улыбкой, ехавший с нами, – это десантник Кандела, который погиб на следующий день.

К тому моменту, как мы подъехали к блокпосту в Амвросиевке, прошло довольно много времени. Я успел высохнуть, проголодаться, отсидеть ногу, и уже болела шея от того, что приходилось смотреть вбок. И похоже, что не только мне надоело. Остальные тоже были рады остановке. Мы распаковались, поснимали бронежилеты и каски. Перекусили, выпили чаю. И стали ждать – обещали «мишку» – танк, который должен был нас сопроводить. На тот момент высоту с большой землёй связывала одна ненадёжная ниточка, по которой техника двигалась, как по минному полю, рискуя попасть в засаду или под обстрел.

Прошёл час, а танка не было. Вместо него сопроводить нас пришли БТР и БМП (или только БМП, тут надо спрашивать у других, в памяти не осело). И мы двинулись дальше. Теперь я уже был в грузовике с высокими бортами и наблюдал сквозь щель между досками, высматривая признаки засады, о которых нам рассказывал Альберт. Кто-то сидел рядом, так же, как и я. «Монах» и «Лис» в какой-то момент просто встали и ехали стоя.

Ехали мы слегка странно. Сначала выехали в одну сторону, потом что-то перерешили и двинулись по другой дороге. Пробирались по просёлочным дорогам, иногда останавливались, потом двигались дальше. В какой-то момент колонна разделилась – хвост потерял голову, а головная часть ждала хвост. Проехали несколько опустевших сел и въехали в Петровское. Это было ближайшее село к Саур-Могиле, где стояли наши части. Раньше ВСУ были ещё и в Степановке, но сепары и войска РФ их оттуда выбили, попутно разрушив село. Проехали, не останавливаясь, мимо украинских БМП и грузовиков и ускорились, чтобы промчать крайний отрезок до горы.

 

18 августа

Продолжение

Саур-Могила

Вечер и ночь

На вертолёт мы грузились утром, а на мемориале Саур-Могила, на площадке сбоку от стелы, мы были ближе к вечеру.

Только успели выгрузиться, грузовики уехали, а нам сказали уйти с площадки и не стоять толпой на открытой местности. Тут же на площадке стоял на ободах, посечённый осколками, «урал», как ответ на вопрос, почему на самом мемориале нельзя держать технику. В ста метрах возле дороги стояла брошенная, то ли поломанная, то ли подбитая БМП. В пятидесяти метрах от неё – сгоревший остов ещё одной «бэхи». Были там и остатки легковых машин. Под ногами валялись осколки разного размера. От некоторых мин остались хвостовые части, похожие на шестопёр, этакая гетманская булава…

Над нами возвышалась стела, побитая взрывами. Она продувалась насквозь. Сквозь дыры было видно небо. Памятник войне, пострадавший от войны. Сильное зрелище, слегка пафосное. И земля, на которой он стоял, щедро политая кровью – эта высота известна тем, что на ней пало много солдат, из разных армий. Всё это наводило на серьёзный лад, и мы быстро покинули площадку и разошлись по территории. Надо было выбрать места и окопаться.

На Саур-Могиле нас ждали наши товарищи из 4-й разведроты «Берёза», «Рой», и кажется «Рыбак»… Не хватало «Шмеля» – он был ранен за день до этого, и его увезли с горы вниз. Ещё – Иса и бойцы батальона «Крым». Их мы должны сменить, чтоб они могли поехать в Петровское отдохнуть, поесть нормальной приготовленной еды, помыться. Старшим был полковник Гордийчук («Сумрак»). И был Темур Юлдашев (Тренер), но не помню, он был уже или прибыл с нами. Сами мы должны были там пробыть два-три дня, пока не придёт серьёзное подкрепление из частей ВСУ. По крайней мере, так думали… Уже не помню где были «Марат» и луганские добровольцы. Кажется, они к тому моменту были уже в Петровском.

Вместе с нами прибыли десантники, сапёры со своим оборудованием и бойцы Кировоградского ТРО. И, самое главное, корректировщики артиллерийского огня. Их мы должны были беречь и защищать. А они – наводить артиллерию на военную технику – с высоты было видно вокруг на десятки километров.

Ребята на высоте рассказывали про вчерашний бой, ближний и жёсткий, про то, как они два раза вызывали огонь на себя. Женя, молодой сапёр из крымчан, с радостным лицом показывал грудную бронеплиту со следами осколка – одна мина разорвалась рядом с ним. Осколок попал в грудь – в броню, а его контузило и он слышал одним ухом.

Мне показали место, где зарываться. Вокруг стелы полукругом шла стена, часть мемориальной композиции – каменная кладка высотой 130–150 см. В том месте из стены был вывален кусок, а рядом – зачатки ямы. Позиция была стрёмная. Чуть позже нашли другое место рядом, похожее на остатки дренажной системы, или коммуникационный колодец. Такая бетонная капсула, примерно метра полтора в длину, метр в ширину и метр-полтора в глубину. С тонкими бетонными стенками. Таких было несколько рядом со стеллой. Сверху они закрывались канализационным люком. У этой верха не было, и она была наполовину засыпана. Похоже, что раньше в неё прямой наводкой попал снаряд. Изначально это место выделили для «Бродяги». Но мы решили, что поместимся там вдвоём, а первую позицию, у стены, можно будет использовать как вспомогательную. Например, на случай боя.

Сначала немного отрыли яму, повытаскивав крупные обломки, – появилось 70–80 см, чтобы залезть. После наложили сверху железных трубок (остатков флагштоков, которые валялись на земле), поверх их положили остатки транспарантов, один кусок был с черно-оранжевыми полосками. Потом стали набрасывать сверху камни – от прямого попадания это не защитит, но осколки удержит. Таким образом мы закрыли 2/3 ямы, а 1/3 оставили для входа-выхода и как место для дежурившего (один мог спать под навесом, другой рядом сидел часовым). Вокруг незакрытой части убежища мы соорудили бруствер из камней покрупнее. Он должен был защищать от осколков, летевших по касательной. Сами камни мы складывали так, чтоб была наклонная плоскость (острый угол от поверхности). Это давало шанс, что летевший горизонтально снаряд, попав в него, ушёл бы вверх. Это был только первый этап. Бруствер ещё надо было укреплять, яму – углублять, убирая осыпавшуюся в неё землю. Да и на крыше оставались слабые места, которые надо было закрыть. Но уже можно было нырнуть вниз и не бояться осколков от прилетавших мин.

Успели мы вовремя. Как раз начался вечерний обстрел из миномётов. Залпами по три мины. Иногда по две, видимо, у них попадались бракованные, и вылетали не все. Сначала залп вдалеке. Ждёшь. Потом свист и разрывы рядом. Перерыв, пока они перезаряжают и вносят поправки. И всё повторяется. Это длилось часа два и мешало заниматься делами. На какой-то залп мы приноровились: после разрыва ждёшь несколько секунд, пока осколки долетают. Вылезаешь и продолжаешь делать то, что и раньше. После залпа знаешь, что у тебя ещё есть несколько секунд. Главное – успеть запрыгнуть в ямку до свиста. Если слышишь свист, но не успел в укрытие, то просто падаешь.

Со временем это входит в привычку, делаешь всё как обычно, но куда не идёшь, всегда намечаешь для себя ямки или углубления в рельефе, чтоб упасть туда при начале обстрела.

В первый день, в самом начале миномётного обстрела я просто сидел в надежде дождаться окончания. Потом залазил в укрытие сразу после залпа. Через полчаса обстрела уже начал потихоньку понимать, что к чему. «Бродягу» позвали кому-то помочь, и он пошёл, передвигаясь в перерывах между залпами. А я нашёл пустую консервную банку и начал выгребать ею землю из укрытия. Лопаты у меня не было, а бегать искать её под обстрелом не хотелось. Каждый раз, когда прилетали очередные мины, залезал под навес. Потом вылезал и продолжал выгребать. Когда ходил за камнем, то недалеко, отходил ровно на столько, чтобы успеть вернуться обратно после залпа – всё-таки я там был зелёным и слегка растерянным. Не самым смелым, но как-то хватало, чтобы продолжать выполнять задачу.

Главным неудобством при обстреле была невозможность спокойно ходить по поверхности. Сидишь, скрючившись в три погибели, в бронике и каске, выгребаешь сухую землю вперемежку с бетонной крошкой и пылью. Внутри – жарко и пыльно. Но работаешь не за оценку, и не поотлыниваешь. Постепенно я дорыл до резинового матраса, что окончательно подтвердило предположение о том, что тут было чье-то укрытие, в которое попал снаряд. Под матрасом уже начинался плотный слой, который не получалось копать. На этом я решил остановиться, тем более что уже хватало места под навесом, чтобы сидеть.

Ночь мы провели с «Бродягой», дежуря по очереди. По два часа каждый. Во время дежурства я сидел на куске бетона, который мы оставили в качестве табуретки-ступеньки в нашем укрытии. Чтобы не так хотелось спать, иногда жевал орехи (фундук и миндаль, купил по пакету ещё в Харькове). Иногда мимо проходил «Славута» с тепловизором, делая очередной контрольный круг. Половину ночи работала артиллерия. Издалека с юго-востока, со стороны РФ раздались три мощные залпа. Через пару минут, где-то далеко западнее от нас, три вспышки осветили кусочек неба, и ещё через время послышались звуки взрывов оттуда. Иногда я слышал, а может, казалось, как снаряды пролетают с тихим шелестом высоко вверху. Похоже, работала дальняя артиллерия из РФ. Долбить укров они перестали только к утру.

 

19 августа

Бой за высоту

Очередной, но первый для меня

Утром 19 августа все поднялись ещё до восхода солнца. Ощущение было, как во время белых ночей в Ленинграде – вроде и светло, но как-то безрадостно. Ребята, которых мы сменяли, готовились к отъезду. И если в первую ночь всем места было мало, то теперь – наоборот, появлялись места в обороне периметра, которые надо было закрывать. Наши выпросили-выменяли ПКМ у крымчан. Через день они должны были забрать его обратно, когда мы спустимся с «горы». С этим пулемётом «Бродяга» стал на правом фланге. С ним, в усиление – «Монах». На левом фланге с пулемётом разместился «Бобёр». С ним – «Лис». Остальные, включая наших снайперов, «Сокола», ВДВ, сапёров, ТРО, были между ними. Ещё пара огневых точек была сзади от стелы. Там было очень неудобное место для штурма, поэтому людей там было не много. Ближе к Стелле было укрытие корректировщиков. Чуть левее «Бобра», в полуподвале разрушенного здания, разместился был штаб. Он находился слегка в стороне. Возле штаба мы разогревали на костре консервы и кипятили воду на чай (когда её ещё хватало). Дизельный генератор, который приехал с нами, стоял в там же. От него заряжались рации, и был свет в штабе.

От «Бродяги» мне досталась в наследство шикарная однокомнатная конура вместе с подствольным гранатомётом и пятью ВОГ. «Сокол» принёс две пачки патронов в дополнение к моим четырём магазинам. Я полазил по окрестностям, натаскал камней для крыши и бруствера. Нашёл кусок метала и прикрыл им часть норы сверху, сделав выход уже – мне одному хватало, а там, глядишь, какой-то осколок удержит. Не было только рации, и потом, когда началась жара, её очень не хватало.

За день до нашего приезда бойцы из разведки и батальона «Крым» выдержали тяжёлый бой. Говорили, что с кадыровцами. У боевиков – несколько убитых и раненых. У наших – один «трехсотый», не тяжёлый. Я надеялся, что противник понимает: лезть опять – только терять своих людей. Но за высотой наблюдали и наверняка знали, что произошла ротация. Нас тоже захотят проверить.

Утро было относительно спокойное, только разок пострелял пулемёт на правом фланге – заметили бойцов противника (то ли их разведка, то ли они уже тогда начинали просачиваться для штурма). Примерно в 11:30 началась арт-подготовка. Я, кажется, тогда был в гостях у «Бродяги» и «Монаха» на правом фланге – пытался закипятить на сухом спирте кружку воды для чая. Сначала начал работать миномёт, пришлось вернуться к себе. После миномётного обстрела подключились танки. Танков было несколько, но это уже потом поняли. А в тот момент все пытались найти этот блуждавший танк, который появлялся то в одном, то в другом месте. После каждой серии залпов мы высовывались из укрытий и искали, откуда же он стреляет. Находили его по звуку, по выхлопным газам из-за посадки. Иногда даже успевали заметить, откуда производится выстрел. «Сокол» один раз выстрелил из «мухи» в его сторону. За счёт высоты снаряд пролетел большое расстояние, но долететь до танка шансов у него не было. Единственная надежда была на то, что удастся скорректировать на них артиллерию.

Танки катались на расстоянии километра. Расстреливали наши позиции волнами – массированный обстрел, короткая передышка, снова обстрел. Во время каждой волны я садился под навес и пережидал. Когда обрабатывали нашу часть горы и снаряды ложились рядом, было слегка неприятно. Всё сотрясается одновременно, по всему телу. И картинка перед глазами дёргается вправо-влево, как-будто кто-то взял планету и потряс. Сверху ссыпалась земля с перекрытия. Из стенок выбивалась бетонная пыль и стояла в воздухе. В какой то момент, после взрыва рядом, я оглох на левое ухо, и после слышал им только звон.

Вообще за время обороны Саур-Могилы контузию наверное получили все, в разной степени. Ещё был интересный эффект: в первые недели левым ухом не слышал, а громкие звуки я воспринимал как удар по расстроенной струне рояля где-то внутри головы. Это добавляло музыкальной эстетики к обстрелам из «градов».

Моё укрытие хорошо держало взрывы по бокам. Разрушить его можно было только прямым попаданием. Я читал про себя «Отче Наш» и представлял, что я – маленький, математическая точка в этой вселенной – нет меня и попадать не в кого. Когда поднятые взрывами земля и пыль в первый раз закрыли солнце, я успел удивиться, откуда взялись облака, почему потемнело? Потом, когда «облако» снесло, я понял, в чём дело. Больше уже не удивлялся.

Проблема с танками в том, что когда они недалеко, ты не успеваешь услышать звук выстрела раньше взрыва и среагировать, и цепочка вижу – целюсь – стреляю у танка короткая – это не миномёт… Вообще вся арт-подготовка была похожа на игру, где из дырок высовываются суслики, а по ним надо попасть молотком… есть такая глупая компьютерная игрушка… в этой игре сусликами были мы.

В очередной раз, когда мы повысовывались и высматривали этот танк, я увидел, что сбоку бегает «Охотник». Он под укрытием каменной стены «охотился» за танком. Ещё удивился его смелости. Одно дело торчать как суслик из норки, и совсем другое – покинуть эту норку под обстрелом. В очередной момент, когда «Охотник» приподнялся с биноклем над стеной, в его сторону прилетел снаряд. Уже приседая, я видел боковым зрением, как взорвалась стена перед Иваном. Когда отгремели взрывы, я высунулся, уже мысленно похоронив его. Но на том месте, где он был, лежала только кучка камней, его не было. И у меня отлегло от сердца.

Как я узнал потом, его контузило и присыпало камнями. Он, ничего не слыша и с трудом понимая, где он, выбрался и побрёл в сторону пулемётчиков на левом фланге.

Окоп десантников находился по центру на выступе. Большой – в нём было четыре человека. В какой-то момент, сидя под навесом, когда рвались снаряды, я услышал крик «у нас раненые, на помощь». Ещё подумал: хреново, как же их вытащить, пока не кончился обстрел? Я не совсем понимал, что делать. С одной стороны, если ждать конца обстрела, то неизвестно, доживут ли они. Но и бежать туда – это с большой вероятностью стать «двухсотым» или «трёхсотым». Надо было себя заставить. И пока я колебался, за моей спиной пробежал «Сокол». А ведь он был от них дальше, чем я.

В тот момент я почувствовал облегчение и стыд одновременно. Я уже никогда не узнаю, решился бы я тогда или нет. И мне стыдно за то облегчение, которое я испытал, поняв, что, кроме меня, есть кому заняться помощью раненым.

С другими десантниками, бойцами ТРО и Тренером они вытащили раненых. Спрятались за основанием памятника, перевязывали и делали уколы, пока шла очередная волна обстрела. Потом, в момент короткого затишья, кто-то прокричал: «Прикройте!». Я увидел, как Росава из ТРО, взвалив на себя тяжело раненного, побежал в сторону штаба. За ним двинулись остальные, поддерживая тех, кто мог переставлять ноги. Я высунулся повыше и вместе со всеми начал стрелять, просто чтобы отвлечь внимание вражеских корректировщиков и танкистов. То же самое делали ребята справа и слева от меня, пока переводили «трёхсотых». Один из десантников – Кандела, с которым мы ехали на гору, потом стал «двухсотым».

Артподготовка длилась часа три. Потом в какой-то момент я услышал звуки стрелкового оружия и крик: «Атака танков и живой силы!» (или что-то такое). Тягостное время бездействия закончилось. Закончилась первая часть марлезонского балета, когда тебя лупят, как младенца, а ты ничего не можешь с этим сделать. Пришло время, когда можно огрызнуться. Танки отработали и перестали лупить по горе, как раньше. Теперь там были и их бойцы.

Я практически всё время находился с автоматом, пригнувшись за бруствером из камней, что мы натаскали с «Бродягой». Бетонную «табуретку» я переставил вперёд, чтобы на неё можно было опираться коленом.

Раньше я читал и слышал от других о том как опасно израсходовать боеприпасы, стреляя в пустоту. Знал про принцип «вижу цель – стреляю». В итоге большую часть времени я провёл, пытаясь высмотреть цель. Слева от меня бил пулемёт «Бобра», стреляли «Лис» и «Сокол». На правом фланге строчил пулемёт «Бродяги» и АК-74 «Монаха». Тренер – справа от меня с сапёрами, ВДВ и ТРО. Он радостно кричал, когда замечал противника, и с криками «Аллах акбар!» они начинали валить из нескольких стволов туда.

Иногда я понимал, куда они стреляют, и тоже стрелял туда. Иногда сам видел фигурки вдалеке, метрах в 400–600, стрелял туда. Один раз увидел, как боец перебегал и залёг. Сделал один выстрел прямо по центру, потом, учитывая далёкое расстояние, один выше, и один ещё выше. Так, чтобы одна из пуль, летя по параболе, все-таки поразила в цель. Тут же что-то прилетело и взорвалось рядом. Обычно после каждой серии выстрелов что-то взрывалось рядом, явно небольшого калибра (может АГС?). Похоже, кто-то целенаправленно подавлял наши огневые точки. В такие моменты я садился, вытаскивал рожок и добавлял в него патроны из пачки. Так, чтоб у меня все четыре были постоянно забиты. Это на случай, если противнику удастся прорваться и навязать нам ближний бой.

Тогда мне очень не хватало рации для того, чтобы слышать переговоры и понимать, что происходит и где именно сейчас заметили солдат противника. Одно ухо слышало, другое транслировало только звон, и это тоже мешало понимать, откуда стреляют. Когда я услышал от Тренера, что они уже на площадке у ёлок, то это было хорошее целеуказание. Я сделал несколько выстрелов под ёлки. Потом зарядил ВОГ в подствольник, выстрелил. Граната перелетела через ёлки и взорвалась у дороги, по которой они к нам перебегали. Вторая не долетела и хорошо, что там, где она упала, не было никого из наших. Три оставшиеся я решил приберечь для более близких и явных целей.

Ребята вокруг стреляли не переставая. Пулемёты тоже огрызались очередями постоянно. «Сокол», когда я обернулся на него, прокричал: «„Шаман“, почему не работаешь?» – «Не вижу цели!» – «Стреляй по посадке!» Я пострелял, но стрельба по цели казалась мне более осмысленной. После боя он объяснил, что даже если нет явной цели, то надо стрелять, чтобы создавать плотность огня, а заодно отвлекать противника – если стреляет кто-то один, то его быстро подавляют, а если весь склон ощетинится стволами, то тут врагу сложнее выбрать. Это имеет смысл. Сейчас бы я разделил боекомплект: половину – стрелять по кустам, половину – для ближнего боя. Тогда я думал о том, что есть только четыре рожка с патронами и что будет ещё прорыв противника на дистанции ближе двухсот метров.

Я слышал рикошеты пуль. В основном я выглядывал и целился сбоку, между камней, чтобы не менять силуэта местности. Но когда я приподнимался над бруствером сверху, то свист рикошетов становился ближе и чаще. Я повторил этот эксперимент пару раз – он воспроизводился. Т. е., они нас видели хорошо и быстро корректировали огонь.

Весь бой, вместе с танками, длился часов 5–6. Эмоций было мало (их вообще там было мало, как будто прикрутили на минимум, на все время пребывания). Это больше похоже на тяжёлую работу с опасным оборудованием. Жарко, тяжело, пот течёт по запылённым баллистическим очкам, оставляя грязные дорожки. Как будто пашешь поле или косишь траву. Какой-то рефлексии тогда тоже не было. Просто относишься к этому как к данности, как к условиям задачи, которую надо решить. И решаешь её, хорошо или плохо (я понимаю, что можно было и лучше, но… кто на что учился…). Условие: тебя и твоих товарищей пришли убивать. Помешать этому можно только одним способом – убить тех, кто пришёл убивать тебя. Всё… Оружие есть? Действуй.

Та половина боя, когда нас штурмовали, мне понравилась больше, чем та, когда нас просто обстреливали. Во время непосредственного штурма уже не было ощущения беспомощности и невозможности ответить.

Очень сомневаюсь, что вообще в кого-то попал – выстрелов сделал немного, а те кого я видел, были очень далеко. Но одно про себя теперь знаю – я отношусь к тем 2 % психов, которые прицельно стреляют, стараясь попасть в противника в первом же бою. Без психологического блока, который считается нормальным для всех людей. И похоже, в нашей харьковской группе все были такие же. Собрались психи до кучи…

Через время начала подключаться наша артиллерия – по мобильным телефонам передавали куда класть, вызывали огонь на высоту. В какой-то момент враг начал отступать. Я видел, как часть их людей перебегает поле. Довольно таки быстро, некоторые умудрялись делать зигзаги. Ещё подумал, откуда у них столько сил?

Отступавшего противника пыталась достать наша артиллерия. Мы отбили штурм. В голове не было мыслей, в душе – желаний. Полная пустота.

В хатха-йоге есть важная асана – шавасана. Когда надо оставаться в сознании, но полностью отключить своё «я». Перестать думать. Раствориться. Итог всего утомительного занятия хатха-йогой – правильно подойти к шавасане. Так вот, самая правильная шавасана, а в переводе это – поза мёртвого, – после боя. У кого-то навсегда, кто стал «двухсотым». Мне повезло больше – на несколько часов. Можно было ходить, сидеть – внутренняя пустота оставалась. Даже когда надо было вынырнуть и поговорить, с крайним звуком, слетавшим с языка, всё так же затихало и в голове.

Иван («Охотник») был тяжело контужен. Несколько десантников получили тяжёлые ранения, один скончался. Их под обстрелом, с большим риском, вывозила «бэха». В том бою осколок немного зацепил руку «Монаха». Снял кожу. Его перебинтовали, и он остался на горе. А «Бобру» досталось серьёзнее. Осколки попали в плечо, их доставали потом в районе лопатки. Его увезли вниз в Петровское. Но пока его не увезли, он сам себе залепил целлоксом рану и продолжал бой. Хотя его рука постепенно отнималась. Потом я нашёл пакетик от целлокса и кровавый след на стене в его гнезде – прямо хоррор-муви, только в реале. Пламегаситель на его пулемёте был повреждён. То ли пулей, то ли осколком. Вообще, пулемётчики в бою пользовались особым вниманием противника. И, наверное, основной урон тоже они наносили.

К чему я вспомнил про «Бобра» (Кирилла Золотарёва)? Он и «Шмель» (Игорь Кулепетов) были ранены на Саур-Могиле. Обоим потребовалась госпитализация. Однако на тот момент ещё продолжался процесс их оформления. И официально они были призваны уже после ранений. Приказа на бумаге об их направлении на Саур-Могилу тоже нет. Т. е., получается, что они, выполняя долг, получили боевые ранения, которые нигде не отмечены. Ага, на даче у себя, неосторожно копали картошку…

Ночью дежурили по очереди с «Соколом» (между нашими «квартирами» было метров тридцать-пятьдесят). По четыре часа. Все дежурство я слушал, как со стороны РФ продолжают долбить оттуда же и туда же, что и в прошлую ночь. И таки додолбили. Под утро на нашей стороне, куда они стреляли, что-то загорелось. Похоже, их целью были склады или части ВСУ – что-то там долго горело и взрывалось в течение следующего дня, 20 августа.

 

20 августа

Окружение

Большой плюс кевларового шлема – им удобно упираться в бетонную стену или класть голову в нем на землю. И подушка не нужна. Отдежурив, передал вахту «Соколу» и улёгся в норке. Встал, когда уже светило солнце.

Ночью сквозь сон слышал, как подъезжала «бэха» и её разгружали – носили что-то мимо моей норки. Сходил посмотреть. Оказалось, что нам довезли оружия и боеприпасов. Гранаты РГД-5 и Ф-1, дымы, ВОГ, «мухи», цинки с патронами. Ещё у нас появился автоматический гранатомёт АГС-17 и даже какой-то ПТУРС. У АГС была поломана станина, но он работал. У ПТУРС отсутствовала оптика для наведения. Всё это добро надо было растащить по огневым точкам, каждому по потребностям. А то, что останется, надо было спрятать в яме. Недалеко как раз была одна, вырытая сапёрами при помощи инженерного заряда.

Солдаты разбирали патроны и «мухи», кто-то уже устанавливал АГС, другие курили матчасть – изучали инструкцию, как собрать ПТУРС. Я взял охапку «мух», оттащил к себе. Потом вернулся за патронами. Потом за ВОГ. Ещё взял пару «мух». И гранат тоже. Руки чесались ещё что-то взять. Но решил подождать, остыть. Тем более, что хотелось выпить чая.

Возле штаба, в кустарном очаге был разложен костёр. Сверху положена сетка. На ней закипал чайник и разогревалась пара банок с консервами из сухпайков. Сидели рядом солдаты – знакомые и не очень. Пил кофе полковник Гордийчук. Рядом бегал местный пёс. Солдаты его подкармливали. Спокойная обстановка – такие моменты быстро начинаешь ценить там. Недалеко тарахтел генератор, один рассказал случай из жизни. Другой пошутил. Но, в основном, фразы касались текущих дел, типа: «принёс рации на зарядку, куда поставить?».

Пара слов о питании на горе. В здании, точнее в том, что от него осталось, в подвале лежали буханки нарезанного хлеба. В предбаннике перед подвалом стояли картонные ящики с сухпайками. Каждая дневная норма запечатана в зелёный полиэтилен и разбита на завтрак, обед и ужин. Съесть это всё было сложно даже за день – жирно. Как-то неосторожно съел больше половины порции говядины с перловкой, потом сутки на еду смотреть не мог. Поэтому моя (и не только моя) технология была следующая. Разрезаешь дневной пакет. Находишь стикеры с мёдом – это лучшее, что было в комплекте. Рассовываешь их по карманам, чтобы съесть позже. Туда же влажную салфетку. Достаёшь галеты, паштет, одну из банок тушёнки с перловкой/гречкой, чай и сахар. Открываешь банку с тушёнкой и ставишь над костром – тёплой она лучше на вкус. Пока греется, можно подкрепиться паштетом, зачерпывая его галетным печеньем. Потом ешь тушёнку, столько ложек, сколько сможешь (ложки четыре-пять). Тут главное – остановиться при первых признаках, что не идёт. А потом чай. Такого обеда хватало раз в день. Остальное – перекусы чаем, мёдом и печеньем с паштетом. Голода не испытывали (еды хватало), но в туалет ходили редко.

В боевых условиях вообще живот набивать опасно. Одна из вещей, которые услышал от Жени (Малого) ещё в Краматорске, – это то, что в случае ранения в живот и распоротого кишечника твёрдые, не успевшие перевариться кусочки (та же перловка) будут дополнительно разрывать кишки, выходя наружу. Не знаю, правда или нет, но проверять не хотелось. Т. е. идея в том, что перед боем лучше быть полуголодным и есть желеобразную еду (если таковая имеется).

Там же, у штаба, я узнал, что не все перенесли вчерашний бой нормально. Появилось несколько деморализованных бойцов. Когда заходил в подвал по хлеб, увидел там пару ребят в слегка офигевшем состоянии, со взглядом куда-то, как будто они смотрели в пропасть. Тогда только подумал: «хорошо, что это не со мной».

Этим парням, похоже, жизнь насыпала больше, чем психика готова была принять. И это не вопрос крутости, а вопрос индивидуальной устойчивости в конкретный момент времени. Может быть, не будь нахождение там моим осознанным выбором или будь нагрузка сильнее, то сидел бы и я в подвале, не желая выходить наружу. Поэтому не сужу их и другим не советую. Просто жаль. Ещё больше жаль покалеченных и убитых. И их семьи…

Тогда же узнал, что у нас в роте есть новый боец – парень из Донецка, он только прибыл и сразу попал на Саур-Могилу. Раньше мы не были знакомы, и на горе тоже не общались, только здоровались. Хороший, тихий парень, спокойно нёс службу, выполнял приказы. Хотел освободить свой город от захватчиков и их коллаборантов. Оставил жену и ребёнка, пошел в ВСУ. Вова Бражник… погиб под Иловайском, в коридоре… сразу после выхода с Саур-Могилы.

Пока пил чай, подошёл Тренер с сапёрами.

– Нашли мы, где танк заезжал для выстрелов. В трёх местах. Заминировали там всё. Пусть теперь попробует туда сунуться.

– А что с ПТУРС? Говорят, у нас ПТУРС теперь есть… – спросил кто-то.

– Там оптики не хватает.

– То есть?

– Прицелиться не получится. Запустить ракету сможем, а попасть – нет.

– Блин, и что теперь, нахрена он нам такой?

– Да поставим его так, чтобы сепары видели. Танкисты если узнают, что тут ПТУРС стоит, обосрутся и ближе чем на два километра не приблизятся. Это – смерть танка.

Забегая наперёд, скажу, что в следующий раз танки били по нам уже не с километра-двух, а подальше. Тренер знал, что говорил. Вообще, он был тем человеком, которые не только сильны духом, но и делятся этим с другими. Да и сапёры тоже вызывали уважение. Они профессионально делали своё дело. Минировали основное направление, по которому нас могли штурмовать. Поставили управляемые монки на площадке у ёлочек. Положили колючку в укрытиях, где могла накапливаться живая сила, сделав их непригодными.

Утро было спокойным, не помню, были или нет одиночные прилёты мин, но сильных обстрелов не было.

Одна, две, три мины могли прилететь в любое время. Особенно если несколько человек собрались на открытом месте и постояли там несколько минут – была замечена такая закономерность. Особо это не запомнилось, прилетало и прилетало. Я буду писать про те обстрелы, которые чем-то запали в память.

Днём я полулежал на камнях, рядом со своим окопчиком. Осматривал в бинокль окрестности. Думал о том, что после завтрашней ротации ещё остаётся несколько дней до конца отпуска… но, наверное, я поеду сразу домой. Отмечу день рождения с семьёй и буду дальше работать и помогать армии деньгами. Не мучаясь чувством вины от того, что сижу в тылу во время войны. Как оказалось потом, ошибался и по поводу чувства вины, и по поводу возвращения домой до конца отпуска…

Именно в то время сепары начали выбивать ВСУ из Петровского. Наверное, узнав, что на горе стоят «американские пехотинцы» (об этом чуть позже) и убедившись, что даже с артподготовкой Саур-Могилу взять не получается, они решили отрезать нас от большой земли. На высоте были хорошо слышны звуки боя. Видны дымы от взрывов.

Через некоторое время прошла информация, что наши уходят из Петровского. Приехала «бэха». На неё спешно стали грузиться корректировщики. Туда же запрыгнула часть бойцов из соседних подразделений.

Нам никакого приказа на отход не поступало, и мы оставались на своих местах. Однако это движение меня настораживало. Особенно – отъезд корректировщиков. Ведь, по моему непрофессиональному мнению, они были тут теми самыми ВИП-персонами (не считая полковника), которых мы охраняли. Они наводили с высоты артиллерию на курсировавшую мимо военную технику. Они же наводили артиллерию на штурмовавших нас боевиков. А наша задача была – не подпустить к ним пехоту противника. По крайней мере, так мне это представлялось. А теперь они уезжают…

Пока они грузились, я подошёл к Ивану Журавлёву. Он, контуженный, сидел возле окопчика недалеко от площадки, где стояла «бэха».

– «Охотник», скажи мне, неопытному, что это за движение?

– А? – «Охотник» показал жестом, что плохо слышит.

– Ты понимаешь, что происходит сейчас?!

– А… да… я понимаю. – и «Охотник» снова ушёл в себя.

– И что?!

– Мы сейчас входим в историю… Вот что происходит…

Хм, это конечно приятно – войти в историю. Но входить в неё таким образом я как-то не планировал. Тем более, что слово «попасть» мне тогда показалось более точным, чем «войти». Однако выбора не было. Не мог же я побежать к «бэхе», на ходу придумывая, что у меня разболелось сердце и проклюнулся здравый смысл, оставив своих товарищей… и как потом с этим жить? Поэтому я с тревогой на сердце и в лёгкой растерянности пошёл обратно к своему окопу рядом со стелой. Ну, честно говоря, потом был один случай, что я сбежал сам, но это уже другая история и до неё ещё идти 40 километров, прячась и петляя.

Конечно, можно нарассказывать героических сказок про сакральное значение Саур-Могилы как символа и т. д. Но это не ко мне… Не, смотря на всю силу мифов и величие места (это без иронии), пропадать за символ без практического наполнения смыслом (в тротиловом эквиваленте) мне не хотелось.

«Бэха» уехала, в районе Петровского всё затихло. Мы остались сами. Никто не привезёт воды и боеприпасов. Не заберёт раненых, если будет новый штурм или артобстрел. И придётся смотреть, как твоим раненым товарищам становится хуже и хуже. И им ничем не помочь – первая помощь оказана, теперь нужны врачи, оборудование и лекарства. И это не умозрительная ситуация, это всё вот сейчас на твоих глазах происходит…

После потери Петровского и «убытия» некоторых бойцов снова появилась брешь в периметре. «Лис» снова был один на усилении в пулемётном гнезде. «Вильна каса!».

Меня позвал «Сокол»:

– «Шаман», пойдёшь за пулемёт.

– Понял, а кто по фронту будет?

– Пулемёт на фланге важнее. Фронт я слева перекрываю, справа – сапёры и ВДВ. (Не уверен, оставались ли там бойцы ВДВ в то время. Мы этот позывной оставили для рации, которая была у группы ТРО, чтобы враг боялся).

Я оставил пару «мух», несколько пачек патронов, гранат и ВОГ в старом укрытии. На случай, если придётся туда переходить и отстреливаться. Там же поставили баклажку с водой – на крайний случай. Взял рюкзак, автомат с подствольником, три «мухи» и потащил всё это к пулемётному гнезду.

Находилось это на левом фланге, недалеко от площадки, куда приезжали наши «бэхи» и грузовики из Петровского. Точнее, раньше приезжали наши «бехи», а теперь могли приехать не наши. Пулемётная точка представляла собой частично перекрытую щель. Окоп в половину человеческого роста, длиной метра два. Сверху положены железные двери. Двери сверху присыпаны камнями. Был реальный шанс, что они выдержат мину 80 мм при прямом попадании, за счёт камней. Град или снаряд – уже без шансов.

У окопа было два входа. Каждый вход окопан полукругом и сделан бруствер из ящиков, земли и камней. На той стороне, что ближе к центру мемориала (правый край окопа), в бруствере была оставлена дырка, а сверху поставлен ящик – получалось окошко для пулемёта с видом на площадку откуда нас штурмовали.

Хозяйством заведовал «Лис». «Лис» – это квинтэссенция понятия «хозяйственный куркуль». У него всё было. Все ленты заправлены. Цинки с патронами стоят. «Мухи» и гранаты припасены. Вода есть. Несколько запечатанных сухпайков притащены и лежат на всякий случай поблизости. В окопе на полу – доски, каримат и спальник. Ещё в Краматорске он делал (и нас привлекал к работе) ступеньки, чтоб удобнее было в столовую через вал лазить. В своё время, до войны, он занимался организацией TED в Харькове.

Я осмотрел пулемёт. Увидел (или «Лис» показал), что повреждён ДТК – в него попал осколок или пуля, сделал борозду в металле и слегка изогнул всю деталь. ДТК я скрутил, чтоб не мешал стрельбе, – будет подарок «Бобру» на память, когда вернёмся (почему-то я в этом был уверен). Попытался углубить отверстие для стрельбы (о, и лопата нашлась! оказывается, их на горе было несколько), чтобы можно было пулемёт ставить на сошки. Стало только хуже. Вернул обратно. «Мухи», которые принёс, положил на дно окопа вместе с досками – мы на них спали. Гранаты стояли как композиция «7 слоников» под крышей из железных дверей. Остальное, что не помещалось, лежало в соседнем укрытии. Там, где был ранен «Бобёр».

Вечером за чаем возле штаба спросил у Тренера:

– А известно что-то про вчерашний штурм высоты? У них есть потери?

– Есть потери, и хорошие. Радиоразведка перехватила разговоры кадыровцев. Жалуются, что им сильно «задали жару» (это если культурно). Ещё говорят, что сами видели, что на Саур-Могиле не украинская армия, а наёмники и американские пехотинцы.

Мне стало смешно. У половины не было военной подготовки. Для большинства это был первый бой в жизни. Но уже US Mariners. Наверное, сыграли свою роль кевларовые шлемы и натовская форма из сэконд-хенда, и понтовые очки ESS CrossBow… А ещё наверное то, что россияне и сепары не могли поверить, что это украинцы с ними воюют (ну как же, «хохлы ж только сало жрут и писни спивають», не так ли?).

В тот день я в первый раз позвонил с Саур-Могилы домой. До этого опасался, пока не увидел, что остальные спокойно пользуются телефонами. Рассказал жене, где именно я нахожусь. Будучи уверенным, что всё прослушивается, сказал, что у нас все отлично, боевой дух высокий, оружия навалом, кто сунется – тому вломим. С одной стороны, успокаивал её. С другой стороны, пусть враг боится. Если их разведка узнает, что нас мало, корректировщики свалили, а часть людей деморализована, то нас снесут на следующий же день. По крайней мере попытаются. Ещё поговорил с Костей «Вихрем», услышал, что там работают над тем, чтобы пробить к нам коридор.

Ну ок, думал я, день-два мы тут продержимся. А там и подмога, и замена. В крайнем случае, мы всегда можем попробовать выбраться сами. А там нас в серой зоне подберут. Например, «Вихрь» или Альберт на L200. Понимаю сейчас, как это было наивно. Но тогда это помогало не падать духом. Вера в то, что наши ушли недалеко и скоро вернутся. Надежда, что о нас помнят и делают все, чтобы выручить.

Воды ещё хватало, и я решил почистить зубы. Впервые за двое суток, перед долгим перерывом, когда воды не хватало, чтобы просто утолить жажду. Потратил кружку воды. Пока чистил, сидел на ящике рядом с окопом. Стало интересно, что внутри. Посмотрел – ящик был почти доверху завален патронами 5.45.

Вспомнил о том, что ещё остались миндальные орешки. Пара горстей. Полез за ними в рюкзак. И в этот момент нас накрыло артиллерией. Орешки я уже достал, и начал жевать, сидя под крышей из дверей. Снаряды ложились очень плотно. Я ещё подумал: «Нифига себе, они батарею в два десятка стволов зарядили…». Уже сейчас, вспоминая, я понимаю, что с такой частотой это мог быть только «град». Рядом согнувшись (а там иначе не получалось из-за высоты) сидел «Лис». Есть орешки самому было неловко. Я предложил ему, он не отказался. К тому моменту, как закончился обстрел, закончился и миндаль.

– Орехи, источник белка. Но они требуют воды, – резюмировал завершение трапезы Алексей и потянулся за баклажкой.

Сама по себе ночь была спокойная. Но «Лис» очень бдительный и во время своего дежурства реагировал на каждый шорох. С непривычки спокойно поспать не удалось. Попросил его будить меня в следующий раз только если начнут стрелять.

О! И теперь у нас была рация – одна на окоп.

 

21 и 22 августа

«Да я тебя сейчас за паникёрство растреляю!» и падение неба

Война – это не сражения. Война, как и мир – это такая жизнь. Только хуже. Гораздо хуже. Война у нас ассоциируется с подвигами и героизмом. Да, наверное это так. Там есть много возможностей проявиться нашей истинной животной сущности. Без того, что мы сами о себе напридумывали.

Но настоящие подвиги – это не тот героизм, к которому мы привыкли по фильмам про Чапаева или про казаков. Скакать с удалью на коне, рубя саблей врага. Это, конечно, красиво смотрится на экране. В жизни же подвиг – это когда ты, глотая пыль, без надежды на победу, собрав последние силы и дух в кулак, выполняешь свою задачу. Про Мересьева я поверю – это ближе к правде.

Героизм – это нормальные люди в ненормальных условиях. Я таких там видел, и не одного. Интересно, что даже среди них некоторые выделялись, как например, Темур Юлдашев (Тренер). Его сил хватало не только на себя, но и на других.

Эти два дня я помню основные события из тех, что коснулись лично меня. И последовательность их происхождения. Но не уверен в конкретных числах, что было 21-го, а что 22-го. Точнее, уверен, что разговор с «Сумраком» был 21-го. Но последующий обстрел и падение стелы… Было оно в тот же день или на следующий? Поэтому решил объединить два дня в одну главу, не уточняя числа.

Утро. Мы по-прежнему были одни. На западе, километрах в семи от нас поднимался столб дыма от горевшей БМП. Кто-то сказал, что она шла к нам, но не дошла.

«Сумрак» обходил позиции, подходя и спрашивая, всё ли в порядке. Это было что-то типа ритуала. Ребята, которые теперь размещались там, где были корректировщики, изучали оставшуюся от корректировщиков топографическую карту. Теперь им предстояло корректировать огонь. Артиллерия всё ещё была в зоне досягаемости, и с ними можно было связаться по мобильному. «Сокол» и «Лис» рядом со мной тоже изучали карту, буквы и номера квадратов. Когда я добрался до карты, мне было интересно посмотреть, где же эта Шайтан-Гора находится и что есть вокруг нас. Теперь я знал, что на севере, на горизонте перед нами – Торез, Снежное и Первомайский. Разобрался наконец, где Мануйловка, а где Степановка. Всё же как-то с бухты-барахты сюда приехал, даже местности не изучил. Нехорошо. Теперь надо было навёрстывать.

Утро было спокойным, сепары, видимо, сами любили поспать. Я фотографировал виды на свой телефон HTC. Попросил «Лиса» сфотографировать меня на фоне побитой взрывами стелы. Не удержался от того, чтобы сделать пару постановочных кадров в йоговских асанах: вирабхадрасане, врикшасане, ардха падмасане. Думал, будет на память – когда бы ещё я посидел в полулотосе на Саур-Могиле. Мы с «Лисом» смотрели на стелу и сошлись во мнении, что так памятник стал лучше – мрачный, угнетающий, полуразрушенный. Именно так и должен выглядеть памятник войне. Чтоб у новых поколений не было иллюзий о ней как о чём-то хорошем, приключенчески-героическом.

Сходил на правый фланг, поболтали с «Бродягой» и «Монахом». С их позиции тоже открывался красивый вид. Вообще, тут с высоты, куда ни глянь, всё красиво и как на ладони. Прогулялся к стеле, обошел её. Из гигантского сапога, оставшегося от памятника солдату, торчал шест. На нём развевался наш флаг. Если я правильно понял «Бродягу», то его установил «Монах». И это был флаг, который мы чуть не повесили на одиноко стоявшем дереве, на холме под Горловкой. Тогда не повесили, теперь он пригодился. Рядом со стелой стояли разбитые ЗУ. На этот раз осмотрел их внимательнее. Наверное, тут вся техника, что находилась выше уровня земли, быстро превращалась в куски искореженного и посечённого метала.

Пока завтракали у штаба, начали прилетать первые мины. Иногда приходилось прерывать завтрак и забегать в штаб, в укрытие. Когда делали чай, стало понятно, что воды не так уж и много. Поэтому, вернувшись к своему окопу, переполовинили свою воду. Одну баклажку отнесли к штабу, другую оставили себе. Ещё неполная баклажка с водой (литра три с половиной) оставалась в моём старом укрытии как н.з. – о ней мы пока не вспоминали.

Подошёл «Славута». Спросил, какие лекарства есть. Для Ивана. К общему оглушению и дезориентации после контузии добавилась сильная головная боль. И становилось только хуже. Похоже было на проблемы с сосудами и с плохим оттоком жидкости от мозга. Но мы могли только гадать. Чтобы поставить диагноз и лечить, нужна была госпитализация, врачи и лекарства, которых у нас не было. Кроме кровоостанавливавших и обезболивавших, у нас были антисептические мази, диклофенак, левомицетин… то, что нужно для боя и похода.

Насколько я знаю, «Славута» общался с людьми с большой земли, и какая-то информация из штаба у него была. Как я теперь понимаю, иллюзий по поводу «нас деблокируют» он не испытывал и считал, что надо выходить самостоятельно. И выводить Ивана. Но он не мог бросить остальных. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был прав. Фронт тогда был ещё недалеко. Российские солдаты ещё не хлынули целыми подразделениями – был запас в пару дней. Да и мы ещё не были истощены.

Сам я думал, что вот-вот дадут команду на прорыв и надо быть готовым. А если не дают, то только потому, что собираются к нам пробиться. А в этом случае бросать высоту нельзя. Чтоб её взять, положили людей. И если придётся снова брать, то это бóльшие потери, чем при удержании… В детстве я долго верил в Деда Мороза (точнее, не в него, а в государственную службу «Дед Мороз», которая дарила всем детям в СССР подарки). Будь у меня тогда больше информации, я бы, наверное, не ждал подкрепления, как Асоль – алые паруса.

Хотя… я не только ждал. Нашей харьковской группой мы готовились к разным вариантам развития событий. Днём «Сокол» дал задание проработать вариант отхода на случай, если дадут команду на прорыв. Ну или просто, на крайний случай, если уже нечего будет терять. Я взял топографическую карту корректировщиков и начал изучать прилегавшие «зелёнки». Условно мы выделяли несколько зон. Красная зона – высота и несколько километров вокруг – это зона боевых действий и повышенного внимания вражеских наблюдателей. Чёрная – зона, подконтрольная боевикам. Она опасная, но безопаснее красной. Серая – крайняя перед нашими блокпостами. Идея была следующая: максимально незаметно пройти красную зону (это самое сложное). Дойти до серой. А в серой зоне к нам смогут подскочить на технике от «Вихря» и забрать. Тогда фронт ещё не посыпался, и до серой зоны было километров десять (по памяти, может и ошибаюсь).

Почему-то я был уверен, что если не получится к нам прорваться основным силам, то нам прикажут отходить самостоятельно уже сегодня вечером (в генштабе ж не дураки сидят, да?). А учитывая то, как перед этим потеряли Степановку и Мариновку (Петровское было просто следующим звеном цепочки), что-то подсказывало мне, что отход вполне вероятен. Поэтому, параллельно с изучением маршрута, мы с «Лисом» перелили воду в фляги и приготовили вещи для рывка, чтобы потом долго не собираться.

Посидев над картой, поговорив с парой человек из нашей роты, я пошёл к Тренеру. Темур предложил маршрут, но раскритиковал идею выходить – каждый метр простреливается, в прилегавшей «зелёнке» – растяжки, всё просматривается.

– И вообще, с чего такой план? Кто решил, что мы будем выходить?

– Пока никто. Но, может, уже вечером дадут команду на отход – сказал я (не, ну я правда в это верил…)

– Вечером? Хм, тогда надо сапёрам сказать, чтоб уничтожили боеприпасы, – задумчиво сказал Темур. – Но идея плохая, тут мы в гораздо лучших условиях и можем долго держаться. А если пойдём, нас легко накроют. Тут уже всё пристреляно вокруг из миномётов.

– Главное, если будем идти, чтоб никто не остался…

Все закончилось, как и должно было. Через час меня позвал «Сумрак». И состоялся приблизительно такой разговор.

– «Шаман», ты шо, падла, тут людей коломутишь? А я всё смотрю, с картой ходишь, то с одним поговоришь, то с другим. Да я тебя сейчас за паникёрство расстреляю.

Я не думал, что он серьёзно, скорее всего фигура речи… но кто его знает. Люди нервные, обстановка боевая. Пожар надо было тушить. Надо было как-то объясниться.

– «Сумрак», спокойно. Я никого не подбиваю. Я прорабатывал маршрут выхода, чтоб Костя мог нас потом вытащить. На крайний случай. Или если будет приказ на отход.

– Никто никуда не отходит. Завтра придёт колонна подкрепления с бронетехникой. Они уже под Свистунами. Иди на место. И смотри мне…

Как-то так. Паникёром я себя не чувствовал – прислушивался к себе и не находил ни страха, ни паники (видимо, всё притупилось). Но раз полковник сказал, значит, так и есть. Какое это жгучее и болезненное чувство, когда тебя обвиняют в таком. Наверное, это самое страшное на фронте – быть заподозренным в трусости или паникёрстве и подвергнуться остракизму товарищей.

Вернувшись к окопу, я рассказал «Лису» про разговор. «Лис» сказал, что надо было просто говорить, что выполнял задание старшего, и пусть они выясняют между собой. Так или иначе, но, похоже, никакой команды не будет – готовимся к обороне и ждём подкрепления.

Дел у нас особо не было – ждать и наблюдать. Разговаривали с «Лисом», он рассказывал о сыроедении и раздельном питании. Увлечённо рассказывал. Меня таким не пронять, особенно тогда, когда сухпай – это вся твоя еда. Но слушать было интересно, и это была заслуга «Лиса» как оратора. Немного вспоминали о нашей жизни до АТО. «Лис» решил вести дневник. Насобирал бумажек, которыми были переложены патроны в пачках. Нашёл карандаш. Что-то начал писать. Помню – успел увидеть заголовок, то ли «Записки Лиса» то ли «Дневник Лиса»… Решил и сам пробежаться по памяти, освежить события предыдущих дней, чтобы потом, дома, можно было вспомнить о них и записать. Когда начал нанизывать бусинки происшествий на нить времени, то понял, что слегка потерялся во времени. Мне казалось, что мы провели там больше дней, чем было по числам. Видимо, сказалось то, что было много событий и рваный ритм бодрствования-отдыха.

После обеда было спокойно. Я, распаковался. Снял каску, бронежилет, перчатки, разулся. Ботинки и носки выставил на солнце, чтобы прожарились изнутри. Босые ноги тоже вытянул и развернул к солнцу, чтобы подсохли после того, как сутками парились в обуви. На горе я даже спал в экипировке и с автоматом рядом. Поэтому, когда остался босиком, в одних штанах и футболке, то возникло такое чувство, как будто лежу голый на нудистском пляже.

И когда я, посмотрев очередной раз на пятку, подумал, что надо ещё полчаса минимум, чтоб она перестала быть похожа на сморщенную кожу шарпея, прозвучал выстрел из танка. Мы с «Лисом» рефлекторно свалились в окоп. Потом ещё несколько залпов. Спустя время провели мимо Темура и прошёл «Сумрак», держась за руку. Они как раз были на правом фланге в то время. Во время одного из взрывов Темур успел в последний момент нырнуть в укрытие, но камнями и мелкими осколками ему побило лицо и глаза. «Сумраку» осколок зацепил руку ниже локтя. Они ушли в сторону штаба. А обстрел из танков продолжился.

Танки в этот раз были явно дальше, чем в первом штурме. Наверное пугало ПТУРС держало их за зоной в два километра. Я явно слышал залпы из трёх орудий, т. е. их было не меньше трёх (скорее всего три и было). Сами взрывы не производили того почвосотрясавшего эффекта, что был 19 августа. Наверное, были не бронебойные фугасы, а осколочные. Потом на земле появилось много плоских железок, напоминавших по форме букву Е (или Ш… смотря как повернуть).

Прошло около часа обстрела, когда «Лис» сказал мне:

– Ты бы оделся…

– А нафига? Ща постреляют, уедут, я вылезу досушусь, потом оденусь.

Но «Лис» был прав. Обстрел не был самостоятельным пунктом дневной программы. Когда он стих, я услышал сухой стрекот стрелкового оружия. Всю расслабленность как рукой сняло. Особенно когда я услышал голоса людей. Уже потом я понял, что это были голоса из центральных окопов, но тот момент я подумал, что это противник смог незаметно приблизиться к нам.

Странно, но больше всего меня волновало в тот момент, что получится, как в старом советском анекдоте: «как же перед доном Педро неудобно…». Прорвались они, значит, типа «не на жизн, а на смерть», а тут какой-то босяк их встречает, без обуви, без броника и каски… в засаленной футболке. Первая мысль вообще была схватить гранату и кинуть за бруствер для профилактики.

К счастью, была рация, по переговорам стало понятно, что они ещё внизу. Я колебался, успею обуться или нет. В итоге, не обуваясь, но быстро накинув броник и каску, вынырнул с «Лисом» к пулемёту (низко там было под крышей, слова «нырять» и «выныривать» хорошо описывают способ передвижения в нашем окопе). Босые ноги сразу испачкались в земле. «Ну вот, теперь будут не просто преть, а ещё и с грязью» – подумалось на фоне (какой бред иногда приходит в голову в такие моменты…).

Приладившись к ПКМ, я дал несколько коротких очередей по кустам за площадкой внизу. Там при прошлом штурме любила сидеть пехота. И в этот раз стрельба шла откуда-то оттуда. «Лис» лежал справа и следил за подачей ленты, чтобы она не перекручивалась при перемещении пулемёта (лента была в отдельном коробе). С правого фланга огрызнулся пулемёт «Бродяги», автоматы «Монаха» и других бойцов (имён которых не знаю).

Ответом была очередная серия залпов из танков. На этот раз били по выявленным огневым позициям и, как я понимаю, по стеле (но всё это я понял потом). В тот момент я, торопясь, одевал перчатки – палец уже успел обжечь о ствол (странно, когда он успел нагреться?). Обул ботинки на грязные босые ноги. Успел завязать шнурки. Отзвучали разрывы – некоторые близко, некоторые дальше. Один взрыв показался мне очень сильным, были сильный грохот и дрожь земли. Я не сразу понял, что это было, но было очень громко и дрожь земли была сильная.

И – тишина. Мы с «Лисом» снова вылезли к пулемёту. По рации было слышно, как вызывали «Сумрака», но безуспешно – он не отвечал. «Сокол», сообщив, что берёт командование боем на себя, начал всех поочерёдно опрашивать. Позывные «ВДВ» и «Сапёры» не отвечали – это две позиции по центру, от пяти до десяти человек. Кто-то сказал, что рухнула стела. И в тот момент я испытал очень неприятное чувство (ЛДП – леденящий душу пипец), решив, что мы потеряли почти половину состава под рухнувшей стелой. А ведь мы на неё смотрели эти дни, понимая, что она упадёт рано или поздно, и гадали, на нас или не на нас.

По рации прозвучала команда отстреливаться, не давать противнику высовываться. Поэтому мы дали ещё несколько очередей. Ответом были залпы из танка. Пара снарядов разорвались практически на бруствере нашего гнёзда. Нас с «Лисом» хорошо оглушило и присыпало землёй. Земля была в глазах, ноздрях, ушах, во рту и горле. Когда откашлялись и отплевались, «Лис» сказал:

– «Шаман», лучше так больше не делай, а то всё в земле теперь.

– Та да, это было близко.

Снизу больше не стреляли. Может, мы в кого-то попали, а может, там просто решили, что хватит. Похоже, это был не полноценный штурм, а разведка боем и подавление выявленных огневых позиций. Если бы им не отвечали, то они пошли бы наверх.

Россияне отрезали нас от большой земли 20 августа и могли теперь спокойно ждать, обстреливая гору из артиллерии. Сейчас они приходили проверить: «а не сдохли ли вы там?». Громко постучали. Получив ответ: «Занято!», удалились. А мы при этом потеряли лучшего бойца – Темур после ранения не видел и нуждался в госпитализации. Таким образом, у нас уже стало два «трёхсотых», которым мы не могли никак помочь, – Тренер и «Охотник». У «Сумрака» было касательное ранение руки, по меркам Саур-Могилы – царапина. Это уже потом, под Иловайском, его не пощадило.

Позже вечером, кода Гордейчук обходил бойцов и подошёл к нашему гнезду, я ещё был под впечатлением от событий дня:

– Вот так, «Сумрак». А ты меня паникёром назвал. Я сегодня с пулемётом, под огнём танка… Обидно, блин….

– Все добре, – ответил он, похлопав по плечу.

Вопрос был для меня закрыт. Червяк внутри сдох и больше не грыз.

Стела упала, никого не задев. Сапёры и ВДВ (ТРО) были в порядке. В википедии пишут, что она рухнула 21-го… Мне кажется, что 22-го. Пусть историки разбираются.

В один из вечеров, когда мы уже готовились кто спать, а кто дежурить, прилетели две ракеты. Это были градины – не те мины, которыми нас, как матюками, обкладывали сепары в дневное время. Упали они довольно далеко, мы даже не напряглись. Через несколько минут – ещё две, чуть ближе. Потом ещё две. Каждый раз ложились всё ближе. Пристреливались. Прилетало с нулевой зоны, со стороны границы РФ. Когда очередные две ракеты легли в соседней посадке, мы поняли, что это – «третий звонок» и сейчас начнётся какой-то фильм, но точно не комедия. Когда начался залп, мы уже были готовы. Никто не торчал выше земли. Клали они довольно метко – пристрелялись. Внутри окопа всё освещалось вспышками. Из-за контузии на каждый громкий звук моё ухо отзывалось ударом по клавише расстроенного рояля. Как будто сумасшедший музыкант в припадке отмолотил дьявольскую какофоническую мелодию на разбитом пианино. Когда всё закончилось, я подумал: как хорошо, что всё легло рядом, без прямого попадания – крыша нашего окопа не могла выдержать прямого попадания. Мы с «Лисом» вылезли. Что-то ещё опадало сверху, как будто тут была битва ангелов и сил ада. И это их перья, потерянные в бою. Маленькие пучки засохшей травы пообгорали, но гореть там было особо нечему. И запах, сладкий парфюмерный запах. Сразу вспомнились кадры из «Брильянтовой руки», когда бдительная общественная активистка из домоуправления нюхает записку: «Шанель номер пять». Но нет, не «Шанель». И даже не «Дзинтарс». Скорее фабрика «Красная заря». Но всё равно, неожиданно. Сюрприз – оказывается, «град» иногда пахнет.

В голове крутились слова песни Арамиса из «Трёх мушкетёров»: «После грозы так пахнут розы…»

По ночам регулярно проходил с тепловизором «Славута» или кто-то, кто его сменял (иногда «Монах» или «Бродяга»). Иногда он подходил к окопу и предлагал спуститься ниже, чтобы не торчать для снайпера. Или подняться выше, чтобы не пропустить прихода гостей. Я был рад ему и тому, что у нас есть тепловизор. Потому что сам я, когда пряталась луна, не видел ничего уже в нескольких метрах.

Каждую ночь мы наблюдали как вокруг, в отдалении работает артиллерия, наблюдали запуски «градов». Наших постепенно оттесняли – с каждой ночью активность отодвигалась дальше. Ещё, я не видел этого со своего места, но «Бродяга» рассказывал, как заезжал гумконвой из РФ со стороны Мариновки – длиннющая гирлянда фар. Вообще с правого фланга было хорошо видно и днём, как катались военные «камазы» в сторону РФ и обратно.

И ещё немного важного (на мой взгляд) текста:

Может возникнуть ложное ощущение, что там только несколько человек воевало. Это потому, что мой рассказ субъективен. Я пишу от себя, о себе в первую очередь, и о том, что попало в зону моего внимания и запомнилось. На тот момент примерно два десятка человек были на высоте. Держали её, несмотря на тяжёлые условия быта и гигиены, а точнее, их отсутствие. Их постоянно обстреливали – уже на уровне интуиции было понимание, куда и когда прилетит. Иногда их пытались штурмовать. Все эти люди стоят где-то за буквами и между строк. Это была командная работа. Хотя, может, этого не видно из текста… Просто прошу иметь ввиду.

События – как бусинки, которые нанизываются на нить времени. Некоторые из них никак не могут найти своё место. Помню, что это было в один из дней окружения. То ли 22-го, то ли 23-го. Вечером над лесом в нескольких километрах от нас на запад взлетали сигнальные ракеты, слышны были выстрелы. Позже там отработала артиллерия. А ночью лес был подожжён зажигательными бомбами, по описанию похоже на фосфор. Я в то время спал между дежурствами. «Бродяга» рассказывал: из одной точки, как из корня, вниз шли разветвления яркого огня и опадали на землю. Следующий день лес горел. А ещё через пару дней мы по нему проходили. Те обгоревшие сосны потом не раз появлялись у меня перед глазами, уже тут, под Харьковом, когда я попадал в сосновый лес. Кто там лазил в тылу у сепаров и кого они бомбили, так и осталось загадкой. Это было слишком далеко, чтобы мы могли что-то понять или помочь. В то время нас и наших сил хватало только на то, чтоб удерживать вершину.

Иногда по вечерам прилетало что-то быстрое, не мины, к которым мы привыкли, и не «грады». А как будто «привет» от блуждавшего танка. Это тоже не получается привязать к конкретным датам. Как и большинство обстрелов. Они просто были. К ним привыкаешь. И даже если несколько часов было спокойно, то вот сейчас, пока идёшь по поверхности к штабу или к товарищам на другом фланге, ты можешь услышать звук залпа и свист у себя над головой. Поэтому глаз всегда искал воронку или окоп поблизости, на расстоянии двух секунд. Иногда падали просто на землю, где придётся, и осколки пролетали сверху. Иногда один осколок улетал высоко вверх и уже через четыре секунды, потеряв скорость, но всё ещё бешено вращаясь, с красивым звуком опускался на землю. Что-то было в этом звуке… он как заключительный аккорд после песни.

Я до сих пор считаю чудом, что не было прямых попаданий в окопы при обстрелах (не считая штурма 19-го). Просто по теории вероятности, при той плотности, что-то должно было прилетать. Было много воронок вокруг и рядом. И железо, звенящее-хрустящее под ногами при ходьбе.

Помню, как мысленно обращался в сложные моменты к Нему (Богу, Вселенной, Абсолютному разуму…). Сейчас так не получается – в голове много всего, мыслей, скепсиса… А тогда это было настолько естественно, и казалось, что говоришь напрямую, без посредников, и тебя слышат. Даже не слышат, а чувствуют, как себя самого. Как будто ты являешься частью чего-то большого и общего. И в этот момент перепонка, отделяющая тебя от большей части и, позволяющая тебе чувствовать себя чем-то отдельным от мира, вдруг становится прозрачной и проницаемой. Сидишь в окопе, сверху падают «грады» или мины, а ты читаешь «Отче Наш» про себя, передаёшь своё желание жить и мысленно представляешь, как ракеты отклоняются чуть-чуть, ровно на столько, чтобы упасть рядом. Как будто это ты сам – воздух, в котором они летят, и земное притяжение, и усилием воли можешь менять притяжение и плотность… Видишь вспышки, которые освещают всё вокруг. Слышишь грохот. Вдыхаешь запах взрывчатых веществ. Вылезаешь, оглядываешься вокруг – да, было близко, но всё мимо. Совпадение, не спорю. Пусть таких совпадений будет больше. И чувство прикольное, что ни говори.

Наверное, многие там молились и дома нас очень ждали… Жаль, дождались не всех.

Один раз вечером, уже после падения монумента, мы с «Лисом» сидели у нашего пулемётного гнезда. Подошёл и задержался «Сокол». Мимо проходил «Монах», забрать с зарядки рации на ночь. Проходил «Сумрак», задержавшись возле нас на пять минут. «Славута» начал первый вечерний обход с тепловизором. Мы говорили о прошедшем штурме или разведке боем, хрен знает, что это было. О том, как нам повезло, что стела легла посередине, между окопами. Прикинули, сколько людей реально могут участвовать в бою, отбивая штурм. Получалось что-то совсем невесёлое. Из общего количества вычли полковника и его адъютанта, раненых и «четырёхсотых». Остались 12–14 человек, которые сидели на вершине и отстреливались бы во время штурма. При этом большинство – неопытные добровольцы: наша рота, террбат (сапёры, наверное, были с опытом, всё же специализация обязывает). Я с удивлением понял, что на этом фоне мы ещё смотримся и являемся частью костяка обороны. И это мы-то, месяц без двух недель военные. Нас это улыбнуло и огорчило одновременно. Хорошо, что враг не знает нашего реального положения. Когда звонил жене, то рассказывал, какие у нас все крутые и злые стоят, причем только и ждут, чтобы кто-то сунулся, – оружия дохрена и «все в тельняшках». Не знаю, прослушивали нас или нет, но рассчитывал на это.

Как-то ночью меня разбудил «Лис» – была моя очередь дежурить.

«Лис» был зол:

– Не отвечали по рации, пошёл проверить, а они все там спят. То есть, там могли пробраться и всех тихо перерезать.

– Надо было у них над головой несколько очередей дать. Потом бы сказал, что заметил движение в секторе. А вообще, забей.

– Как это забей? Это наша общая безопасность.

Вообще сон на посту – это тяжкий грех. В тех условиях у людей уже кончались силы, они теряли бдительность, и у них появлялось безразличие. Крайние две ночи мне тоже дались очень тяжело.

Как-то во время моего дежурства 21-го или 22-го, меня сначала взбодрили несколько одиночных выстрелов. Спустя время «Славута» передал по рации, что это был он. Не знаю, может благодаря ему в те дни нас вражеские снайперы не беспокоили? Хорошо иметь своего, с тепловизором и ночным прицелом. Остаток дежурства дался очень тяжело. Сильно хотелось спать, а время тянулось невероятно медленно. Я периодически проверял время на своих часах и видел, что прошло только пять минут, всего лишь пять минут. Не знаю, может, я тоже засыпал сидя, сам того не замечая? Но каждый раз, когда подходил «Славута», я не спал, слышал его и отвечал.

Кстати, часы у меня были российские, с дарственной надписью какого-то единоросса, связанного с гостиницей «Жемчужина Сочи», – подарок от тёти из Анапы… вот, наверное, российские десантники потом удивятся, когда рассмотрят… наверное, решат, что я их с православного русскоговорившего мальчика снял.

 

23 августа

Утром, налив в чашку воды из собственного резерва (общая закончилась ещё вчера, если не позавчера), пошёл к костру у штаба – заварить чая, поставить рации на зарядку. Настроение было под стать погоде – солнечное. Ещё один день продержались, ещё одну ночь простояли. Люди у костра были совсем невесёлые. Думая приободрить их, я сказал что-то вроде: «Отличное утро!». И тут же осёкся, поняв неуместность, – поблизости стоял, с повязкой на глазах, Тренер. Его вывели на солнышко. «Ничего не вижу, только пятна…». Неподалёку медленно «доходил» «Охотник». Утро перестало быть хорошим. Тренер делился воспоминаниями о том, как сидел «на подвале» в Луганске. Тут же я узнал про то, что сегодня ждут машину, которая должна приехать, подвезти воду, забрать раненых. И, конечно, про очередную колонну с бронетехникой, которая деблокирует Саур-Могилу… Ну это как обычно, но как же хотелось в это верить…

После чая мы с «Лисом» прогулялись по вершине. Полюбовались новой достопримечательностью – лежавшей стелой. Попросил его сделать фото – там же, где и раньше, но на этот раз я сидел в полулотосе уже на фоне упавшей стелы. Планировал потом поставить рядом две фотографии. С монументом и без.

День был на удивление спокойным – к нам никто не лез (про обстрелы не скажу – они слились в монотонный фон, поэтому, может, были, а может, и нет… тут я на свои воспоминания не полагаюсь). Рядом с нами боевых действий тоже не было – всё отодвинулось далеко. Мы находились какбы в центре циклона.

В обед (по времени, а не по приёму пищи), чуть-чуть распаковавшись, я сидел, как обычно, на позиции возле нашего пулемётного гнёзда. Рассматривал окрестности в мощный 20 кратный бинокль, обронённый корректировщиками при уходе. И в этот момент сильно захотелось апельсинового сока, натурального. И пришло понимание того, что даже такая простая вещь на войне не доступна. Ты не можешь просто взять и пойти в магазин. А если бы и мог, то вряд ли сможешь купить там сок. Может быть, хлеб сможешь, а может быть, и магазина не окажется, а только груда камней. И тебя могут убить по дороге домой. И это относится ко всем, кто там живёт, – люди не живут, а выживают. И все стенания по поводу жизненных трудностей, зарплат, квартплаты тогда показались мне такими глупыми. Если представить мирную жизнь компьютерной игрой, то война – это игра в игре, с сильно усечёнными игровым миром и степенями свободы. Зато цена за ошибку высокая, чуть что – и сразу «Game over». Хреновая игра. Как-то по-новому я понял, что ненавижу войну. Настолько, что считаю оправданным убийство, если с его помощью можно её предотвратить. Если на улицы выходят люди, которые зовут войну в твой дом, как у нас по Харькову ходили с триколором и «ХНР», то жалеть их не надо. О гуманизме потом можно будет поговорить – это лучше, чем прятаться от обстрелов в подвале своего разрушенного дома и чувствовать трупный запах вокруг, как под Углегорском.

И не надо мне говорить про украинские войска, бомбящие «дамбас», потому что украинские войска на своей земле (если есть сомнения, посмотрите на карту). В отличие от россиян. И присутствие РФ делает всех остальных местных «ополченцев» обычными коллаборационистами. Они – как власовцы или донские казаки при фашистах.

Сидя на солнце, наслаждаясь тишиной, я думал, что, может, не вернусь домой. И мне было жаль, что я боялся завести второго ребёнка, мол, сначала надо создать условия, и т. д. Какие условия? Еда есть, крыша есть, что ещё надо?

Жалел о подругах, с которыми мы оставались «просто друзьями». Социальные ритуалы, запреты, приличия… Сейчас, думая, что я их никогда больше не увижу, я жалел о том, что не узнал их ближе.

Раскаивался, что мало времени проводил с друзьями и семьёй. Мало общался с дочкой. Много было работы, компьютерных игр и чтения всякой ерунды, не имевшей отношения к жизни.

Справедливости ради скажу, что после возвращения всё пошло по-старому – работа, компьютер, общая затурканность и суета.

После обеда сказали, что должна прийти машина со стороны Петровского. Надо контролировать. Перетащил пулемёт так, чтобы держать новый сектор. Вытащили с «Лисом» пару «мух» из-под каремата. Мало ли… может, приедет не наша машина, а может, и не машина. Умирать мы не собирались. По крайней мере задёшево.

Наблюдатели на правом фланге увидели, как в нескольких километрах от нас к посадке подъехали военные «камазы». Разную технику видели часто проезжавшей мимо. Но эти находились ближе, и было похоже, что они заехали для разгрузки. Их хорошо было видно в бинокль. Периодически на краю посадки появлялся вражеский «Мишка». Наше командование передало координаты нашей артиллерии (насколько я понимаю, позвонив по мобильному). Но… видимо у наших уже были в то время другие проблемы в том секторе… что-то прилетело через полтора часа, мало и не туда. Стало окончательно понятно, что мы уже не сможем рассчитывать на артиллерию в будущем.

Вечерело. Солнце уже было недалеко от горизонта. Но машина не ехала. А воды уже не оставалось. Тогда рассматривали разные варианты, где достать воды. И вспомнили про окопы у основания Саур-Могилы. В предыдущей ротации там стояли ребята из нашей роты и луганские добровольцы. Сейчас мы эту зону не контролировали, но там в окопах могло что-то остаться. То ли «Сумрак» направил экспедицию, то ли это была инициатива снизу. В итоге вниз пошли «Сокол», «Лис» и «Монах». «Бродяга» и я сверху прикрывали их на пулемётах, остальные с автоматами. Глядя на удалявшиеся фигурки, я думал о том, как хорошо работает грязный, запыленный бундесовский камуфляж – уже через сто метров они начали сливаться с окружавшим фоном. Я мог их видеть только благодаря движению и тени, которую они отбрасывали в заходившем солнце. Пулемёт я просто поставил сверху над бруствером – важнее в этот момент было иметь хороший обзор. Ребята вернулись с несколькими баклажками воды, которые тут же разошлись по рукам. На горе все испытывали нехватку воды. У нас с «Лисом» были какие-то остатки, но мы их цедили по три глотка раз в несколько часов – в результате всё время было ощущение жажды. Эта вода позволяла прожить на горе ещё день. Гордейчук был доволен, что-то сказал «Соколу». «Сокол», в шутку, процитировал в ответ стишок: «Что вы, ордена не надо, я согласен на медаль…»

– Ты знаешь, всё ещё ничего, но наш окоп сильно выделяется снизу, как муравейная куча. И твоя голова торчала над ним на фоне заката, – поделились «Монах» и «Лис» наблюдением.

– Тогда понятно, почему вчера танки так хорошо по нам клали. А голову спрячу, это я только на время высунулся.

Позже (или это было на следующий день?), с помощью тепловизора на правом фланге заметили группу примерно десять человек, на востоке. До них было около километра, и они прятались в посадке. Наши послали им несколько гранат из АГС. Вреда не причинили – противник был под защитой деревьев, и гранаты разрывались, не долетая до них. Но, поняв, что обнаружена, группа снялась и ушла.

Приближалась новая ночь, с вечерними «приветами» от блуждавшего танка и борьбой со сном, которая становилась всё сложнее.

Ночью, во время дежурства «Лиса», я проснулся от сильной канонады. Было похоже, что мы оказались в центре артиллериской дуэли. Частично насыпали и нам. Были мощные взрывы – это было что-то тяжёлое, такой вибрации воздуха и земли от обычных мин и «градов» не было. Я, хоть и сел, никак не мог проснуться. Спросонья мне показалось, что весь окоп забит людьми, наверное, человек пять или больше. «Как они все тут помещаются?» – подумал я, подобрав ноги и максимально ужавшись, чтоб они все могли залезть, – «Наверное, машина таки приехала. И по ним начали стрелять. Хорошо, что они до нас успели добежать…» Через несколько минут я окончательно проснулся и понял, что они куда-то исчезли. Как раз был перерыв в обстреле. «Наверное, пошли дальше», – подумал я.

По рации на нашей частоте играла классическая музыка. Сепарско-российские войска иногда передавали нам привет таким образом, забивая частоту и ускоряя разряд раций. Ну спасибо, что не «валенки»… Рацию пришлось выключить, чтобы не разряжалась. Кстати, сейчас я понимаю, какие мы были «ламеры» – не было резервных частот, не было порядка их смены. Я уже молчу о том, что связь на «баофенгах» не защищена.

«Лис» как раз высунулся наружу, когда началась вторая часть дуэли. Ложилось вдалеке, мы уже не были главной целью в том поединке богов войны. Ещё минут через 10–15 всё стихло. Я свалился и спал дальше, пока «Лис» не разбудил меня дежурить. Когда я, продрав глаза, вылез и посмотрел вдаль, то приблизительно на юго-западе, ближе к горизонту, увидел впечатлявшую картину. В фильмах и компьютерных играх так рисуют чистилище – всё горит слоями и освещает чёрно-красное небо. Как будто лава разлилась. Я не мог оторвать взгляд минуты три. Утром пытался передать всю красоту и инфернальность увиденной картины другим, но на словах это было не то. А в том месте только дым поднимался над сгоревшими полями. А ещё оказалось, что никакой машины не было ночью, и в окопе, кроме меня с «Лисом», никто не укрывался. Значит, спросонья померещилось. А может, это были души погибших, блуждавшие над Саур-Могилой и ещё не понявшие, что они умерли. И они прятались от обстрела у нас в окопе. А я чувствовал их, потому что был между сном и явью…

 

24 августа

Исход

Утром вокруг было тихо. Непривычно тихо. И если в предыдущие дни мы могли наблюдать обстрелы и слышать канонаду (с каждым днём удаляювшиеся от нас), то 24-го уже было тихо. Мы были не просто в центре циклона, а глубоко на дне моря. Только на горизонте поднимался дым от подожжённых ночным обстрелом полей.

Нас, наверное для порядка, бомбили пару часов. Работали три ствола. Издалека. Около двух минут проходило с момента, как к нам долетал звук залпа, до того как прилетали сами снаряды. Это был единственный артобстрел за тот день, поэтому он и запомнился. Обстрелы примелькались так, что сильнее врезается в память их отсутствие.

В википедии пишут про очередной штурм 24-го… Нет, не было его. Может быть, была группа, которой накидали гранат из АГС (я писал о ней 23-го, но мог и ошибиться). Но на штурм это всё равно не тянет.

Я снял на видео наш крытый окоп, воронки вокруг, остатки «градов». Поверхность была похожа на огород великана, который решил выкопать картошку. Прогулялся вокруг лежавшей стелы. Посидел наверху – как же красиво было. Погода была ясная, видно далеко. Леса, поля, терриконы на горизонте. Но это можно написать про каждый день там.

К нашему окопу подошёл «Сумрак» с листами А4, спросил ножницы. На листах была распечатана топографическая карта. Точнее, три карты. С помощью скотча и наших рук он начал склеивать одну из них. Потом встал и пошёл к штабу, доклеивать две другие.

Наша артиллерия была вне зоны досягаемости. Связь МТС не работала. В Киеве шёл парад. Говорили, что техника с парада потом направится к нам.

Кстати, я потом видел парня, который предположительно был в колонне с той техникой. Он говорил про новые «кразы» с парада. Разбили их россияне, когда они ехали. Причём били в основном по добровольцам, стараясь уничтожить, а призывников, таких как он, – рассеять. Он бродил, пытаясь выйти к своим, его в тот момент нашли родители под Новоласпой и везли домой в Донецк. Меня подвезли до Стылы. Я тогда, сбежав из плена, добирался до Волновахи. Но я об этом ещё упомяну, когда буду идти к Волновахе.

Я про себя прикинул, что это минимум три дня пройдёт, пока они доберутся до нас. А может, и неделя. Нет, мы кончимся раньше на солнцепёке без воды. Да и следующий серьёзный штурм скорее всего станет последним, не крайним. А это – смерть или плен.

Альтернативой был уход и прорыв (красная, чёрная, серая зоны, а дальше наши). Варианты выхода обсуждали практически не таясь. «Славута» считал, что надо рвать налегке (без брони и амуниции, а если кому надо для облегчения, то и без оружия), быстро и напрямую. «Сокол», наоборот, был за то, чтобы выходить с экипировкой (мы за автоматы и бронеплиты расписывались), двигаться не быстро, но более скрытно. Мне, конечно, хотелось «Славуту» к нам в группу, с его опытом вождения групп по тылам… Но каждый из них считал по-своему и не хотел подчиняться другому. Явно намечались две отдельные группы на прорыв. Думаю, личностный фактор сыграл в этом основную роль. Но было и рациональное соображение – несколько малых групп имело больше шансов на успех при незаметном отходе. Одну большую труднее организовывать и легче обнаружить. С этой точки зрения вообще имело смысл делать три группы – у нас были три топографические карты от «Сумрака». Но чтобы была ещё одна группа, нужен вожак (а «настоящих буйных мало ©»)…

Единственно, что мешало уйти прямо сейчас, это отсутствие явного приказа на отход (по-прежнему была установка «стоять, держаться») и наши раненые, которых переход мог бы просто добить, не говоря о том, что двигаться быстро они не могли. Честно говоря, приказ к тому времени большой роли не играл – лучше уйти, выжить и не попасть в плен. Тем более, что часть людей (включая меня) там была без приказа. Но бросить раненых мы не могли, идти с ними – тоже.

Ещё была возможность достучаться до большой земли через журналистов. Как раз в то время в Киеве проходили какие-то акции по поводу наших войск и «котлов». У одного нашего бойца были знакомые журналисты, которые хотели взять интервью у родственников солдат, попавших в котёл. Надо было дать телефоны близких или друзей, но мы как-то один за другим отказались их давать. Не хотелось вмешивать родных. Тем более, что родители только начали догадываться, где я, но точно не знали, к счастью. В общем, эта идея быстро заглохла.

Весь день мы экономили воду. Думали, что дальше делать – до наших было 40 километров. Ждали. Закончился дизель для генератора, свои рации мы днём выключили, чтобы что-то осталось на ночь – больше их зарядить было негде.

Собака, которая жила неподалёку от штаба, лежала. Иногда вставала и шла, сильно хромая, – похоже, её зацепило осколком в одном из крайних обстрелов.

Когда солнце близилось к закату, к нам приехал «пикап L-200». Из него вывалились совсем молодые пацаны. Я подошёл к одному.

– Вы из какого подразделения?

– 3-й полк спецназа.

– А как обстановка вокруг нас, как вы доехали?

– Мы еле прорвались. Слоёный пирог. Сепары в Петровском вообще офигели, когда мы мимо проехали.

Кто-то из наших спросил:

– Вы воду привезли?

– Нет. А надо было?

– Блин, жаль. Давайте не задерживаться. Сейчас увидят машину и начнут обстреливать из миномёта.

Я не стал дожидаться отъезда и вернулся к пулемёту. Поставил его, чтоб контролировать дорогу из Петровского. Смотрел, как отъезжает «пикап» с ранеными. Тогда он мне казался шлюпкой, забиравшей пассажиров с тонущего «Титаника». Но на самом деле он сам был «Титаником».

Есть ещё одна бусинка, которую я не помню, куда вставить. Разговор с «Сумраком». Он был толи после отъезда машины, то ли ещё 23-го вечером…

Я находился на своей позиции, когда подошёл Гордийчук. Он остановился спросить, как дела. Услышал стандартный ответ, что всё нормально, и замер в задумчивости на несколько секунд, прежде чем двинуться дальше.

– «Сумрак», скажи мне, ты ведь владеешь информацией. Как сейчас с обстановкой? Что вокруг нас? Мы дождёмся помощи?

После этого «Сумрак» говорил минуты три, не останавливаясь. В вольном переводе примерно следующее:

– Все врут, никто ничего не делает. Обещают подмогу, идёт колонна, их раз обстреляли из «градов», они развернулись и дальше не идут. Все только обещают по телефону. А я тут тоже не могу уйти. У меня 25 лет в армии. Я был в Афгане (американская миссия). И теперь всё бросить… нарушить… Хорошо вам, добровольцам – вас ничего тут не держит.

– Ну, нас тут ничего не держит, но мы тем не менее тут, с тобой стоим уже сколько дней.

– Да, тут стоите… Уходить вам ещё опасней, тут хоть окопаться и защищаться можно.

Спорить по поводу «уходить опаснее» я не стал. В голове мелькнуло предположение, что, может, его самого в штабе не сильно любят и подставили вместе с добровольцами тут на могиле. Но только мысль… А ещё я подумал, что ему, наверное, тяжело делать выбор: наплевав на руководство, уходить и спасать людей или стоять и держаться, обрекая себя и других на гибель. Похоже, он выбрал путь самурая.

Я не могу осуждать его за этот выбор, хоть и моя жизнь была поставлена им на кон. Не знаю, что я выбрал бы на его месте. Как по мне, реальной ценности та высота не имела с 20 августа, когда её покинули корректировщики и нас отрезали от основных (отступавших) войск. И уйди мы раньше, возможно, были бы живы Темур и Владимир. Не было бы плена. А может, наоборот, попали бы все в засаду и погибли. Или в плен к кадыровцам, и жалели бы, что в бою не погибли… Я не знаю, какая была бы реальность тогда. И вообще, мне легко говорить – я присяги не давал.

Машина с ранеными уехала, а спустя время я увидел две вспышки в районе Петровского – хвост реактивной струи, потом взрыв. Затем дошёл звук, выстрела и взрыва. Потом ещё раз, в другом месте. Ещё через время пришло известие, что машина попала в засаду. Часть людей убита, часть в плену. В том состоянии, что я был, меня новость почти не тронула. Были только злость и досада. Зачем они поехали тем же путём… Но вообще, смерть я уже воспринимал как должное и сам удивлялся своей чёрствости тогда. А «Славута» негодовал: «Иван был бы жив, если бы вы не сидели тут, а ушли раньше, когда ещё можно было».

Иван выжил, хотя его считали погибшим. Месяц плена, избиений и издевательств. Он не расчитывал выйти оттуда живым. После возвращения из плена и лечения продолжил службу. Сейчас демобилизован.

Наступили сумерки, все собрались у «Сумрака» перед штабом, чтобы сообщить ему об отходе. Это было похоже на бунт на корабле. Когда команда собралась в кают-компании, чтобы сообщить капитану, что корабль утонул, воздух есть только в задраенных трюмах, но он заканчивается. И надо не ждать водолазов, а открывать иллюминатор и всплывать самостоятельно. Тем более, что до поверхности подниматься и подниматься…

Воды оставалось на день просидеть или на один рывок. Рации разрядились (только в тех, что мы днём выключали, ещё была половина заряда). До наших далеко, и они не придут. Артиллерия не поддержит. Раненых пока нет. Сидеть дальше – это гибель и плен (кому как не повезёт).

Гордийчук пытался убедить нас задержаться на горе ещё на день (фразы очень приблизительные, просто чтобы передать смысл):

– Рядом две группы, одна в километре, другая в трёх. Они идут на помощь. Несут воду. Немного заблудились, не знают как выйти.

– Где они? Не знают, как выйти? Давай я сейчас за ними схожу, выведу. Есть связь с ними?

– …

– Где эти группы, если они есть? Мы каждый день слышим о том, что кто-то идёт на помощь.

– У нас воды хватит только на один переход. Если мы тут останемся до завтра, то уже никуда не сможем идти.

– Завтра придёт колонна, обеспечит ротацию и пробьёт коридор. – «Сумрак».

– До наших 40 километров. Никто не придёт. А те недостаточные силы, что нам посылают на подмогу, уничтожают. Нас тут держат как приманку.

– Я обращаюсь к вам, – Гордийчук пытался убедить группу солдат, стоявших рядом, – Ладно, они – добровольцы, им ничего не будет, но вы тут по приказу…

– Я общался со штабом, они вообще удивляются, что мы до сих пор тут. Уйдя самостоятельно, мы окажем всем большую услугу, – им не придётся потом выкупать нас у сепаров.

Спор затягивался. Становилось темнее. «Сокол» сказал, что у «Славуты» есть тепловизор, а мы идём первыми, пока ещё что-то видно. И мы выдвинулись. В тот момент я очень надеялся, что остальные уйдут и захватят с собой «Сумрака». А не перерешают и останутся. Хотя лично у меня полной уверенности в этом не было.

В нашей группе было шесть человек. В порядке, как выходили: «Бродяга» – проводник, «Сокол», «Шаман» (я), «Монах», «Лис» и «Запорожье» (солдат Кировоградского БТрО). Мы уже по темноте продрались сквозь лесок, который, говорят, был напичкан растяжками и минами. Прошли пустошь и залегли до рассвета в начале следующего леса.

В тот же вечер ушла остальная группа, с «Сумраком». Их вёл «Славута». Они каким-то отчаянным рывком дошли до Иловайска за пару дней. Там они объединились с нашими войсками и выходили с ними по коридору, где их расстреливали, как в тире. Там ранили в голову Гордийчука, убили Владимира Бражника.

О нашей группе вкратце. Мы бродили, петляя, стараясь не обнаружить себя, пытаясь догнать уходивший фронт. Фронт двигался быстрее, чем мы. Воды очень не хватало, пили из рек, когда проходили мимо, брали в бутылки и шли дальше, экономя и надеясь дойти до следующей воды, пока не кончатся силы. Еды практически не было, но есть особо и не хотелось – мы начали входить в режим голодовки ещё на Саур-Могиле, на сухпайках. Под Кутейниковом мы нарвались на засаду спецназа ВДВ РФ (они сами сказали, не скрывая). Попали неожиданно, врасплох – они могли спокойно перестрелять нас, мы даже не успели бы ответить. Были взяты в плен (хотя их главный, Алексей, сказал, что другие группы пленных не берут – злые очень из-за потерь). Тогда в плен попали все, кроме «Лиса», он попал в плен позже, под Старобешевом. Я ночью бежал из-под охраны и пробирался дальше самостоятельно. На протяжении всего пути мне помогали люди, которых я встречал. Каким-то чудесным образом я прошёл окрестностями Старобешева не попавшись. За несколько дней я добрался до Волновахи. Оттуда, с помощью волонтёров, – в Харьков. На этом моё путешествие было закончено. Ехал в АТО на месяц, где-то так и получилось (отпуск плюс неделя за свой счёт). Через пару дней после возвращения вышел на работу. Остальные ребята из нашей группы, кроме «Лиса», были обменяны, продолжили службу, некоторые недавно демобилизовались.

Я ещё буду писать о том, как мы выходили. Но кому хотелось знать про Саур-Могилу, может дальше не читать. Наша оборона высоты бесславно закончилась 24 августа, поздно вечером.

Ну, не совсем бесславно… Насколько я знаю, сепары (или, может, уже просто россияне) ещё день или два не рисковали заходить на высоту, думая, что мы там. Об этом я могу говорить с уверенностью, поскольку одна группа, посланная нас вытащить, таки сумела дойти. Они вышли на высоту после нашего ухода. Высота была пустая; поняв это, группа вернулась (потом они ещё сами выходили, наверное, тоже можно рассказ писать).

 

24 Августа

Вечер

Уже в сумерках мы начали уходить с Саур-Могилы. Шли небольшим отрядом в шесть человек.

Впереди шёл «Бродяга», он был нашим проводником-следопытом. Позывной этот у него неспроста – раньше любил побродить с рюкзаком и картой, а теперь этот опыт и пригодился. Интроверт и интуит. Его интуиция не раз нас выручала.

Вторым шёл «Сокол», он был старшим в нашей маленькой группе. Так повелось ещё с Харькова, и «Вихрь» («Ровер») тоже назначал его старшим отряда.

Потом шёл я, практически в середине отряда. Блатное место. Думаю, меня там поставили, т. к. толку особого от меня не было – идёт себе, и на том спасибо. За мной шёл «Монах». Пятым шёл «Лис». Он не стал одевать бронежилет, взял только оружие. Поэтому был самым мобильным и юрким из нас. Замыкал нашу процессию Анатолий, тащивший ПКМ, который достался нам от отряда «Крым» (пулемёт с правого фланга). Он хоть и был из другого подразделения, но захотел выходить с нами.

Итак, Александр, Александр, Андрей, Александр, Алексей и Анатолий отправились в поход, который, они думали, будет недолгим.

Мы прошли метров двести по направлению к Петровскому вдоль опушки и повернули налево. Лесопосадка на склоне была завалена упавшими деревьями с посечёнными осколками стволами и ветками. Просто зайти в неё было сложно из-за поваленных стволов и густых кустов. Раз или два даже возвращались назад, чтобы зайти в другом месте. Пока «Бродяга» с «Соколом» пробирались вперёд, я вспоминал о том, что говорили про эти заросли – что в них много растяжек. Было слегка стрёмно, я прислушивался, надеясь услышать вовремя щелчок и успеть упасть. Но то ли слухи были преувеличены, то ли постоянные артобстрелы разминировали лесопосадку. Мы прошли сквозь чащу без происшествий, иногда поскальзываясь и держась за ветки – склон был крутой. Спустились в ложбинку. Впереди был пустырь с грунтовой дорогой. Потом – подъём и лес, к которому нам надо было дойти. В те дни луна была почти полная (больше половины точно) и светила в начале ночи – лунный свет хорошо освещал местность и нас. Если бы кто-то знал, что мы будем идти, мог бы устроить засаду и перебить нас спокойно. Но, видать, не судьба… Пустырь мы преодолели быстрым шагом, одной группой, держась на расстоянии нескольких метров друг от друга. Зайдя в лес, мы прошли метров тридцать и залегли. Надо было переждать до рассвета, чтобы продолжить поход. В темноте просто не было видно, куда идти.

Это была первая ночь, когда не надо было дежурить. Мы расположились кто как мог. Под деревьями, чтобы кроны нас закрывали от возможного обнаружения сверху. Я развязал шнурки, распустил слегка бронежилет, так чтобы можно было засунуть руки внутрь и, прижав их к груди, залезть в него как в кокон. Головой в шлеме прислонился к стволу дерева. Штурмовой рюкзак положил под поясницу, чтобы не застудить почек. И уснул, несмотря на холод. Было такое впечатление, что с этого дня кто-то начал отключать лето по ночам и включать его только на день, зато днём на полную катушку.

Уходя с могилы, я думал, что завтра, максимум послезавтра мы выйдем на точку в серой зоне, где нас подберут. А переночевать пару ночей на земле – это не проблема. И еда не проблема – по опыту похода под Горловку. Пару дней можно легко продержаться, главное, чтобы идти ничего не мешало, типа лишнего веса. У меня было несколько стикеров с мёдом, другие взяли ещё по банке консервов. Воды мы взяли столько, сколько у нас оставалось. У меня было два литра в рюкзаке (литр в бутылке, литр в гидраторе) – большое богатство – этого должно было хватить на завтрашний переход.

Из одежды с собой взял то, что было на мне, – бундесовские штаны, влагоотводящая футболка, лёгкий китель бундес (типа рубашки), бафка, каска и броник. Большой ошибкой, как я потом понял, было то, что не взял дополнительной одежды на ночь. Ну что же… «опыт – сын ошибок трудных». Всё только начиналось.

 

Пара фраз о походе и о войне

Опять

В те дни, когда мы шли, день и ночь отличались чувствительным перепадом температур. Ночью было очень свежо, и сон представлял из себя набор повторявшихся циклов.

Не было каремата и спальника. Из постельных принадлежностей были – броник и каска. И технология ночлега была следующая.

1. Сначала двигаешься, чтобы согреться.

2. Залезаешь в каску и бронежилет, как жук в панцирь, и перекрутив его слегка, чтобы бронеплиты были параллельно земле.

3. Перекручиваешься – ложишься на один бок, свернувшись калачиком.

4. Лежишь и дрожишь, ибо холодно.

5. Минут через пять, максимум десять, уставшее тело решает, что можно выключиться, и ты проваливаешься в сон, всё ещё дрожа.

6. По окончанию фазы глубокого сна просыпаешься в позе эмбриона из-за холода и чувствуешь боль в затёкших конечностях.

7. Повтор цикла с условиями: если слишком холодно, то встаёшь и приседаешь, растираешь ноги и руки, чтобы согреться. Если можно терпеть, то просто перекручиваешься в бронике на другой бок. Дрожишь и через пять минут падаешь в следующий сон.

Утром понимаешь, что что-то снилось, но не можешь вспомнить, что именно.

Это способ, который работал для меня. У кого не было бронежилета, как у Анатолия, например, тому было тяжелее. Кто, наученный предыдущим жизненным опытом, взял дополнительную одежду или спальник, как «Бродяга», тот, наоборот, переносил ночёвки полегче – не так дрожал. Но днём ему приходилось больше тащить на себе – когда каждый килограмм превращался в пудовую гирю, наподобие той, что у меня в кладовке пылится.

Если меня спросят, что было тяжелее всего, то это будет холод по ночам и жара с жаждой днём. Затем будут идти натёртые ноги, физическая усталость, нехватка еды. После возвращения я ненавижу мёрзнуть, и первое время таскал с собой бутылку с водой везде.

Да, я помню, что об этом писал, но ещё раз повторю уже ставшую банальной для меня мысль: война это не «ура – ура! в атаку!». Война – это пыль, грязь, пот и кровь. И усталость.

Риск и вопрос смерти – это важный момент. Но этот вопрос решается каждым персонально и один раз. А вот вопросы быта в ограниченном пространстве с малым количеством степеней свободы и жизни в тяжёлых условиях остаются всегда. И решать их надо постоянно. Обстрелы становятся фоном, а бои – эпизодами на фоне неказистой военной жизни.

В фильмах и книгах война, каждый бой – это приключение и что-то великое, героическое. Но я вспоминаю свои чувства, слушаю своих товарищей, кто там был… Например, «Берёза», который был на Саур-Могиле, как-то, когда мы ездили на похороны Темура, сказал: «Гонят эту хрень про героизм. Я не считаю того, что мы там делали, каким-то геройством».

И это созвучно с моими ощущениями. Ты оказался тут, потому что не мог иначе. И тут ты просто делаешь то, что должен. Потому что надо. Потому что приказ. Часто через силу, так как хочется поспать или хотя бы посидеть. Ощущения – не героические, ни разу. Скорее похоже на чувства марафонца.

Может быть потом, оглядываясь назад, ты подумаешь, да – это было круто. Но полюбить войну невозможно. Как и невозможно оставаться равнодушным, если она идёт рядом. В голову приходит образ, сыгранный Брюсом Виллисом в Die Hard. «Блин. Как меня это достало, – говорит он во время очередной заварушки и делает своё дело (правда то, как он это делает, – отдельный вопрос из области сказок)».

Возможно, сам момент принятия решения – остаться дома или поехать – является какой-то экзистенциальной вехой, как момент отделения от самолёта с парашютом. А дальше «взялся за гуж, не говори, что не дюж» – идёт проверка на прочность. И каждому жизнь отмеривает персональную порцию. Кому-то раны, кому-то смерть, кому-то плен. Но прежним не возвращается никто. ПТС – это не то, от чего надо лечить, это то, с чем надо научиться жить потом снова. Реч, конечно, о тех, кто побывал on the edge, а не трусил фуры и волонтёров (дай Бог им сил и здоровья) на блокпостах.

 

25 августа

Первый день выхода

Продолжение странствий…

Когда просыпался очередной раз от того, что подмёрз на свежем воздухе и затёк в позе эмбриона, я понял что уже начинает рассветать, и можно различать деревья и ветки. Подумал: «Надо бы идти, чтоб не терять время.» Будить других и строить было как-то не по чину. Но и не пришлось. Рядом тоже начали просыпаться и шевелиться люди.

Командир группы объявил пятнадцатиминутную готовность к выходу – время на попить, собраться и «сходить до ветру». Через десять минут, на ещё плохо гнувшихся ногах, я начал движение с остальными. Передо мной шли «Бродяга», за ним «Сокол». За мной – «Монах», «Лис» и «Запорожье» (тот, который Анатолий).

«Бродяга» выбирал направление и вёл нас, обходя непроходимые или, наоборот, слишком открытые места. Периодически останавливал группу, если впереди было что-то. Иногда они с «Соколом» останавливались, чтобы свериться с картой. «Сокол» доставал (или просил кого-нибудь из нас достать из его рюкзака) топографическую карту. Это была клеённая из распечатанных листочков карта, одна из трёх, доставшаяся нам от Гордийчука. Они с «Бродягой» что-то там рассматривали, прикладывали компас и совещались, пытаясь понять, где мы сейчас очутились и куда двигаться дальше.

В топографических картах я тогда разбирался слабо, поэтому в такие минуты отдыхал и наблюдал окрестности. «Лис» и «Монах» тоже обычно отдыхали молча и смотрели вокруг. Никто не договаривался, но получалось так, что мы смотрели в разные стороны, покрывая 360 градусов.

Для себя во время коротких остановок на пару минут я нашёл удобную позу. Сесть, не снимая рюкзака, опереться на него – практически полулёжа (во время длительных привалов мы снимали рюкзаки, а иногда и обувь с бронежилетами). Слегка подобрать колени, чтобы можно было положить свой АКС-74 на колено стволом вперёд, прикладом к плечу. И так, полулёжа на спине, можно осматривать широкий сектор и быть готовым открыть огонь. Если что, можно быстро перекатиться для изменения позиции. И профиль близок к земле. А главное – мышцы ног и спины отдыхают перед продолжением движения.

На практике и так не всегда сидел – иногда во время остановок просто садился или ложился, это зависело от состояния.

После того, как спереди поступал сигнал продолжения движения (чаще всего жестом), мы поднимались и в том же порядке шли дальше друг за другом. Шли молча. Старались выдерживать дистанцию.

Вообще «крутые спецназовцы» падают на колено, прикладывают автомат к плечу и «держат сектор» – я в кино видел. И честно я пытался так делать, пока силы не кончились (а кончились они ещё под Горловкой). Иногда кто-то (бывало и я) отставал или, наоборот, начинал наступать на пятки, или начинал говорить. Были разные эпизоды. Но это не кино.

К тому времени, когда поднялось солнце, мы уже успели напетлять кучу километров по лесу – прямо идти было невозможно. Главный объявил короткий привал. Мы сняли рюкзаки, распаковались. Сделали по несколько глотков воды и сидели, восстанавливая силы.

Шедший с нами солдат 42 БТрО Анатолий Бабченко (позывной «Запорожье» он взял для нас, чтобы мы не путались, т. к. на Саур-Могиле он был на одной рации с Запорожьем, и мы его так и запомнили), достал молитвенник и, сказав: «Спасибо, ребята, что разрешили пойти с вами», начал про себя читать молитвы – у него был свой православный долг, то ли пост, то ли обет, как у церковного человека. Сам он был из Херсонской области, хотя до войны девять или одиннадцать лет работал на шахте в Донецкой области, а ещё был звонарём в православной (скорее всего МП) церкви.

По типу характера Анатолий скорее был патерналист, т. е. он в таргет-группе для евангелистов «русского мира». И, как он сам рассказал тогда на привале, поначалу не видел ничего плохого в России и «русском мире». Но когда он узрел представителей «русского мира» и то, что они делали, когда пришли, он бросил шахту и уехал в Херсонскую область. Оттуда пошёл в ВСУ (я не спрашивал, сам пришёл или не стал увиливать от повестки – это почти одно и то же). В батальоне он был в группе тех, кто не пил и ответственно выполнял приказы. Поэтому и попал на Саур-Могилу («ну не поставлю же я туда этих алкашей – они друг друга перестреляют» – это стандартная мотивация начальства).

Он не был героем из книги, не поднимал в атаку, не подбивал танков, попав в плен к россиянам, давил на жалость, а не плевал в лицо российскому десантнику (хватало ума для понимания бесполезности этого действия). Он просто ещё один нормальный гражданин, попавший в ненормальные условия. Солдат, тянувший лямку войны со всеми. Но, думаю, его внуки будут гордиться дедом.

Я тогда ещё обратил внимание на разницу в аммуниции с солдатами ТРО. Форма стандартов УССР, брезентовый рюкзак «аля котомка». Про кевларовые каски, наколенники-налокотники, тактические очки, штурмовой рюкзак я вообще молчу. На фоне солдат полуразваленной, но так и не добитой за 23 года армии, небольшая развед-рота «Вихря» («Ровера»), частью которой мы были, ещё выглядела неплохо. Она находилась под плотным шефством волонтёров, была обеспечена удобной натовской формой (хоть и секонд-хенд, но в хорошем состоянии), облегчёнными бронежилетами и кевларовыми касками (ну не у всех в роте, но были…) и т. д. Плюс к этому бойцы нашей группы сами экипировались. На гражданке многие были вполне успешными профессионалами, небогатыми, но способными прокормить себя и семью.

Да и сам принцип наполнения роты (полностью добровольный, сначала приходили и уже на месте призывались) приводил к тому, что в ней были только люди, пришедшие защищать свою страну – Украину. И, кстати, защищать на территории своей Украины, а не чужой страны (адепты «новороссии», если им кажется иначе, пусть сверятся с картой и поймут, что они банальные террористы, орудующие в Украине).

Disclaimer и имхо. Конечно, во всех частях ВСУ были волонтёрская помощь и мотивированные патриоты. Иначе бы армия вообще не сдвинулась. Просто в нашем подразделении «температура была выше, чем в среднем по больнице».

Мотивацией и экипировкой слегка компенсировалась нехватка профессионализма на тот момент (насколько я знаю, потом профессионализм повысился, были курсы, учения, много выполненных заданий, рота стала отдельным батальоном, но это уже без меня). Неудивительно, что, увидев издалека людей в натовских касках на горе, сепары могли решить, что там американские наёмники. Вдобавок не паникуют, вкогтились в высоту, отстреливаются – фашисты, одним словом, американские, в бундесе… Как же ещё?

Вообще вкогтились и отстреливались все, не только наша рота, сепары же не знали о «чертырёхсотых» на горе, которых тоже было некоторое количество. Со стороны, наверное, ситуация на горе казалась лучше, чем на самом деле. К счастью для нас.

Привал закончился, мы затянули бронежилеты, позабрасывали рюкзаки за плечи и продолжили движение. И снова петляние – иногда мы шли практически назад, уткнувшись в непроходимое место. Я с сочувствием наблюдал, как «Бродяга» с трудом протискивается со своим большим рюкзаком сквозь дебри, пробивая дорогу. Зато ночью ему за это была компенсация в виде меньшей дрожи от холода.

Со стороны Саур-Могилы были слышны звуки артобстрела. Её продолжали обрабатывать уже после нашего ухода. Видимо, не знали, что нас уже там нет. Это хорошо – значит, тут нас не должны ожидать, если думают, что мы ещё держим высоту. Позже я узнал, что где-то в то время на Саур-Могилу добрались спецназовцы, которых посылали нам на усиление. Они увидели, что высота оставлена, и стали выходить сами. Получается, мы с ними разминулись в одном лесу. Может, и к лучшему. Есть вероятность, что мы начали бы поливать друг друга «дружественным огнём», они наверное – тоже.

Петляя в зарослях, мы попали на участок выжженного соснового леса. Примерно там, где видели накануне обстрел зажигательными (фосфорными?) снарядами – это когда я решил, что «днр-рф» (так теперь буду писать, когда непонятно, кто именно из них, российские интервенты или украинские предатели-коллаборанты, или все вместе) охотятся в лесу за идущими к нам группами.

Лес местами ещё дымился. Под ногами был чёрный ковёр из сгоревших иголок. Как ни странно, деревья в основном стояли целые. Только иголки почернели, пожухли и посворачивались в красивые цыганские кудряшки. Отдельные стволы, наверное, сухие, сгорели до корней. И там, где сгорел ствол, из ямки с пеплом, откуда-то от корней, поднимался дымок. Кое-где лежали куски-клубки непонятной субстанции серого цвета. Мы их обходили по принципу – «непонятно? не трогай! необычно? не наступай!». Теоретически в этом месте могли быть и люди (кого-то же там пытались сжечь), но обгоревших трупов мы не встретили. И запах гари…

Уже потом, спустя месяц, в Харьковской области, я оказался в сосновом лесу. И картинка с золой под ногами и обгоревшими соснами встала у меня перед глазами. Вместе с запахом и ощущениями. Флэшбэки…

После обгоревших сосен снова кусты, подлесок, чаща. Вправо, влево – уткнулись, назад – обошли. Пройдено немало. А по прямой… лучше не смотреть, можно смело делить на два… на три… не знаю. Смотрел по «гугл-мэпс» недавно, если я правильно понял, то меньше 10 км по прямой прошли мы за весь длинный день.

Зарисовка из жизни туриста в походе (у кошки четыре ноги…. жалостливая).

Об этом можно писать в каждом абзаце, т. к. это сопровождало весь поход. Напишу один раз, а вы подставляйте сами (как припев в песне).

Пот заливает глаза, течёт по носу и срывается каплей. Можно высунуть язык и, словив её, почуствовать солёный вкус. Стираешь его руками с бровей, чтоб не резало глаза, но руки сами мокрые от пота. Снимаешь китель, чтоб лучше охлаждаться, идёшь, царапаешься о ветки голыми руками, но жарко всё равно. Вся одежда мокрая. Мокрые и тяжёлые от пота и грязи (когда сухие – это просто пыль) штаны мешают переставлять ноги. Рюкзак, поначалу лёгкий, обрывает плечи и, сговорившись с бронежилетом, обоймами и гранатами, тянет тебя к земле. Автоматный ремень старается обойти воротник, если китель надет, и врезаться в шею. Постоянно болят мизинцы, особенно при начале ходьбы; пройдя десять минут, к боли привыкаешь. Периодически тебя догоняет товарищ сзади, и понимаешь, что надо ускориться. Потом догоняешь товарища спереди и понимаешь, что надо замедлиться. При всём этом стараешься идти след в след и смотреть по сторонам, поскольку враг, может, уже держит тебя на прицеле.

Я теперь с совсем другими чувствами смотрю фильмы на эту тему – про выживальцев и военных.

После обеда был длинный привал, около часа. Открыли банку тушёнки. Съели её, черпая ложкой по кругу. Пожевали галетного печенья. Глотнули воды, которая уже была на исходе. Прикопали банку и обёртки. Полежал, расслабившись, появились силы и даже желание двигаться дальше.

Снова 15 минутная готовность. Звук липучек на одеваемых бронежилетах. Рюкзаки за плечи, АКС на шеи. Поправили. Пригнали. Двинулись.

После привала я опять начал чувствовать мизинцы. Дорогая, но не совсем подходившая по колодке обувь. Проявляться это начало не сразу, но чем дальше, тем хуже.

Мы снова двигались по лесу, который редел. Появлялись прогалины, песчаные лесные дороги. И квадраты с посадками молодых сосен. «Монах» начал отставать, попросил остановиться, т. к. ноги болят – видимо, растёр. Остановились. Когда Саша снял обувь, остальные («Запорожье», «Сокол» и «Бродяга», а «Лис», как и я, молчал) чуть ли не в один голос, радостно:

– Тю, так это у тебя грибок разъел. Делов-то… – «тю» это было харьковское присловье в исполнении «Бродяги».

Я насторожился, снял свои ботинки, которые носил целыми сутками. Ступни выглядели, будто недавно из ванной. Мизинцы имели отличавшийся красноватый цвет. Наверное, и у меня грибок, подумал я, пора бы уже…

– И запах слышишь? Сладковатый. Это ОН. Это ерунда. Всё нормально будет. – ободряли «Монаха» товарищи.

Я понюхал свои ноги. Неее, т. е. фуу, ни разу не сладкие, даже потом не пахли – пахли грязью, землёй. Земля в ботинках и носках была и уже не вытрушивалась полностью ещё с того дня, когда танки завалили стелу. Я ещё тогда босиком к пулемёту выныривал.

Покопались в аптечках, нашли подходящие мази и спрей (лечаще-обезболивающий спрей, кажись, у «Лиса» был… чего только у него не было). Пока «Монах» занимался своими ногами, я смазывал свои. Через 15 минут пошли дальше.

После очередного квадрата с молодняком «зелёнка» закончилась. Впереди был просвет, метров 500 до следующей посадки. Осмотревшись и собрав остатки сил, мы начали его перебегать.

Перебегать – это громко сказано. Бежали как могли, шли, бежали снова. Я про себя читал «Отче Наш» чтобы пронесло, и нас никто не увидел. Добежав до посадки и углубившись в неё чуть-чуть, мы попадали, пытаясь отдышаться и благодаря все силы, которые могли вспомнить о покровительстве.

Дальше шли некоторое время вдоль лесных дорог. На одной из развилок стоял знак какого-то лесного хозяйства. Недалеко от места, где по карте должна была быть речушка, Бродяга остановился и подал сигнал тревоги. Мы присели и ушли в сторону с дороги. Впереди что-то было.

«Сокол» послал «Лиса» с «Монахом». Они вернулись, сказав, что дальше на дороге стоит какая-то военная техника. Движения не замечено.

После этого были посланы мы с «Бродягой» на обследование техники. Помню, как подкрадывались, «Бродяга» с АКСУ, я разжал усики на РГД-5, чтоб сначала бросить её, а потом стрелять, «если шо».

Оказалось, что на дороге стоит наш брошенный военный «краз», предназначенный для наведения понтонных переправ. Он стоял как раз перед пересохшим руслом реки. Не вписался в поворот. Подошли остальные. Мы осмотрели его на предмет растяжек. Облазили его в поисках воды. Своя вода уже закончилась. Ни воды, ни чего-либо полезного там уже не было. Следующая река была дальше по карте, и была надежда, что она не пересохла.

Мы двинулись вперёд. Снова пришлось проходить открытые пространства. Повезло, что вокруг не было ни души. Уже ближе к закату мы дошли до реки, текущей в лесу.

В том месте, к которому мы вышли, берег был истоптан, валялось несколько пустых пластиковых бутылок. Пачка патронов. И одна полимерная бронеплита (как у нас) – довольно редкая штука в тех местах. Стало понятно, что тут перед нами была вторая группа. Но уже ушла дальше.

Мы набрали в реке воды, я взял ещё одну бутылку, из оставленных – теперь я мог нести с собой три с половиной литра. Напились воды – на вкус она была чистой. Только если присмотреться, было видно, что в ней плавает какая-то полупрозрачная взвесь. Живая это взвесь или нет, всем было наплевать.

Утолив жажду, мы перешли реку по бревну и прошли ещё пару сотен метров. Дальше были опушка и поля. Вдалеке виднелись лесополосы. Здесь мы начали готовиться к ночёвке. Я достал из рюкзака китель. Он был ещё влажный от пота. Пришлось засыпать в таком, в надежде, что высохнет на теле.

Ночь была холоднее предыдущей. Наверное, сказывалась близость воды и низкое место.

 

26 августа

День рождения

Ночь была свежа. Товарищи периодически вставали и делали зарядку, чтобы перестать дрожать и снова уснуть. У меня не получалось заставить себя это делать. Внутри бронежилета перекручивался на другой, не налёжанный, бок. Подрожав пять минут, снова засыпал.

На рассвете мы стали собираться к выходу. Сначала вернулись назад, к реке. Набрали воду в имеювшиеся ёмкости. Попили сами. И, в обычном порядке, друг за другом, двинулись на запад.

За лесом начиналось открытое пространство, примерно на километр. Дальше виднелись поросшие холмы. Метрах в ста от кромки леса, где мы вышли, отдельно стоял островок из деревьев. Между ним и лесом рос подсолнечник. К этой роще мы и направились по подсолнухам. Ох уж эти подсолнухи… С одной стороны, они хорошо маскировали и давали такой ценный ресурс, как семечки. С другой, пока пройдёшь сквозь них, весь мокрый от пота, за шеей – пригоршня колючего мусора и руки в мелких царапинах. Это, конечно, лучше, чем идти у всех на виду. Но… как они меня злили тогда!

Роща, к которой мы подошли, по периметру обросла плотным колючим кустарником. И попасть в неё мы могли только по кабаньим тропкам, которые были похожи на тоннели в ветках. Зато внутри было свободно и тихо. На земле валялись нападавшие мелкие дикие груши. Вполне съедобные в малых количествах. Видимо, они привлекали сюда кабанов. «Сокол» сразу стал мечтать о том, как здесь можно было бы охотиться. Мы съели по несколько груш. После второй во рту всё связало, и пришлось потратить несколько глотков воды, чтоб протолкнуть. Порывшись в рюкзаке, я достал маленький брикет чая «пуэр». Эх, если бы его заварить. Попробовали с «Монахом» его пожевать. Нет, не то.

«Лис», у которого тоже есть дочь, подбодрил меня, сказав, что я ещё вполне могу успеть до первого сентября вернуться в Харьков и отвести свою дочку первого сентября в школу (в 6-й класс), побывав на линейке. Эх, «Лис»… Думаю, твоя дочь дождётся отца.

В это же время «Сокол» вставил аккумулятор в свой мобильный и звонил «Вихрю» («Роверу»). Повезло, в этом месте «Киевстар» ещё ловил. Разговор шёл не прямым текстом. Легенда – мы типа собрались компанией на пикник, порыбачить и выпить. А теперь решаем, где же мы встретимся с остальной частью компании. И как с транспортом? И т. п. Это не спасает от расшифровки – если будет слушать человек в контексте, он сможет понять, о чём речь. Но, как минимум, автоматизированные системы, срабатывавшие на ключевые слова и фразы, это может обмануть. После разговора у нас появилась новая точка, куда двигаться. Там мы должны были встретиться с группой «Пламени», которую посылали раньше к нам на высоту. С ними мы должны были выходить совместно.

После звонка наше место было засвечено, и надо было выходить. Я с облегчением сказал:

– Ну, мы вышли из красной зоны, теперь разве что на вражескую группу напороться можем. (Я имел ввиду случайно наткнуться).

– Вот же ты, «Шаман», параноик, – сказал «Сокол», – да никто на нас специально не охотится.

Помню, меня это тогда задело, я начал возмущаться и оправдываться, что не то имел в виду… В спор или конфликт это не переросло. Но ещё полдня потом я испытывал чувство несправедливости и выговорился только в обед, после чего почувствовал себя лучше. Вообще, в том состоянии мы могли, с одной стороны, многое переносить, но с другой – иногда вспыхивали от мелочи, если кому-то казалось, что нарушена справедливость или затронуто его чувство достоинства.

На войне и в походах словесные конфликты периодически происходят на ровном месте. Важно их разрешать, выговариваться. Человек в отряде на выходе, затаивший обиду, – это самый опасный враг.

По кабаньим тропкам, на корточках, мы выползли из грушевого оазиса и вернулись к лесу через подсолнухи. Прошли по лесу вдоль опушки несколько сотен метров, выбирая место для рывка – так, чтобы прикрывали хотя бы холмы по бокам. И, перекрестившись, быстро пошли с перебежками по открытому пространству, к спасительным деревьям вдали. Не знаю кто как, но я молился, чтобы нас не заметили и не накрыли из миномёта. Слишком лёгкой добычей мы были.

В отличие от ночи, днём было жарко. Добравшись до отдельно стоявших деревьев, мы попадали. Мокрые и задыхавшиеся под брониками с амуницией. Пять минут отдыха. Я выпил несколько глотков воды, останавливая себя и напоминая, что надо экономить – неизвестно, когда будет следующий источник. Дальше были холмы с сосновыми посадками (квадратно-гнездовым методом). Мы шли и шли. Носом дышать не получалось – не хватало воздуха. Приходилось дышать через рот. От этого влага терялась ещё быстрее. Язык становился деревянным, а горло – сухим. Глоток воды из гидратора на ходу спасал на некоторое время. Уже в обед, в какой-то момент, я почувствовал, что организм не справляется с отводом тепла, несмотря на то, что что вся одежда уже мокрая от пота. В глазах темнело, а сердце колотилось. Меня спас большой обеденный привал. Мы остановились где-то на час. И это было ощущение, близкое к счастью, когда ты можешь просто сидеть. Я выпил три глотка, потом достал и съел два стикера с мёдом. Запил ещё несколькими глотками воды (вода – это очень странный предмет… а не мёд, чтобы там ни речитативил Винни Пух). Ещё оставалось два стикера с мёдом – это на завтра. Пока мы отдыхали, я сказал, что сегодня мой день рождения, который я не ожидал встретить таким образом. Все оживились. «Сокол» сказал, что обязательно это отметим.

После обеда мы двинулись дальше. Шли по посадкам и полям. Вокруг попадались следы пребывания людей и техники, но ни одного человека. За три километра от точки, к которой шли, мы сделали привал. Остановились за посадкой, на месте, где раньше стояла наша военная техника, судя по следам и обёртке от печенья, которую мы нашли. Свои обёртки мы закапывали и следы пребывания уничтожали.

«Лис» достал крайнюю банку с консервами, 250 граммовую, свинина/говядина с какой-то крупой. У меня был сухой спирт, на нём разогрели тушёнку. «Сокол» достал фляжку, в которой было сто граммов водки. Три человека не пили, у меня был военный пост и я воспользовался тем что день рождения мой и я никого не обижу, не выпив. Анатолий не пил принципиально по религиозным соображениям, «Лис» тоже не пил. Командир группы произнёс тост и с «Бродягой» и «Монахом» сделали по глотку (100 граммов на троих). Интересная традиция – наносить ущерб своему здоровью, выпивая за здоровье именинника. Хотя в тот момент глоток спиртного наверное был больше полезен, чем вреден. Двумя ложками, черпая по кругу, мы съели праздничное блюдо – тушёнку. Сделали несколько фото на почти полностью разряженный смартфон. Это действительно был самый крутой день рождения в моей жизни. Глубоко в тылу врага, прорываясь из окружения. После недели на Саур-Могиле, под постоянными бомбёжками. Я не могу такого пожелать другим, да и себе не желал бы опять. Но, блин, спасибо… И главный подарок ждал впереди, но об этом я узнал на следующий день от «Бродяги» – когда он увидел растяжки. А было бы иронично, прожив ровно 38 лет, умереть в день своего рождения. Представляю надпись на могиле. Вселенной не откажешь в чувстве юмора. Буду считать это подарком.

Оставалось пройти немного до леса. Мы шли на закате, в сумерках. По грунтовой дороге. Иногда по траве в поле. Перепёлки, выжидая до последнего, вспархивали прямо из-под ног. Их было много, но ни стрелять, ни готовить что-либо, так чтобы был дым, нельзя. Да и не получалось у меня видеть в них еду в тот момент. Есть вообще не хотелось, хотелось пить.

Уже стемнело, когда мы подошли к небольшому лесу, в котором должны были встретиться с другой группой. Мы поднялись на холм, чтоб зайти с неудобной стороны, которая не просматривается. По темноте и на автопилоте от усталости шли вдоль опушки. Пройдя метров пятьсот, «Бродяга» и «Сокол» остановились, посовещались. После чего сказали, что ночуем здесь, на опушке. Мне было не по себе, спать под хилыми деревцами, где могут увидеть сверху (говорили, что у россиян есть беспилотники с тепловизорами). Хотелось спрятать всю группу. Приказать другим я не мог, но сам, не послушав «Сокола» (да, виноват…), залез на три метра сквозь плотный подлесок по звериной тропке, чтобы быть плотно закрытым растительностью сверху. За мной пролез Анатолий.

Эта ночь была вполне терпимой по холоду. Просыпался и переворачивался только из-за налёжанного бока. Видимо, сказывалось то, что место было на возвышенности и далеко от воды.

 

27 августа

Поляна с растяжками

Поиск группы «Пламени»

Утром «Бродяга» прогулялся назад и рассказал, вернувшись, что мы вчера случайно прошли мимо растяжек. Не случайно «прошли», а случайно «мимо». Все нормальные входы в лес защищены растяжками, поэтому хорошо, что мы не стали вчера тут заходить.

– А я говорил тебе, – не лезь, – сказал мне «Сокол».

И он был прав. Единственно, что меня оправдывало, это то, что я выбрал кабанью тропку. А звериная тропа – не то место, где стоит ставить растяжки на человека.

Надо было зайти в лес. И мы пошли назад. Заодно высматривая растяжки. Днём их было видно, если искать. Мы не старались их все найти, но только пока мы шли, я увидел штук пять – леска, зелёный колышек и Ф-1. Стояли они на тропинках вдоль леса и там, где тропинки заходили в лес. Случай или интуиция проводника нас уберегли, но пройди мы вчера на три метра левее, одну из них мы бы сняли. Вообще, как я понял, интуиция и та незримая связь с миром, которая просыпается у людей, творят чудеса. Надо к себе прислушиваться, чтоб не пропустить подсказку вселенной, своего «Я». Потом слышал несколько подобных историй от других. Когда люди проходили практически по краю пропасти на интуиции.

Пришлось порядочно вернуться, чтоб зайти в лес сбоку. В лесу мы остановились, а «Бродяга» отправился на разведку и поиск группы.

Пока его ждали, я позавтракал (заодно пообедал и поужинал) оставшимися двумя стикерами с мёдом. И погрузился в раздумья, сравнивая реальность с компьютерной симуляцией. И если обычная жизнь, с семьёй, работой и друзьями, выглядела игрой, а война – игрой в игре, то наш выход из окружения был ещё одной игрой в игре, с ещё одним уровнем вложенности. С более бедной сюжетной линией и большим количеством ограничений. Удовольствие от этой игры – весьма сомнительное. Ещё пришла мысль о «Бобре». Тогда я подумал: хорошо, что его в бою ранило в руку. А то и ему сейчас тут пришлось бы выбираться с нами. Мелькнуло даже сожаление, что меня тогда не зацепило (очень глупая мысль, согласен). Ещё мы узнали после вчерашнего разговора, что Амвросиевка уже не наша, Комсомольское – тоже. Я думал о том, что фронт откатывается быстрее, чем мы идём. А ресурсы наши уже на пределе. И это меня злило.

Мёд съел, мысли закончились, в голове начала крутиться очередная мелодия (иногда мозг любил чем-то заполнить время). Через полтора часа (по моим ощущениям) вернулся «Бродяга». Вокруг нас никого не было найдено. Надо было двигаться в другую часть леса. Для этого мы вышли и стали его обходить, как вчера. По холму, снова мимо опушки с растяжками.

Мобильной связи не было. Только на холме, недалеко от места нашей ночёвки, добивала российская вышка «билайн». Пользуясь роумингом, мы стали посылать смс с номеров МТС. «Сокол» пытался состыковаться с «Пламенем» и «Вихрем». Я подсоединил аккумулятор к своему второму «дубовому» телефону и послал смс жене о том, что со мной всё в порядке. Крайний раз, когда мы с ней общались, я был на Саур-Могиле. С тех пор прошло несколько дней неизвестности для неё (и, насколько я понял, нас несколько раз «хоронили» в штабе). После меня с этого телефона «Монах» послал весточку своим родным. Потом, кажись, «Лис».

Связаться с «Пламенем» получилось, но то ли из-за билайнового роуминга были задержки, то ли ещё что. Обмен сообщениями происходил с перерывами. Наверное, тогда «Вихрь» что-то написал про Иловайск. «Сокол» потом рассказал, что там есть наши и что какая-то фигня с вертолётом произошла – упал. Я подумал, что с нашей скоростью мы не скоро дойдём до Иловайска. Да и вообще неизвестно, что там будет в то время. Хорошо бы, чтобы нас достали из серой зоны. Но туда ещё добраться надо. А иллюзии по поводу «волшебника в голубом вертолёте» хоть и давали силы и надежду, но как реальные не воспринимались. В «помощь идёт» мы перестали верить ещё на высоте.

Было принято решение попытаться найти группу. И если не получится, то двигаться на запад самостоятельно. Само наличие группы ставилось под сомнение (уже потом я узнал, что группа точно была, и они даже выходили на Саур-Могилу после нашего ухода).

Мы обошли лес с другой стороны. Остановились. Сначала «Монах» с «Запорожьем» (который Анатолий) пошли в одну сторону на поиски. После их возвращения послали нас с «Лисом» в другую сторону. Мы шли вдоль опушки (группа должна была быть на краю леса), каждые 50–100 метров заходили в лес, немного проходили и негромко звали: «Пламя». Один раз нам почудилось, что мы кого-то слышим. То ли показалось (если сильно прислушиваться, то иногда набор разных звуков может сложиться во что-то осмысленное), но мы так никого и не нашли. Когда возвращались назад, я стал замечать кустики шиповника и сорвал несколько ягод. С этого момента я всегда старался иметь пригоршню этих ягод. Держишь её на языке, чтобы меньше хотелось пить, потом съедаешь, когда надоест. Думаю, это был один из ингредиентов, позволявший тогда держаться физически.

Вернувшись, мы доложили о результатах остальным, после чего наша группа двинулась на юг, юго-запад. Уже в темноте мы дошли до реки. Недалеко был населённый пункт. До нас долетали звуки техники и лая собак. Вода закончилась ещё тогда, когда мы только отходили от леса. Так что река была очень кстати. Вода в ней была мутноватой в свете фонарика и пахла не очень, но это была вода. Мы попили и расположились на ночлег. «Лис» и «Сокол» начали спорить, уже не помню с чего у них началось, но, слово за слово, накал дошёл до того, что прозвучала угроза применения оружия. Все напряглись. «Монах» говорит, что он не верил в возможность стрельбы. Я верил, видя, как столкнулись два характера. Шум и «трёхсотые» нам были ни к чему. К счастью, спор закончился сам собой, хотя каждый остался при своём. После этого мы таки легли спать.

Дневной зной и вечерняя духота сменились промозглой сыростью и холодом. Всё усугублялось влажной, ещё не высохшей после перехода одеждой. Это была одна из тяжёлых ночей. Не то что предыдущая.

 

28 августа

Сеятель

О, да. Это была холодная ночь. Близость к воде добавляла сырости. Поэтому приходилось периодически вставать и делать зарядку, чтобы хоть немного согреться.

Утром проснулись, когда только начало рассветать. С другой стороны речки за рядом из деревьев и кустов была просёлочная дорога. По ней, осветив нас через редкие заросли фарами, проехала тентованная «газель». Из кузова слышались женские голоса. Скорее всего они ехали на работу из села.

У нас уже раньше бродила идея о том, что с машиной мы могли бы добраться до границы с нашими за несколько часов. Хотели дозвониться знакомому в Харьков, попытаться через него найти кого-то из местных на оккупированных территориях, кто мог бы нам помочь. Но безуспешно.

Проехавшая мимо «газель» натолкнула на другую идею. Раз мы близко к цивилизации, и тут проезжают авто, то можно попробовать остановить одно из них, достаточно вместительное, и попросить подбросить нас. Взамен мы бы рассчитались деньгами (которых у нас было немного) и вещами – один только мой мультитул «Leatherman Charge ALX» стоил в районе 3 тыс. гривен, а я бы его тогда отдал ради такого дела не колеблясь.

У этой идеи были сторонники и противники. В конце концов, идея была отвергнута большинством. Было слишком много рисков и факторов, на которые мы не могли повлиять.

Из основных рисков первый – это то, что нас заметят издалека местные, в момент остановки машины. Смысл операции теряется, т. к. уже будет ориентировка на неё.

Второй риск, что водитель окажется упоротым сепаром и откажется нам помогать. Что делать в этом случае? Убивать некомбатанта? Не подходит – тогда уж лучше и не начинать. Взять его с собой, погрузив в машину? Не факт, что мы сможем сами уехать далеко. Безопасных путей мы не знали, и без местного, дружественного нам водителя могли заехать на сепарский блокпост или ВОП. Кроме того, дома или на предприятии пропавшего водителя хватятся и начнут искать. А сейчас о нашем присутствии никто не знает, и это преимущество нам не хотелось терять.

Дальше будут мои субъективные измышления. Я могу ошибаться – не вопрос. Но в данный момент это то, что я думаю. Если кто-то не согласен, то это его право.

По поводу морально-правовых аспектов отбора транспортных средств у предприятий и населения. В военное время – да, это обосновано. В мирное время, в некоторых случаях, тоже да. Есть понятие в админкодексе об избежании большего вреда. В нашем случае подошёл бы второй пункт – т. к. для нас это был вопрос выживания.

Но вот что касается военного времени, то тут есть нюансы. Для нас было очевидно, что шла и идёт самая настоящая война. Но военного положения не было.

Кто-то вообще скажет, что это не война, например, потому, что военных РФ там нет (ну типа междусобойчик внутриукраинский). Но это будет неправда – они там по самые уши, просто официально это не признается Лавровым… пока. Или потому, что РФ не применяет авиации. Или потому, что нет развёрнутых столкновений тысяча танков на тысячу, как во второй мировой. Есть ребята, которым мало крови, чтобы назвать войну войной (ок, а если ЯО будет применено, вам этого хватит?).

Но, друзья, это война. Локальная, с ограниченным применением вооружений. В ней есть убитые и раненые, есть танки, артиллерия и другие вооружения. Это не укладывается исключительно в рамки местного бандитизма или, как это любят называть вражеские голоса, «сопротивление шахтёров и трактористов хунте». В войне участвуют военнослужащие Украины и РФ. И те, кто, имея украинский паспорт, не считает себя украинцем и воюет против Украины. По факту – за РФ. Чтоб они там не говорили…

И при этом есть не разорванные дипломатические и торговые отношения. Отсутствует военное положение в Донецкой и Луганской областях. И есть формулировка об антитеррористической операции.

Ну что же, какое время, такая и война. В эпоху постмодернизма и войны гибридные, подлые, с налётом шизофрении.

С другой стороны, я думаю, что это «закрывание глаз» тоже имеет свой смысл. В 1918 г., когда правительству УНР надоели гибридные действия большевистской России, они назвали вещи своими именами. Мирный договор был расторгнут. После чего в кремле сказали: «Ах так, значит, нет мирного договора? Хм, ну оки.» И повалили сюда с новой силой, уже не пытаясь действовать гибридно под масками рабочих и крестьян криворожской республики (или как там это тогда называлось). И запад нам не помог. Чем это закончилось, все знают. Что-что, а убивать и умирать россияне умеют хорошо, а главное – массово. В то время, как у нас обычно разброд, шатания и каждый себе на уме (и я не исключение). Шибко мы вумные, и где три казака, там два гетмана. Очередной раз убеждаюсь в этом, наблюдая разборки между волонтёрами и товарищами по оружию.

Похоже, в правящих кругах сейчас боятся чего-то подобного. Поэтому и идут на минские соглашения, тянут время. Не разрывают дипломатических отношений.

А может, я ошибаюсь, и причины нашего маразма – другие, менее благородные…

Ну что же, посмотрим, удастся ли нам закончить то, что не получилось сто лет назад. Стать самостоятельной и независимой страной в Европе. Боюсь, пока РФ не перестанет хотеть быть империей, это будет сложно.

Третий риск с машиной состоял в том, что водитель может оказаться умным сепаром, склонным к риску. Рассказать о том, как он любит Украину, согласиться нас подвезти и довезти до ближайшего укреплённого пункта местных террористов (или я неправильно пишу? признали там уже наконец «лнр-днр» террористическими организациями? или они по-прежнему «ополчение»?).

В итоге, хотя идея казалась соблазнительной, большинством, включая командира, она была отвергнута. Пока мы обсуждали «газель», я высказал свой скепсис по поводу того, что мы слишком медленно продвигаемся и нас может банально не хватить физически на то, чтобы дойти до наших. Сказал, что надо идти по дорогам по ночам. Идея с «газелью» мне нравилась, несмотря на стрёмность.

Но нет. И может, оно и к лучшему. «Газель» проехала обратно, возвращаясь по тому же маршруту. Уже без голосов из кузова. А мы продолжили собираться к выходу. Набирать воду, пить, упаковываться в бронежилеты…

Прошли вдоль речки до ближайшего мостика. Провели разведку и, никого не обнаружив вокруг, перешли речушку. Дальше шли по лесопосадкам и полям подсолнечника. Проходя, захватили с собой по несколько тарелок с семечками.

Обойдя очередной холм, подошли к лесу, росшему на склоне крутого высокого холма. По лесу пролегала удобная протоптанная дорожка. И ведь нас должно было это насторожить… Но по карте тут не было строений или населённого пункта. Так шли и радовались скорости и удобству – не надо продираться и петлять. Мы двигались тихо и без разговоров. Поэтому первыми услышали голоса, звук двигателя вдалеке и лай собаки. Быстро ушли в сторону и залегли за деревьями. Спустя время, оценив обстановку, мы начали двигаться параллельно тропинке, постепенно уходя выше и дальше от неё.

Пройдя так около ста метров, мы увидели, что за дорожкой, там, где ничего не должно было быть, раскинулся посёлок. Доносился звук работавшего трактора, крики детей, долетали обрывки разговоров. Мы начали уходить вверх по склону от посёлка. На середине склона остановились и залегли. По приказу я поднялся выше, почти до гребня холма, чтобы осмотреть посёлок. Вернувшись, доложил. Карта была старая, и за прошедшие годы тут вырос целый посёлок. Пусть и не дворцов, но довольно современных, зажиточных домов.

Решили, прежде чем двигаться дальше, попробовать добыть чего-либо из еды, поскольку кроме семечек ничего не было. «Лис» вызвался спуститься в посёлок и поискать еду. Он был самый мобильный из нас, без бронежилета, с одеждой, похожей на гражданскую (не считая камуфляжных штанов, но это была нормальная мода в «днр»). Он вполне мог сойти за беженца или студента в поисках работы.

Оставив оружие нам, с гранатой Ф-1 в кармане и с гражданским рюкзачком-котомкой (с затягивающимся горлышком), он начал спускаться к посёлку. Мы остались ждать его на склоне. Наблюдая за посёлком и прислушиваясь к тому, что там происходит.

Спустя время услышали, как к одному из ближних домов подъехала машина. Потом услышали лай собаки, и как женщина громко отвечала, что стройматериалов не даст, пока её мужчина не вернулся – вот он приедет, тогда пусть и решают, что он кому обещал. Похоже, речь шла о строительстве блокпоста. «Лис» ушёл левее и не должен был с ними пересечься.

Можно было спуститься и положить приехавших сепаров. Но у нас была другая задача – дождаться «Лиса» и тихо уйти. Да и как я сейчас понимаю, судили бы нас за убийство, если бы мы тогда совершили налёт на этих бойцов. Войны-то нет, а у них наверняка нашли бы украинские паспорта и не нашли бы при них оружия. Формально мы бы пристрелили «мирных» жителей Донецкой области. Так что, может, оно и к лучшему, снова…

Позже пошёл дождь. «Бродяга» достал из своих запасов и поделился полиэтиленовыми дождевиками. Мы все равно промокли. Зато так было теплее под дождём. А ещё, дождевая вода, скапливавшаяся в выемках дождевика, была очень вкусной, по сравнению с мутноватой и слегка затхлой водой, набранной из речушки.

Прошёл час, «Лиса» не было. Если бы он попал к боевикам, то мы должны были услышать хотя бы взрыв гранаты или выстрелы. Но было тихо. Росло беспокойство. Ещё через полчаса, мы услышали, как в стороне от нас что-то шуршит. Оказывается это «Лис», возвращаясь, не сразу нас нашёл.

«Лис» принёс яблоки и несколько помидоров. Рассказал, что там, где он вышел, перебравшись вброд через ручей (заодно и помывшись), он обнаружил брошенные участки. Поэтому, не вступая в контакт с местными, собрал на участке немного помидоров и яблок.

После того как поделили, получилось каждому по помидору и пять яблок. Когда я только укусил помидор, это был взрыв вкуса. Не ожидал, что они могут быть такими вкусными, если не есть достаточно долго. Съел его и принялся за яблоки. С трудом заставил себя оставить пару на потом.

Подкрепившись, мы отправились к югу, в сторону Благодатного и Амвросиевки. Вышли на верх холма, потом – на плато другого холма. Нашли пустовавший строительный вагончик с выбитыми стёклами. «Монах» с «Лисом» залезли внутрь. Вагончик был брошен, и из него уже вынесли всё, что могли, до нас. Нас интересовали в первую очередь еда и вода. Нашли маленькую баночку с остатками варенья – каждому получилось по половине чайной ложки. Больше ничего не было. И мы пошли дальше.

Шли по полям и лугам, стараясь быстрее переходить открытые пространства и идти под прикрытием посадок. Раз чуть было не засветились, но увидели велосипедиста на дороге раньше и залегли, пропуская его.

Если поле было пшеничное, то оно было выгоревшим. Иногда встречались такие места – вдоль посадки вырыты окопы (здесь раньше стояли наши). А всё поле перед посадкой выгорело от обстрелов. И воронки перед окопами.

Вспоминая обстрелы на самой Саур-Могиле и то, как я наблюдал оттуда работу российско-сепарской артиллерии, наступательная тактика РФ представлялась мне следующим образом – прежде, чем ступит нога солдата, забомбить всё до лунного пейзажа. А если там есть дома и местное население, то только лучше – злее будут. По принципу «чем хуже, тем лучше». Всё равно потом ВСУ виноваты останутся.

Если работала артиллерия ВСУ, то они виноваты однозначно. И не важно, кто к кому вторгся и то, что ВСУ воюют на своей земле – на территории Украины.

Если не понятно, кто бомбил, то это были ВСУ. «Ну не можем же мы себя сами бомбить». Ага, вы, может, и не можете, но кто вам сказал, что россияне и местные террористы вас с собой отождествляют?

Ну, а если это были явно не ВСУ, то ВСУ всё равно виноваты – а нечего было там стоять, притягивать к себе артиллерию, вот и мирные люди из-за вас пострадали. Одним словом, «смотрите, что вы натворили».

На одном из полей мы нашли место, где стояла раньше техника. Судя про пропалинам, это была реактивная артиллерия. Рядом валялись остатки пакетиков от еды. Не из наших пайков. «Лис» что-то увидел, метнулся и подобрал пару пакетиков (кажись один с сахаром, другой с сухим молоком). «Сокол» торопил всех идти дальше. Поэтому обследовать и искать дальше не стали.

Смеркалось. Вдали на фоне неба выделялись заводские здания. На них горели фонари. Где-то там мы должны были пройти вдоль русла реки.

Уже ночью мы подошли к строениям. Оставалась пара километров. Сбоку от нас остался карьер. Началась дорога из бетонных плит. Речки не было. Командир с проводником останавливались, подсвечивали карту, пытаясь понять, то ли мы не туда вышли, то ли опять карта не соответствует действительности из-за её древности.

Потыкавшись туда-сюда, мы спустились в низину, заросшую лесом. Пахло сыростью, похоже, река была недалеко. Сил идти уже не было. Чёткого понимания, где мы находимся, не было. Блуждать по темноте не имело смысла – можно только усугубить ситуацию. Поэтому остановились на ночлег тут.

В низине было зябко. На ещё слегка сырую после дождя и перехода одежду выпала роса. Я накрылся дождевиком, с ним было чуть лучше. Всю ночь дрожал, и сводило зубы. Но сил заставить себя встать не было.

 

29 августа

Засвет

Родник

Железная дорога

Рассвело, было сыро после вчерашнего дождя. Лежала роса. Мы находились в низине, спрятанные от случайных глаз. Дальше вниз шла лиственная роща.

«Сокол» залез в чащу и соорудил маленький костёр из веточек. Пламени хватало ровно на то, чтобы нагреть железную кружку воды. Но главное, огонь был почти бездымным, если удавалось найти сухие веточки в этой сырости. Мы по очереди следили за пламенем. Один следил за чашкой, остальные искали и подкладывали сухие веточки. Через десять минут у нас была чашка кипятка. «Лис» порылся в своих вещах и выудил два пакетика «горячей кружки» – бульон з лапшой и грибами. Один из них тут же отправился в кружку с кипятком.

Пили, передавая по кругу. Каждому получилось по два небольших глотка. Каждый глоток согревал изнутри и разливался теплом по телу. И непонятно откуда появлялись силы. Как будто это была не подкрашенная вода со вкусовыми добавками, а концентрированная энергия жизни. Думаю, эффект был во многом психологический, но главное, что он был.

Уже потом, дома, я купил таких пакетиков (вообще у меня некоторое время была мания делать запасы долго хранящейся и готовой к употреблению еды, желательно калорийной; отпустило примерно через год). Позвал жену и дочь попробовать. Они смотрели на меня скептически. Со словами: «Да вы что? Это же вкуснятина», – я отхлебнул глоток. И понял, что для получения удовольствия не хватает пары ингредиентов: сырого утреннего холода после холодной ночи и жёсткой вынужденной диеты.

Позавтракав таким образом, мы двинулись искать речку. По карте она проходила между двумя массивами застройки (населёнными пунктами). Вдоль неё на карте была нарисована «зелёнка». Это давало надежду пройти. Сомнения вызывало то, что карта старая и «зелёнки» могло стать за это время меньше, а построек больше. Так, кстати, и оказалось потом.

Наша маленькая группа шла вдоль оврага. Проходя, наткнулись на сток отходов, тёкший к реке. Жидкость была серо-чёрная, с радужными разводами, сильно пахла. Я с ужасом представил что, возможно, потом её мы черпаем для питья. Но был и положительный момент – сток скорее всего в реку, а значит, мы идём правильно и река близко.

Река была рядом. Мы подошли к ней через километр. Берег был крутой, и вдоль него шла тропинка. Нам попались кусты терновника с ягодами. Я оборвал пару пригоршней и бросился догонять голову колонны – «Бродягу» и «Сокола». Догоняя, ещё сорвал несколько ягод шиповника. «Монах» с «Лисом» и «Запорожьем» задержались, набирая ягод про запас. Пока их ждали, командир группы злился. «Бродяга» же был спокоен, как обычно. Подошёл хвост колонны. «Монах» высказался о том, что мы и так без еды, поэтому пробегать такие места нельзя – надо пользоваться любой возможностью пополнить припасы, а не гнать всех вперёд. «Лис» напомнил о вчерашнем месте стоянки вражеской техники, на котором ещё неизвестно сколько и чего осталось. «Сокол», со своей стороны, надавил авторитетом – приказы командира не обсуждаются и если группа идёт, то никто не имеет права тормозить. И т. д. Именно в тот момент, когда он отчитывал вполголоса, впереди, по курсу движения появился человек. Мы упали, где стояли, и, не двигаясь, стали наблюдать. Мужчина шёл по тропинке прямо навстречу нам и в тридцати метрах повернул налево, в сторону реки.

Как потом оказалось, мы остались незамеченными. И это один из тех случаев (были и ещё), которые меня удивляют. Когда ты находишься в рядом с человеком, смотришь на него. Но он тебя не видит, потому что не ожидает, что там кто-то может быть. А ты весь покрыт пылью, в камуфляже, сливаешься с ландшафтом сразу, как перестаёшь двигаться.

Тогда мы думали: «Видел ли он нас?» Мог. Хоть нас частично закрывали ветки, и мы не двигались, но расстояние было слишком близким. Хоть он не подал вида, это могла быть уловка. И, возможно, там уже лежат и ждут в засаде.

Все отошли назад и залегли, «Бродяга» выдвинулся вперёд. Я за ним. Обойдя немного со стороны, мы взобрались на пригорок. Дальше были овраги и непроходимые кусты. Идти вперёд можно было по тропинке вдоль реки или же надо было сильно обходить. С возвышения было видно здание впереди, и где-то тут была дорога – впереди по бокам стояли столбы. Тогда мы подумали, что где-то рядом должен быть мост, и здание стоит на дороге. А значит, там вполне может быть блокпост или наблюдательный пункт. Мы вернулись к группе и начали думать, что делать дальше. Идти всем вперёд было опрометчиво.

Нужна была разведка. Я вызвался сходить. Не то чтобы мне хотелось, но я и так постоянно шёл в середине, «Бродяга» впереди с «Соколом». «Лис» ходил по еду. Пора и мне было сделать что-то полезное для отряда.

Оставив рюкзак, я отошёл в сторону и начал пробираться сквозь кусты. Иногда приходилось ползти, иногда изгибаться буквой «зю». Я радовался тому, что я такой маленький, и вспоминал сказку про спящую красавицу – в её замок не давали проникнуть плотные колючие заросли. В детстве я удивлялся: разве могут быть такие кусты? После нашего выхода из окружения, знаю – могут. Преодолев несколько заросших оврагов вниз-вверх, я оказался перед полем с высокой жёлтой степной травой. Впереди в километре была дорога – были видны столбы и иногда было слышно проезжавшую машину. Дорога изгибалась и уходила дальше. Дом над рекой был справа. Уже стало понятно, что он не у моста. Оставался вопрос, кто в нем находится. Я стал пробираться к дому, стараясь прятаться за складками местности. Насколько хорошо у меня это получалось? Не знаю. Наверное, не очень, у меня не было целого дня впереди, поэтому иногда перебегал, пригибаясь. Если бы на втором этаже был наблюдатель, то он бы меня заметил. Но… «если бы». Наблюдателя в доме не было. А с боков я был не заметен, благодаря ложбине.

Двухэтажный дом выглядел очень странно. С одной стороны, это было похоже на развалины XIX века. Рядом с домом были какие-то колонны, балюстрады, заросшие зеленью. Но на самом здании были видны бетонные плиты в перекрытиях, т. е. явно что-то современное, недостроенное и брошенное. Это смешение времён было странным, как киноляп в фэнтезийном фильме.

Не было никаких признаков обжитости, никакого движения, было тихо. Понаблюдав некоторое время со стороны, я зашёл в дом, высматривая растяжки. Внутри было пусто. Нашёл одно место, где раньше кто-то лежал. Возможно, раненый – рядом валялась вата, испачканная зелёнкой. И всё.

Пункта наблюдения тут точно не было. Оставалось место между домом и нашим отрядом, где мы видели человека. Пробраться туда незаметно, чтобы рассмотреть, не получилось. Слишком маленькое расстояние – за перегибом в овраге мы бы столкнулись лицом к лицу. Я подполз на сколько получалось, ориентируясь по голосам. Прислушался. Было слышно двоих. По тону голосов – обычный расслабленный разговор, как если бы они пошли на рыбалку или в гараж, чинить «жигули».

Я вернулся к отряду тем же путём. Рассказал про осмотр дома и окрестностей. Пока докладывал, мы услышали плеск вёсел с реки. С того места, где я слышал голоса, проплыла лодка с двумя мужиками. Лодка были в нескольких метрах от нас, и в какой-то момент я понял, что начни они всматриваться в берег чуть внимательней, то увидели бы, что кучки зелени – это не просто кучки. Но их взгляд скользил не задерживаясь, разговор не менялся и не прерывался. Меня снова посетило чувство нереальности происходившего. Как во сне – когда ты прячешься у всех на виду, и это получается. Осталось только захотеть полететь…

Решив вопрос с домом и выяснив, что голоса принадлежали рыбакам, проплывшим только что мимо нас, мы двинулись вперёд. Прошли вычурное строение. Через некоторое время упёрлись ещё в один дом. Что-то казённое, кондовое, заколоченное, с кучами мусора вокруг. Полная противоположность предыдущему. «Бродяга» и «Сокол» осмотрели место вокруг, и мы двинулись дальше. Впереди были конструкции, уходившие в воду. Я бы сказал, что это могли быть насосы, но осматривать их не стали, чтобы не засветиться – местность начинала становиться слишком обжитой. Мы обошли ограду. И, по пустой улочке начали подниматься вверх, постепенно отходя от реки. Впереди была проезжая дорога, которую надо было перейти.

С нашей стороны к дороге зелень подходила вплотную. Достаточно густая. Мы сидели в зарослях. «Бродяга» сказал, что надо ждать двух часов. Надо было его послушать, но не он принимал решения. Было около двух, когда мы начали переходить дорогу. Машины ездили не часто. Мы дожидались просвета и перебегали по одному. Падали за тополями с другой стороны.

С противоположной рос только ряд редких тополей. Зато за ними была ложбина, в которой мы не были видны с дороги. Дорога была за тополями и выше. Зато мы были видны с полей за дорогой. Гуськом мы начали быстро двигаться к ближайшей лесополосе, которая подходила к шоссе перпендикулярно. До неё было недалеко. Когда до спасительных деревьев оставалось меньше пятьдесят метров, слева от нас появились женщина с мальчиком. Они шли по грунтовой дороге вдоль лесополосы. Скорее всего, с уборки помидоров (мы потом видели плантацию) на обед (как раз к двум часам). Какое-то время они были за перегибом рельефа и теперь «вынырнули». До них было метров сто-двести. И они нас видели. Прятаться было поздно, и мы ускорили шаг. В этот момент «Сокол», шедший передо мной, попал своей больной ногой в ямку. Это была уже известная проблема, ещё с похода под Горловку. Но на этот раз он потянул сухожилия серьёзнее и встать на ногу сразу не мог. Кое-как, с опорой на плечо, мы доковыляли до посадки. Все вместе упали за зарослями бурьяна в человеческий рост, что рос в начале посадки. Дальше идти не могли – надо было обезболить ногу. Я полез в аптечку за шприцом и кетанолом. А с другой стороны зарослей в это время как раз подошли женщина с ребёнком и остановились:

– Они, наверное, пошли «туда» или к насосной станции – громко обсуждали они, думая, что мы продолжили движение, после того как они потеряли нас из виду за посадкой.

– Они думают, что мы пошли на ту сторону дороги, – прошептал кто-то из наших.

Пока я делал укол, к местным подъехал мопед, и до нас снова донеслись обрывки разговора с предположениями о том, куда мы пошли. Подождали, пока мопед отъехал, женщина с ребёнком ушли. И пошли по посадке в противоположную сторону. Лесополоса была не широкая, метров десять-пятнадцать. В противоположном торце её было поле с помидорами и сторож. Мы залегли в середине посадки. Присыпали листьями все вещи, которые были не камуфляжного цвета и могли нас демаскировать, и затихли. После такого засвета надо было дождаться вечера, прежде чем идти дальше. Кто-то отрубился, я просто лежал. За все время, что мы там отдыхали, пару раз мимо проезжала машина, велосипедист. В нескольких метрах от нас по грунтовке вдоль посадки прошли люди.

Ещё было одно… событие или не знаю как это назвать. Прошёл примерно час после того, как нас заметили. Я услышал, как вдалеке, за дорогой, раздаются очереди. Сейчас уже не могу их «услышать» в памяти, чтобы сказать, из чего именно. Это были не звуки перестрелки, а именно очереди из автоматического оружия. Минут через двадцать они повторились.

– Это они овраги простреливают, или кусты. Куда не могут добраться. Думают, что мы там, – предположил «Запорожье».

Я тоже так подумал. Скорее всего, фольклор Благодатного или Новоклиновки в тот день обогатился новой историей. О том, как группа укропов-диверсантов пробралась, чтобы отравить воду на насосной станции. Но, благодаря бдительности местных жителей, заметивших и сообщивших куда надо, была обнаружена и уничтожена. Может быть, мальчику дадут медаль.

Ближе к вечеру, переждав, мы начали шевелиться, собираясь идти дальше. «Сокол», посидев с «Бродягой» над картой, сказал:

– Ну что, сегодня «Шаман» будет доволен. Будем идти долго, много и по дорогам ночью.

План был идти на юг до железнодорожной ветки. Потом по ней идти на запад в сторону Кутейникова. После этого мы будем близки к месту, где нас смогут вытащить. Где-то там, в районе Кутейниково – Старобешево. Оставалось продержаться пару суток переходов.

Мы вышли из посадки на закате. Слева было пустое поле, в полукилометре лежала дорога. Справа, в нескольких метрах, рос невысокий подсолнечник. Когда вдалеке появлялась машина, мы приседали, чтобы головы не торчали над подсолнухами на фоне неба. Потом была посадка, потом другое поле. Километра через два, уже в сумерках, мы подошли к зарослям, спускавшимся в низину. Впереди, за оврагами, был холм, похожий на гору. Справа – какая-то деревня. Железная дорога была впереди за заросшими оврагами и горкой. Холм выглядел странно, как великан на ровном месте. Это был не террикон, но восходившая луна пряталась за ним, поднимаясь по дуге по небу, такой он был крутой.

«Бродяга» несколько раз тыкался в чащу, пытаясь провести нас сквозь заросли. Мы обдирались об акации, отступали. Но, в конце концов, полезли вперёд. Главное было продраться через периметр. Дальше росла обычная чаща. Крутой спуск, внизу – ручей со сладкой чистой водой. Мы достали кружки, попили. Потом – крутой подъём. В итоге мы вышли на грунтовую дорогу. По ней пришли к перекрёстку, остановились, чтобы сориентироваться. Получалось, что ни одна из дорог не ведёт в нужном направлении: то ли компас сошёл с ума, то ли мы просто заблудились. Пошли в одну сторону – не туда. Пошли в другую, впереди – село, то, которое было справа. Туда тоже не надо. Было такое чувство, что мы попали в ловушку. Оставалось возвращаться по той дороге, по которой мы только что шли.

Возвращаясь, мы зашли в тупик. Но зато какой тупик! Это был источник. В темноте было плохо видно, но место было явно облагорожено. Была площадка для набора воды. Какой-то домик. Пара скамеек.

Мы напились. Вылили ту речную воду, что у нас оставалась, набрали чистой и вкусной родниковой воды.

Я обнаружил, что из-за гидратора с холодной водой в рюкзаке конденсируется влага. Из-за этого рулон туалетной бумаги, лежавший в большом отделении, отсырел. Я смотрел на него и не мог понять, зачем он вообще нужен. Когда я последний раз нуждался в туалетной бумаге? Давно. Рядом лежал трофей на память – кусок колорадского транспаранта. Мы использовали его в перекрытиях землянки на Саур-Могиле и, уходя, я оторвал клочок на память. В тот момент у меня появилось сильное ощущение, что это – лишняя вещь. Балласт, который не даёт улететь отсюда, – земля держит. Он должен остаться в этом месте. Я достал кусок полосатого транспаранта и положил на землю. Сверху на него поставил рулон размокшей туалетной бумаги. Это мне показалось символичным, и я остался доволен инсталляцией. Возможно, новый миф родится в этом месте, когда её найдут. Внутри возникло ощущение правильности.

С источника, мы вернулись к перекрёстку трёх дорог и пошли по той, что вела к селу. Все дома были погружены в темноту – электричества не было. Мы шли тихо, практически без шороха. В одном дворе залаяла собака. Появился свет фонарика. Мы рассыпались в стороны. Я сразу перестал видеть тех, кто рядом. Хозяин дома посветил фонариком у себя во дворе, успокоил собаку и ушёл в дом. Мы двинулись по улице на запад. Пройдя несколько перекрёстков, повернули на юг и вышли из села. Как я теперь понимаю, это было село Родники.

Дальше мы шли по грунтовой дороге, вдоль полей и лесопосадок. На юг. Одно из полей было засажено кукурузой. Мы попробовали её – старая и сухая. Но всё же три качана отправились в рюкзак. Может, потом придумаю, что с ней делать. На очередном привале я почувствовал, что меня начинает одолевать усталость и клонит в сон. Я достал таблетку кофеина и запил её тремя глотками воды из гидратора. Таблетка помогла, сон сняло, можно было идти дальше. Даже настроение поднялось. Расплата будет потом. Но до этого «потом» ещё надо дожить. Шёл и крутил в голове музыку. Гимн Украины, потом Ляписа Трубецкого, потом ещё что-то. Жизнь хороша, если ты можешь двигаться вперёд. Движение даёт иллюзию свободы.

Железная дорога проходила по насыпи. Она напоминала ту, по которой мы когда-то выходили из Углегорска в Горловку. Тоже свисавшие провода, иногда торчавшее железо снизу. Только трупного запаха не было.

Мы прошли несколько километров на запад. Прошли место, где дорога начинала уходить правее, и сошли с неё на юго-запад. Пересекли автомобильную дорогу, одну посадку и залегли на ночлег в следующей лесополосе. Близился рассвет. Самое холодное время ночи мы провели на ногах. Место было не в низине. Спать было не холодно, даже комфортно.

 

30 августа

Облава на волков

Проснулся, когда солнце уже встало. Было тепло и спокойно. На ветках сушились дождевики.

Мы вскипятили воду и «Лис» засыпал в неё крайний пакетик «горячей кружки». Каждый сделал по паре глотков бульона. Я прислушивался к ощущениям, как тепло и энергия разливались от горла к желудку и по всему телу.

Погрызли кукурузные початки, которые наломали вчера. Я честно попытался жевать сухие зёрна, но… Хотя я понимал, что еды мало и при тех нагрузках, что у нас были, организм уже ест сам себя, чувства голода не было, и сухая кукуруза не лезла в глотку. С трудом обгрыз четверть початка и запил водой, чтобы протолкнуть.

Другим кукуруза понравилась, её грызли с удовольствием. «Монах» решил провести гастрономический эксперимент. Он насыпал зёрен в пластиковую бутылку и залил водой. По идее, они должны были размокнуть и стать съедобными спустя время. Проверить это так и не довелось – их потом отобрали и выбросили.

Я снял ботинки и носки, чтобы проветрить и обработать ноги мазью. Почувствовал сладковатый запах. Подумал: «О, похоже, и у меня грибок. Надо будет пролечиться, когда вернусь. Если вернусь». Ещё тогда думал о том, как долго придётся чистить автомат перед тем, как сдать его в оружейку. Копоть уже должна была въесться и закаменеть за это время. Та ещё работка предстоит…

Где-то в это время, по дороге, недалеко от нас проехала колонна техники. В том числе и гусеничной, судя по звукам. Бежать смотреть было поздно, поэтому мы пытались на слух определить, что едет и в каком направлении. Потом мы вышли к дороге, два человека, понаблюдали. Тишина и ни души. Мы вернулись и продолжили сборы. Через полчаса проследовала новая колонна.

– Надо будет передать в штаб про движение техники.

– Сейчас бы те «мухи», что у нас были на Саурке…

Да были бы «мухи» и патронов побольше к пулемёту, засады тогда можно было делать идеальные. Никто не ждал, катались, как на параде. Но «мух» не было. Даже если бы и были, оставался вопрос – как потом уходить? Мы и в тихую никак не могли выбраться к своим…

Кутейниково было на самом краю нашей карты. Старобешево на ней уже не поместилось. Никто не ожидал, что мы окажемся настолько глубоко в ж… вражеском тылу, что не хватит карты, чтобы выйти по ней.

Помню, я тогда пошутил. На чье-то замечание:

– Непонятно, что там дальше за Кутейниковом…

– Дальше «Next Level» – вставил я.

В тот момент, мне казалось, что это удачная шутка. Я не знал, что до следующего уровня остался один день.

Все происходившее хорошо ложилось в канву компьютерной игры. Теряя очки жизни, мы проходили уровень и, когда должна была появиться надпись «Congratulations. You won.», мы переходили на следующий. Сначала был tutorial – выход под Горловку. Было тяжело, но по сравнению с Сауркой, тот поход был прогулкой. Потом – высота, обстрелы, бой. Прошли и это. Следующий уровень – сидение в окружении, в изоляции, обстрелы, прощупывание боем. Это было тяжелее морально и физически. Но как-то продержались. За это мы перешли на следующий уровень – выход из окружения. Что же, выход – так выход, но на высоте было легче, хоть и отдавало безысходностью.

Забегая наперёд, скажу, что дальше была ещё пара этапов, плен – побег – выход. И каждый воспринимался как более сложный и интересный в плане опыта, затмевая предыдущий.

Есть карта или нет, но надо было двигаться дальше. Наш путь лежал на юго-запад, проход южнее Кутейникова. И потом на запад.

Весь день мы понемногу продвигались. Прячась, двигаясь по посадкам, продираясь сквозь подсолнухи (о, как они мне надоели), обходя пустые обгоревшие поля. Один раз, подойдя к дороге, заметили группу велосипедистов и пропустили их, оставшись незамеченными. Это были местные жители. Я сразу вспомнил сюжет в новостях, который я видел на гражданке. О том, как люди собираются группой – так безопаснее, и едут в ближайший райцентр, в магазин за хлебом. А в их селе уже ничего нет. Ни хлеба, ни света – война.

До вечера мы двигались хоть и медленно, но без происшествий. Появилась мобильная связь. Кто-то, кажись «Бродяга», залез в инет. После чего мы узнали про разгром колонны под Иловайском, когда россияне пообещали нашим коридор и расстреляли выезжавших.

Уже на закате солнца мы шли по полю, а вдалеке на севере, почти на горизонте, стояло какое-то пятиэтажное административное здание. Солнце садилось и отражалось в его окнах. Значит, в них были стёкла, да ещё несколько этажей. Тогда у меня появилось чувство, что мы возвращаемся в цивилизацию. И одновременно – опасение: если кто-нибудь смотрит оттуда в хорошую оптику, то может нас увидеть. Привычка прятаться и ждать опасность, оценивать все укрытия на предмет нахождения там противника уже въелась в подкорку. (И надо же было потом ей ослабнуть ненадолго от радости, в самый неподходящий момент…)

Перейдя пустое обгоревшее поле мы зашли в поле с подсолнухами. Уселись возле посадки, и «Сокол» стал звонить «Вихрю». После сеанса связи рассказал нам следующее. Фронт ещё двинулся. В районе Кутейникова, рядом с нами, много солдат-«муравьев». Нам надо двигаться дальше за Старобешево, к озёрам. Оттуда нас попытаются вытащить.

Только мы встали и двинулись, как впереди, за полем, подъехала гусеничная машина. Стали слышны громкие голоса. Мы двинулись в сторону, чтобы обойти. Но тоже самое произошло в другом месте, там, куда мы шли. Потом – ещё дальше. Было такое чувство, что по всей линии посадки подъезжает техника и сгружают людей.

Мы вернулись назад, сделали крюк побольше и снова двинулись на запад. Уже было темно. Впереди лежало село, судя по лаю собак. С края посадки через поле, по диагонали от нас, начал работать пулемёт. Не по нам – мы были закрыты деревьями, растущими вдоль поля.

Тогда я подумал, что их пулемётчику что-то показалось или просто решил устроить дискотеку. Уже на следующий день я узнал, что много наших солдат из рухнувшего сектора Д, группами и поодиночке, пытались выбраться из котла. Сквозь сито постов и секретов. Но в тот вечер я думал, что мы одни в этой местности, считал, что если наш фронт далеко на запад, то и войска наши должны быть там. Не ожидал, что всё так плачевно и бездарно. В 14-м, как и в 41-м г.

В небо взлетела осветительная ракета. Мы упали. Падая, я замешкался, пытаясь добраться и упасть ближе к кукурузе (или подсолнухам?). За что получил выговор от командира – падать надо сразу.

Мы снова отошли, чтобы обойти. Сбоку в небо взлетели зеленые ракеты. Так обозначают своих при приближении к блок-посту ночью. У нас тоже такие были в рюкзаках, на случай, если дойдём до своих. Но тут явно были не наши. Снова сменили курс, чтобы пройти в другом месте.

Несколько часов, до поздней ночи, мы тыкались то там, то там. Но постоянно натыкались то на взлетавшие сигнальные ракеты, то на работу пулемёта. «Да что за движение у них, они вообще спать ложиться собираются или всю ночь дискотеку будут устраивать?» – думал я, не зная, что это не от избытка патронов и хорошего настроения. Шла охота и отсеивание, как ситом, наших неорганизовано прорывавшихся солдат.

Признаки нахождения противника были повсюду. И как их пройти, было непонятно. Остановились, стали решать что делать дальше. Большинство было за то, чтобы подождать до рассвета. На обочине возле посадки лежали огромные рулоны соломы. «Соколу» они приглянулись для ночёвки. Мы вырыли в них норы с тыльной стороны. Залезли и присыпались сверху соломой. Ночь была очень холодной. Солома спасала, не давая теплу уходить. Только кололась сильно…

 

31 августа

Плен

Очень тяжело было заставить себя описать этот день. Старался не сильно себя обелять. Просто попытался вытащить из памяти, что мог. Особенно диалоги. И попытался объяснить, что двигало мной внутри, в том или ином случае, при произнесении той или иной фразы… не судите строго.

Три-четыре часа сна. От промозглого ночного холода спасала солома. Просыпался для того, чтобы подпихнуть её ещё, заткнуть дыру, в которую проникал холод. Пятьдесят оттенков холода. Как у Фореста Гампа, который после Вьетнама знал про разные виды дождя. Как у северных народов, которые имеют десятки слов для обозначения разного состояния снега…

Было предрассветное время, когда мы продолжили движение. Вылезать не хотелось, тело было деревянным. Но был шанс, что в это время так же себя чувствуют и наши противники, а значит, мы сможем пройти незаметно мимо их позиций.

Как обычно, первые десять минут ходьбы привыкаю к боли – мои крутые ботинки не слишком подходили моим мизинцам. В предыдущий день, когда разувался, я обратил внимание, что пальцы приобрели насыщенный малиновый цвет.

Мы шли тихо, обходя вчерашнюю неспокойную зону. Иногда «Сокол» с «Бродягой» тормозили группу и отправлялись вперёд на разведку. Затем мы двигались дальше или обходили подозрительное место.

Уже почти рассвело, когда мы, сделав крюк, казалось, обошли все подозрительные лесопосадки и рванули быстрым шагом по дороге вдоль поля. Я еле успевал переставлять ноги за головой колонны. Через километр мы резко остановились. Ушли в сторону и присели. Впереди виднелась военная техника. Движения не было. Всей группой мы отошли в сторону и спрятались в зелени. «Лис» отправился на разведку, зажав «эфку» в руке.

– Там железнодорожный переезд. Рядом с ним – брошенная «бэха» и тягач. Знаки отличия сепарские – белые круги. Людей нет, – доложил «Лис», вернувшись.

Мы двинулись к технике. Четверо стали по периметру, а двое начали обследовать внутренности. Достали таблички с маркировками. Тогда любимым слоганом свидетелей «рашатудей» было «россия ни при чём, а докажите». Планировали передать таблички в штаб, когда вернёмся, в качестве доказательства присутствия российской техники. Но самой радостной находкой была забытая банка тушёнки. После нескольких дней семечек, кукурузы и свежего воздуха вместо гарнира. Банка тушёнки как бы намекала – ребята, всё путём, вселенная вас любит и пропасть не даст.

Через пять минут стояния на периметре я тоже расслабился, стоять остался Анатолий. А я залез на «бэху», в надежде что-нибудь поломать. Судя по направлению и близости к РФ, её тянули на ремонт. Очень хотелось добавить им работы. Я попробовал разбить смотровое стекло. Не тут то было, камень даже царапать стекло не хотел. В итоге мы насовали камней в дуло, в надежде, что найдётся идиот, который захочет стрельнуть. Была ещё мысль поджечь технику изнутри, но она так и не была реализована – надо искать топливо, тратить время на разведение костра и, в итоге, можем быть обнаружены по дыму.

Минут пятнадцать, а то и больше, мы провели у брошенной техники. Перед уходом я достал свой смартфон, чтобы сделать снимки. Но телефон сказал мне, что батарейка – всё, и выключился. Разбирая телефон (обычная процедура – носил отдельно, перед использованием собирал), я ещё подумал, что есть смысл вытащить карточку памяти и нести её отдельно. И почему я тогда не послушал свего внутреннего голоса?

В приподнятом настроении мы двинулись дальше. Казалось, что муравейник обошли, еду нашли. Какая-то вода ещё оставалась. Хоть и испытывали жажду, постоянно экономя воду, но от обезвоживания не умерли бы. Осталось пройти день-два – и выйдем. Слева была невысокая железнодорожная насыпь, справа – лесопосадка. Я чувствовал себя расслаблено и потерял бдительность. Оружие было в походном положении. Приклад сложен. Не уверен во всех, но, по-моему, остальные тоже в тот момент думали, что сложный участок мы прошли и сейчас относительно безопасно.

Это уже сейчас, поинтересовавшись темой, я знаю, что ж.-д. переезд – это зона особого внимания. А тогда мы были наивны и глупы, как птенцы, недавно покинувшие гнездо. События 13-го и 14-го вывели нас из спокойной мирной жизни, как ушат холодной воды из сна. Из мирной жизни, где мы не готовились ни к какой войне. И не ждали её.

На тот момент в нашей группе было два человека, как-то связанных с армией до войны. «Сокол» – подполковник ПВО в отставке, занимался метрологией. И «Бродяга» – когда-то служил в армии, в спецназе ВДВ. Но боевого опыта до 14-го года не было ни у кого.

Единственное наше достоинство – не усрались два раза, первый когда приняли решение покинуть дом, второй – когда оказались в п…здорезе на Саур-Могиле.

Мои товарищи после плена вернулись на службу (кроме «Лиса», который все ещё в подвале). За плечами некоторых – много успешных выходов и заданий. Но в тот первый месяц на фронте по нашим действиям можно было писать пособие – «типичные ошибки».

Для меня вообще загадка, почему все в нашей группе остались живы. Иногда мне это кажется настолько странным, что я думаю: «А может, мы тогда погибли, а то, что я вижу сейчас, – это постсмертная иллюзия?»

Итак, расслабленный, в мыслях о том, что на обед мы съедим по паре ложек тушёнки, с автоматом в походном положении, я успел пройти двести метров до того, как группа резко остановилась. Я услышал окрик спереди: «Стоять!». Не сразу понял, кто это сказал.

Вот сейчас я буду писать много букв, но вы должны понимать, что в реальности, всё занимало очень мало времени. Иногда – доли секунды. Когда выражаешь это в словах, то начинает казаться, что долго.

Первые доли секунды я пытался понять, что произошло. Потом увидел впереди, в паре метров от головы колонны, человека в зелёном камуфляже, направившего автомат в нашу сторону. Ещё, через долю секунды, увидел второго, по диагонали от первого.

– Стоять! Легли! Оружие на землю!

С головы до ног меня окатило чувство стыда и досады. От того, что мы так глупо попались и от понимания, что на этом наш выход закончен, независимо от того, как развернутся дальше события. И откатить назад не получится.

Одновременно с этим мысль – что делать дальше. Решение надо было принимать самостоятельно. Не знаю, как я поступил бы сейчас, окажись в той ситуации опять. Тогда я успел перевести предохранитель и положить руку на рукоять. И колебался, что делать. С одной стороны, я успел бы дать очередь, ныряя в посадку. И, с некоторой вероятностью, попал бы в кого-то из солдат. Они в тот момент были больше сосредоточены на «Соколе» и «Бродяге». С другой стороны, это означало смерть здесь и сейчас для членов группы.

Так же я понимал, что раз эти двое так открыто выскочили перед нами, значит, есть остальные, которые держат нас на прицеле, находясь в «зелёнке». А мы в этот момент были на хорошо простреливаемой дороге. Если бы враг не чувствовал явного перевеса, то не стал бы показываться нам, а просто снял всю группу парой очередей из кустов.

Всё это я думал без слов, мысли какбы падали на чаши весов для принятия решения. Иногда мне кажется, что, как в компьютерной игре, я, играя персонажем «Шаман», нажал на курок, ранил солдата, сам получил пулю и начал снова с последнего сохранения. А может, я даже убил кого-то из них, ушёл в «зелёнку», но потом, оценив последствия в виде перебитых товарищей, загрузил последнее сохранение и выбрал другой сценарий прохождения. Так или иначе, я просто чувствовал, как подёргивается палец от желания нажать на спусковой крючок. Понимал глупость ситуации – это типичный цуцванг, любой выход плох. И осознавал свою беспомощность – чтобы что-то улучшить, надо откатить назад во времени, а с текущей развилки получается «оба хуже».

Всё это длилось 2–3 секунды. Солдат повторил: «Лечь на землю, оружие в сторону!». Мы все медленно опустились на землю, автомат я положил рядом.

– Смотри, у него автомат близко, – крикнул первый второму.

Второй подошёл ко мне, держа меня на прицеле. Пришлось медленно переместиться в сторону, на метр от оружия.

Одновременно кто-то занимался теми, кто шёл сзади. Я их не видел, только слышал. Как я понял потом, «Лис» успел быстро нырнуть в посадку и, ни на кого не наткнувшись, ушёл. За ним попробовал прыгнуть «Монах». Но он был в бронике и не такой быстрый.

Тогда, лёжа на земле, я просто понял что, кто-то успел уйти по крикам солдат.

– Эй, выходи или мы будем расстреливать твоих! Кто ещё с вами был (уже тише)?

– Я ничего не знаю, не стреляйте… – это был голос Анатолия.

Через секунду прозвучало несколько выстрелов. После этого Анатолия я уже не слышал. Голос стал ближе.

– Кто с вами был? – уже над другим, ближе ко мне.

– … (… значит, молчание)

Пара одиночных выстрелов. И солдат подошёл ко мне.

Я лежал и думал, что меня сейчас, наверное расстреляют. Страха смерти не было. Было только сильное чувство досады от того, что жизнь прожил, не радуясь каждому мгновению. Что не давал воли чувствам, не признавался в любви тем, кого любил. Не занимался сексом с подругами, а держал себя в рамках социальных приличий. Не делал того, чего хотел, опасаясь неодобрения или боясь выглядеть глупо. Расстраивался из-за мелочей. Если бы сейчас снова прожить жизнь, я прожил бы её, радуясь каждому моменту. Жизнь – как сон, и только от нас и нашего отношения зависит, будет это нудный бред или светлое приключение.

– Сколько вас? – спросил военный, тыкая дулом автомата мне в шлем.

– … – я понимал, что он про сбежавшего. Понимал, что от моего ответа ничего не зависит. Но отвечать не хотелось. Иначе, даже если выживешь, придётся всю жизнь жить с неприятным чувством, что пошёл на сделку. Особенно, если товарищи погибли.

– Сколько вас? – повторил вопрос солдат, ткнув дулом посильнее.

– Все здесь, – сказал я заведомую ложь, зная, что он не поверит. Мне было надо только, чтобы он услышал, что я вообще говорю – пусть ему будет труднее стрелять.

– Вас шестеро было, сейчас пять! Где шестой?

– …

Выдержав короткую (как мне показалось) паузу, он сделал несколько выстрелов возле моей головы. Пули уходили в лесопосадку. Может, потому что он был слева от меня, со стороны контуженого уха, выстрелы не оглушали, звук казался комфортным. Колебания воздуха от выхлопа из ствола, мягко поглаживало мою отросшую щетину. В этот момент я понял, что расстрел товарищей сзади был инсценировкой (иначе бы эти пули пришли в меня).

– Откуда вы, какой род войск? – продолжал расспрос солдат, задержавшись надо мной.

Я замялся, реально, кто мы? Разведка? Этого нельзя говорить. Пехота? Нет не пехота. Партизан? Может быть…

– Они не арта? – прокричал с какой-то злой надеждой его напарник.

– Не знаю, какой род войск, доброволец я, – сморозил я, наверное, самую большую глупость за то утро.

– О, у нас доброволец! Идите сюда, сейчас его расстреливать будем!

Я лежал и думал, как в анекдоте «и нафига я их позвал»… Положение спасли «Бродяга» с «Соколом», которые спереди стали говорить, что мы пехота, все призванные. Их поддержал сзади Анатолий, что-то добавляя про православных братьев славян, которых не надо губить.

– Чего? В Россию решили погулять?

– Да вроде бы нет… до России ещё километров двадцать пять. – удивлённо ответил «Бродяга» (как бы проверяя себя – мол да нет, я не мог ошибиться настолько, чтобы выйти в РФ).

– А что тут делаете?

– Домой идём.

– С оружием? Давай их в кучу.

Нас подняли на колени. Забрали оружие. Отвели с дороги и посадили компактной кучкой. Приказали снять амуницию, рюкзаки, перчатки, шлемы, отдать телефоны.

Я, наконец, смог их нормально рассмотреть. На виду было немного, человека три-четыре. Российская форма – цифра, кевларовые шлемы, у всех одинаковое обмундирование, российские автоматы, российский акцент русского языка. Действуют слаженно, как армейское подразделение. Никаких нашивок и знаков отличия. Только белые повязки для быстрой идентификации. Они выглядели, как «зелёные человечки», которых весной по телевизору показывали.

Для меня сомнений не было, что мы имеем дело с россиянами, и это не насмотревшиеся Киселёва добровольцы, а профессиональные военные. Но если бы сомнения и были, то их главный развеял их окончательно. Это был парень лет 25-ти, тот, который стрелял у меня рядом с головой. Сейчас он подошёл, было видно, что его уже отпустило боевое состояние и сейчас он был на адреналиновом подъёме. Может поэтому он был так откровенен и не прочь поговорить… Звали его Алексей (не уверен на 100 %, но так мне запомнилось, поэтому будет Алексеем). Пока нас распаковывали мы перекидывались фразами. Порядок может быть другой, здесь я постараюсь передать смысл того, что запомнилось.

– Я четыре с половиной в спецназе (хер знает в каком, я подозреваю, что имелся ввиду спецназ ВДВ, а не милицейский беркут). Я из… (не запомнил а врать не хочу, то ли Тверь, то ли Пенза, то ли Архангельск). А вы откуда? – спросил Алексей.

– Из Харькова большинство.

– ………………………………..

– Что же вы творите, братья славяне, что же вы Донецк бомбите? – начал другой подошедший спецназовец.

– Не верьте телевизору.

– А я телевизор и не смотрю, у меня есть ежедневные сводки.

– ………………………………..

– О, смотри, «зелёные» ракеты. Откуда они знают про них? Это ночью вы стреляли?

– Нет, мы пытались вас обойти.

– ………………………………..

– Это что такое? – найдя у одного из наших брелок «дякую тебе Боже, що я не москаль».

– Сувенир, в Киеве купил.

– Вообще, что за детский сад, вот это ваше «Путин х…йло», как это понимать? Как дети. (Хотелось им сказать, что это не детский сад, а кровь мужчин, слёзы женщин и разорванная страна, но не нашлись в тот момент правильные слова).

– А это что за шеврон. Хээ ээН Пээ. Это что такое?

– Общественная организация, Харьковский народный полк.

– А… общественная организация… (с угасающим интересом).

– ………………………………..

– О, глянь. Новенькие автоматы. Смотри, у них бронебойные патроны. О, это хороший пулемёт, надо себе оставить, не отдавай. Форма натовская, шлемы…

– Это вас НАТО одело? (уже обращаясь к нам).

– Волонтёры, что нашли в сэконде, то и подогнали. А так хоть в джинсах воюй.

– ………………………………..

– Мужики, как до этого дошло? Что вы, российские солдаты, берёте в плен украинских солдат? Ставите на колени солдат, офицера украинской армии? – это был «Сокол».

– Мы вам прекратим войну. (Ну да, а кто её начал?)

– ………………………………..

– Ваши обстреливали Ростовскую область.

– Нет, мы были на высоте и видели, как вы нас обстреливаете с территории России.

– Чем вас обстреливали?

– «Градами», танками, пушками, но в основном миномётами.

– О, видишь! Это были не мы, у нас миномётов нет (видимо, он имел ввиду, что в их подразделении нет). Это вас свои же обстреливали.

– А фотографии «Вконтакте», где ваш артиллерист пишет, что «всю ночь бомбили укропов»?

– Да я тебе сам таких страниц могу наделать. У нас вообще командование телефоны поотбирало перед отправкой.

– ………………………………..

– Какого вы там делали на этой старой технике? Мы за вами наблюдали всё время, что вы там ползали. Там же ничего уже нет, мы проверили.

– Плохо проверили, мы там тушёнку нашли.

– А эти таблички зачем взяли? (скорее не вопрос, а удивление).

– ………………………………..

– Что с нами дальше будет?

– Передадим вас ФСБ. (В тот момент я думал, что они имеют ввиду ФСБ в РФ, но как потом оказалось передавать нас собирались ФСБ в «днр»), – я про себя представил, как задаю фсбешнику в ростовской области вопрос из разряда «wtf я тут делаю?»

– ………………………………..

– Я сказал, что я доброволец, потому что хоть и призвали, я тут по своей воле.

– Не понял? – насторожился спецназовец.

– Это долг гражданина – защищать свою страну.

– От кого? – удивлённо.

– От тех, кто в неё пришёл с оружием. Скажи, пожалуйста, а что российская армия делает на территории Украины?

– Ну Путин же вам сказал, что если не отстанете от Донецка до 20 августа, то он введёт войска. – Он даже не пытался сказать что-то типа «нас-тут-нет» уровень откровенности зашкаливал, как если бы мы уже были списаны со счетов.

– ………………………………..

– Вам повезло, что вы на нашу группу вышли. Что никто не стрелял и нет «трехсотых». Другие группы пленных не берут – просто бы расстреляли. Злые очень на вас, некоторые потеряли до половины состава от вашей арты, – сказал Алексей.

Так я понял, что у них тоже есть ощутимые потери. И подумал, что в некотором смысле нам и правда повезло наткнуться на ещё не озлобившихся спецназовцев. Брать нас живыми – это был риск для них. Я на его месте уже не стал бы так заморачиваться, рисковать своими людьми – расстрелял бы с безопасного расстояния. Видимо, Саур-Могила меня ожесточила, но я то на своей земле. Это не я поехал в соседнюю страну.

Также я понял, что далеко не все такие, как Алексей (судя по его словам). Поэтому сколько наших солдат, выбиравшихся из котла, было убито с безопасных позиций. Сколько пленных расстреляно, а раненых добито. Можно только догадываться. Армия РФ для меня будет врагом, сначала дававшим, а потом расстреливавшим коридоры для выхода. И РФ – врагом (пока она не развалится), с которым бесполезно договариваться, так как она нарушит договор, когда сочтёт это нужным. Как, например, договор о дружбе.

Нам разрешили оставить с собой воду – я вытащил баклажку с родниковой водой. Остальное было отобрано – оружие, патроны, броники, рюкзак с гидратором, тактические очки ESS Crossbow, мультитул Leatherman, дарственные часы от какого-то российского чиновника, директора гостиницы «Жемчужина» (то ли в Анапе, то ли в Сочи, и не спрашивайте, какая двоюродная тётя мне их подарила, интересно, что подумают россияне, когда рассмотрят их?)… и это только мои.

Набедренная кобура, оставшаяся от «Лешего», которая так и не пригодилась. Но я её тащил – думал оставить в Краматорске. Целлокс, от него же.

Думаю, что те спецназовцы, что вернулись домой живыми, прибарахлились неплохо за ту командировку. А фигли, «хохлы бегут, а мы их трусим» я так на их месте сказал бы. Хотя возможны нюансы. Например, затрофеил часы, а тут – бац, осколком руку левую оторвало. Не удобно – придётся часы на правой носить, как путен. Заимел очки тактические, а тут – бац, голову оторвало, и зачем они теперь нужны?

Но больше всего жаль было отдавать телефоны, а точнее – смартфон с карточкой памяти. На ней были фотографии с Саур-Могилы, в частности, где я в ситхасане сидел на фоне монумента, а потом на том же месте, в той же позе, но монумент за спиной уже упал (после обстрела российскими танками). Видео с нашим окопом. Фото с моего ДР, когда мы выходили по сепарским тылам. Эх… Кстати, когда я попытался восстановить номер, надо было назвать крайние номера, по которым звонил. Я называл. Но они не прошли. Подозреваю, что те деньги, что оставались, были выговорены на звонки в Россию. В итоге я расхотел восстанавливать старый номер и завёл новый.

Но это был только первый круг дерибана – съём сливок.

– Скажи снайперам, пусть выходят, и надо подогнать коробочку. Простреляем посадку и грузим говно (говно – это мы).

Подошло ещё два человека с СВД-шками. Тот, что стоял ближе с интересом нас рассматривал, на голове у него был шарф-сетка цвета олива. Я мысленно отметил, что надо будет себе такой завести в будущем (уже второй раз, первый был, когда увидел такую у «Узбека» при походе под Горловку). Завелась неподалёку «бэха» и подъехала к нам сзади, по той дороге, по которой мы шли. Алексей выпустил несколько очередей в посадку из «нашего» ПКМ.

Нас перевели в новое место, и посадили на колени.

– У меня нога больная на коленях сидеть, я ногу вытяну. – сказал «Сокол». Никто не возражал.

– Сейчас я вас сниму на видео, каждый называет свои имя-фамилию-отчество. Это чтобы было доказательство, что я вас живыми-здоровыми передал, – доставая телефон, сказал Алексей (кстати, откуда у него телефон, если он говорил, что их у них отобрали?).

После этого каждый представился на телефон. Я попытался улыбнуться и говорить бодрым голосом, чтоб не выглядеть совсем подавленным. Не знаю, как получилось. Интересно было бы посмотреть.

В это время из посадки появлялись новые солдаты. Обратил внимание, что на некоторых аж по четыре белые повязки для идентификации. На каждой руке и ноге. Некоторые с интересом рассматривали нас. Другие общались между собой. Шло распределение и обсуждение «трофеев».

– Выкинь эти наколенники. Они говно. У меня такие были.

– Зачем тебе ещё одни очки? У тебя такие же есть.

– О, это хорошая вещь…

Нас же, надев на голову повязки (у меня в качестве повязки была моя зелёная бафка) погрузили на коробочку. И повезли. Коробочка была точно не наша, башенка с крупным калибром (то ли пулемёт, то ли мелкая пушка) и рядом – ПТУРС. Из того, что видел на картинках, больше всего похоже на российский БМД-2.

После десяти минут езды нас сгрузили, и начался второй круг досмотра. На этот раз мы разувались и снимали всё, кроме штанов и футболки. Все карманы проверялись – именно этот момент нашли и выкинули повреждённый ДТК с пулемёта, который я нёс для «Бобра». Добираясь до ниточки на руке, спрашивали:

– А это что?

– Оберег.

После этого шли дальше. Интересна была их реакция на символы православной веры. Увидев шнурок на шее, резко тянет, была бы цепочка – оторвал бы. Потом, дойдя до крестика, резко оставляет его. Шарит по карманам, что-то нашёл, резко вытащил, увидел, что это пояс с молитвами, уже совсем другими движениями аккуратно засовывает его обратно в один из карманов, со словами:

– Твой пояс я тебе положил в этот карман.

И эта картина с поясом повторялась и с другими. Интересно было наблюдать.

Был ещё один момент, когда «Соколу» предложили прострелить ногу, на его просьбу, разрешить сидеть не на коленях из-за больной ноги.

Из наших ботинок вытащили шнурки и вернули нам. Я нащупал то, что мне поставили и понял, что это не мои ботинки.

– Это не мои ботинки, дайте мне мои. Такие желтоватые.

– Они тебе больше не понадобятся, одевай эти.

Я понял, что мои ботинки Crispy кому-то приглянулись. Я мог разве что мысленно пожелать, чтоб они не пошли на пользу носящему. Пришлось обувать то, что дали. Это были грубые стоптанные берцы. К тому же они были из разных пар. Один ботинок был мне велик. Другой с трудом налазил на ногу – из него потом пришлось выкинуть стельку, чтоб можно было ходить.

Затем нам связали руки спереди, используя шнурки из наших ботинок. Узел называется «бабочка», как я потом узнал. Завязывая, охранник спросил: «Не перетянул?» – «Вроде нет». После этого он закрепил узел, дотянув его так, что через две минуты я понял, что кровь плохо приливает в кисти. Скорее всего он сделал это ненамеренно, он сам этот узел только научился вязать – его учил другой товарищ. Пришлось попросить перетянуть. К счастью, он, слегка сетуя, мол «я же спрашивал…», ослабил узел. Теперь я не мог освободиться, но руки уже не затекали, и даже была какая-то степень свободы кистей – я мог сходить «до ветру» и поднести ложку ко рту (как потом узнал, с ложкой не у всех была такая возможность).

Распотрошив, нас снова переместили.

С завязанными глазами я не понимал, где я, кто и что вокруг. Слышал по голосам, что рядом с нами другие пленные. По тихим разговорам понял, что тут ещё те, кто выходил из под Иловайска.

Лежать и ничего не делать было хорошо. Солнце недавно встало и приятно согревало. Я растворялся в окружавших звуках и колебании ветра. Единственным напрягающим аккордом, в картине моего мира незрячих, были переговоры россиян по рации.

Через время, солнце уже не грело, а слегка припекало. Постоянная экономия воды давала себя знать. А пить было нечего – воду у нас забрали на втором круге досмотра. Жажда мучила всех.

– Ребята, дайте воды или пристрелите меня – попросил пленный офицер из нацгвардии.

– У нас нет воды, только для себя. Может следующая смена привезёт.

– Да мы сдохнем тут до этого времени. Пошлите кого-нибудь в деревню за водой.

– Мы не можем оставить пост, чтоб носить вам воду.

– Мы сами принесём. Одного охранять выделите. Или местных попросите, пусть принесут из колодца.

– Всё равно в колодце вода отравлена. Ваши же отравили.

– Аха-ха, мы будем пить эту «отравленную» нами воду, вы можете не пить, – посмеялось сразу несколько человек.

После некоторого времени жалоб и уговоров:

– У нас тут есть вода, но мы её давно возим. Её нельзя пить. Она загнила.

– Давайте хоть такую. Без воды вообще хана.

Они что-то там повозились. Затем у меня в руках оказалась пятилитровая баклажка. Я, с бафкой на глазах, не видел, как она выглядит. Поднёс баклажку ко рту, на меня пахнуло болотной гнилью – не сдохнуть бы потом от этого пойла. Но без воды уже начинало всё сводить, и было чувство, что есть два варианта: сдохнуть сейчас без воды или потом от того, что я выпью с этой водой. Для меня выбор простой, потом – это потом, поэтому я начал пить, не обращая внимания на запах. Пил, пока не напился. После этого передал баклажку дальше. Конвоиры несколько раз отходили, набирая воду. «Монах» сказал, что это была вода, слитая из радиатора машины. Не знаю, вполне возможно. Страдали потом все, кто пил. Мне потом ещё долго та вода выходила боком (точнее, низом) несколько дней, и я не знал, как это аукнется в будущем.

Проблема с жаждой была временно решена. В обед приехала новая смена. Воду они не привезли. Зато привезли сухпай, покормить пленных. В сухпае были таблетки для обеззараживания воды.

Нам на время разрешили снять повязки с глаз. Я, наконец, смог рассмотреть, что мы находимся в поле. Рядом с нами – узкая лесополоса. Там основная точка у конвоиров. Под деревьями те, кто не сидел в поле, смотря за нами, прятались от солнца. По солнцу я определил примерно, где восток, а где запад. Надо было посчитать количество человек, но тогда это не казалось важным. Пленных было не больше 40 человек. Может, 30. Может, 20… Группа.

Нас покормили – порция гороховой каши на двоих, паштет и порционная упаковка галетного печенья. Мы с «Бродягой» поделили кашу, паштет и печенье пополам. Съели. Подошёл конвоир, удивился, что мы делили паштет, сказал, что на каждого по паштету и дал ещё один паштет и печенье. Мы поделили его пополам и съели. Наверное, ещё больше охранник удивился, подойдя к «Монаху». Им так связали руки, что он с товарищами не могли нормально подносить ложки ко ртам. Поэтому они кормили друг друга. Так что голодными не остались.

Еда была один раз в день. И по меркам здорового человека, её было мало. Но для нас, давно не питавшихся нормально, это был пир. Меня приятно расслабило, откуда-то появились силы. Пить ещё не хотелось. А когда я увидел ту воду, что мы пили (охранники как раз кидали в неё обеззараживающие таблетки), то понял, что сегодня я точно не захочу пить. Её зелёно-коричневый цвет наводил на странные мысли.

Кто-то из пленных спросил у подошедшего к посадке военного:

– От это вещь! Это у тебя винторез?

– Это Вал, – прозвучало в ответ.

Рядом с нами присел конвоир. На плече у него был нож.

– Это «скиф»? – спросил я его.

– Нет. Это… не помню.

– А похож. Ты откуда?

– Из Владимира.

– «Владимирский централ» – это про него?

– Да, есть там такое.

– А вал крепостной, сооружения какие сохранились, город то старый.

– Ну, немного. – Парень явно не был настроен рассказывать про свой город. Ему скорее хотелось посмотреть на украинских фашистов-бандеровцев, с которыми они тут воюют. Ну ок, пусть смотрит. Была надежда, что у него будет когнитивный диссонанс.

– А я из Харькова, хороший город. У вас в России есть ещё красивый город – Питер. Я там жил, когда он ещё Ленинградом был. Бывал в нём?

– …

– А где учился? – спросил «Бродяга».

– В Рязанском, ВДВ.

– О, я там тоже был в учебке.

– Слушай, ну я понимаю, трофеи забрали, нож, очки. Но обувь… нафига она нужна кому-то с моим грибком? Это же не гигиенично.

– А… Грибок у всех. Это не проблема.

Так перебрасываясь фразами, постепенно дошли до текущих событий.

– Тут день назад приходили одни, хотели пленному голову отрезать.

– За что?

– Разозлились, у них полгруппы погибло. От вашей арты.

– А наша арта их где накрыла? Тут или на российской территории?

– Тут.

– Ну так, а что они тут делали? На что тогда обижаться?

– …

Разговор как-то зашёл в тупик.

В это время прокричали всем одеть повязки. Я понял, что разговор с десантником из Владимира закончен. Просто напоследок сказал ему:

– Когда-то вы всё поймёте, что вас обманывали и всё не так. А до этого времени, просто постарайся выжить.

Я понимал, что, окажись мы с ним в бою, я бы не раздумывая нажал на курок. Он тоже. Но сейчас мы не были в состоянии боя, и не было у меня к нему зла. И я искренне желал ему вернуться домой живым (побыстрее, и никого не убив из наших). Тогда у меня ещё была надежда, что люди в РФ спохватятся и скажут: «Что ж мы делаем-то, зачем с украинцами воюем… ааа, это всё плешивое х…йло виновато… на кол его!». И что эти молодые солдаты, ещё не испорченные, видевшие «фашистов» своими глазами, будут в первых рядах, за свободу русского народа… Хм… да, я был наивен, каюсь.

Я лежал с повязкой на глазах. Иногда засыпал. Потом просыпался и слушал. Было непонятно, сколько прошло времени. Прикольная потеря ориентации.

Слышал как один из охранников говорил что-то наподобие:

– Офигели ваще. Ботинки по 17 тысяч у них….

Я так понимаю, это о было о моих ботинках, трофее, что достался им после того, как спецназ «срезал» всё, что ему приглянулось на первом круге.

Пара конвоиров общалась с пленными. Охранник рассказывал им страшные истории про укров, обидевших местную бабушку, и про то, как он ей помогал деньгами и консервами. Нацгвардеец рассказывал ему про бесчинства сепаров, которые по сути были бандитами. Он насмотрелся на блок, постах, и таких историй у него хватало. «Сокол», красочно на примере семьи, их квартиры и хахаля со стороны, обрисовывал международную ситуацию. Объяснял наглядно, почему РФ не права, сунувшись в Украину. В результате вопросов и ответов солдаты из охраны несколько раз заходили в тупик и вынуждены были согласиться с аргументами. В общем шла обычная работа по подрыву морально-идеологических устоев врага.

Я лежал с краю и слушал краем уха, периодически проваливаясь в дрёму. В какой-то момент, один из солдат, сидящий в посадке, слушавший, но не принимавший участия в разговорах, не выдержал:

– Прекратить разговоры! – и уже к своим – Нечего с ними беседовать. Они пленные. Я вообще не понимаю, как можно в плен сдаться. Дерись или умри.

Я очень захотел, чтобы у него случилась возможность показать себя, попав в такую засаду, как и мы. Сражаться и умереть, не успев ни кого убить.

Кстати, этого же могу пожелать и нашим ура-патриотам, кричащим про то, что если попал в плен, значит, предатель или трус. Просто попасть в плен. Или в засаду, как мы. А потом пусть рассказывают. Это больная для меня тема, ибо начитался и наслушался разных мнений.

Ещё мне «понравилось», как конвоир обосновывал правомерность вторжения РФ в Украину:

– Для меня русские и украинцы один народ, я их не делю.

Ну как бы понятно… свой до свого по своё. Или мы с тобой браться, поэтому всё твоё моё, и делай, как я говорю.

Пришли какие то местные ребятишки, хотели что-то выпросить из российских сухпайков. С ними договорились, что они притащат в следующий раз воды. С водой они обманули, но из самого этого факта я могу сделать вывод, что ситуация с водой была действительно вынужденная (вряд ли десантники занимались бы показухой, делая вид, что пытаются договориться о воде для пленных).

Потом проехал мимо грузовик. Наши конвоиры хотели загрузить туда пленных. Оттуда прокричали, что и так под завязку.

– Эти хохлы сдаются быстрее, чем мы успеваем, – презрительно сказал один из охранников.

Было стыдно и обидно, но факт имел место быть. Почему так произошло? Я думал над этим. Аналогия, которая приходит мне на ум – это события 1941 г. Лето котлов и разрушенного фронта. Когда сотнями тысяч солдаты Красной армии попадали в плен к немцам. Растерянность, бардак, плохая связь, непонимание в обществе, несвоевременные решения командования.

Грузовик проехал, мы остались. У меня появилась нехорошая догадка:

– Погоди, а куда нас хотят?

– «Дээнэровцам» передадут, – сказал «Бродяга».

– Если на вас ничего нет, то вас отпустят, – сказал охранник, парень из Владимира.

– Блиииин…. «Днр»… нам хана, – я оценил прелесть перспектив.

Перед глазами появился коридор, стены покрашены до уровня плеч, выше побелка, краска местами облупилась. Запах сырости и старой мебели. Мёртвый свет с потолка. Его мало, но он режет глаза, привыкшие к темноте. Кабинет со столом и стулом. Стул много раз падал, скоро развалится. На стене – отпечаток от ноги.

Неее, в подвал я не хочу. Я лежал и прислушивался к разговорам охранников. Запоминал, куда садится солнце, сам не понимая, зачем. Иногда по рации передавали команду «Воздух!». Я пытался представить, что делать, если начнётся налёт.

Лежал и думал, как всё хреново вышло. Вспоминал фразу «Бродяги» которую он бросил, после того как мы попали в засаду и были взяты в плен: «Надо было по той посадке пойти… а я говорил…». Не знал, попали или нет в «Лиса». Может, он лежит сейчас в посадке без дыхания, истёкший кровью?

Думал о том, что не скоро увижу жену и дочь. Почему-то от этой мысли становилось грустнее всего.

Горло начало обкладывать. Я подумал, что, видимо, много бактерий глотнул с водой.

Потом в какой-то момент решил, что от меня уже ничего не зависит, и мысленно передал все на волю провидения. Расслабился и успокоился. Как будет, так и будет. В этот момент исчезли рябь и внутренний дискомфорт.

Солнце садилось, стало заметно холоднее. Нам выдали лёгкие ватники на синтапоне. Новые, со складов. Похоже, морить нас холодом никто не планировал. Вообще нам очень повезло. Я видел кадры, как обращались с пленными в других местах. Знаю, как обращались с «Охотником». Нас же, хоть и не жаловали, но хотя бы обращались как с военнопленными. Мне вообще повезло с людьми, которых я встречал.

На земле постелили полотнища их брезента. Получалось две площадки, на каждой ложилось около 20 человек. Десять в ряд с одной стороны, десять в ряд с другой. Каждый ряд ногами наружу, головой к другому ряду. Штабелями в один уровень. Пока всех укладывали, я попросился «до ветру». До ветру – это несколько метров в сторону, к краю условного прямоугольника, под надзором. Когда вернулся к лёжке, мест рядом со своими уже не было.

– А можно мне к своим?

– Да, давайте его к нам, это наш харьковский.

– Нет, уже все легли, ложись тут на свободное место.

Я лёг с краю. В другом ряду. Сверху нас всех накрыли какими-то полотнищами. Под головой даже была какая-то маленькая подушка. С точки зрения «здорового человека» – условия плохие, даже для походных. Но для нас, после окопов под обстрелами, после сна на голой земле под деревьями… Это была пятизвёздочная гостиница. А ещё днём мы поели так, как давно уже не ели… «Рюсске золдат, стаффайся! Ми татим тебе хлеб и тёплый посстель.» Как-то так.

Засыпая, я подумал, что это – самая уютная постель за последнее (тьфу… крайнее) время. Вот она, разница между свободой и несвободой. Между степью и стойлом. Вольный ветер и неопределённость – или похлёбка и затхлый хлев. И весь этот уют стал не в радость. А впереди маячил длинный казённый коридор. О побеге в чистом поле, находясь под охраной, я и не думал.

А что же случилось с «Лисом» в тот день? (восстанавливая события).

«Лис» успел уйти и его не зацепило. Он слышал выстрелы и испытывал сильное чувство вины, считая себя виноватым, думая, что мы погибли. Затем он дозвонился «Вихрю» («Роверу») и доложил, что группа потеряна. После, дождавшись вечера, он вернулся на место засады и исследовал место. Не найдя следов крови, перезвонил в штаб и доложил, что группа жива, но взята в плен. Затем он продолжил выход самостоятельно. И сам попал в плен позже, под Старобешево. На момент Лето 2016-го он до сих пор в плену.

 

Ночь с 31 августа на 1 сентября

Побег

Сказка про Колобка, но на этот раз без лисички, которая его съела

Впервые с момента попадания в АТО месяц назад мне не просто что-то приснилось, но ещё и запомнилось. До этого уже долгое время мне ничего не снилось, а если иногда снилось, то я не мог вспомнить сновидения. Но не в этот раз.

В этом сне я жил расслабленной, свободной, безопасной и обеспеченной жизнью. В городе, существовавшем только в моих снах – где-то в моей нейронной сети, в переплетении синапсов между аксонами и дендритами, в закоулках, которые заблокированы в состоянии бодрствования. Наверное, у вас тоже бывает так, когда снится местность, которой ты не знаешь в жизни, но она знакома тебе, потому что снится уже не первый раз. И люди знакомы, потому что встречаешься с ними не первый раз, но только во сне. Так было и в ту ночь.

Закончилось всё тем, что я гулял по торговому центру с крытым атриумом и переходами-мостиками над ним. Встретил знакомую (тоже только по снам), решил купить ей шубу. Шуба оказалась дублёнкой, и этот нелепый факт нас почему-то развеселил. Начав смеяться во сне, я проснулся, улыбаясь.

Минуту лежал, смакуя послевкусие от сна. Пытался понять, смеялся я во сне или на самом деле. Думал, что это – самая уютная постель за крайние две недели. И не холодно, как в ночи перед этим. Рядом, посапывая, иногда ворочаясь и что-то говоря во сне, лежали такие же военнопленные.

Пробуждение было полным, обратно в сон я уже не провалился. Появилось щемящее чувство от мысли о том, что свободен я теперь буду только во снах. Вот оно, то, что действительно важно, – свобода. Без неё жизнь теряет смысл. Только будучи свободными, мы можем любить, творить, жить по-настоящему.

Ещё днём я ничего не планировал и не питал надежд. Понимание того, что мы тут всерьёз и надолго, было железобетонным. Мы были не в лучшей физической форме после почти недели на Саур-Могиле, а потом недели похода – впроголодь, экономя воду, со сном на земле несколько часов в сутки, дрожа от холода. У меня не было иллюзий по поводу того, что в таком состоянии, да ещё в открытом поле под охраной, можно будет что-то предпринять. Поэтому ещё вечером просто оставил всё на волю провидения и перестал беспокоиться.

И вот я проснулся в середине ночи, разбуженный собственным сном. И в голове у меня уже сидел план, как будто кто-то его вложил. И уверенность, что надо действовать, и действовать прямо сейчас. Позже будет уже поздно.

А план был прост – катиться. Как колобок. Ну или как бревно – для колобка я был слишком худым на тот момент.

На мне был синтапоновый ватник с застёгнутыми пуговицами, надетый сверху как колокол (ничего лучше со связанными руками я не придумал). Я высунул руки из ватника, расстегнув одну пуговицу, и приподнял бафку с глаз.

Была глухая ночь. Луна уже села. Увидеть что-либо можно было только на фоне звёздного неба, если смотреть снизу вверх. При наблюдении сверху вниз, уже через несколько метров, любой предмет сливался с землёй.

В темноте я не видел охранников и не знал их размещения. Не знал, есть ли у них ночник (просто предполагал, что есть). Иногда мне казалось, что я слышу шаги и движение. Но никто не подходил так близко, чтобы я мог его увидеть на фоне звёзд. Надо было решаться, что-то внутри подталкивало меня. Сейчас. С другой стороны было внутреннее сопротивление и страх что-то менять. Плен – это зло, но оно зло понятное. А там – неизвестность. А если за мной наблюдают? Хорошо, если просто остановят, а могут и застрелить при попытке к бегству. Даже если и не пристрелят, то малым не покажется, ногу прострелят или что-то в этом духе придумают.

Конечно, если бы это был голливудский блокбастер, то мы, слаженной группой, обезоружили бы охрану и на их машине прорвались через блокпосты, попутно прихватив российского генерала…))) Не то чтоб эта мысль меня не посещала. Посещала… ещё днём, но как фантастическая.

Вообще удивительно, насколько отличается восприятие, когда смотришь боевик на экране и когда сам в чем-то подобном участвуешь. На экране – герои, смотришь и думаешь: вот бы я, вот бы мне.

А в реальности… В окопе думаешь: блин, пыль, пот, взрывы, достало, где они там, откуда стреляют, куда ответить? В походе думаешь: блин, когда привал, воды бы, блин, «зелёнка» закончилась, сейчас как на ладони будем. А потом, в «зелёнке» думаешь: блин, опять эта чаща, не продраться, когда она закончится…

В общем, не получается почувствовать себя как в кино. Всё, чего мне обычно хотелось в таких случаях, – это остаться живым и выполнить задачу, чтоб, наконец, можно было расслабиться и отдохнуть со спокойной совестью.

В реальном мире обстоятельства, физические законы и ограниченные возможности наших тел диктуют свои условия.

А ещё, убегая, я подставлял тех, кто остаётся, – охрана утром будет очень зла и может выместить раздражение на тех, кто остался. Но в тот момент я об этом не подумал.

Уже позже, днём, мне пришла мысль: «А ведь группу могут наказать за мой побег…». Тогда я подумал: а как накажут, не убьют же. Отнимут воду и еду, которых нет? Но это максимум до передачи «днр-овцам». А после передачи начнётся совсем другое кино, и им уже будет всё равно, бежал там кто-то от россиян или нет.

Но это я подумал уже днём, пытаясь успокоить свою совесть. А в тот момент голова была занята только мыслями о побеге.

Как потом рассказывали товарищи на дне разведчика, утром был переполох. Один из конвоиров возмущался: «Я говорил вчера, что надо было этим харьковским ноги прострелить!».

Были допросы – выясняли, куда я мог уйти и где меня можно искать. Помню разговор об этом через год. «Монах» жаловался:

– Мне вообще не повезло. Я и «Лиса» друг, который вначале сбежал. И теперь, «Шаман» ушёл.

– Сильно били? – спросил «Угрюмый».

– Да не сильнее, чем в ментовке. – махнул рукой «Монах».

Воды и еды их тоже лишили на время, пока их не вытащил Красный Крест (был тогда какой-то обмен, в результате которого они, оказались на свободе раньше, чем я выбрался, кроме Анатолия, который на несколько недель застрял у террористов «днр», и «Лиса»).

Так я лежал минут пять. Решаясь. Чувствуя, что окно возможностей скоро закроется (никакой логики, только на уровне ощущений). Возможно, сейчас, читая это, кто-то не может понять, чего я там колебался. Но для меня это был экзистенциальный момент, когда ты понимаешь, что сейчас ты выбираешь один из очень разных сценариев, по которому дальше пойдёт твоя жизнь. И не факт, что по выбранному тобой сценарию, она вообще куда-либо пойдёт, а не закончится где-то здесь, в посадке.

Стремление к свободе было сильнее и победило. Уже решив бежать (точнее, катиться), я лежал ещё пару минут, прислушиваясь и оценивая обстановку. Было тихо. Над спящими стоял равномерный тихий шум от дыхания, всхрапывания, бормотания.

Рядом лежал не знакомый мне пленный. Я не знал, как он отреагирует, если его разбудить. Поэтому старался его не беспокоить, чтобы он вдруг не поднял шум спросонья. Товарищи лежали в соседнем ряду. Близко, но далеко, чтобы незаметно шептаться.

Вообще такие вещи, как групповой побег, требуют подготовки или хотя бы предварительного сговора. Тут же были чистая авантюра и экспромт. А жаль, если бы я был не один, то чувствовал бы себя увереннее и комфортнее. Похоже, что начинался новый уровень. И проходить его по сюжету надо было в одиночку.

Я лежал на краю. Аккуратно приподняв «укрывало», сделал первые, самые сложные пол-оборота. Это, примерно, как отделение от самолёта, когда прыгаешь с парашютом. Со стороны казалось, что я просто перевернулся во сне на другой бок. И замер на пару минут, оценивая реакцию. Ничего не происходило. Я сделал вторую половину оборота и замер. Никто не проснулся, никто не окрикнул, никто не подошёл.

Теперь я уже полностью был на земле. Я помнил, где садилось солнце, и понимал, в каком направлении надо двигаться, – на запад. После каждого медленного полуоборота я останавливался и лежал минуту-другую. Спокойно дыша и прислушиваясь, позволяя находиться себе в таком состоянии, как будто я только что проснулся и скоро снова усну. Лёгкое возбуждение, появившееся тогда, когда я собирался и делал первое движение, быстро сошло на нет. Странно, но видимо, организм не считал, что надо впрыскивать адреналин, а может, я к нему так привык, что перестал замечать. Только состояние было такое, что если бы не надо было переворачиваться время от времени, то, полежав ещё дольше, я бы, наверное уснул.

Через десять или двадцать метров, по направлению движения находился другой «штабель» с пленными. Пришлось изменить направление, чтобы прокатиться мимо.

Ещё через пару десятков метров я уже был на условном краю площадки – на фоне неба темнела вешка, составленная из нескольких вертикальных палок. Похоже, она была импровизированным знаком, обозначавшим угол площадки. И если до этого после каждого оборота я замирал надолго, прислушиваясь, то теперь, после каждого полного оборота, стал высматривать на фоне неба растяжки. Вполне логичным мне казалось, что за периметром будут стоять сигналки (или обычные гранаты, если сигналок не нашлось… я бы что-то поставил). Но ничего не было.

Так двигаясь, с фантастической скоростью, через какое-то время я уже был в пятидесяти метрах от места, где нас держали. Паузы между переворотами стали короче, всего несколько секунд. Только одна мысль иногда заставляла чувствовать себя неуютно – что на меня сейчас смотрит охранник в ночник, и думает, сейчас нажать курок или пусть ещё смешно поворочается брёвнышком.

В ста – ста пятидесяти метрах от края площадки я уже не останавливался между переворотами, а просто катился вокруг своей оси. По голому полю это было проще, чем ползти, а вставать было ещё рано – силуэт стал бы заметён на фоне звёздного неба.

Останавливался я только для того, чтобы перестало мутить и кружится голова. В эти моменты лежал и смотрел на звёзды. Их было много, и это было красиво. Я ловил эту картинку и наслаждался ею, отдыхая. Потом катился опять.

Уже откатившись на порядочное расстояние (по моим ощущениям – несколько сотен метров), я оказался за бугорком с сухими сорняками. Отдышавшись немного, встал и пошёл дальше пешком. Точнее, побрёл неровной походкой. Сил не было, голова ещё кружилась, а один ботинок так и норовил спасть, болтаясь на ноге.

Забрёл в какую-то низину, потом вылез наверх. Попал на грядку. Посмотрел на листья – что-то бахчевое. Если повезёт, здесь будут арбузы или огурцы. Пошарил на земле и нашёл небольшую тыкву. Раздавил ногой, выломал кусок и начал жевать. Брр… эта тыква ещё долго потом стояла в глотке. Но поначалу появилось приятное ощущение влаги во рту.

Прижав под ватником руки к груди и спотыкаясь на неровностях, я продолжал идти на интуиции. Куда меня тянуло, туда и шёл. Увидел мелькнувший вдалеке свет фонарика – отвернул в сторону. Подойдя к посадке, не захотел заходить с правого края – не стал, прошёл по центру. Каким-то образом ни на кого не наткнулся.

Очень скоро начало светлеть. Получается, я проснулся незадолго до рассвета, в самое тёмное время. И у меня было ровно столько времени, сколько надо, чтобы укатиться и отойти на небольшое расстояние.

Пока я пробирался через поле с подсолнухами, стало достаточно светло, чтобы я мог рассмотреть узлы, которыми были связаны руки. Мне удалось растянуть контрольные узелки зубами один за другим, а «бабочка» растянулась сама.

Освободившись от шнурка, я вправил его в ботинок, который был велик по размеру. Теперь они оба не спадали с ног. Правда, один давил, а другой болтался. И оба натирали.

Наткнувшись в посадке на выброшенный мусор, я взял пустую пластиковую бутылку от лимонада «Дюшес». Если найду воду, то будет во что её набрать. А пить уже давно хотелось…

Ещё через посадку я остановился – впереди было село. Движения в нем не наблюдалось. Военных и техники – тоже. Село показалось маленьким и как бы вытянутым (как потом я понял, глядя на карты гугл, оно вытянулось вдоль полу-пересохшей речушки). С одной стороны, можно было его обойти; с другой – я понимал, что без воды и еды далеко не уйду – надо было «выходить из лесу». Это казалось риском, но я доверился внутреннему порыву и двинулся к домам.

 

1 сентября

Первый день после побега

Мир полон чудес

Дома впереди были без признаков жизни. Только возле одного двора паслась коза и гуляли куры. К нему я и направился, наперерез через пустырь. Думая, что если повезёт, то сойду за бродягу.

Подходя ко двору, я увидел двух пожилых человек, мужчину и женщину. Они тоже меня увидели и замерли, внимательно наблюдая, как я подхожу. Я поздоровался с ними и попросил воды. Дед, до того стоявший слегка напряжённо, продолжил свои дела и зашёл в сарай. Видимо, мой жалкий вид не представлял угрозы, а слова развеяли опасения, показав отсутствие злого умысла. Бабушка, глядя на меня, спросила:

– Ты в какой армии был?

– … – я замялся.

– Можешь говорить, не бойся.

– Из украинской. Мы стояли на высоте, нас обстреливали неделю, потом попали в плен, сейчас вот пытаюсь вернуться домой – убежал.

Не то, чтоб её очень обрадовал тот факт, что я из ВСУ. Но и не огорчил. Скорее, она смотрела на меня как на человека, нуждавшегося в помощи.

– Сыночка, ты, наверное, несколько дней уже идёшь. Тебе, может, и поесть надо?

– Да, если можно…

– Сейчас, подожди тут.

Она ушла и через несколько минут вернулась с помидорами, двумя сырыми яйцами, оладьями и молоком.

– Дед у нас злой на украинскую армию. Он ходил недавно в магазин. Ему в очереди «объяснили», кто нас бомбил – в словах бабушки и том, как она говорила, мне почувствовался лёгкий сарказм.

На лавочке лежала старая газета, ещё с тех времён, когда тут стояли наши ВСУ. Я жевал и поглядывал на изображение карты АТО (то самое, на которое мы смотрели в 2014-м чутьли не каждый день). Да, всё верно, вот оно – Старобешево, а к юго-востоку Волноваха. Туда мне и надо двигаться.

– С какой, он говорит, армии?! – прокричал в нашу сторону дед, выйдя из сарая.

– С украинской – ответил я.

– Тьфу! Иди сдавайся. Если ты ничего не делал то тебя отправят домой.

– Зачем мне сдаваться? Они меня там месяц продержат. А я хочу скорее вернуться домой, увидеть жену и дочку. – При мысли о семье у меня комок подкатил к горлу. И последние слова я договорил с трудом.

Бабушка махнула рукой на деда, шикнула ему что-то. И он, возмущаясь вполголоса, удалился.

– А ты кто сам по национальности? – спросила бабушка, как-то странно на меня глядя.

– Я? Я сам украинец, жена русская… – вопрос про национальность меня удивил. Про жену я добавил на всякий случай, кто их знает, какие тут мифы ходят. Вдруг они и вправду верят, что мы «русскоязычных младенцев распинаем».

– Ааа… – как-то неопределённо, скорее для себя, произнесла она.

Потом она, как бы извиняясь, посетовала на бедность, что не может помочь как-то ещё. Живут без света. В магазине пусто. Пенсии не платят. Показала следы от осколков на доме, после взрывов. Честно сказав, что не известно, кто стрелял, в ответ на мой вопрос.

Я подумал, что могли быть и наши, ТБД есть ТБД. Мирные люди на линии соприкосновения страдают от обеих сторон. Хотя более вероятно, что если там стояли ВСУ, то стреляли скорее всего россияне или нерегуляры-коллаборанты (сепары).

Ещё она рассказала, как, выходя из села, колона ВСУ испугала всех местных жителей, пустив очередь из пулемёта вверх. Вроде бы ничего страшного не произошло, предупредительные выстрелы. Может, кто-то блокировал дорогу… Но в глазах местных это был акт геноцида. Сама бабушка рассказывала об этом, и было видно, что она переживает, вспоминая. Хотя я понимал, что это все такие мелочи по сравнению с тем, что могло быть и может быть дальше. Я видел, как утюжат по площадям, выбивая наших с позиции.

Разговаривая, она всё время смотрела на меня, как будто испытывая когнитивный диссонанс. В какой-то момент, когда я отвечал ей, она не выдержала и продолжила вслух мысль, которая явно не давала ей покоя:

– Разговариваешь ты вроде по-русски, без акцента… А ты точно украинец?

– Ну да… Папа из-под Харькова, мама из-под Чернигова…

– Хм… Что же ты такой чёрный…

– Такого сделали… – с улыбкой ответил я, переводя в шутку.

К тому времени, я не видел себя в зеркало уже пару недель. Даже удивился, ну, брюнет с темно-карими глазами… Да большинство таких, что тут удивительного? Но спорить не стал. Только потом, через день, когда брился, я увидел себя в зеркало и, наконец, понял, почему она так реагировала. Но это потом.

– Русские пообещали, что они порядок за две недели наведут, – с уверенностью в голосе поделился своей радостью подошедший дед.

– Ну что же… удачи. Вам бы пережить период безвластия. Сейчас Украину выгнали, Россия не пришла. Тяжело тут будет в это время. (Говоря о России, которая не пришла, я имел ввиду государственные институты, а не войска, отсутствие хоть какой власти для стариков – это выживание на собственных запасах, в условиях беззакония и безденежья).

Бабушка налила в мою бутылку воды, положила остатки еды в пакет и дала мне, извиняясь, что больше ничем помочь из-за бедности не может. Я подумал, уже и так здорово помогли и надо будет найти стариков после войны, сказать им спасибо, привезти подарков. Она объяснила, куда мне идти на Старобешево. Мы обнялись с ней, и, держа в руках полиэтиленовый пакет с водой, парой оладьев и помидор, отправился дальше.

Я перешёл низину, поросшую очеретом. Вышел из села и пошёл, взбираясь на холм вверх, вдоль посадки. В конце поля, в посадке, валялся мусор. Тут кто-то раньше отдыхал – валялись пустые бутылки, кульки и обёртки.

Среди всякого бесполезного хлама мне бросился в глаза тонкий рулон туалетной бумаги. Он был очень похож на тот, что я оставил несколько дней назад на источнике, когда мы заблудились. Такой же по размеру и слегка покорёженный – явно отсырел ночью, а потом высох на солнце. Я взял бумагу с собой.

А ещё через пятьсот метров понял, насколько вовремя мне попался этот рулон. Вчерашняя гнилая вода не прошла бесследно. Пришлось снова задержаться в посадке.

Выйдя из посадки, я внимательно осмотрел село внизу. Никакого движения, никто не ищет и не едет вслед. Значит, старики не выдали.

Дальше было выжженное поле, на котором из земли торчали трубы от «града». Подсолнухи… опять… И грунтовая дорога. Мягкая от того, что по ней ездила гусеничная техника. В результате земля в колеях превратилась в лёгкую пыль. Я снял неудобные ботинки и носки. Завернул их в ватник, связав снаружи рукавами, сделав из него подобие узелка, только большого. Пошёл босиком, на несколько сантиметров погружаясь в пыль ступнями. Так идти было легче и приятнее. Прошёл пересечение с другой грунтовкой, где лежали штабелями пустые зелёные ящики от боеприпасов, но никого не было. Прошёл по дороге не таясь, просто было чувство, что там никого нет и можно проходить мимо.

Шёл дальше, наслаждаясь ощущениями, периодически оглядываясь и прислушиваясь. Я ещё не слышал звуков, просто очередной раз захотелось оглянуться – сзади, на перегибе дороги, меня догоняла колонна техники. Пришлось прыгать в посадку босиком и залегать за деревьями. Спустя время мимо проехали несколько коробочек и грузовиков. Если бы они и обратили внимание на мои следы, то отпечатки босых ног у них не вызвали бы интереса. Мало ли сельских детей. Я подождал немного, аккуратно высунулся, посмотрел, как они исчезают впереди, и двинулся дальше.

В какой-то момент мне стало внутренне не комфортно идти по дороге – менялся её характер (не спрашивайте меня, что это значит). Я обулся, зашёл в посадку и продолжил, хоть и медленно движение в «зелёнке», иногда выходя на поле с другой стороны. Идти пришлось недолго, через сотню метров я подошёл к примыканию другой посадки. Дальше по диагонали было поле, за ним село в пару улиц («гуглмапс» говорит, что оно называется Горбатенко).

Вдали виднелись трубы ТЭЦ. Неужели я почти дошёл до Старобешева? Неожиданно. Мне казалось, что оно дальше. Если так дело и дальше пойдёт, то и до Волновахи дойду.

Я вытащил крестик поверх футболки и двинулся по дороге к селу. Мне самому это казалось странным. Зачем носить нательный крестик поверх одежды? Он же нательный – к телу. Но так любили сниматься на видео разные борцы за православный русский мир. Я понимал, что меня быстро вычислят, если начнут расспрашивать, но хотя бы несколько первых секунд я выиграю, если что.

Вдалеке, возле одного из дворов, ближе к полю, стоял старый автомобиль, «ваз» классика, и кто-то рядом там копошился. Я покатал на языке мысль подойти к нему, поговорить. Вкус мне не понравился, и я двинулся дальше. Идя вдоль посадки на северо-запад, я дошёл до края села и оказался на асфальтированной улице.

Разулся опять и пошёл босиком. В голове промелькнула мысль, что если бы мы воевали не на востоке Украины, а освобождали Крым, то я шёл бы среди виноградных плантаций, срывал бы грозди и ел. Жаль, что не так. После этой мысли очень захотелось винограда – сладкого, крымского. Но где ему тут взяться?

Впереди на дороге что-то темнело. Метрах в пятидесяти. Когда я подошёл ближе, то увидел, что прямо на асфальте лежит три виноградные грозди. Перед тем, как наклониться, я мысленно посмотрел вверх и тихо сказал: «Спасибо».

Когда я рассказывал этот случай друзьям, уже после возвращения, меня спрашивали: «А ты уверен, что это была не галлюцинация?» Я не спорю, даже не стану биться об заклад, что вся наша жизнь и мир вокруг – это не галлюцинация. Этакая компьютерная игра с хорошей графикой. Иллюзия. Тем не менее – интересная и захватывающая, если правильно играть.

Две грозди чёрные и одна зелёная. Крупные, спелые ягоды, некоторые – переспелые. Одна гроздь выглядела совсем грустно, но две другие смотрелись очень даже неплохо. Виноград пролежал тут какое-то время. Кто-то его выбросил, может, он выпал из машины. Всему есть естественные объяснения. Но как вовремя он тут появился… Такое чувство, что реальность поменялась, подстраивая предыдущую цепочку событий так, чтоб эти грозди оказались тут.

Я поднял две, третья мне показалась несъедобной, и пошёл дальше, закидывая в рот по ягоде. Они были сладкие. Некоторые сочные, некоторые уже слегка завяленные, как бы застигнутые врасплох на полпути к изюму.

Один двор отличался от других, как украинские села от российских деревень. Я постучал в калитку. Но никто не вышел. Наверное, я был увлечён виноградом, так как только сейчас заметил, что забор посечён осколками, а некоторые стёкла в доме выбиты. Как будто сюда бросили гранату или залетела мина.

Подождав, я двинулся дальше по улице. Впереди хлопнула калитка. Я придвинулся к забору. Метрах в ста пятидесяти от меня вышли двое мужчин и, не оборачиваясь, деловой походкой пошли вперёд. Исчезли, хлопнули двери машины, завёлся двигатель. Судя по звуку, машина проехала вперёд и остановилась. Снова хлопнули дверцы.

Эти двое, хоть и были одеты в штатское, судя по быстрым и уверенным движениям, явно не гуляли здесь. Без разболтанности и вальяжности, в них чувствовалась выправка. К тому же, так свободно себя чувствовать на вражеской территории мог только враг. Кто бы они ни были, встречаться с ними мне не хотелось. Повезло, что я задержался у того двора, пытаясь вызвать хозяев. Иначе я дошёл бы до них, когда они выходили, и мы столкнулись бы лицом к лицу.

Виноград почти закончился, а хотелось ещё. И та гроздь, что я оставил на дороге, уже не казалась мне испорченной. Про себя я подумал, что вообще странно себя веду, перебирая харчами. Люди в кино в похожих ситуациях вообще мух едят, и не жужжат.

Я вернулся к месту, где лежала оставленная гроздь. Посмотрел на неё. А что? Нормальный виноград. Ну, эти крайние я есть не буду, а эти очень даже хороши. Я залез в проход между хатками и, укрытый со всех сторон кустами, сидел и не спеша смаковал каждую виноградину.

Доев виноград, я двинулся обратно к посадке, из которой вышел. На пустыре был колодец, но идти к нему мне уже не хотелось, а чувствам сейчас я доверял как никогда прежде. Зайдя в посадку, я прошёл ещё немного. Шёл под прикрытием зелени. Дальше в посадке было вырыто много ям для мусора. Все они были завалены остатками российских сухпайков. Здесь недавно стояли войска. Азарт, появившийся у меня, можно сравнить с состоянием грибника, который нашёл поляну, усеянную грибами. Я аккуратно и методично исследовал все места стоянок. Слил всю найденную воду из бутылок. Насобирал пакетиков с чаем («Майский чай»), сахаром, солью, перцем. Нашёл пакетик с растворимым шипучим лимонадом, две пачки галетного печенья, порцию гречневой каши с мясом, паштет, спички, сухой спирт, таблетки для обеззараживания воды. Чувствуя себя золотоискателем на Клондайке, я деловито распихивал находки по карманам и в пакет.

Наверное, мне надо было пройти этот урок – побыть в шкуре бомжа, порыться на мусорках. Теперь, если меня что-то пугает в жизни, то я напоминаю себе, что даже если все потерял и остался один – это не конец. Всегда можно начать все сначала, выбраться к своим, пока есть воля к жизни.

В какой-то момент я оказался близко к другому, противоположному от села, боку посадки, и увидел стоявшую в поле коробочку (БМП или БМД). Из неё торчал человек, глядя в мою сторону, точнее, в сторону дороги у посадки. Отходя в глубь посадки, я мог только порадоваться, что не пошёл раньше по дороге – я был бы там как на ладони. Похоже, интуиция не подвела, когда мне захотелось сойти с дороги. Выглянув с другой стороны посадки, я увидел, как с её торца, впереди идёт дым. Похоже, там кто-то жёг костёр. Я решил вернуться назад, в примыкавшую посадку и переждать до вечера.

Пока дремал в посадке, мимо прошла колонна техники, вырвав меня из расслабленной дрёмы. Ехали они долго, громко и пыльно. Мне стало интересно, и я перебрался обратно, в посадку вдоль дороги. Спустя время пошла ещё одна колонна, я наблюдал за ней с десяти метров, лёжа за ветками, натянув бафку на лицо, чтобы можно было хоть как-то дышать в поднятой пыли. Мимо ехали российские БМД с ПТУРС сверху, бензовозы и грузовики с белыми кругами на кабинах. На некоторых БМД сидели солдаты в зелёной цифре, по виду – типичные крымские «зелёные человечки». Проехало машин двадцать или тридцать. Мне надоело считать. Эх, вот где надо было устраивать засады. Только вопрос с отходом потом решить…

Возвращаясь назад, в примыкавшую посадку, я наивно подумал, что раз они едут от Старобешева в сторону Кутейникова, то может им наши насыпали так, что они откатываются. Но отогнал эту мысль, чтобы не обнадеживаться; скорее всего, это была просто ротация.

Отойдя по посадке дальше от пыльной дороги, я разложил припасы, уже не обращая внимания на то, что там ездит на дороге. Сухпайки могут лежать долго, а вот то что дала бабушка, лучше долго не хранить. Я съел оладьи и помидоры с солью. Растворил в найденном одноразовом стаканчике шипучку.

Подкрепившись, я достал пояс с молитвами, прочитал по три раза Псалом 90 и молитву кресту. После этого обвязал его вокруг пояса.

После еды я положил по три маленьких кусочка помидоров, крошки оладьев и печенья на пенёк. Налил в листик несколько капель воды. Мысленно предложил духам леса и силам, что мне незримо помогают. И прилёг отдохнуть. Прилетела маленькая юркая птичка. Похожая на синичку, только с более ярким окрасом. Села на ветку, напротив меня, рассматривала меня, наклоняя голову под разными углами, чирикнула и отлетела в сторону. Но недалеко. Тогда я подумал, что мне прислали ангела-хранителя, в усиление к тем, что были. Им явно было не легко и ещё предстояло потрудиться.

Потом, спустя месяц после возвращения домой, идя на мост, с которого прыгали роуп-джамперы, я увидел такую же птичку на обочине в пыли, мёртвую. И подумал, что похоже, командировка у ангела закончилась. Спасибо ему за всё. Всем спасибо… С моста в тот день я не прыгал.

Наверное, я выгляжу суеверным. Но я не зря попросил себе позывной «Шаман». Я привык видеть знаки и доверять им.

Потому что то, что мы видим, на самом деле – просто часть информации, которую мы выделяем из бесконечного множества. И если вы увидели знак, то это не потому, что он там появился, а раньше его не было. Был он и раньше, и не только он – одновременно с ним в этом месте есть множество других. Но вы увидели и интерпретировали именно его, и сам этот факт заслуживает внимания.

Вы можете говорить что угодно, верить в кого угодно или не верить ни в кого. Просто есть вещи, которые работают. Молитва на войне работает. Это не значит, что вы обязательно выживете. Но, как минимум, вы слегка успокоитесь и будете действовать осмысленней. Может, появится вера. А вера, когда она есть, может двигать горы. Без иронии.

Я не сильно религиозный, но… Отец, Сын и Святой Дух, Аллах, Абсолют, Вселенский разум… как угодно назовите, суть останется. Всё во вселенной – живое. И всё живое взаимосвязано, а мир, кажущийся нам незыблемым, на самом деле иллюзорен. Иногда, находясь в пограничных ситуациях, на войне, перед смертью, это удаётся почувствовать, и тогда реальность незаметно меняется.

Каждый из нас является ничтожной частью космоса. Если отбросить своё «эго», то останется только она – эта крупица, истинное «я». И в этот момент между тобой и вселенной пропадает разница. Весь мир становится за тебя, ты и есть мир.

Я лежал, наслаждался чувством свободы от плена и отсутствием командиров. Как же это здорово – самому решать, как действовать, когда выходить и куда идти.

Неприятно кольнула мысль о том, что с моими однополчанами, оставшимися в плену. Их ведь могли наказать за мой побег. Хотя как наказать? Убивать нас не собирались. Могли лишить воды и еды. Но мы и так без неё были, подумал я. А что было делать? Оставаться там, чтобы нам всем было плохо?

Так я себя успокаивал, но на сердце было тяжело и тревожно за товарищей. Я сильно пожелал, чтоб у них, оставшихся там, всё было хорошо. Иначе придётся всю оставшуюся жизнь провести с угрызениями совести.

Отдохнув, я залез на дерево и осмотрел окрестности. Вон Старобешево, севернее – ТЭЦ. А вон то, похоже, – дорога на Волноваху. Надо запомнить положение, чтобы потом знать, куда идти в потёмках (как потом оказалось, это была не она).

Надо было дождаться захода солнца. Но у меня уже не хватало терпения. Я выдвинулся, когда солнце ещё висело над горизонтом. Идти по посадке я не стал, по селу – тоже. Пошёл по полю между ними, пересекая его по диагонали. В поле были видны ямки от взрывов. После Саур-Могилы казалось, что их совсем мало. Там одна, а там ещё пара. Всего-то.

Я шёл полем по диагонали, постепенно приближаясь к домам и огородам. Когда я увидел в одном из дворов человека в военной форме и с белыми повязками на руках, было уже поздно что-либо предпринимать. Солнце ещё не село, было светло, и между нами было меньше ста метров. Он стоял лицом ко мне и что-то рассматривал. Я не придумал ничего лучше, как спокойно продолжить движение, сделав лицо кирпичом. Он не мог меня не увидеть. Но он никак не отреагировал на меня. Пока я проходил мимо, он развернулся и пошёл к дому. Я вспомнил рассказы про казаков – характерников, которые могли прикинуться корягой или зверем и пройти под носом у врага. Вряд ли бы мне удалось повторить этот фокус. Но тогда я так и не понял сам, как прошёл.

Делая вид, что никуда не тороплюсь, я пересёк поле и перешёл через дорогу, вдоль которой росли тополя. Сперва, под прикрытием тополей, я спустился вниз, ближе к домам. Пока не увидел «бэху» и «уазик», стоящие на той улице, по которой я сегодня ходил. Решив не нарываться, я нырнул в поле подсолнухов, за дорогой. И стал идти по рядам. Удаляясь от домов, посадки и пройденного только-что поля. Сзади завелась и поехала «бэха». Хлопнула дверь машины, видимо военные закончили в том дворе и уехали.

Подсолнечник был невысокий. Приходилось идти согнувшись и полуприсев, чтобы быть ниже. Иногда заросли пересекали «просеки», оставленные проехавшими «бэхами». Вдоль таких просек тянулась металлическая проволока. На севере виднелся водоём и дома. Проходя просветы в подсолнухах, я смотрел туда и представлял, что вижу себя глазами людей в здании. Вижу и теряю интерес, мне все равно, кто там бредёт по полю.

Иногда мне попадались детали амуниции. Какие-то ремешки, защита паха с бронежилета, наверно, сброшенная, как лишний вес. Похоже, я не первый, кто пробирался тут.

За полем начались посадки, и я пошёл, прикрываясь деревьями. Солнце уже село, начинало темнеть. Уже перед сумерками, не спеша, я дошёл до реки.

Это была река Кальмиус. Я разделся и, подняв вещи над головой, перешёл её вброд, проплывая несколько метров, где не получалось идти. Пришлось переходить два раза, чтобы перетащить одежду, обувь и кулёк с припасами. Потом, оставив всё на берегу, я зашёл в реку снова и ополоснулся.

Уже в темноте я прошёл по краю населённого пункта. Дошёл до дороги. На дороге стоял знак конца населённого пункта: «Старобешеве» (перечёркнуто). Дальше дорога вела на восток. В нескольких километрах периодически взлетали «зелёные» ракеты – когда там кто-то проезжал из «своих». Это была не та дорога, что я высмотрел с дерева днём. Моя была дальше.

Я шёл по пустырю, освещаемому луной. Проходя мимо какого-то строения с собаками, понял, что надо уйти в сторону, и уходя, попал в грядку сухой кукурузы. Какая же она шумная… Я двигался со скоростью несколько метров в минуту, плавно «протекая» между растениями, чтобы не создавать лишнего шума. Наверное, час прошёл, пока я, наконец, выбрался. Дальше был пустырь, а впереди – дорога, которая угадывалась по тополям, растущим вдоль неё. Иногда, мигая аварийкой, по ней проезжали машины, и я прижимался к земле, чтобы не выдать себя.

Южнее, за полями и посадками, в небо ушли ракеты, куда-то в сторону юга (плюс-минус). А ещё, спустя время, оттуда по дороге к городу проехала длинная военная машина. Длинноватая для «града», скорее что-то более современное и мощное.

Наконец, я дошёл до дороги, которая, как я тогда считал, вела на Волноваху. На самом деле она шла на Тельманово, а на Волноваху дорога шла через Стылу и Докучаевск, а начиналась она на западе Старобешева. Хорошо, что тогда я этого не знал. Небо было частично затянуто тучами, понять, где север, по звёздам я не мог. Поэтому просто пошёл вдоль дороги.

Был один момент, который мне запомнился. Когда вдалеке я услышал лязгающий грохот гусениц и прыгнул в кювет. Я ожидал, что сейчас увижу свет фар. Но ничего подобного. В полной темноте мимо проехало несколько «бэх». Похоже, водители ехали по ночникам. Я ещё лежал, вжавшись в траву, и ещё не проехала крайняя «бэха», когда услышал звук сзади. Это был отражённый звук, но мне на мгновение показалось, что передняя машина заехала мне в тыл. Я представил, как это механическое железное чудовище в полной темноте наезжает на меня со спины. Может, водитель увидел меня в ночник? Или в теплик? Первый внутренний порыв был «вскочить и бежать». Его удалось подавить. Куда вскакивать? Бежать, как заяц по полю? Тогда меня точно увидят, если до сих пор не увидели. Но звук удалялся, затихая. И я понял, что это было всего лишь эхо. Надо было двигаться дальше.

Я шёл вдоль дороги. Впереди, судя по взлетавшим ракетам, был блокпост. Его надо было обойти. И обойти с запасом, чтобы не нарваться на секреты. Я сошёл в поле и двинулся по диагонали. За посадкой я выбрал самый неудобный участок – между полем и посадкой. Шёл, пробираясь сквозь заросли, теряя силы, но зато был спокоен, что тут не будут делать секрет.

Затем открылась часть неба, и я увидел Большую Медведицу. Понял, что даже отвернув западнее, иду на юг. Значит, это была не та дорога, что мне надо. Повернул западнее. Пошёл через поля. Как во сне. Не думая особо, был слишком уставшим. Болели ступни в чужих ботинках.

Периодически сводило живот и приходилось делать остановку. Про себя иронизировал, что россияне придумали противоугонную систему для пленных – напоить их всякой гадостью. Потом арестанты далеко не убегут – до первого куста.

Вдали на горизонте виднелись отсветы от населённых пунктов. Тянуло к ним. Казалось, что это Волноваха или Докучаевск. И я скоро дойду.

Добредя до очередной посадки, я понял, что дальше идти нет сил. Нашёл место с сухой травой. Натянул бафку на голову, свернулся на боку и уснул. Как ни странно, было тепло. Фуфайка грела.

Как я понимаю, благодаря моему топографическому кретинизму в тот день я потерял направление, неправильно выбрал дорогу и вообще шёл как попало. Может, поэтому и прошёл ни на кого не наткнувшись, обойдя посты и секреты.

 

2 сентября

«А что мне надо? Да просто свет в оконце»

Я проснулся, когда начинался рассвет, и обнаружил, что полиэтиленовый пакет, в котором я таскал припасы, безнадёжно порван в нескольких местах. Видимо, ночью, продираясь сквозь заросли, порвал об ветки. Всё содержимое я распихал по вместительным карманам своих бундесовских штанов. Бутылку с остатками воды и свёрнутый ватник взял в руки.

Дальше, за посадкой, в которой я спал, начиналось поле. По полю шла грунтовая дорога. Я сразу обратил внимание на два момента. Первый – дорога не была разбита гусеницами в пыль. Сверху была потрескавшаяся от сухости земля и старые следы протектора шин грузовой машины. Второй – поле было убрано. Не сгорело, как все пшеничные поля до этого, и не брошено, как поля с подсолнухами. У дороги лежал прямоугольный брикет прессованной соломы – видимо вывалился с кузова, когда вывозили. Это давало надежду на то, что в ближайшем селе ещё чисто.

Дорога, по которой я шёл, в конце поля постепенно сошла на нет, превратившись сначала в заросшую сорняком колею, а затем и вовсе исчезла.

Впереди по курсу были посадка подсолнечника и спуск, дальше – подъём и узкая лесополоса наверху. Вздохнув, я зашёл в подсолнухи. Преодолевая очередные метры сквозь растения, которые царапали голые руки и насыпали на шею колкие сухие крошки, я думал об инженерах-программистах, которые делали этот уровень. Я, конечно, понимаю, так проще. Забацал несколько текстур – сгоревшее поле, лесополоса и подсолнухи. Потом чередуешь их по уровню, чтоб игрок не скучал. Но подсолнухов уже было предостаточно на предыдущем уровне, до плена. Можно было поднапрячься и нарисовать что-то новое. Словно в ответ на мои мысли, заросли подсолнуха закончились, и я упёрся в стену из очерета.

Метров через десять я понял, что лучше бы это были подсолнухи. Под ногами начало слегка хлюпать. Проламывать дорогу в тростнике было тяжелее. Кроме того, он не рос стройными рядами, как подсолнухи, и я быстро начал терять направление, заворачивая в сторону. Подняв голову вверх, я увидел провода и скорректировал направление по ним. Потом, когда проводов уже не было видно, начался подъём, и можно было ориентироваться по рельефу. (В крайнем случае, можно было ориентироваться по солнцу, точнее – по теням на верхушках. В высоком тростнике это не удобно, но варианты всегда есть).

За очеретом и лесополосой начиналось огромное красивое поле. Растения были похожи на низкорослую кукурузу. Только початок был один, сверху, как звезда на новогодней ёлке. А поверх початка был фиолетовый пучок. И всё это уходило вдаль, до горизонта. Фиолетовый океан стелился по холмам. По нему пробегали волны ветра. А над ним, как буровые вышки, стояли огромные столбы – опоры линии электропередач. В другой раз у меня бы, наверное, перехватило дух. Но в тот момент я не был способен удивляться или восхищаться – все душевные реле перегорели. Просто отметил для себя, что это «обалденный вид» (ну так, чтобы без мата) и постарался запомнить картинку на будущее.

Дальше я шёл вдоль посадки, поглядывая налево, на фиолетовое море. Спустя время перешёл на другую сторону посадки, обратно. И увидел впереди, на пригорке, пасеку. Рядом с ульями стояли временный домик, рукомойник, бегала собака, которая при моем приближении начала лаять. Я остановился, подождал, пока подойдёт пасечник. Мы поговорили с ним. Он принёс воды – попить и долить в бутылку. Объяснил мне, как дойти до дороги, которая ведёт на Докучаевск. Собака, поняв, что всё в порядке, подбежала ко мне играть и облизала руки. Она была молодая, крупная – дружелюбная и весёлая.

На прощание я предложил пасечнику пакетики с чаем. Он отказался, сказав, что мне они нужнее, а чай он не сильно-то и пьёт. Я не знаю, что он думал. Он ни о чём не спрашивал. Просто помогал тому, кто нуждался в помощи.

Согласно указаниям пасечника, мне надо было дойти до села. Потом пройти по дороге направо, чтобы попасть на трассу. А по трассе уже повернуть налево, в сторону Докучаевска.

Я вышел на какую-то дорогу и побрёл в направлении села. Идти в ботинках было неудобно и больно. Босиком тоже больно – давали себя знать мозоли. Ещё вчера дела с ногами обстояли лучше, только я тогда этого не понимал.

Подойдя к селу, я увидел асфальтированную дорогу. Голова соображала очень туго. Я пытался вспомнить, что мне объяснял целых два раза пасечник и та это дорога, на которой надо поворачивать направо, или уже та, на которой надо поворачивать налево. Вдалеке справа был виден ряд тополей, как обычно вдоль трасс. Поэтому, решив, что там трасса, я повернул направо.

Дорога шла через небольшое село. На улицах было пусто. Даже во дворах я не видел людей. Хотя они были, село не выглядело брошенным.

Проходя мимо остановки, запомнил надпись: «Зерновое». Прошёл высоковольтную линию передач. Село заканчивалось, а со стороны трассы было слышно, как проезжает время от времени что-то гусеничное. Ехало со стороны Старобешева. Причём звук был такой громкий, что первый раз я по привычке запрыгнул в кювет, приготовившись пережидать проезд. Но вся техника проходила по трассе, к которой я двигался. Похоже, будет тяжело идти по ней незаметно. Надо будет выбрать параллельный маршрут или придётся постоянно прыгать в кювет.

Впереди показались два человека. Похожи на местных. Когда мы поравнялись, то оказалось что это подростки, лет по тринадцать-пятнадцать. Брат и сестра, судя по похожим чертам. Проходя мимо, я поздоровался.

– А вы один путешествуете? Ваши тут группами проходили.

– Большими группами?

– По десять, по тридцать человек.

– Да? А я сам пытаюсь пробиться, один только смог выйти.

– Зато вы неплохо укомплектованы, – показывая на бутылку с водой, сказал пацан. – Остальные сюда доходили без воды.

– Помогли добрые люди… Я собирался по трассе до Докучаевска дойти. А потом до Волновахи. Не знаете, что там сейчас?

– В Докучаевске уже «днр». Да и в Волновахе украинской армии, скорее всего, уже нет.

– Да когда же я их догоню…

– Ваши все на Мариуполь уходили. Вдоль высоковольтной линии. Она от ТЭЦ туда идёт.

– А далеко отсюда до Мариуполя?

– Далеко, где-то день пути.

Как я сейчас понимаю, с моей скоростью и в том состоянии, это был бы не день и не два. Но тогда я подумал, что такое день пути – ерунда. Я развернулся, и пошёл вместе с детьми обратно в сторону села. Мне надо было дойти до высоковольтной линии.

– У нас вчера прилетело несколько снарядов, вон там, – махнув рукой в том направлении, сообщила девочка. – Я вот думаю, может, в Донецк поехать к родственникам? Может, там безопаснее будет?

Она смотрела на меня как на военного, думая, что я смогу помочь ей советом. Но я сам не понимал, где им сейчас будет безопаснее, – тут, в Зерновом, или в большом городе. Мне оба варианта казались плохими. Безопаснее будет подальше от захваченных территорий, от «днр-лнр»…

Дойдя до села, я пошёл на юг под линией электропередач. Впереди был ручеёк, поросший камышами. В нем я случайно ступил в воду и намок. Пока сидел, выкручивал носки, рассмотрел ноги. Таких мозолей я ещё не видел. Они были по всей стопе по бокам. Некоторые были содраны, и сочилась сукровица. Внизу, на пятках, под толстым слоем натоптанной кожи были пузыри. На подушке под пальцами – тоже. Вокруг обоих мизинцев было по мозолю – как будто на них одели резиновые напальчники и надули. Теперь понятно, почему сегодня было так больно идти даже босиком.

Я сидел, ждал, пока подсохнут носки, слушал, как звук от проезжавшей бронетехники отражается от склонов. Но уже не пугался – у них был свой маршрут, а у меня – свой. Терпения не хватило, я натянул влажные носки, зашнуровал большой ботинок, засунул другую ногу в маленький, вспоминая сказку про золушку, и двинулся дальше. Технология уже была отработана в предыдущие дни. Надо перетерпеть первые десять минут ходьбы, потом боль становится не такой резкой и уходит на второй план. (Кстати похожее я слышал и от других, кто натирал ноги.)

За подъёмом были снова спуск и речка побольше. Спускаясь по открытому пространству, я напевал мысленно песню про чёрного ворона, заменяя «ворон» на «снайпер». Открытое место и отсутствие укрытий вызывали чувство незащищённости.

Эта речка была побольше. Пришлось дойти почти до какой-то горы из отвалов, пока я нашёл место, где можно было перебраться по огромной резиновой покрышке, разувшись и закатав штанины.

Протекая под шиной, вода создавала интересный акустический эффект – как будто где-то работает радио. Я вначале дёрнулся, подумав, что рядом есть люди. Потом, поняв, в чём дело, наклонился, послушал. Да, как будто радиоприёмник словил с помехами передачу с классической музыкой. Наклонившись с покрышки, я попил воды, черпая её пригоршнями. Вода была прозрачной и приятной на вкус.

Дальше было возвращение к высоковольтной линии, через пустырь и овраг. Потом череда подъёмов и спусков, как будто кто-то задизайнил кусок ландшафта, сделал Ctrl+C, а потом много раз Ctrl+V.

Огромные открытые пространства – и ни души. Бафку я одел на макушку, чтобы не пекло и придавало мне нелепый вид – а то слишком легко во мне идентифицируют военного.

Иногда отклонялся от столбов, если случалось идти по грунтовой дороге вдоль посадки. При этом я проверял все кучи мусора, на предмет бутылок с водой. Речки остались позади. Половина литровой бутылки была выпита, несмотря на экономию. Вся влага из тела быстро уходила с потом и дыханием.

Идти чётко под проводами было не удобно. Высокая трава, любая кочка или бугорок казались сложным препятствием. Поднимать ноги было тяжело, а ступать потом – больно. Я часами шёл, потихоньку передвигая ноги. Главное было не останавливаться. После каждой остановки было сложно начать движение снова. Наверное, я сейчас мог бы быть статистом в фильме про зомби. Даже ничего не пришлось бы менять, просто идти, как иду, медленно переставляя ноги.

А ведь в детстве я любил читать книги Джека Лондона про человека, ползущего по тундре, по снегу, преследуемого больным волком. И книгу Полевого про Мересьева перечитывал два раза. И про войну фильмы любил. Никогда бы не подумал, что смогу понять, о чём они, на собственной шкуре. А теперь сам ковылял по вражеской территории, в надежде когда-нибудь дойти. И не известно, как там будет с ногами, и от чего придётся лечиться после той воды, что я пил. А если мне сейчас попадутся агрессивные хищники, то всё, что у меня есть – это зубы и готовность перегрызть горло. Но вряд ли их это напугает…

Дааа… одно дело читать о сбитом лётчике, лёжа на полке в поезде, и совсем другое самому оказаться в похожей ситуации. И всё же мне повезло, думал я. А ведь мог бы сейчас ходить на работу каждый день, всё – по накатанной привычной схеме. С одной стороны, это точно не тот опыт, который хочется переживать, но с другой – я понимал, насколько бедной была бы моя жизнь без него. Книга не заменит… Хотя она может дать приблизительное понимание – это лучше, чем ничего.

Пока я шёл, чувство, что всё происходит именно сейчас и только это важно, было основным. Я мало думал о будущем. А если вспоминал прошлое, то оно не вызывало эмоций – как будто это было не моё прожитое прошлое, а рассказанная мне моя биография. Такая же плоская и абстрактная, как цифры в статистическом отчёте об удоях крупного рогатого скота за 1976 г. Всё, что меня когда-то волновало, сейчас не имело значения.

Моё восприятие самого себя претерпело изменения за последние две недели. Когда я оказался на Саур-Могиле, это был обычный я, попавший в необычную ситуацию. Постепенно за время выхода из окружения, попадания в плен, побега и выхода после плена я проходил через разные стадии отрицания-принятия, теряя кусочки своего «эго» – оно отваливалось, как окалина с железного стержня, по которому стучат молотом. Исчезала важность того, что было раньше, в прошлой жизни. Исчезало то, что связывало меня с другими, создавая моё положение в социуме. Всё, чего я достиг в жизни, кем я был, чем владел, какие были знакомства, что я о себе думал, что обо мне думали другие… Всё это было «со мной», но это не было частью меня, не было «мною». Всё это было внешними атрибутами мира, в котором я жил. И всё это осталось в том мире. А сейчас я ощущал себя бесконечно маленькой песчинкой в космосе. Крохотной, слабой, но неотъемлемой от вселенной песчинкой. Одновременно чувствовал свою беспомощность и силу. И уверенность, что всё будет хорошо. Иногда мне становилось настолько всё равно, что будет дальше, что только желание увидеть семью, сидевшее где-то в глубине, не давало мне остановиться, заставляя двигаться дальше.

Как-то, поднявшись очередной раз на горку, посмотрев на волны местности, я подумал, что тот, кто делал copy-paste, явно увлёкся. Сложить бы эти складки, как бумагу гармошкой, и проткнуть. Так, чтобы войти тут и выйти под Мариуполем. Я спускался, Мариуполь приближался, на полметра каждым шагом. Ну ладно, фиг с ней, с «нуль-транспортировкой», сейчас бы ту речку, из которой я пил, перенести сюда. А то остатки воды нет сил экономить. Ну, пусть она будет меньше, чтоб её было легче переходить.

Спустившись с холма, я увидел ручей. Выглядел он как та речка, только в масштабе один к четырём. Вода в нём текла такая же прозрачная. Эх… таки надо было настаивать на телепортации, не размениваясь на воду…

Я допил остатки воды из бутылки. Потом вырыл ямку на дне ручья, чтобы было место для сосуда. Когда течение унесло муть, я погрузил бутылку в ямку и набрал воды.

Отойдя к ближайшей посадке, я устроил привал. Достал из карманов сухой спирт с подставкой, охотничьи спички и порцию гречневой каши с мясом. Разогрел еду и пообедал. В бутылку бросил таблетку для обеззараживания. Когда закручивал пробку, увидел, как в воде плавает маленький водяной жучок. Он мне напомнил меня, мечется вверх и вниз, а выбраться не может. Выпущу его позже…

Дальше – опять холмистая степь, кусты акации, подъёмы и спуски. В голове крутилась песня

У меня не было чёткого понимания времени, но солнце уже шло по дуге вниз. Я отошёл в сторону от проводов и увидел вдали речку. А выйдя из травы на дорогу, обнаружил, что сзади по дороге идёт человек с собакой. Шёл он быстрее меня, и не потому, что спешил, а потому, что я двигался слишком медленно. Когда он меня догнал, я смог его рассмотреть. Лет тридцати с чем-то, с бритой наголо головой, на которой видны небольшие шрамы. На туловище и руках были наколоты тюремные татуировки.

– А ты с какой армии будешь? – спросил он.

– Да уже ни с какой…

– А был в какой?

– В украинской.

– Понятно… Ты лучше другим так просто об этом не говори. А куда идёшь?

– В Мариуполь. У тебя есть вода? Я бы попил и шёл дальше.

– Да куда дальше в таком виде? Пошли приведём тебя в порядок, потом пойдёшь.

Я не знаю, где тот парень сейчас, возможно, он по-прежнему там, где за помощь беглому укру у него могут быть проблемы. Надеюсь, что он не вступил ни в какое дерьмо типа «армии днр». Я звонил ему периодически на протяжении года, потом бросил – телефон не отвечал. Послать посылку с сигаретами, кофе и ножом по адресу его прописки не получилось – сейчас это территория, не подконтрольная Украине.

На всякий случай постараюсь не описывать деталей, по которым его можно вычислить. Но и совсем не написать о нём не могу – это будет несправедливо по отношению к нему. Возможно, когда-нибудь я смогу переписать этот эпизод, дополнив его подробностями. Человека назову для простоты Жекой (имя вымышленное).

Жека повёл меня к дому, где он был наёмным работником. Хозяина жилища в тот момент не было, он должен был вернуться завтра. А пока Жека был один уже несколько дней, и он радовался тому, что у него появился гость.

Я не собирался задерживаться. Попил нормальной питьевой воды. Вылил речную воду вместе с жучком. Залил чистой воды и думал идти дальше. Но Жека, говоря, что я слишком заметно смотрюсь и мне надо побриться, помыться и переодеться, притащил два бритвенных станка, тазик с водой, мыло и зеркало от мопеда. Я начал бриться. Когда я взглянул на себя в зеркало, то очень сильно удивился. Оттуда на меня смотрел немолодой бородатый кавказец, с острыми чёрными глазами. Кожа из-за въевшейся пыли была тёмной. Но больше всего меня поразил мой взгляд. Взгляд убийцы. Взгляд человека, которому нечего терять. Как будто недавно эти глаза видели преисподнюю. С тех пор прошло много времени, и он уже давно поменялся. Но иногда я встречаю и узнаю этот взгляд у недавно вернувшихся из АТО.

Я вспомнил слова бабушки вчера и понял, почему она так удивлялась, слыша от меня нормально построенные фразы на русском и без акцента.

Бритва с трудом справлялась, пришлось взять другую, с отломанным тормозом. Минут через пятнадцать бороды уже не было. Потом я пошёл на речку и помылся с мылом. Жека дал мне штаны от спортивного костюма и шлёпки.

– О, теперь другое дело. Ещё бы лосьоном побрызгаться – и можно на свидание ехать.

Мы вернулись на крыльцо дома.

– Сейчас чайник закипятим. Жаль, чай закончился. Но у хозяина кофе остался, две ложки он не заметит.

– У меня есть чай. Когда шёл, по стоянкам россиян полазил, немного прибарахлился. – Я начал доставать из бездонных карманов немецких штанов пакетики с чаем, сахаром, перцем солью, пачки обеззараживающих таблеток, сухой спирт, баночку с паштетом и пару упаковок галетного печенья.

– Да ты неплохо у них подогрелся, я смотрю, – улыбнулся Жека.

Он закипятил воду. Я заварил себе пакетик в чашке. Жека распотрошив несколько пакетиков сделал себе чифир.

На костре Жека приготовил уху из рыбы, которую он наловил в речке раньше. Достал хлеб, помидоров с грядки. Мы наелись. Потом сидели и разговаривали.

Я рассказал коротко свою историю, как мы, зелёные новобранцы, оказались на высоте, где нас бомбили, как потом выходили из окружения и попали в плен, как я бежал ночью из-под охраны и потом шёл на Мариуполь. История была с купюрами. Например, я не стал говорить, что мы были из военной разведки. На вопрос: «Убивал?» ответил стандартно: «Был бой, стрелял, попал или нет – не знаю». Ну а что ещё говорить? Тут без вариантов. Тем более так оно и было.

Но больше рассказывал Жека. О своей жизни, на воле и в зоне. О значении татуировок, которые ему набивали законники.

Странно, но его истории не вызывали у меня оценочной реакции. Например, я слушал о том, как человеку вспороли живот и бросили умирать. Но это не вызывало у меня ни возмущения, ни ужаса – я просто принимал происшедшее как данность, на которую уже не могу повлиять. Умом я понимал, что это был плохой поступок, но ничего не чувствовал – это было давно и с не знакомыми мне людьми. Про себя отметил, что, похоже, мои табу были сломаны и подобные вещи уже не вызывали нормальной реакции. Сам Жека об этом рассказывал как о чём-то давно прошедшем и перегоревшем: да, было преступление, и наказание тоже было. Человек выжил, Жека отсидел. Я посчитал, получалось, что он отсидел треть своей жизни на тот момент, когда я его встретил. Несколько месяцев назад, зимой, откинулся (уже не с первой ходки) со строгого режима, тогда Янукович устроил массовую амнистию.

Я слушал его рассказы, как будто мне приоткрыли окно в совершенно другое измерение. Мир, который существует рядом и который стараешься не замечать. Это то, чего я всегда старался избегать. Наверное, поэтому надо было, чтобы мне встретился Жека.

Я весь вечер регулярно наливал себе воду из баклажки и пил. Всё никак не мог напиться. Вроде уже не хочется. Но через полчаса снова чувствуешь жажду. Выпил несколько литров, пока не успокоился.

Ещё заметил, что после окопов осталась привычка сообщать о своих действиях напарнику. Тогда, например, если шёл в туалет или к штабу за чаем, то надо было предупредить «Лиса», получить подтверждение, что всё в порядке. Очередной раз отправляясь в туалет (а гнилая вода от десантников ещё не до конца перебурлила во мне), я услышал от Жеки:

– Да что ты у меня спрашиваешь? Я не держу.

– Я не спрашиваю, а ставлю в известность. – А сам подумал: и правда, что это я? Уже не в окопе и не в плену.

Жека рассказал, что недавно обстреляли Стылу, и несколько снарядов или мин упало недалеко от его дома. Мне после Саурки вообще не казалось это какой-либо опасностью. Там на высоте, после постоянных обстрелов, возникло ложное ощущение, что минами невозможно убить, они для того, чтобы раздражать людей, не давая им заниматься своими делами. Пока мы сидели, слышали, как разрываются снаряды где-то со стороны Комсомольского.

– Я так считаю: если хочешь жить в России – езжай в Россию. Но сидеть тут и звать другую страну – неправильно. – Это была одна из мыслей Жеки.

Света тут давно не было, телефоны были разряжены. Надо было добраться до деревни или дождаться приезда владельца дома, чтобы воспользоваться его телефоном.

Спать Жека позвал меня в дом. С условием – надо проснуться до приезда владельца. Иначе будет скандал. Мне бы и на улице было нормально, но отказывать, когда проявляют гостеприимство, не стал – не вежливо. Спал на кровати, в одежде, поверх покрывала. Укрывшись сверху шерстяным одеялом. В доме. Впервые в этой жизни. До этого спал под крышей давно – в прошлой жизни.

 

3 сентября

Свой в чужом краю

Ночью просыпался несколько раз по привычке. Жека спал на соседней кровати (в маленькой комнате стояли две односпальные кровати, с решётчатыми сетками. Кажись их называют панцирными…). Прежде чем снова заснуть, я лежал и прислушивался к собаке, которая иногда подавала голос, к шорохам, доносившимся в окно.

Жека поднял меня рано утром:

– Надо вставать, хозяин может рано приехать.

Мы вышли из дома. Доели остатки ухи, сидя на крыльце. Чая уже не осталось, пришлось позаимствовать пару ложечек кофе у хозяина дома. Пили растворимый кофе, разговаривали, ждали владельца дома – я рассчитывал, что у него будет работающий телефон.

Хозяина всё не было, а мне надо было идти дальше. Жека собрал мне тормозок – закинул в полиэтиленовый пакет банку консервов, помидоры с грядки и кусок хлеба – последний, который оставался («хозяин привезёт сегодня, а этот забирай – тебе нужнее»).

Чтобы было чем открывать консервы, Жека отдал свой нож-бабочку. Его лезвие было затуплено работой и порядком сточено, из-за этого он был больше похож на шило. Зато остриё было как иголка. Когда я взял его в руку, то почувствовал сильную энергетику. Нож как бы говорил: «ну если что… ты понял, да? Я легко проткну кого надо…» Да, сомнений, что он это может, у меня не было. Сразу вспомнился «Путь Меча» Олди, про одушевлённое оружие.

Мне особо нечего было оставить Жеке, кроме спасибо. Ещё вчера вечером я подарил ему свою бафку X-Tech, которая служила мне верой и правдой, пусть ему послужит.

Мы двинулись к дороге, Жека решил меня до неё проводить. В старых трениках и резиновых шлёпках, одетых на носки. В одной руке – большой пакет, в котором лежала вода, еда, ватник со штанами; в другой – разнопарные ботинки.

– Ботинки я выброшу подальше, чтобы никто не заметил. Сильно они военные.

– Оставь у тропинки, я их на обратном пути заберу, хорошие ещё ботинки.

По дороге навстречу нам подъехала чёрная «лада».

– О, едет. Это хозяин дома, – успокоил меня Жека.

Из «лады» вышел водитель, плотный мужчина средних лет, и пассажир, худощавый и с насторожённым взглядом. Жека быстро объяснил, кто я. Водитель представился (имена вымышленные):

– Саша. А это Славик. Из Стылы уехал, когда туда снаряды прилетели. В Раздольном был. А вчера в Раздольном был обстрел… «повезло» парню. Забрал его оттуда.

Теперь стало понятно, откуда мы вчера прилёты слышали. И взгляд пассажира понятен, я видел похожий у некоторых солдат после обстрелов «градами». Не знаю, кстати, какой взгляд у меня в тот момент был. Возможно такой же – «офигевший».

Мы вернулись к дому. Саша достал из машины продукты, передал Жеке большую пачку чаю. Жека сделал кофе Саше и Славику, для нас он заварил чифирь из привезённого чая. С телефоном всё оказалось сложнее – заряд был, но связи в этом месте не было. Пока я отхлёбывал сладкую и терпкую жидкость, Саша рассказывал:

– Я сам сюда приехал несколько лет назад и не считаю себя вправе указывать, как тут должно быть. Но, похоже, теперь тут будет «днр», и это надолго. Кстати, знакомые евреи в Одессе уже уехали, а кто не уехал, сидят на чемоданах. А они-то знают. Так что скоро и там будет.

– А в Харькове? Надо до Харькова успеть добраться, – мысленно я переходил к плану, который был у меня ещё весной – вывезти семью, а дальше по обстоятельствам, партизанить скорее всего, если будет надежда.

– Да, наверное, и Харьков тоже… – в голосе Саши была уверенность.

Вообще, когда на всё это смотришь из Харькова спустя два года, то видишь частично захваченные Луганскую и Донецкую области. Как если бы часть тканей, поражённых гангреной, омертвели. Причём гангрена купирована и отделена от остального организма. Где надо, перетянуто жгутами. Это плохо, очень плохо, но не смертельно. И даже рассказы о полномасштабном наступлении войск РФ уже не пугают, – я знаю что делать, и понимаю, насколько дорого это им обойдется. Но тогда, 3 сентября 2014 г., на оккупированной территории было ощущение глобального фиаско (это чтобы без матов – слово из шести букв) и полной неопределённости. Казалось, только чудо сможет сохранить страну. И только глубоко внутри было знание, что всё будет хорошо.

– Туда, куда ты шёл, тебе идти нельзя, там уже посты «днр» везде. Тебе лучше в Стылу, а оттуда – через Докучаевск в Волноваху. Если повезёт, встретишь Красный Крест. Если есть что-то военное, выбрось.

– У меня штаны остались. Их отстирать от пыли, а сами по себе они очень хорошие. Может, Жеке подойдут? – я достал штаны из пакета и передал их Жеке.

– Сожги или закопай, – сказал Саша Жеке, с изменившимся лицом выхватывая штаны из его рук и уже обращаясь ко всем, – если их найдут, то парень – мертвец.

Саша был явно напуган и говорил всерьёз:

– Скоро будут патрули искать таких, как ты, по уединённым местам, таким, как это. Вообще я не знаю… наверное, по нынешним порядкам я должен бы тебя задержать и передать…

Я посмотрел на него внимательно, готовясь бежать или сопротивляться. Но, похоже, он не собирался меня задерживать, его больше беспокоили последствия моего визита, что кто-нибудь узнает или застанет меня здесь с ними.

Пока мы общались, подъехала ещё одна машина. Из неё вылезли мужчина и женщина. Саша подошёл к ним, поговорил. Водитель подозрительно смотрел на меня, видимо слова хозяина дома его не убедили и он хотел проверить:

– Ты кто? – спросил он, глядя на меня

– … – кто его знает, как ему меня представил хозяин дома.

– Это свой человек, говори не бойся – успокоил меня Саша.

– Солдат ВСУ, выбираюсь из окружения.

Мужчина слегка расслабился, они ещё поговорили с Сашей и уехали.

– Они из Донецка, ищут сына женщины. Он солдат, тоже сейчас где-то тут выходит. Дозвонился к ним по телефону. Будут возвращаться, тебя захватят – до Стылы подбросят.

Через время, когда машина вернулась, на заднем сидении уже был молодой светловолосый парень. Я попрощался с Жекой, он сунул мне 20 гривен, потом пожал руки Саше и Славику и залез в машину.

Пока ехали, парень рассказал мне свою историю. Сам он из Донецка. Был призван недавно, ехали колонной на помощь нашим войскам в секторе. Если я правильно понял, то в колонне были и те новые «КРАЗы», что показывали на параде. Колонну вели каким-то замысловатым маршрутом, и на одном из перегонов их уже ждала засада. Основной удар был по добровольцам, их было легко определить – машины отличались от армейских. Добровольцев старались убить, а призывников ВСУ – рассеять. Наверное, поэтому он и выжил. Взгляд у парня был ошарашенный. Он ещё не пришёл в себя. Ещё был в погоне.

Пока проезжали населённые пункты, я отметил, что тут идёт жизнь. Значит, война сюда по-настоящему не добралась. Как выглядит, когда добирается, я видел под Саур-Могилой.

Водителя звали Вова. Удалось его уговорить дать телефон. Осталось попасть туда, где есть связь. В Стыле таким местом была возвышенность с памятником, перед выездом на Донецк. Вова остановил машину – им тоже надо было позвонить. Когда я взял телефон, чтобы позвонить, то единственный номер, который я помнил наизусть, был номер жены.

Ещё отправляясь в АТО, я понимал, что может случиться такая ситуация, когда под рукой не будет телефонной книги. Так же я понимал, что запоминать много нельзя. Лучше запомнить минимум, но так, чтобы помнить в любом состоянии… запомнил.

Я набрал номер.

– Алло.

– Алло, Ира. Привет. Это я.

– Кто это?

– Это я, Андрей. – Голос у меня был сиплый (горло обкладывало ещё со дня плена, и сегодня сел голос). – Я живой и на свободе. Но ещё в серой зоне.

– <…> – жена обрадовалась, но что именно говорила, написать не могу. Иначе вы узнаете, как она меня называет, а это можно только ей. Времени не было, пришлось её сразу перебить.

– Послушай, мой номер высветился у тебя?

– Да.

– Передай этот номер «Вихрю», пусть он мне перезвонит. Я в этом месте смогу ждать ещё минут десять.

После этого повесил трубку и стал ждать. Ира в это время искала у себя телефон «Вихря» и звонила ему. А Вова уже начинал нервничать:

– Долго ещё?

– Минут пять.

Время затягивалось. Минут через десять Вова, сказав, что дальше ждать они не могут, завёл машину. Мне отдали кулёк с припасами, которые женщина захватила для своего сына – хлеб, сало, вода и кольцо копчёной колбасы. Мы попрощались, немного не дождавшись перезвона. Вова повёз своих беглецов в Донецк, а я зашагал в противоположную сторону.

Пройдя Стылу, я шёл по шоссе и думал над легендой. Кто я? В трениках и шлёпках поверх носков. Без документов, денег и телефона.

Ну, не совсем без денег, в кармане у меня осталась двадцатка. А остальное пропало. Когда пропало? Когда я фестивалил с пацанами, которых встретил в Раздольном. Ещё девки были. Три тёлки. Не надо было с ними пить. Чего я там вообще делал? Я ехал к кенту в Комсомольское. В гости. Он откинулся несколько месяцев назад, а я ещё ни разу с ним не виделся. Не доехал, ни мобилы, ни документов, ни денег, только те, что в кармане были… а это я уже говорил… Сам я откуда? Из Волновахи. С улицы Ленина, 14. Зелёный забор перед домом. И зелёные ворота железные. Можно хоть сейчас позвонить родителям, они там. Но у меня номер в телефоне был, так что можем поехать, как раз подвезёте меня домой.

В черновом варианте легенда была готова. Даже не так, для меня это было правдой – сказалась практика игры в мафию. Поверят ли другие? Ну что же, посмотрим на реакцию. Главное – не вываливать все сразу и не использовать харьковских слов.

В голове у меня стояли обрывки разговора с Жекой, его манера говорить, то, как он ставил ударения, как двигался, что для него было важным, как он смотрел на мир. Да, какое-то время я мог это удержать. Сейчас это было весьма кстати. У донецкого пацана здесь было больше шансов, чем у харьковского ботана-программиста. Примерять на себя чужое «эго» – это как надушиться чужим одеколоном. Запах спустя время выветривается, если не обновлять. Сейчас я даже не помню точно всего, как и какими словами тогда говорил. Может быть, это были не «братаны» и «тёлки», а «кенты» и «девки», или ещё что-то. Но тогда это были правильные слова.

Сзади меня догнали «жигули»-классика. Я поднял руку. В машине сидело двое мужчин. Ехали они до Докучаевска. По дороге разговорились. Мне надо было понять, есть ли сейчас блокпост перед городом.

– В Раздольном вчера бомбили. (пауза). Как там в Докучаевске? А то я уже несколько дней как из Волновахи уехал.

– Недавно одиночной миной убило женщину с ребёнком.

– А кто стрелял?

– Да не понятно.

– От гады, найти бы тех, кто это сделал, и повесить прилюдно, – сказал я, а сам вспомнил сепаров, обстреливавших из миномёта дорогу из Дебальцева в Углегорск. Это явно была не армейская (ни наша, ни российская) артподготовка или артдуэль. Они ведутся по врагу и массировано, а не по гражданским и одиночно. Можно было ещё предположить, что это был бракованный снаряд и прилетел не туда. Но тогда где другие? Явно не тот случай.

– Мужики, я тут без документов оказался. К другу в Комсомольск ездил. Забухал в Раздольном, в итоге ни документов, ни мобилы.

– Тебе надо в районное отделение пойти. Чтобы паспорт восстановили. Без него будут проблемы.

– На мне админка сейчас висит. Нельзя к ментам. Домой до Волновахи доберусь, как-то там буду восстанавливать через знакомых. Если перед Докучаевском будет пост, то лучше высадите раньше, чтобы проблем не было.

– Да вроде не было поста.

Блокпоста и правда не было. Высадили меня в центре в паре сотен метров от автостанции. Не знаю, то ли легенда работала, то ли люди догадывались, но решили не акцентировать.

В здании автовокзала, стоя перед кассами, я рассматривал карту с маршрутами, пытаясь понять, какие есть варианты кроме Волновахи. В итоге всё осталось по-прежнему – ехать в Волноваху. На всякий случай запомнил один населённый пункт рядом с ней – село Трудовое (потом это пригодилось). Голова отказывалась запоминать, названия вылетали. Поэтому не стал распыляться, запомнил только одно название, но так, чтоб оно мне стало родным, чтобы помнить в любом состоянии.

Подошёл к кассе:

– Здравствуйте, до Волновахи билет сколько стоит?

– Пятнадцать пятьдесят (кстати, про копейки не уверен уже) – хорошо, в двадцатку укладываюсь.

– А у меня ещё такой вопрос. У меня украли документы.

– ??? Это плохо…

– Да, пофестивалил с незнакомыми. Проснулся без мобилы, документов и денег. Только двадцатка в кармане была, она осталась.

Кассир посочувствовала мне.

– Так вот вопрос. Там блокпост перед Волновахой есть сейчас? Я доеду – восстановлю. Но сейчас мне лучше не попадаться на проверки.

– Утром не было. Сейчас… Предыдущий рейс ездил, блокпоста нет.

– Хорошо. Дайте мне билет до Волновахи.

С билетом, четырьмя гривнями и пятьюдесятью копейками я вышел на улицу. Был солнечный жаркий день, и моя новая субличность начала сильно требовать пива. Поправив сползавшие треники, расслабленной походкой (усталость и мозоли, спрятанные под носками, помогали) я зашёл в магазин. Увы, на пиво уже не хватало, только на минералку. А воды у меня и так две бутылки было. Оставалось ждать на остановке автобуса, до которого оставалось полчаса.

К скамейке подошла худая кошка. Я отрезал ей маленький кусочек колбасы, который она начала жадно есть.

– Так ты, оказывается, голодная, раз так ешь.

– Такую колбасу я сама так бы ела, – Отозвалась пожилая женщина рядом.

Отдать ей колбасу я не мог, неизвестно, что у меня самого дальше будет. Но образ, созданный легендой внутри меня хотел пива:

– А я б щас пива выпил. Нет пива? Меняю на колбасу.

– Нет, пива нет.

– Жаль…

В автобусе я устроился у окна, достал бутылку воды и сделал несколько глотков. По легенде у меня был сушняк. Рядом села симпатичная молодая женщина. Ухоженная, с маникюром и золотыми украшениями. Я посмотрел на свои страшные отросшие ногти, вспомнил свой затрапезный вид и улыбнулся про себя. Через какое-то время мы с ней разговорились, и она дала мне свой телефон.

– Алло.

– Ира, это я, Андрей. С другого телефона.

– Что у тебя с голосом?

– Да забухал вчера. Не важно. Скажи Косте, пусть на этот номер перезвонит.

Передал трубку девушке:

– Спасибо, сейчас должны перезвонить. Я попросил, чтоб Ваши минуты не тратить.

– Но я выхожу скоро, мне до Николаевки.

– Надеюсь, успеют.

Получается так, что я звонил незадолго до её выхода и перезвонить командир не успел. Выходя, она спросила:

– Что передать, когда позвонят?

– Скажите, что я им ещё позвоню, с Волновахи.

Перед Волновахой мы проехали пустой блокпост. Ни ВСУ, ни нацгвардии на нем уже не было. Но россиян или «днр-овцев» не было тоже. Я выдохнул. На автостанции я оставил одну бутылку с водой. Вышел и осмотрелся. Церковь. Закрытый боковой вход с площадкой, на которой можно будет разместиться присесть. А вон магазинчик и чай-кофе. Зайду-ка туда.

В магазине я собирался выпить чая, но, увидев, что есть кофе-машина и чашечка эспрессо стоит четыре гривни, заказал его. Попросил у продавщицы телефон, позвонил Ире опять. На этот раз процедура уже была отработана – хватило одной фразы. После этого сидел, наслаждался кофе и ждал звонка от «Вихря». Я не мог скрыть восторга, ещё бы, вкусный натуральный кофе, после долгого периода. Пока я выяснял, на каком сорте был приготовлен эспрессо, зазвонил телефон у продавщицы.

– Алло… это, наверное, Вас, – сказала она, протягивая мне трубку.

– Алло, Костян, привет. – Я не мог говорить прямым текстом при других людях.

– Привет, где ты сейчас?

– В Волновахе. Мы тут с пацанами фестивалили… ну, в общем, они в участке, ты понял? А я тут без денег и документов. Выручай, брат…

– Я сейчас далеко от Волновахи, надо делать крюк в пятьсот километров. Наши все в Мариуполе, в аэропорту собираются. Ты сможешь туда попасть?

Я прикинул свои шансы добраться до Марика…

– Неее братишка, я туда не пойду. Меня надо сейчас отсюда вытаскивать.

– Хорошо, я что-нибудь придумаю. Скажи, ты там сколько можешь находиться?

– Ну, до вечера смогу, – про себя я подумал, что если не получится, то ночью рвану на запад.

– Скажи, где ты будешь ждать?

Я дал «Вихрю» ориентировку на место, где собирался ждать, по отношению к церкви и автостанции. После этого, поблагодарив продавщицу, вышел и расположился сбоку от автостанции так, чтоб магазин был в прямой видимости.

На столбах возле остановки виднелись перечёркнутые украинские флажки (одни рисовали, другие зарисовывали) и корявые надписи за «днр».

Подошла незнакомая бабушка, попросила попить, а то жарко невыносимо. Я поделился водой. Глядя, как она пьёт, пожалел, что оставил вторую бутылку.

Спустя время решил перекусить. Пока жевал, слушал, как гусеничная техника ездит по соседним улицам. Звук от одной машины был совсем близко, похоже, она остановилась за зданием станции. Интересно, это уже россияне вошли в город? А может, ВСУ?

Я взял пакет и обошёл угол здания станции. На улице стояла БМП с украинским флагом, броня была занята сверху военными, сзади была прицеплена пушка, похожая на рапиру. Мне хотелось побежать и запрыгнуть на броню. Но кто его знает, как бы они меня восприняли в этом виде? Куда они ехали? Были ли у них места? Если я побегу, но не уеду с ними, то окажусь в очень плохой ситуации – вокруг сепары, а это, похоже, БМП с нашими в этом городе. Лучше, наверное, подождать «Вихря», так надёжнее. В крайнем случае свалю из города по-тихому. До «бэхи» было метров 50–100. И, пока я так размышлял, она сорвалась с места и уехала.

На углу автостанции стояли два крепких парня. Пили что-то слабоалкогольное из жестяных банок, наподобие Revo. Я уже раз проходил их, когда шёл посмотреть на шум, а теперь понял, что они внимательно на меня смотрят. Было ясно, что не получится просто пройти мимо них второй раз.

– Ну что? Сваливают, похоже? – бросил я первым, проходя рядом.

– Да, пи…да им теперь. С…кам, после всего, что они сделали.

Ну что ж, позиция обозначена, «двое сбоку, наших нет». Я не стал спрашивать, «а что они сделали?», чтобы не стать в их глазах укропом. Возможно, он имел в виду что-то вроде «бомбить донбасс». А может, и правда, накосячили по-местному. Где толпа мужиков с оружием, всегда что-то случается, особенно во время войны. Не всем же быть воинами света. Но одно уже было понятно – украинская армия для этих двоих была чужой.

Парень же, продолжая на на меня смотреть:

– А ты откуда?

– Да я тут кента жду, должен меня подобрать.

– Кент – это хорошо, а ты сам откуда?

– Да с Трудового…

– А, с Трудового…

Ответ его устроил. На какой-то момент его взгляд скользнул в сторону. Я прямо почувствовал, как волна внимания проходит чуть выше надо мной, и именно в этот момент, я могу пройти под ней. Я тоже отвёл взгляд и «нырнул» под волну. Спокойно прошёл к месту, на котором перед этим сидел.

За мной никто не последовал. Но я чувствовал, что меня не забыли. Слегка поворачивая голову, я видел боковым зрением, что они переговариваются, периодически оборачиваясь и глядя в мою сторону.

Город в переходном периоде. ВСУ, похоже, ушли. «Дээнэр» вот-вот войдут. Местные полицаи и гауляйтеры уже нарисовались и готовы отлавливать укропов, сдавать их в подвал.

Я достал бабочку, прикрыл её ладонью и ждал. Если они подойдут, то ближайшему ткну под ребро, толкну его второму – и бежать. Была надежда, что второй займётся раненым товарищем, а не побежит за мной. Если побежит, то придётся и его садить на нож. Это будет сложнее, фактора неожиданности на моей стороне уже не будет. А по физическим кондициям я сейчас сильно им уступал. С другой стороны, я чувствовал себя волком среди собак. Готовы ли эти двое грызть глотки насмерть? Что-то мне подсказывало, что готовы. Хорошо, я тоже был готов… Оставалось ждать.

По мирной жизни, если стоит выбор: покалечить человека или получить самому фингал под глазом, то я обычно выбираю фингал под глазом. Общее правило – лучше потерять деньги, или пусть пострадает самолюбие, чем убить кого-то, а потом разгребать последствия.

На крыльцо магазина вышла продавщица с телефоном и позвала меня. Я подбежал к ней и взял трубку. На том конце был «Ровер» («Вихрь»):

– Сейчас к тебе на «ланосе» подъедет Николай, скажет, что от Лены. Он отвезёт тебя на квартиру, посидишь там денёк, потом мы тебя переправим.

Пока я бежал к магазину, парни на углу смотрели на меня. Когда я возвращался – уже нет. На уровне ощущений я перестал их чувствовать – они потеряли интерес к моей персоне. Видимо, происшедшее их убедило, что я местный.

Я ждал. Через двадцать минут подошла продавщица и сказала, что звонил мой друг Костя и сказал, что таксиста будут звать Сергей, а не Николай.

Ещё спустя время подъехал «ланос». Я заглянул внутрь:

– Вы Николай?

– Нет, я Сергей. Садись.

– Вы должны сказать, от кого Вы.

– Да от Лены я, залазь уже быстрее.

Он отвёз меня в пригород Волновахи. Дал ключи от квартиры Лены. Она моталась по делам (тогда было много людей после Иловайска, которых они переправляли) и должна была приехать ночью.

В квартире я нашёл весы и взвесился. В начале августа я весил 67 кг. Сейчас это было 57. Снял футболку и стал перед зеркалом в прихожей. Из зеркала в прихожей на меня смотрел человек, немного похожий на персонажа из клипа на песню «Unforgiven» Металлики… когда он уже старик…только с волосами. А это всего лишь десять килограмм….

На кухне стояла баночка с остатками мёда. И она мне очень помогла лечить горло.

Свет в комнате я не включал. Это уже сейчас известно, что Волноваха украинская. А тогда все было не так очевидно. Скорее даже наоборот. Поэтому лучше было не светить своего присутствия. Мало ли какие бдительные соседи в доме напротив. Спал на диване, держа нож под рукой.

 

4–7 сентября

Волноваха-Лозовая-Харьков

Про следующие два дня писать особо и нечего.

Лена не приехала, ни в тот вечер, ни в следующий. Я так понимаю, дел было невпроворот. Следующие два дня я провёл в режиме ожидания, отсыпания и отдыха. Пил тогда, когда хотел и столько, сколько хотел. С одной стороны, мне хотелось побыстрее убраться, а с другой – я воспринимал это время как подарок судьбы – возможность отдохнуть и ничего не делать, никуда не стремиться, просто расслабиться.

Гуляя по комнате, рассматривал фото на стенах, знакомился заочно с хозяевами квартиры, которые меня приютили.

Читал. В библиотеке была в основном религиозная литература. Нашёл Библию на украинском языке, без сокращений (если верить предисловию, максимально полное издание). Меня давно интересовал вопрос про сынов неба, которые спускались к земным женщинам. Правда ли, что такое есть в писании? Это выглядит как намёк на инопланетное происхождение человеческого вида. Нашёл эти строки в книге. Не соврали, есть, оказывается и такое. Прогрессоры…

Иногда включал телевизор. Смотрел на пятом канале – «те встретились, те провели, те заявили»… Напоминало мне то, что было в 2008 г., когда российские танки стояли в Гори, а всё мировое сообщество пыталось успокоить и уговорить уйти одного из двух кремлёвских карликов. Ловился с плохим качеством какой-то донецкий канал. Когда бы я не переключал на него, там постоянно кто-то шёл куда-то с оружием, на какое-то важное задание, а комментатор это всё комментировал. Как будто попал в сон параноика.

А паранойи мне и без того хватало. Я не включал свет. Вечером я старался не включать телевизор. Окна держал зашторенными. Как-то не было у меня уверенности, что завтра Волноваху не начнут крыть «градами». А по улицам не начнут ходить патрули «днр» (полицаев из местных), заходя по наводкам в квартиры сочувствовавших укропам.

Водопровод не работал. За водой надо было ходить к колодцу, полкилометра от дома. Я как-то наносил столько, что смог даже помыться, обливаясь ковшиком. Но каждый раз, когда ходил за водой, ловил на себе взгляды и пытался понять, признают ли во мне местного или нет.

Сергей-таксист с семьёй жили этажом ниже. Они периодически узнавали, как у меня дела. Через них я пообщался с Леной, узнал, что она застряла в Днепре. Жена Сергея дала мне еды и продуктов для приготовления. И днём, 5 сентября, как раз когда я нажарил полную сковороду картошки с салом, Лена смогла добраться до квартиры.

Сказав, что надо собираться и выходить сейчас, Лена критично посмотрела на меня и полезла в шкаф за одеждой. Достала джинсы и лёгкий джемпер:

– Примеряй. Это старая одежда сына. Ты без документов, значит, надо, чтоб ты более или менее прилично выглядел. Чтобы не привлекать милиции.

– А милиция тут на чьей стороне?

– Это как повезёт…

Я натянул штаны – сын явно был выше меня. И худее. То, что я сбросил десять кило за этот месяц, помогло мне их одеть. Не застёгивавшуюся поломанную ширинку заколол булавкой и прикрыл сверху, надев джемпер. Штанины подкатил вовнутрь. Со стороны смотрелось нормально. Осталось влезть в остроносые туфли на размер или два меньше. После моих ботинок это была лёгкая задача. Потом, в Харькове, жена отнесла эту одежду, вместе с другими нашими вещами, в один из центров помощи переселенцам.

Ещё один знакомый таксист, на этот раз не Сергей, вёз нас на вокзал. Я, на заднем сиденье, держа блокнот на коленке, коряво выводил имена товарищей, попавших в плен. Чтоб их постарались вытащить. Тогда я ещё не знал, что они уже на свободе, кроме «Лиса» и «Запорожья».

Ещё по дороге с удивлением понял, что провидение послало мне на помощь людей, общения с которыми я раньше старался избегать. Будь я священником, то сказал бы, что это было мне в поучение за мою гордыню. Сначала – незнакомые старики, где дедушка «ватник». Спасибо им. Потом – человек, у которого молодость прошла в «местах не столь отдалённых». Теперь – женщина-волонтер из христианской евангелистско-баптистской церкви. К чему я очень скептически раньше относился. И вот, в трудный час… ну что же, будет мне наука.

Блокпост по-прежнему пустовал. Город всё ещё был ничей – без обозначенного присутствия. Когда мы остановились на заправке, то стали свидетелями запуска двух ракет, где-то за Волновахой. Я так и не понял, что это были за ракеты и какого класса. Похоже на земля-воздух. Но разрывов не было. Только выходящие.

На вокзале Лена, покупая билеты, прямым текстом говорила, что это для украинского солдата без паспорта. Я удивился. И приятно удивился, когда кассир продала билет, предупредив, что могут быть проблемы при посадке.

– К армии хорошо относятся. Тут, правда, в последние дни военные нашкодили, когда уходили, но это не ВСУ, а из батальонов. В магазине скандал был. С местными одни подрались…

Она купила билет на ближайший поезд. Пусть он и не шёл прямо в Харьков, но чем меньше я тут болтаюсь, тем лучше. Когда я думаю, что у меня была паранойя, то просто вспоминаю других, например, Лену. И понимаю, что опасения были не беспочвенны.

Лена посадила меня на поезд, убедив проводницу, что со мной все в порядке, меня встретят и проблем не будет. Вдобавок к пожареной мною картошке, дала пару бутылок с йогуртом, палку колбасы, салат «оливье» в судочке. От пятидесяти гривен мне удалось отбиться – меня должна была встречать Ира, и нужды в деньгах не было.

Поезд шёл из Мариуполя. Город был в осадном положении. Не блокирован, но все ждали со дня на день, что его будут брать. В некоторые районы уже тогда прилетали снаряды. В вагоне было много детей, родители старались их вывезти.

Поезд шёл ночью, делая большой крюк, объезжая оккупированные территории. Соседка по плацкарте делилась своими историями и жизненными проблемами. Почему-то я внушал ей доверие. Наверное, как обычно в поезде, когда уверен, что больше не встретишь человека и можно быть откровенным, «насыпать» от души. Я сначала пытался разобраться и помочь советом, а потом устал, смотрел в окно и думал, что это вовсе не те проблемы, о которых стоит беспокоиться. Каждый раз, проезжая мимо поля, я автоматически оценивал его проходимость и места в лесопосадках, где можно укрыться или откуда ожидать засады.

Ранним утром, ещё затемно, я вышел в Лозовой, где меня ждала Ира. Мы обнялись, она намочила моё плечо своими слезами и повезла меня в Харьков. Я тоже не удержался, были комок в горле и слёзы. После возвращения я постепенно оттаивал. Иногда это сопровождалось слезами, с поводом и без. Вообще, теперь я стал проще и легче плакать. Толи старею, толи внутри стало меньше блоков.

Ира привезла мне удобную обувь и права, зная моё отношение к машине и к вождению. Вести машину мне совсем не хотелось, и я упал на пассажирское сиденье «октавии», отодвинув сиденье подальше.

Пока мы ехали, Лена прислала жене смс с вопросом о том, как я доехал.

На въезде в Харьков мы остановились на заправке ВОГ, и я исполнил свои давние желания – купил апельсиновый сок, хот-дог и колу.

Рядом заправлялся автобус с нашими военными. Украинская форма радовала взгляд. Наконец-то я вижу своих.

В субботу утром 6 сентября, я был дома, с семьёй.

На следующий день, 7 сентября, мы поехали в Коротич на аэродром. Я забрал у Алексея Коновалова костюм и шлем, которые меня ждали почти месяц. Заказал их ещё в июне-июле перед уходом. Знакомые парашютисты подшучивали над моей худобой. Костюм тогда на мне слегка провисал, хотя делали его по моим старым меркам. Кстати, сейчас я его одеваю с трудом. В этих обновках я сделал два прыжка. Фото меня в костюме в тот день прилагается.

Не помню точно… То ли в тот день, то ли через неделю, мы с командиром и вернувшимися из плена товарищами ели шашлык и пили водку (в мирной жизни у меня сухого закона нет) в кафе на Новгородской. Третий тост – стоя и не чокаясь.

В понедельник, 8 сентября, я вышел на работу, в свою, уже бывшую, IT-шную контору. Уже и так прошёл месяц оплачиваемого отпуска и ещё неделя за свой счёт.

У меня в те дни было такое чувство, как-будто я прошёл игру под названием жизнь и увидел надпись на экране «Congratulation! You Win!». А теперь просто началось бонусное время, когда вы можете выйти из игры, а можете остаться ещё в игровой вселенной, наслаждаясь самим процессом игры.

 

Эпилог с каплей пафоса…

С того момента начиналась другая история о привыкании к мирной жизни.

Да, я шёл добровольно на месяц и через месяц вернулся. Но было чувство вины перед теми, кто остался там. И те небольшие деньги, что я жертвовал на армию, не могли это компенсировать. Остальные товарищи из моего отряда прошли призыв. Они немного отдохнули и поехали на фронт. А я остался…

Я жил новостями с фронта и не понимал, как люди могут час разговаривать о разнице между карбоновыми велосипедными рамами от разных производителей. Зато начал интересоваться разницей между 155– и 180-гранной пулей и тем, какой при этом шаг нареза подходит…

Коллеги по работе смотрели на меня как на человека, вернувшегося с зоны или психушки. Кто его знает? Такому ведь «нажать курок легко, как кнопку лифта»…

В 2014 г. на фронте было много таких, как я. Не обученных, не служивших раньше в армии. Те, кто там побывал, изменились.

В своё время, в 90-х и начале 2000-х, я «пропетлял» от армии. Когда попал на стрельбище, то не мог с первого раза правильно забить патроны в магазин. Теперь уже нет той растерянности, что была в 14-м.

Появилось много людей, которые готовы и знают, что делать (и делают) для защиты страны. Кто с оружием, кто без. Слышал, что на одного воюющего должно быть десять работающих. Не уверен в соотношении, но со смыслом согласен.

Есть критические моменты, когда надо всем «хоть палкой, хоть камнем». Как в 14-м. Были и будут – либо повалят на нас, либо пойдём вперёд мы. И тогда «свистать всех на верх».

Но в основном, текущая война – это марафон. Надо рассчитывать силы и повышать обе квалификации, и мирную, и военную. Заниматься своим делом и делать его хорошо. И вообще, стараться жить осознанно.

По-прежнему много тех, кто в упор не видит войны за независимость. У них «олигархи воюют», и тарифы – их единственная проблема. Ну ок, время нас рассудит. С теми, для кого «там нет российских военных», я думаю, уже рассудило.

Хочется, чтобы всё это было не зря. Необстрелянные добровольцы на фронте. Все те жертвы, что были и есть – не зря.

В будущем очень хочется избежать лишних жертв. И, в конце концов, хочется мира, но не ценой свободы. И не ценой сдачи. Мира через подавляющее огневое превосходство. Теперь пусть сдаётся или погибает враг.

Слава Украине.