Писано весной 1805 года
Глава тридцать третья,
в которой на сцену выходит Джон Тейлор, шпион
К. с. Батурин – д. т. с. гр. Панину. Сов. секр. Расш. Фр. Эп.
Дражайший Никита Иваныч!
Даже и не знаю, как объяснить приличными словами постигшую нас коллизию. Юнкер Мухин, коего я взял с собою в Италию в качестве переводчика, бесследно исчез, как ежели бы он никогда не существовал и не числился в нашей экспедиции. Такоже растворилась графиня Алиенора, Радзивилл, вся их челядь и прихлебатели. Изобразив врача, якобы посланного дуком для поправления Радзивиллова здоровья, я проник в арендованное литовцами палаццо. Но всё тщетно: палаццо стало похоже на опустевшую конюшенную: всюду срань и пустые бутылки.
Опросив местных босяков, я выяснил, что наши подопечные ночью спешно собрали вещи и направились в Маламокко, где погрузились на корабль и отплыли. Печально я глядел на узкий мол, на детишек, купающихся на пляжу. Как вдруг ко мне подошел некий расфуфыренный павлин и горделиво кивнул головою.
– A noble ship of Venice hath seen a grievous wreck, – проговорил павлин по-аглицки, ехидно посмеиваясь надо мною. – Меня зовут Тейлор, Джон Тейлор, подданный короля Георга, повелителя Великобритании, Франции и Ирландии. Ежели я не ошибаюсь, мы с вами союзники. Северный аккорд… Красивый, хотя и немного утопический, на мой скромный взгляд, прожект вашего министра Панина. Я давно наблюдаю за вами, Бесил. Ваша галантная работа в Швеции поразила меня. Жаль, что вы тогда проиграли Вержену. Король Густав не любит Россию, зато очень любит блестящие балы, костюмы и театральные увеселения…
– Полноте болтать, сударь, – грубо оборвал его я. – Говорите, чего вам надобно или проваливайте…
– Как грубо! – скривился англичанин. – Все-таки ваш народ отличается редкостным невежеством. Говорю же вам: мы союзники, а союзники должны помогать друг другу.
– Чем же вы можете мне помочь?
– Скажем так: мне знакомы кое-какие подробности похищения вашего юнкера. Саймон Мухин – так, кажется, его зовут. Юноша очень талантлив. Я купил у него небольшую картину с изображением венецианского заката…
– Говорите немедленно, где мальчик!
– Как же вы любите торопить события! У нас в Лондоне так не принято… Давайте мы с вами лучше сыграем в одну интересную игру: я расскажу вам всё, что знаете вы, а вы мне расскажете всё, что знаю я. Таким образом, никто из нас не изменит своему отечеству. Мы вроде как просто рассказываем друг другу забавные истории. Вот, например, одна история, которую мне давно не терпится кому-нибудь рассказать…
Тейлор сложил мизинцы и большие пальцы рук, как бы образовывая и показывая мне треугольник. Я полагаю, ты помнишь, что означает сей знак, Никита Иваныч. Я кивнул, англичанин усмехнулся и продолжил свой рассказ.
* * *
Несколько лет тому назад к дому русского посланника в Лондоне явился молодой человек восточной наружности, потребовавший немедленной аудиенции. Посланник пил свой утренний кофий, в халате, подбитом пухом сибирских гусей, и читал газету; в аудиенции было отказано. Однако ж молодой человек был настойчив и добился-таки приватного разговора. Он сообщил русскому посланнику, что его зовут Мехмед-Али Эмин, и что он сын Гуссейн-бея, некоторое время управлявшего Боснией, затем греческими островами, а позже направленного султанским фирманом в Алжир, для войны с пиратами. Отец его вскоре умер, и Мехмед-Али оказался в сетях юношеских соблазнов. Сначала он записался было в янычары, потом стал заниматься торговлею, однако потерпел неудачу; все его товары оказались захваченными пиратами, а сам он – должен различным людям немало пиастров.
– Извините, я ничем не могу вам помочь, – равнодушно сказал посланник. – В мои дипломатические обязанности входит защита только русских подданных.
– Но я хочу стать русским подданным, – сказал Мехмед-Али. – Я хочу принять греческую веру и служить вашей императрице.
– Простите, – высморкался посланник, – даже если бы вы были самим греческим патриархом, я не могу принять вас в русское гражданство. Для этого нет никаких оснований.
– Я вам сейчас покажу основание, – усмехнулся молодой человек.
С этими словами он положил на кофейный столик карту Средиземного моря, сплошь испещренную заметками и крестиками: бухты, порты, крепости, количество войск в гарнизонах и даже указания с наилучшими способами осады и минирования. Всё, что годами и даже столетиями держалось в строжайшем секрете, в один день стало известно русским. Россия получила карту, а Мехмед-Али – пашпорт.
Скажу вам честно: когда я сообщил об этом лорду Сандвичу, он поднял меня на смех. «Эти русские, Джон, – сказал он, – ни к чему негодная нация. Забудьте об этом и вернитесь к нашим канадским делам, они волнуют меня в данный момент куда больше».
Однако лорд Сандвич ошибся. В необыкновенно короткий срок русские снарядили на Балтике эскадру, которая обогнула Европу, попутно останавливаясь и прикупая новые корабли во всех христианских портах. Пройдя Гибралтарским проливом, русская эскадра вторглась в турецкие владения. Всё, всё без исключения было отмечено на той карте: Греция, Египет, Палестина, – никогда еще со времен Лепанто Оттоманская империя, безраздельно царствовавшая на Средиземном море, не была так унижена. Русский флот запер и сжег турецкие корабли в Чесменской бухте. Вскоре пали Спарта и Наварин. Египетский паша восстал против султана, ибо ему помог граф Орлов.
Да! Прекрасная история! Можно сказать, что это история о союзнике, которого нельзя недооценивать… Конечно, Турция попыталась отомстить русским, вооружая и воспламеняя татарские и кавказские народы, но это было похоже на ярость смертельно раненого дракона. Единственная удача для Османской империи состояла в том, что турецким шпионам удалось анлевировать того, кто предал свою страну и свою веру, – Федора Эмина, ставшего знаменитым русским сочинителем и сотрудником К. И. Д. Я, к сожалению, не знаю, кто привел приговор в исполнение, наверное, какой-нибудь магометанин, живущий в Санкт-Петербурге, либо бродячий проповедник ислама, один из тех безумцев, которые тщательно скрывают свою веру и тайно подчиняются Старцу Горы… Убийство, замаскированное под самоубийство… Я полагаю, вы лично вели расследование, Бесил. Ведь вы были лучшим другом покойного Эмина. И именно по этой причине вы обратили внимание на мальчишку Мухина, ныне похищенного и увезенного в море. У Мухина обнаружился тот же дар, что и у Мехмеда-Али – невероятная легкость в освоении иностранных языков, талант вбирать в себя повадки других народов, умение не просто натягивать на себя чужую одежду, но становиться как бы другим человеком, видящим и знающим больше остальных…
* * *
Я понуро молчал. Всё сказанное Тейлором было очень близко к истине, скажем так. Нужно было держать удар.
– Действительно, очень поучительная история, – сказал я, раскурив трубку. – Согласно условиям нашей игры, я должен рассказать вам такую же басню про ваши английские дела. И вот эта история.
На протяжении всего осьмнадцатого века Англия преследует только одну цель – нажива. Благородным английским лордам вдруг захотелось жить на широкую ногу: красиво одеваться, употреблять в пищу вкусные кушанья и окружать себя дорогими вещами. Именно по этой причине корабли Адмиралтейства бороздят морские просторы от Канады до Австралии, пытаясь обнаружить неведомые земли, из которых можно было бы выжать еще больше золота, чая, пряностей и рабов. При этом взято за правило не считаться с интересами самих жителей колоний. Морить голодом бенгальских ткачей или расстреливать бостонских граждан – вполне привычное, само собой разумеющееся дело, за которое никто не несет ответственности.
Вопрос в том, чего вы боитесь более всего. А более всего вы боитесь, что какая-нибудь нация найдет иной путь сообщения с Индией и промыслит способ доставлять в Европу чай и хлопок, отличный от пути вокруг мыса Доброй Надежды. Долгое время такой нацией была Турция, и война России с Оттоманской империей была вам выгодна, потому что делала слабее вашего торгового противника. Британское Адмиралтейство любезно согласилось продать несколько кораблей, ставших частью русской эскадры; по протекции лорда Сандвича Эльфинстон и Грейг поступили на русскую службу. Но теперь, когда Россия побеждает, вы боитесь, что мы, русские, можем начать торговать с Индией через Персию и Кавказ, Египет и Красное море. Вот зачем вы в Венеции, Тейлор. Вот зачем вы как бы со стороны наблюдаете за сей авантюрой. Вы ищете свою выгоду, присматриваетесь, пытаетесь понять, стоит ли вам садиться за ломберный стол.
И вот мой вам совет: не лезьте в это дело. Это не та игра, в которой нужно участвовать. Это история крови и слез, а не история легких денег и веселых наслаждений. Однажды сунувшись в магометанский мир, вы увязнете в кровавой каше, и ваши потомки будут расхлебывать эту кашу на протяжении столетий. Магометане – не покорные бенгальцы, не американцы, которых можно задушить налогами и спать спокойно. Это народ, который нельзя победить. Они уйдут в горы, в пустыни, спрячутся под землю, а потом вылезут и поотрезают головы вашим красным мундирам. Если вы по-настоящему желаете победы – сотрудничайте с нами. Дружите с Россией. Будьте нашими союзниками не на словах, а на деле. И Россия будет верна вам, потому что более всего в России ценят искреннюю, честную дружбу. Если же вы будете смотреть на нас свысока, будете относиться к нам, как к дикарям, варварам, вы не получите ничего, кроме презрения, гнева и мятежа, со стороны остального мира, который вы почему-то именуете нецивилизованным.
– Вы очень умный человек, – сказал Тейлор. – Вы ловкий дипломат, умеющий оборачивать невыгодную позицию на переговорах к полной своей победе. Мне нравится сие. Но вы не понимаете, как устроен английский ум. Нам всегда нужен задаток, нечто, что мы можем получить, прежде, чем мы сами поделимся чем-то.
– Какой же задаток вы хотите на этот раз? Карту Эмина?
– Нет, зачем, в этой карте уже нет никакого толку. Турецкие крепости разрушены, флот сожжен… Тем не менее, в вашем московском архиве хранятся некоторые документы, принадлежащие британской короне, документы, которые я хотел бы получить. Среди них есть несколько писем, принадлежащих перу моего отца, скончавшегося два года тому назад. Это никчемные заметки путешествующего врача, в них нет никакой дипломатической ценности; тем не менее, они нужны мне, в память о моем родителе. Дав честное дворянское слово вернуть эти письма мне, вы дадите мне, таким образом, повод помочь вам, и, конечно же, я расскажу всё, что знаю о судьбе юнкера Мухина, которая вас так беспокоит…
Глава тридцать четвертая,
именуемая Черный осман
Опять говорит Семен Мухин
Какой-то генерал сказал, кажется, что милосердие на войне – это слабоумие, ибо суть войны в жестокости; тот, кто начнет сентиментальничать, неизбежно проиграет войну. Этой жестокости, как правило, не признают в столицах, где даже с началом войны жизнь продолжается своим чередом: горят сотни свечей, галантные кавалеры всё так же приветствуют поклонами прекрасных дам, музыка, вина, вкусные кушанья и прочие наслаждения только увеличиваются, ибо увеличивается число поводов к веселью. И только когда вы сталкиваетесь с войной лицом к лицу, во фронте, только тогда вам становится ясной цена войны. Об этой цене не пишут в столичных газетах, не сообщают подробностей, просто говорят: была такая-то битва, столько-то людей погибло с нашей стороны, а столько-то потерял враг, но всё остальное не рассказывается. Изуродованные шрапнелью тела, повешенные шпионы и изнасилованные женщины становятся трюизмом, примечанием внизу страницы, эдакой справкой из Dictionnaire raisonne: Париж – столица Франции, Волга – великая русская река, а на войне бывает много жестокости.
Ежели в столице образованному человеку принято сторониться неприличных разговоров о крови и насилии, то во фронте, наоборот, всегда обнаруживаются люди, которые увлекаются самой идеей жестокости; жестокость доставляет им удовольствие; часто они выполняют поручения высокопоставленных особ, не желающих марать руки. Именно к такого рода людям принадлежал и мой тюремщик в красных штанах и с обрубленными ушами. Вернув меня после разговора с княжною в кубрик, он солидно расквасил мне физиономию и сломал пару ребер.
– Знаешь, что меня раздражает больше всего? – сказал он на ломаном итальянском языке, схватив меня за волосы. – Что ты шпион и лжец. Наш пророк, да благословит его Аллах и приветствует, утверждал, что для тех, кто лгал, даже желая насмешить других, уготован ад. Пророку было видение: одному лжецу воткнули кривое и острое железное копье в рот, и разорвали ему рот с одной стороны до самого плеча; затем то же самое сделали и с другой стороны рта. Настоящий магометанин никогда не будет лгать. Магометанин – это честный и преданный воин Аллаха, настоящий лев, который всегда говорит только правду, даже если он попал в плен к врагам. Ты же и сейчас продолжаешь извиваться как змея, все еще утверждая, что ты не шпионил для русской чарычи Катерины. Итак, решено. Я разорву тебе рот.
Турок вынул нож и вложил его в мой рот, натянув и больно уколов щеку с внутренней стороны.
– Вы так жестоки, потому что уродливы, – тихо сказал я. – Но это не ваша вина, а вина того, кто сделал это с вами. Зачем же вы мстите миру за содеянное? Мир не виноват, а виновато только положение дел…
Турок снова посмотрел на меня своею презрительной ухмылкой. Мне стало ясно: несмотря на мою отчаянную проповедь, сейчас он изуродует и меня. Я зажмурился.
– Геридёнун, Мурад, – проговорил кто-то по-турецки.
Я отрыл глаза. Странная картина представилась моему взору: на плече турка лежала чья-то длань; персты ея были украшены дорогими кольцами. Безухий турок почему-то почтительно поклонился мне и, сунув кинжал за пояс, медленно пошел прочь, открывая лицо и фигуру нового визитера.
Все задрожало внутри меня, как ежели бы я и сам был молнией, однажды ударившей меня. Предо мною стоял высокий костлявый осман со славянскими чертами лица, которого я видел уже однажды шпионящим за нашею крепостью! Одною рукой (мгновение назад покровительски похлопывавшей Мурада по плечу) он сморкался в белоснежный носовой платок, другая лежала на эфесе сабли. Казалось, он даже не смотрит на меня; его рассеянный взгляд скользил где-то поверху, над мачтами, и парусами, и крикливыми чайками, жалующимися на свою неустроенную жизнь. На вид ему было около тридцати или даже тридцати пяти лет. Он был в том же одеянии, что и в первую мою таинственную встречу с ним, в черном узорчатом чекмене и черных шароварах. Были на нем и звонкие черные сапоги, чем-то напомнившие мне сейчас высокие ботфорты Василия Яковлевича, только те были словно женским экземпляром, а эти, эти были мужскими, вонючими. Этот запах дегтя, запах опасности, по ночам преследовавшей меня, бил мне сейчас в нос, возбуждая каждый нерв моего тела… Для полноты картины не хватало только белой кабардинской кобылы (в самом деле, мелькнула в моей голове идиотская мысль, зачем бы быть коню на корабле)…
Но то, как выяснилось, были цветочки.
– Так, стало быть, ты и есть тот самый мальчик, шпионивший за княжной? – вдруг проговорил Черный осман на чистейшем российском языке. – Очень, очень печально. Я был более высокого мнения о Панин-эфенди и господине Батурине. Они должны были послать кого-то более опытного… взрослого… Мне кажется, я тебя уже видел однажды… Да, в Путурбурке, на похоронах…
Господи Боже! Это был он, тогда. Это его голос я слышал у Фонтанки, в вечер накануне смерти Эмина…
– Я вас никогда раньше не видел, – выдавил я из себя.
– А ты и не мог меня видеть, – усмехнулся осман. – Я не существую. Я… тень.
Чем дольше я думал, тем тяжелее становилось у меня на душе. Я, человек, всю жизнь мечтавший о приключениях, вляпался в авантюру, которая оказалась ничуть не похожей на романы о Мирамонде.
Глава тридцать пятая,
в которой король Георг обнаруживает в спальне госпожу де Бомон
John Montagu, Earl of Sandwich, to John Taylor. Top secret.
Мой разлюбезный Джон!
Объясните мне, старому и глупому картежнику, что за филантропию вы отчебучили в Венеции?! Мне казалось, я дал вам четкие инструкции на этот счет. Вам поручено было внимательно следить за русской эскадрой возле турецких берегов, и докладывать мне через Гамильтона о всякой попытке, могущей навредить нашим индийским интересам, а вы вместо этого заключаете с русскими пакт о ненападении и дружеский альянс! Нет, право же, это переходит все границы! Если бы не моя искренняя любовь к вам и добрая память о вашем дражайшем родителе, исправившем мое слабое зрение, я бы уже сейчас прислал вам официальное уведомление о том, что вы не являетесь более сотрудником Адмиралтейства…
Впрочем, я прощаю вас, в последний раз. Я не в том положении сегодня, чтобы разбрасываться верными людьми. Все трещит по швам, на всех континентах. Сначала бенгальский мор, потом нападение афганцев, теперь вот восстание маратхов, этих чудовищ, сжигающих английское сукно. За четыре миллиона рупий ублюдок Шинди (которого вы хорошо помните по панипатскому побоищу) вернул в Дели падишаха и перечеркнул все наши приобретения в Индии; теперь на его сторону переметнулись еще и сикхи, и еще, вдобавок ко всему, у бенгальских берегов обнаружен французский флот. На нашей стороне только наваб Ауда, и нам пришлось уступить ему Аллахабад… Вот истинная цена союзничества, Тейлор! Все эти так называемые друзья мечтают только об одном – как бы запустить руку в британскую казну! И такой же, поверьте моему чутью, будет цена ваших переговоров с русскими: сегодня они понаобещают вам архангельские леса и меха, а завтра, глядишь уже, они оттяпали у нас Бенгалию или Канаду. Эти московиты – настоящие дикари, ничем не отличающиеся от новозеландцев, сожравших матросов капитана Кука, и разговаривать с ними можно только на одном языке – языке огня и штыка…
Еще хуже наше положение в Западном полушарии. До какой же крайней степени предательства и воровства дошли эти бостонские негодяи! После того, как наш справедливо разгневанный король Георг выставил колонистам счет за уничтоженный чай, они заявили, что, может быть, и вовсе более не будут чай пить, и стали пить, представьте себе, обыкновенный травяной настой с малиновыми ягодами. Ежедневные бунты, шпионы, диверсии, опять же всюду сующие свой длинный нос французы и голландцы… Бедный Норт уже и не знает, какими еще санкциями можно прижать к ногтю непокорную Америку! Ну не отдельную же конституцию же им давать, по образцу квебекских католиков, в самом деле…
Впрочем, вы это и так знаете. А вот чего вы еще не знаете, Тейлор, так это интимных подробностей развернувшейся у нас в Лондоне буффонады. Вы, конечно, уже наслышаны о шевалье д’Эоне, том самом драгуне, который выкрал из спальни русской царицы Елисаветы завещание ее покойного отца Петра, предписывающее московитам захватить всю Европу. (И зная об этом завещании, вы затеяли дружбу с русским агентом Батуриным! Право, у меня нет слов…) Так, вот, сей драгун был обнаружен в опочивальне (кого бы вы думали) нашей дражайшей королевы Шарлотты, непосредственно королем… Сцена, как вы понимаете, душераздирающая: Георг в присущем ему нервном стиле выхватывает шпагу и грозится немедля проткнуть драгуна насквозь, шевалье д’Эон также кладет ладонь на эфес, и кажется уже, что британской короне обеспечен самый ужасный позор за последние семь сотен лет…
Как вдруг из соседней комнаты выбегает камердинер Кокрель, встает меж ними и кричит, что король понимает ситуацию чрезвычайно ошибочно.
– Умоляю, ваше величество, выслушайте меня, – говорит он. – Сей прекрасный видом молодой человек вовсе не то, что вы думаете, и его присутствию в опочивальне вашей жены есть разумное объяснение. Дело в том, что драгун на самом деле не мужчина, а женщина, и является не более чем верной подругой королевы, страдающей от недостатка душевных разговоров… Шевалье д’Эон, которая на самом деле является госпожой де Бомон, вынуждена всю жизнь прятать свой истинный пол по причине старинной клятвы, данной много лет назад отцом шевалье одному влиятельному французскому графу; согласно этой клятве, ежели бы у отца шевалье родилась девочка, он обязывался выдать ее замуж за сына того графа, вкупе со всем своим состоянием. Но так как никакой возможности составить приданое в силу естественного оскудения рода не было, отцу новорожденной девочки пришлось переодеть ее в мальчика и воспитать как мальчика, чтобы не опозорить и не погубить древнюю французскую фамилию, ведущую свое начало еще со времен римского богослова Тертуллиана… Об этой клятве и тайне шевалье осведомлен только один человек на земле, французский король Людовик…
– Да-да, – говорит Шарлотта, прижимая подушку к груди.
– Ежели все так, как вы говорите, Кокрель, – все еще краснея и дуясь, отвечает Георг, – я прямо сейчас напишу письмо в Версаль своему царственному брату Людовику и потребую у него подтверждения вашей теории… Хотя, если честно, я вам не очень верю…
– Вспомните, что говорил римский богослов Тертуллиан, – заключает камердинер, – credo quia absurdum…
Глава тридцать шестая,
в которой Аллах ничего не видит
– Княжна сказала, что ты особенный человек, – проговорил Черный осман, зачем-то взяв меня за подбородок и осмотрев мое разбитое лицо, как осматривают лошадь, которую хотят купить, – что ты, именно ты (не знаю даже, с чего она так решила), поможешь ей занять российский трон. Я буду откровенен. Наш общий друг Мурад в чем-то прав: мы, магометане, не любим хитрить, по крайней мере, в отношении таких же магометан. Бойтесь Аллаха и будьте с правдивыми, сказано в девятой суре. Я здесь затем, чтобы помочь княжне. Тебе, безусловно, известно, из газет, что ваши войска разбили армию великого визиря и уже захватили половину Болгарии. Но вот то, чего ты не знаешь: это чистейшая правда. Оттоманская империя скоро падет и рассыплется на множество мелких государств. Я говорю тебе это, нимало не стесняясь, ибо знаю подлинное положение дел: янычары бегут с фронта, как из чумного города. С такой безвольной армией легко грабить и потом похваляться своими грабежами, но не воевать с Руманчуф-пашою. Турция разбита и унижена. И единственный путь ко спасению состоит в том, чтобы заменить царицу Екатерину ставленником Порога Счастья…
– Фантасмагория… – недовольно буркнул я.
– Ты так считаешь? – усмехнулся мой собеседник. – Я напомню тебе, мальчик, о событиях совсем недавнего времени. О, сколько раз прикладывал пистолет к виску несчастный король Барандабурка Фридрих, в отчаянии созерцая вступающие в Берлин войска московитов! Как громко плакал он и кричал: всё пропало! сие есть погибель Барандабуркского дома! – обнаруживая себя без армии и без страны. И все же, одна абсурдная историческая мелочь привела к тому, что Пруссия выстояла против всей Европы и Московии, и стала только богаче и сильнее. Все оттого, что в один прекрасный день месяца джумада ас-сани, в рождественский сочельник, у царицы Елисаветы внезапно пошла горлом кровь, а еще через несколько дней ее тело отпели в Смольном монастыре, и на московский трон взошел новый император, немецкой нации, не чаявший души в своем тайном покровителе Фридрихе. И вскоре война была прекращена, и все завоевания московитов переданы назад Пруссии… Почему же, по-твоему, мы, османы, не можем провернуть тот же кунштюк?
Я угрюмо молчал. Турецкий шпион был прав: одна глупость может перевернуть любой успех.
– А потому, – продолжал говорить осман, – едва узнав о готовящемся заговоре, я был послан в Венецию великим визирем, с этим кораблем и некоторой суммой денег, которая будет вложена в данное предприятие, при условии, конечно, что княжна даст Истанбулу кое-какие гарантии…
– Вы делаете ставку на чужестранку, которую никогда не примет российский народ, – сказал я.
– Возможно… Но она почему-то делает ставку на тебя… Какой прок от московского мальчишки, у которого на губах еще не обсох кумыс? Скажи мне, и… наш общий друг Мурад внезапно станет ласков к тебе, как черкесская наложница…
– Я не знаю, – соврал я. – Возможно, княжна рассчитывает с моей помощью втереться в доверие к Панину…
– Нет, тут что-то другое, какая-то тайна… Я дознаюсь. Но ты прав: нельзя выиграть игру, имея на руках только одного козыря. Именно по этой причине мудрый визирь Мухсин-заде поручил мне год назад встретиться с одним московским разбойником… Этот разбойник получил от меня кошелек, туго набитый российскими рублями, и нескольких магометанских помощников. Его имя Пугачев. Слышал ли ты сие имя?
– Да…
– Видишь, мы уже начинаем понимать друг друга. Ты мне нравишься, мальчик, сам даже не знаю, почему. Ты похож на меня самого в твоем возрасте. Не будь глупцом. Что предложила тебе княжна и почему она так о тебе заботится?
– Я не знаю…
– Ты знаешь, просто не хочешь говорить… Ладно, Аллах всё видит, сказано в пятьдесят седьмой суре; где бы вы ни были, Он всюду с вами…
– Аллах ничего не видит, – зачем-то огрызнулся я. – Ежели бы Аллах видел, что творится на земле, он давно уже послал бы на землю ангела с фузеей, изрыгающей серное пламя, чтобы убить всех людей. Люди только и делают, что дерутся между собой и уничтожают друг друга, с целью обеспечить себе и своему потомству наилучшие выгоды от торговли, или же от земельной собственности, от мануфактур и дани с соседних государств. Одни сословия и народы живут сладко и безбедно, в то время как другие умирают с голоду, обеспечивая существование своих господ. Вот и вся истина, весь смысл человеческого бытия, над которым бьются философы и богословы в Лейпцигском университете. Убить, сожрать другого – и за его счет выстроить свою судьбу. А для того чтобы третье сословие не замечало этой горькой истины, такие как вы придумали Аллаха, Христа и Будду, с обязательной проповедью смирения, с учением, объясняющим, что нужно почитать родителей, и ходить в церковь, и платить налоги правительству… Но всё это враки, дурман для тех, кто не наделен достаточным разумом, чтобы прозреть и сломать установленный порядок вещей. И ежели вдруг это правда, ежели Бог или Аллах действительно существует, в день, когда я предстану пред Ним, я скажу ему только одно: где Ты был? Куда Ты смотрел в день, когда людей уничтожали миллионами, когда их пороли и насиловали, и держали в заточении, и заставляли в этом заточении снова работать и приносить доход, во имя какой-нибудь ловкой религиозной идеи, или мнимого счастия одного из народов, или даже сжигали на костре, оправдывая убийство любовью ко всему человечеству? Но это время прошло… Потому что теперь всё изменится… Потому что в людях пробудился разум и чувство собственного достоинства, и за это я буду сражаться – за свободу ото всякой веры, свободу от любых богов и недоделанных княжон, думающих только о том, как бы прожить в достатке и покое сегодняшний день…
Я вдруг выпалил сей драматический монолог одним махом и замолчал. Я подумал, что теперь Черный осман убьет меня, ведь я, наверняка, оскорбил его веру в Аллаха. Но осман почему-то смотрел на меня с ласковой улыбкой, ничуть не ужаснувшись моей горячей юношеской речи, напротив, мне чудилось, что он все более проникается ко мне симпатией.
– Это сейчас очень модно, – ласково улыбнулся он, вталкивая меня внутрь кубрика и запирая за мною дверь, – говорить о свободе и силе разума. Но разум ничто без веры. Вера дает разум, а безверие отнимает его.
Глава тридцать седьмая,
в которой является природный англичанин Круз
Человек, припертый к стенке колесом фортуны, склонен проявлять качества характера, о которых ранее и не подозревал. Так было и со мною, на том корабле. Не знаю, что делал бы при таких обстоятельствах обычный человек, молился бы, наверное, или кричал, требуя, чтобы его освободили. Я же, вопреки привычному своему шелопайству, просто сидел, накрыв ноги одеялом, и думал о том, как сбежать.
Но сбежать было невозможно. Дверь чулана была заперта засовом, и я мог только слышать иногда, как люди ходят по палубе, смеются и разговаривают. Однажды я отчетливо расслышал пьяный бас Пане Коханку.
– К черту итальянские вина! – кричал он. – Гарэлки! Гарэлки несвижской дайце мне, сукины дзеци!
Что делать? Как дать знать Василию Яковлевичу, что я попал в переделку? Или, может быть, мелькнула в моей голове дурная мысль, соблазнить княжну, сказать ей, что она вдохновляет меня как женщина и что я ради сладострастного мига готов помочь ей в ее претензиях на русский престол? Я даже представил себе эту минуту, как я добиваюсь ее благосклонности, а потом, когда она засыпает на увлажненной подушке, я даю деру через окно. Но нет, решил я, княжна не купится на такой дешевый трюк, и, потом, как я буду смотреть в глаза Фефе…
Нужно было найти слабое звено в этих оковах. Подкупить слуг, турок? Но чем? Что я, бедный русский мальчишка, могу предложить; в кармане старого камзола у меня лежал серебряный дукат, но Ганецкий забрал его вместе с платьем. Крест? Но что стоит простой металлический крест?
В таких случаях в старых православных житиях к узнику непременно приходит святой или ангел, который укрепляет веру узника и говорит, что нужно делать. Но ко мне никто не приходил, кроме безухого Мурада. Он прекратил меня избивать; это лишь хитрая игра, которую ведет Черный осман Магомет, справедливо рассуждал я; он рассчитывает склонить меня на свою сторону и выведать мою тайну. Несколько раз меня навещали поляки, приносившие яблок или хлеба и всегда задававшие один и тот же вопрос: не холодно ли мне. Нет, не без иронии отвечал я, лето, море, теплые страны, спасибо за рекреацию.
Однажды во сне, впрочем, ко мне явился природный англичанин Круз, одетый в козью шкуру и самодельные деревянные башмаки.
– Помнишь ли ты, юнкер Семен Мухин, что я сделал первым делом, когда попал на необитаемый остров?
– Да, я помню, природный англичанин Круз, – раздраженно отвечал я. – Ты поставил на острове столб с указанием даты…
– А потом?
– А потом ты убил из ружья дикую козу. Козленок не понимал, зачем ты убил его мать и с нежностью смотрел на тебя… К чему эти дурацкие вопросы?
– К тому, Семен Мухин, чтобы ты перестал бояться. Нет ничего невозможного для разумного человека. Посуди сам: еще каких-то три столетия назад люди не знали о существовании Америки и полагали, что земля стоит на трех китах, а теперь мы зрим в телескоп далекие звезды и чертим новые дороги нюрнбергским карандашом; человек обогнул земной шар и проник в тайну пороха; всё это стало возможным только благодаря тому, что Галилей, Магеллан, Каспар Фабер и монах Бертольд Шварц не боялись, а смело шли вперед, пытаясь познать и подчинить себе силы природы. Отчего же ты, мой милый мальчик, никак не можешь решить, что делать со своим даром?
– Я ненавижу свой дар, – сказал я, – и ненавижу себя за свой дар. Какая от него польза? Никакой, только вечно больная голова…
– А ежели я скажу тебе, что твой дар – такая же природная субстанция, что и сила пороха? Древние люди не знали и боялись огня, но однажды какой-то умный человек преодолел свой страх, подошел к огню, взял его и начал готовить на нем пищу… Отчего бы и тебе не овладеть своим даром, призвав на помощь силу своего ума? Научись видеть то, что ты хочешь, а не то, что само лезет тебе в голову, поставь преграду дурным видениям и ищи добра в этом мире… Человек должен властвовать над своею натурой, а не наоборот! Особенностью живого ума является то, что ему нужно лишь немного увидеть и услышать для того, чтобы он мог потом долго размышлять и многое понять. Учись властвовать собой…
– У меня не получится… Я шелопай… Я ни на что не способен, кроме как играть с деревянным ружьем или разбирать бумажки в московском архиве…
– Но у меня-то получилось! Я приручил коз и пошил себе новую одежду. Я посеял несколько семян ячменя, собрал урожай и заново посадил зерна, и получил на второй год вдвое больше зерен, а на третий – вчетверо…
Я вздрогнул и проснулся. В воздухе пахло чем-то кислым, как тогда, в день, когда меня ударило молнией; очевидно, на море была гроза. Было холодно, я закутался в одеяло.
Всё изменилось с того дня. Ежели природному англичанину Крузу удавалось двадцать восемь лет обманывать натуру, думал я, неужели мне не удастся обмануть несколько глупых и пьяных авантюристов? Нужно только терпеть, посеять зерна сомнения и ждать, пока взойдет урожай…
Я взял себе за правило каждый раз, когда ко мне заходит кто-нибудь из поляков, рассказывать нелепую историю о приключениях, якобы выпавших на мою долю. Например, я рассказывал о том, что во время московской чумы меня по ошибке признали мертвым и скинули в кладбищенскую яму; или о том, как в Петербурге я разъезжал по Невскому прошпекту в карете, запряженной финскими лосями; или как я в Лейпциге встретил призрак Иоганна Себастьяна Баха.
– А Бах мне и говорит: «Когда-то я служил в войсках герцога Камберлендского…»
– Так прямо и говорит?
– Так прямо и говорит.
Нужно было только ждать, в расчете, что одна из таких фантастических историй дойдет до ушей того, кто знает толк в нелепицах.
Глава тридцать восьмая,
в которой Батурин обнаруживает тайный пакт
Дражайший Никита Иваныч!
Вот уже целую неделю в компании аглицкого шпиона Тейлора я блукаю на фелуке вдоль адриатического побережья в надежде обнаружить следы похищенного юнкера и графини Алиеноры, которая, никакая, конечно же, не графиня, а самая настоящая самозванка. Из Венеции бежали они на турецком корабле, в сопровождении поляков и французского посла Дериво. Ежели всё на самом деле так, как говорит Тейлор, нашему отечеству грозит чрезвычайнейшая опасность. Со слов англичанина получается следующая загогулина: на протяжении нескольких столетий Францию и Турцию связывает тайный пакт, заключенный еще Сулейманом Великолепным и королем Франциском. Французские корабли имеют право заходить в османские порты, французским купцам даны в Турции торговые привилегии, а многие французы скрытно состоят на турецкой службе, носят чалму и даже для виду исповедуют магометанство.
Я уже докладывал, что графиня Алиенора как-то связана с К. С. Теперь же, мой дорогой Никита Иваныч, вся картина стала нарисована в моей голове целиком: Франция, Польша и Турция объединились противу нас с целью свалить и уничтожить императрицу Екатерину Алексеевну. В самом деле, подумал я, отчего бы французам нас любить? Только оттого, что императрица переписывается с гг. Вольтером и Дидро? Нет, Никита Иваныч, сие есть обманка зрения. Наш главный враг сидит не в Варшаве и не в Константинополе, а в Париже, и не приведи Господь однажды нам сойтись с галлами в прямом бою, а не в секретной баталии.
Еще два моих соображения. Тейлор сказал, что в венецианском порту графине Алиеноре оказывали почести как представительнице высокого рода. Следовательно, французы будут манипулировать ею как послушною куклой, как некогда маркиз Шетарди хотел манипулировать Елисаветой Петровной.
Второе соображение. При таком раскладе карт, дражайший Никита Иваныч, у нас нет другого выхода кроме как сотрудничать с англичанами, ибо за всю историю не было такого, чтобы Англия и Франция не враждовали, а враг моего врага, как говорится, amicus meus. Получается, что фантасмагорийная концепция Северного аккорда, некогда обсуждаемая нами за рюмкой водки и кулебякой, нечаянно обрела плоть и кровь.
P. S. Пока я писал сие послание, явился Тейлор, опрашивавший рыбаков. Следы графини Алиеноры и ее шайки обнаружены на Корфу.
Глава тридцать девятая,
в которой я прозреваю прошлое и грядущее
Итак, любезный читатель, я твердо решил прекратить быть шелопаем и овладеть своим даром, то есть, по совету природного англичанина Круза, не поддаваться случайным видениям, но проникать мыслию в те места, в которые я сам желаю проникнуть. Я разложил на полу одеяло, уселся, сложив ноги, как какой-нибудь индийский жрец, и стал напрягать волю и разум. Разумеется, ничего хорошего из этого не вышло, только заболела голова.
Внезапно дверь моей темницы отворилась, и я увидел высокую тень, в мутных солнечных лучах; то был Черный осман Магомет.
– Дурак Ганецкий рассказал мне спьяну твою тайну, – равнодушно, как ежели бы речь шла о погоде, сказал он. – Ты провидец. Ты можешь видеть различные события на расстоянии и, наверное, можешь даже прозревать прошлое и грядущее и читать мысли людей. Вот почему тебя так ценит княжна.
– Это хорошо или плохо? – спросил я. – Я знаком с магометанским учением поверхностно, и не знаю, как в исламе расцениваются подобные видения…
Почему-то я уже не боялся Магомета. И не потому что он был нарочито ласков со мною, а потому что я понял вдруг: меня ценят, мной дорожат. Наверное, такие же чувства испытывает единственный ребенок богатых родителей, он капризничает, стучит ногами и требует, чтобы ему купили красивую игрушку, и родители вынуждены идти у него на поводу. Я вспомнил Фефу и ее причуды; она была одна у своего отца, и это во многом определило ее капризный характер.
– Каждый расуль является наби, – всё с тем же показным равнодушием проговорил Магомет, – но не каждый наби является расуль. Может быть, ты мошенник, который ловко обманывает людей. Пойдем, я проверю твой дар.
Магомет вытащил меня на палубу, придерживая рукою за польский камзол. Корабль стоял в широком заливе неизвестного мне острова; на синей глади моря не было ни волны, а с вершины острова на нас грозно смотрели пушки, просунутые в бойницы каменного бастиона.
– Ежели ты пророк, расскажи мне что-нибудь об этом острове. Какие люди живут здесь, какова их история и что будет с сим островом в грядущем…
Я должен сдать этот экзамен, подумал я. Ежели я докажу Магомету, что владею сверхъестественными способностями, я смогу вытребовать более комфортные условия заключения, а потом еще и еще повысить банк и сбежать. Я наморщил лоб и стал думать. Мы плыли не дольше недели, следовательно, мы где-то у греческих берегов. Остров, по-видимому, принадлежит венецианцам, решил я; вряд ли Магомет повел бы свой корабль в турецкий порт, зная, что где-то здесь патрулирует русская эскадра. Судя по бастиону, остров имеет важное стратегическое значение и охраняет, скорее всего, переход из Адриатического моря в Средиземное. Нужно только вспомнить название острова, вспомнить книжки по древней истории, читанные мною в вивлиофике Аристарха Иваныча…
– Я так и думал, – счастливо вздохнул Магомет, наблюдая мое сомнение. – У тебя нет никакого дара. Ты просто болтун.
Был теплый летний вечер, затуманенное солнце клонилось к западу.
– Это остров Корфу, – торжественно выпалил я, – или, по-гречески, Керкира. Я зрю дивный народ феаков, некогда населявший сии благословенные места. Их царя звали Алкиноем. Феаки жили без войн и раздоров, сады Алкиноя плодоносили круглый год, а корабли феаков могли понимать мысли своих капитанов… Но так было только в самые древние времена, ибо в дальнейшем остров стал яблоком раздора меж различными племенами; сначала за остров подрались афиняне и спартанцы, а еще потом – турки и венецианцы. Так будет и далее, из века в века; каждая новая война будет поливать кровью песчаный пляж, где некогда Улисс встретил игравшую в мяч Навсикаю…
Про окровавленный пляж я уже придумал, даже и не подозревая о том, что однажды мне придется увидеть эту картину воочию, на том же самом месте, где я разговаривал с Магометом.
Глава сороковая,
в которой Батурин погублен Цирцеею
Дражайший Никита Иваныч!
Вели казнить, ежели мои чувства вошли в противуречие с долгом. Возможно, что и подобает мне теперь, подобно раскаявшемуся грешнику, нацепить на себя власяницу и отправиться пешком в монастырь, ибо я просрал всё, что только можно было просрать, по причине амурной капитуляции, полученной мною от Теофилы Муравской, сестры Пане Коханку, обнаруженной на острове Корфу, в то время как самого литовца, графини Алиеноры и юнкера Мухина на оном острове уже нет. Дело же было так.
Мы высадились с Тейлором в порту и разъяснили местным венецианцам, что мы путешествующие дворяне. Я представился графом Карельским, как ты меня и учил, а Тейлор не придумал ничего лучше как сказать, что его зовут сэр Чарльз Грандисон. Далее мы разделились: я пошел вглубь острова, а новоявленный Грандисон остался в порту, исследовать местные суда и опрашивать, не видел ли кто наших беглецов.
И вот, представь себе, дражайший Никита Иваныч, поднимаюсь я в гору и вижу, как на самой вершине утеса, в свете полуденного солнца, рыдает прекрасная дама, в которой я узнаю нашу Теофилу. Как и положено дворянину, я вынимаю платок и бросаюсь к ней со словами утешения.
– Ах нет, оставьте меня! – машет она рукою. – Моя жизнь загублена…
Я, разумеется, начинаю интересоваться ее душевными терзаниями.
– Сударыня! – говорю я. – В чем же плевел ваших бед и возможно ли вырвать его с корнем, ведь нельзя же бесстрастно взирать на ваше ангельское лицо, искаженное слезою…
– Ах, сударь! – говорит она. – Виной моих несчастий являются злые люди, отобравшие мое родовое литовское поместье. Ранее я была Теофила, дочь великого гетмана, а теперь бродяжка в далеком средиземноморском краю …
– Кто же эти негодяи, моя госпожа? – я горделиво вскидываю подбородок и подкручиваю усы. – Назовите мне имена, и я проткну их безнравственное брюхо своею верной шпагой, по рыцарскому обычаю…
– Имена сих негодяев, – Теофила утирает глаза моим платком, – гг. Батурин и Фонвизин, льстивые царедворцы русской царицы Екатерины. Два года назад, с началом польского восстания, русские войска вошли в Литву, разбили наших лыцарей под Лянцкороной и подвергли секвестру мое поместье. Русская царица подарила мой дом интригану Панину, а тот, в свою очередь, пожаловал мои земли своим собутыльникам…
– Это очень печально, сударыня, – ошеломленно бормочу я. – Обещаю вам постоять за ваше имя… Но я и сам пострадал от русских. Я владетельный граф Карельский…
Ну и далее по протоколу.
– Получается, мы с вами оба жертвы царской оккупации, – улыбается расстроенная полячка. – А не желаете ли вы проводить меня до виллы, которую я арендую? Мы могли бы испить кофия и поговорить по-дружески…
Умолчу о дальнейшем, мой дорогой Никита Иваныч, ибо ты и сам знаешь наверняка, как страшны женские чары. Погублен, погублен Цирцеею, потерял ум и чувство меры. Скажу только, что ночью того же дня я сидел у раскрытого окна, курил трубку и задумчиво смотрел в звездное небо, размышляя о том, до какого градуса безалаберности я пал, как вдруг кусты пред окном зашевелились и из них показалась голова аглицкого шпиона Тейлора.
– Я все-таки не понимаю, – раздраженно прошептал он, – почему вы, русские, в тот момент, когда нужно проявить хладнокровие и разум, поддаетесь низменному сладострастию…
Я не нашелся, что ответить ему и только виновато развел руками.
– Я дознался, – сказал Тейлор, – княжна и поляк уплыли, назад, на север, в Венецию. Надевайте штаны, Бесил. Нужно отплывать.
– Хоть ты и Грандисон, а дурак! – прошептал я, натягивая панталоны. – Не могу же я вот так бросить ее, обесчещенной…
Я указал пальцем на довольно похрапывавшую во сне Теофилу.
– Вероломство нашего пола составляет необходимую часть воспитания современной женщины, – равнодушно произнес англичанин. – К тому же, у нее есть муж и семилетний сын, воспитываемый в венском пансионате. А стало быть, она такоже рассматривает тебя не как верного спутника жизни, а как единоразового мужчину для утех. Мог бы и подробно выяснить ее биографию, прежде чем вынимать из ножен саблю и лезть с нею на абордаж… Всему-то вас, русских, учить надобно! Варвары!
Глава сорок первая,
именуемая Жизнеописание Магомета
Вскоре наш корабль встал на пристань в Рагузе, в маленькой славянской республике под протекторатом Османской империи. Из кубрика ночью меня тайно перевезли на берег, в поместье французского консула, Дериво, и заперли в таком же темном чулане.
– Ваша новая резиденция, ясновельможный пан…
Мне стало грустно; я уже привык к качке и к морскому воздуху, проникавшему в щели моей тюрьмы, а на суше стояла невыносимая жара. Я постоянно просил пить, но пить мне давали редко; безухого турка Мурада сменил какой-то француз. Так я узнал, любезный читатель, что французы еще хуже турок.
Однажды ко мне явился Магомет.
– По словам Ганецкого, княжна чрезвычайно удивлена твоими способностями, – сказал Черный осман. – Она утверждает, что ты в точности воспроизвел ее жизнь, сообщив детали, о которых никак не мог знать. Например, о том, что она на самом деле дочь нюрнбергского булочника… Впрочем, это уже не имеет значения. Вчера был прием, на нем княжну назвали наследницей московского трона, тайной дочерью Елисаветы-Петрун…
– Да, я слышал, – сказал я. – Французы и поляки веселились, звенели бокалами с шампанским, а мне не могли дать обыкновенной воды… Это особенность человеческого характера как будто, относиться к людям другой веры с презрением, с жестокостью… Ведь ежели бы княжна не играла со мною, ежели бы Ганецкий не приставлял мне к голове пистолет, а ваш Мурад не бил меня по лицу, а ежели бы мне просто ласково предложили денег, неужели бы я не согласился…
– Дело в том, что у княжны нет денег, – усмехнулся Магомет. – Кредиторы бегают за ней по всей Европе, от Парижа до Венеции, а она отсиживается здесь, в Рагузе. Да и претензия на московский престол, как ты догадываешься, придумана только затем, чтобы набрать новых кредитов… Но забавно другое: я предложил княжне разрешить ее финансовые трудности. Я сказал, что хочу купить тебя за десять тысяч дукатов, а она только рассмеялась. Да, она не дура. Что деньги по сравнению с могущественной магией? Прах, ничтожество…
– Я стою триста рублев ассигнациями, – грустно отвечал я. – Вы ошиблись с ценою.
Магомет стоял в стороне от раскрытой двери, и я подумал, что смогу оттолкнуть его и бежать. Но посмотрев ему в глаза, зеленые, как у дикого кота, я понял, что ошибаюсь. Вся его ласка притворна, и ежели понадобится, он, не задумываясь, пристрелит меня, как ничтожного комара. По сравнению с ним княжна – взбалмошная девчонка, жаждущая красивой жизни. Не он служит ее интересам, а она – ему. В этой игре шпионских амбиций и княжна, и поляки, и французы давно уже проиграли Магомету; потому что они ищут простого, земного наслаждения, а за ним стоит страшная, неземная сила – вера, безумная вера законченного фанатика.
– Ты в точности рассказал княжне о ее прошлом. Ты угадал про остров Корфу и рассказал его историю. Может быть, тогда ты расскажешь мне и мою историю? Ведь ты наверняка задумывался о том, кто я такой и почему я так хорошо говорю на российском языке…
– Я в дурном настроении, чтобы прозревать или прорицать, простите…
– Попробуй. Обещаю, я не буду смеяться над тобой и называть тебя лжепророком, ежели ты ошибешься…
Я замешкался.
– Я не знаю, как это делается…
– Надо наложить руки, как это делал пророк Иса… Христос… Положи мне руки на голову и прочитай мои мысли, вот так…
Магомет взял мои руки за запястья и сам водрузил их себе на лоб. Я как будто почувствовал пробежавшую меж нами искру. Это просто электрическая сила, подумал я. Так бывает, когда натираешь шерсть, а здесь электричество образовалось при соприкосновении моих давно не мытых пальцев с его черными власами, в жарком и сухом воздухе адриатического побережья.
* * *
В правление Петра Первого Россия была еще слабой, вечно мятежной страной. Было много раскольников, считавших императора антихристом. И потому двоеперстие часто становилось символом борьбы с новой, европейской Россией. Так, однажды восстали донские казаки, недовольные запретом самолично добывать соль. Кроме того, царское правительство потребовало выдать бежавших на Дон крестьян. «С Дону выдачи нет», – гордо ответили казаки, по старой своей привилегии. Но времена были уже совсем другими, и на казачьи привилегии царю было плевать. Армия князя Долгорукова вступила в донские земли, вылавливая беглых и расправляясь со всеми неугодными правительству. Многих пытали и били кнутом, резали носы и губы, насиловали женщин и привешивали младенцев за ноги к деревьям, дабы устрашить непокорную казачью вольницу. Всё закипело, подобно сегодняшней пугачевщине.
Среди казацких атаманов был один, Игнат Некрасов, исповедовавший старую веру. Когда восстание было подавлено, а мятежные станицы стерты с лица земли, он увел верных ему товарищей и их семьи на Кубань, в те времена принадлежавшую крымским ханам. А так как Крым, в свою очередь, подчинялся Турции, то и некрасовцы были вынуждены принести присягу своему заклятому врагу – Османской империи.
Прошло еще около тридцати лет, и началась русско-турецкая война. Некрасовцы окончательно откололись от России; в самом деле, что общего может быть у бородатых и угрюмых староверов с царицею, разыгрывающей в ледяном доме шутовские свадьбы? Ничего. Кроме того, в России к тому времени начались жестокие гонения на старообрядцев. Это было время тьмы. Развлекаясь и танцуя под дудку немецкого временщика, Россия с увлечением перенимала все западные учения, в том числе и учение Пуфендорфа, разрешавшее монарху казнить религиозных сектантов и выкрестов. По сравнению с этом чудовищным мракобесием Османская империя была солнцем веротерпимости. Султан разрешил некрасовцам переселиться на Дунай; они сохраняли свою веру в обмен на службу в османском войске, при условии, что султан не будет требовать от них воевать против русских. Удивительно: преданные своею собственной страной, некрасовцы все еще питали к ней какую-то симпатию.
Я бы не питал. Я бы встал и сказал: дайте мне ружье, и я пойду воевать с теми, кто вышвырнул меня, кто лишил меня моей страны. Я был бы беспощаден. Я знаю, я чувствую это, в своей душе, что я так и поступил бы.
Ведь именно это и случилось с вами, Магомет, не правда ли? Вы родились незадолго до переселения на Дунай, на Кубани, в семье казака-некрасовца и пленной черкешенки. Но помните вы уже только Дунай. Ваша мать скончалась во время этого переселения, и вы навсегда запомнили, как она кричала пред смертью и проклинала свою невольничью, по сути, жизнь с чужим ей народом.
Вас воспитывали так, как могут воспитывать только староверы, со всею своею твердолобостью, замкнутостью и постоянным ожиданием конца света. Я видел старообрядцев на своей родине и знаю, о чем говорю. Сами того не подозревая, они вырастили из вас дьявола, который при первом же удобном случае покинул их и обратился в веру своей матери. Вы взяли себе магометанское имя, выучили турецкий язык и познали всю мудрость исламского мира; вы научились плавать на корабле и скакать на кабардинской лошади. Но что на самом деле движет вами? Что вынуждает вас браться всякий раз за самые дерзкие предприятия, на которые не решится ни один турок или татарин? Эта сила называется ненавистью и жаждой мести. Всё, о чем мечтаете вы, это увидеть разбитой и разрушенной страну, которая некогда предала ваших праотцев, отравила и убила вашу мать и сделала так, что теперь не Турция, а Россия диктует свои законы на Кубани, в Крыму и на Дунае. И вы не успокоитесь, пока не увидите черный дым над Москвой и Петербургом, просто потому что именно этого хочет ваше сердце.
Я не буду проповедовать вам милосердия. Говорю вам: я поступил бы на вашем месте точно так же, но я говорю вам другое: эта ненависть уже давно сожрала вас изнутри, она как болезнь, как огонь, охвативший ваш ум, и вы всегда будете несчастны и одиноки; никто не поймет вас; никакая женщина не скажет вам: я пойду за тобой, в твоем стремлении мести. Женщины, вообще, в подобных ситуациях предпочитают забыться сладким сном, погрузиться в хозяйственные нужды, в переписку с каким-нибудь глупым любовником, только чтобы не думать об этом. Потому что основа женского сердца – любовь, а основа вашего сердца – горечь.
Я дважды сталкивался с вами. Один раз, когда вы стояли на кряжу с подзорной трубою в руках, изучая крепость на татарском рубеже, и другой раз в Петербурге, когда вы приехали затем, чтобы убить Эмина. И вы сказали ему, тогда, у Фонтанки, помните, что хуже всего будет вероотступникам, что их ждет самая большая мука и что вы внимательно изучали этот вопрос. Да, вы действительно внимательно изучали Коран, только затем, чтобы понять: что будет на том свете тому, кто предал свою родину? Что должен чувствовать человек, отрекшийся от своей веры и мира, в котором он был воспитан? И что будет с вами, когда вы не сможете уже властвовать над своей ненавистью, и она захлестнет вас, и вы начнете убивать всех, кто с нею не согласен.
Вот какова ваша история. И вот почему мы с вами всегда будем врагами. Правильно ли я рассказал вашу судьбу, правильно ли определил ваши мысли и чувства? Может быть, я и неправ, в деталях. Но я прав по сути, прав в том, что увидел и понял. Так говорит голос внутри меня, и я знаю, что этот голос – голос бога, и вы боитесь этого голоса, иначе вы не приходили бы ко мне так часто и не говорили бы со мною, ежели бы не хотели, чтобы я открыл вам истину…
– Всё, что ты сказал, – загадочно скривил рот Черный осман, так что нельзя было понять, улыбается он, или сердится, – относится только к одному человеку – к тебе самому…
Магомет ушел и более не приходил. Очевидно, он вернулся на свой корабль. Я все лежал в чулане и думал о тех глупостях, которые я ему наговорил: видел ли я в действительности его судьбу, или же это была только игра моего воображения?
Глава сорок вторая,
в которой я прыгаю со скалы
Тем временем хитроумный план побега, составленный мною на корабле по наущению природного англичанина Круза, внезапно принес свои плоды. Вечером того же дня Пане Коханку собственной персоной явился ко мне, без сопровождающего.
– Хорошо врёшь, – ухмыльнулся он пьяною улыбкой, – смешно. Что, ты и в самом деле ездил по Невскому прошпекту на финских лосях?
– Да, – без тени сомнения проговорил я. – Возил рождественские подарки в Воспитательный дом.
– Выпить хочешь?
– Какой же русский не хочет выпить? – в том же шутливом тоне отозвался я.
Радзивилл протянул мне початую бутылку итальянского вина.
– Гарэлки бы, – печально сказал он, поправив свой рыжий ус. – Тоска…
– Так в чем же дело? – отвечал я. – Возвращайтесь на родину.
– Мне в Литву нельзя, я враг отечества. Всё Чарторыйские, изменники, оклеветали меня перед государем. Продали Польшу французам за духи да за тряпки…. Где доблесть лыцарская? Где воинство шляхетное, спасавшее Вену от турок? Никого не осталось, никого…
– Вы остались, – совсем уж льстиво сказал я. – Только вы запутались, по-моему. Вас используют, как пешку, в политической игре; ваша княжна; вы поверили ей, а она обманывает вас; обещает деньги, обещает войско, но на деле она заботится только о своем благосостоянии, а не о России или Польше… Вы же знаете это, зачем вы с ней?
– Затем, что баба красивая, – опять ухмыльнулся литовец. – Ведь ежели всё это правда; ежели нет бога, то и никакой загробной жизни нет, и всё, что остается от человека, это память в сердцах его соотечественников. И ежели будут вспоминать меня, скажут, вот, был такой Пане Коханку, красиво жил, красиво воевал, красиво любил; только одна красота и остается…
– Вы говорите глупость, – пошел я в наступление. – У вас нет денег, ваши поместья реквизированы, должность объявлена вакантной… Но есть то, чего у вас никто не может отобрать, – ваше имя. Русское правительство заинтересовано в том, чтобы вы вернулись на родину; потому что тогда можно будет сказать всем остальным конфедератам: вот, посмотрите, сам Пане Коханку примирился с Екатериною, и вы сможете жить тою же жизнью, что и раньше. У меня есть связи, я передам Панину, что вы жаждете примирения… Если вы, действительно, готовы на решительный поступок и не хотите более пресмыкаться перед этою… дрянью…
– И какой же решительный поступок, я, по вашему мнению, должен предпринять?
– Освободить меня.
Пане Коханку опять потрепал свои рыжие усы, а потом наклонился ко мне и прошептал на ухо:
– Сегодня в полночь я передам тебя русскому агенту. Дальше по коридору окно, которое выходит к морю; спустишься по веревке, внизу тебя будет ждать фелука; и не забудь сказать Панину, да…
«Es lebe die Freiheit!» – хотел было крикнуть я; но не крикнул.
* * *
Без криков и выстрелов, впрочем, не обошлось. Отворив в полночь незапертую Радзивиллом дверь, я пробрался к указанному окну; как вдруг в коридор вышла сама княжна Тараканова, в ночной сорочке и чепце. Увидев меня, прилаживавшего веревку, она на мгновение опешила, а потом заорала во всю свою немецкую глотку:
– Ганецкий! Доманский! А-а-а!
Я выбил окно ногой. Княжна нырнула в комнату, а потом выскочила, с пистолетом в руках. Медлить было нельзя; я отбросил веревку в сторону и, разбежавшись, прыгнул со скалы прямо в Адриатическое море, рядом с фелукой, стоявшей на якоре. Пуля просвистела над моею головой.
– Nein! Nein!
Так кричат, наверное, только пираты, из рук которых выскользает и падает в бушующую морскую пучину золотой ключ от сундука с сокровищами.