28 июня 1743 года. Деттинген

Мой дорогой Стенли!

Я пишу тебе в большом воодушевлении, не свойственном, по правде говоря, моей натуре, мизантропической и лишенной иллюзий. В этом отношении я напоминаю сам себе дублинского декана Свифта, того, что недавно сошел с ума. Элементарный diagnosis ex observatione подсказывает разуму, что бо́льшая часть человечества недалеко ушла от американских дикарей. Законы, которыми мы живем, суть припудренные обычаи, присущие любому обществу, в основе которого тщеславие и глупость, часто переходящие друг в друга, только у американцев это выражается в количестве снятых скальпов, а у англичан – в денежном эквиваленте.

Но довольно об ухе Дженкинса и прочем варварстве. С радостию сообщаю тебе, мой дорогой Стенли, что прагматическая армия, ведомая нашим королем Георгом, отбросила атаковавших нас вчера французов за Майн. Я сопровождал короля практически все время и могу сказать: никогда еще я не был так уверен в силе английского оружия. Конечно, я, как и все, не могу одобрить наши вынужденные траты на войну. Король щедро субсидирует империю, рассчитывая, очевидно, что это отведет угрозу от столь любезного ему Ганновера.

После боя по просьбе короля мне пришлось оперировать одного солдата. Пуля раздробила os frontale. Мне пришлось вынуть глаз и наложить повязку.

Передавай привет Б. Л. Я его очень люблю.

Твой Джон

P. S. Что ты думаешь о русских? Примут ли они участие в войне? Я читал у Томсона о русских красавицах, чистых, быстрых, пышногрудых и ловких в движениях на коньках.

12 мая 1745 года. Фонтенуа

Дорогой Стенли!

Мориц нанес нам унизительнейшее поражение. Я сам получил рану. Вот как это было. Под барабанный бой наши пехотные колонны двинулись на французов. Когда же мы подступили на расстояние выстрела, один из наших офицеров вышел вперед и сказал: «Джентльмены, стреляйте первыми!» Французы тоже сначала расшаркивались, но потом взвели курки и произвели залп, начисто выкосивший половину наших солдат.

Эта глупая война противоречит всему, что мы видели раньше. Рыцарства больше не будет, будут только кровь и смерть. Есть вещи, которых я не понимаю. Например, по какой причине просвещенные европейские государи убивают почем зря чужих и своих подданных. Не понимаю.

Джон

16 декабря 1745 года. Кессельсдорф

Дорогой Стенли!

Саксонская война, кажется, подошла к концу и, кажется, она вчистую проиграна. Честно говоря, я даже рад тому, что наш король не принимает в ней никакого участия, отвлеченный шотландским восстанием. Одна напасть уберегла нас от другой, куда более значительной.

Здесь лютый мороз, до такой степени, что всё вокруг покрыто замерзшими кровавыми лужами, а главное – совершенно нечего есть. Весь мой провиант последние несколько дней составляют кусок сухаря и гнилая солонина. Кругом горы окоченевших трупов, их никто не убирает.

Как только будет заключен мир, я планирую вернуться в Лондон и возобновить практику.

Твой Джон

7 мая 1747 года. Потсдам

Милый Стенли!

Я успешно достиг резиденции Фрица. Размах его построений поражает. По сравнению с Фридриховыми замыслами Версаль – детская рогатка супротив гаубицы. Я осмотрел его глаза и нашел их превосходными. Фриц обласкал меня и пригласил на музыкальный вечер, на коих он сам играет на флейте различные музыкальные сочинения. Так было и на этот раз. Все заняли свои места, король начал было настраивать флейту, как вдруг вошел офицер и подал письмо. Фридрих прочитал письмо и чрезвычайно взволновался, до такой степени даже, что я подумал было, наш добрый король Георг снова объявил ему войну. Однако страхи мои оказались напрасными.

– Господа, старый Бах приехал! – воскликнул Фридрих.

Всё зашумело. Послали нарочного к Баху, который остановился у своего сына, служившего в дворцовой капелле. Вскоре он явился, даже не переменив дорожного платья. Король попросил его опробовать инструменты работы фрейбергского мастера Зильбермана, которые нравились ему до такой степени, что он скупил их все, расставив в разных комнатах своего дворца. Король и Бах переходили из одной комнаты в другую, и всякий раз Бах садился к инструменту и импровизировал. Затем Бах попросил Фридриха дать ему тему, чтобы тотчас же, без всякой подготовки, сыграть на нее фугу. Король пришел в восхищение.

Музыка Баха кажется мне странной, но привлекательной. Ее особенность, возможно, в какой-то нотной игре, которая делает серьезное – несерьезным, и наоборот. Впрочем, я более привык к Генделю.

У Баха катаракта.

Твой Джон

18 июля 1750 года. Лейпциг

Мой друг Стенли!

Одно из главных достижений нашего века, наряду с оптикой и артиллерией, вне всякого сомнения, искусство рекламы. Печатный станок и слух – вот истинные короли Европы. Именно реклама свергает богов и возносит на вершину тех, чье имя было неизвестным. Люди по натуре своей глупцы, ищущие чуда и знамения. Достаточно развешать по городу листы с надписию о том, что в город приехал известный доктор, как они начинают в полной серьезности веровать в искупление первородного греха.

Я в Лейпциге, и я свидетель, и, кажется даже, инициатор оного чуда.

Началось все с того, что на третий день после моего прибытия в город ко мне явилась женщина, которая назвалась женой Баха Анной Магдаленой. Немедленно упав мне в ноги, она принялась причитать и выть, как ирландская старуха. Выслушивать подобные стенания просто невозможно. Она жаловалась мне на бедность, ничтожность быта, на то, что ей приходится записывать ноты за мужем и, наконец, на многодетность. Оказывается, они на пару с мужем наплодили двадцать детей, нимало не задумавшись о том, как они будут воспитывать их и выводить в люди. В общем, она упросила меня разрезать ее мужу катаракту.

После двух операций я заставил прозреть нашего кантора. Бах снова видит, несмотря на все те идиотские лекарства и примочки, которыми его потчует жена, вопреки моим рекомендациям, как то: лечение каплями на меде, лечение мочой, соком одуванчиков, марьиным корнем, мухоморами, серебряной водой, настоем календулы, чабрецом, соком из фенхеля и прочими народными средствами.

Ежели так будет продолжаться, я уверую в свою избранность.

Твой Джон

1 августа 1750 года. Дрезден

Стенли!

Бах умер от апоплексии. Его жена явилась ко мне с воплями и обвинениями в том, что я убил ее мужа. Я безуспешно пытался ей объяснить всю глубину ее простонародных заблуждений, показывал свои дипломы: базельский, льежский и кельнский. Всё впустую. Она назвала меня песочным человеком, осыпала проклятьями и пошла за городской стражей. Мне пришлось в спешке уехать.

Джон

3 мая 1752 года. Лондон

Здравствуй, Стенли!

Как же приятно после долгих странствий вернуться в старую добрую Англию! Рассчитываю увидеть тебя в Лондоне в самое ближайшее время. Выбирайся уже из своей глуши, здесь весело. Нередко можно лицезреть последнего оборванца и преступника, приветствующего шляпным поклоном модника с Бонд-стрит.

Всегда твой Джон Тейлор, доктор медицины

P. S. Сегодня оперировал Генделя. Кажется, катаракта решила сразить всех наших музыкантов.

13 августа 1759 года. Кунерсдорф

Стенли!

Извини, что пишу на скорую руку. Я судорожно осмысливаю события сегодняшнего дня и последних семи лет, всё, что произошло: смерть Баха и Генделя (весною еще я видел его в Лондоне дирижирующем Мессию; из пустых глазниц его сочилась кровь), изгнание буффонов из Парижа, неожиданный союз Георга и Фридриха, а главное – войну, вторжение в Европу диких гуннов и, по сути, гибель человеческой цивилизации. Мне кажется, этот мир ослеп в своем безумии, и я не смогу исцелить его, ни с помощью скальпеля, ни каким-либо иным способом.

Расскажу, впрочем, обо всем по порядку. Вчера на рассвете мы переправились через Одер и открыли огонь по русским. Фриц действовал по обычному своему обряду, бросая все силы на один из флангов и ломая его. Но эти русские… Стенли! Это не люди! Их мало убить, их надо еще повалить на землю. Мы крушили одну их батарею за другой, а они поднимались и снова шли в штыковую. Добавь к этому несусветную летнюю жару, смрад, пороховой дым, предсмертное ржание лошадей, залпы картечи…

Нас разбили ко всем собачьим чертям. Ядро разворотило брюхо Фридриховой лошади. Я видел, как он плакал. Наши части дрогнули и бросились к переправе. В давке погибло больше людей, чем на поле боя. За нами по пятам с гиканьем неслись калмыки, стрелявшие из луков.

Дорогой Стенли! Есть только один вопрос, который меня по-настоящему волнует: есть ли у человечества право на существование или же было бы проще, по совету декана Свифта, истребить людей и заменить их расой разумных лошадей? Мы с детства воспитаны в странной вере в то, что все будет хорошо. Мы с детства слышим сказки матушки Гусыни, в которых прекрасные принцессы оживают и встают из гроба, и принц находит Золушку. Но что если все это ложь? Что, если мы живем в страшной сказке?

Я думаю об этом сейчас, при догорающем пламени свечи, пламени, которое вдохновляет поэтов на великие поэмы, а музыкантов – на великую музыку. Но ежели подумать, Стенли, что такое свеча? Кусок сала, не более…

За сим я оставляю тебя, мой друг. Прости, если я заставил тебя задуматься о серьезных вещах. Не слушай меня. Слушай «Госпожу-служанку». Наслаждайся.

Навеки твой Джон Тейлор, Песочный человек