1. Ф.Д. Рузвельт и его влияние на характер советско-американских отношений

12 апреля 1945 г. Рузвельт ушел из жизни. Соединенные Штаты, страны антигитлеровской коалиции, в целом мировое сообщество потеряли в его лице выдающегося политического деятеля, сторонника недопущения на планете новых мировых конфликтов. Достаточно упомянуть только о его роли в образовании Организации Объединенных Наций, устав которой был принят уже после его смерти на Сан-Францисской конференции. Во многом благодаря позиции Рузвельта в течение 60 лет прошедших после 1945 г. новой мировой войны удалось избежать.

Ф. Рузвельт отрицательно относился к стремлению СССР добиться господства в восточной части Европы. Но он не шел на открытую конфронтацию со Сталиным и не желал следовать в русле стратегии У. Черчилля, готового принять вызов России в отношении территориально-политического раздела в Европе и совершить сделку, в основе которой лежали бы традиционные представления о праве великих держав. Л. Гарднер, анализируя динамику политики Ф. Рузвельта в отношении своих главных военных союзников, не без основания замечает, что события, происходившие на европейском континенте и в целом в мире, ставили президента перед самым сложным выбором в войне: «Он мог бы отойти от Великого союза и продекларировать особые цели США в ведущейся войне, – пишет историк. – Но он мог бы постараться минимизировать различия, имеющиеся среди союзников ради сохранения боевого “товарищества”, которое, как он надеялся, должно было стать переходным этапом к установлению разумного и безопасного мира. Для Ф.Д. Рузвельта выбор казался очевидным. «Прекрасные идеи» Атлантической хартии могли быть отложены до того момента, когда послевоенная стабильность позволила бы вновь обратиться к ним. Рузвельт никогда не высказывался (по крайней мере, публично), на каких условиях он базировал свой выбор, или как его собственные мысли развивались по ходу войны. На пресс-конференциях он делал намеки относительно трудностей процесса основания мира, но тропа, ведущая к ключам его понимания (как часто бывало в его случае) терялась в неопределенном направлении»336.

Черчилль хотел заверений от Сталина, что тот не будет вторгаться в традиционную сферу интересов Великобритании, и стремился убедить Америку активней участвовать в европейских делах, чтобы гарантировать это обстоятельство. После Ялты он сделал все для того, чтобы восстановить заслон на границах советского влияния, которое явилось результатом освобождения Красной армией ряда стран Восточной Европы. Такая стратегия не могла удовлетворить руководство США. Как подчеркивает Л. Гарднер, договоренности с СССР о разделе зон интересов, по мнению Вашингтона, были бы противоречивыми и нестабильными. Они вели бы к той же самой ситуации, которая не раз в прошлом предшествовала войне337.

Рузвельт выступил против «средиземноморской» стратегии Черчилля, в результате которой американские войска могли быть втянуты в борьбу с агрессорами на периферийном направлении, защищая тем самым британские интересы в противовес советским. Но все большую проблему представляла Россия, которая превращалась в сверхдержаву, способную препятствовать проникновению американского влияния в Европе и ряде других районов мира. Американские же интересы были рассчитаны на возможностях доступа к рынкам сырья или сбыта практически в любом регионе планеты, сохранение или распространение там прозападной социально-политической системы, что подразумевало и ограничение проникновения туда чуждой идеологии, экономики и жизненных ценностей. Исходя из этих интересов, территории, попавшие под влияние Советского Союза, не могли быть по американским критериям оставлены на произвол судьбы, – их возвращение в лоно Запада и распространение там западных ценностей стало вскоре одной из основных задач американской внешней политики. Еще в ходе войны «универсалистские» устремления Рузвельта все больше входили в противоречие с желанием Москвы раз и навсегда оградить свои западные границы от вражеского вторжения и укрепить свое влияние в Восточной Европе. «Универсалистский» подход в этом смысле был обречен на перевоплощение в своеобразный инструмент борьбы с политикой Советского Союза, и ответная реакция Москвы также не заставила себя долго ждать. Открытой конфронтации произойти не могло, пока в Европе и Азии оставались еще общие враги. Но к концу войны вопрос стоял уже не о том, какие концессии Запада удовлетворят Россию и не вызовут у нее желания посчитать себя ущемленной своими союзниками, а где будет проходить линия раздела между двумя различными системами. И президенту США так или иначе нужно было взвешивать на чаше весов, где и в чем состоит предел продвижения СССР в Европе, какой рубеж считать критическим для безопасности собственных американских интересов.

Как стали бы развиваться события, если бы Рузвельт не умер в 1945 г., а прожил дольше? Возможно ли было, чтобы советско-американские отношения не претерпели бы столь резких и негативных перемен, как это случилось в конце 1945 г. – начале 1946 гг., и тем более в 1947 году? Видимо, да. Но и тогда Рузвельту пришлось бы учитывать новую геополитическую расстановку сил. Необходимо при этом подчеркнуть, что еще до капитуляции Германии Европа стала для Америки и прежде всего для президента Рузвельта важнейшим звеном в конструировании всей будущей системы глобального влияния на мировые дела. Ликвидация присутствия США на континенте, в том числе военного, могла теперь рассматриваться только в случае воздействия крайне неблагоприятно складывающихся обстоятельств. О том, что это могли быть за обстоятельства, и какие при этом альтернативы существовали у правительства США, говорилось в «Меморандуме о возможном развитии отношений между США и СССР в послевоенное время», разрабатывавшемся в недрах Управления стратегических служб в марте – начале апреля 1945 г. С этим подробным меморандумом Ф. Рузвельт познакомиться не успел, и он лег на стол его преемника. Имеет смысл привести здесь пояснительную записку к документу, которую директор УСС У. Донован приложил 5 мая для нового хозяина Белого дома Г. Трумэна338. Некоторые ее строки весьма показательны:

«ПРЕЗИДЕНТУ, 5 мая 1945 г.

Приложенный к этой записке Меморандум подготовлен нашей Организацией (Управление стратегических служб. – М.М.), по запросу председателя Объединенного комитета стратегических исследований. Меморандум посвящен в основном будущим взаимоотношениям между Соединенными Штатами и Россией.

Его основной тезис заключен в следующем – главная цель Соединенных Штатов состоит сегодня в том, чтобы убедить Россию, что, с одной стороны, США готовы понимать и прислушиваться к проблемам СССР, но, с другой, готовы продемонстрировать решимость отстаивать собственные интересы. В меморандуме заостряется внимание на необходимости прогнозирования ситуации еще до того, как она станет критической. Для каждого конкретного примера ее развития предлагается наиболее подходящий компромисс, основанный на взаимодействии трех держав – США, России и Великобритании. Однако подчеркивается, что, возможно, мы будем не в состоянии ожидать, пока Россия полностью обнаружит свои намерения, и должны предпринять определенные меры для обеспечения собственной безопасности.

В Меморандуме делается предположение, что в течение ближайших 10–15 лет Россия будет избегать своего вовлечения в новый большой конфликт. Если в течение этого периода Америка будет проводить ясную и четко выраженную не провокационную линию, то для России это может послужить сдерживающим фактором.

Решающее значение будет иметь такое разрешение германского вопроса, которое будет удовлетворять интересам как СССР, так и Америки, в сфере которой находятся западноевропейские страны. Это обеспечило бы значительный противовес влиянию России. В Меморандуме предлагается сделать все возможное для поддержки в западноевропейских странах экономического благосостояния и популярных демократических режимов, которые во взаимодействии с Великобританией и Соединенными Штатами стремились бы создать баланс позиции России.

Если же военные представители почувствуют, что в ближайшие годы западные демократии не смогут выстоять против России, то возникнет необходимость уйти из Европы и обратить все силы на защиту нашего Западного полушария.

Поэтому необходимо предусмотреть следующие шаги:

1. Укрепление существующих и организацию новых баз в Атлантике.

2. Организацию совместной оборонной системы для всех американских стран. Этот пункт подчеркивается особо, поскольку побережье Южной Америки открыто для вторжения, и кроме того, она является важным источником сырья для нашей военной промышленности.

Что касается Азии, документ заостряет внимание на следующем обстоятельстве: мы не может игнорировать тот факт, что после разгрома Японии Россия станет на Дальнем Востоке еще более грозной силой. В подобных обстоятельствах в интересах Соединенных Штатов будет проводить в этом регионе политику, отличную от той, что рекомендована по отношению к Европе. В меморандуме подчеркивается, что в интересах нашей безопасности будет укрепление американских позиций на островах Тихого океана339.

Очень и очень многое зависело теперь от позиции нового американского президента.

 

2. Г. Трумэн: наследник или оппонент? Подходы к прежним договоренностям и продолжению сотрудничества в рамках всемирной организации по безопасности

Преемник Рузвельта Г. Трумэн, став президентом, заявил, что будет придерживаться той же внешнеполитической линии, что и его предшественник. Конечно, Трумэн не был посвящен в детали рузвельтовской концепции «четырех полицейских» и не знал динамики изменений его взглядов на взаимодействие с СССР по вопросу о будущем Европы. Но вряд ли кто-то мог претендовать (равно как и сейчас) на то, что найден ключ к пониманию всех оттенков глобальных внешнеполитических замыслов Рузвельта. В то же время Трумэн знал об «универсалистских» идеях президента и, обладая информацией об основных решениях межсоюзнических конференций, он в первое время после смерти Рузвельта полагался на опыт его важнейших помощников, среди которых были Г. Гопкинс и А. Гарриман, опирался на поддержку ведущих сотрудников Государственного департамента, занимавшихся разработкой рекомендаций в отношении европейских дел. Подобно Рузвельту Трумэн настаивал на соблюдении союзниками духа и буквы своих соглашений. Все эти факты, как отмечает К. Швабе, были свидетельством того, что новый президент желает продолжать сотрудничество с Советским Союзом в рамках Организации Объединенных Наций, основание которой ожидалось в ближайшее время341.

Соратником Рузвельта, дружественно настроенным к СССР, хотели видеть Трумэна и в Москве. По итогам первой после смерти 32-го президента США встречи со Сталиным, состоявшейся вечером 13 апреля 1945 г., Гарриман составил меморандум, содержание которого могло быть воспринято Вашингтоном в качестве свидетельства, что Советский Союз готов рассматривать Трумэна как наследника генерального курса Рузвельта и человека дела. На тот момент такое свидетельство было чрезвычайно важно для Белого дома, оно позволяло строить долгосрочные планы взаимодействия со своим союзником на основе преемственности, и более того – попытаться улучшить климат советско-американских отношений в выгодном для Вашингтона направлении. Сама смерть президента, соболезнования Сталина давали возможность получить от Кремля и некоторые политические дивиденды, чем также не замедлил воспользоваться американский посол.

Согласно записи Гарримана, войдя со своим помощником в кабинет Сталина, в котором находились также Молотов и переводчик Павлов, он отметил, что Сталин, очевидно, очень глубоко переживал новость о смерти Рузвельта. Советский лидер молча приветствовал посла и держал его руку в своей около 30 секунд, прежде чем попросил сесть. Сталин задал Гарриману много вопросов о президенте и обстоятельствах его смерти. Посол рассказал, что Рузвельт имел проблемы с сердцем в прошлом году, и доктор Макинтайр как-то сообщил ему, что президент может прожить еще много лет или умереть достаточно внезапно. Когда он поехал на отдых в Уорм Спрингс, он чувствовал себя хорошо и собирался вскоре вернуться в Вашингтон. Очевидно, что Рузвельт умер внезапно.

В связи со смертью президента Сталин высказал мнение, что не верит в изменения американской внешней политики. Гарриман также был убежден в этом, поскольку Рузвельт ясно высказал свои планы, касающиеся войны, иностранной политики и других вопросов. Он выбрал Трумэна в качестве вице-президента, поскольку тот всегда следовал его программе и разделял его точку зрения. «Мистер Трумэн, – добавил посол, – является тем человеком, который понравится маршалу Сталину – человек дела, а не слова»342*\f «Symbol» \s 10. Молотов заметил, что Трумэн не произносил много речей и не представлялся той личностью, которая любит публичность. Он приобрел уважение среди обеих американских партий. Президент знал, что для проведения в жизнь своих мирных планов ему потребуется одобрение Сената. Это стало одной из главных причин, почему он выбрал сенатора Трумэна своим ближайшим помощником.

Гарриман сказал, что удовлетворен тем, что президент Трумэн будет претворять планы Рузвельта в точном соответствии с тем, как их понимал бывший глава Белого дома. Сталин остался доволен этим высказыванием. Посол продолжил в том плане, что Трумэн, видимо, не будет стараться сделать ударение на своей персоне в будущей политике, но возьмет на себя смелость развивать ее предыдущие достижения. «С точки зрения внутренней политики он “нью дилер”343, но, возможно, занимающий центристскую позицию», – добавил Гарриман.

Посол не стал скрывать, что личность Трумэна, конечно, не могла бы иметь такого престижа, как у Рузвельта. До того, как он стал вице-президентом, его не особо хорошо знали в США, равно как и за рубежом. Это, по мнению Гарримана, могло бы стать причиной некоторого периода неопределенности, как во внутренних делах, так и международных. Это необязательно относится к ведению войны, а скорее к широкому кругу вопросов внутренней и внешней политики. Могут, например, возникнуть осложнения в связи с предстоящим открытием конференции в Сан-Франциско. Американцы пока не знают, как поведет себя Трумэн. Однако Гарриман высказал убежденность, что вскоре он завоюет полное доверие граждан США. Более того, он сказал, что маршал Сталин может оказать содействие президенту на это время, что положительно скажется на стабилизации всего общественного мнения в США. Американцы знали Рузвельта и Сталина как людей, имеющих близкие личные взаимоотношения. В этот момент советский лидер прервал посла следующими словами: «Президент Рузвельт умер, но его дело должно продолжать жить. Мы поддержим президента Трумэна всей нашей силой и желанием». Затем Сталин попросил посла передать эти слова самому Трумэну.

Гарриман сказал, что собирается выдвинуть перед маршалом Сталиным предложение, которое, видимо, будет очень трудно реализовать. «Я обдумывал, чем маршал Сталин мог бы помочь президенту Трумэну стабилизировать ситуацию в Америке и уменьшить беспокойство, вызванное смертью Рузвельта, – записал посол. – Я сказал, что уверен – самый эффективный путь заверить американских граждан и весь мир в желании Советского Союза продолжать сотрудничество с нами и с другими Объединенными Нациями – это приезд мистера Молотова в настоящее время в Соединенные Штаты». Речь шла о том, чтобы Кремль отменил свое несогласие на визит наркома иностранных дел СССР в США для участия в открытии Сан-Францисской конференции344. Гарриман предложил, чтобы Молотов остановился в Вашингтоне, встретился там с президентом, а затем проследовал в Сан-Франциско (даже если он смог бы пробыть на конференции всего несколько дней). Американский посол предложил дать в распоряжение советского наркома самолет Рузвельта, на котором тот совершал в феврале 1945 г. свой перелет в Крым. Гарриман сказал, что Молотов доберется на нем до Вашингтона за 36 часов и даже пошутил, что на самолете можно будет нарисовать красную звезду и «разбавить» экипаж советскими пилотами. Сталин ответил, что «он бы предпочел зеленую звезду». После этого посол заявил, что Молотов может долететь до США с большим комфортом и скоростью и, если маршал того пожелает, «мы могли бы выкрасить в зеленый цвет весь самолет». Все это время советский нарком, по наблюдению Гарримана, бормотал себе под нос: «время, время, время». Гарриман продолжал уговаривать советских руководителей, подчеркивая важность такого жеста со стороны СССР в период, когда вся Америка погружена в глубокий траур. «Весь мир отнесется к визиту как событию, имеющему огромное стабилизирующее влияние».

После небольшой дискуссии, состоявшейся между Сталиным и Молотовым относительно дат открытия конференции в Сан-Франциско и созыва Сессии Верховного Совета СССР, Сталин спросил Гарримана, выражает ли он свое личное мнение. Посол ответил, что это его личная инициатива, но он полностью уверен, что мнение и желание президента и Государственного департамента абсолютно идентичны. После этого маршал Сталин заявил, что «приезд Молотова в Соединенные Штаты, хотя это и является трудным делом в настоящее время, будет организован». Однако Сталин дал понять, что это решение базируется на заверениях Гарримана, что президент и госсекретарь действительно считают прилет советского наркома в Вашингтон и Сан-Франциско важным делом345.

Интересно проследить реакцию американского Госдепартамента на согласие Сталина послать Молотова в Сан-Франциско, высказанное в беседе с Гарриманом. Очевидно, что после смерти Рузвельта многие ответственные государственные деятели в Вашингтоне рассчитывали добиться от Москвы более серьезных уступок по политическим вопросам и воспринимали визит советского наркома в США как первый шаг в этом направлении. А. Иден, прибывший в американскую столицу, писал 15 апреля 1945 г. У. Черчиллю: «Посол и я беседовали со Стеттиниусом вскоре после моего прибытия сегодня утром. По словам Стеттиниуса, Сталин и Молотов проявили признаки глубокой печали в связи со смертью президента. Сталин спросил Гарримана, может ли он внести в такой момент какой-либо вклад, который способствовал бы укреплению единства великих союзников. Стеттиниус заявил, что, к счастью, Гарриман не ответил сразу: “Польша”, а вместо этого сказал, что было бы хорошо, если бы Молотов смог приехать на конференцию в Сан-Франциско. Стеттиниус ухватился за это и послал телеграмму, предлагая, чтобы Молотов не только приехал в Сан-Франциско, но и чтобы он сначала заехал для переговоров в Вашингтон. Час тому назад Стеттиниус позвонил мне и сказал, что русские согласились на это и Молотов прилетит на американском самолете, который уже послан за ним. Поэтому я полагаю, что он будет здесь ко вторнику, когда, я думаю, мы займемся польским вопросом. Все это хорошие новости, но… остается еще выяснить, какую позицию займет Молотов… Он [Стеттиниус] выразил надежду, что Вы [Черчилль] сможете отметить, что в свете совещания трех министров иностранных дел события приняли новый оборот. Я согласился, но сказал, что, по-моему, русским не вредно узнать, как серьезно мы обеспокоены тем, что московская комиссия до сил пор не смогла добиться прогресса на основе ялтинских решений. Я твердо считаю, что мы должны оказывать на русских постоянное давление…»346

Трумэн не остался в стороне от мнения своего и британского руководителей внешнеполитических ведомств, считавших, что настало время оказать более сильное и непосредственное давление на Москву относительно «польского вопроса». Новый президент выбрал жесткую линию в отношениях с СССР. В ее основе лежала апелляция к строгому соблюдению предыдущих союзных договоренностей, заключенных при участии его предшественника. Через 10 дней после смерти Рузвельта Трумэн встретился в Вашингтоне с Молотовым, направлявшимся на конференцию в Сан-Франциско. В ходе беседы они коснулись достигнутых на конференции в Ялте договоренностей о проведении свободных выборов в Польше и имевшихся противоречиях по этому вопросу. После этого переговоры приняли довольно резкий характер. Президент повел беседу в однозначно обвинительном ключе. На слова Молотова, что так с ним «никто в жизни не разговаривал», Трумэн, никогда не отличавшийся дипломатическим тактом, ответил: «Выполняйте заключенные вами соглашения, и с вами не будут так разговаривать»347.

Но впереди предстояла конференция в Сан-Франциско, где было необходимо искать пути взаимодействия с Советской Россией. На повестке дня стоял вопрос о согласовании между Москвой, Вашингтоном и Лондоном, при участии других членов антигитлеровской коалиции, приемлемых рамок функционирования новой всемирной организации – Организации Объединенных Наций, и прежде всего Совета Безопасности ООН. На этом вопросе следует остановиться несколько подробней. Америка, значительно укрепившая в ходе войны свои международные позиции, стремилась к их закреплению, и это в полной мере проявилось уже в ходе Думбартон-Окской конференции (21 августа – 28 сентября 1944 г.). Основные разногласия там возникли по вопросу порядка голосования в будущем Совете Безопасности. Делегация СССР настаивала на том, чтобы все решения, относящиеся к предупреждению агрессии, принимались большинством голосов и при согласии представителей всех постоянных членов Совета. Представители же США и Великобритании не соглашались на участие в голосовании страны, непосредственно затронутой спором. Такая позиция западных держав могла поставить представителя СССР в Совбезе в невыгодное положение. Вопрос был отложен. В последующем в переписке между Рузвельтом и Сталиным был достигнут компромисс, который вошел в протокол Ялтинской конференции. Суть его была в том, что важнейшие вопросы требовали единогласия постоянных членов, для решения процедурных хватало большинства. После смерти Рузвельта на Сан-Францисской конференции (24 апреля – 26 июня 1945 г.) советская делегация, которую до 8 мая возглавлял В. Молотов, а затем А. Громыко, придерживалась этой «ялтинской формулы», в то время как США и Великобритания вновь заговорили об ограничении принципа единогласия. Благодаря настойчивости советской стороны 7 июня удалось прийти к соглашению, сохраняющему принцип единогласия. Согласно Уставу ООН решения Совета безопасности по всем, кроме процедурных, вопросам считались принятыми, когда за них подали голоса семи членов Совета, включая совпадающие голоса всех его постоянных членов. Вводившееся, кроме того, «право вето» гарантировало, что Совет Безопасности не будет использован каким-либо государством или группой государств в своих целях348.

Для администрации Трумэна, равно как ранее для Рузвельта и его ближайших сотрудников, одним из ключевых был вопрос о механизме функционирования ООН. Именно эта организация в перспективе могла послужить гарантией продолжения взаимодействия США и СССР на международной арене (в том числе в Европе), и именно в рамках ООН СССР мог быть подвергнут жесткой критике, а возможно и попасть под неослабное давление за свою политику по отношению к другим странам.

Было бы неправильным утверждать, что Трумэн изначально хотел разрушить климат доверия и прервать то сотрудничество, которое установилось между СССР и США в военное время. Он, также как и Рузвельт понимал, что от будущего взаимодействия с Москвой – прежде всего в европейских делах – будет зависеть очень многое. Речь шла и о возможностях сохранения длительного мира на континенте и об отношении к самому Трумэну американских избирателей. Неделимость Европы, открытые зоны влияния в тех европейских странах, которые граничили с СССР, плюс общая политика в обращении с Германией воспринимались новым президентом как своеобразный завет от своего предшественника. Известно также, что Трумэн не согласился с Черчиллем на сохранение американских и английских войск на тех германских территориях, которые по ялтинским соглашениям должны были отойти в зону оккупации СССР. Союзные войска были вскоре отведены в свои сектора к явному неудовольствию британского премьера. В то же время Трумэн напоминал Сталину о необходимости придерживаться статей «Декларации об освобожденной Европе», считал необходимым проведение свободных выборов в Греции, Румынии и Болгарии. В отношении Польши Трумэн продолжал настаивать на выполнении ялтинской формулы, чтобы добиться расширения варшавского правительства за счет «лондонских поляков» и провести выборы в Польше по системе, принятой в западных демократических странах. Трумэн во многом следовал курсу Рузвельта, в том числе его оценкам действий Советского Союза в Европе и политике, направленной на утверждение американских интересов на европейском континенте.

Но есть ли основания утверждать, что Трумэн оставался, как и Рузвельт, последовательным адвокатом сохранения сотрудничества с СССР в послевоенном мире? На этот вопрос следует ответить отрицательно. Основное различие в их политике по отношению к Москве заключалось в том, что Трумэн не только прислушивался, но и стал отдавать предпочтение негативным оценкам и прогнозам ведения дел с Советским Союзом, которые неизбежно вели к обострению имевшихся противоречий. В этом смысле позиция Трумэна ускоряла назревание конфронтации между Востоком и Западом. Первым шагом Трумэна в этом направлении явилась «жесткая» беседа с Молотовым во время их встречи в Вашингтоне в апреле 1945 г.

 

3. Ужесточение оценок: рекомендации американских дипломатов о будущем взаимодействии с СССР на европейском континенте

Все большую активность в конце апреля 1945 г. начинала приобретать деятельность американского посла в СССР А. Гарримана и главы военной миссии США Дж. Дина, направленная на адаптацию более жесткой политики во взаимоотношениях с Москвой. Одновременно настал «звездный час» Дж. Кеннана, стремительно выдвигавшегося на одну из первых ролей не только в московском посольстве США, но и во всей американской дипломатии349*\f «Symbol»\s 10. Его стремление четко разграничить зоны ответственности великих держав в Европе имело цель, с одной стороны, избежать преждевременного для западных союзников столкновения интересов и растраты сил в регионах, где доминировали просоветские силы, с другой – создать надежный заслон распространению влияния России на континенте. Подобная линия позволила бы США и Великобритании мобилизовать собственные политические и идеологические ресурсы и использовать уступки Москве для укрепления своих позиций в центре и на западе Европы. Кеннан не упускал из виду и экономическую составляющую будущего взаимодействия с СССР в европейских делах, превосходящую мощь американской экономики по сравнению с возможностями Советского Союза, что в перспективе могло привести к хозяйственному краху подчиненных России стран и их вынужденному обращению за западной помощью.

Еще 24 февраля 1945 г. Кеннан подготовил записку для Гарримана, в которой сразу поставил вопрос, что пришло время для откровенного разговора и реалистичных рассуждений о Советском Союзе. «Я не верю, – писал он, – что русские разрешат экспортировать прибавочный продукт из-под контрольных им регионов в какую-либо другую страну, кроме как собственно в Россию. Исключение могут составлять те случаи, когда такой экспорт будет приносить им непосредственные и важные политические дивиденды. Насколько я знаю, к настоящему времени не было назначено ни одного советского представителя, готового вести международные дискуссии на базе, выходящей за рамки строго определенных советских интересов. Идея сидеть за одним столом с советскими представителями и обсуждать с ними детали помощи Европе в широком гуманитарном аспекте – вне зависимости от национальных интересов – в прошлом никогда не воплощалась на практике. Такие переговоры предполагали бы фундаментальное изменение всех мотивов и методов, присущих советской внешней политике, но свидетельств такого изменения мы не имеем. Мы не получим никакой ясности в вопросах экономического состояния Европы на ближайший период, если не признаем следующие факты: а) мы не можем проводить с русскими совместные акции для разрешения этих вопросов; б) регионы, оккупированные советскими войсками, выходят из пределов нашего влияния и ответственности; в) проблемы остающихся регионов Европы необходимо разрешать отдельно, без взаимосвязи с областями оккупированными СССР.

Все это очень серьезное дело, – продолжал Кеннан. – Из-за того, как мы поведем себя, будет во многом зависеть успех нашего рискованного предприятия по оккупации, помощи и реконструкции Западной Европы. Я не желал бы разделять какую-либо ответственность за то, что случится, если мы из уважения к химере сотрудничества с Советским Союзом, под которым не имеется никаких оснований, кроме нашего собственного желания, будем продолжать упускать возможность принятия срочных и эффективных акций внутри нашей собственной сферы»350.

Линия, предлагаемая Кеннаном, не только находила поддержку у Гарримана, но и побуждала его самого вести более активную пропаганду перемен в отношениях с Советским Союзом. Вскоре посол получил возможность публично высказать перед представителями Государственного департамента свои оценки политики России и рекомендации относительно американской реакции на поведение Москвы, часть которых он обозначил в своем неотправленном послании в Вашингтон еще 21 марта. Возвратившись после смерти Рузвельта на некоторое время в Вашингтон, посол присутствовал 20 и 21 апреля 1945 г. на заседаниях Руководящего рабочего комитета государственного секретаря, проводившихся под председательством заместителя госсекретаря США Дж. Грю. 20 апреля Гарриман сделал доклад о взаимоотношениях с Советским Союзом. Он отметил, что В. Молотов посетил американское посольство в Москве сразу же после получения известия о смерти Рузвельта. Нарком выразил самые глубокие соболезнования и задал вопросы, касающиеся нового президента Трумэна. В ответ Гарриман сказал, что личность Трумэна была выбором самого Рузвельта. На следующий вечер Гарриман встречался со Сталиным, который также задавал много вопросов. На этой встрече Сталин согласился, чтобы Молотов (вероятно, против своего желания) прибыл в США, чтобы увидеться с Трумэном, а затем отправиться в Сан-Франциско. Такое поведение Сталина, подчеркнул Гарриман, в глазах мирового общественного мнения должно было послужить свидетельством того, что советский лидер готов вести дела с президентом Трумэном так же, как он вел их с Рузвельтом.

В беседе со Сталиным Гарриман затронул и ситуацию в Польше. Передавая представителям Государственного департамента свои впечатления о дискуссиях в Москве по этому вопросу, посол заявил, что русские нарушают достигнутые договоренности и игнорируют статьи «Декларации об освобожденной Европе». В отличие от Соединенных Штатов, которые действуют прямо и открыто, СССР адаптировал атмосферу подозрительности и интриг. «Более того, – подчеркнул Гарриман, – русские воспринимают американское отношение к этой проблеме как свидетельство нашей слабости… Совершенно очевидно, что русские после разговоров с Берутом и его компанией не желают иметь договор, в котором польский вопрос был бы разрешен так, как это предусматривалось в Ялте…» Москва не желает проводить такую реорганизацию польского правительства, которое ослабило бы «люблинскую группу». И все это происходит несмотря на то, что Миколайчик и другие старые польские лидеры приветствовались бы большинством поляков. «В отношении Польши, – добавил Гарриман, – мы не должны отступать от своей позиции».

Гарриман прямо заявил, что «чувствует, что пришло время избавиться от страхов в ведении дел с Советским Союзом и показать ему, что мы полны решимости отстаивать нашу собственную позицию». Гарриман согласился с Дж. Грю, что в этом отношении у Америки имеется много рычагов. «Более всего, – подчеркнул посол, – русские боятся оказаться лицом к лицу с объединенным Западом. Поэтому, наши отношения с Советским Союзом могли бы серьезно исправиться, если бы мы разрешили некоторые спорные вопросы с Великобританией и Францией».

В ходе заседания Дж. Грю задал Гарриману вопрос – до какой степени советские лидеры бояться изоляционизма? Посол ответил, что их главная проблема в поддержании внутреннего контроля. Люди очень стремятся иметь дружественные отношения с остальным миром, особенно с Соединенными Штатами. Несмотря на то, что власть ликвидировала всю оппозицию, она все еще чувствительна к требованиям общественности. Гарриман сомневался, чтобы СССР стремился к разрыву с США.

«Базисное и непримиримое отличие в целях США и Советского Союза, – заметил посол, – состоит в настойчивом желании последнего обеспечить безопасность за счет распространения своих концепций по всему миру, – насколько это позволяют возможности… Это видно по планам СССР основать дружественные левые правительства в приграничных ему странах – Румынии, Болгарии, Польше – используя при этом секретную полицию и антидемократические методы». Гарриман придерживался мнения, что, удерживая под контролем приграничные районы, СССР может попытаться проникнуть и в другие страны – расположенные далее на запад. Выход состоит в том, чтобы Соединенные Штаты, насколько это возможно, отстаивали свои интересы в противовес с Советским Союзом на территории его нынешних приграничных районов.

Отвечая на новый вопрос Дж. Грю, касающийся линии поведения, которую мог бы предложить посол в Москве, Гарриман сказал, что «прежде всего, США должны внимательно рассмотреть ряд вариантов. Например, если Соединенные Штаты присоединятся к Великобритании в поддержке существующего реакционного правительства в Иране, мы многое потеряем. Каждый случай должен стать предметом отдельного рассмотрения, – добавил он». Посол подчеркнул, что Америка должна восстановить уважительное отношение к себе. «США не должны терпеть неуважительное отношение к своим гражданам и игнорирование своих интересов». В качестве примеров он привел случай с американским моряком, задержанным в Мурманске по обвинению в пьянстве, ситуацию с несколькими американскими летчиками, находящимися в СССР фактически на положении заложников из-за того, что их подозревали в поддержке польского подполья, а также отмену операций американских ВВС с авиабазы в Полтаве.

Гарриман обратил особое внимание, что Соединенным Штатам следует избегать той ситуации, когда русские могли предположить, что американцы готовы внести значительные коррективы в свою политику. В отношении образования новой международной организации по безопасности посол предвидел вероятное выявление базовых различий в позициях СССР и США. В этом случае, подчеркнул он, «наряду с выражением своего разочарования тем фактом, что Советский Союз стоит в стороне от нашей линии, мы должны показать ему, что намереваемся идти вперед с теми нациями, которые смотрят на проблемы так же, как и мы. В то же время мы всегда должны быть рады приветствовать плодотворное сотрудничество».

Относительно помощи СССР по ленд-лизу Гарриман особо подчеркнул ситуацию в Румынии. По его словам, «после вхождения в эту страну русские сняли значительное количество оборудования с румынских нефтедобывающих предприятий. Не приняв мер к тому, чтобы использовать возможности румынских месторождений, русские одновременно запросили нас об увеличении поставок им бензина в рамках программы ленд-лиза. Мы согласились это сделать, даже несмотря на то, что наше предложение о трехсторонней комиссии по Румынии было отвергнуто Москвой»351.

На следующий день, 21 апреля 1945 г., Гарриман вновь был приглашен на заседание Руководящего рабочего комитета государственного секретаря, где продолжил высказывать свое мнение о современной политике Советского Союза. Дискуссии развернулись по широкому кругу проблем. Дж. Грю зачитал телеграмму от американского посла в Париже Джефферсона Кэффери, в которой тот передавал возросшее беспокойство французского правительства относительно русской экспансии в Европе. Гарриман прокомментировал этот факт как свидетельство изменений в позиции французов со времени последнего визита генерала де Голля в Москву и подчеркнул желательность разрешения американских противоречий с Францией, равно как и с Великобританией. Мистер Данн в этой связи информировал Гарримана о том, что Государственный департамент делает все от него зависящее, чтобы улучшить отношения с Францией и заверить ее правительство, что американцы собираются работать с ним на базе дружественных отношений и поддержки. Данн добавил, что единственной трудностью является Индокитай, положение в котором сейчас изучается.

После этого Гарриман сделал следующее заявление: «Планы русских основать государства-сателлиты являются угрозой для всего мира и для нас. Предлагаемое Москвой объяснение, что эти страны должны служить барьером против будущей опасности со стороны Германии, есть не что иное, как прикрытие для ее новых планов». Посол согласился с замечанием Дж. Грю, что дело обстояло бы по-другому, если бы СССР не собирался установить полный контроль в странах-сателлитах, и если бы они входили не более чем в сферу его влияния. Гарриман указал и на некоторые регионы, где, по его мнению, советская политика может вызвать очередные неприятности. В них входили Македония, Турция и особенно Китай. «Если Чан Кайши не сможет договориться с коммунистами еще до того, как русские оккупируют Маньчжурию и Северный Китай, – отметил посол, – Москва определенно собирается образовать в этих районах просоветский коммунистический режим. В этом случае мы получим полностью разделенный Китай, который будет еще труднее объединить. До какой степени русские будут продвигаться во всех направлениях, зависит от степени нашего давления».

Перед тем как обсудить конкретные меры по противодействию подобной политике Советского Союза, Дж. Грю вновь поднял вопрос об имеющихся у Соединенных Штатов рычагах. Он заметил, что «СССР, кажется, нуждается в американских деньгах и снабжении», и спросил Гарримана – «до какой степени на самом деле Россия зависит от США; другими словами, как много рычагов имеется у американцев?». Посол ответил, что Советский Союз особенно нуждается в продукции американского машиностроения, механическом оборудовании, технологии производства («ноу хау») во многих областях. Он привел также примеры с оборудованием для химической промышленности, угледобычи, энергетики, железнодорожного транспорта. «Во время войны, – добавил он, – мы покрывали весь русский дефицит в самых существенных материалах».

«Очень важно, – продолжил Гарриман, – не переоценивать силу Советского Союза. Его армия чрезвычайно эффективна, но представляет собой дезорганизованную массу людей. Почти все ее транспортное оснащение и значительная доля продовольственного снабжения поставляются нами. Страна все еще фантастически отсталая. Там нет нормальных автодорожных коммуникаций, железнодорожная система развита недостаточно, и 90 % населения Москвы пребывает в таких условиях, которые можно сравнить только с жизнью в наших самых убогих трущобах». В то же время Гарриман выразил уверенность в успехе продолжающегося советского наступления, подчеркнув, что русские «будут брать под свой контроль все, что они могут взять путем запугивания». В качестве наглядного и неприятного для США примера такого развития событий он привел назначение советского представителя в качестве главы миссии ЮНРРА352 в Польше. Это назначение, по мнению посла, позволяло русским использовать снабжение по линии этой международной организации против американской политики. Он вновь обратил внимание на необходимость твердого отстаивания интересов США в «польском вопросе», равно как и поддержания контроля за деятельностью всех агентств, ведущих дела с Советским Союзом. Последнее позволяло усиливать или ослаблять нажим на СССР, когда этого требовала ситуация.

Помощник государственного секретаря США по экономическим вопросам У.Л. Клейтон вернулся к вопросу о ленд-лизе. Он признал, что на ведущихся в то время дискуссиях по вопросу снабжения освобожденных территорий было подчеркнуто, что если США «поставляют в освобожденные районы жиры, масло, сахар, то отправка этих продуктов в Советский Союз должна быть остановлена. Снабжение СССР мясом также необходимо сократить». Соглашаясь с Клейтоном, Гарриман добавил, что освобожденные районы Западной Европы должны обеспечиваться нами в первую очередь. Более того, посол в Москве считал, что не должно быть 5-го протокола по ленд-лизу для СССР (4-й протокол, рассчитанный на 12 месяцев и заканчивающийся 30 июня 1945 г., был подписан 17 апреля 1944 г.). После истечения срока действия 4-го протокола мы должны обеспечивать лишь абсолютный минимум русских запросов. «Когда война в Европе закончится, – сказал Гарриман, – СССР должен развернуть обширное производство, необходимое для того, чтобы покрыть нужду во многих областях хозяйства, и наши поставки должны быть соответственно сокращены. Мы должны продолжать выполнять ограниченный объем запросов и отправлять те материалы, которые будут использоваться на Дальнем Востоке»353.

У. Клейтон, Д. Ачесон и другие ответственные лица Госдепартамента обсудили с Гарриманом и вопрос о предоставлении СССР в послевоенное время финансовых кредитов. Все согласились, что денежная помощь Москве могла бы стать одним из рычагов влияния на ее политику. Гарриман, однако, считал преждевременным идти на предоставление СССР долгосрочного кредита, и полагал, что лучшим способом проверить действенность этого рычага станет кредит сроком на один год.

В конце заседания Гарриману был задан вопрос о советско-британских отношениях. Посол отметил, что в октябре 1944 г. Черчилль приезжал в Москву и добился советского согласия на свободу английских рук в Греции в обмен на признание важности Румынии как территории, по которой проходят линии снабжения для Красной армии. Между тем, Черчилль имел в виду, что в Румынии к западным союзникам будут относиться так же хорошо, как к русским в Италии. Однако этого не произошло. В отношении Югославии было решено, что Великобритания и Советский Союз будут иметь в ней равные интересы, но Тито сейчас на 100 % человек Сталина. Что касается Польши, то британцы (даже больше, чем американцы) намерены строго настаивать на выполнении в отношении этой страны ялтинских договоренностей. В то же время Гарриман признал, что без американской поддержки англичане будут вынуждены вновь обратиться к формированию зон влияния.

В заключение посол в Москве еще раз подчеркнул, что «если наше правительство использует необходимые средства и будет оставаться твердым, то задача сдерживания Советского Союза станет реальной»354.

Содержание заседаний комитета Государственного департамента США 20 и 21 апреля 1945 г. – достоверный документ, раскрывающий тот настрой в отношении Советского Союза, который имелся в то время у руководящих членов американского внешнеполитического ведомства. Оценки Гарримана придавали им уверенность в правильности избранной стратегии. Новый президент США, который не только не был искушенным знатоком в области внешнеполитической стратегии, но и не имел необходимой практики в плане ведения дел с представителями Госдепартамента, был во многом обречен оказаться в зависимости от консолидированного мнения опытных дипломатов США. В этом отношении встречу Гарримана с членами Руководящего рабочего комитета государственного секретаря можно рассматривать как одно из важных звеньев в процессе ужесточения американских оценок действий СССР в европейских делах. Такое ужесточение было подготовлено всем предшествующим развитием межсоюзнических отношений конца 1944 – начала 1945 г., но в полном объеме проявилось лишь после смерти президента Рузвельта. Жесткие оценки ускоряли поворот американской политики, прежде всего курса самого Трумэна, в сторону отказа от послевоенного сотрудничества с СССР.

 

4. Ревизия отношений к СССР и ее инициаторы, весна – начало лета 1945 г.

Еще одним важнейшим источником формирования американского курса в отношении СССР являлось мнение высших военачальников США. Смерть президента Рузвельта и окончание войны в Европе по сути устранили основные заслоны, препятствовавшие кардинальному повороту в суждениях западных военных планировщиков о России. Речь идет, главным образом, о генералах и адмиралах Комитета начальников штабов США и Объединенного комитета начальников штабов союзников355. Поворот, прежде всего, заключался в отказе продолжать рассматривать Россию в качестве будущего союзника в международных делах и в начале разработки проектов отношения к ней как к потенциальному сопернику. Подобная ревизия назревала уже давно, но проявилась лишь в апреле 1945 г. Еще в начале этого месяца многие американские военные рассуждали в категориях объективной военной необходимости сохранения с СССР союзнических отношений, взаимного уважения национальных интересов для будущего мира. Трудности в диалоге казались вполне преодолимыми, хотя никто их не отрицал.

Так, 5 апреля 1945 г. главной проблемой, обозначенной в докладе Объединенного комитета стратегического обзора в Комитет начальников штабов США, считалась задача «сохранения единства среди союзников». Отмечалось, что существуют трудности во взаимодействии с СССР, но хотя многие моменты в поведении Москвы и вызывают раздражение, взятые по отдельности, они сравнительно не опасны для продолжения сотрудничества в войне. Однако, если американское правительство прибегнет к политике ответных действий аналогичного характера, а СССР, в свою очередь, станет на них реагировать, все это может привести к разрыву союза. Составители документа подчеркивали, что «большинство примеров отсутствия со стороны русских должного сотрудничества с нашими военными властями касаются свободы передвижения американцев по территории, занятой Красной армией. И хотя такое передвижение весьма желательно с военной точки зрения, решение вопроса о нем нельзя рассматривать в качестве фактора, оказывающего существенное влияние на общий ход войны. С другой стороны, интересы и намерения русских на этих территориях являются фундаментальной частью их национальной политики. Советская концепция послевоенной национальной безопасности оказывается вовлеченной в союзнические взаимоотношения…»

В докладе признавалось, что некоторые интересы России противоположны интересам Соединенных Штатов, и многие политические разногласия между ними еще не разрешены. Тем не менее, любой адекватный ответ на действия Москвы лишь усилит ее подозрения к Вашингтону. Поэтому Объединенный комитет стратегического обзора рекомендовал воздерживаться от подобного рода шагов, а в надлежащее время приложить усилия, чтобы разрешить существующие между двумя странами незначительные противоречия. Далее упоминались негативные последствия «бернского инцидента», в результате которого возникло недопонимание среди союзников. Высказывалось предположение, что оно стало не чем иным, как следствием провокации со стороны Германии, воспользовавшейся выгодным стечением обстоятельств. Для восстановления доверительных отношений с Москвой считалось крайне желательным пригласить высокопоставленных советских военных на Западный фронт, где им было бы предоставлено право наблюдать за развитием операций союзных войск и рекомендовать главе Военной миссии США в СССР (генералу Дину), что нет насущной необходимости предпринимать рекомендуемые им жесткие меры в ответ на действия советской стороны356.

Прошло всего полмесяца после того, как американские начальники штабов были ознакомлены с докладом Объединенного комитета стратегического обзора, но буквально за две недели в их оценках произошли самые серьезные изменения. 20 апреля 1945 г. упомянутый в предыдущем докладе глава Военной миссии США в Москве генерал Дин был приглашен на закрытое заседание Объединенного комитета начальников штабов. Заседание проходило на фоне смерти Рузвельта и начавшегося решающего наступления Красной армии на столицу Третьего рейха. Ранее Дин уже неоднократно писал в Вашингтон о необходимости провести ревизию отношений с Советским Союзом. 16 апреля 1945 г. он подготовил меморандум, в котором говорилось, что прежняя политика помощи СССР достигла своей цели. Но «вместе с ее успехом возникла новая и очень серьезная ситуация. Теперь мы имеем перед собой, – продолжал он, – не только Россию – победительницу Германии, но и страну, которая уверена, что ее сила дает ей право доминировать над своими союзниками…»357

Дин ценил вклад, внесенный Советским Союзом в разгром нацизма, однако, говоря о роли Красной армии в войне, он высказывал комментарии, которые явно принижали решающее значение борьбы на Восточном фронте. Следует отметить, что такие комментарии давались на фоне нарастания напряженности в отношениях СССР – США. Так, вскоре после окончания войны, вспоминая свою остановку в Сталинграде осенью 1943 года, отмечая мужество советских людей, участвовавших в обороне города, он, тем не менее, добавлял: «Наравне с Мидуэем, Ленинградом, Ремагеном и высотами в Арденнах, Сталинград будет, несомненно, признан местом, где решалась судьба войны»358. Мало того, что Дин дал пять названий сражений, три из которых не относились к Восточному фронту, он совершенно забыл упомянуть, что на советско-германском фронте против СССР действовало 190–270 дивизий вражеских войск, а против союзников до июня 1944 г. – 7–26, и даже в январе 1945 г. советским войскам противостояло 195 дивизий, тогда как союзникам в Западной Европе – 74. Кроме того, Дин упускал из виду такие важнейшие события, как Московская, Курская битвы, операция «Багратион», которые наряду со Сталинградом оказали решающее воздействие на ход войны и, в конечном итоге, сделали возможной высадку союзников в Европе.

В своем апрельском меморандуме 1945 г., подчеркнув, что СССР не выполняет договоренностей, достигнутых в Крыму относительно послевоенного устройства европейских стран, Дин добавил: «на нынешней стадии войны для Соединенных Штатов уже не является жизненно важным продолжение военного сотрудничества с Советским Союзом. Разумеется, своевременное и эффективное участие России в войне на Дальнем Востоке очень необходимо. Однако это участие гарантировано ее собственными интересами. Мы имеем многое, что можем предложить СССР как до, так и после окончания боевых действий, поэтому мы находимся в такой превосходной позиции, когда можем прекратить настаивать на чем-то перед Москвой, а просто подождать, пока советские представители обратятся к нам, исходя из духа сотрудничества. Только так мы можем вновь завоевать уважение к себе со стороны СССР». Дин рекомендовал начальникам штабов США отказаться от всех существующих и потенциальных проектов взаимодействия с Красной армией, которые не могут оказать существенного влияния на ход войны (включая проекты размещения авиации США на советской территории для бомбардировки Японских островов), перейти к ожиданию советских инициатив о сотрудничестве, и если такие инициативы поступят, то относиться к ним с симпатией, но исходя из принципа взаимной выгоды и учитывая американские интересы. Генерал замечал, что посол Гарриман полностью согласен с его предложениями.

Суждения Дина о перспективах сотрудничества с СССР были довольно острыми и не могли не вызвать вопросов у высших военачальников западных союзников. Поэтому дискуссия, развернувшаяся на закрытом заседании Объединенного комитета начальников штабов 20 апреля 1945 г., была довольно оживленной.

Глава Британской миссии объединенного штаба в Вашингтоне фельдмаршал Г. Вильсон сказал, что представители Великобритании предложили организовать эту встречу, чтобы подробнее узнать мнение Дина о характере существующих трудностей в переговорах с Россией. Он попросил генерала сообщить начальникам штабов имеющуюся информацию по этому вопросу.

Генерал Дин прежде всего упомянул о прекрасных отношениях, которые сложились между британскими и американскими военными миссиями в Москве. Однако им приходится сталкиваться с множеством трудностей взаимодействия с официальными советскими представителями. Дин говорил о длительном процессе согласования встреч по телефону, о частых отказах в разрешении различных проблем, необходимости работать сразу с тремя русскими организациями, имеющими неодинаковый статус и возможности. Речь шла о Наркомате иностранных дел, НКВД и военном ведомстве (НКО). Сотрудники НКВД, по словам генерала, стояли за спиной практически всех дел, с которыми ему приходилось сталкиваться, и на Наркомате внутренних дел, среди прочих задач, лежала «ответственность за инфильтрацию иностранной идеологии и материальных идей в советскую жизнь». «В то же время военное ведомство СССР, – замечал Дин, – хотя и наиболее доступное, является наименее влиятельным из вышеперечисленных организаций».

В качестве примера отказа СССР идти на сотрудничество с союзниками, Дин указал на нарушение соглашений о размещении освобожденных военнопленных из США и Великобритании. Он и адмирал Арчер обращались за помощью по этому вопросу к генералу Антонову еще в июне 1944 г., но тот в ответ не сказал ничего определенного и пообещал лишь посоветоваться с высшим начальством. Прошло несколько недель, но так ничего и не изменилось. Когда же русские войска стали освобождать из немецких лагерей в Польше большое количество западных военнослужащих, то для их должного содержания не оказалось никаких средств, и все приходилось делать наспех. Дин пока не находил создавшуюся ситуацию безнадежной, но добавил, что союзники в прошлом слишком примирительно относились к действиям русских, и все еще можно исправить, проявив теперь по отношению к ним большую твердость.

На вопрос Вильсона, почему русские так резко отреагировали на бернские события, Дин ответил, что в Москве в принципе не желали и слушать о том, что фельдмаршал Александер будет вести переговоры без их участия. Он «сожалеет о том, что обо всем этом деле было сообщено русским. Совершенно не требовалось их участия в капитуляции германских войск в Италии, равно как никогда не потребуется американского или английского участия в капитуляции немцев в Латвии…»

Фельдмаршал Вильсон, генерал Дин и некоторые другие представители ОКНШ обменялись мнениями относительно готовности советского командования идти на взаимные уступки по вопросам транзита союзных войск через различные европейские страны, обмена наблюдателями и т. д. Во всех случаях предвиделись трудности в разрешении назревших проблем, прежде всего по вине Москвы. Генерал Дин вновь говорил о необходимости более твердой позиции в отношениях с русскими властями. В связи с задержкой ими допуска союзной миссии в польский порт Гдыню для осмотра верфей по производству германских подводных лодок, Дин предложил отменить очередной конвой в Россию с грузом военных материалов. Вильсон на это заметил, что «было бы лучше подождать до определенного момента, поскольку нам желательно поставить перед русскими какой-нибудь специфический запрос и уже после этого предпринимать жесткие действия, если они не ответят на него должным образом».

В заключение выступил генерал Маршалл. По его мнению, метод, предложенный фельдмаршалом Вильсоном, был неподходящим, поскольку такие действия явились бы на самом деле «прямым ответным ударом». Он полагал, что инцидент по поводу Гдыни мог бы стать хорошим поводом для ответных шагов. Однако все это дело представлялось ему недостаточно ясным, и когда он, наконец, разобрался в чем его суть, то время уже ушло. Маршалл отметил, что твердые действия уже предпринимаются относительно ряда проектов, которые не оказывают существенного влияния на военные усилия, осуществляемые совместно с русскими. В частности, было отозвано предложение основать военно-воздушные базы в районе Будапешта; принято решение вывезти оборудование с аэродромов под Полтавой. Все эти действия, по мнению Маршалла, должны были показать твердость позиции западных союзников и застраховать их от нежелательных ситуаций, в которых они могли оказаться в будущем. Он добавил, что «необходимость любого будущего запроса о допуске представителей западных разведывательных служб на территорию, контролируемую русскими войсками, должна быть внимательно изучена».

Подводя итог заседания, Маршалл сказал, что «самым главным сейчас является прояснение позиции по наименее значимым проектам для того, чтобы затем занять твердую позицию по самым существенным вопросам»359.

Дальнейшая разработка проблемы ревизии отношений с Советским Союзом в военной сфере получила в докладе ведущих сотрудников Объединенного штаба планирования в Комитет начальников штабов США. «Политика, рекомендованная Дином, – отмечали они, – весьма разумна. Ее осуществление потребует пересмотра всех проектов сотрудничества с СССР. Заключения Дина о необходимости отмены проекта “Комсомольск Б-29” (дислокации в районе Комсомольска-на-Амуре бомбардировщиков Б-29 для бомбардировки Японских островов. – М.М.) согласуется с нынешними планами разгрома Японии. В наших интересах именно так и информировать об этом русских. Не следует обращаться к Советам с какими-либо запросами о размещении военно-воздушных баз, пока необходимость в таких объектах для войны против Японии не станет очевидной. Соединенные Штаты должны быть готовы проложить морской путь к побережью Сибири, однако все акции в этом направлении должны предприниматься только после согласования с адмиралом Нимицем360…В любом случае, действия по открытию маршрута должны последовать только после русского обращения к нам».

Предлагалось также рекомендовать генералу Дину вести линию на закрытие всех проектов с русскими, которые «находятся вне гармонии с такой политикой». В приложении к докладу уточнялось, что американские представители должны четко информировать официальные советские власти о намечаемых действиях, но «спрашивать об их согласии или просить высказать свое мнение нужно только в случае крайней необходимости».

Тем не менее, планировщики заключали: «Должны быть предприняты все меры для избегания конфликтных ситуаций, которые могут стать источником вражды между СССР и США, – как теперь, так и в будущем»361. 24 апреля Комитет начальников штабов США одобрил этот доклад и высказанные в нем рекомендации362.

Пока еще не закончилась война на Дальнем Востоке, и участие Красной армии в войне против Японии считалось американскими начальниками штабов делом первостепенной важности. Но и в этом отношении они уже не чувствовали себя столь зависимыми, как ранее, от действий СССР. Военное командование США продолжало сосредотачивать крупные силы для уничтожения японской военной машины. Новые контингенты войск намечались к переброске на Дальний Восток из уже освобожденной Европы. Теперь американские военные готовы были отказаться от размещения своих военно-воздушных баз на советском Дальнем Востоке, рассчитывая на быстрое продвижение к Японским островам с южного направления. Происходила существенная корректировка в оценках значения сотрудничества с СССР в военной сфере.

Большое влияние на позицию Объединенного комитета начальников штабов в отношении СССР продолжали оказывать представители Британского комитета начальников штабов. В основных вопросах будущего взаимодействия с Россией на Европейском континенте и в целом в мире, их позиция согласовывалась с линией, проводимой премьером У. Черчиллем. В апреле-мае 1945 г. англичане все настойчивей выступали за пересмотр подхода к Советскому Союзу и готовили соответствующие документальные обоснования своих предложений. В меморандуме, направленном 6 июня 1945 г. для обсуждения в ОКНШ, говорилось, что их весьма заинтересовала точка зрения генерала Дина относительно применения «более жесткой линии» к СССР. В этой связи было дано указание Британскому объединенному разведывательному комитету подробно изучить этот вопрос и высказать свои рекомендации. В приложенном к меморандуму докладе разведывательного комитета «Отношения с русскими», говорилось, что политика правительства Его Величества направлена на достижение максимального сотрудничества с СССР в вопросах устройства Европы, организации работы Союзной контрольной комиссии и будущего ведения дел на Дальнем Востоке. В предыдущие четыре года западные союзники всемерно поддерживали военные усилия России. Они не только поставляли ей различные материалы, но и снабжали важной разведывательной информацией, которая помогала в борьбе с Германией. По мнению авторов доклада, союзники мало что выиграли от такой политики, поскольку русские не захотели вести дела на строгой взаимовыгодной основе. В результате престиж западных стран подвергся серьезному испытанию. Однако с окончанием войны в Европе возникла совершенно новая ситуация – теперь больше не было нужды оказывать России военную поддержку. «Техническая или разведывательная информация, которую мы можем еще получить от СССР, – отмечалось в документе, – не столь важна для войны против Японии. Таким образом, наши позиции визави с русскими улучшились, и более нет необходимости находить с ними примирение за любой счет. Мы имеем теперь возможность быть более жесткими, особенно там, где ожидается сделка на взаимной основе».

Авторы доклада на основании опыта переговоров с советскими представителями указывали на подозрительность русских к иностранцам, присутствие в советском политбюро сильной изоляционистской и антизападной группировки. «Русские не забыли британской интервенции в Россию сразу после прошлой войны, – говорилось далее. – Они помнят антибольшевистскую пропаганду и соответствующие заявления нашего правительства по поводу СССР, прозвучавшие за последние 20 лет. У них остались сильные подозрения по поводу действий британской разведывательной службы, и эти подозрения усиливаются фактом посылки большого числа наших людей в Москву, в другие регионы России и подконтрольные ей территории. В СССР хорошо осведомлены о существовании антирусских настроений и разговоров в определенных британских кругах и особенно среди наших союзников. Долгое время русские подозревали нас в нежелании открыть второй фронт; а когда эти подозрения исчезли, возникли новые – под влиянием немецкой пропаганды они стали думать, что мы замышляем сепаратный мир с Германией на Западе. Все эти подозрения сильно влияют на их отношение к тем запросам, которые мы ставим перед ними…»

Составители документа в общих чертах оценивали внутриполитическую ситуацию в самом СССР. Отмечалась сверхцентрализация, тотальный контроль за всеми сношениями с иностранцами, высокий уровень секретности для доступа к вопросам военного характера, жесткость ведения переговоров при постоянном требовании получить что-либо взамен. «Русские гордятся своими достижениями, – говорилось далее, – и чувствуют, что вынесли на своих плечах основную тяжесть войны и понесли наибольшие потери. Но в то же время они осознают отсутствие опыта общения с иностранцами и чувствительны к недостаткам в организации и дисциплине своей армии, проявляющиеся спустя почти четыре года после начала войны. Более того, они сильно озабочены созданием в окружающем их мире максимально возможного впечатления об их огромной силе…»

«С окончанием войны с Германией на действия советских военных представителей все возрастающее влияние будут оказывать политические факторы – отмечалось в документе. Взаимоотношения между русскими, с одной стороны, и англичанами с американцами, с другой, за последнее время ухудшилось по следующим основным причинам:

а) Русское настойчивое желание – при оппозиции англичан и американцев – обращаться с Восточной Европой как со своей эксклюзивной сферой влияния, не обращая внимания на интересы союзников.

б) Несоблюдение русскими духа, а в ряде случаев и буквы крымских соглашений.

в) Русское оскорбленное самолюбие и досада, вызванные быстрым англо-американским наступлением после форсирования Рейна; и подозрения Москвы относительно бернских переговоров.

г) Русская обида на факт координации англичанами и американцами своей политики в дискуссиях с СССР.

д) Британский отказ и американское нежелание предоставить русским долгосрочный кредит на восстановление на выгодных для России условиях, притом, что русские чувствуют, что мы еще находимся в большом долгу перед ними».

К этому, подчеркивалось в докладе, необходимо добавить противоречия по «польскому вопросу», осложнения в работе союзных комиссий и многие другие моменты. Несмотря на то, что союзники были теперь не столь зависимы от СССР, а последнему требовалась большая помощь на восстановление своего разрушенного войной хозяйства, Запад визави с Россией, по мнению представителей британской разведки, имел «три фундаментальные слабости»:

«а) Стратегически Советский Союз сравнительно неуязвим, тогда как мы сильно уязвимы в определенных регионах, таких как, например, Ближний Восток.

б) Россия может стеснить наши действия посредством враждебной пропаганды на Ближнем Востоке, в Индии и в других регионах мира, а также своими непреклонными действиями в Восточной Европе. Она будет способна нарушить наши отношения с Китаем путем проведения своих акций в Маньчжурии и Корее.

в) Внутренняя политическая ситуация, возможно, даст России преимущество в тактических маневрах по сравнению с демократиями, чьи правительства не смогут игнорировать влияние своих парламентов, критику прессы или силу общественного мнения».

В заключение составители документа предлагали ряд решений, которые могли бы усилить позиции западных союзников в дискуссиях с Советским Союзом. Они, в частности, рекомендовали: «Ничего не должно даваться русским задаром. Никакой из русских запросов не должен быть удовлетворен, пока они не удовлетворят связанный с ним запрос с нашей стороны, которому мы придаем важное значение… При этом мы должны смириться с задержками, присущими такой ситуации, которые в любом случае будут небольшими, чем задержки осуществляемые русскими по причине имеющегося у них централизованного контроля… Это должно являться нашей целью – показать русским, где находится их место во взаимоотношении с нами. Они должны ясно понять, что мы перевернули еще одну страницу русской книги, и будем теперь настаивать на ведении дел исходя из принципа строгой взаимности. Таким образом, своей твердостью мы возвысим к себе уважение русских на переговорах… В общении с русскими офицерами и представителями власти очень важно обращаться с ними строго формально и пунктуально, – это даже важнее, чем относиться к ним дружественно…»363

Британская миссия объединенного штаба в Вашингтоне полагала, что приведенные в докладе рекомендации английских разведчиков должны быть внимательно изучены и посланы соответствующим военачальникам и главам структур, которые ведут дела с Советским Союзом. 9 июня 1945 г. миссия обратилась к представителям Комитета начальников штабов США с просьбой прояснить вопрос, когда англичане могут ознакомиться с мнением американских военных по поводу содержания представленного меморандума и его приложениями. Дело представлялось англичанам очень важным и не терпящим отлагательства, несмотря на то, что со времени представления документа в ОКНШ прошло всего три дня364. Следует добавить, что высказанные в документе пожелания находились в полном соответствии с образом мышления премьера Великобритании У. Черчилля. Более того, премьер-министр пошел еще дальше – незадолго до этого по его заданию британские начальники штабов занимались составлением плана возможной войны с Россией, о котором подробней будет сказано чуть ниже. На неофициальном заседании 15 июня Комитет начальников штабов США одобрил решение представить британский меморандум от 6 июня для обсуждения в ОКНШ. Нам пока не удалось найти материалы, касающиеся конкретно принятых тогда союзным командованием решений по данному вопросу. Однако очевидно, что как Великобритания, так и США открывали для себя новую страницу во взаимоотношениях с СССР. Летом 1945 г. американские военные разведчики приступили к разработке очередных (переработанных) вариантов секретных докладов, касающихся возможностей, намерений и уязвимости Советского Союза в послевоенный период.

 

5. Окончание войны в Европе и миссия Г. Гопкинса в Москву

Трумэну, который все более склонялся к жесткой политике в диалоге с Москвой, все же необходим был и опыт ближайших помощников Рузвельта, высоко ценивших союзные отношения и перспективы сотрудничества с СССР в европейских и общемировых делах. Со Сталиным нужно было договариваться, а как это лучше сделать, могли знать люди, уже знакомые с ним и завоевавшие его доверие. Одним из них был Г. Гопкинс. Еще будучи губернатором штата Нью-Йорк в 1932 г., Рузвельт пригласил Гопкинса на работу во Временную чрезвычайную администрацию, а после победы Рузвельта на выборах в 1933 г. Гопкинс стал его доверенным лицом, возглавляя Федеральную чрезвычайную администрацию по оказанию помощи и другие правительственные органы. В январе 1941 г. Гопкинс был направлен в Англию для установления более тесных контактов с британским руководством. С марта 1941 г. на него была возложена основная ответственность за выполнение программы ленд-лиза. Сразу после нападения Германии на СССР Гопкинс ясно высказался за всемерную поддержку СССР, и Рузвельт направил его в Москву с тем, чтобы оценить советский потенциал борьбы с нацистской агрессией и понять, чем Америка может помочь России в этой борьбе. 30–31 июля 1941 г. Гопкинс встретился со Сталиным и выразил восхищение борьбой советских людей против фашистского нашествия. Еще находясь в Москве, он информировал президента США о том, что СССР готов к продолжительному сопротивлению.

Гопкинс сделал очень многое для организации поставок Советскому Союзу по ленд-лизу и позитивного развития американо-советских отношений. Он далеко не симпатизировал коммунизму и видел различия между западными демократиями и советским строем, но считал, что это не является помехой для военного сотрудничества. Гопкинс объективно оценивал вклад Советской России в войну, был последовательным сторонником быстрейшего открытия второго фронта на севере Франции365.

После смерти Рузвельта и прихода к власти Трумэна Гопкинс, конечно, уже не мог пользоваться таким влиянием, как раньше, и решил подать в отставку. В отличие от Гарримана, он не считал, что американская политика в отношении СССР должна претерпеть значительные изменения, и не разделял мнение об угрозе интересам США со стороны Москвы. Гопкинс знал, что с русскими совсем не просто иметь дело, но полагал, что излишний крен в сторону ужесточения на переговорах со Сталиным – как относительно европейских дел, так и международной системы безопасности – может значительно ухудшить советско-американские отношения и привести к открытой конфронтации в послевоенные годы. Являясь ближайшим соратником Рузвельта, он знал и помнил, как бывший президент стремился избежать такой конфронтации всеми доступными способами.

В ночь с 8 на 9 мая в пригороде Берлина Карлхорсте был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии. В Европе воцарился мир. А уже 12 мая Вашингтон без предупреждения заявил о приостановке своих поставок в СССР по ленд-лизу. Это решение было не только неожиданным, но и необоснованным – Красной армии предстояло еще вступить в войну против Японии, как это было согласовано между лидерами Большой тройки на конференции в Крыму. Для ведения боевых действий на Дальнем Востоке Советскому Союзу было крайне необходимо продолжение американской помощи. Только после заявленного советской стороной протеста поставки материалов из США возобновились, но в ограниченном количестве и для целей подготовки войны против Японии. В то же время союзники продолжали топтаться на месте относительно разрешения вопроса о будущем польском правительстве, обвиняя друг друга в несоблюдении договоренностей. Оценки политики СССР Госдепартаментом США становились все более негативными, и напряжение между двумя странами возрастало.

Именно на фоне этих событий, в конце мая 1945 г., Трумэн предложил Гопкинсу совершить свою вторую миссию в Москву и встретиться со Сталиным. Это предложение было неожиданным для бывшего помощника Рузвельта, хотя и вполне обоснованным со стороны нового президента. Трумэну, наблюдавшему за быстрым охлаждением советско-американских отношений, очевидно, представилась близлежащая перспектива развития событий. США еще не испытали атомную бомбу и крайне нуждались во вступлении СССР в войну против Японии. Наступление Красной армии на территории Маньчжурии и Северного Китая устраняло опасность использования миллионной Квантунской армии для обороны метрополии. Открытие Советским Союзом боевых действий на Дальнем Востоке означало огромный морально-психологический удар по Японии, давало надежду на значительное сокращение американских потерь. Возросшие трудности в отношениях с Москвой вызывали в Вашингтоне определенную тревогу за то, как поведет себя дальше Сталин не только в дальневосточных делах, но и в Европе, где советские сухопутные войска по многим показателям превосходили силы западных союзников. Именно в это время – в конце мая 1945 г. – британскими начальниками штабов по заданию Черчилля был подготовлен план войны против Советского Союза с целью разгрома его сил в Европе и даже продвижения в глубь его территории (операция «Немыслимое»). Но английские генералы, обозначив на карте районы возможных ударов и приплюсовав к англо-американским силам дивизии уже разгромленной Германии, сделали заключение о невозможности такого наступления. Все сходилось к тому, что новая война закончится выходом Красной армии к побережью Атлантического океана. После этого Черчилль в срочном порядке дал задание своим военным разработать план обороны собственно Британских островов366.

Перед Трумэном стояла очевидная альтернатива – продолжать ли давление на Москву или на время притормозить процесс выстраивания жесткой линии, достигнуть приемлемого компромисса в европейских делах. Лучшим средством для этого было отправить к Сталину «мирного» посланника, чьи оценки роли СССР в будущих международных отношениях оставались чрезвычайно высокими. Такой шаг мог быть воспринят в Москве как знак приверженности нового президента рузвельтовскому курсу. Как отмечает Л.В. Поздеева, «Гопкинс, отдаленный от коридоров власти в Вашингтоне, по-прежнему был настроен в пользу конструктивных вариантов построения мира. Не случайно президент США Г. Трумэн обратился к нему с предложением вновь встретиться со Сталиным для урегулирования ряда конфликтных вопросов»367.

Дружественное отношение Гопкинса к СССР предопределило его теплый прием в Москве. Несмотря на проблемы со здоровьем, он прибыл туда 26 мая и находился до 6 июня 1945 г. В ходе 6 встреч, состоявшихся с советским лидером, Гопкинсу во многом удалось снять напряжение в советско-американских отношениях. Он откровенно говорил, что в США есть группа противников курса Рузвельта, но подавляющая часть американцев выступает за сотрудничество с СССР. Необходимо сохранить структуру мирового сотрудничества и советско-американских отношений, ради укрепления которых Рузвельт и Сталин так много сделали. Камнем преткновения оставалось проведение в жизнь ялтинских договоренностей по Польше. Сталин возложил основную вину за затягивание этого вопроса на Великобританию, которая пыталась, по его словам, вновь выстроить «санитарный кордон» вокруг СССР, на что Гопкинс ответил, что Америка желает видеть соседями Советского Союза только дружественные страны.

Таким образом, путь к достижению компромисса по Польше был открыт. Гопкинс положительно отнесся к предложению Сталина расширить просоветское польское правительство за счет поляков, находившихся в Лондоне, и пригласить Миколайчика и нескольких его коллег из Лондона для консультаций. Проблема проведения в Польше выборов по системе, принятой в западных странах, не обсуждалась. Хотя Гопкинс во многом действовал по собственной инициативе, Трумэн приветствовал достигнутое согласие, считая его шагом, укрепляющим климат доверия между двумя странами в преддверии военных действий на Дальнем Востоке. Президент писал в то время Черчиллю: «Я считаю, что это весьма обнадеживающий положительный шаг в затянувшихся переговорах по польскому вопросу, и надеюсь, что Вы одобрите согласованный список, дабы мы могли заняться этим делом как можно скорее… Надеюсь, Вы используете Ваше влияние на Миколайчика и уговорите его согласиться. Я просил Гопкинса остаться в Москве по крайней мере до тех пор, пока не получу Вашего ответа по этому вопросу»368.

Черчилль также оценил достигнутый компромисс и поддержал это предложение. Очевидно, что, несмотря на всю свою критику политики СССР в польских делах, он считал, что дальнейшее обострение ситуации вокруг Польши ведет к тупику. Он убедил Миколайчика поехать в Москву, в результате чего было создано новое польское временное правительство национального единства. Миколайчик занял престижный, хотя и недостаточно влиятельный пост заместителя премьер-министра. На другие руководящие должности в правительстве, равно как и большинство министерских постов, были назначены «промосковские» поляки. Как показали дальнейшие события, «перемирие» в польском вопросе носило кратковременный характер и объяснялось в первую очередь заинтересованностью США в выполнении Советским Союзом обязательств вступить в войну с Японией. По предложению Трумэна новое правительство Польши было признано 5 июля, как Соединенными Штатами, так и Великобританией. Формула его реорганизации была утверждена на встрече Большой тройки в Потсдаме в июле-августе 1945 г.

В ходе переговоров Сталина и Гопкинса рассматривались и многие другие вопросы: об общей позиции в отношении войны с Японией и сроках начала наступления Красной армии, снятии подозрительности после прекращения поставок в СССР по ленд-лизу369, процедуре голосования в ООН, будущем обращении с Германией. Советское правительство поддержало предложение о совещании лидеров трех держав по широкому кругу международных вопросов летом 1945 г. в районе Берлина. Миссия Гопкинса завершилась успешно. Несмотря на то, что в Москве и Вашингтоне понимали, что это лишь временный компромисс, вызванный военно-политической ситуацией, сделанный навстречу друг другу шаг во многом способствовал плодотворному проведению Потсдамской конференции, открывшейся всего через несколько недель.

Из Москвы Гопкинс отправился в штаб Союзных экспедиционных сил, расположенный во Франкфурте-на-Майне. Заслуживает внимания его оценка ситуации в Германии и мнение о позиции советского командования в связи с затягиванием вывода англо-американских войск из зон, предназначенных для оккупации Красной армией. После того как Гопкинс обсудил этот вопрос с генералом Д. Эйзенхауэром и услышал его рассказ о встрече с маршалом Г. Жуковым в Берлине, он написал президенту: «Я убежден, что существующая неопределенность с датой отвода союзных войск из районов, куда должны войти русские, однозначно вызывает непонимание, как в России, так и у нас самих. Совершенно очевидно, что союзный контрольный механизм не может быть запущен без вывода союзных сил с территорий, включенных в советскую зону оккупации. Любая задержка в организации контрольного механизма создает серьезные препятствия для развития административного управления Германией и применения к ней союзной политики. Задержка вывода на одну или две недели не будет трагедией, однако, этот вопрос не должен оставаться в том же состоянии до встречи, намеченной на 15 июля370.

Одновременно с достижением определенности по выводу наших войск из советской зоны оккупации, мы должны четко обозначить условия вхождения подразделений западных союзников в Берлин, которые будут подписаны ответственными командующими. Эти условия должны гарантировать нам беспрепятственный пропуск в район Берлина из Бремена и Франкфурта, как по воздуху, так по железной дороге и шоссе; по всем согласованным маршрутам…

Я рассматриваю определение даты отвода наших войск в свою зону оккупации в Германии или, по крайней мере, достижение определенности с условиями вывода перед тем как эта дата будет окончательно обозначена, в качестве важнейшего вклада в наши будущие отношения с Россией. Задержка с выводом сейчас, может привести к тому, что потом нам придется определяться с датой под русским давлением…»

Интересна рукописная приписка к этой телеграмме, сделанная уже в военном ведомстве США в Вашингтоне: «Вручена президенту, который дал указание передать информацию адмиралу Леги и обсудить ее вместе с президентом как первоочередной вопрос завтра»371. Трумэн отнесся к мнению Гопкинса со всей серьезностью и вскоре, несмотря на известное сопротивление Черчилля, был организован вывод англо-американских войск из зон на территории Германии, предназначенных для оккупации Советским Союзом372.

 

6. Потсдамская конференция и значение участия СССР в войне против Японии

Успешный визит Г. Гопкинса в Москву в мае-июне 1945 г., положительные сдвиги в «польском вопросе» и проблемах касавшихся будущей оккупации Германии создавали достаточно положительный фон для встречи лидеров Большой тройки в Потсдаме, пригороде Берлина. Берлинская (Потсдамская) конференция (17 июля – 2 августа 1945 г.) стала последней за годы Второй мировой войны встречей руководителей СССР, США и Великобритании. Советскую делегацию возглавлял И. Сталин, американскую – президент Г. Трумэн, английскую – премьер-министр У. Черчилль, а с 28 июля после победы на парламентских выборах лейбористской партии К. Эттли. В работе конференции, которая проходила во дворце Цецилиенхоф, принимали участие также нарком иностранных дел СССР В. Молотов, новый государственный секретарь США Дж. Бирнс, министр иностранных дел Великобритании А. Иден, другие представители правительственных и военных ведомств трех великих держав. На многих фотографиях, посвященных конференции за спиной президента Трумэна видна фигура У. Леги – начальника штаба при верховном главнокомандующем вооруженными силами США и фактического председателя Комитета начальников штабов США. О дискуссиях, состоявшихся в Потсдаме, написано большое количество научных работ, поэтому имеет смысл лишь кратко остановиться на основных решениях конференции.

Перед державами Большой тройки стояли огромные проблемы восстановления Европы, многие районы которой после поражения Германии лежали в развалинах. На первом заседании конференции Г. Трумэн предложил рассмотреть проект организации Совета министров иностранных дел (СМИД) из представителей пяти великих держав – постоянных членов Совета безопасности ООН. С некоторыми изменениями этот проект был принят уже 18 июля, хотя ни Франция, ни Китай в конференции не участвовали. Подобное решение говорило о степени ответственности лидеров тройки за безопасность мирового сообщества, предотвращение нового глобального конфликта. В этом смысле идеи Рузвельта получили конкретное развитие. В ближайшие задачи СМИД входила выработка мирных договоров для Италии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Финляндии373.

Дискуссии не могли обойтись без серьезных споров. Один из них касался принятия в ООН Италии и стран Юго-Восточной Европы – бывших союзников Германии. Советской стороне вновь пришлось выслушивать упреки относительно выполнения статей «Декларации об освобожденной Европе», в частности в освобожденных Красной армией балканских странах. Западные представители заявляли, что готовы признать новое руководство государств, если оно будет сформировано путем свободных демократических выборов. Советская делегация напомнила в этой связи о ситуации в Греции, имея в виду, что Великобритания не выполняет свои собственные обязательства. Сталин также сделал заявление, что Советский Союз не собирается советизировать Восточную Европу и намечает проведение там демократических выборов.

Главное место в работе Потсдамской конференции заняла проблема Германии. Были согласованы основные принципы совместной политики по отношению к этой стране с той целью, чтобы Германия «никогда больше не угрожала своим соседям или сохранению мира во всем мире». Предусматривались разоружение и демилитаризация страны. Прядок осуществления контроля над ее территорией требовал полной денацификации, ликвидации военных и полувоенных формирований, отмены нацистских законов. Военные преступники предавались суду. Учреждались органы самоуправления по всей стране, хотя центрального правительства было решено пока не создавать. В экономическом плане на период оккупации было решено рассматривать Германию как единое целое, включая денежную систему. Промышленность страны должна была перейти исключительно на мирные рельсы.

Сталин еще ранее заявил об отсутствии у СССР намерений расчленять германское государство. Западные лидеры также воздержались от выдвижения планов его раздела. Еще памятны были события, происходившие после подписания Версальского договора, когда страны-победительницы выдвинули перед Германией условия, ущемившие национальное самосознание немцев и ставшие одной из главных причин роста реваншистских настроений. В решениях Потсдамской конференции подчеркивалось, что «союзники не намерены уничтожать или ввергнуть в рабство немецкий народ».

Длительные дискуссии развернулись вокруг вопроса о репарациях с Германии. Американская делегация отошла от ялтинской договоренности о фиксировании конкретной суммы репарационных платежей. В конечном итоге был одобрен позональный принцип взимания репараций – каждой державой из своей зоны оккупации. Кроме этого для СССР было предусмотрено частичное получение репараций из западных зон в том объеме, который не подрывал мирную германскую экономику. СССР обязывался передать часть репараций Польше. Военно-морской флот Германии делился в равных пропорциях между тремя державами-победительницами. Делился и торговый флот, причем США и Великобритания обязались выделить из своей доли суда тем странам, которые пострадали от германской агрессии.

В Потсдаме, равно как ранее и в Ялте, вновь встал вопрос о будущем Польши. Трумэн упрекнул Сталина в том, что тот передал полякам территорию до Одера и Нейсе, не дожидаясь мирной конференции (хотя стороны понимали, что ее созвать уже вряд ли удастся). Советский лидер настоял на том, чтобы в Потсдам прибыли польские представители во главе с Б. Берутом, которые подтвердили свою позицию относительно западных границ государства и обещали проведение в стране демократических выборов. Черчилль, выражавший сомнение, что Польша сможет быстро обустроить отходящие к ней новые земли (с которых выселялось немецкое население), вскоре отбыл в Лондон и, проиграв выборы, не вернулся. В последующем стороны пришли к компромиссу. Американская делегация поддержала советские предложения о новой западной границе польского государства. Было решено начать процесс передачи Польше восточногерманских земель, включая территории до линии Одер – Западная Нейсе, часть Восточной Пруссии и г. Данциг. Американская и британская делегации подтвердили также свое согласие о передаче СССР города Кенигсберга (с 1946 г. Калининграда) с прилегающими территориями.

22 июля 1945 г. на конференции был поднят вопрос о Турции. Черчилль упомянул об обеспокоенности турецкого правительства тем оборотом, который приняли переговоры, состоявшиеся между турецким послом в СССР и советским наркомом иностранных дел. Во время этих переговоров была затронута проблема изменения восточной границы Турции, а также возможности основания советской базы в Черноморских проливах. Молотов по предложению Сталина разъяснил, что турецкое правительство предложило СССР заключить союзный договор, и Москва не возражала против него на определенных условиях. Прежде всего, СССР считал несправедливой границу между двумя государствами, проведенную после окончания Гражданской войны в России. Тогда от Советской Армении и Советской Грузии Турцией была отторгнута территория областей Карса, Артвина и Ардагана.

23 июля 1945 г. Черчилль заявил, что не может поддержать предложение о создании советской базы в Черноморских проливах и не думает, что Турция пойдет на этот шаг. Сталин отметил, что речь не шла о том, чтобы напугать турок. Речь шла «о восстановлении границы, которая существовала до Первой мировой войны… Вопрос о восстановлении старой границы не возник бы, если турки не поставили бы вопрос о союзном договоре между СССР и Турцией… и мы заявили Турции, что, если она хочет заключить с нами союз, нужно исправить эту границу, если же она не хочет исправлять границу, то отпадает вопрос о союзе»374. В конце концов, в Потсдаме СССР удалось добиться лишь согласия США и Великобритании на возможный пересмотр конвенции Монтрё375 42 \»\s10 Причем американская и британская делегации не согласились с советским предложением отменить эту конвенцию и предоставить выработку режима Черноморских проливов непосредственно Турции и СССР. Было принято лишь решение о том, что конвенция Монтрё может быть пересмотрена в ходе переговоров каждой из трех сторон с турецким правительством, но на практике западные державы заняли позицию, которая создавала препятствия свободному проходу советских военных судов через проливы. Впоследствии, уже в 1946 г., на переговорах с Турцией СССР предложил ей добавить к статусу Черноморских проливов пункты о том, что они всегда открыты для военных кораблей черноморских стран и закрыты для военных кораблей нечерноморских стран, а оборона проливов осуществляется совместно Турцией и СССР. Турция, в то время все больше ориентировавшаяся на политику США, ответила отказом. В итоге конвенция Монтрё осталась без изменений.

Делегации великих держав обсудили также проблему, касающуюся опеки ряда территорий. В этой связи Молотов, ссылаясь на решения Сан-Францисской конференции, поставил вопрос о колониях, принадлежавших ранее Италии. Предложения советского правительства по урегулированию вопроса подопечных территорий были вручены госсекретарю США Дж. Бирнсу и министру иностранных дел Великобритании А. Идену. В основу советской позиции легли разработки Комиссии по подготовке мирных договоров и послевоенного устройства, руководимой М. Литвиновым. В своих записках наркому иностранных дел в июне 1945 г. Литвинов, подчеркивая стратегическую важность итальянских колоний, доказывал, что у СССР имелись неоспоримые юридические и моральные основания участвовать в решении их судьбы, поскольку их отторжение от Италии являлось результатом Второй мировой войны, в победоносном завершении которой Красной армии принадлежала наиболее значительная роль. Речь шла о будущем Ливии, Эритреи и Итальянского Сомали, а также Додеканесских островов, хотя отмечалось, что последние не относились к категории колоний и эти острова формально являлись частью итальянской территории (впоследствии эти острова были переданы Греции. – М.М.). Американская и британская делегации не шли на уступки СССР. В Потсдаме стороны согласились, что дальнейшее решение судьбы итальянских колоний и подготовка соответствующих практических предложений будет возложена на СМИД, который должен будет иметь в виду «возможность установления опеки отдельных государств или опеки СССР, США и Великобритании над… бывшими итальянскими колониальными владениями»376.

На Берлинской конференции стороны разрешили и ряд других проблем, касающихся улучшения работы контрольных комиссий в Румынии, Болгарии и Венгрии, упорядочения переселения немецкого населения из Польши, Чехословакии и Венгрии, вывода союзных войск из Тегерана и быстрейшего разрешения вопроса об их выводе с территории всего Ирана. Они еще раз обсудили проблему участия СССР в войне с Японией. 17 июля Сталин заявил, что Советский Союз будет готов открыть боевые действия в середине августа.

Переговоры в Потсдаме показали, что разногласия между союзниками стали проявляться все чаще, и, тем не менее, сохранялась возможность разрешать их путем компромиссов. Такой подход, несомненно, отвечал интересам мирного сосуществования государств с различной социально-политической системой в послевоенном мире. Однако здесь же, на Потсдамской конференции, возник новый фактор, кардинально изменивший само представление о будущей безопасности, – успешное испытание американской атомной бомбы. 24 июля в разговоре со Сталиным Трумэн сообщил, что у США появилось новое оружие невиданной ранее разрушительной силы. Сталин сделал вид, что не понял значения этого события, хотя знал об американском ядерном проекте и торопил советских ученых, занимавшихся подобными разработками.

Тот факт, что американцы первыми создали атомное оружие и теперь могли применить его в действии, незамедлительно привел к тому, что у ряда военных и политических деятелей США, в частности у генерала Д. Макартура377, возникло желание завершить разгром Японии без участия СССР, присвоив себе весь военно-политический капитал победы на Дальнем Востоке. Макартур писал в своих воспоминаниях: «…Я поддержал [в 1941 г.] идею о том, чтобы Советский Союз нанес удар по Японии с севера… Я полагал, что это заставило бы Японию перейти от наступления к обороне и позволило бы сократить громадный расход крови, денег и усилий, необходимых чтобы вернуть потерянные территории. В то время я активно настаивал на вступлении русских в войну на Тихом океане, но впоследствии, когда победа была уже в наших руках, я резко выступал против этого шага…»378

Несмотря на высказывание подобных точек зрения, президенту Трумэну и большинству представителей Комитета начальников штабов США было понятно, что отказ от помощи СССР в войне с Японией является слишком большим риском. Япония продолжала ожесточенное сопротивление и готовилась к обороне собственно Японских островов, в то время как фактор воздействия атомной бомбы оставался неясным379. 26 июля западные союзники опубликовали т. н. Потсдамскую декларацию, которая в ультимативной форме требовала от имени Великобритании, США и Китая безоговорочной капитуляции Японии, ликвидации власти милитаристов, оккупации японской территории, ограничения суверенитета Японии островами Хонсю, Хоккайдо, Кюсю, Сикоку и менее крупными островами (которые предстояло указать в последствии), наказания военных преступников. 28 июля 1945 г. Декларация была отклонена японским руководством. Американское руководство приступило к непосредственной подготовке нанесения по Японии атомных ударов.

Относительно дискуссий о применении ядерного оружия в военных и политических кругах США Н.Н. Яковлев отмечает, что когда в августе пришел приказ о применении атомного оружия, «США располагали только двумя готовыми бомбами. Даже американские военные настаивали на том, чтобы взорвать их над рисовыми полями или морем. И в таком случае психологический эффект был бы достигнут. Но правительство было непреклонно: бомбы следует применить против густо заселенных городов»380. Среди ученых США также зрели настроения против использования атомной бомбы в войне. Смерть и страдания миллионов простых людей не могли быть оправданы военной необходимостью быстрейшего разгрома Японии. Ученые рекомендовали вначале продемонстрировать мощь нового оружия представителям всех объединенных наций, организовав испытания в пустыне или на необитаемом острове, а затем предъявить Японии предварительный ультиматум. Использовать атом в войне, по их мнению, возможно было только с санкции объединенных наций и с одобрения общества США. Некоторые исследователи в ядерной области, как, например, Сцилард, не без основания прогнозировали, что взрыв первой бомбы приведет впоследствии к гонке атомного вооружения. Ученый пытался попасть к Трумэну, но неудачно. Дж. Бирнс, ознакомившись с мнением Сциларда об отсутствии необходимости применения ядерного оружия в обстановке краха Германии и близкого поражения Японии, дал ему понять, что ученые сделали свое дело, а остальное их не касается381.

Применение атомного оружия преследовало двоякую цель – с одной стороны, показать Японии, что ее ожидает в случае продолжения войны, а, с другой, продемонстрировать американскую мощь перед Советским Союзом, что могло побудить его согласиться с американской точкой зрения по широкому кругу международных вопросов. Известно высказывание Г. Трумэна накануне испытаний атомной бомбы на полигоне в Аламогордо: «Если только она взорвется, а я думаю, что это будет именно так, то я получу дубину, чтобы ударить по этой стране». Чуть более осторожно высказывался военный министр Стимсон, подчеркивая, однако, что «появление атомной энергии решающим образом повлияет на наши взаимоотношения с другими странами»382. Тем не менее, в ответственных кругах Вашингтона по-прежнему считали, что разгром Японии необходимо довершить при помощи Красной армии. Как отмечает Л.В. Поздеева, «западные политики не смогли ни отказаться от привлечения СССР к участию в военном разгроме Японии, ни произвести на советское правительство давление с помощью “атомной дипломатии”»383.

По приказу Трумэна в начале августа 1945 г. на Японию были сброшены две атомные бомбы с тротиловым эквивалентом 20 тыс. тонн каждая. Атомным бомбардировкам подверглись города Хиросима (6 августа) и Нагасаки (9 августа). Взрывы вызвали огромные разрушения и человеческие жертвы среди мирного гражданского населения: в Хиросиме 140 тыс. чел., в Нагасаки – около 75 тыс. В дальнейшем несколько сотен тысяч человек умерло от последствий бомбардировок – ожогов и радиационного облучения. Остается дискуссионным вопрос, в какой мере ядерные удары воздействовали на решение японского правительства о капитуляции. Не останавливаясь подробно на разборе существующих дискуссий, приведем фрагмент из достаточно объективного, на наш взгляд, донесения группы по изучению стратегических бомбардировок американских ВВС, в котором говорилось о результатах атомных ударов по Японии:

«…Неожиданность катастрофы, разрушение большого количества зданий и всепожирающий пожар привели к невиданному дотоле количеству жертв… Если говорить о Японии в целом, то пережитые ею потери и военные неудачи, например на Сайпане, на Филиппинах и на Окинаве, в два раза превосходили по своей значимости атомную бомбу в смысле убеждения населения страны в неизбежности поражения. С этой точки зрения обычные воздушные налеты на Японию, взятые в своей совокупности, в три раза превосходили по своей значимости атомную бомбу. Ухудшение условий жизни, например нехватка продовольствия и недоедание, также сыграли более важную роль в осознании японским народом невозможности продолжать войну, чем атомная бомба…

Нельзя сказать, что именно атомная бомба убедила заключивших мир членов правительства в необходимости капитуляции… Атомные бомбы не убедили военных руководителей в том, что оборона японских островов стала невозможной. Стремление к миру достигло своего кульминационного пункта на императорском совещании, которое продолжалось с вечера 9 августа до утра 10 августа и происходило в специфической обстановке, создавшейся в результате атомных бомбежек и объявления войны Россией…»384

СССР еще 5 апреля 1945 г заявил о денонсации договора о нейтралитете с Японией. Воинские перевозки в восточном направлении начались с мая месяца. 8 августа советское правительство передало японскому правительству заявление, в котором, в частности, указывалось, что СССР присоединяется к Потсдамской декларации, принимает предложение союзников об участии в войне против японских агрессоров и с 9 августа 1945 г. считает себя в состоянии войны с Японией. Утром 9 мая войска Красной армии, сосредоточенные на дальневосточных границах СССР, перешли в наступление против Квантунской армии. К 14 августа части советских фронтов продвинулись вперед на несколько сотен километров. В тот же день кабинет министров Японии принял решение о капитуляции. Но поскольку японские силы продолжали сопротивление, Генштаб РККА распорядился продолжить наступление. 19 августа 1945 г. командующий Квантунской армией генерал Ямада подписал акт о капитуляции подчиненных частей. Советские войска развернули также наступление на Южном Сахалине, высадили морские десанты на островах Курильской гряды и побережье Северной Кореи, воздушные десанты в Харбине, Даляне и др. китайских городах. Разгромив Квантунскую армию и потеряв 12 тыс. чел. убитыми, части Красной армии освободили огромную территорию Северо-Восточного Китая, северную часть Кореи, Южный Сахалин и Курильские острова, уничтожили в ходе боев 83 тыс. и взяли в плен около 600 тыс. японских солдат и офицеров. Это была блестящая операция, которая еще более укрепила авторитет Советского Союза на международной арене и во многом ускорила капитуляцию Японии.

 

7. Атомное оружие США и проблема уязвимости СССР: первые расчеты

2 сентября 1945 г. в Токийском заливе на борту американского линкора «Миссури» представителями японского правительства был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Японии. Вторая мировая война закончилась. Однако ее окончание не означало наступления эпохи бесконфликтного существования. Напротив, уже в полной мере обозначились силы, претендующие на лидерство своих стран и гарантию их интересов в геополитическом устройстве послевоенного мира. Этими странами являлись США и СССР, потенциальное поле противодействия между которыми расширялось по мере роста их военного могущества и влияния в различных регионах планеты. Главной проблемной зоной оставалось пространство Европы, где конкуренция двух центров силы, их политические, экономические и другие противоречия были наиболее острыми, подогревались наличием крупных воинских контингентов, зависели от многочисленных экономических, социальных, идеологических, культурных и исторических особенностей.

События, происходившие в восточной и западной частях Европы в послевоенные годы, действия Советского Союза и Соединенных Штатов по поддержке тех или иных правительств, особенно в период холодной войны, еще требуют тщательной и объективной оценки историков. В контексте данной работы нас интересуют главным образом первые выводы, сделанные в США после окончания Второй мировой войны о реальностях будущего мира, в котором расширяющееся влияние Америки столкнулось с возросшим влиянием России.

Монопольное обладание атомной бомбой, безусловно, оказало сильнейшее воздействие на американскую политическую и военную элиту. Выше уже говорилось, что еще до окончания Второй мировой войны Европа стала для США важнейшим звеном в организации системы глобального влияния и, следовательно, одним из основных объектов геополитических устремлений. Утверждать их с опорой на обычные средства вооруженной борьбы для Америки – имевшей перед собой мощнейшую сухопутную армию в мире в лице советских вооруженных сил – даже в союзе с Великобританией было явно не под силу.

С другой стороны, даже обладание ядерной бомбой в 1945 г. не могло дать стопроцентной гарантии победы в случае конфликта с СССР. Промышленности США требовалось некоторое время, чтобы наладить такие масштабы ее производства, которые обеспечивали бы Америку необходимым запасом атомного оружия для ликвидации военного потенциала Красной армии при сохранении контроля над Европой. Кроме того, среди народов Европы и в многочисленных слоях американского общества престиж Советского Союза как страны, внесшей главный вклад в разгром агрессоров, оставался на огромной высоте. Открыто угрожать в такой ситуации атомным оружием Москве было невозможно. В том числе по этим причинам Вашингтон после окончания войны, сохраняя в Европе свое мощное военное присутствие, придерживался курса на противостояние влиянию СССР с помощью политических, экономических и идеологических рычагов. Но оценки возможностей, уязвимости и намерений Москвы строились теперь с учетом новых обстоятельств, – прежде всего обладания Соединенными Штатами атомным оружием. Это был самый существенный козырь Белого дома и военных планировщиков США.

Уже 24 августа 1945 г. секретариат Объединенного разведывательного штаба (JIS) известил начальников штабов о намерении пересмотреть предыдущий доклад (Объединенного разведывательного комитета (JIC)385 № 250/1) «Возможности и намерения СССР в послевоенный период». Имелось в виду дать новую оценку возможностям и намерениям России, исходя из поступившей в последнее время информации и развития текущих событий386. Доклад № 250/1, составленный 5 февраля 1945 г., и ряд последующих аналитических разработок из этой серии, подготовленных весной-летом 1945 г., содержали как элементы тревоги, так и сдержанного оптимизма за будущее советско-американских отношений387. Сотрудники JIC считали, что советская идеология предполагает конфликт между советскими и несоветскими странами, но в то же время существует возможность достижения компромисса с Москвой. Так, в годы войны СССР смог примирить до необходимых пределов свои идеологические разногласия с Западом. В ближайший же период Россия будет избегать открытого конфликта для того, чтобы успешно провести экономическую реконструкцию. По крайней мере, до 1952 года она не решится воевать с США и Великобританией. Тем не менее, следует ожидать, что СССР создаст для США множество проблем на международной арене. Москва будет стремиться к политическому и военному доминированию над другими нациями, особенно среди стран Восточной Европы, используя для этой цели подчиненные ей коммунистические партии. Советская политика будет направлена против создания любых коалиций несоветских стран, инициированных США и Великобританией388.

К октябрю 1945 г., проанализировав текущие события и возможности сторон, американские военные разведчики подготовили новый доклад из 250-й серии – 250/4, от 19 октября 1945 г. Внимание в нем было сосредоточено, прежде всего, на возможностях советских ВВС и прогнозах достижений России в ядерной сфере. Сотрудники JIC говорили о том, что СССР, видимо, способен быстро увеличить размер и качество своих военно-воздушных сил, о вероятной активной работе советских конструкторов над созданием ракетного оружия; подчеркивалось, что от 8 до 10 ведущих германских исследователей в этой области исчезло из поля зрения, что предполагало их использование в Советском Союзе. Относительно же атомного оружия делалось замечание, оказавшееся впоследствии удивительно точным: «Если США не передадут Советам секрет атомной энергии, они все равно, вероятно, окажутся способны развить и применить эту форму энергии в течение ближайших пяти лет… Пять лет будет достаточным временем для русских ученых закончить свои исследования в этой сфере. Передача секрета атомной энергии сейчас приведет лишь к тому, что поставит СССР в позицию эквивалентную США и возможно сэкономит советским ученым несколько лет работы»389.

Следует, однако, подчеркнуть, что многие военные и политические деятели США считали невозможным скорое появление у Советского Союза атомной бомбы. Основной причиной для таких заключений было экономическое отставание СССР, недооценка способностей советских ученых, инженеров и рабочих. Вспоминая медлительность, с какой устанавливалось в годы войны ленд-лизовское оборудование по изготовлению автомобильных шин, многочисленные изменения в плане шинного завода, бывший глава военной миссии США в Москве Дж. Дин скептически замечал: «Когда меня спрашивают, сколько времени потребуется русским на проект по производству атомной бомбы, я думаю сначала о гигантской американской установке “Oak Ridge” и уже затем о том, как русские обошлись с заводом, уже спроектированным, построенным и готовым к пуску в эксплуатацию. Как только я услышу, что первые автопокрышки выкатились из московского завода, у меня появятся определенные основания для ответа на вопрос, когда у русских появится атомная бомба»390. Интересен и другой пример. Президент Трумэн, беседуя в 1946 г. с конструктором американской атомной бомбы Оппенгеймером, спросил: «Когда русские смогут создать бомбу?» – «Я не знаю», – ответил ученый. «Я знаю», – заявил президент. «Когда же?» – последовал вопрос. «Никогда!» – ответил Трумэн391. Как известно, СССР создал собственную атомную бомбу в 1949 г.

* * *

Необходимо вкратце напомнить о том политическом фоне, на котором шел процесс составления подобного рода документов американской разведки, а также затронуть вопрос о реакции на текущие события высшего политического и военного руководства США. Несмотря на то, что США и Великобритания фактически согласились со сложившейся к тому времени расстановкой сил на европейском континенте, они по прежнему стремились воспрепятствовать утверждению в восточноевропейских странах прокоммунистических режимов. В дополнение к затянувшемуся обсуждению польской проблемы, западные державы активно критиковали теперь ситуацию в Югославии, Румынии, Болгарии. США и Великобритания стремились добиться участия в выборах в этих странах более широкого представительства сил, находящихся в оппозиции коммунистам и обеспечить их реальное участие во власти. 11 сентября открылась Первая лондонская сессия СМИД для обсуждения мирных договоров с Италией и другими европейскими странами – бывшими союзниками Германии. Между сторонами сразу же возникли сильные разногласия, и Молотову пришлось выслушивать нелицеприятные заявления госсекретаря США Бирнса о нарушении СССР своих обязательств в отношении Румынии. Западные союзники требовали также реорганизации румынского и болгарского правительств в демократическом духе, без чего они не соглашались на их признание. (Формально военная оккупация в этих странах осуществлялась под управлением союзных контрольных комиссий.) Тем не менее, советские представители не шли на уступки и, более того, сами поставили вопрос об участии Москвы в союзной комиссии по определению будущего Японии, находившейся тогда под единоличным контролем генерала Макартура. Разгорелись дискуссии по проекту, касавшемуся Италии. В итоге сессия СМИД в Лондоне, окончившаяся 2 октября, была фактически провалена в результате нежелания сторон найти приемлемые компромиссы. В конце октября Трумэн заявил об остающейся у Америки твердой позиции по непризнанию существующих правительств Румынии и Болгарии. Компромисс по этому вопросу был найден только в декабре 1945 г. во время Московского совещания СМИД392.

Обстановка между бывшими союзниками во Второй мировой войне накалялась. Трумэн считал, что в то время Соединенные Штаты обладали достаточными ресурсами, чтобы наращивать производство атомной бомбы. В конце сентября 1945 г. ушел в отставку военный министр Г. Стимсон, несогласный с политикой Белого дома, направленной на свертывание сотрудничества с СССР и расчетами использовать ядерное оружие в качестве рычага давления на Москву. 20 сентября окончательно прекратились поставки по ленд-лизу в СССР. Хотя начало холодной войны принято связывать со знаменитой речью У. Черчилля в американском городе Фултон 5 марта 1946 г.393, ее сполохи в полной мере обозначились уже осенью 1945 г. Внешнеполитический курс США все в большей степени приобретал характер «атомной дипломатии».

* * *

Американские военные аналитики приступили к детальному рассмотрению военно-стратегического положения Соединенных Штатов. 9 октября 1945 г. Объединенный комитет стратегического обзора по собственной инициативе подготовил для американских начальников штабов доклад по этому вопросу, исходя из существующей политики Советского Союза. В нем выражалась серьезная обеспокоенность развитием ситуации и делался прогноз о будущем «агрессивном» и «бескомпромиссном» поведении России.

«Шесть месяцев назад, – отмечали составители документа, – Соединенные Штаты являлись величайшей военной машиной, которая когда-либо существовала на земле394. Их вооруженные силы и организация управления были более мощными и гибкими, чем у любой другой нации в мире. Беспрецедентная сила США увеличивалась военным альянсом с Британской империей. Военная мощь России, хотя и основанная на огромной и эффективной армии, была ограничена действенным применением на своей собственной территории. Это правда, что, даже находясь в зените нашей силы, мы не смогли бы воевать против России в определенных регионах планеты, но верно и то, что США в то время были способны противостоять, если необходимо, расширению активности русских за пределами этих регионов. В целом, США были способны поставить эффективный заслон неоправданным и зачастую экстравагантным требованиям русских. Теперь же, после окончания войны, Соединенные Штаты находятся на этапе ликвидации своей огромной военной машины. Планы, касающиеся демобилизации, появились еще раньше – в ходе войны… Процесс демобилизации, естественно, с быстрыми темпами уменьшает наши военные возможности. Наша сила становится слабее, однако происходит это во многом из-за психологии нашей страны. Не будет преувеличением сказать, что сейчас главный интерес американской публики в отношении вооруженных сил состоит в их сокращении до определенного минимума…»

В докладе подчеркивалось, что ситуация может серьезно осложниться «нарушением послевоенной экономической жизни государства, которая проявится в забастовках и безработице. Если не удастся быстро поставить такие процессы под контроль, то это не только существенно снизит оперативность наших вооруженных сил, но и по странной иронии серьезно сократит запланированные масштабы демобилизации». Далее вновь обращалось внимание на ненормальные (по мнению военных) тенденции в послевоенном общественном мнении США: «Среди населения широко распространено представление, – говорилось в документе, – что изобретение новых видов оружия, особенно атомной бомбы, каким-то образом заменит нашу армию или сделает возможным кардинальное сокращение сухопутных сил, флота и ВВС. Существует недопонимание относительно Устава Организации Объединенных наций, который якобы может гарантировать нас от вовлечения в новую большую войну».

Представители Объединенного комитета стратегического обзора предсказывали, что «только нападение или серьезная угроза нападения на Соединенные Штаты смогут изменить существующие тенденции в общественном мнении американцев, но даже в этом случае потребуется год, а то и больше, чтобы восстановить нашу военную силу до того состояния, какой она была лишь совсем недавно».

Составители отдавали должное тем политическим успехам, которых США добились путем ведения переговоров со своими партнерами. В то же время отмечалось, что «важнейшие переговоры, касающиеся интересов США в Европе и на Тихом океане, еще не завершены». Военное сотрудничество с Россией было чрезвычайно плодотворно, и она выполнила свои обещания вступить в боевые действия против Японии. С Москвой были достигнуты разумные компромиссы в подготовке Устава ООН, «проверка действия которого на практике еще впереди». Перечислялись «приобретения» России: «Она присоединила к себе балтийские страны, восточную треть Польши и часть Восточной Пруссии. Она контролирует и безжалостно устанавливает собственную систему управления в Румынии и Болгарии; в меньших масштабах подобный контроль осуществляется в Венгрии, Чехословакии и Югославии. Она оккупирует восточные области Германии и Австрии. На Тихом океане Россия – несмотря на то, что участвовала в войне с Японией всего несколько дней – овладела Курильскими островами и Южным Сахалином, оккупирует Маньчжурию и Северную Корею, где русская система в самом худшем виде уже претворяется в жизнь».

Сотрудники Объединенного комитета стратегического обзора признавали, что были недостаточно осведомлены о запросах России, но знали о ее целях в отношении северо-востока Турции, Дарданелл, Додеканесских островов, острова Медвежий и архипелага Шпицберген. «Последние требования России, обозначенные в Лондоне, – говорилось в документе, – видимо, включают в себя пункты о предоставлении права опеки над территориями в Африке, стабилизации положения СССР на Балканах и скоординированного подхода к оккупации и управлению Японией… Совершенно очевидно, что подобные требования России стали возможны вследствие ее недавних успехов и, в свою очередь, отражаются на ее агрессивном поведении». Слабостью позиции России являлась, по оценке авторов документа, необходимость получения ею американской помощи для послевоенной реконструкции своей экономики.

Руководство Объединенного комитета стратегического обзора считало, что американские начальники штабов обязаны срочно пересмотреть все военно-стратегическое положение США, исходя из политики, проводимой Россией за последнее время. В связи с этим замечалось, что «США не могли бы успешно воевать с Россией, например, на Балканах или в Турции и, возможно, в Южной Корее. Но, если где-либо существует предел русским требованиям, мы должны знать, где может быть проведена ограничительная линия, и проэкзаменовать при этом свои военные возможности. Мы также должны быть уверены, что не будем осуществлять быстрое сокращение своих вооруженных сил, поскольку это сделает невозможным защиту такой линии». Считалось возможным, что Россия может устремиться к контролю над Европой (сравнимому с германским), Восточным Средиземноморьем, Персидским заливом, Маньчжурией, Северным Китаем и Кореей. Рекомендовалось: поручить Объединенному штабу планирования в качестве дела первостепенной важности изучить настоящие и перспективные военные возможности США и «определить те регионы мира, где эти возможности будут достаточными, чтобы успешно противостоять агрессивным намерениям России». Результаты изучения предназначались для руководителей военного и военно-морского ведомств с той целью, чтобы они, «согласовав свою точку зрения с мнением государственного секретаря, сделали совместное представление для президента»395.

15 октября 1945 г. Комитет начальников штабов США одобрил рекомендации Объединенного комитета стратегического обзора396. А уже 17 октября Объединенный комитет военного планирования поручил Объединенному разведывательному комитету провести срочное изучение военных возможностей США в противовес «русским агрессивным намерениям»397. 18 октября секретариат JIC издал меморандум, в котором отмечалось, что Комитету приказано подготовить оценку политической ситуации в России, ее целей и возможностей вести экспансию, имея в виду, что война может начаться к 1 января 1948 г., – либо примерно в это время. Упор предстояло сделать на наступательных возможностях СССР, его способности произвести атомное оружие в ближайшие десять лет, шансах советской экономики выдержать большую войну в течение следующих пяти лет398. 20 октября секретарь Объединенного комитета военного планирования Дж. Хиллис направил в JIC еще один меморандум, в котором говорилось следующее: «От Комитета требуется, чтобы он считал делом первостепенной важности предоставить список из 20 наиболее важных целей в России и подчиненных ей территориях, подходящих для стратегической бомбардировки. Цели определить независимо от дислокации баз, откуда будут направлены бомбардировщики. Такая информация должна быть дополнена картой, пригодной для воспроизведения в фотографической форме. Информация требуется до 12.00, среды, 24 октября 1945 г.»399

Доклад о 20 наиболее важных советских объектах, выбранных для стратегической (ядерной) бомбардировки в указанный срок, видимо, был подготовлен, хотя отдельного документа по этому вопросу в архиве найти пока не удалось. Но список из 20 городов СССР (политических, промышленных и культурных центров), вместе с приложенной к нему картой, содержится в материалах доклада JIC от 3 декабря 1945 г., как составной части новой 329-й серии докладов о возможностях и уязвимости СССР. О нем будет сказано несколько позднее.

В меморандуме, направленном в JIC Дж. Хиллисом 22 октября, говорилось, что необходимо также срочно подготовить ответы на следующие специфические вопросы: «а) русские цели, и б) русские возможности. Каждый пункт расписать применительно к Латинской Америке, Исландии, Гренландии, о-ву Медвежий и архипелагу Шпицберген, Западной Европе, Балканам, Африке, Восточному Средиземноморью, Турции и Малой Азии, Ближнему Востоку (район Персидского залива), пограничным с Индией государствам, Северному Китаю, Маньчжурии, Корее, Японии»400.

В конце октября 1945 г. представителям Объединенного комитета военного планирования, а затем и американским начальникам штабов продолжали поступать разведывательно-аналитические материалы JIC, подготовка которых была намечена еще в конце августа 1945 г. (т. е. переработанные с учетом новых данных о возможностях и намерениях СССР материалы 250-й серии). Во внутренней переписке JIC – в документах Объединенного разведывательного штаба (JIS) этого Комитета – они шли под номером 80. Так, 26 октября был подготовлен доклад о «Советской послевоенной внешней политике». В нем, в частности, подчеркивалось, что «долгосрочной задачей СССР является распространение своего контроля на всю Евразию и пограничные ей области. Ближайшая цель – образование зоны полной безопасности вдоль своих границ. Все это требует ограничения экономической зависимости, существовавшей до войны, сближения с культурными ценностями Западной Европы и англо-американского мира, создания «демократических» (отмечено кавычками составителями доклада. – М.М.) правительств, дружественно относящихся к СССР». «Россия добилась многого в обеспечении своих стратегических позиций, – отмечали разработчики документа, – однако в Европе абсолютно эффективной зоны безопасности она пока не создала. Эта зона будет неполной, пока Турция кардинально не ослаблена, а Греция и Италия не нейтрализованы как аванпосты Британской империи. Следовательно, эти страны будут объектом продолжающегося советского давления в ближайшие десять лет».

Разработчики документа приводили в этой связи примеры советских требований относительно ревизии Конвенции Монтрё и передачи СССР турецких городов Карс и Ардаган. Далее говорилось о советских претензиях на опеку в различных уголках мира: в Средиземном море, Северной Африке, в регионах Ближнего и Дальнего Востока и др. Делались прогнозы, согласно которым к 1956 г. Советский Союз сможет добиться, по крайней мере, совместного участия в контроле над такими пунктами Средиземноморья, как, например, Танжер. Говорилось о том, что СССР, возможно, не выведет свои войска из Кореи, пока не обеспечит в ней проведение выборов по собственному сценарию, и будет традиционно симпатизировать антиколониальным движениям в Индии, Бирме, Индокитае, Голландской Индии, на Филиппинах и других регионах. И это станет продолжением антиимпериалистической линии, направленной против Британии, Франции и Нидерландов401.

1 ноября 1945 г. в секретариат JIS поступил доклад «Послевоенная экономическая политика и экономические возможности СССР», подготовленный в службе военной разведки. Его текст предназначался для дальнейшей доработки аналитических материалов Объединенного разведывательного комитета. Авторы доклада указали на ряд противоречий в экономическом положении Советского Союза и выделили главные тенденции в развитии страны на ближайший период. СССР, по их оценкам, вышел из войны значительно ослабленным, хотя по запасам сырья остается богатейшим государством мира. Он вступил в войну достаточно «сырой индустриальной державой», был отброшен в экономическом отношении примерно на десять лет назад, и только благодаря мобилизации всех своих ресурсов, происходившей с помощью импорта по программе ленд-лиза, смог одержать победу. Результатом войны стал тот факт, что с политической точки зрения Россия сейчас намного сильнее, чем с экономической. В докладе отмечалось, что советские лидеры признают хозяйственную слабость своей страны и желают восстановить ее как можно скорее. На будущее они планируют широкомасштабную индустриальную экспансию, которая позволит не только наилучшим образом использовать ресурсы России и обеспечить ее военную безопасность, но и повысить уровень жизни населения до уровня, более соответствующего роли страны как одного из мировых лидеров.

«В течение следующих 20 лет, – говорилось далее, – при условии успешного выполнения этой программы, Советский Союз достигнет большого прогресса и станет второй по экономическому развитию державой мира. СССР сегодня находится даже в лучшей позиции для быстрого экономического рывка, чем до начала войны. Это правда, что во многих отношениях четыре года войны действительно отбросили страну назад… Но в то же время получили развитие новые отрасли индустрии, новые технологии, были открыты и стали эксплуатироваться новые источники дохода… Сейчас СССР находится в таком положении, когда одновременно с реконструкцией существующих промышленных районов в течение 10 лет он может создать намного более сильную экономику».

Составители доклада предполагали, что экономическая мощь СССР будет повышаться не только за счет собственных ресурсов, но и использования взятых им под контроль территорий – Прибалтики, Финляндии, Польши, Чехословакии и Румынии. Посредством взимания репараций, заключением выгодных торговых договоров Россия обеспечит себе преимущественные экономические позиции в Восточной Европе, улучшит тем самым свое собственное хозяйство и вряд ли допустит возвращение этого региона к предвоенной экономической зависимости от Западной Европы402.

Следует заметить, что сотрудники американской военной разведки довольно объективно просчитывали среднесрочный экономический потенциал СССР. Однако оставался открытым вопрос о том, во что может обойтись самой России контроль над определенными областями Восточной Европы в более отдаленной перспективе, и как это обстоятельство может повлиять на темпы роста промышленности, сельского хозяйства, в конце концов, на уровень жизни в СССР, в условиях быстрого технологического прорыва в западных государствах – прежде всего в США. Практически незатронутыми остались и проблемы различий в социально-экономических моделях двух систем, экономико-географическом положении двух стран и связанные с этим особенности развития хозяйства.

Разведывательные службы США прогнозировали, что СССР, несомненно, в ближайшем будущем будет поддерживать объем своей оборонной промышленности, но в то же время намерен осуществить большую программу реконверсии. Формулируя выводы относительно будущих экономических возможностей России, составители доклада пытались увязать их с прогнозом военно-политического курса Москвы. Так, отмечалось: «А) Советская внешняя политика будет избегать вовлечения СССР в большую войну. Б) СССР будет стремиться создать и оснастить крупнейшую армию в мире. В) Советская экономика будет работать на уровне своих возможностей. Г) Развитие производства не превысит максимум, достигнутый в период предвоенных пятилетних планов. Д) СССР будет импортировать материалы с той же интенсивностью, как это было в первые годы пятилеток. Этот импорт будет финансироваться за счет экспорта или золотого запаса. Однако если сейчас и невозможно определить, будут ли доступны для СССР иностранные кредиты, никаких запросов о зарубежной помощи для своей экономики Москва не делала»403.

Через несколько дней, 5 ноября, сотрудники JIS получили для анализа еще один доклад службы военной разведки, касающийся «внутренних факторов, влияющих на стабильность советского режима». В нем утверждалось, что «самая большая слабость советской политической системы, влияющая на мораль населения, проистекает из противоречий между демократической конституцией и олигархической администрацией». Американские разведчики критиковали отсутствие демократии в процедуре выборов в Верховный Совет СССР, состояние юридической системы, реальное положение с правами человека, свободой слова, религии и т. д. В то же время подчеркивались высокая степень лояльности населения к своему правительству, достижения за последние годы в области медицины, образования, социального обеспечения и т. д. Прогнозировалось изменение в пропаганде отношения Москвы к бывшим западным союзникам. Говорилось, что «неудачное завершение сессии СМИД в Лондоне поставило советский режим перед первым серьезным пересмотром своей международной политики… Статус Молотова в течение ближайших нескольких месяцев может дать ключ к разгадке внутренних процессов, хотя представляется маловероятным, чтобы изменения во внешней политике могли серьезно повлиять на стабильность режима… Следующим ходом советской пропаганды может стать характеристика западных держав как «недемократических, капиталистических режимов», за которым последует возвращение к доктрине “капиталистического окружения”, знакомой по концу 1930-х годов, когда СССР отрицал любую общность интересов с западным миром»404.

Нельзя сказать, что представители военной разведки слабо разбирались в основных направлениях внутренней и внешней политики Советского Союза и особенностях его режима. Тем не менее, некоторые их заключения выглядели достаточно тенденциозно и изначально проистекали из неприятия ценностей противоположной системы. Такое отношение предопределяло, например, однозначно критическую трактовку поведения Москвы во время предвоенного политического кризиса.

Во второй половине ноября 1945 г. в Вашингтоне были подготовлены и другие аналитические разработки, в которых рассматривались потенциальные возможности и намерения СССР, вероятные направления будущей экспансии России, и в то же время говорилось о существующей слабости ее вооруженных сил, особенно стратегической авиации и ВМФ. 3 декабря JIC представил на рассмотрение Объединенного комитета военного планирования (для последующей передачи американским начальникам штабов) доклад под номером 329/1. В нем содержалась информация с приложенной картой-схемой о 20 наиболее важных объектах (городов) на территории СССР, отобранных для атомной бомбардировки на случай «агрессивных военных акций Советского Союза, в которые будут вовлечены и Соединенные Штаты». Этот материал готовился исходя из упомянутого выше поручения в JIC конца октября 1945 г.

Доклад назывался «Стратегическая уязвимость СССР в случае ограниченной авиационной атаки». Его составители рассчитывали использовать против Советского Союза от 20 до 30 атомных бомб, полагая, что Великобритания будет являться союзником США и предоставит им необходимые авиационные базы. Они высоко оценивали потенциал советских сухопутных сил, способных вести широкомасштабное наступление, прежде всего, на пространстве Европы и в то же время указывали на отсутствие у Красной армии необходимых средств для осуществления крупных десантных операций. При выборе целей для ядерной бомбардировки предлагалось «рассматривать проблему в свете трех отличительных аспектов, дающих возможность говорить о вероятной советской агрессии: 1) способность [СССР] атаковать непосредственно Соединенные Штаты; 2) наступательные возможности СССР в Европе и Азии; 3) способность СССР в долгосрочной перспективе увеличить и развить свои ресурсы до такого размера, когда при определенных обстоятельствах станет возможным атаковать США или обеспечить свою оборону против атаки Соединенных Штатов…»405

Представители JIC признавали, что «Советский Союз в течение ближайшего будущего не может атаковать континентальную территорию США. Обладая слабым военно-морским флотом и второсортным торговым флотом, советские силы не в состоянии проводить заокеанские операции. Против Соединенных Штатов, например, Советам придется перебрасывать армию на расстояние в 4000 миль, чтобы атаковать противника, обладающего сильным флотом, мощными ВВС и десятикратным превосходством в производстве стали. Специфическое оборудование и техника для проведения десантных операций в СССР должным образом не готовились. Около 5 лет понадобится Советам, чтобы развить производство ракет, способных преодолевать океан, и еще больше времени для создания дальнего бомбардировщика типа Б-29… В случае начала боевых действий в Европе, на Ближнем или Среднем Востоке Советы будут иметь большой перевес в численности войск против США, или даже против США, Британии и Франции вместе взятых. (Последняя комбинация представляет максимально возможную коалицию, вероятно способную противопоставить Советам значительные силы.) Когда началась битва за Вислу (Висло-Одерская операция Красной армии в январе 1945 г. – М.М.), советские войска превосходили германские в отношении 2,5:1. Теперь против западных держав Советы будут иметь, по крайней мере, такое же соотношение сил, а если продолжится наша демобилизация, то их превосходство будет значительно большим. Советы будут стараться одержать верх над противником безрассудным использованием своего численного превосходства…»

В отношении Дальнего Востока расчеты разведки были несколько иными. Здесь не ожидалось советского численного превосходства и говорилось об уязвимости транссибирской транспортной артерии. Наибольшей слабостью России считалась авиация. Отмечалось, что в боях с вермахтом она смогла лишь эффективно поддерживать наземные части, но не располагала возможностью осуществлять массированные бомбардировочные рейды. В этом смысле американские ВВС стояли неизмеримо выше советских и могли в случае войны нанести существенный урон тыловым коммуникациям русских, замедляя темпы их наступления. Бесполезным считалось нанесение авиацией США стратегических ударов в прифронтовой полосе (где войска обычно рассредоточены на большой территории), равно как и по незначительным силам советского ВМФ. Атомная бомбардировка транспортных коммуникаций СССР могла принести очень хороший результат, однако ядерных бомб было пока мало, и уничтожение транспортной сети полагалось возложить на «другие способы авиационных атак».

На наш взгляд, эти прогнозы имели принципиальное значение. И хотя в рассматриваемых документах немало говорилось об агрессивности СССР и военной угрозе для США, такой угрозы, как признают авторы документа, не существовало. Политика конфронтации и гонки вооружений имела целью не допустить, чтобы СССР создал надежный щит для своей обороны.

Наиболее подходящими целями для атомного оружия в документе назывались центры промышленного производства, государственной власти и развития наукоемких областей. Города, выбранные для атомной бомбардировки, перечислялись в такой последовательности: Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Молотов, Тбилиси, Сталинск, Грозный, Иркутск, Ярославль. Москва рассматривалась как крупнейший административный, научный и промышленный центр, где создавалось 13 % самолетов, 43 % тракторов, 15 % меди и т. п. Куйбышев – центр бактериологических исследований и производства 22 % авиации. Баку – центр 61 % добычи и 49 % переработки нефти, Тбилиси – столица Грузинской ССР, научно-исследовательский центр, производящий 3 % самолетов, Грозный – город, где перерабатывалось 11 % нефти и располагались крупные машиностроительные предприятия и т. д. В целом, в 20 обозначенных городах выпуск продукции в процентном отношении ко всей стране составлял: по самолетам – 90, стрелковому оружию – 73, танкам – 86, тракторам – 88, стали – 42, сырой нефти – 67, переработанной нефти – 65, алюминию – 25, меди – 15, цинка – 44 процента406.

Одним из важнейших вопросов, связанных с разработкой докладов Объединенного разведывательного комитета, равно как и документов Объединенного комитета стратегического обзора и других организаций в рамках Комитета начальников штабов США во второй половине 1945 г., является выяснение степени информированности о них высшего военно-политического руководства Соединенных Штатов, а следовательно, и предположений о значимости этих документов для принятия решений на «высшем уровне». Этот вопрос, в должной мере, еще не исследован историками разведки США. Так, Л. Валеро признает, что доподлинно неизвестно, достигали ли оценки JIC (JIS) стола президента США. «Эти оценки, – пишет он, – имели ограниченное хождение в рамках Объединенного разведывательного комитета. Расчет рассылки послевоенных докладов JIC, обычно включал в себя представителей различных служб Комитета, секретаря Комитета начальников штабов, руководителей Объединенного комитета военного планирования, Объединенного комитета стратегического обзора, Объединенного штаба планирования и др. После того, как доклады JIC приходили в Комитет начальников штабов, их зачастую перенумеровывали и отдавали на рассмотрение руководителям трех видов вооруженных сил… Если оценки JIC и поступали на стол президенту Трумэну, то делалось это, скорее всего, через адмирала Леги, начальника штаба при президенте США, который был также в числе получателей этих докладов…»407 Другими словами, военные руководители США могли доводить до Трумэна (и вероятнее всего делали это) материалы разведывательно-аналитического характера о Советском Союзе в сжатом виде, выделяя основные моменты их содержания и важнейшие рекомендации. Скорее всего, не они, а доклады и меморандумы ответственных лиц из внешнеполитического ведомства США, конкретно Дж. Бирнса, А. Гарримана и Дж. Кеннана, имели приоритетное значение. Однако влияние военных на внешнюю политику Белого дома в условиях появления на сцене нового сильного оппонента в лице Советского Союза и освоения атомного оружия, безусловно, оставалось высоким и явилось важнейшим моментом в деле формирования послевоенной политики и стратегии США и их союзников. Л. Валеро отмечает, что доклад JIC № 329 (доклад о «Стратегической уязвимости СССР в случае ограниченной авиационной атаки». – М.М.) стал, вероятно, основой для подготовки наиболее ранних из известных нам планов ядерной войны против СССР408.

Есть и другое мнение о позиции США в вопросе использования атомной бомбы и оценках Вашингтоном возможностей Москвы во второй половине 1940-х годов. Его высказал американский историк Дж. Гэддис. Задаваясь вопросом, почему Соединенные Штаты не прибегли к превентивной войне против Советского Союза, чтобы сделать невозможным достижение им паритета в ядерной области, он заостряет внимание на следующих обстоятельствах. Начальники штабов вскоре после Хиросимы и Нагасаки рассматривали вопрос о том, что военные акции могут привести к перманентной ядерной монополии США. Но их идеи на этот счет вели в никуда. С одной стороны, по мнению Гэддиса, это определялось беспокойством об имидже нации: американцы не начинают войны. «А если впоследствии и были отдельные разговоры об атаке СССР с целью ликвидации его потенциала в ядерной сфере, то они всегда велись в контексте того, что произойдет после того, как сорвутся все усилия по организации международного контроля над атомным производством, или после того, как СССР станет обладать возможностями атаковать США или их союзников»409.

Объективность суждений Гэддиса стоит подвергнуть сомнению. Во-первых, за всю свою историю США участвовали во многих войнах и конфликтах, большинство которых были отнюдь не оборонительными. Во-вторых, разговоры о превентивном ударе против СССР носили, как мы видим из приведенных выше документов, совершенно конкретный характер, и оформлялись они в реальные планы нанесения атомных ударов по СССР, в результате которых погибли бы миллионы советских людей, разрушены десятки городов, уничтожены промышленные предприятия, работающие не только на достижение ядерного паритета, но и производящие многие виды продукции, в том числе и мирную. Далее Гэддис пишет о том, что в США в конце сороковых годов не было достаточного количества ядерных припасов, и американское руководство не было уверено в победе, если США начнут превентивную войну. Но и в этом суждении историк грешит тенденциозным изложением фактов. Так, он говорит о низких темпах наращивания атомного оружия в Соединенных Штатах, о наличии к марту 1947 г. в американском арсенале только 14 бомб, а к весне 1948 г. – «только 50 неуклюжих и несобранных зарядов, и только 30 бомбардировщиков Б-29, способных нести их»410. Однако здесь стоит задуматься над вопросом: если США всего за один год сумели нарастить свой ядерный арсенал с 14 до 50 бомб, разве это не достижение атомной промышленности государства? Разве Трумэн не понимал, что и 14, а тем более 50 бомб могут нанести гигантский урон СССР? Кроме того, даже без нанесения самих ударов, сам факт обладания ядерной монополией давал США огромные преимущества в силовом отстаивании своих интересов по всему миру, и прежде всего на европейском континенте. К тому же все это происходило на фоне понимания в Белом доме невозможности для СССР каким-либо образом атаковать собственно американскую территорию.

Гэддис говорит и о достаточно реалистичной позиции военных, понимавших, что вслед за ядерными ударами по СССР будут возможны ответные действия советских сухопутных войск на пространстве Европы. Но в то же время вскользь упоминает, что военное ведомство отнюдь не исключало своей победы в гипотетической войне. Так, он пишет, что военный министр Джеймс Форрестол заявлял: «победить русских – это одно дело, но что делать с ними потом – это совершенно другая проблема»411. Из этого можно заключить, что мнение об СССР как о государстве-противнике, которое желательно разрушить ради претворения в жизнь американских интересов, было широко распространено в руководстве США. Вопрос заключался в отсутствии планов ведения дел с оставшимися в живых советскими людьми на завоеванных землях. Логика вполне прагматичная и для раннего периода холодной войны неудивительная. Однако историк упускает из виду одно из главных обстоятельств, удерживавших американское политическое и военное руководство от нанесения удара по СССР. Это громадный престиж советского государства во всем мире, благодарность к нему за освобождение от фашистской тирании миллионов людей. Любой удар по СССР в этих условиях, даже при тщательно продуманной пропаганде негативного образа страны, был бы воспринят в мире, в том числе в западных странах, как явная агрессивная акция, отказ от мирного диалога и от принципов, которые выдвигал и отстаивал Рузвельт.

* * *

Летом 1945 г., пока еще не была разгромлена Япония и отношение к СССР со стороны американских начальников штабов не было окончательно определено, конфронтационных в своей основе планов, где главным противником считалась Красная армия, ими еще не выдвигалось. Однако к октябрю 1945 г. ситуация изменилась самым кардинальным образом – военной помощи от Москвы более уже не требовалось. Все это происходило на фоне ядерной монополии США, роста противоречий с Советским Союзом по ряду политических и территориальных вопросов, отсутствия компромисса на заседаниях СМИД в Лондоне. Как пишет известный американский историк М. Столер, «только на этой стадии американские начальники штабов и их планировщики начали ясно воспринимать Советский Союз как своего противника, а не союзника в послевоенном мире… В самом деле, во многих отношениях они запоздали с подготовкой планов для нового крестового похода. Несмотря на то, что некоторые военные в течение всей войны призывали к политике противостояния, начальники штабов строго придерживались линии на сотрудничество, по крайней мере, до апреля 1945 г. Коллапс Германии, произошедший одновременно со смертью Рузвельта и нарастанием советско-американских трений, положил начало пересмотру и изменению этой линии… Когда же начальники штабов пришли к выводу, что СССР может представлять угрозу, перемены в их поведении были достаточно драматические; к началу 1946 г. планировщики произвели на свет первый проект плана ядерной войны против Советского Союза»412.

К 1948 г. в Соединенных Штатах был разработан уже целый набор планов удара по СССР с использованием ядерного оружия. В одном из первых – «Пинцерз» («Клещи») 1946 года, предусматривалось применение уже 50 атомных авиабомб413. Кроме того, влияние американских генералов сказалось на решениях о создании сети военных баз США по всему миру – прежде всего в непосредственной близи от территории СССР. Испытание советской атомной бомбы в 1949 году изначально не побудило Вашингтон отказаться от своих планов – слишком велико пока было их превосходство в ядерной сфере. Реальное осознание, к чему может привести атомная война, возникло позднее, по мере усиления военного потенциала Советского Союза. Возможно, тогда американские руководители вспомнили слова Альберта Энштейна по поводу вновь изобретенных средств уничтожения человека: «Я не знаю, каким оружием будет вестись третья мировая война, но в четвертой мировой будут сражаться уже палками и камнями»414.

Действия СССР в Восточной Европе с целью создания «пояса безопасности» на западных границах страны, борьба за влияние в других частях мира вызывали крайне негативную реакцию США. Вашингтон особенно опасался за свои интересы в Турции и Греции. Эти страны рассматривались как регион наиболее вероятного военного столкновения двух систем. Дальнейшие события относятся к развитию холодной войны выходят за рамки данного исследования. Напомним лишь, что еще 27 октября 1945 г. Трумэн произнес в Нью-Йорке речь, в которой подчеркнул, что все рассуждения о сокращении армии и флота США в связи с наличием у Америки атомной бомбы абсолютно неверны, и что Белый дом не собирается делиться с кем-либо секретом изготовления ядерного оружия.

В начале 1946 г. в Вашингтоне шел активный процесс разработки новых основ внешнеполитической линии в отношении СССР. Наиболее четко они были изложены в т. н. «длинной телеграмме» поверенного в делах в Советском Союзе Дж. Кенннана государственному секретарю США от 22 февраля 1946 г. Кеннан писал о продолжении экспансионистских традиций России, к которому теперь добавлялось стремление марксизма-ленинизма расширить свое влияние в мире, указывал на желание Москвы подорвать гармонию западного общества и ослабить международные позиции США415. Вскоре телеграмма Кеннана была опубликована во влиятельном журнале «Форин афферс». Профессор В.Л. Мальков отмечает, что «историки внешней политики и дипломатии США единодушны во мнении: ни один другой документ не оказал такого сильного влияния на официальные круги и американское общественное мнение, как это случилось с “длинной телеграммой”… [Она] по сей день рассматривается как ключевой документ в концептуальном оформлении американской политики “сдерживания” коммунизма»416. Действительно, американское политическое руководство одобрительно воспринимало мнение Кеннана, поскольку оно хорошо укладывалось в уже меняющийся на конфронтационной основе внешнеполитический курс США по отношению к СССР. Хотя сам американский дипломат, по мнению В.Л. Малькова, «по-видимому, недооценил, сколь стремительно восприятие Советского Союза новым политическим руководством в Вашингтоне… будет претерпевать изменения под знаком воссоздания образа непримиримого врага»417. В свою очередь, на политику Москвы в отношении США и Великобритании большое влияние произвела речь У. Черчилля в присутствие Трумэна в Фултоне (США) 5 марта 1946 г., где он говорил о «железном занавесе», опустившемся на Европу, необходимости объединении народов, говорящих на английском языке. В Кремле полагали, что внешняя политика Америки отражает империалистические тенденции, и стремиться обеспечить для США мировое господство. Все силы американской армии, флота, дипломатии и весь научно-промышленный потенциал брошены теперь на выполнение этой задачи. Такие мысли были высказаны, в частности, в аналитическом обзоре, подготовленном советским послом в Вашингтоне Н. Новиковым в конце сентября 1946 г. по запросу министра иностранных дел В. Молотова418.

Курс на глобальное противостояние двух сверхдержав все масштабнее отражался в действиях США и СССР, использовавших идеологию для поддержки своих геополитических интересов. Москва продолжала укреплять свое влияние в восточноевропейских странах, опираясь на прокоммунистические силы. В марте 1947 г. Трумэн обратился к конгрессу с просьбой срочно выделить крупную сумму (400 млн долларов) Греции и Турции для борьбы с «коммунистической опасностью» и отправить туда необходимый воинский и гражданский контингент. Президент, по сути, провозгласил новую доктрину (она получила название «доктрина Трумэна»), в которой говорилось о разнице в образе жизни народов западного мира и советской системы. Роль США, указывалось далее, приобретала в этих условиях глобальный характер – ответственность в противодействии СССР и распространению коммунизма. Для стран Западной Европы наиболее существенным фактором первых лет послевоенного экономического развития явилось предоставление им 17 млрд долларов американской финансовой помощи по «плану Маршалла» (июнь 1947 г.). В 1946 г. прекратились поступления репараций в Советский Союз из западных областей Германии, где вскоре произошло слияние американской и английской оккупационных зон, образование «бизонии», а затем «тризонии» (вместе с французской зоной оккупации), что завершило раздел Германии и привело к образованию на ее территории двух государств с противоположными социально-экономическими системами – ФРГ и ГДР. О сотрудничестве в годы Второй мировой войны в Москве и Вашингтоне теперь предпочитали упоминать лишь в крайних случаях. Взаимоотношения США и СССР претерпевали эволюцию на конфронтационной основе.